Фаворитка короля

ГЛАВА ПЯТАЯ

У меня вошло в привычку вести своего рода дневник. Для чего? А разве нужна была особая причина? Хотя бы ради того, чтобы не утратить с таким трудом обретенный навык. Никому здесь не требовалось мое умение писать — грамотных людей во дворце было ничуть не меньше, чем егерей и загонщиков. Иногда я делала записи на французском языке, иной раз на латыни, по настроению. У придворных писцов я выпрашивала листки пергамента, перья и чернила. Они охотно давали мне их, особенно когда я улыбалась им, гордо вскидывала голову или одаривала долгим томным взглядом. Я понемногу обучалась придворным манерам и уловкам, с помощью которых можно нравиться людям.

О чем же я писала? Вела свою личную летопись. Записывала те события, которые хотела запомнить. Кажется, такие записи я делала больше года.

Опасалась ли я, что другие фрейлины могут обнаружить мои записи? Ничуть. Они же посмеивались над моим корявым почерком, а то, что я писала, казалось им невыносимо скучным.

Однажды, дабы удовлетворить их любопытство, я зачитала отрывки из дневника вслух…

Сегодня я впервые участвовала вместе с другими фрейлинами в охоте. Никакого удовольствия от нее не получила. Король отмечает свой пятидесятый день рождения[30] большим турниром и рыцарскими поединками в Смитфилде. Мы все должны там быть. Я начала учиться танцам…

— Ради всего святого, Алиса! — принцесса Изабелла зевнула, прикрывая рот тонкими пальчиками. — Если ты не можешь найти ничего такого, о чем стоит писать, какой тогда смысл вообще этим заниматься? Лучше возвращайся чистить горшки на кухне.

Им было скучно? Безгранично! На это я и рассчитывала, чтобы никому из фрейлин и в голову не пришло совать свой любопытный нос в то, чем я занимаюсь. Но во мне самой эти записи пробуждали столько воспоминаний! Я перечитывала эти безыскусные строки в то время, когда вокруг меня царило смятение, когда жизнь моя подвергалась опасности. На этих страничках крупными, жирно выведенными буквами, похожими на стаю грачей среди снежного поля, и в немногих словах была описана вся моя жизнь в тот год, когда окончательно решилась моя судьба. Каким невыразимо чудесным, головокружительно пугающим он оказался!

Сегодня я впервые участвовала вместе с другими фрейлинами в охоте. Никакого удовольствия от нее не получила…

Мерин, на которого меня посадили, оказался сущим исчадием ада. Я не смогла найти никакой радости в том, чтобы два часа трястись и подпрыгивать в седле лишь затем, чтобы в итоге догнать свору истошно лающих собак и залитую кровью жертву. По правде говоря, затравили зверя без меня, потому что я с громким воплем свалилась с седла, как только мой мерин сорвался в галоп. Сидела на груде прошлогодних листьев и сухих веточек, отряхивала с юбок налипшие комья влажной земли и неистовствовала от злости. Сеточки с волос упали, капюшон отстегнулся, охота унеслась куда далеко-далеко. Чертов конь тоже унесся. А домой идти не близко.

— Ба, да тут девица, которая нуждается в помощи!

Я не расслышала, как застучали копыта по усыпанной прелыми листьями мягкой земле. Подняла глаза — во весь опор на меня летели две лошади: огромный, устрашающего вида жеребец и невысокая жилистая кобылка.

— Мистрис Алиса! — Король натянул поводья, и его жеребец затанцевал в полушаге от меня. — Удобно вам там, на земле?

— Ничуточки! — Я не проявила полагающейся учтивости.

— А кто подсунул вам ту скотину, что пронеслась мимо нас ураганом?

— Леди Изабелла! Этот треклятый мешок с костями сбросил меня здесь… Мне вообще ехать не стоило, я лошадей терпеть не могу.

— Тогда зачем поехали?

Я не могла ответить на этот вопрос с уверенностью — просто мне полагалось ехать. Охота осталась единственной радостью, которая была доступна королеве, когда она не была прикована к постели. Король спешился, бросил поводья мальчику, скакавшему на пони, и подошел ко мне. Я вскинула руку, закрываясь от солнца, которое пробивалось сквозь одетые молодыми листочками ветви деревьев.

— Томас, поезжай и приведи коня для леди, — распорядился он.

Томас, самый младший из сыновей короля[31], отпустил жеребца и вихрем умчался прочь. Король протянул мне руку.

— Я и сама в состоянии подняться на ноги, государь. — Это звучало неучтиво, но я слишком остро чувствовала свое унижение.

— Я и не сомневаюсь в этом, леди. Сделайте мне одолжение.

Глаза его лучились улыбкой, однако голос звучал властно. Ослушаться такого приказа невозможно. Я подала ему руку, он поднял меня на ноги, после чего стал решительными движениями отряхивать мою юбку от налипшего сора. Я зарделась от стыда.

— Право же, не стоит, государь!

— Стоит, уж поверьте. А вам нужно заколоть волосы.

— Не могу. Их у меня не так много, и без посторонней помощи мне не удается придать им более или менее пристойный вид.

— Тогда давайте я помогу вам.

— Не надо, государь! — Чтобы король закалывал мне волосы? Лучше уж попросить Изабеллу, чтобы она потерла мне спину.

Он хрипло заворчал — я уже знала, что это признак сильного раздражения.

— Вы должны позволить мне, мистрис, привести вас в полный порядок, как подобает благородному рыцарю…

И, засунув за пояс мои многострадальные сеточки для волос, он на удивление умело и уверенно стал пристегивать мой капюшон, который позволял скрыть следы происшедшей катастрофы. Пальцы у него двигались с большим проворством, словно он надевал опутки на своего любимого ястреба. Я не шевелилась под этими заботливыми прикосновениями, обратившись в статую и едва дыша. Потом король отступил на шаг и обозрел меня.

— Сойдет. С возрастом я утратил ловкость пальцев. — Он прислушался и кивнул головой. — Теперь, леди, вам придется снова сесть в седло!

Он насмехался надо мной!

— Не желаю!

— Придется, если только вы не решили добираться обратно пешком…

Вернулся Томас с моим упрямым животным, и я не успела даже слова сказать, как была вновь заброшена в седло. Король затянул на мерине подпругу, отступил на шаг и взглянул мне в глаза.

— Вот и все, мистрис Алиса. Держитесь крепче! — Король ударил мерина рукой по крупу, и тот рванул с места. — Присматривай за нею, Томас. Королева ни за что не простит тебе, если ее фрейлина свалится в заросли ежевики. — Он немного помолчал, потом до меня долетели его слова: — И я тоже не прошу!

Томас постарался. В свои семь лет он был куда более искусным наездником, чем я. Но мне запомнился не его восторженный лепет, а твердые, уверенные руки короля.

Король отмечает свой пятидесятый день рождения большим турниром и рыцарскими поединками…

Это было изумительно! Король в своих новых доспехах был просто неподражаем. Я не могла найти слов, видя, как сверкают они на солнце, как горят ярким огнем меч и броня с каждым взмахом руки, как величественно колышется плюмаж на шлеме. Но я боялась за него, даже спина у меня похолодела от страха. Я не в силах была отвести от него глаз, но зажмурилась, когда кровь испятнала его рукав, сочась меж пальцев.

А бояться было нечего, конечно. Король всегда славился удалью, в тот же день он поистине творил чудеса. Сражаясь в турнирной схватке[32] со всем искусством, отвагой и благородством героев старинных преданий, он, в довершение всего, сумел великодушно вознести хвалу побежденным.

В тот день он был в моих глазах сказочным великаном.

После поединков рыцари сошлись все вместе, обмениваясь шутками и подтрунивая друг над другом, что так нравится мужчинам. Дамы королевы стали бросать цветы рыцарям по своему выбору. У меня такового не было. Да я и не жалела об этом, потому что перед глазами у меня стоял лишь один герой, что в общей схватке, что в неистовой ярости поединков. И когда он приблизился к галерее, на которой сидела королева, окруженная фрейлинами, мне хватило дерзости бросить ему едва распустившуюся розу. Шлем он уже успел снять. Король оказался так близко от меня, что я отчетливо видела, как побледнело и осунулось от перенесенного напряжения его лицо, как испачкана кровью щека, которую перед тем он отирал своей боевой рукавицей. Я была так очарована им, что бросила цветок очень неумело и попала в морду коня. Удар, конечно, был совсем слабенький, но чистокровный скакун тут же шарахнулся, как от угрозы в бою.

— Господи Исусе! — Король от неожиданности уронил на землю шлем и натянул поводья, усмиряя встревоженного коня.

— У тебя что, головы на плечах нет? — сердито бросила мне Изабелла.

Напуганная своим поступком, я не решилась ответить ей, но постаралась собрать все мужество и выслушать упреки короля. Он же, не говоря ни слова, щелкнул пальцами пажу — тот подобрал шлем и совершенно растоптанный цветок. Я со страхом ожидала дальнейшего.

— Благодарю вас, леди.

Он торжественно склонил передо мной голову и засунул смятые лепестки за латный воротник. Внутри у меня все сжалось, лицо жарко пылало. Гордый, надменный, уверенный в себе король Англии обращался ко мне с почтением, хотя из-за меня едва не вылетел из седла.

— Наша кухонная служаночка так и не научилась прилично вести себя на людях! — язвительно заметила Изабелла, вызвав взрыв смеха у фрейлин.

Король даже не улыбнулся. Подъехав вплотную к раззолоченному навесу, успокаиваясь после огромного напряжения битвы, он протянул руку ладонью вверх.

— Мистрис Алиса, окажите мне честь…

Я подала ему руку, и король коснулся ее губами.

— Бросить розу — это был благородный жест, пусть и несколько опрометчивый. Я и мой конь выражаем вам свою признательность, мистрис Алиса.

Со всех сторон зашелестел смех, но теперь смеялись уже не надо мной — придворные оценили шутку короля. А на моей руке горел его поцелуй — жарче, чем пылали мои щеки.

Я начала учиться танцам.

— Пресвятая Дева!

В двадцатый раз подряд я не попала в такт настойчивых звуков барабана и флейты. Ну почему мне без труда удавалось пересчитывать множество монет и никак не удавалось сосчитать шаги в простеньком танце? Рука короля напряглась, поддерживая меня, ибо я зашаталась. А танец-то должен быть исполненным изящества! Король танцевал гораздо лучше меня. Впрочем, хуже меня танцевать было просто невозможно.

— Вам позволяется смотреть на меня, мистрис Алиса, — сказал король, когда мы сблизились и можно было обмениваться короткими репликами.

— Если я это сделаю, государь, то непременно споткнусь… или наступлю на ногу вам. Еще бал не успеет закончиться, а вы станете хромать.

— Я буду направлять вас, и все получится правильно. — Должно быть, в моем взгляде мелькнуло недоверие. — Вы мне не доверяете, Алиса?

Он назвал меня просто по имени, без церемоний. Я подняла на него глаза: он смотрел на меня, ожидая ответа, и я сразу пропустила следующее простенькое движение.

— Не смею, — еле выдавила я.

— Вы откажете своему королю? — спросил он, забавляясь.

— Да, если согласие пойдет ему во вред.

— Ну, тогда нам нужно постараться изо всех своих скромных сил, милая Алиса, а отдавленные пальцы на ногах посчитаем после бала.

Милая Алиса? Он флиртует со мной? Нет, такого быть не может. Я не столько развлекала его, сколько сердила. Ну, а если в этом оставались какие-то сомнения, то вскоре они окончательно рассеялись.

— Боже правый, мистрис Алиса! Вы мне не солгали, — мрачно заявил король, когда цепочка танцующих замкнулась и остановилась. — Вы должны предупреждать о грозящей опасности всякого, кто решится пригласить вас на танец.

— А никто и не пригласит! Не каждый мужчина обладает такой храбростью, как вы, государь.

— Значит, мне нужно хорошенько запомнить это и впредь не рисковать, — ответил он, усаживая меня на место рядом с Филиппой.

Но он рисковал снова и снова. Несмотря на то, что я по-прежнему наступала ему на ноги.

Королева не запрещала мне танцевать с королем, но ей это, кажется, доставляло мало удовольствия.

Королева подарила королю льва.

Да! Эта история со львом! Я осуждающе поглядывала на фрейлин, которые теснились, отворачивались и пятились, изображая испуг. Сама я озаботилась тем, чтобы опереться на крепкую руку одного из любезных королевских рыцарей, и так подошла к огромной клетке, желая вблизи рассмотреть страшного зверя. Я не испытывала страха и не собиралась притворяться. Что мог сделать мне лев, запертый надежными запорами, сидящий за толстыми прутьями? Грубая рыжеватая грива и обилие острых зубов заворожили меня. Он присел на задние лапы, подергивая хвостом в бессильной злобе, и я подошла еще ближе к клетке.

— Вам не страшно, мистрис Алиса? — Подкравшись бесшумными шагами, рядом со мной оказался король.

— Нет, государь. С какой стати? — Он вернулся к официальному обращению, что меня не печалило. Разве он не король? — А девушки просто дурачатся, им на самом деле тоже не страшно. Они просто хотят…

— Привлечь к себе внимание?

— Да, государь.

Мы оба повернули головы туда, где рыцари ободряли и осыпали комплиментами дрожащих фрейлин.

— А вы этого не хотите, мистрис Алиса? Вы своим скептическим взором не высмотрели какого-нибудь молодого рыцаря? Или здесь некому возбудить ваше восхищение?

Я задумалась над этим вопросом, потратив больше времени, чем, вероятно, от меня ожидалось, и оценила окружавшие меня богатство, силу, красоту и благородство происхождения.

— Некому, государь, — ответила я чистую правду.

— Но вы же восхищаетесь моим львом.

— Ах, это верно.

Лев смотрел на нас с неприкрытой злобой. Разве не мы были причиной его заточения? Я задумалась о настроении льва и о своем собственном прошлом. И меня, и его лишали свободы, держали в клетке. Мы оба зависели от чьего-то каприза. Но я каким-то чудом спаслась из заточения, а этому льву чуда ожидать не приходится. До самой смерти несчастное животное останется пленником.

— Разве ничто не вызывает у вас страха? Кроме лошадей, конечно.

Ну вот! Он снова сбивает меня с толку.

— Вызывает, — ответила я. — Но это такой страх, какого вам, государь, не испытать никогда.

— Тогда расскажите мне об этом.

Даже не собравшись еще с мыслями, я уже стала рассказывать, потому что он смотрел так, будто ему были и впрямь интересны мои страхи.

— Меня страшит будущее, государь, ибо в нем нет ничего надежного, ничего постоянного. Меня страшит жизнь переменчивая, без друзей и родных, без своего дома. Жизнь, в которой я ничего не значу, не имею ни имени, ни положения. Не хочу зависеть от чужой жалости и доброй воли. Я вдоволь испытала это у сестры Годы. И во власти синьоры Дамиаты. Мне очень одиноко, и одиночество страшит меня. Я хочу чего-нибудь добиться сама. Не желаю умирать в нищете.

Пресвятая Дева! Я не отводила глаз ото льва. Неужто я вправду призналась в этом? И кому — королю?

— Вы хотите многого, — сказал король без всякой насмешки, — для женщины в вашем положении.

То же говорила и графиня Джоанна, только куда менее любезно.

— Я желаю невозможного?

— Да нет, я не это хотел сказать. Но в одиночку женщине такого не добиться.

— Должна ли я безропотно смириться со своей судьбой, как этот несчастный зверь в клетке?

— А разве не все мы покоряемся своей судьбе, мистрис?

Я видела, что все внимание он теперь уделяет не льву, а мне. Принимая во внимание, что беседа коснулась сугубо личных вопросов, я постаралась подыскать какой-нибудь безобидный ответ.

— Не хочу показаться неблагодарной, государь. Я прекрасно понимаю, сколь многим обязана ее величеству.

— Не думал, что будущее видится вам в таком мрачном свете.

— Отчего бы вам так думать, государь? Вы же король. Вам нет нужды думать о таких вещах или придавать им значение, — сказала я то, что было у меня на уме.

— Так вы полагаете, будто мне все равно? Я что же, настолько самовлюбленный? — Он был явно удивлен моим ответом: красивые брови сошлись на переносице, и я могла лишь гадать, насколько сильно он мною недоволен. — Или дело в том, что вы невысоко цените любого мужчину?

— У меня нет причин ценить их выше. Мой отец, кем бы он ни был, не дал мне повода уважать мужчин. Как и супруг, который взял меня замуж понарошку, лишь бы не выслушивать ворчание своей сестры. Ни тому, ни другому я сама по себе была вовсе не нужна.

Горечь переполняла меня до краев, король же слушал меня с таким неподдельным изумлением, как будто одна из охотничьих собак вдруг решила цапнуть его за ногу.

— А вы не привыкли таить правду, так ведь, мистрис? Наверное, я должен постараться изменить ваше мнение о мужчинах.

— Вы ничего не должны мне, государь.

— Возможно, речь не о том, кому и что я должен, Алиса. Скорее о том, что мне хочется сделать.

Тут лев громко зарычал и стал царапать когтями прутья своей клетки. Это помешало нам с королем продолжить беседу. Он увел меня прочь, а прибежавшие служители зверинца принялись перегонять зверя в помещение. Я возблагодарила Господа Бога за своевременное вмешательство — и без того уже я наговорила чересчур много. Однако король не считал беседу законченной.

— Вы несправедливо судите о моей натуре, мистрис Алиса, — сказал он с кривой улыбкой, когда мы подошли ко входу в дворцовые покои. — А страхи ваши мне совершенно понятны. Было в моей жизни время, когда все будущее мое висело на волоске, когда я не знал, кто мне друг, кто враг, а королевская власть находилась под угрозой. И я знаю, что это такое — вставать утром, не представляя, что уготовано судьбой тебе на сегодня, добро или зло[33].

Наверное, на моем лице отразилось недоверие: у меня в голове не укладывалось, что король может оказаться в таком положении.

— Когда-нибудь я вам об этом расскажу.

И с тем ушел, а я осталась стоять, как громом пораженная.

Я получила подарок. От самого Эдуарда.

Увидев этот подарок, я нахмурилась: на конюшенном дворе гарцевало и потряхивало головой резвое животное с густой гривой и шелковистым хвостом, красивое, словно миниатюра из Часослова.

— Она вам не нравится?

— Я не понимаю, отчего вы мне ее дарите, ваше величество.

— А отчего я не могу сделать вам подарок?

— И почему вы всегда задаете мне такие вопросы, на которые нелегко найти ответы?

Эдуард засмеялся, нимало не рассердившись на мою тираду.

— Но ведь ответ вы всегда находите!

— Да уж, у нее всегда наготове какая-нибудь дерзость, не сомневайтесь, — бросила подошедшая к нам Изабелла, похлопывая по шее пегую лошадку. — А когда вы в последний раз дарили лошадь мне, сэр?

— Насколько помню, тогда, когда ты в последний раз просила об этом — два месяца назад.

— Да, точно. Надо подумать, что бы еще попросить, раз вы сегодня так щедры.

— У тебя, Изабелла, никогда не было причин сомневаться в моей щедрости, — сухо ответствовал король.

— Верно! — воскликнула она, погладив кобылку напоследок. — Хватай, что удастся, малышка Алиса, раз уж его величество в настроении раздавать подарки! У тебя появилась возможность извлечь целое состояние из королевских сундуков! — И она быстро ушла прочь, порывистая, как всегда.

— Моя дочь слишком вольно выражает свои мысли, — проговорил король, глядя ей вслед. — Примите мои извинения за то, что ей не хватает учтивости.

Это небольшое происшествие оказалось весьма досадным, ибо король стал заметно печальнее, но все же я отважилась спросить:

— Почему вы решили подарить мне эту кобылу, государь? Вы ведь так и не сказали.

— Я подарил вам лошадку, потому что должен же кто-то присмотреть за вами, когда моего сына рядом не будет. А она о вас очень славно позаботится. Если вы, разумеется, будете так любезны принять ее в подарок.

Его ответ прозвучал резковато, напомнив мне о королевской власти и о том, как не любит Эдуард, когда ему перечат или сомневаются в его правоте, — мужской гордостью он не был обделен. Я не окажусь неблагодарной и приму подарок с большей учтивостью, нежели сумела выказать Изабелла. Я решила очаровать его и развеселить, а это, как я знала, мне удается. Не то важно, что он король, а то, что негоже служанке пренебрегать подарком, сделанным от чистого сердца.

— Я не лишена чувства признательности, государь. Дело просто в том, что прежде никто не дарил мне подарки. Никто, кроме королевы. Да, а однажды мне еще подарили обезьянку. — На губах Эдуарда заиграла улыбка. — Какое это было отвратительное существо!

— А что с ней стало дальше? — рассмеялся Эдуард. — Она все еще у вас?

— К счастью, уже нет. Боюсь, что она так и сгинула в монастыре Святой Марии. На нее наложили покаяние или еще какую-то епитимью — по крайней мере, со мной поступали именно так.

— Ну, — его смех перешел в тихое ворчание, — раз у вас так мало подарков, мистрис, мне нужно постараться это исправить.

Я обдумала сказанное им, сознавая, как это все необычно.

— Король не раздает подарков безродным девушкам.

— Этот раздает. Он дает что хочет и кому хочет. По крайней мере вам он дает вот эту верховую лошадку, мистрис Алиса.

— Я не могу принять ее, государь… — Я не потеряла способность рассуждать здраво. Принять такой подарок неприлично: лошадь стоила слишком дорого.

— Какая вы упрямая! Это же сущая мелочь.

— Для меня не мелочь…

— Мне хочется доставить вам удовольствие. Можете вы это мне позволить? Если хотите, это награда за то, что вы хорошо служите королеве.

Ну как я могла отказаться? Кобыла ткнулась мягким носом мне в плечо, и я тут же влюбилась в нее… почти влюбилась — потому, что она была такая красивая, и потому, что ее подарил мне король.

Королева больна. Она не встает с постели и просит, чтобы я ей читала.

Когда вошел Эдуард, я встала, сделала реверанс, успев закрыть и отложить книгу, — все равно сейчас придется уходить. Времени у короля всегда было мало, а с супругой он хотел побыть наедине, однако махнул мне рукой и сам стал слушать, пока я дочитала повесть до конца.

То была печальная история, одна из тех, что особенно нравились королеве. Она плакала над трагедией несчастных влюбленных, Тристана и Изольды[34]. Король погладил ее по руке, мягко укоряя за неблагоразумие и уверяя, что он любит ее гораздо сильнее, чем Тристан любил свою даму сердца, и что у него в мыслях нет такого слабодушия, чтобы повернуться лицом к стене и умереть. Его на колени может поставить только вонзившийся в сердце меч. И разве ненаглядная Филиппа собирается в таком случае пасть на его тело и тоже умереть безо всякой иной причины, кроме безмерного горя? Разве они оба после стольких лет, проведенных вместе, не закалились душой, не стали куда сильнее? Стыд и срам!

Королева, слушая эти речи, рассмеялась сквозь слезы.

— Глупая сказка, — согласилась она и слабо улыбнулась.

— Но вам ее хорошо прочитали. С большим чувством, — заметил Эдуард.

И, уходя, чуть-чуть сжал мое плечо. Незачем ему было прикасаться ко мне, однако же он почему-то сделал это. Заметила ли королева? Кажется, нет, но она почти сразу отпустила меня, сказав, что желает побыть наедине с собой. И закрыла лицо руками.

Я была уже у дверей, когда услышала ее голос:

— Прости меня, Алиса. Я взвалила на себя печальное бремя, и временами мне не по силам его нести.

Я не поняла, к чему она это сказала.

Эдуард установил свои часы на новой башне.

Я смотрела на них с благоговением. Эдуард был искренне рад, смех его гремел, как гром. Еще бы! Наконец-то его драгоценные часы оказались на своем законном месте — на пристроенной к дворцу башенке, а все детали хитроумного механизма безукоризненно собраны, к величайшему удовольствию мастера-итальянца. Сегодня настало время пустить их, и королева выразила желание присутствовать при этом. Да разве не ради нее велел Эдуард изготовить эти часы по образцу тех, что красуются на аббатстве Святого Альбана, показывая на движущихся досках вращение солнца и звезд?

— Не могу! — призналась Филиппа. — Я совсем не в силах идти! — Она не смогла даже надеть мягкие туфельки на свои распухшие ноги. — Ступай, посмотри за меня, Алиса. Королю необходимы зрители.

— Слава Богу! — воскликнула Изабелла.

— За что именно? — поинтересовалась королева недовольным тоном. — Лично я, как ни стараюсь, не могу нынче утром найти повода, чтобы восславить Его.

— За то, что вы меня не попросили идти и смотреть на это страшилище.

— Я и не собиралась просить тебя. Алисе это доставит удовольствие. Алиса сумеет толково расспросить короля, а потом все подробно перескажет нам. Разве нет?

— Конечно, ваше величество, — ответила я, не до конца понимая, отчего выбор пал именно на меня.

— Только не слишком подробно, — догнал меня у дверей голос Изабеллы. — Мы не помешаны на этих шкивах, блоках и… колесиках!

И я пошла одна. Мне были интересны шкивы, блоки и шестерни с деревянными зубцами, которые, вращаясь, сцеплялись друг с другом. Мне хотелось увидеть, чего удалось добиться мастеру из Италии. Но быть может, мне хотелось не только этого?

Ах, еще бы!

Мне хотелось своими глазами увидеть и понять, что так сильно занимает Эдуарда в те дни, когда он не рубится на мечах и не устраивает празднеств при дворе. Я не искала предлога, я действительно хотела увидеть, что способно увлечь этого целеустремленного и деятельного человека. Вот и пошла посмотреть на последние приготовления.

Я не оказалась наедине с ним. Помимо меня у короля было достаточно зрителей: мастер-итальянец со своими помощниками, кучка слуг, несколько воинов для солидности. А еще Томас, которого невозможно было отвлечь от такого необычного зрелища.

— Нам нужно поднять на свое место, ваше величество, — говорил итальянец, размахивая руками, — а потом закрепить гири и веревки для колокола.

Тросы распределили среди воинов, объяснив им, как поднять наверх гири для часового механизма. Томасу поручили следить за тем моментом, когда все окажется на своем месте. Мне небрежно махнули рукой, чтобы отошла в сторонку.

— Вира! — взревел итальянец. Воины налегли на тросы. — Вира!

С каждым рывком детали часов поднимались все ближе к цели.

— Уже почти на месте! — закричал Томас, подпрыгивая на месте от нетерпения.

— Вира! — рявкнул итальянец.

Воины снова налегли, и тут с натужным стоном и треском один из тросов лопнул. Прикрепленная к нему гиря, уже ничем не удерживаемая, грянулась о пол, взметнув столб пыли и каменного крошева. Я не успела опомниться, как свободный конец троса изогнулся дугой, змейкой скользнул по каменным плитам и, как плеть, стегнул меня по ногам, да так, что я рухнула как подкошенная. Ничуть не изящно грохнулась среди обрывков троса, подняв юбками тучу пыли.

— Синьорина! — в ужасе метнулся ко мне мастер-итальянец.

— Алиса! — Рядом со мной оказался и король.

Я медленно села, задыхаясь от внезапного потрясения, лодыжки болели, а итальянец долго оттирал мое лицо от пыли, потом деликатно поправил мои сбившиеся юбки.

— Синьорина! Mille pardons![35]

Казалось, все это происходит где-то далеко: оседающая туча пыли; воины, которые опускают еще не поставленные на место и теперь позабытые в суматохе детали механизма; Томас, который смотрит на меня с испугом и в то же время с каким-то кровожадным удовольствием. Сама же я не отрывала глаз от встревоженного лица короля.

— Эдуард, — вымолвила я, попирая все правила этикета.

— Вам теперь уже ничто не грозит. — Он взял меня за обе руки и поднес их к своим губам. Я сразу пришла в себя.

— Я не ушиблась, — заявила я твердо.

— Приведи моего лекаря! — не обращая внимания на мои слова, приказал Эдуард сыну, и Томас умчался со всех ног.

— Но я совершенно здорова! — повторила я.

— Мне решать, здоровы вы или нет, — оборвал меня Эдуард, потом повернулся к часовых дел мастеру, который не переставал причитать и заламывать руки. — Осмотрите механизм. Это не ваша вина, дружище! А я займусь мистрис Алисой.

Никогда еще я не ощущала так остро его силу, не любовалась так его соколиным лицом с гордо раздутыми ноздрями, пусть и читался на этом лице нескрываемый страх.

— Стоять сможете? — лаконично спросил он.

— Смогу.

Он бережно поднял меня на ноги. К своему удивлению, я покачнулась и была вынуждена (не нарочно!) ухватиться за его руку. Голова слишком сильно закружилась. Эдуард, не раздумывая долго, поднял меня на руки и унес подальше от этого нагромождения обрывков и обломков.

Впервые за свою короткую жизнь я оказалась в объятиях мужчины. Меня захлестнул поток ощущений, которые я себе представляла, но которых еще ни разу не испытывала. Я чувствовала жар его тела, слышала ровное биение его сердца, видела вблизи кожу, покрытую загаром и обветренную, ощущала уверенную силу рук, крепко прижимавших меня к его груди. Еще я чувствовала едкие запахи пота и пыли, вспоминала его страх, когда моя жизнь оказалась в опасности. От запоздалого испуга у меня пересохло в глотке, а ладони стали скользкими. Кажется, каждая клеточка на коже задвигалась, засияла в ярких лучах солнца, пробивающихся через застекленные и украшенные витражами окна. Я словно загорелась, я вся пылала, а сердце гулко билось, грозя прорвать кружева платья…

Потом я вернулась к действительности.

— Отпустите меня, государь! — потребовала я. — Нельзя волновать королеву такими пустяками. Ей сегодня очень нездоровится. Куда вы меня несете?

— Не знаю, — проговорил он и резко остановился. Посмотрел в мои глаза, растерянный не меньше меня. Его глаза были совсем близко, а на виске я ощущала его горячее дыхание. — По правде говоря, Алиса, вы не на шутку перепугали меня. Вам больно?

— Нет! — Это я знала, ощущала всем своим существом. — Отпустите меня. Зачем нести на руках, если я прекрасно могу идти сама?

— Ну, поначалу мне это показалось вполне естественным. — Морщинки, залегшие в уголках рта, стали наконец разглаживаться. — Уж позвольте мне быть галантным кавалером и отнести вас в безопасное место.

Я слышала, как итальянец ласково хлопочет над своим механизмом, слышала голоса воинов. Чувствовала, как близко стоят слуги.

— Отпустите, государь! — попросила я снова. — На нас смотрят.

— Велика ли важность? — Брови его взлетели вверх, словно такая мысль не приходила ему в голову.

Но я-то понимала, что важность велика. Часу не пройдет, и об этом узнает весь двор.

— Да отпустите же меня! — вскричала я, забыв обо всяком этикете.

Эдуард вдруг резко свернул в часовню, прошагал в самый конец и усадил меня на сиденье в первом ряду, создав видимость уединения.

— Ну раз вы так настаиваете…

И, опустившись на колени, поцеловал меня. Не коснулся пальцев в знак вежливости. Не одарил братским поцелуем в щеку (как я представляла себе братский поцелуй). Не скользнул целомудренно по губам, как поступал, бывало, мой супруг Дженин Перрерс, если уж оказывался рядом со мной. Нет, Эдуард крепко взял меня за локти, прижал к себе, его губы жадно, по-хозяйски приникли к моим, и длился этот поцелуй дольше, чем удар сердца.

Наконец он поднял голову, и я растерянно взглянула на него. Мысли мои разбегались, путались, кровь бешено стучала в висках.

— Вам не следовало так поступать, — с трудом выговорила я шепотом. — Так делать нехорошо.

— Вы станете поучать короля, как ему вести себя, мистрис Алиса?

Он печально улыбнулся, потом поцеловал меня еще раз. С не меньшей страстью, самозабвенно. А оторвавшись, проговорил:

— Это вам не следовало смотреть на меня так доверчиво.

— Так это я виновата? — взвизгнула я (увы, именно взвизгнула). — В том, что вы целуетесь с фрейлиной своей супруги?

На мгновение рядом с нами возникла тень Филиппы. Мы оба словно ощутили ее присутствие: я видела это ясно по глазам Эдуарда, как видел он, не сомневаюсь, по моим глазам. Еще в его глазах была горечь, черты лица посуровели, а голос обдал меня холодом:

— Нет, Алиса, вы ни в чем не виноваты. Только я один. Вы могли пострадать, мне нужно было обращаться с вами более бережно. — Я задыхалась от волнения, а когда по телу пробежала нервная дрожь, Эдуард выпрямился. — Вам холодно. — Он сбросил с себя котарди без рукавов, которое надел поверх всего, чтобы не замерзнуть в церкви, и набросил на мои плечи. Руки его задержались там, и я снова почувствовала жар во всем теле, в висках горячо запульсировала кровь.

— Государь… — взмолилась я, услыхав чьи-то шаги невдалеке. Эдуард отступил на шаг и заставил себя терпеливо выслушивать бестолковые вопросы лекаря, который в итоге велел мне хорошенько отдохнуть, чтобы телесные жидкости[36] могли вновь циркулировать нормально.

— Я велю проводить вас к королеве, — решил Эдуард, когда лекарь закончил давать указания и удалился.

Конечно, подумала я, так будет лучше всего — оказаться как можно дальше от этого слишком уж притягательного, неотразимого мужчины. Потом я пораскинула мозгами.

— А что теперь будет с часами, государь? Королева же станет спрашивать меня.

— Ко всем чертям часы! — набросился он на меня в припадке неожиданного гнева. — Я не жалею о том, что поцеловал вас. Я нахожу вас притягательной, пьянящей… — Он ожег меня таким сердитым взглядом, словно я была и вправду виновата во всем этом. — С чего бы это?

— Просто вы на миг испугались, государь. Не думаю, что вы станете вспоминать об этом завтра, когда никакой опасности не будет, а часы починят. — Ах, но я-то вспомню, и не раз.

— Это не минутный порыв. А вы разве ничего не чувствуете? — настойчиво спросил он, глядя на меня ястребиным взором.

— Не знаю даже, — уклонилась я от прямого ответа.

— А мне кажется, что отлично знаете!

— Да какая разница? Я — фрейлина королевы.

— Господи помилуй, мне и самому это известно! — воскликнул он по-прежнему сердито. — Скажите лучше, что вы думаете об этом происшествии, Алиса!

— Хорошо, скажу. Это и впрямь происшествие, и весьма прискорбное. Но все же я думаю, что вы — самый необыкновенный человек, какого я только встречала. — Разве я погрешила против истины?

— И только? Я хочу услышать от вас больше. — Сейчас он был настоящим повелителем, тело его напряглось, как тугой лук, руки крепко держали меня. — Я хочу увидеть вас раньше, чем наступит завтра. Я все устрою. Приходите ко мне нынче ночью, Алиса.

Он не спрашивал моего согласия. Не давал никаких нежных обещаний. Он приказывал, как подобает истинному Плантагенету. Я не питала иллюзий относительно того, что меня ожидает. Кажется, впервые в жизни я не нашлась, что ответить, даже мысли ни единой не мелькнуло.

А королеве я сказала, что с часами возникли некоторые затруднения, но его величество самолично за всем надзирает.

Отдавала ли я себе отчет в своих поступках? Видела ли, как развиваются события и к чему они идут, с самого начала? Замечала, как под ногами у меня разверзается пропасть? Или пыталась скрыть правду даже от себя самой?

Да все я понимала, конечно, уж дурой-то не была. Во всем отдавала себе полный отчет. Знала, когда впервые сумела привлечь его внимание. Не могла не заметить, как в своих ребяческих записках стала называть его чаще Эдуардом, чем королем, а с тех пор как он подарил мне кобылу, я и думать о нем стала все больше как об Эдуарде, как о мужчине.

Старалась ли я его очаровать, заманить в ловушку, завлечь в свои сети, как много лет спустя станут утверждать злые языки? Была ли я соучастницей в этом соблазнении?

Соучастницей была. Но ловушки? Их я ему не расставляла. Когда это женщине удавалось заманить в ловушку Плантагенета? Эдуард умел думать и всегда поступал по-своему.

Пустила ли я в ход все свое коварство?

Нет, чего не было, того не было. Слишком велика была моя преданность королеве. Вопреки всему, что наплели злые языки, я чувствовала свою вину перед ней. Филиппе я была обязана всем, что имела, а я предавала ее. Укоры совести ранят больнее, чем острые зубы злополучной обезьянки.

Быть может, мной руководило честолюбие?

Несомненно. Ибо передо мной открывалась возможность как-то возместить себе все невзгоды детства, прошедшего в безвестности и нищете. Если женщине пришлось провести юные годы, не имея ни гроша за душой, как же она может упустить возможность наверстать это, тем более что такая возможность сама идет к ней в руки?

Ах! Но могла ли я прервать всю цепочку событий, прежде чем стать наложницей короля? Что сказать на это? С Эдуардом я могла позволить быть самой собой, а не изображать глупенькую фрейлину, у которой в голове одни сплетни да пустая болтовня. Эдуард прислушивался ко мне, как будто мое мнение что-то для него значило. Его непререкаемая власть, подавляющая сила личности, великолепная мужественность пьянили меня, как и любую женщину. Когда я видела тонкие черты его красивого умного лица, когда его глаза встречались с моими, я чувствовала себя словно после бокала лучшего гасконского вина. Он был королем, а я его подданной. И находилась всецело под его властью, как и он — под моей.

Могла ли я помешать этому свершиться? Нет, это было не в моей власти. Ибо когда пробило одиннадцать часов, от меня уже ничего не зависело.

Тот вечер я провела в ожидании, а дурные предчувствия так сводили судорогой внутренности, что меня едва не стошнило. Отхлебнув глоточек эля, я присела на край своей кровати, притворяясь, будто с интересом прислушиваюсь к сплетням двух других фрейлин, которые перед сном заплетали друг другу косы. Сделала вид, будто никак не могу развязать узел на ленте, который сама же и затянула. Бросив заниматься узелком, я сняла с головы покрывало и аккуратно сложила его. Потом развернула и сложила заново. Все равно, чем заниматься, лишь бы руки были заняты. Спокойно сидеть на месте я не могла. Резко встала с постели и стала бродить по комнате.

Я обежала взглядом комнату, задержав его на девушках, погруженных в повседневные занятия. Что же мне теперь делать? Может быть, произошла ошибка? Я неправильно поняла короля? В конце концов, он мог никого за мной не прислать, и тогда мне не в чем будет себя винить.

Послышался стук в дверь. Я подпрыгнула, как вспугнутая лань, и дрожащими руками отворила дверь пажу, носившему эмблемы королевской свиты.

— Я от королевы, мистрис. Ей не спится. Велела позвать вас. Вы придете?

— Приду, — тихо ответила я.

Паж ожидал; я набросила на плечи накидку и готова была следовать за ним.

— Я могу вернуться только к утру, — проговорила я, уже положив ладонь на ручку двери, и сама удивилась тому, как спокойно звучит мой голос. — Если королеве нездоровится и не спится, то я лягу на тюфяке в передней.

Девушки молча кивнули, занятые своими делами. Все оказалось очень просто.

«Король желает видеть тебя на своем ложе».

Меня пробрала дрожь.

Никакая засада в коридоре меня не ожидала. Вместо этого безразличный ко всему паж провел меня в крошечную переднюю, соединявшуюся дверью с опочивальней королевы. Мне была хорошо знакома эта комнатка, где часто происходили доверительные беседы фрейлин. Сюда можно было выйти и в том случае, если кому-то требовалось уединиться и поразмыслить над чем-то. Да ведь я сама выходила сюда сегодня, вскоре после того, как король ясно объявил о своих намерениях, после происшествия с часами! Стены комнаты, встроенной в одну из башенок, были скругленными, холодный камень занавешен гобеленами, на которых были изображены всевозможные птицы и лесные звери. Я нерешительно остановилась в центре комнаты, а прямо на меня смотрели отлично вытканные глаза оленя. Что же будет теперь? Мне не оставалось ничего иного, кроме как терпеливо ждать. Что бы ни произошло в ближайший час, это уже не в моей власти. Что говорить? Что делать? Ладони сильно вспотели, а мысли роились в голове. А вдруг я не понравлюсь Эдуарду?

«Пресвятая Дева, не оставь меня!»

Но подобало ли мне в таком положении призывать Царицу Небесную?

Дверь отворилась. Я вскочила на ноги.

Я так разволновалась, что даже не заметила: эта дверь вела не в коридор, а в комнаты королевы. Я повернулась туда, ожидая нового пажа, с которым продолжу свое изменническое путешествие.

«Ах, только не это!»

Кровь застыла у меня в жилах, а ноги приросли к полу. Страх тяжелым камнем придавил внутренности.

На пороге стояла королева.

Она медленно двинулась вперед, величественно, будто входила в тронный зал, и неслышно притворила за собой дверь. На ней было легкое платье, накинутое прямо на ночную сорочку, волосы заплетены в переброшенную на плечо косу, но она оставалась королевой до мозга костей. Покрытое морщинами лицо осунулось из-за долгой болезни, но ничто не могло скрыть ее врожденное чувство достоинства. Минуту, показавшуюся мне вечностью, мы молча стояли и смотрели друг на друга, а за нами наблюдали своими неподвижными глазами сотни вытканных зверей и птиц.

Филиппа стояла с большим трудом, поддерживая здоровой рукой другую, больную, и все же она пришла сюда, чтобы взглянуть на меня, упрекнуть, проклясть за мою дерзость. Она будто взывала ко мне со смертного одра.

Я была не в силах вымолвить хоть слово, поэтому склонилась в глубоком реверансе, чтобы не смотреть ей в глаза. Разве я не посягала на ее долг и привилегию владеть телом супруга и носить его имя? Разве не готова я была дать толчок пересудам, которые глубоко уязвят ее гордость? То, что я собиралась сделать, могло вообще убить ее…

В этот момент я всем своим существом почувствовала, что не могу пойти на подобный шаг.

— Алиса… — Мое имя прозвучало в ее устах легким вздохом.

— Миледи… Простите меня…

— Я знала, что ты окажешься здесь.

Она знала. Ну конечно! Как она могла этого не знать? Я ведь своими глазами видела, какое крепкое чувство их связывает. Иногда мне казалось, что Филиппа ощущает присутствие Эдуарда даже раньше, чем он войдет в комнату. Значит, она знала. Благодаря тому же внутреннему чувству она должна была знать и о том, что супруг, ее единственная любовь, собирается ей изменить.

Я не могла причинить ей такое зло.

— Простите меня. — Я упала на колени перед ней. — Простите меня, миледи.

Не говоря ни слова, она погладила меня по волосам, и я подняла на нее глаза. Ее лицо было мокрым от слез, которые лились потоком, оставляя темные полосы на платье. И таким печальным, что у меня разрывалось сердце. Я закрыла свое лицо руками, чтобы не видеть столь глубокого горя. Слезы навернулись и на мои глаза.

— Я никогда не причиню вам зла, госпожа…

— Знаю.

— Я вернусь в свою комнату. — Слова мои звучали глухо — ведь я закрывала рот руками. — Ничего такого не будет. Обещаю вам, не будет.

С трудом наклонившись, застонав при этом от боли, королева сжала мой локоть и заставила подняться на ноги.

— Я скажу королю, что… — продолжала я, чувствуя, как острый меч стыда разрывает мою плоть. А что я ему скажу? Слова замерли у меня на устах.

— Что же ты скажешь ему, Алиса?

— Не знаю. Если придется, я оставлю двор… — Я была готова на все, лишь бы исцелить нанесенную предательством рану. Отвернулась в сторону: смотреть на нее было выше моих сил.

— Не нужно, Алиса.

— Я не заслужила, — покачала я головой, — вашего прощения и…

Филиппа вцепилась в мою руку своими пальцами с такой силой, что ей стало еще больнее, чем мне, и заставила меня замолчать.

— Нет, Алиса. — Я услышала ее тяжкий вздох. — Ты сделаешь все, чего пожелает король. Ты поняла меня?

Я совсем ничего не понимала. В ее словах не было смысла.

— Нет! Нет…

— Ты пойдешь к королю. Сейчас появится его паж, и ты пойдешь за ним. — Каким отрешенным был ее голос!

— Не могу. Я не могу быть такой неблагодарной… — возразила я.

— Ты не будешь неблагодарной. Я сама хочу, чтобы ты пошла к нему. — Это привело меня в совершенное недоумение.

— Нет!.. — Пусть она и королева, но я накрыла ее руку своей, словно пытаясь заставить осознать смысл сказанного. — Вы не можете этого хотеть! Неужели вы не понимаете?.. — Я не могла продолжать.

Королева приподняла мой подбородок, чтобы я смотрела ей в глаза. Еле заметно кивнула головой. Потом отпустила меня, а сама шагнула в сторону, немного отдалившись.

— Посмотри на меня, Алиса. На меня посмотри! — потребовала она. — Не как на королеву, а как на женщину. — Она подняла обе руки так, что я не могла не увидеть разрушений, производимых медленно, но неумолимо пожиравшим ее недугом. — Мне уже без малого пятьдесят лет. — Она улыбнулась одними губами. — Груз лет придавил меня сильнее, чем моего господина. Тело мое одряхлело. Я отличалась стойкостью, но смерть детей лишила меня и стойкости. Я чувствую, как смерть простирает надо мной свои крылья, Алиса.

— Нет, — стояла я на своем. — Я способна уменьшить ваши боли…

— Я знаю, что ты это можешь. И делаешь. Но временами боли просто невыносимы. Я не выношу даже легких прикосновений…

Королева тяжело вздохнула, и я наконец-то поняла ее. Отекшее тело, натянутая кожа, вывихнутое плечо. В иные дни королеве требовалась вся сила воли, чтобы пройти из опочивальни в светлицу.

— Это мне известно, миледи.

— Еще бы! А Эдуард — крепкий мужчина, каким и был всегда. И, как любому мужчине, ему необходима женщина. Женщина, которая будет согревать ему постель и тешить его плоть. Разве я способна на это? Даже простыни причиняют мне боль. Я всегда любила моего господина. Я родила ему двенадцать детей и горжусь этим. Я и сейчас люблю его больше жизни — но телесно быть ему женой больше не в состоянии. У меня разрывается сердце, но это так.

— Не… — Но больше ничего сказать я не смогла.

— Было время, когда по ночам я еле могла дождаться его прихода. Кожа у меня горела, чресла истекали влагой. Теперь же я боюсь того, что он может от меня потребовать, — конечно, он не так жесток или бездумен, ты же понимаешь. Он не требует от меня того, чего я не в силах вынести. Но я не хочу, чтобы между мной и Эдуардом стояла стена страха, — значит, я должна что-то для этого сделать.

Как она была откровенна! Говорила до боли честно, прямо, не оставляя места недомолвкам. Все переживания живо отражались на ее лице, оставалось только ждать, что она решит. И эта минута наступила.

— Сделай это, Алиса. Ради меня. Мне казалось, что я смогу просто побыть в сторонке и не мешать, чтобы все случилось само собой, чтобы мне не пришлось вести с тобой эту беседу. Но я не смогла так. Ты заслужила право знать, что я сделала и почему. Ты слишком умна, с тобой нельзя не считаться, нельзя из одной прихоти избавиться от тебя в таком сугубо личном деле. — Она облизала пересохшие губы, словно ей требовалось собрать все свое мужество перед тем, как продолжить. Собрала и договорила: — Я попросила моего господина взять себе любовницу, ибо мне телесная близость уже не по силам.

Ах, Филиппа! Я могла себе представить, сколько сил ей понадобилось, чтобы решиться на такое. Ей ведь пришлось переступить через свою гордость и забыть о положении жены Эдуарда.

— Я хочу, чтобы он взял тебя, Алиса. Как ты думаешь, зачем я позволила ему увидеть тебя?

В моей душе зашевелилось новое чувство.

— Значит, вы это все замыслили…

— Замыслила? Да, наверное, хотя само слово мне не по душе. Скажем так — подобная мысль посещала меня уже давно.

— И король об этом знает? — Мне вдруг стало противно при мысли о том, что они заранее обо всем договорились, а я была всего лишь пешкой, которую умело двигали по доске, и грудь мою захлестнула волна холода.

— Не знает. — Филиппа издала короткий хриплый смешок. — Он всю жизнь привык принимать решения самостоятельно, и в этом деле он иначе не поступит. Неужели хоть один Плантагенет позволил бы женщине выбирать для него возлюбленную? Да ни за что! Мы все пляшем под дудку Эдуарда.

Охвативший меня ужас немного отступил.

— Но ведь при дворе столько красавиц…

— Мой супруг прекрасно понимает, сколько красавиц окружают его! И если бы захотел взять в любовницы какую-то из них, он так бы и сделал. Но ты, Алиса, обладаешь странной притягательностью. Я молилась о том, чтобы он заметил тебя и не остался равнодушным.

— Но ведь это предательство! И разве это не унизительно для него? Даже для нас самих, если мы беседуем об этом в таком тоне? — Я поняла, что говорю шепотом, словно опасаясь, будто нас могут подслушать существа, вытканные на гобеленах. — Это бесчестье для него как мужчины.

— Нет, милая девочка. Не нужно так думать. Хранить целомудрие для него непомерный груз, он мужчина очень горячий, однако много месяцев он несет этот груз ради меня. — В ее улыбке отразилось все восхищение своим супругом. — Это мой ему подарок — и твой дар мне. Ты была никем, Алиса. Я вознесла тебя, а теперь ты сможешь отплатить за это.

— Мой дар вам… — Я старательно обдумала эти слова.

— Да. Ты вот говоришь об унижении. Но подумай сама! Разве потерпела бы я, чтобы он взял в порыве долго подавляемой страсти какую-нибудь обычную блудницу? Или титулованную даму из моей свиты? Охваченный страстью мужчина не всегда способен хладнокровно все взвесить. А я не вынесла бы скандала… Всегда скорее веришь в худшее, а у меня уже не осталось сил встречать невзгоды с высоко поднятой головой…

В коридоре послышались тихие шаги, постепенно они приближались.

— Вы уверены в этом, миледи? — спросила я. Настало время решаться: потом нам обеим отступать будет уже некуда.

— Больше, чем когда бы то ни было. — Она наклонилась, с трудом, но решительно, и поцеловала меня в лоб. — Мне нужно идти: не хочу, чтобы нас увидели вместе. Мы не устраиваем заговор, и Эдуард не должен нас в этом заподозрить. Дай ему то, что он хочет, Алиса, и знай, что я тебя на это благословила.

Она повернулась, чтобы уйти, но я остановила ее вопросом:

— Вы как-то говорили, что мне предназначено сыграть некую роль. Вы тогда имели в виду вот это?

— Да. — Она обернулась через плечо. — Ты убедишься, что Эдуард — несравненный любовник. — Горе душило ее; я услышала сдавленное рыдание. — Я постараюсь, чтобы тебе было как можно легче, насколько это в моих силах.

Один миг, показавшийся мне целым веком, мы смотрели друг другу в глаза: Филиппа — с решимостью, порожденной отчаянием, а я — с изумлением перед ее отвагой и с полным пониманием того, что ни мне, ни ей эта роль не дастся легко. Ну как сможет любящая жена ежедневно находиться в обществе наложницы своего мужа? Я бы такого не вынесла. Теперь-то я поняла, что говорила королева о своем печальном бремени.

Она удалилась, а у меня от полнейшей растерянности голова шла кругом. Дверь в коридор отворилась в ту самую минуту, когда захлопнулась дверь, ведущая в комнаты Филиппы. Я гордо вскинула голову и приготовилась стать любовницей короля с благословения его жены. Для этого всего-то и нужно, что последовать за королевским пажом… Бог свидетель! В эту ночь мне понадобится много храбрости, а я подозревала, что весь свой запас уже израсходовала.

В дверях стоял Уикхем, глядя на меня как на мошку, которая вот-вот сгорит в пламени свечи.

Он шагнул вбок и махнул мне с невероятным пренебрежением. Глаза его ни разу, ни на мгновение не встретились с моими — он упорно смотрел куда-то поверх моего левого плеча. Похоже, он был не в силах смотреть мне в глаза, боясь увидеть в них ту ужасную вину, которая вот-вот ляжет на мою душу.

— Вам надлежит следовать за мной, мистрис Перрерс. Грешно так поступать! — проворчал он, когда я проходила в дверь мимо него.

— Такова воля короля. — Чем меньше я стану говорить, тем лучше.

— Вам не следовало участвовать в этом.

— Меня вызывают, — коротко, но решительно сказала я.

— Несомненно, вы сами это подстроили! То, что вы делаете, не может не вызвать отвращения у всякого, кто сохранил хоть каплю порядочности. Вы всем обязаны королеве, и так-то вы ей платите. — Уикхем даже щелкнул зубами.

— Мне кажется, пора идти, — ответила я на это и отвернулась, не желая видеть его сверкающие презрением глаза.

Он провел меня чередой пустынных коридоров. Что, всех нарочно отослали с нашего пути? В ту ночь, когда я ступила на новую (и небезопасную) тропу, нам не встретился ни один паж, или писец, или слуга, ни единый человек из обширного дворцового хозяйства или королевской свиты. Мой сопровождающий хмуро молчал, так что я, кажется, даже на вкус ощущала его неодобрение, чувствовала, как оно жжет мне кожу. В какой-то миг я чуть было не остановилась. А что, если я откажусь повиноваться? Таким ли путем хотелось мне расстаться со своей невинностью — в тенетах хитроумных замыслов королевской четы, несущих блага королю и королеве?

Я тряхнула головой, отгоняя бесполезные мысли. Отказаться было нельзя. Слишком быстро развивались события, и слишком далеко уже зашло дело. Меня несло по течению, как палый лист, хотя я все же не была так бездумна. Когда я на миг застыла там, в коридоре, губы у меня сложились в улыбку. Я всей душой прочувствовала важность происходящего. Я стану больше чем фрейлиной, я стану тем, кем меня хочет видеть Эдуард. Какая женщина в здравом уме откажется от такой неслыханной чести — стать избранницей самого короля? Уж я не откажусь.

Я быстро зашагала за Уикхемом, пока он не остановился, да так резко, что я едва не наступила ему на пятки. Он круто развернулся, вынудив меня отступить назад, и тут же крепко ухватил за запястье — не просто взял за руку, как надлежало бы священнику.

— Не нужно бы вам здесь быть! — В его глазах плескалась ярость, губы от злости сжались в тонкую полоску. Но и меня не на шутку рассердили его поучения.

— Вы что, не впустите меня к своему королю? Даже вам не дано такой власти, Уикхем. — Я придала голосу насмешливый оттенок. — Вы можете строить стены и арки, но не вам диктовать свою волю королю!

Он тут же отпустил мою руку и толкнул так сильно, что я отлетела к стене.

— Уикхем!.. — Я задохнулась от возмущения.

Он не желал слушать меня. А что могла сказать я, не выдавая хитрый замысел королевы? Уикхем слегка прикоснулся к двери, отворил ее, отступил на шаг и махнул рукой. Я вошла, и дверь за мной затворилась.