Формула творения

Глава 39

Немолодой командировочный пассажир одного из купе поезда, следующего из Петрозаводска в Москву, иногда с некоторым удивлением взирал на респектабельного, бритого «под ноль» и в больших роговых очках человека, сопровождаемого маленькой девочкой. Пару раз она обратилась к мужчине, назвав его напой, но в целом отец и дочь ехали почти молча, обмениваясь лишь короткими и редкими фразами. С командировочным мужчина в очках тоже избегал разговаривать и с неподвижностью сфинкса сидел всю дорогу, равнодушно и мрачно глядя в окно.

Роговая оправа и причёска «под Котовского», как казалось Айвару Лаукгалсу, мало изменили его слишком примечательную внешность. Он небезосновательно опасался, что полицейская ориентировка на него может быть весьма точной и ближайшая проверка на дорого заметёт его как миленького. Лаукгалс хорошо знал правила полицейской игры и не сомневался, что работники правоохранительных органов в состоянии предвидеть и перемены во внешности, и наличие поддельных документов на другую фамилию. У Айвара Лаукгалса имелся и дипломатический паспорт, разумеется, ненастоящий, но абсолютно неотличимый от подлинника. Впрочем, он боялся бравировать им и предпочитал предъявлять обычный, с двуглавым орлом.

Решив, что полицейские сыскари не ожидают такой наглости с его стороны, как бегство посредством купейного вагона, латыш рискнул действовать, не оглядываясь на последствия. К афоризму «чем больше ложь, тем охотнее в неё верят» Лаукгалс мог бы добавить свой: «чем больше глупость, тем меньше её ждут». Пуститься в бегство вот так запросто, на поезде, было полнейшим безумием, но латыш правильно рассчитал свойство человеческой души, в том числе и полицейской, чрезмерно усложнять текущую ситуацию.

До Москвы оставалось совсем немного. Попав же в огромный город, он сумел бы спрятаться, затаиться на время, а потом, используя свой огромный опыт и приличные деньги, лежащие у него на разных счетах, вырваться за пределы России. Как и убитый им несколько месяцев назад по приказу Фироза один российский дипломатический работник, он намеревался достигнуть Южной Америки, Бразилии или Парагвая, мечтая прикупить себе небольшое ранчо и благополучно забыть об «Инсайде» и его покровителях.

Он не знал, что совпадения в планах и судьбах разных людей подчас не случайны. Как не мог и предположить и об удивительном сходстве мечты Егора Рогатина о Бразилии со своими собственными намерениями, хотя как никто другой знал о конце российского дипломата.

Больше всего латыша бесила мысль о своей наступившей ненужности Гармову и Фирозу. Конечно, ему никто об этом прямиком не говорил, но хитрый и матёрый волк Лаукгалс, выполнивший столько щекотливых и подчас кровавых поручений от руководства «Инсайда», нутром почуял грозящую ему опасность. Он прекрасно понимал, что ненужный человек среди фигурантов тайного террористического ордена — это мертвый человек. Живыми «Инсайд» не отпускал ни своих прозелитов, ни корифеев. «Действуй или умри, выполняй или исчезни навсегда» — такова рабочая этика творцов Инсайда, которой они неукоснительно следовали, часто пользуясь услугами неразговорчивого и бесстрашного исполнителя, носящего латышскую фамилию.

К тому же Гармов как-то небрежно заметил в разговоре с Айваром Лаукгалсом, что Фироз любит периодически обновлять ключевой состав ядра «Инсайда», следуя в этом опыту того же товарища Сталина по «омоложению» аппаратов ЦК КПСС и НКВД в советской империи. Лаукгалс взял сказанное на заметку.

Теперь же они явно захотели избавиться от него. «Инсайд» приступал к великим делам, собирался перекраивать историю и в данной ситуации террористическому ордену мешали слишком информированные исполнители, обладающие немалым влиянием в организации. Ведь таких людей теоретически мог использовать враг, завербовать их или попросту купить. Дело превыше всего. Поэтому Фироз Акджар и Вильям Гармов во всех случаях ликвидаций неугодных сотрудников могли бы повторить тошнотворную своим надоевшим цинизмом фразу: «бизнес, ничего личного».

Лаукгалс догадывался, что «Инсайд» ведёт борьбу не только с внешним противником. Предполагалась и жёсткая читка собственных рядов, поиск и устранение неугодных и ненадёжных. Ликвидация Дефрима была лишь маленьким звеном в цепи самоочищения ордена террористов. Начиналась революция и организации требовалась абсолютная внутренняя монолитность.

Одной из подводных мин на пути к ней было наличие в «Инсайде» двух руководителей. Латыш хорошо понимал, что в ордене, придерживающемся такой железной дисциплины, не может быть двух вождей, как на корабле не бывает двух капитанов. Впереди, таким образом, маячила «ночь длинных ножей»,[29] и Лаукгалс вовсе не желал оказаться в роли приближённых Эрнста Рёма.[30] Вопрос в том, кто в «Инсайде» должен сыграть роль Рёма, а кому суждено стать новым фюрером? Этого не ведал никто, и покамест шаткое равновесие сохранялось.

Насколько было известно Айвару, Гармов и Фироз разделили обязанности. Вильям Гармов находился в России, контролируя проведение террористических актов и раздувая сепаратистские настроения, а Фироз тайно переместился в США, планируя вести оттуда информационную войну против России и западного мира, провоцируя их на противостояние.

Лаукгалсу были безразличны судьбы «Инсайда», его вождей, его врагов да и всего остального человечества. Он давно не верил в справедливость, в благородство, втайне смеялся над религиозными чувствами своих соратников и желал только одного: денег и власти. Последнее воплощалось для него в возможность распоряжаться жизнью других людей. Латыша веселила мысль, что он может лишить жизни любого именно так, как ему будет угодно — застрелить или отравить, утопить или подстроить автомобильную катастрофу. Эта власть киллера над незнакомым подчас человеком, роль дамоклова меча являлась его потребностью и отдушиной. Ведь даже в древнегреческой мифологии над судьбами богов Олимпа, включая и Зевса, господствовали богини Мойры, плетущие нити жизненных путей. И он, эмигрант из Латвии, объявленный за преступления на своей родине вне закона, мог узнать конец жизни каждого, легко оборвав её. Для Лаукгалса это означало высшее проявление власти над себе подобными.

Но он устал. Извращённое властолюбие мерзавца уступило место гипертрофированному инстинкту самосохранения и жажде покоя. Мао Цзэдун был прав: лучше со стороны наблюдать за борьбой бумажных тигров…

Лаукгалс посмотрел из окна вагона. Мелькали перелески и маленькие станции, рощи и поля всё больше сменялись городскими застройками. Приближалась Москва.

Испуганной девчонке он сказал, что в российской столице её будет ждать мама, и она сидела тихо. Ингу даже не пришлось и запугивать — такой страх вызывал в ней этот ужасный человек с ледяным взглядом бесцветных глаз. Айвар собирался отпустить Ингу Палмберг, когда минует опасность, непосредственно перед вылетом в австрийскую Вену. Там проживала его бывшая любовница, у которой он хотел немного пожить перед решительным рывком за океан.

Вот и перрон Ленинградского вокзала. Несмотря на ранний утренний час людская толчея быстро поглотила рослого мужчину и ребёнка. Лаукгалс в коричневой кожаной куртке и с рюкзаком за плечами, держа Ингу за руку, стремительно свернул в какой-то парк и присел, осмотревшись, на скамейку. Ему нужно было не мешкая попасть в аэропорт Домодедово, где в 05.45 стартовал самолёт в австрийский аэропорт Швехат. Оставалось меньше 40 минут, и латыш, отпив минеральной воды и напоив девочку, глядевшую на него с молчаливым испугом, вскочил и пошёл вместе с ней по тропинке. Но ушёл недалеко.

Из-за газетного киоска внезапно выскочил высокий черноволосый человек. В его правой руке блеснула сталь охотничьего ножа. Реакция не подвела Лаукгалса. Он мгновенно прижал Ингу к себе, выставив, словно щит, и слегка пригнувшись, выхватил из рукава подвешенный на ремне пистолет с глушителем. Нападающий на него человек не мог быть представителем «Инсайда», так как латыш солгал Гармову, будто летит в Вену для встречи с важным осведомителем. Поэтому фора для бегства от террористов у Лаукгалса имелась; они пронюхали бы о его измене гораздо позднее. Значит, черноволосый являлся полицейским опером или же агентом какой-либо спецслужбы. Как раз ради такого случая латыш и припас заложницу, так что сейчас хвалил себя за предусмотрительность.

Нападающий приближался. Безлюдное место и ранний час гарантировали почти полное отсутствие свидетелей. К тому же ещё только начинало светать, а место, где встретились противники, не освещалось фонарями.

Лаукгалс внимательно всмотрелся в приблизившегося черноволосого незнакомца. Латыша немедленно охватила слепая ярость: он узнал человека с охотничьим ножом. Это был Велимир Обрадович. Превозмогая дикую злобу, Лаукгалс негромко, но угрожающе произнёс:

— Слушай, ты, балканский выходец. Дёрнешься, и ребёнок — не жилец.

— Нервы, Айвар, нервы. Давно ли ты утратил свою обходительность?

Латыш, сплюнув, тяжело дышал, с ненавистью глядя на открытое лицо югослава.

— Отпусти девочку и мы, возможно, договоримся, — продолжал нарочито спокойным голосом Велимир. — Ты никак собрался драпать от дорогих соратников? Бросил их в годину испытаний?

— Не твоё собачье дело.

— Напрасно. Нам нужна помощь таких людей, как Айвар Лаукгалс. Без обид, но ты же просто ходячая энциклопедия преступлений своей конторы. С твоей помощью нам будет намного легче повязать и Гармова, и Фироза. Соглашайся, Лаукгалс. Помнишь историю Фрэнка Абигнейла?[31] Не исключаю, что тебе будет предоставлена относительная свобода взамен на сотрудничество. Свобода в заранее оговорённых пределах, разумеется.

— Не исключаешь? С какой стати я должен тебе верить? Ты для меня — никто, — вся фигура латыша выражала презрение и недоверие.

Велимир мало надеялся на перевербовку такого ветерана заказных убийств, но всё же попробовать не мешало. К тому же он очень боялся за девочку.

— Ошибаешься, Айвар. Я теперь работаю на Интерпол и здесь нахожусь в рамках совместной операции Интерпола и ФСБ. И советую не тянуть резину с решением, скоро здесь будут мои люди.

Глаза латыша превратились в узенькие щёлки и от них во все стороны зазмеились глубокие морщины, а рот растянулся в хитрую ухмылку. Он хрипло рассмеялся и комично погрозил пальцем.

— Блефуешь, любезный. Никаких людей с тобой здесь нет. Ты вновь проявил инициативу, не вполне одобренную начальством — решил преследовать меня до Москвы в одиночку, так как твоим хозяевам не хватило воображения на поезд Петрозаводск — Москва. Слишком уж элементарно, не так ли?

Латыш сказал правду, но отступать уже не имело смысла. Перешедший на сторону правосудия этот карающий меч «Инсайда» был бы ценнейшим подарком спецслужбам.

— Пусть так. По сути, ничего не меняется, Лаукгалс. У меня серьёзные полномочия и я имею право привлекать помощников и осведомителей. Я поручусь за твою лояльность, мне поверят! Ты же не дурак. Без колпака Интерпола тебе от своих приятелей не уйти. Соглашайся!

Латыш, казалось, задумался и наморщил лоб. Не забывая прикрываться Ингой от Велимира, он сельской скороговоркой, отчего явственно прорезался прибалтийский акцент, проговорил:

— Ну ладно, будь по-твоему, я, пожалуй, соглашусь. Припёрли вы меня, обложили. Ну, а гарантии? Мне нужны гарантии…

Где-то совсем недалеко, за маленькой рощей, мало различимо шумел, пробуждаясь от сна, огромный город. Небо окрашивалось нежно-голубой воздушной акварелью и беззаботно, приветствуя дарящее мягкое тепло сентябрьское солнце, щебетали птицы. Вдруг Велимиру почудилось, что все звуки неожиданно пропали. В кошмарной, натянутой, как тугая тетива монгольского лука, тишине он увидел, нет — кожей спины ощутил: Лаукгалс спускает курок пистолета.

Югослав не успел увернуться. Он почувствовал сильный удар в левое подреберье, отбросивший его на плотно слежавшийся песок аллеи. В голове помутилось, но сквозь туман в тазах Велимир увидел, как Лаукгалс, схватив Ингу, бросился к железнодорожным путям. Дальнейшее могло бы сойти за галлюцинацию шизофреника, забывшего проглотить порцию транквилизаторов.

Латыш, в два прыжка очутившись на перроне, внезапно споткнулся на бегу, нелепо задев ногой оброненный незадачливым пассажиром чемодан и, выпустив руку девочки, по инерции вылетел вперёд, свалившись на рельсы перед приближающейся электричкой. Долю секунды Велимир наблюдал, как мертвенно бледный Лаукгалс с нечеловеческим проворством попытался выпрыгнуть из жуткой ловушки обратно на пешеходную часть. Но, как проигравший в большом спорте, где утраченный миг перечёркивает результат, Айвар опоздал. Раздался отвратительный глухой удар. Тело латыша с неестественно перегнувшейся шеей перелетело через низкий парапет и упало на иссиня-черный асфальт перрона. Раздались громкие крики, завизжали женщины.

— Человека убило! Разбился насмерть! Позовите же врача!

К месту катастрофы, шаркая ботинками, бежала железнодорожная охрана, какой-то взволнованный голос, заикаясь, вызывал по мобильному телефону скорую помощь.

Обрадович, сев на песок парковой дорожки, потрогал надетое на нём осеннее пальто в том месте, где чернело пробитое пулей отверстие. Крови не было. Он расстегнул пуговицы и засунул руку в левый внутренний карман. Пальцы уловили холодок металлического предмета, и Велимир с изумлением вытащил рифлёный портсигар, подаренный ему в Стокгольме Артуром Салмио. Роковая пуля брякала между серебром створок, а на одной из них отчётливо обозначилась глубокая продырявленная вмятина. Никакой раны не было.

Югослав обескураженно тряхнул головой, поднялся на ноги и пошёл в сторону стоявшей в оцепенении на перроне Инги Палмберг.