Физрук 7: назад в СССР

Глава 18

За дверью оказались длинные металлические столы, уставленные колбами, ретортами, деревянными подставками с пробирками. Здесь же имел место огромный холодильник и нечто, напоминающее электрическую печь. За большим стеклянным шкафом, набитом бутылочками и пузырьками, имелась еще одна дверь. Я поставил коробку с волчком на ближайший стол, но содержимое вытаскивать не стал. Еще доброго полковник попадется. Впрочем, его в любом случае следовало предупредить.

— Эту коробку не трогайте и внутрь не заглядывайте, Евксентий Григорьевич, — сказал я.

— Не стану! — отмахнулся он. — Посижу пока в соседнем помещении. Дождусь, когда ты приведешь Курбатова сюда.

— Тогда я пошел!

Однако, прежде, чем покинуть лабораторию, я вытащил из кармана авторучку и написал на коробке крупными буквами «ВИТЬКУ», а потом поспешил на второй этаж. Музыка звучала тише, зато слышался звон бокалов и чавканье. Ага, выходит, добрались передовики и лжеиностранцы до привезенной мною жратвы и выпивки. Я заглянул в красный уголок, превращенный в банкетный зал. Со столов были убраны пустые бутылки и грязные тарелки. Несколько девушек, одетых как официантки, расставляли чистую посуду, раскладывая на них еду, и открывали бутылки.

У гостей пансионата не хватало терпения дождаться, покуда девушки накроют столы, они рвали жрачку едва ли у них из рук. Как ни вглядывался я в лица присутствующих, ни Лжекривошеиной, ни Витька среди них не обнаруживал. Кстати, желтокожего хлыща тоже не было. Придется обыскивать весь пансионат. Я снова принялся заглядывать в одну комнату за другой. Пусто. Черт бы их побрал! Куда они все подевались?.. Да еще втроем! Неужто ненасытная нимфоманка Неголая замутила тройничок с майором и своим партнером по танцу?

— Вам помочь, товарищ? — раздался позади меня приятный женский голос.

Я оглянулся. Это была одна из официанток. Симпатичная деваха.

— Простите, как вас зовут?

— Стеша, — почему-то смутившись ответила она.

— Стеша, вы случайно не видели? Отсюда не выходили трое — молодая женщина и двое мужчин, лет одному около сорока или чуть больше, а второму — немного за пятьдесят?

— Видела, — кивнула она. — То есть, как выходили отсюда — не видела… Я их встретила у входа в левое крыло… Я еще сказала им, что туда нельзя, там сейчас ремонт, но они не отреагировали… Я уже хотела пожаловаться Елена Павловне, нашему администратору, но потом махнула рукой. Мне и здесь работы хватает… Вон сколько всякого безобразия… Солидные люди, передовики, иностранцы, а что творят…

— Спасибо, Стеша! — прервал я ее жалобы и бросился к лестнице.

В другое крыло можно было попасть только через вестибюль. Я бегом миновал его и снова поднялся на второй этаж. Здесь было темно, хоть глаз выколи, я едва не сшиб какое-то ведро. Постоял, проморгался, увидел в слабом свете, проникающем с лестницы, смутные силуэты стремянки, кистей на длинных палках и больших металлических банок. Пахло краской и свежей побелкой. Как же они здесь пробрались? Или они в полуподвале? Я двинулся вспять.

Вход в полуподвал левого крыла оказался с противоположной стороны от входа — в правое. Я пошел вдоль дверей, дергая их за ручки. Большинство номеров было заперто. Только дверь с номером 11 поддалась моим усилиям. Я приотворил ее и услышал голоса. Говорили двое — мужчина и женщина. Я бы закрыл дверь обратно, если бы они не были мне знакомы. Женщина — это, несомненно, актриса Литейского театра драмы и комедии Таисия Неголая, а мужчина… лжеклассик Евграф Третьяковский.

— Я так и не поняла, что ты здесь делаешь? — спросила она.

— А ты?

— Я — играю!

— И со мною — тоже?

— Ты же знаешь, я всегда играю, — ответила актриса, — но ведь ты тоже бродишь по этому вертепу с чужим лицом.

— Ладно, оставим это.

Стало слышно, как вжикнула молния. Я уже слышал сегодня этот звук, когда Таисия расстегивала и застегивала молнию на своей юбке. Похоже, они собираются заняться любовью. Это их дело, но я должен узнать, куда подевался Курбатов, во что бы то ни стало. Даже если придется помешать этим голубкам курлыкать. Поэтому я прикрыл дверь, а потом негромко постучал. Несколько мгновений ничего не происходило, потом я услышал скрип половиц под тяжелыми мужскими шагами, дверь распахнулась во всю ширь. Я опешил. Передо мною стоял тот самый желтолицый тип.

— А, это ты! — проговорил он голосом Графа. — Заходи.

Он посторонился, пропуская меня в комнату, и без предупреждения зажег свет. Я увидел обычный пансионатский номер, застеленную кровать и Лжекривошеину в одной комбинашке. Актрису явно не удалось застать врасплох. Она усмехнулась, уселась на койку, взяла с тумбочки пачку «Родопи», выбила сигарету, щелкнула зажигалкой, и закурила. Мое присутствие ее совершенно не смущало. Как явно не смущало и то, что наша с ней общая постель еще не успела остыть.

— Где Курбатов? — без обиняков спросил ее я, обращаясь к Третьяковскому.

Тот промолчал, зато отозвалась актриса.

— Если ты про этого типуса, который должен был узнать во мне Эсмирку? — спросила она.

— Да! Он тебя видел⁈

— Ага… Вытаращил глаза. Потом подскочил, схватил за руку, выволок в коридор, забросал вопросами, дескать, откуда ты взялась, тебя что, выпустили, почему с иностранцами?

— А ты?

— Как ты и хотел, начала импровизировать, но текст отыграла слово в слово. Сказала, что мне удалось вырваться, что друзья в посольстве переправили меня через сухопутный коридор, но пришлось вернуться вместе с делегацией зарубежных театральных деятелей. Графуша помог, подыграл. Тащился за нами, бурчал что-то на английском, ни дать ни взять — Отелло, дож венецианский. Мы забрели в это крыло, только на втором этаже… Девушка-подавальщица пыталась нас остановить, но мы ее проигнорировали…

— А потом?

— Потом он сорвался и куда-то удрал. А мы, с Графушей, сюда забрели…

— Куда он удрал, Граф?

— Я так полагаю, тебя искать отправился, — ответил он.

— А вы не могли его спугнуть? — спросил я и добавил язвительно: — Сладкая парочка.

— Если и спугнули, то далеко он не уйдет.

— Это я знаю, но не хило бы пошарить по окрестностям, — сказал я. — Он приехал на белом четыреста двадцать третьем «Москвиче», номер…

— Знаю я эту машину, — откликнулся Третьяковский. — Пойду, посмотрю, на месте ли она. Если нет, значит, он пытается сбежать.

— Хорошо. А я пока в лабораторию загляну.

— Давай! Я тоже туда подойду.

— Не стоит, там в засаде Михайлов сидит. Лучше жди меня здесь.

— Мальчики! — капризно надула губки актриса. — А может, ну его, этого вашего Курбатова… Давайте проведем время с кайфом… Я и бутылочку коньячку захватила и вообще…

И она потянула с плеча лямку комбинашки. Подмигнув Графу, я сгреб с тумбочки бутылку пятизвездочного и мы с лжеклассиком, не произнеся ни слова, выкатились в коридор, зашагали к лестнице. Там я свернул крышку с бутылки, протянул ее Третьяковскому. Он приложился к горлышку и вернул пузырь мне.

— Ловко ты загримировался, — сказал я, отхлебывая в свою очередь. — Не узнал тебя там, у зеркала. Да и потом — тоже.

— Профессиональные навыки, — откликнулся лжеклассик. — Я ведь актер по первому образованию. Учился вместе с Таськой и даже имел глупость жениться на ней на третьем курсе.

— Выходит, я помешал твоему свиданию с женой!

— Мы уже больше десяти лет в разводе, — пробормотал он. — Наоборот, спасибо, что выдернул из похотливых лап этой липучки.

Выйдя на улицу, мы разошлись. Граф отправился на поиски курбатовского автомобиля, а я опять нырнул в подвал. Отворив дверь лаборатории, понял, что моя ловушка сработала. Надо думать, что увидев коробку с надписью «ВИТЬКУ», майор поинтересовался содержимым, и теперь, сотрясаясь, словно в эпилептическом припадке, пытается оторваться от бешено вращающегося на полу «сторожа». Выглядит он при этом прескверно — в лице не кровинки, на губах пена, глаза закачены.

Видно, что он на грани обморока и борется с дьявольской игрушкой только на остатках огромной силы воли. Я подошел к нему, пинком отшвырнул волчок в дальний угол. Освобожденный Курбатов ничком повалился на бетонный пол, покрытый линолеумом. Перевернув бедолагу на спину, я взял его под мышки и подтащил к стене, возле которой усадил, прислонив спиной к кафелю. Затем, похлопал поверженного коллегу по щекам. Не помогло. Пришлось влить в него глоток спиртного. Закашлявшись, Витек пришел в себя. Зрачки его вернулись из-под век, в глазах появилось осмысленное выражение.

— Че-ерт, дьявол, мать твою… — простонал трудовик.

— Очухался?

— Чтоб тебе… Что это за хренотень?..

— Эта, как ты изволил выразится, хренотень, называется «сторожем», и изготовлена одним из моих учеников… Ты же интересовался?

— Это то, что ты мне обещал показать…

— И как видишь, Витек, не обманул! Этот волчок' идеальный сторож, как мне объяснили. Любой человек, если он не слепой, конечно, просто не может не взять в руки такую премилую вещицу. И если человек этот чужой, то вырваться самостоятельно он уже не сумеет…

— Зачем ты это сделал, физрук? Что тебе от меня нужно?

— Да мне, в общем, ничего не нужно, — сказал я. — Кроме — правды.

— Какой еще правды?

— А вот такой, — сказал я и сунул ему в руку кристалл правды. — Ты узнал Кривошеину?

— Узнал, но это не может быть она…

— Откуда ты это знаешь?

— Потому, что она сидит на Лубянке.

— Что тебя с нею связывает?

— Я был сотрудником резидентуры в Западном Берлине, в начале шестидесятых… — медленно заговорил он, словно загипнотизированный. — Мой оперативный псевдоним Ганс Венцель… По легенде, я бывший офицер полиции, который был уволен из-за своих реваншистских взглядов… И меня знают в кругах, близких к неонацистам…

Я видел, как из-за стеклянного шкафа вышел полковник и остановился напротив, но Курбатов не обратил на него внимания. Он продолжал свой рассказ, неожиданно перейдя к повествовательной манере:

— У тусклого зеркала с мутными разводами и трещиной в верхнем правом углу бреется Ганс Венцель. Время от времени он правит опасную бритву на широком офицерском ремне. Видно, что парень торопится, потому что от неосторожных движений на щеках возникают кровоточащие порезы. Закончив, он берет со столика бутыль, выливает немного содержащейся в ней жидкости на ладонь и долго с наслаждением протирает свежевыбритое лицо, а после подносит горлышко ко рту и делает изрядный глоток. По завершению этих процедур, Венцель снимает со спинки стула ношеный китель со следами споротых погон фельдфебеля. Натянув китель и причесавшись, бывший подчиненный Иоханнеса Штумма берет недопитую бутыль, завинчивает пробку, сует в карман галифе и выходит из квартиры. На улице, он втискивается в переполненный трамвай, который медленно, искря токоснимателями, катит вдоль мощеной булыжником улицы. Проплывают дома в которых нет ни одного целого окна, дома лишенные крыш, руины домов. Это не восстановленный еще район города. На одном из поворотов, Венцель соскакивает с подножки и по инерции на бегу вписывается в ближайшую подворотню. Там, умерив шаг, он проходит во двор, затем в один из подъездов и поднимается по темной лестнице. Вскоре поручик оказывается возле обитой разным тряпьем двери, по-хозяйски распахивает ее и оказывается в длинном, захламленном коридоре. И вот, наконец, он в небольшой комнате, где навстречу ему поднимается красивая женщина, одетая в некогда роскошный, но теперь безнадежно засаленный китайский халат с драконами. Отставной фельдфебель пытается поцеловать женщину, но та ловко уклоняется. Тогда он достает бутыль, находит на туалетном столике у обширной кровати пару захватанных стаканов, разливает шнапс и предлагает женщине выпить. Та охотно соглашается. После первого же стакана, она с хмельной решительностью распахивает халат, надетый, как оказывается, на голое тело и опрокидывается навзничь на пружинящую постель. Венцель сально усмехается и начинает расстегивать китель. Следует затемнение. Затем мы снова видим бывшего фельдфебеля, но уже одного. Он вяло шарит рукой по туалетному столику, натыкается на пустую бутыль. Недовольный результатами, Венцель поднимается с опустевшего любовного ложа, и тут его взгляд падает на зеркало, как две капли воды похожее на то, что стоит в его квартире. С тем лишь отличием, что на мутном стекле этого зеркала имеется надпись, выполненная пальцем, обмакнутом в какую-то темно-бурую жидкость: «Теперь ты мой. Встретимся в „Пратергартене“. Хлоя, королева постельных клопов».

— Что он несет? — не выдержал полковник. — Какая еще Хлоя?

— Хлоя Мюллер, — ровным голосом, как автомат, заговорил Витек. — Немка, одна тысяча девятьсот сорок четвертого года рождения, сотрудница Центрального Разведывательного Управления с одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого, специалистка по так называемым «медовым ловушкам». Восьмого апреля одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмого завербовала меня. Я стал готовить ее к заброске в СССР. Русский она выучила еще в университете, осталось лишь побороть акцент, привычки и так далее. Через год после знакомства мы расстались. Я вернулся в Союз и был направлен служить в Литейск. В прошлом году, Хлоя появилась в нашем городе, под именем Эсмеральды Робертовны Кривошеиной, урожденной Вольф, немки из Поволжья. Ее интересовал проект.

— Ну все, хватит! — спохватился начальник городского УКГБ. — Он наговорил достаточно, чтобы взять его в разработку… Уж не знаю, как ты его загипнотизировал, Саша, но тебе цены нет.

Я присел на корточки перед Курбатовым, голова которого свешивалась на грудь, а руки безвольно лежали на согнутых коленях, и невзначай вынул у него из пальцев кристалл правды. Похлопал по щекам, и когда трудовик поднял голову, сунул ему в руки бутылку.

— Гипноз тут не причем, — проговорил я. — Просто он в шоке от встречи с копией «королевы постельных клопов».

— Он же матерый разведчик! — не принял моей версии Михайлов. — Майор КГБ!

— А тяжкий груз, который он столько лет носит на своей совести! — продолжал гнуть я свою линию, поскорее пряча чертов кристаллик в карман, чтобы самому не начать выбалтывать правду. — Кто знает, может он давно хотел признаться, да вот только никак не мог решиться. А увидев загримированную под Эсмирку актрису, сломался.

— Ладно! — отмахнулся полковник. — Как бы то ни было, а операцию ты задумал и провел блестяще. Она войдет в учебники, уж я позабочусь об этом.

— А с ним, что делать? — спросил я.

— Сейчас вызову своих ребят, — пробормотал главный городской гэбэшник.

— Воздух, — пробормотал Курбатов. — Я задыхаюсь…

— Ничего, перед смертью не надышишься, сволочь, — пробурчал Михайлов.

— Евксентий Григорьевич, — сказал я. — Давайте выведем его наверх. Куда он денется?.. Здесь, в пансионате, есть охрана. Не местная, это я ее поставил. Все пути к бегству отрезаны. На выходе тоже есть охранник, вы же его видели.

— А из этого подвала можно выйти только из-под крыльца, — ответил старик. — Так что пусть посидит тут. Ничего с ним не сделается.

— В пансионате наверняка есть медработник, хотя бы медсестра, — сказал я. — Позову ее, пусть посмотри, что с ним.

— Тебе его жалко? — хмыкнул полковник. — Сам его сдал и тебе же его и жалко?..

— Да мы с ним поначалу даже дружили…

— Ладно, поищи эту сестричку, — отмахнулся тот. — Все равно группа скоро будет уже здесь.

На душе у меня было, честно говоря, погано и слова полкана больно резанули душу. Пришлось напомнить себе, что Курбатов не просто Родину продавал. Он продавал сведения о пацанах, которые не виноваты в том, что стали обладателями способностей, которые могут оказаться ценными как с точки зрения государственной безопасности, так и для иностранных спецслужб. А что если однажды Витек похитит одного из них, чтобы тайно вывезти за бугор? И этим пацаненком может оказаться Тоха Макаров или Алька Абрикосов. Да любой из них! И все же я пойду и отыщу в этом бедламе медсестру. Я подобрал «сторожа», поставил его в коробку, сунул под мышку и вышел из лаборатории. Не успел сделать по коридору и десятка шагов, как сзади грохнул выстрел!