Фиаско

8

Поезд подошел к моей станции почти в полночь. Совсем недавно я пахал носом тротуар у кафе «Сказка». Думал я сейчас о Вере: скоро кончается ее смена. Была бы она со мной, успокоила бы, полечила синяки и ссадины, пополнила бы пустую казну. Такая последовательность действий не обязательна, может быть и другой вариант.

Пока я плелся к дому, холодный северный ветер развеял смог, вместо него в небе повисла тонкая, клочковатая в просветах дымка. Улицы были пустынны, редкие дворники скребли метлами, да изредка мелькали юркие фургоны с зажженными фарами, напоминающими бутоны желтоватого хлопка, – они развозили товары.

Я дошел уже до угла, как вдруг из темного переулка выкатила легковая машина.

Отражение тусклого света подфарников мелькнуло на полированном переднем бампере. Отражение ли? На лакированной поверхности блестящего лимузина? И где? В Люблино, куда притаскиваются иногда грязные, пропыленные, неброские, выцветшие рухляди. Местным кителям не по карману не то что быстроходные мощные конфетки вроде «Вольво», но даже аварийные развалюхи.

Я ускорил шаг и перебежал на другую сторону мостовой, но автомашина уже надвигалась на меня. Что за машина? «Вольво», излюбленная марка московских уголовных авторитетов средней руки? Я припустился бежать. Машина тоже прибавила спорость и перерезала мне путь. И тут я совсем близко увидел водителя. Да это же он! Тот самый, в очках «Рей-Бан». Он так и не снимал их.

– Катков! – крикнул он из кабины, резко затормозив. – Подожди, Катков!

Ждать? Для чего? Чтобы еще получить пинок под зад? Я помчался что есть духу к перекрестку. Из машины выскочили два лба, тс, что были в «Сказке», и бросились за мной вдогонку. Я свернул на улицу, по обе стороны которой стояли дома с заколоченными окнами и закрытыми на ночь магазинами. Тут где-то близко должен быть переулок, я бежал прямо к нему пригнувшись, пока оба лба не добежали еще до угла. Сзади, совсем близко, шлепнулся камень. Переулок был такой узенький и темный, что я чуть было не проскочил его. Может, они проскочат?

Там, на Арбате, я и не думал угрожать им, но, видимо, чем-то задел их честолюбие. Почему они вдруг так обозлились? Может, они знают Баркина? Не конкурент ли он этой шайке? Не ведут ли они войну за сферы влияния с ребятами Баркина, выясняя, кто сильнее? А может, он уже покойник? Кровь у меня забурлила, память ожила, припомнилось сразу, как на меня устраивали облавы. Это профессиональные бойцовские псы, работающие не на мафию, а на КГБ. С ними связана не угроза в виде неглубокой могилы, а колючая проволока в зоне.

Громилы вроде бы проскочили мимо переулочка, но один из них вернулся, напряженно вглядываясь в темень. Сердце у меня упало в пятки. Я замер около груды кирпичей, затаив дыхание.

– Катков! – позвал он. – Катков, потолковать нужно!

О чем толковать? О том, как унести меня отсюда ногами вперед? Ну уж черта с два.

Громила неуверенно шагнул, покачиваясь влево и вправо, чтобы удержаться на ногах, затем повернулся кругом и поспешил прочь, отчего я свободно вздохнул.

Только я начал искать путь, чтобы выбраться из переулка, как услышал за собой мягкие шлепки кроссовок и шелест ткани. Да он же совсем рядом! И с другим мордоворотом! Две неуклюжие фигуры, отбрасывая длинные тени, неспешно приближались ко мне. Я ринулся вглубь переулка. Дорога вилась, словно змея, и нигде ни ответвлений, ни проходов на другие улицы. У некоторых служебных зданий двери из стали. Я попробовал плечом одну из них, но она даже не шелохнулась, так же вела себя следующая дверь и еще одна. Я лихорадочно вглядывался в темень. Перед последним зданием, поперек асфальтовой мостовой, вспыхнула бледно-красная полоса. Внезапно она стала зеленой. Вспышки неоновой рекламы? Или отблески светофора? Я помчался на свет и в самом конце переулка увидел перекресток со светофором. Мимо промчалась машина.

Да, перекресток. Добежать бы до него, тогда я спасен! А что дальше? Они же пойдут за мной по пятам до самого дома. Может, тот, в очках, уже намылился туда? А вдруг там Вера! Почуяв что-то неладное, я затаился в узкой глубокой нише. Что-то непонятное замаячило передо мной, уходя ввысь на темном фоне. Пропало и снова возникло. Я чуть было не налетел на чугунный забор, но вовремя остановился. По верху забора идут острые пики и колючая проволока, а до освещенной улицы всего метров десять.

Громилы приближаются. Теперь они идут скорым шагом, идут уверенно прямо ко мне.

Деваться некуда, но так просто без боя я не сдамся. Бросаюсь вперед, увертываясь от их цепких рук и посылая кулак в ближнего. Он блокирует выпад, перехватывает мою руку и заламывает ее за спину. Я чувствую у своей головы пистолет.

– Полегче, Катков, не рыпайся. Ты что, не слышал, как мы кричали? Нужно потолковать.

Уголком глаза вижу вороненый ствол пистолета. Меня охватывает ужас. Я выдохся, с трудом могу двигаться, не могу выговорить ни слова. Поэтому лишь с готовностью киваю: дескать, слушаю, что скажете.

Но громилы, оказывается, не собирались прочищать мне мозги и избивать до потери сознания. Вместо этого, спрятав пистолет, они вывели меня из переулка. На соседней улице у следующего угла вовсю горел свет. Около нас мягко затормозил «Вольво». Лбы втолкнули меня на заднее сиденье и уселись по бокам. Двери еще не закрылись, а тот, в очках «Рей-Бан», уже нажал на педаль газа. Машина помчалась на запад.

В кабине стояла тишина, а ведь они утверждали, что хотят поговорить. Я понятия не имел, что все это значит и куда мы мчимся. Заработавшее воображение рисовало мне такие картины. Они все врали, чтобы я не сопротивлялся, не орал, меня укокошат спокойненько в тихом переулке, а труп увезут за город и выбросят. Вот хитрые сволочи. Но может быть и так: охотиться на меня нелегко и неудобно, поэтому меня заманили в ловушку, откуда мне уже не выбраться.

«Вольво» поехал по Фрунзенскому району, где Москва-река изгибается дугой, омывая спортивный комплекс в Лужниках. Мордоворот в очках порулил по пустынным замусоренным улицам и остановился около заброшенного на вид особняка. Тяжелые двери с бронзовыми ручками, утопленные окна и ряд чопорных колонн, поддерживающих остроконечный портик, говорили о том, что в этом величественном здании некогда мог размещаться банк. Позеленевшие отпечатки металлических букв, ранее красовавшихся на гранитной стене, подтверждали мою догадку.

Громила в очках и его подручные нажали кнопку звонка парадного подъезда. В двери открылась защелка глазка, кто-то внимательно посмотрел на нас, и тяжелая дверь медленно повернулась, открывая вход в ярко освещенное помещение. Несколько секунд глаза мои привыкали к свету. Я думал, что войду в какой-то грязный вонючий клоповник, где так и шныряют крысы, но вместо этого увидел хорошо одетого охранника, который провел нас в богатый вестибюль, где пахло дорогими винами и столь же дорогими духами. А может, это мой запах формалина и похоронных венков? Громилы остались ждать, а тип в очках повел меня вглубь, с ритмическим стуком открывая массивные двери.

Когда распахнулась последняя, мы очутились в небольшом частном ночном клубе. Я знал: такие клубы пооткрывались в последнее время в Москве для увеселения предпринимателей свободного рынка и их гостей. Посетителей этих заведений, носящих названия типа «Олимп», «Атлант» «Воин», «Чернобыль», потчуют изысканными яствами и винами, развлекают эротическими ревю и рок-музыкой и, как пишут в рекламах, «спиритическими сеансами».

Но вряд ли кто из москвичей мог представить себе ночной клуб «Парадиз». Настенные росписи напоминали живописные пейзажи Гаити, выполненные в стиле Гогена, пальмы в кадках, пышная декоративная растительность, экзотические вдеты. По сводчатому потолку медленно ползут прямо-таки живые клочковатые облака. В просторных круглых вольерах таращатся нарядные попугаи.

Прямо тропический рай. Нечто подобное я видел лет двадцать назад в Гаване, куда приезжал во время свадебного путешествия. И вдруг все это в нашей серенькой Москве – блестящая роскошь обстановки, эротика в ресторанном зале.

Молоденькие танцовщицы, все латиноамериканки, призывно извивались под ритмичную музыку, сбросив тесные юбочки и оставив на бедрах лишь короткие пестрые лоскутики, готовые свалиться каждую секунду. Полукругом сидит богатая московская элита. Кто это? Дипломаты, предприниматели, владельцы частных кооперативов и иностранные бизнесмены различного толка? Все выпивают и закусывают, стараясь не глядеть на сцену, но то и дело косятся на нее; только игрокам в соседнем зале безразлично это зрелище – им милее жужжание рулетки и постукивание сгребаемых фишек.

Клуб «Парадиз» сильно напоминает увеселительные заведения Лас-Вегаса. Мне не доводилось бывать там, но я знаю о них со слов одного своего знакомого, который в составе инспекционной группы на американо-советских переговорах об ограничении стратегических вооружений побывал в штате Невада и по возвращении в Союз с опаской для карьеры пронес контрабандой через таможню в «Шеремегьеве-2» красочную рекламную туристическую брошюру фривольного содержания о Лас-Вегасе.

Громила в темных очках повел меня к угловой кабинке, где веселящуюся компанию возглавлял элегантно одетый мужчина, и здесь не расстающийся с трубкой радиотелефона. Перед ним рядом с бутылкой шампанского, хрустальным бокалом, вазочкой с черной икрой лежал… мой бумажник! По обе стороны стола сидели потрясные девахи – явно манекенщицы из фешенебельного дома моделей.

С первого же взгляда можно было догадаться, что преуспевающий, могущественный, уважаемый мужчина с телефонной трубкой – не иначе как пахан уголовников, но в этом загорелом воре в законе для местной шпаны я вмиг опознал Аркадия Баркина.

Закончив разговаривать, он посмотрел на меня задумчиво:

– Вроде сам Коля Катков к нам пожаловал.

– Аркадий, ты ли это?!

Что-то сжало мне шею сзади, и я едва мог выдавить словечко.

– Слыхал, ты ищешь меня?

– Ищу, да все не там. – Я кивнул, косясь глазом на окружающую ослепительную роскошь.

– В конце концов все находят пути-дороги сюда.

– Думаю, одни находят пути полегче, чем другие.

Он лишь снисходительно улыбнулся.

– Слыхивал я также, что есть между нами какие-то неуплаченные должки?

– Да нет, это все выдумки, – оправдывался я, показывая на малого в очках «Рей-Бан».

Я опасался теперь Баркина, боялся, что его обидят пустячные мои расспросы, как найти черный рынок медалей, но времени придумывать какие-то другие, более весомые причины уже не было.

– Видишь ли, Аркадий, по правде говоря, я надеялся, что ты сможешь…

– И не пытайся увернуться от уплаты, – перебил он, свирепо глянув на меня. – Ненавижу тех, кто тянет резину и не платит. Они гниют и воняют, перебегают дорогу нормальному бизнесу, ломают дружеские связи. Пришло время, Катков. Время платить. – Он откинулся на спинку стула, окинул меня внимательным взором и сказал с каким-то удивлением. – Но сдается мне, долгов за тобой не числится. А мои долги ты помнишь?

Сердце у меня сначала с облегчением затрепетало, но затем пульс участился от мысли: неужели он не понял, что ошибается?

– Я-то? – Из моего рта вырвался жалобный лепет.

– Ты, ты. Я же помню, это я у тебя в должниках, – ответил Аркадий, широким жестом указывая на залы клуба: – Видишь их? Ради этого я работал как лошадь. Горб ломал, но были и удачи. Однако попасть на самый верх, не имея ничего и никого в поддержку, никак нельзя Что касается меня, то без тебя, Катков, мне бы не видать ничего этого.

Дальше он ничего не стал пояснять, оставив меня теряться в догадках, а полез в карман и, достав портмоне, вынул из него какую-то бумажку. Это оказалась сколотая скрепкой пожелтевшая газетная вырезка. Он осторожно развернул ее, стараясь не порвать на сгибах, и положил на стол передо мной.

– Помнишь?

Хоть и минуло целых десять лет, но я вмиг узнал свой очерк. Но как этот материал, рассказывающий о бедственном положении вышедших в тираж мастеров спорта мог стать удачей для Аркадия Баркина?

– Я имею в виду не те места в очерке, где говорится, как государство выпихнуло меня из большого спорта, – он понял, что озадачил меня предыдущим замечанием. – Да, пришлось мне тогда несладко и об этом стоило писать, а чтобы написать нужно было иметь мужество.

– А кое-кто говорит, что не мужество, а дурью башку.

– Нет, мне-то статья помогла. После нее дела у меня пошли на поправку. Вот ты там защищал спортсменов и свободное предпринимательство… Если бы не написал так, я бы до сих пор ошивался в вонючей «Сказке».

Стараясь припомнить собственный давний очерк, я вынул сигарету и чиркнул спичку. Она зашипела и погасла, я полез за другой, но Баркин опередил меня, протянув газовую зажигалку и напустив при этом на себя какой-то торжественный вид. Сразу я и не понял, что зажигалка не простая, а символизирует статус ее владельца. На ней красовалась надпись: «КЛУБ ПАРАДИЗ». Стилизованная, яркая игрушка служила своеобразным пропуском в клуб.

– Говоря о твоем очерке, я имею в виду вот что. – Он ткнул пальцем в изящную виньетку с афоризмом, висящую напротив, на стенке. – В очерке я прочел о том, что на Западе бывшие спортсмены нередко становятся удачливыми бизнесменами, поскольку у них в крови заложено стремление к борьбе, к соперничеству, а формула «Пусть победит сильнейший» наполнена реальным содержанием. Эта формула и стала для меня ключом к успеху, светом в конце туннеля. Не в пример среднему русскому, которого с детства приучают и коллективизму и удерживают от реализации своей индивидуальности, я вдруг понял: спортсмены имеют все задатки, чтобы преуспевать в разных ипостасях на свободном рынке. Стало быть, именно твой очерк изменил к лучшему всю мою жизнь.

– Ничто не польстило бы мне больше твоих слов, – ответил я, искренне удивляясь, как несколько газетных фраз, каких-то две тысячи слов (я даже не помнил каких), могли столь сильно повлиять на человека, став для него побудительным мотивом. Главное, что меня тогда заботило – побольнее уколоть аппаратчиков из Госкомспорта. И десяток лет назад ни я, ни Баркин, ни пустоголовые бюрократы и вообразить не могли, что в очерке заложен какой-то иной смысл.

– Да послушай же, ты, дурило, – с восторгом напирал Аркадий. – Твоя статейка и впрямь здорово встряхнула меня. Я перестал хныкать и воображать, будто заслуживаю больших почестей и наград. Она заставила меня поверить в собственные силы. И, как говорится… – Он театрально замер на полуслове, заигрывая со своими притворно ласковыми подружками. – Ну, все остальное принадлежит истории.

Вот уж и впрямь история.

Его признательность распростерлась настолько далеко, что он не только отдал мне бумажник и извинился за хамство своих мордоворотов, но и отпустил прекрасных дам, чтобы я мог побыть с ним подольше. Всю ночь я отбивался от шампанского, которое поставил ему за избавление от рэкетиров один благодарный предприниматель, или, как говорил Аркадий, «компаньон». Лишь под утро, часам к четырем, он наконец-то выдохся и его мысли приняли другой оборот.

– Я всегда кончаю загулы, отведав вкусненького фрукта, – загадочно сказал он, перед тем как уходить.

– Какого фрукта?

– Тропического, – кивнул он в сторону сцены и похотливо ухмыльнулся. – С гладкой коричневатой кожей, плотным сочным телом и живым как ртуть. На какую из них у тебя, Николай, слюнки текут?

– Как это на какую?

Он коротко рассмеялся и, приложив руки к груди, сказал:

– Помнишь сборщиц кокосовых орехов?

– Еще бы, я перевидал их немало на своем веку.

– Но здесь всего одна. – Он назидательно поднял палец вверх. – Как тебе вон та маленькая горячая Чилига, она слева?

– А что? Она ничего.

– Ну просто ненасытная. Она твоя!

– Спасибо, Аркаша, – ответил я, враз вообразив себе всякие пикантные сцены. – Но у меня целая связка таких же кокосов. Я один с ними вряд ли управлюсь.

– Чего же тогда ты хочешь? Как тебя отблагодарить? Дать денег? Работу? Скажи только.

– Дай мне источник.

– Источник? – Он скептически рассмеялся. – Кто же еще сменяет самую лучшую блядь в Москве на информацию!

– Как кто? Журналист-диссидент.

Он опять рассмеялся, но, когда я рассказал о своем желании написать репортаж, веселость с него сразу слетела, а в глазах мелькнула озабоченность.

– Все еще не бросил рискованные затеи, так ведь?

Я согласно кивнул.

– Тебе нужен внутренний источник? То есть чтоб был сам делец?

– Да, желательно.

– Заметано, – самоуверенно произнес Аркадий, хватаясь за телефонную трубку. – Я хоть этим и не занимаюсь, но знаю кое-кого, кто введет тебя в курс дела.

Ночь можно было считать успешной. Я не только остался в живых, но и немного приблизился к разгадке смерти Воронцова: убили ли его, чтобы замять неминуемо громкий скандал, или же он стал жертвой грабежа. В любом случае тот, кто утащил его награды, – хладнокровный убийца.