Фаворитка короля

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сэр Вильям де Виндзор! Снова в Англии! Снова недалеко от меня!

В минуту его прибытия я оказалась как раз в просторном Большом зале Вестминстерского дворца. Он вполне мог счесть это чистой случайностью, но я, если б пожелала, объяснила бы ему, как это вышло на самом деле. Мне было абсолютно точно известно, когда он сошел со своего заморенного долгой дорогой коня, когда отослал лошадей, багаж и охрану на конюшни, даже когда он шагнул на первую ступеньку лестницы, ведущей на крыльцо парадного входа во дворец.

Я притаилась в тени колонны и оттуда бросила на него взгляд — первый за без малого четыре года. Уже давно ожидала его прибытия: еще до несчастья, постигшего английский флот у Ла-Рошели, когда Эдуард все внимание посвятил удержанию Гаскони, где английское владычество серьезно пошатнулось, до короля дошли некоторые слухи из Ирландии.

То были дурные вести, как обычно: всегдашние обвинения в бестолковом управлении, процветавшем среди самых высокопоставленных чиновников взяточничестве, откровенной продажности и стремлении подложить друг другу свинью. А это ставило под удар непосредственно Виндзора, ибо никто не сомневался, что все нити сходятся у него в руках, а не направляются неумелым Десмондом. Я не стала предупреждать Виндзора загодя. Разве я не обещала держать его в курсе королевской политики относительно Ирландии? В последнем своем письме я сообщила ему, что никакой политики такого рода просто не существует. Но когда мне стало известно о том, что у Эдуарда проснулся интерес к Ирландии, события опередили меня. Невероятно разгневавшись, Эдуард проявил, казалось, утраченную способность самостоятельно принимать решения и повелел сэру Вильяму явиться в Лондон с первым же кораблем — лично представить своему государю объяснения.

Я могла лишь строить догадки, когда он прибудет, да и прибудет ли вообще. Нетрудно было представить дело так, будто королевское предписание затерялось где-то в дороге, но все же я считала, что он подчинится воле короля. Не тот человек был Виндзор, чтобы бежать от славы, даже дурной славы. Вот я и приняла меры, чтобы вовремя узнать о его прибытии, а в душе моей бушевали самые разноречивые чувства, выбивая меня из привычной колеи: и волнение, и нетерпение, и сильное недоверие, а более всего — удовольствие от предстоящей встречи.

И вот он здесь. Первое впечатление, которое у меня сложилось (да какое там впечатление — полнейшая уверенность), состояло в том, что Виндзор пребывал отнюдь не в благодушном настроении. Впрочем, другого я и не ожидала, учитывая тон королевского послания. Когда он переступил порог, вид у него был как у человека, которого в тронный зал зашвырнул порыв разыгравшегося на море шторма. Одежда вымокла и вся заляпана грязью, руки-ноги явно затекли от многодневной скачки. Взбудораженный, весь ушедший в себя, словно шторм бушевал и в его мыслях, он быстрым шагом шел по залу. Мне показалось, что он просто пройдет мимо. Хоть заметил меня, интересно?

Я выждала, пока он поравнялся со мной, даже прошел уже шага на два дальше, вспомнила, как непредсказуемо могу вести себя в присутствии этого мужчины, постаралась унять сердцебиение и приготовилась выслушивать его язвительные реплики. Губы у меня вдруг почему-то потеплели. Тот прощальный поцелуй так и горел на них.

Если он и сейчас не обратится ко мне, я его уже не догоню…

— Сэр Вильям…

Он замер на ходу, повернулся на месте, глянул вокруг настороженно, злобно, будто ожидал, что вот-вот на него бросится затаившийся враг. Потом резко, нетерпеливо выдохнул.

— Приветствую вас, мистрис Перрерс.

Отвесил небрежный поклон, рассердивший меня до невозможности. Я ответила ему столь же небрежным намеком на реверанс. Повзрослевшая, но так и не набравшаяся ума Отважная изо всех сил жалась к моим ногам.

— А больше вы мне ничего не хотите сказать? — проговорила я с очаровательной улыбкой.

— Что вы хотите от меня услышать? — Глаза его сузились. — Я вернулся. Без большой радости.

«Без большой радости» — это очень мягко сказано, судя по выражению его лица, которое я теперь ясно могла разглядеть. Лицо было жестким, напряженным, под глазами и в уголках рта залегла целая сеть морщинок, которых не было в нашу первую встречу. Он был в бешенстве, о чем свидетельствовали плотно сжатые губы и раздутые ноздри. По сути, вся его фигура, напоминавшая острый осколок кремня, была воплощением еле сдерживаемой ярости. Но у меня сердце дрогнуло от близости его поджарого тела и предвкушения язвительных реплик. Не скрывая злости и нетерпения, он сорвал шляпу, обнажив голову с блестящими, как кротовая шкурка, волосами — вымокшими от дождей и пота, прилипшими к черепу. Темные глаза, смотревшие на меня в ожидании того, что я скажу, были не темнее той тучи, что клубилась в его мыслях, делая настроение Виндзора опасным и непредсказуемым. И все равно я ощущала тревожившую меня тягу к этому человеку. Это чувство было для меня новым и пугающе необоримым.

Говорить я решила о делах неотложных. Право же, что толку в посторонних разговорах, если Виндзор целиком поглощен текущей заботой и ни о чем другом думать просто не в силах?

— Надеюсь, вы готовы ответить за свои действия в Ирландии, сэр Вильям?

— Я, со своей стороны, смел надеяться, что вы дадите мне знать об этом, мистрис, — резко бросил он в ответ.

— На это и я надеялась. — Я слегка вздернула подбородок. Его упрек мне не понравился. — Было уже слишком поздно: любое мое письмо пришло бы к вам гораздо позже, чем королевский приказ. А кроме того — что это могло изменить?

— Значит, он разгневан, — сделал вывод Виндзор, раздраженно передернув плечами.

— Ему это все не слишком нравится.

— Я-то думал, что король при смерти… — проворчал он. — Надеялся, что принц Уэльский замолвит за меня словечко.

— Принц тяжело болен.

— Да, мне говорили… — Виндзор вздохнул, и его мысли приняли новое направление. — Бог свидетель, мне его очень жаль. Когда-то мы были довольно дружны, сражались бок о бок, прошли вместе через множество сражений. Тому уж двадцать лет… — Он уставился на свой кулак, все еще сжимавший помятую шляпу, и нахмурился пуще прежнего. — Тогда мы оба были молоды, нам нравилась походная жизнь. Лучшего, чем он, командира я никогда не встречал. А теперь вот…

— Теперь те дни прошли. Принц умирает.

— Вот как? Тогда встает вопрос о престолонаследии.

— Встает. И в этом вопросе слишком много заинтересованных лиц.

— Сын у него слишком мал… Ему пять?

Я в ответ только вздохнула. Дипломатия и политика. Придворные интриги. Не об этом мне хотелось с ним поговорить — ведь сердце стучало и кровь бурлила в жилах. Я все так же откликалась на присутствие этого человека с сомнительными принципами, привыкшего руководствоваться только собственной выгодой, что не могло не вызвать серьезных нареканий. Я вдруг сообразила, что мы оба замолчали, а внимание Виндзора впервые обратилось на меня.

— Вы хорошо выглядите, — отрывисто сказал он.

— Потому что хорошо себя чувствую.

— Вижу, мой волкодав делает свое дело.

— Ни в малейшей степени. — Я запустила пальцы глубоко в густую шерсть на загривке Отважной, и та взвизгнула от удовольствия. — Чтобы набраться храбрости, ей непременно нужно чувствовать меня рядом, но даже тогда она пугается каждой мышки. Вы сделали неудачный выбор, сэр Вильям.

— А кинжал?

— У меня не было случая им воспользоваться, разве что мясо резать за обедом.

— Он вовсе не для этого! — Впервые в его глазах промелькнуло что-то кроме раздражения. — Скажите мне хотя бы, что носите его за корсажем.

— Ничего подобного я вам говорить не стану.

Я ждала, что он ответит мне дерзостью, но Виндзор удивил меня.

— Мне говорили, что вы прославились при дворе своей алчностью. А ваше влияние на дела королевства выросло поразительно быстро за то время, что мы не виделись. Не могу не похвалить вас.

Это звучало не слишком лестно. Такого я от него не ожидала.

— А мне говорили, что вас очень не любят те, кем вы управляете. — Что же, в долгу я не останусь.

— Еще мне говорили: вы стали известны тем, что приобретаете земли мошенническим путем.

Приобретаю земли? Ну, он не может не знать, секрета из этого я и не делала. Но мошенничество? Ах да, он же в сильном раздражении. Я гордо вскинула голову.

— Мошенничество? Никто не сможет это доказать! Мой поверенный Гризли — человек высоконравственный! — Ответ мой прозвучал резко, ибо свои сделки я готова была отстаивать до последнего вздоха. — Если вы имеете в виду то, что я недавно с известным трудом приобрела поместье Комптон-Мэрдак, тогда это правда. Вам интересно? Позвольте же рассказать, как было дело. Я обратилась в суд c иском против Джона Стронджа, который повадился в мой новый кроличий садок, — вы об этом тоже слыхали? Его вина не вызывала ни малейших сомнений, он вполне заслужил, чтобы на него наложили штраф. Его жена была так глупа, что носила пелерину из кроличьих шкурок. — При этом воспоминании я не удержалась от улыбки. — Я встретилась с судьями, коим это дело было поручено, и указала им на сей факт. Они остались недовольны тем, что я вмешиваюсь в их дела, но решение вынесли в мою пользу. А что им оставалось? Если это называть мошенничеством, тогда я виновна. — И добавила уже серьезным тоном: — Я слышала, что вы повинны в злоупотреблениях по службе и вымогательстве взяток.

Этими словами я будто поднесла огонь к сухому хворосту.

— Да, черт возьми! Естественно. Какой правитель Ирландии ни разу не брал взяток? — У него на скулах заходили желваки. — Когда он меня примет?

— Не знаю, — ответила я, потрясенная его признанием.

— Тогда я найду кого-нибудь, кто знает.

— Таких просто нет. — Я не собиралась отпускать его так быстро. — Кто может это знать, кроме самого короля?

Взгляд Виндзора стал беспощадным.

— Чем дольше Ирландия будет оставаться без правителя, тем скорее она скатится в трясину мятежа и кровопролития. Вся моя работа успеет пойти прахом, пока Эдуард поймет, что никто, кроме меня, не сумеет справиться с этой заботой.

И, не сказав больше ни слова, не сделав даже требуемого учтивостью жеста, он резко развернулся на каблуках — только вздулся от быстрого движения мокрый плащ, разбрасывая вокруг веточки и мокрые листья, — и пошел прочь от меня. Я смотрела ему вслед с сожалением, несмотря на его прескверное настроение. Ему я доверяла ничуть не больше, чем Гонту, но с Виндзором что-то нас роднило. Нравится мне это или нет, но так оно и было. Я дождалась, пока он дойдет до лестницы в самом конце зала, и тогда громко окликнула его:

— Виндзор!

Он обернулся молча. Даже на расстоянии было заметно, что настроение у него ничуть не улучшилось. Он стоял в тени, мерцающее пламя факела освещал край его плаща и поблескивало на висевшем у пояса мече. Он и был человеком тени, душа которого скрывалась в неизведанных безднах. Женщине потребуется немалая храбрость, чтобы сблизиться с таким.

— Ради вас я могу это узнать.

— Так узнайте. Зачем же стоять без толку?

Когда-то давно, четыре года назад, он, так же собравшись уходить, вернулся и принес извинения за неучтивость. Теперь же он просто стоял и словно ждал, что я сама к нему подойду. Я не подошла. Мы оба сами загнали себя в тупик.

— Я не на побегушках у вас, сэр Вильям, — гулко разнесся по залу мой ответ.

Виндзор отвесил низкий поклон, трепеща от злости.

— Милейшая Алиса, милая как никогда. Вы будете присутствовать, когда Эдуард станет поносить меня за безнравственность, за все, что я сделал, а потом пошлет меня ко всем чертям?

— Этого я ни за что не пропущу.

— Вы замолвите за меня словечко?

— И не подумаю. Но не стану и осуждать вас, пока не услышу веских доказательств.

— Стало быть, вы не враг мне?

— А разве я когда-нибудь говорила, что я вам враг?

Вместо ответа он невесело рассмеялся. Ну, хоть засмеяться я его заставила. Взбежал по лестнице, всем своим видом выражая крайнее нетерпение, однако злости в нем явно поубавилось. Все же на верхней площадке он остановился и посмотрел на меня.

— Вы нарочно ждали меня здесь?

— Нет, разумеется!

Он поклонился и взмахнул шляпой, показывая, что ни на минуту не поверил мне. Потом исчез под сводами коридора второго этажа, а я стояла и смотрела ему вслед.

И что же дальше? Я не чувствовала удовлетворения и не желала предоставлять это дело естественному ходу событий. Мне никогда раньше так не хотелось сблизиться с кем-то из вельмож. Да, иной раз было необходимо завоевать чье-то внимание, дабы добиться поддержки и тем оградить Эдуарда от неприятностей. Но чтобы вот так? Дружба с Виндзором, его уважение не принесут мне добра. И все же мне очень хотелось завоевать его дружбу.

Я размышляла, пока стук его каблуков не замер окончательно где-то вдали. Все-таки ему я доверяла больше, чем Гонту. Потом я отбросила все эти мысли, ибо они путались и ни к чему прийти я не могла. Время покажет. Конечно, я буду рядом с Эдуардом, когда король станет критиковать поведение и деятельность Виндзора. И, конечно же, я ни за что не стану осуждать, пока не услышу его оправданий.

Думы о Виндзоре тревожили мою совесть. Тревожили? Скорее уж рвали ее на части, как голодный кот зазевавшуюся жирную крысу.

Эдуард, не советуясь со мной, повелел Виндзору явиться завтра, за час до полудня. Король был в ясном сознании и вне себя от гнева. Мне показалось, что во многом повторяется его былая встреча с Лайонелом, только на сей раз гнев Эдуарда не смягчала радость от встречи с сыном. В конце концов он ведь Лайонела простил. Сейчас ни о какой мягкости и речи быть не могло, обвинения падали на голову Виндзора одно за другим. Эдуард буквально кипел и не сдерживал себя в выражениях, а в тот день голова у него была на редкость ясная, память ни разу его не подвела, речь отличалась связностью.

Виндзор, сохранявший всю необходимую внешнюю почтительность, тоже высказывался совершенно откровенно.

Я, как и намеревалась, села рядом с Эдуардом и завороженно наблюдала поединок характеров двух сильных мужчин. Меня покорил Эдуард, который моментально схватывал самую суть событий, а за Виндзора я боялась — как бы он не перешел границы дозволенного. Отчего меня это волновало? Какое мне дело до него? И сама не знаю, но только безразличной к нему я не была.

А Эдуард потоком обрушивал на голову своего наместника в Ирландии все новые и новые обвинения:

— Злоупотребление властью… бессмысленное кровопролитие… участие в позорных и преступных деяниях… недостойное служение собственной выгоде… беззастенчивое распоряжение поступлениями от налогов…

Виндзор выслушивал все это с непреклонным видом, твердо стоя на ногах, гордо подбоченившись. Думаю, с момента прибытия во дворец лицо его так ни на минуту и не смягчилось.

Был ли он виновен? В этом я не была уверена, хотя он признал давеча мои первые обвинения. От обвинений же короля он защищался с полной непринужденностью, давая ответы без промедления и без малейших колебаний. Да, он обложил ирландцев большими налогами. Да, он использовал судебные преследования, дабы удержать власть Англии. Да, он предоставлял преимущества живущим в Ирландии англичанам, в ущерб коренным ирландцам, ибо всякая иная политика была бы самоубийственной. А большие поступления в казну разве не были необходимостью, чтобы оплачивать английское войско и тем держать в повиновении ирландских мятежников? Если это называют непомерным налогообложением и вымогательством — такое обвинение он готов признать. В самой Ирландии все называют это поддержанием мира. И он готов поспорить с каждым, кто желал бы иными способами поддерживать мир на этом Богом забытом острове, разделенном на враждующие между собой кланы, вечно готовые взяться за оружие, — способами, исключающими угрозы и подкуп.

— А что стало с выделенной на эти цели королевской субсидией? — поинтересовался Эдуард, нимало не тронутый речами Виндзора.

— За ту субсидию я горячо вам благодарен, государь. — Виндзор, по крайней мере, старался говорить примирительным тоном. — Но деньги давно уж истрачены. Сейчас я предоставлен самому себе, а потому вынужден прибегать к таким средствам, какие имеются в моем распоряжении.

— Мне твои способы не нравятся, как и то, что они вызывают ропот недовольства.

— А когда обходилось без недовольства, государь?

— И слишком уж многословно ты отстаиваешь свою невиновность.

Что он на это возразит? Я ждала его ответа, а сердце мое отчаянно билось.

— Я ни в коем случае не стану утверждать, будто ни в чем не виновен, ваше величество, — сказал Виндзор, ни на миг не опуская головы и глядя прямо в глаза Эдуарду. — Настоящий политик не может позволить себе подобной наивности. Практичность ценится куда выше, как о том хорошо известно вашему величеству. Кто знает, что творится там сейчас, когда меня нет?

— Они и не хотят, чтобы ты возвращался, — с упреком бросил Эдуард. Виндзор, нимало не смутившись, покачал головой.

— Еще бы они хотели! Они хотят человека неопытного, которым смогли бы крутить и вертеть, как им самим понравится. Я не пользуюсь их любовью, зато держу их в повиновении Англии — теми средствами, кои имеются в моем распоряжении. Человеку слабому ирландские вельможи готовы петь хвалы и лизать подметки, а тем временем ирландское золото станет уплывать в их карманы.

— Они хотят, чтобы я послал туда молодого графа Марча, — сообщил Эдуард. — По крайней мере, в его честности я не сомневаюсь.

— Против этого мне нечего возразить, государь. Несомненно, очень способный юноша. Но у него, увы, нет опыта, да и годами он слишком молод… — Виндзор не закончил мысль, но его мнение и без того было совершенно ясно.

— Он муж моей внучки!

Эдуард уже слишком утомился. Возможно, ему хотелось отстоять интересы молодого Эдмунда Мортимера, графа Марча, женатого на внучке короля Филиппе, но мне было заметно, как в нем волнами нарастает напряжение, как слабость овладевает и разумом, и телом. Я решила, что пора прекращать аудиенцию, пока король не уронил свое достоинство. Да и с Виндзора хватит. Я наклонилась к Эдуарду, погладила его рукав.

— Сколько лет юному графу, милорд? — проговорила я чуть слышно.

— Мне кажется… — Глаза его затуманились, в них появилась пугающая пустота.

— Сомневаюсь, что ему больше двадцати одного. — Я точно знала, что ему и столько не исполнилось.

— Но он женат на моей внучке… — Эдуард цеплялся за то единственное, в чем был полностью уверен, когда его разум стал затуманиваться; голос короля сделался хриплым, ворчливым.

— Придет время, и он будет служить вам верой и правдой, — согласилась я. — Но ведь речь идет о провинции, с которой исключительно трудно совладать, а он еще так молод.

— Ты так считаешь? — вопросительно посмотрел на меня Эдуард.

— Возможно, в словах сэра Вильяма есть зерно истины…

— Ничего там нет! — сердито бросил король, но уже с больно ранящей мое сердце неуверенностью.

Я заронила мысль в его голову. Я посмотрела на Виндзора, призывая его к тактичности, и впервые за всю аудиенцию он ответил на мой взгляд. Потом поклонился Эдуарду.

— Так я вернусь в Ирландию, государь? И буду дальше отстаивать ваши интересы, удерживая провинцию твердой рукой, — пока граф Марч не сумеет взять эту задачу на себя?

Безупречно!

— Сначала я должен взвесить твою вину. До тех пор ты останешься здесь, у меня на глазах.

Это не был прямой и бесповоротный отказ, но, думаю, Виндзор смотрел на все по-своему. Он еще раз поклонился и вышел. На меня он даже не взглянул.

— Пойдемте, — обратилась я к Эдуарду, помогая ему встать. — Вам нужно отдохнуть. А потом мы все обсудим… вы придете к мудрому решению… как всегда.

— Ты права. — Он тяжело оперся на мою руку, а языком едва ворочал. — Мы это все обсудим…

Так получилось, что Виндзор против своей воли был вынужден задержаться в самом средоточии придворных интриг, где все всё замечали, обо всем сплетничали, где становилось все труднее скрывать от любопытных глаз прискорбный закат короля Эдуарда. В первую неделю я Виндзора совсем не видела. Эдуард погрузился в меланхолию, а Виндзор предпочитал держаться от него подальше. Относительно будущего Ирландии не было принято никакого решения. Как же проводил Виндзор время при дворе? В прошлый раз он искал встреч со мной, теперь же — нет. Когда у Эдуарда хватало сил обедать с придворными (и выглядеть при этом вполне сносно), Виндзор на королевскую трапезу не являлся. Осторожными расспросами я выяснила, что он гостит у принца Уэльского в Кеннингтоне.

Я мысленно пожелала ему всего доброго: на мой взгляд, мало что там могло его обрадовать.

Потом он возвратился и стал мерить шагами одну из передних в покоях Эдуарда. Лицо темнее тучи, под мышкой — несколько свитков. Хорошо хоть лицо немного посветлело, когда он увидел, как я выхожу из внутренних покоев. Я затворила за собой дверь, и он устремился ко мне. Даже сумел улыбнуться, хотя радости в нем не ощущалось. Мне захотелось тут же хорошенько встряхнуть его и тем вывести из мрачного состояния, только я не могла придумать, как это сделать. Да и сил у меня не осталось: Эдуард был нынче угрюмым и раздражительным. Если бы в передней ожидали другие придворные, я постаралась бы вообще избежать общения с резким и настойчивым Виндзором. Ну, в данном случае выбирать было не из чего…

— Король еще не вынес своего решения? — спросил он, даже не поздоровавшись.

— Нет.

— А когда он что-нибудь решит?

Я вздохнула от усталости и безнадежности.

— В надлежащее время, когда сам сочтет нужным. Наберитесь терпения, сэр Вильям. А вы меня дожидались?

— Нет, разумеется. — Он осклабился, передразнивая мой давешний ответ на его вопрос.

Око за око! Я тихонько рассмеялась, чувствуя себя уже не такой утомленной.

— Каким образом вы убиваете время? — Мы стояли близко, и я постучала пальцем по охапке его свитков.

— Да вот, земли скупаю.

— В Ирландии? — не смогла я скрыть удивления.

— В Англии. Главным образом в Эссексе. — Это меня удивило даже сильнее — ведь его фамильные имения находились далеко на севере.

— Для чего?

— На черный день. Как и вы. На то время, когда мы с вами уже не сможем полагаться на покровительство короля.

Он так посмотрел на меня, словно обдумывал какую-то свежую мысль. А может быть, эта мысль уже давненько пришла ему в голову.

— В чем дело? — спросила я с подозрением.

— У меня есть к вам предложение, мистрис Перрерс.

Кровь заструилась в моих жилах чуть быстрее. Мне стало немного теплее, я начала выныривать из своей глубокой апатии, вызванной бессонными ночами.

— Предложение? — Я повернулась и сделала вид, что ухожу, будто его предложения совсем меня не интересовали. — Представляю, что за предложение! За последнюю неделю вы не очень-то стремились поговорить со мной.

— Я был очень занят.

— И что? Теперь вы уже не заняты?

Он снова пристально рассмотрел меня. Наконец решительно тряхнул головой.

— Давайте поищем уголок, где не торчат отовсюду сотни любопытных ушей. Здесь прямо как в улье — дворец так и гудит от сплетен и пересудов.

Я не стала заставлять упрашивать себя, потому что он возбудил во мне любопытство, и Виндзор проводил меня в комнату, где трудились писцы и законники, провел между столами и табуретами туда, где можно было сесть. Там не было придворных. Молодые писцы продолжали обмакивать перья в чернила и заниматься своей работой, не обращая на нас никакого внимания. Я рассеянно взяла какой-то документ из стоявшего на полу ящика и сделала вид, что внимательно его изучаю. Счет за покупку двух дюжин кроликов. А, наверное, это те, которых мы недавно съели, — была замечательная похлебка с крольчатиной.

— Думаю, мы можем сорвать неплохой куш, — сразу взял быка за рога Виндзор.

«Мы»? Я ничего ему не ответила, лениво обмахиваясь счетом за кроликов вместо веера.

— Привыкли быть скрытной? — усмехнулся Виндзор. — Я говорю о небольшой сделке.

Я постучала ногой по ящику с бумагами.

— Хотите рискнуть и приобрести вместе со мной несколько отличных небольших поместий?

Действительно интересное предложение. Он сразу овладел моим интересом, словно одним из тех несчастных кроликов, пойманных в ловушку. Кто бы мог подумать, что он захочет проворачивать дела с партнером, а в партнеры выберет меня? Я разгладила документ, который держала в руке, как будто бы эти кролики были делом государственной важности: мне нужно было выиграть время.

— И что это даст мне?

— Страховку на черный день, — повторил Виндзор. — Вам тогда придется труднее, чем мне. — И, взяв с ближайшего стола два куска красного воска, каким запечатывают королевские документы, стал подбрасывать и ловить их; потом с удивительной ловкостью добавил к ним третий, а затем и четвертый.

— Возможно, вы правы. — Я не отрывала взгляда от его проворных рук, поспешно просчитывая ситуацию. Придется ли мне труднее? Думаю, он сказал правду: одинокой женщине всегда приходится труднее. Я оторвалась от созерцания кусочков воска и наткнулась на его острый взгляд. — Для чего же вам брать в долю меня?

— Вы же интересуетесь покупкой земли. — Кусочки воска с тихим стуком упали на пол. — У вас есть связи. Думаю, есть доступ в казначейство. И у вас имеется толковый поверенный… Нужно перечислять дальше?

Его доводы звучали убедительно и вызывали у меня вполне законную гордость.

— А что есть у вас?

— Деловая хватка и редкая настойчивость. — Он был великолепен в своей самоуверенности.

— Разве этого нет у меня самой?

— Даже на удивление много, но…

— Хватит, не продолжайте — «на удивление много для женщины»!

— Не хотите — не буду говорить. — Он слегка скривил губы. — Так что скажете?

Я раздумывала, машинально помахивая счетом, о котором уже успела забыть.

— Вы мне не доверяете?

— Не доверяю.

— Так что вы решили? — рассмеялся Виндзор. — Тоже нет?

— Я вам вот что скажу… — Так и не придя к окончательному выводу, я выпалила: — А зачем мне вы? Я и без вас уже приобрела себе немало имений.

— Иной раз для успешных деловых переговоров вам может понадобиться мужчина.

— Вместе со мной готовы работать столько мужчин, сколько нужно, лишь бы им с этого тоже была прибыль.

— Правда? — Он посмотрел на меня с удивлением.

— А вы и не знали? — Я позволила себе немного поиздеваться над ним. — За последние несколько лет я купила себе столько имений, сколько хотела, — с помощью узкого круга людей, облеченных самым высоким доверием. Они служат мне в качестве поверенных — в частности, мастер Гризли, — и ведут переговоры от моего имени. Для одинокой женщины это самый лучший выход.

— Где вы этому научились?

— О, это было давно. В другой жизни. — Я припомнила, как стояла в коридоре у кабинета Дженина Перрерса, сжимая в руках его свадебный подарок. Улыбнулась при мысли о том, как далеко я с тех пор продвинулась. Потом заставила себя вернуться к сидевшему передо мной деятельному мужчине, который подался вперед, а кусочки воска летали у него из руки в руку, немало меня раздражая. — Если я сама не позабочусь о себе, кто же обо мне позаботится?

— Это умно! — Виндзор прищурился, оценивая все сказанное мною. — Признаю вашу победу. Тогда скажите мне, грешному любопытному человеку, сколько же имений вы на самом деле сумели прибрать к рукам? — Я покачала головой. Этого я никому не скажу, и Виндзор не стал настаивать. — Когда-нибудь я и сам узнаю! И все же повторяю: вам нужен человек проницательный, такой, у кого будет больше личного интереса обеспечить ваше будущее.

— И такой человек — вы.

Он поклонился, не вставая с табурета.

— Да-да, только я думаю, что мой узкий круг людей с капиталами имеет самый что ни есть личный интерес в моем преуспеянии. Если я паду под ударами врагов, они тоже падут, а потому готовы защищать меня не на живот, а на смерть. Я считаю, что они весьма трудолюбивы и неизменно верны мне. Поэтому вам, сэр Вильям, я отвечу — нет. Быть может, я вам нужна, но вы не нужны мне.

— В таком случае нам больше не о чем говорить, мистрис Перрерс.

Он вдруг бросил воск мне в подол и ушел, оставив меня среди занятых своими делами писцов. Своим отказом я немало удивила Виндзора. И ему это не понравилось.

Всю следующую неделю он (черт бы его побрал!) старательно избегал встреч со мной.

А я всю ту неделю снова и снова обдумывала его предложение. Времени на это у меня хватало. Королем овладела апатия, разум его будто уснул. Когда же он пробуждался, Эдуардом овладевало неодолимое желание каяться в грехах, и он выстаивал долгие часы на коленях в дворцовой церкви. Иногда поднимался в одиночку на стены и рассеянно смотрел в сторону Франции. Поскольку мною он не интересовался, я проводила время, обдумывая неожиданное предложение Виндзора.

Несмотря на то что я его высокомерно отвергла, в этом предложении было немало выигрышных сторон. Разве мужчине не легче, чем женщине, вступать в сделки с теми, кто хочет продать или сдать в аренду свои земли? Да, мне служил для этого Гризли, но ведь еще лучше иметь в таких делах благородного партнера, который на равных может говорить с людьми знатными и влиятельными, а к тому же не меньше меня заинтересован в благополучном исходе всякого дела. Женщину всегда считают легкой мишенью для обмана. Король-то ко мне прислушивается, но далеко не все готовы беспрекословно мне подчиняться.

Так что, согласиться работать с ним рука об руку? Пожалуй, достаточно смелая женщина может решиться опереться на руку Виндзора. Улыбка тронула мои губы: я это сделаю. Но захвачу его врасплох, и договариваться мы будем на моих условиях. Я загоню его в угол и получу от этого несказанное удовольствие.

Во многом ради того, чтобы достичь своей цели, я быстро нацарапала две записки: одну — мастеру Гризли, другую — Виндзору. Оба откликнулись без промедления. Я со своей стороны сделала то, что считала необходимым, и приготовилась торжествовать победу.

Мне всегда нравились представления актеров — те, что бывают на рождественские праздники.

Все происходящее вызывало у меня приятное возбуждение. Я выбрала время ближе к вечеру, когда аудиенц-зала уже погрузилась в полумрак, а факелы зажигать я не велела — по очевидной причине: одевшись в темные юбки и набросив покрывало, я заняла место на троне Эдуарда, а рядом со мной стоял Гризли. Лишь полностью подготовившись, я махнула рукой стоящему у двери слуге, веля впустить Виндзора, который уже ждал в передней. До меня долетел голос оттуда:

— Извольте войти, милорд.

Я вспомнила свою записку. Ничего дурного, маленький розыгрыш, и Виндзор, как я надеялась, сумеет оценить его по достоинству.

Его величество принял решение о том, кого назначить губернатором Ирландии. Вас известят об этом в аудиенц-зале в четыре часа пополудни.

Он был точен. Вошел в залу. Остановился. Низко поклонился, соблюдая положенный церемониал.

— Вам позволено приблизиться к трону, — возгласил слуга и удалился, притворив за собой дверь.

Вот мы и остались втроем, включая приближавшегося Виндзора. Одет он был безукоризненно: темные чулки, облегающее котарди из черной и зеленой камчи, перехваченное низким поясом с самоцветами. Следуя последней моде, даже не забыл накинуть на плечи разноцветную пелерину, а перевязь сверкала золотым кантом; разве что вычурным туфлям с очень длинными носами предпочел сапоги из лучшей кожи. Изо всех сил он старался выглядеть в глазах короля человеком серьезным и почтенным — если ему и суждено лишиться своей должности, то уж никак не из-за невнимания к мелочам. Мне снова приходилось признать, что этот человек способен представать таким, каким сам пожелает.

От этой мысли невольный холодок пробежал у меня по спине, но я не шевельнулась.

В какой момент он сообразил, что на королевском троне восседает вовсе не король?

Тогда, когда дошел до середины залы. Я видела, как он взглянул еще раз, узнал меня. Надо отдать ему должное — ни на миг не замешкался, не сбился с ровного шага. Так и подошел к самому возвышению, отвесил такой же низкий, как и у дверей, поклон, подметая пол перьями шляпы. Потом выпрямился во весь рост и посмотрел на меня. В полутьме его глаз было не разглядеть, и я дала знак Гризли, чтобы тот зажег факел на стене за троном: теперь в глазах Виндзора отражались огоньки. И в этом круге золотистого света мы втроем разыграли полную внутреннего драматизма сценку.

— Приветствую вас, сэр Вильям. Очень рада, что вы пришли.

— Еще бы! Я не смог устоять против такого приглашения.

— И явились, не промедлив ни минуты.

— Я не смел поступить по-иному. Королева Алиса, если не ошибаюсь?

Нет, улыбнуться он меня не заставит!

— Ваши слова попахивают государственной изменой, милорд.

— Не сомневаюсь, что это и есть измена — попытка выдать себя за царственную особу.

— Выдать? У меня на голове нет короны.

— Прошу прощения! А сидите вы разве не на троне?

— Куда же мне сесть, по-вашему, сэр? На пол?

— Многие так бы и сделали…

— Я вовсе не посягаю на королевскую власть, сэр Вильям.

— Это звучит внушительно, мистрис. Возможно, вы и не посягаете, но…

По всему телу у меня бегали мурашки, дышала я часто и неглубоко. Эта сцена захватила меня целиком. И разве, несмотря на острую пикировку, мы не видели друг друга насквозь? Я заставила себя умолкнуть, добиваясь, чтобы он задал вопрос. Ему пришлось это сделать.

— У вас есть для меня новости?

— Есть.

— Какие же?

— Я сделаю это.

— Что «это»? — Я заметила, как напряглись пальцы его правой руки, вытянутой вдоль бедра, — значит, как я и предполагала, ему не безразлично.

— Я стану вашим партнером по скупке земель. Это мой поверенный, мастер Гризли. — При этих словах Гризли поклонился. — Он совершает за меня почти все сделки и управляет моими финансами.

У Виндзора брови резко сошлись на переносице.

— Отчего же вы передумали?

— Иной раз бывает просто необходимо действовать через посредство другого лица.

Он молчал, вперившись в меня глазами.

— Кроме того, — добавила я со всей учтивостью, — менять свои решения — это привилегия женщины. — Я поднялась с трона, минутку подумала, не остаться ли на возвышении, но потом спустилась, и мы все оказались на равных. — Как я понимаю, ваше предложение все еще в силе? Если нет, то мы с мастером Гризли продолжим, как и прежде, скупать земли с большой выгодой. Если же вы, сэр Вильям, намерены…

— Намерен. — Действительно ли всегдашняя выдержка чуть-чуть изменила ему или мне только показалось?

— А вы что скажете, мастер Гризли?

— Я вижу в этом некоторые преимущества, мистрис, — ответил тот с обычной невозмутимостью, словно ничто на свете не могло его удивить.

— Значит, решено? — уточнил Виндзор.

— Решено, — подтвердила я.

Мы все обменялись рукопожатиями.

— Стало быть, сэр Вильям, мы стали деловыми партнерами?

— Похоже на то. Обычно мне не нравится, когда меня пытаются перехитрить, тем более женщина. Но в данном случае… Полагаю, это будет прибыльное предприятие.

Он не просто пожал мне руку, но и поцеловал ее. А улыбка яснее слов говорила о том, что он признает: на сей раз его действительно перехитрили.

Старательно подготовленное мной маленькое представление застало его врасплох. Разумеется, к нашей обоюдной выгоде. Но то, что я так хорошо продумала и подготовила, не идет ни в какое сравнение с тем, чем Виндзор сумел прямо-таки поразить меня, так что я чуть дара речи не лишилась. Более того: все выглядело так, будто он и не готовил ничего такого, а просто повел себя дьявольски хитро и самонадеянно.

Кажется, он считал, что я это заслужила. Возможно, и заслужила.

Ну, а пока мой новый деловой партнер замышлял свой акт возмездия, мы подняли чаши по случаю своего первого совместного приобретения. В чашах было превосходное бордо, а праздновали мы приобретение земли с крестьянами и всеми положенными доходами — замечательного поместья Нортброкс в Мидлсексе. Гризли, несмотря на кислую мину, был доволен. Я просто сияла от счастья, ибо все прошло как по маслу. Виндзор не радовался. Хотя он изо всех сил старался скрыть свое огорчение под маской праздничного возбуждения, я видела, что на душе у него неспокойно.

— Вы так и не можете добиться от короля решения по Ирландии? — спросил он меня, когда Гризли ушел.

— Эдуард не решает такие дела за завтраком. Вам следует запастись терпением.

— Это не в моей натуре.

Да, я знала. И когда он уедет, я буду очень скучать по нему.

Я допустила серьезную ошибку. А может быть, и не ошибку — ведь я добилась того, к чему и стремилась, но, как оказалось, с моей стороны это был слишком рискованный шаг. Куда подевалась моя способность судить обо всем трезво? Она, как мне кажется, уснула под влиянием удачной сделки с Вильямом де Виндзором и совсем пропала, когда я с восторгом встретила счастливое выздоровление Эдуарда. Мы тогда были в Вудстоке, где Уикхем наслаждался возможностью перестраивать старое поместье в настоящий величественный дворец, в чем ему была предоставлена полная свобода действий. Мы удачно охотились, и Эдуард воспрянул и телом, и духом — перемена мест всегда сказывалась на нем благотворно. А может быть, причиной случившегося дальше стало мое прискорбное стремление получить от короля в награду изысканные драгоценности. Ну, этого отрицать я не стану.

Поводом могло послужить и то, как со мной обращалась Джоанна Кентская — мне хотелось доказать ей, что теперь я стала вполне достойна и этих драгоценностей. Да, возможно, все дело в этом, и вина за то, что случилось дальше, падает не на меня одну. Когда она гостила у нас в аббатстве, ей однажды доставили некий сверток.

— Открой, — велела она мне.

Я раскрыла кожаный футляр, и в моих руках оказался превосходнейший набор застежек с драгоценными камнями, способными зажечь огонь в любом сердце: сапфиры, оправленные в золото.

— Не прикасайся! — с презрением в голосе скомандовала графиня и, скорчив невероятно брезгливую гримасу, вырвала футляр из моих рук. — Ты знаешь, во что они мне обошлись? Я заплатила больше двухсот фунтов. Это не для таких, как ты.

Но теперь подобные вещи были как раз для таких, как я. Мои украшения — бывшие драгоценности Филиппы — намного превосходили все то, чем могла похвастать Джоанна Прекрасная. Я стану носить их и купаться в зависти Джоанны.

Как я не смогла разглядеть последствия своей просьбы, обращенной к Эдуарду? Всю жизнь я каждый свой шаг совершала с величайшей осторожностью, а тут прямо-таки бросилась очертя голову в трясину, которая в итоге не могла не засосать меня с головой. Из-за чего же разгорелся весь сыр-бор? Из-за драгоценностей Филиппы. Некоторые из них были фамильными, иные были подарены ей королем, а другие она много лет назад привезла с собой в Англию. И все просто неподражаемы.

— Это тебе, — сказал Эдуард, раскладывая их на ложе в той самой комнате, которую некогда с такой любовью приказал соорудить для Филиппы; теперь эти покои занимала я. К драгоценностям прилагалось письмо, написанное королем собственноручно.

…мы передаем и вручаем возлюбленной нашей Алисе Перрерс, бывшей придворной даме ныне покойной дражайшей супруги нашей Филиппы, а равно потомкам ее и наследникам, все драгоценности, вещи и иное движимое имущество упомянутой королевы Филиппы, оставленные на попечение Евфимии, жены сэра Уолтера де Хейслуорта, почему надлежит сказанной Евфимии доставить их и вручить рекомой Алисе без промедления, по получении сего нашего повеления…

Драгоценности Филиппы. Какой женщине не хотелось бы их получить? У меня дух захватило, когда я перебирала нитки рубинов, богатое ожерелье, усыпанное сапфирами, тяжелый перстень с изумрудом, а потом отпускала — и они падали в окованный металлом сундучок, присоединяясь к своим сияющим и сверкающим, переливающимся всеми цветами радуги собратьям. Эдуард преподнес их мне.

Но по чьему желанию?

Увы, это я, грешная, обратилась к нему с такой просьбой. После кончины Филиппы эти сокровища не видели дневного света, находясь под надежной охраной одной из старших дам свиты королевы. Вот я и попросила их себе, а Эдуард, всегда отличавшийся великодушием и щедростью, распорядился. По закону, официально, они не стали моими собственными. А таким простым путем — завладев украшениями Филиппы — я помогла врагам вырыть мне могилу. Здесь я поступила необдуманно. Жадность? Не думаю. Их нужно было носить — а кому, если не фаворитке короля?

Сапфировое ожерелье я надела на ужин, где собрался весь двор.

Разумеется, его тут же узнали, и опять стали гулять шепотки — между рублеными котлетами и любимым блюдом Эдуарда, лососиной в густом соусе. Все возмущались моей дерзостью. Можно подумать, я не видела, как их глаза с недоверием разглядывают украшение, сверкающее на моей груди! И эти шепотки стали раздаваться громче, когда наутро я приколола к своей накидке брошь с рубином. Все говорили, что моя алчность переходит всякие границы. Негоже носить то, что не принадлежит мне по праву. А короля не иначе как опоили или околдовали, вот он и отдает наложнице драгоценности своей супруги. Если уж их кому и носить, то принцессе Изабелле или даже Джоанне, но уж никак не Алисе Перрерс. Неужто Эдуард совсем ума решился?

Я могла бы ответить своим недоброжелателям. Конечно, на самом деле я никому ничего говорить не стала — чего ради? Все мои доводы они отмели бы с порога. Но зачем же таким великолепным самоцветам лежать взаперти, в пыльном погребе леди Евфимии? Куда лучше, если их станут носить, радуя глаз, — а уж как я радовалась, кожей ощущая их вес и теплоту! Как любовалась переливами камней, тусклым мерцанием золота! Я могла бы сказать любой из этих злоязычных придворных гадюк, что незачем им таращиться на великолепные украшения Филиппы, которые я теперь надевала открыто, сияя улыбкой и не пряча своей гордости. Это ведь не то же самое, как если бы я носила знаки королевской власти, правда? А Филиппа, если бы она хотела, чтобы эти драгоценности достались Изабелле или Джоанне, им бы и завещала их. Она же этого не сделала! А мне завещала? Нет, не завещала и мне тоже, но думается, она не стала бы возражать, увидев их на мне. Если уж говорить правду, я думаю, она сочла бы все это забавным.

Размышляла ли я о грядущих годах? Ну а как же. Чем больше слабел Эдуард, тем энергичнее я готовилась к ожидающей меня неизвестности. Пусть Гризли сколько угодно твердит, что в сравнении с земельными владениями самоцветы — ничто, мне самой в равной степени было дорого и одно, и другое. Да и какая женщина устояла бы перед ожерельем с сапфирами и жемчугами? И, кроме всего прочего, я просто не могла себе позволить чрезмерной щепетильности. Эдуард тоже хорошо это понимал. Мы с ним не обсуждали эту тему, только однажды он печально заметил: «Во всяком случае, они дадут тебе, Алиса, чем прикрыть наготу и позволят иметь вдосталь хлеба, когда меня не станет и некому будет обеспечивать тебя всем необходимым».

— Они тебе идут не меньше, чем шли Филиппе. — Лицо Эдуарда озарила ласковая улыбка, которая теперь редко появлялась на его губах, настолько ослабели его мышцы.

— Я не Филиппа, милорд, — возразила я с такой же ласковой улыбкой. Бывали дни, когда я сомневалась, способен ли он отличить меня от нее. В тот день, однако, он был в здравом уме и твердой памяти.

— Это я отлично понимаю. Ты — Алиса, горячо мною любимая.

Когда же я надела изумрудный перстень невероятно тонкой работы, который очень нравился Филиппе, да еще и пояс из золотых колечек, украшенный столь же прекрасными камнями, в Вудсток примчалась разъяренная принцесса Джоанна. Кто-то побеспокоился о том, чтобы придворные сплетни дошли и до нее.

— Это вещи Филиппы! — Она набросилась на меня с обвинениями прежде, чем я успела захлопнуть перед ней дверь своей гостиной. — По какому праву ты осмеливаешься даже дотрагиваться до них?! Тем более — надевать?!

В тот день на мне были рубины. Не могла же Джоанна не заметить их на моей пелерине — крупные, размером с вишневую косточку каждый? Их трудно было не заметить. Хорошо хоть поблизости никого не было, когда Джоанна схватила меня за руку, приглядываясь к перстню.

— Глазам своим не верю! — Она так вывернула мне руку, чтобы свет заиграл на перстне и на кроваво-красном браслете на моем запястье. — Ты их украла?

Я лишь изогнула бровь — на подобные обвинения не отвечают.

— Так украла? — Джоанна всегда была туповата. — Не сомневаюсь. Иным путем ты не смогла бы наложить на них свои вороватые лапы! Они принадлежат королеве. Ты не смеешь их носить.

— Ну а я думаю, что имею на это полное право! — Я ни разу не отвела глаз от Джоанны, и она наконец на минутку замолчала.

— Черт побери! Так это он дал их тебе!

— Разумеется, он.

— И как же ты сумела этого добиться? Нет, не рассказывай! Не то меня стошнит!

Несомненно, мне следовало отвечать осмотрительно.

— Разве я их не стою? — Оглядываясь назад, нельзя не признать, что это был совсем не осмотрительный ответ.

— Бог свидетель, не стоишь.

— Бог свидетель, стою.

Она отпустила мою руку, отшатнулась с очевидным отвращением, оскалилась, обнажив отличные зубы. Но я наступала на нее. Я ей не прислуга, которую нужно ставить на место. Да и надоели мне все эти беспочвенные обвинения.

— Раз уж вы заговорили о цене и о плате, подумайте вот о чем, миледи. Сколько ночей я провела у ложа короля, когда его мучила бессонница? Сколько раз приходилось мне занимать его беседой или читать ему, чтобы оградить от кошмаров? Сколько дней отобрала у меня меланхолия, которая лишает его всяких сил? — Я наседала на нее, желая, чтобы она поняла все, отринула свои предрассудки, признала мои труды и то, чего мне ими удалось добиться. — Вы-то знаете, что это такое, когда страдает сильный мужчина. Он становится капризным, его невозможно ничем утешить, если им овладевает слабость. А женщине нелегко встать между ним и теми ужасами, которые мерещатся ему повсюду. Вы же знаете это по собственному опыту.

На мгновение я увидела, как она заколебалась. Джоанна поняла, о чем я говорю. Но хватило этого ненадолго.

— Принц — мой законный супруг! Быть с ним рядом — это мое право и мой долг! У тебя никаких прав нет!

Пресвятая Дева! Джоанна со своим презрением заставила меня забыть о всяком благоразумии.

— А король — мой любовник, — парировала я. — Он подарил мне драгоценности Филиппы, и я высоко ценю его дар. Я буду носить их с радостью и удовольствием.

— Ты их носишь, как шлюха, — бесстыдно, напоказ, как обычная придворная шлюха, которая требует сокровищ в обмен на свое тело.

Я считала иначе. Эдуард не расплатился со мной за оказываемые услуги — он сделал мне подарок из любви. Но моральный ущерб ничем не возместишь. Репутация моя давно уже установилась, надо жить, смирившись с этим, хотя иногда очень тяжело было смириться с вытекающими последствиями. Яростные наскоки Джоанны все же больно меня ранили, и потому я сказала непростительную вещь:

— Мне нужды нет требовать чего бы то ни было, миледи. Король, без сомнения, считает золото и самоцветы достойным вознаграждением за мои высокие таланты, проявляемые в опочивальне.

— Шлюха!

Взбешенная Джоанна молнией вылетела из моих покоев.

За свою неосторожность мне пришлось заплатить очень дорого, гораздо дороже, чем я могла себе представить, хотя ради Эдуарда я и пыталась потом помириться с принцессой. Не совсем же я бессердечная. Увы, мои добрые намерения лишь ухудшили дело.

Король пожелал навестить принца Уэльского во дворце Кеннингтон, а я из лучших побуждений поехала с ним вместе, считая, что Эдуарду необходим мир в семье. Негоже терпеть такое положение, когда его возлюбленная и сноха дерутся, подобно сцепившимся кошкам. Прошло несколько минут после нашего приезда, и король с принцем погрузились в обсуждение нынешнего перемирия с Францией и возможных дальнейших событий, я же направила свои стопы к Джоанне, нисколько не веря в успех затеянного предприятия. Дворецкий проводил меня в ее светлицу.

Джоанна вышивала, а рядом ее маленький сынишка Ричард листал книжку с картинками. Очаровательный мальчуган, светловолосый, с пухлыми щечками, вскочил и очень мило поклонился. Я сделала реверанс.

— Приветствую вас, милорд. Приветствую вас, миледи. — Я решила держаться доброжелательно.

— Здравствуйте, мистрис Перрерс. — Джоанна не встала, а в глазах ее застыло крайне неприязненное выражение. Та же неприязнь звучала и в голосе.

— Его величество приехал поговорить с принцем Уэльским, — официальным тоном сообщила я. А как держаться по-другому, если мы с ней всякий раз сходились, словно рыцари на поединке? — Как здоровье принца?

Об этом можно было и не спрашивать — разве я не видела его своими глазами? Он так исхудал, что без слез и смотреть невозможно. Глаза лихорадочно блестели, кожа стала землистого цвета, волосы потускнели и слиплись, а рядом с ложем стояла лохань, сама по себе навевающая дурные предчувствия. И в ответ на мой вопрос Джоанна напряглась и замкнулась. Она лишь молча покачала головой, не в силах скрыть своей тревоги. На какой-то миг она утратила обычную власть над собой, даже слезы набежали на глаза. Передо мной открылась единственная возможность осушить скопившийся в ее сердце яд ненависти ко мне — осушить ради Эдуарда.

Уголки рта горестно опустились, резко обозначив глубокие морщины, залегшие вдоль крыльев носа и дальше до самого подбородка, — Джоанна позабыла, с кем разговаривает. По щеке скатилась одинокая слезинка, за ней другая.

— Я уж не знаю, чем ему помочь! — Это был крик ее души.

— Я могу помочь.

— Вы! Да что вы можете сделать? — Она сердито вытерла слезы.

Мне еще не поздно было отступить — так бы я и сделала, коль знала бы, к чему все это приведет. Но видя перед собой такое неприкрытое горе, сама хорошо зная, как ужасно ощущение полной беспомощности (например, когда Эдуард смотрит сквозь меня, совсем не замечая моего присутствия), я не могла отступать. В руках у меня была небольшая шкатулка, изящная вещица из сандалового дерева, инкрустированная слоновой костью, снабженная металлическими петлями, хитроумным замком и ключиком к нему. Шкатулка сама по себе была дорогим подарком, но для принца ее содержимое представляло куда большую ценность. По зрелом размышлении я принесла Джоанне единственный дар, который, как я полагала, она может принять. Ясно же, что ничего иного принцесса из моих рук не возьмет. Я поставила шкатулку на ящичек, где в беспорядке были свалены клубки шелковых ниток для вышивания.

— Это что такое?

— Подарок.

— У меня хватает шкатулок. И подороже, чем эта. — Джоанна и не взглянула на нее, сердито тыча иглой в свою вышивку — не то вставку на кошель для денег, не то фрагмент алтарного покрова.

Я усомнилась в том, что у нее есть более дорогие, — в конце концов, это был подарок самого короля, — но спорить не стала.

— Здесь все дело в содержимом, — терпеливо объяснила я. Монахини в аббатстве умилились бы моему смирению. — Здесь порошки и капли, которые принесут принцу облегчение…

— А эти порошки и капли действительно могут помочь? — Джоанна перестала наконец орудовать иголкой.

— Они принесли утешение королю, когда он скорбел после смерти Филиппы. И самой Филиппе они помогали.

Джоанна отложила свое шитье, и я увидела, как ее пальцы легли на крышку, по форме похожую на небольшой купол. Конечно, от такого приношения отказаться невозможно. Она откинула крышку и окинула взглядом аккуратные пакетики с травами и стеклянные пузырьки с густыми жидкостями.

— Все получено из самых обычных растений, — продолжала объяснять я. — Этому искусству меня научили в монастыре. Вот листья лугового сердечника, они возвращают больным аппетит и способствуют пищеварению. Настойка примулы успокаивает мысли и приносит освежающий сон. Кора белой ивы хорошо помогает, когда человека мучат невыносимые боли. Я здесь написала, что нужно принимать и в каких случаях. — Указала рукой на прижатый крышкой свиток пергамента. — Вы сами или же камердинер принца можете изготавливать из отдельных зелий смеси — как их составлять, я тоже написала. Нисколько не сомневаюсь, что результаты такого лечения обрадуют принца.

Джоанна не сводила глаз со шкатулки, с разложенных там в идеальном порядке пакетиков, с рядов пузырьков. Она изо всех сил закусила губу.

— Я могу сказать только самое лучшее о том, как сильно помогают эти лекарства, — добавила я, поскольку Джоанна по-прежнему ничего не говорила. — Здесь есть еще очищенные от косточек ягоды собачьей розы — они останавливают кровотечение и не дают телу терять другие нужные жидкости.

Мы все слышали об удивительных проявлениях болезни принца, который страдал частыми и неудержимыми кровотечениями и истечениями семени.

Джоанна пошевелилась. Так, как будто я бросила ей в открытую ладонь пучок крапивы, она резко дернула рукой и сбросила шкатулку на пол. Она упала со звоном — петли вылетели из гнезд, стеклянные пузырьки разбились, из них потекли жидкости. Мелкий порошок, в который я истолкла травы, взвился в воздух и причудливыми узорами изукрасил пол. Жалобно вскрикнул испуганный Ричард, потом проворно бросился вперед, горя желанием узнать, что случилось. Мать схватила его за одежду и подтащила к себе.

— Не прикасайся к этим дьявольским зельям!

— Право же, это вовсе не… — попыталась было возразить я.

— Это варево сатаны! А ты — служанка его!

Ее слова поразили меня в самое сердце, по спине будто пробежала холодная струя, а тем временем мы обе смотрели на усеявшие пол осколки и пыль — Джоанна так и не встала со стула, а я застыла от намека, крывшегося в ее словах. Потом Джоанна подняла на меня взор, щелкнула пальцами, и из дальнего угла комнаты к нам подошла служанка.

— Убери это прочь. Сожги. И шкатулку тоже. Я желаю, чтобы ни единого следа не осталось у меня на полу. — Служанка тупо таращилась на разбросанные по полу осколки, и Джоанна прикрикнула на нее: — Ну, живее! — Крик ее перешел в шипение, какое издает сталь, вонзаясь в тело врага.

Пока женщина возилась с уборкой, Джоанна встала со стула, схватила меня за руку и наклонилась ко мне, едва не прижимаясь губами к моему уху.

— Ты что же, думала, что я настолько глупа?

Я все еще не могла прийти в себя после того, как она столь беспардонно разделалась с даром, который не мог принести ничего, кроме пользы.

— Я думала, вы сможете принять то, что я принесла для облегчения страданий вашего супруга, — ответила я, наблюдая за ее лицом, выражавшим злобу пополам со страхом.

— Облегчение! От настоек из обычных растений! — воскликнула она, как плюнула. Голос ее упал до шепота, который отдавался в каждом углу комнаты. — Я слыхала, что вы прибегаете к колдовству, чтобы добиться своего, мистрис Перрерс. Думаю, вами движут злобные замыслы, а вовсе не сострадание к ближнему! — Когда она выговорила эти слова, с губ ее брызнула слюна.

Но мое внимание изо всей ее тирады привлекло только одно слово.

— Колдовство! — повторила я таким же тихим голосом: подобные слова не выкрикивают во всеуслышание. Мне многое довелось слышать, но такого мне не говорил еще никто. На меня повеяло страхом, но все же я позволила себе рассмеяться с издевкой. — И что же они вам говорили — те, кто распускает эти слухи? Что я живьем поедаю младенцев? Что меня хранит злой дух, которого я питаю собственной кровью?

— Говорят, что вы способны вызывать дьявола и прибегать к его помощи. Что у вас есть умения и познания, не подобающие богобоязненной женщине. — Я заметила, что пальцы ее левой руки сложились в отгоняющий злых духов знак. — Чем же иным, во имя всего святого, вы объясните, что Эдуард очарован такой уродливой и дурно воспитанной женщиной, как Алиса Перрерс? — Вымолвив мое имя, она решительно сомкнула уста.

Я чувствовала себя так, будто она вонзила мне под ребра кинжал, однако постаралась не выдать своим ответом ни обиды, которую остро ощущала, ни страха, подкрадывающегося к сердцу. Холод все сильнее пробегал у меня по спине, как будто в разгар зимы туда насыпали свежего льда.

— Это поистине необъяснимо, не могу не согласиться с вами, — сказала я ровным голосом. Не стала защищать ни свое происхождение, ни внешность, только вырвала у нее свою руку. — Но в любви моего господина ко мне нет ни капли колдовских чар, как не было их и в моем подарке. — Я растерла ногой остатки цветочной пыльцы на полу. — Однако если бы мой муж страдал так, как ваш, миледи, я прибегла бы и к помощи дьявола, лишь бы облегчить его страдания. Я бы перевернула все вверх дном отсюда до самого ада, коль это принесло бы моему мужу благодатный ночной сон и умерило бы его боли.

— Убирайся.

— До свидания, миледи. — Я сделала реверанс.

— Убирайся сейчас же, не то я представлю властям доказательства того, что ты пыталась опоить меня колдовскими зельями.

— Все ваши доказательства ничего не стоят. — Ради спокойствия Эдуарда я не позволяла себе дать волю гневу.

— Прочь с глаз моих.

Я ушла. И больше не пыталась помириться с ней. Слишком острая ненависть снедала Джоанну. Эдуарду о нашей беседе я не сказала ни слова. Он не заслужил, чтобы на него взваливали еще и эту ношу.

Колдовство. Злые чары.

Полные яда обвинения жужжали у меня в голове, как назойливая пчела, что вьется над цветком наперстянки. У Джоанны не было никаких доказательств, которые она могла бы использовать против меня. В этом-то я была совершенно уверена, потому что никогда в жизни не прибегала ни к каким чародейским уловкам, но обвинение было чересчур серьезным, чтобы не придавать ему значения.

Доказательства можно ведь и подделать, разве нет?