Французский абсолютизм в первой трети XVII века

Глава III. Основные черты развития французской экономики в 1610–1620-е годы

кономическая история Франции первой половины XVII в. известна лишь в общих чертах. Возможно, что и в дальнейшем, т. е. после введения в научный оборот новых источников, она не будет в значительной мере уточнена. На такую мысль наталкивают как прежние, так и новые локальные исследования, авторы которых констатируют слишком разрозненный и во многом случайный характер сохранившихся источников, изменяющийся в лучшую сторону лишь после середины XVII в.[171] Во всяком случае для интересующего нас периода наука не располагает данными, способными детально обрисовать рост или застой промышленности, торговли, земледелия и т. п. В лучшем случае мы можем лишь констатировать ту или иную тенденцию в движении экономической жизни. Однако, если эта тенденция отображена более или менее единообразно в группе определенных источников, которые не только сходятся друг с другом, но и не противоречат тому, что известно о других сферах деятельности, мы вправе отнестись к их показаниям с доверием и использовать их для определения особенностей, присущих именно изучаемому периоду.

Такой группой источников являются трактаты, публицистика и разного рода докладные записки и мемуары, отражающие преимущественно требования и пожелания тех или иных заинтересованных групп и отдельных лиц. В них всегда имеется более или менее обширная часть, обрисовывающая положение торговли, промышленности, финансов и т. п. По ряду причин, о которых будет сказано ниже, в подобных источниках экономические моменты начинают звучать все сильнее и сильнее как раз во втором десятилетии XVII в. Это было время пробуждения, если можно так выразиться, экономической мысли во Франции. Отодвинутая до того на второй план остротой политической и конфессиональной борьбы, приковывавшей в XVI в. максимум внимания мыслителей и политических деятелей, экономика начинает становиться объектом интереса, проявляемого различными слоями французского общества.

В первую очередь речь пойдет о редкостном для того времени по своему объему и размаху экономическом трактате А. Монкретьена, впервые увидевшем свет в 1615 г. и переизданном в 1889 г.[172] Он был неоднократно предметом специальных исследований историков и экономистов[173] и широко использован в трудах, посвященных как Франции начала XVII в., так и истории политико-экономической мысли. Словом, это знаменитый в своем роде источник, тем более что сам термин «политическая экономия» впервые появился в его заглавии.

Анализируя трактат Монкретьена, французские исследователи-экономисты всякий раз исходили из современных им экономических задач и теорий. Считая автора одним из зачинателей теории меркантилизма, т. е. отводя ему исторически определенное место, они тем не менее искали у него более или менее ясно выраженных определений стоимости, цены, прибыли, рынка и других категорий экономической науки XIX в. Прочтя в заглавии трактата слова «политическая экономия», они стремились рассматривать его как своего рода свод экономических понятий, модернизируя их и делая из автора чуть ли не прямого предшественника классической буржуазной политэкономии XVIII в. Исследователи-историки черпали полными пригоршнями обильный, достоверный и остроумно поданный материал. В целом же трактат Монкретьена еще ждет как нового комментированного издания, так и всестороннего анализа.

В последней из посвященных ему работ, а именно в статье Марселя Рюдлова,[174] подвергнут анализу план Монкретьена, направленный на «индустриализацию» Франции. Рюдлов не скрывает, что его интерес именно к данной теме вызван ее актуальностью в наши дни для слаборазвитых стран, и подчеркивает, что удивительная актуальность ее трактовки у Монкретьена вытекает из того, что, как и нынешние экономисты, он озабочен изысканием путей и средств для экономического подъема (décollage, букв, взлета) и устранения препятствий, мешающих достижению этой цели.[175] Рюдлов находит у Монкретьена «теорию» развития, которую он считает самой важной и оригинальной частью трактата. Автор его имел правильную интуитивную идею о том, что путь к экономическому прогрессу лежит в области производства; то, что он называет «увеличением числа мануфактур», в наши дни называется индустриализацией. При этом он не пожертвовал сельским хозяйством, а внешней торговле (признав ее значение) отвел второе место. Рюдлов считает Монкретьена более «индустриалистом», чем меркантилистом, поскольку внешнюю торговлю и мореплавание (т. е. колониальную экспансию) тот подчиняет национальному экономическому развитию.

Теорию индустриализации Монкретьена Рюдлов излагает в следующем виде. Важнейшим фактором экономического развития является человек и его труд в мастерских и мануфактурах. Поэтому рабочему надо дать профессиональное образование,[176] привить ему любовь к труду и трудовые навыки. Это лучший путь для искоренения безработицы и праздности; к злостным же бездельникам необходимо применять самые суровые меры. Поскольку человек рожден для производственного труда, профессиональное образование является для этого необходимым условием, а сам труд становится главной социальной ценностью.

Монкретьен считает мануфактуры воплощением царствующего в человеческом обществе разделения труда и главным источником богатства для людей и государства. Он идет дальше своих предшественников (во Франции — Лаффема) в том отношении, что намечает план поощрения развития промышленности в определенной последовательности.[177] Начинать надо с металлопромышленности (forge); затем следуют текстильное и кожевенное производства, книгопечатание, стекольная промышленность. Во всех этих отраслях необходимы технические усовершенствования, облегчающие, ускоряющие и удешевляющие процесс производства. Государство должно не только помогать развитию отечественной промышленности, направляя ее по нужному пути, но и защищать ее от иностранцев. По отношению к последним Монкретьен настроен агрессивно, его экономическая мысль пронизана национализмом и этатизмом. Важная роль государства определяется тем, что все экономическое развитие автор мыслит в широких национальных рамках и политическим мероприятиям придает больше значения, чем притягательной силе наживы. Его обращение к государю вводит его в рамки меркантилистской мысли, но от правительства он ждет не организации экономики ради усиления внешней торговли, а направления отечественного экономического развития. Государство, кроме того, должно обеспечить правосудие, профессиональное образование, соответствующие фискальную и финансовую системы, администрацию, словом — порядок и социальную устойчивость. Но самыми необходимыми условиями являются внутренний и внешний мир, ибо смуты и войны приносят неисчислимые бедствия и разорение.[178] Монкретьен считает протекционизм необходимым средством для защиты от иностранцев внутреннего рынка, отечественных мануфактур и сельского хозяйства, ибо национальную экономику следует оберегать от анархии бесконтрольной торговли; эта анархия сокращает возможности выгодных инвестиций в промышленность. Чтобы освободиться от иностранной зависимости и повысить конкурентоспособность, нужно создать собственный торговый флот и учредить торговые компании по образцу голландской Ост-Индской компании. Тогда перед Францией откроются блестящие перспективы освоения и заселения богатейших областей Америки и она. обгонит своих конкурентов.

Основной вывод Рюдлова заключается в том, что Монкретьен предвосхитил две современные идеи (что и придает оригинальный характер его теории): 1) он рассматривает экономический процесс, базируясь на волюнтаристской трактовке человека и желая повысить социальное благосостояние, 2) в центре этого развития он ставит процесс индустриализации.[179]

Нетрудно заметить, что и на этот раз взгляды Монкретьена подверглись немалой модернизации, хотя в данном случае речь идет уже не об европейских странах. Во многих случаях, как будет видно дальше, этот прием привел к натяжкам и к искажению мысли Монкретьена. Обратимся теперь к самому источнику.

Биография автора известна плохо. Он родился в 1575 г. и получил некоторое гуманистическое образование. В своем труде он ссылается порой на античные авторитеты, одновременно критикуя их, причем его критика обращена как раз на то, что в экономике Франции XVII в. было совсем не созвучно античным взглядам. Монкретьен имел в Нормандии железоделательную мануфактуру, побывал в Англии и Голландии, т. е. лично наблюдал на месте экономику наиболее передовых стран. А наблюдатель он был отличный, с острым внимательным глазом, проникавшим в глубь явлений. Он погиб в 1621 г., вербуя в Нормандии солдат для восставших гугенотов. Возможно, что и сам он был гугенотом, хотя прямых доказательств тому нет.

Труд Монкретьена отличается от аналогичных источников, т. е. от трактатов, докладных записок, памфлетов и т. п., посвященных почти всегда лишь отдельным экономическим или финансовым вопросам, не только своей величиной (в издании Фенк-Брентано он занимает около 400 страниц), но и широтой затронутых тем. Отдельные его части отведены мануфактуре, торговле, мореплаванию, колониям и, наконец, «политике», т. е. налоговой системе французского королевства.

Трактат вобрал в себя богатый жизненный опыт умного практического человека и его размышления над экономической жизнью Франции, Голландии и Англии. Голландия является для него непревзойденным образцом в отношении протекционизма. Монкретьен часто прибегает к сравнению торговли, промышленности и колониальной политики этих трех стран. Как правило, параллели оказываются для его родины невыгодными, и, как искренний патриот, он пишет с горечью о недостатках и отставании Франции. Однако весь трактат пронизан редким оптимизмом и верой в прекрасное будущее Франции. Она щедро одарена природой, народ ее трудолюбив, искусен и изобретателен во всяком деле, обладает быстрым и гибким разумом.[180]

При написании своего труда Монкретьен несомненно имел практическую цель. Трактат посвящен Людовику XIII и Марии Медичи и построен в форме обращения к ним. Со всем подобающим почтением автор советует их величествам предпринять множество различных шагов, долженствующих, по его мнению, возродить и упрочить экономику, а следовательно, обогатить и возвеличить французское королевство и королевскую власть. Трудно себе представить, чтобы автор всерьез рассчитывал на внимание к своим советам со стороны четырнадцатилетнего мальчика и равнодушной к экономическим вопросам королевы-матери. Вероятнее, что трактат имел в виду членов Королевского Совета и прежде всего интендантов финансов, которым он мог особенно пригодиться в связи с дебатами о государственных финансах и налогах на Генеральных Штатах.[181]

Переходя к анализу главных идей Монкретьена, отметим в первую очередь, что знакомство с жизнью Голландии и восхищение ее экономикой сказывается у автора самым разительным образом в его оценке социальной структуры Франции. Третье сословие (le populaire) он считает весьма важным и первоосновой (le premier fondement) общества. Состоит оно из земледельцев, ремесленников и купцов, теснейшим образом связанных друг с другом в своей деятельности, которая отнюдь не менее почетна и важна, чем занятия свободными искусствами, ибо она обслуживает потребности людей.

Монкретьен убежден, что правительство должно активно воздействовать на экономическую жизнь общества. Государи ошибаются, когда полагают, что она устраивается сама собой. Это неверно, ибо искусство политики зависит, хотя и опосредствованным образом, от хозяйства (oeconomie), и правильное управление последним делает здоровым как все государство в целом, так и каждого его члена. Очень важно разумное распределение людей по отдельным отраслям и профессиям. Король должен со всем вниманием и заботой отнестись к «народу» (partie populaire), упорядочить имеющиеся мануфактуры и учредить новые, поддержать приходящее в упадок мореплавание и возродить гибнущую торговлю.[182]

Вопрос о мануфактурах Монкретьен действительно считает главным и разбирает его очень подробно. Однако мысли его и требования мало похожи на абстрактные понятия о человек, труде, индустриализации и т. д., которые приписывает ему Рюдлов.

Человек рожден для постоянного труда, и интересы общества требуют прежде всего действия (action). Поэтому государство не может и не должно терпеть у себя бездельников, тем более что работа найдется для всех. Во Франции и дары природы, и человеческое мастерство в изобилии распределены по всем провинциям, и каждая из них снабжает страну зерном, вином, солью, полотнами, шерстью, железом и т. д. Франция богата также и людьми. Поэтому мануфактуры можно и должно иметь повсюду, для этого есть все условия. Чем же тогда объясняется бесспорный в то время упадок французской экономики? В первую очередь отсутствием порядка и неумением правильно использовать людей.

Прилагаемые Монкретьеном меры для устранения этих недостатков весьма примечательны. Они показывают, что изучение голландского опыта в области мануфактурного производства позволило ему сформулировать ряд конкретных предложений, в основе которых лежит ясное представление о характере труда мануфактурного рабочего.

«Кому удается, — пишет Монкретьен, — удачно использовать этот живой инструмент, эту движущую силу (cest instrument vivant, cest util mouvant), способную ко всякому мастерству и делу, тот может похвалиться тем, что устроил свое хозяйство наилучшим образом».[183] Во Франции не умеют правильно использовать людей, и поэтому многие вынуждены отправляться на заработок за границу (в Испанию, Фландрию, Германию и т. д.), а другие бродят без дела и занятий, наводняя города и большие дороги. Им надо дать работу. Для этого в каждой провинции следует устроить учебные мастерские по голландскому образцу, где обучение ведется квалифицированными мастерами. Они станут рассадниками рабочих для мануфактур, и это принесет стране большое богатство. Тех же, кто не захочет работать, надо принуждать к труду насильно.[184]

Перед нами классическая картина эпохи первоначального накопления и классическое требование к правительству о принуждении к труду. Однако характерно, что основной мерой для ликвидации безработицы автор считает профессиональное обучение, ибо оно снабжает мануфактуристов уже обученными рабочими и, следовательно, снижает издержки производства. Подчеркнем, что организация учебных мастерских, а тем самым и расходы на них возлагаются на правительство. Принудительный и поэтому неквалифицированный труд Монкретьен предлагает использовать не в мануфактурах, а в работных домах, устраиваемых для закоренелых бродяг и нищих.[185]

Совершенно очевидно, что, рекомендуя все эти меры, автор исходит из конкретной обстановки наличия большого числа безработных при одновременной нехватке на мануфактурах квалифицированной рабочей силы, а не из отвлеченной идеи о наделенном способностью к труду человеке как факторе экономического прогресса.

Очень интересны соображения Монкретьена о необходимости рациональной организации труда в мануфактурах с максимальным использованием каждого отдельного рабочего. Он делает любопытное наблюдение: французские рабочие от природы очень способны, «но есть у них недостаток — точнее его было бы назвать нашим (Монкретьен имеет в виду предпринимателей, — А.Л.) недостатком, ибо мы не умеем распознавать их способностей, — они не соблюдают в своей работе надлежащего порядка (ils ne procèdent pas en leurs travaux avec trop bon ordre), и это несомненно сильно мешает проявиться их природным наклонностям».[186] Выходом из затруднения Монкретьен считает устройство — с королевского разрешения и, разумеется, с предоставлением всяких полезных и почетных привилегий — в различных провинциях многих мануфактур из числа изготовляющих наиболее распространенные изделия. Руководство ими надо поручить людям способным и опытным для того, чтобы они с толком распределяли труд между рабочими, согласно их природным или приобретенным способностям. Результатом будет прекрасное мастерство рабочего.[187] Более чем вероятно, что и это предложение навеяно наблюдениями над организацией труда в голландских мануфактурах, где в то время уже применялось развитое разделение труда на частичные операции.

Очень желательным считает Монкретьен покровительство людям, могущим принести пользу в мануфактурах: «Если вы, ваши величества, пожелаете помочь людям изобретательным (beaux esprits) и, протянув им руку, извлечь их из народной толщи (lа foule du peuple), где из-за печальных условий они ныне скрыты, вы таким путем откроете тысячи живительных источников прибыли, пользы и славы».[188] Но усовершенствования надо оберегать от иностранцев, ибо заботиться следует в первую очередь о своих гражданах. В этом отношении французам не мешает позаимствовать кое-что из английских обычаев. Необходимо урезать права и привилегии прибывающих во Францию иностранцев. Исключения можно делать лишь для тех, кто обучит французов какому-либо прибыльному производству.

Затем Монкретьен приступает к центральной части главы о мануфактурах и перечисляет различные отрасли производства. По мнению Рюдлова, он здесь указывает путь к развитию национальной промышленности, делая главный упор на металлургию и металлообработку (forge), что и дает основание считать его проницательным автором «плана индустриализации». Это мнение Рюдлова является модернизацией не только потому, что металлообработке, этой якобы тяжелой индустрии начала XVII в., приписано значение, которого она на деле вовсе тогда не имела, но и вследствие того, что увлеченный своей идеей Рюдлов не заметил многих вещей. Почему Монкретьен начинает на деле с сельского хозяйства, а не с металлообработки? Почему вслед за ней он ставит сразу же… производство шляп и шапок? Почему затем располагает прочие отрасли в таком порядке: производство полотна, шерстяных тканей, шелковых тканей, кожевенных изделий, книгопечатание, стекольная промышленность? Эта иерархия кажется странной, в особенности если считать ее «планом индустриализации». На деле она по-своему логична, будучи основана главным образом на градации полезности и прибыльности для государства и мануфактуристов отдельных отраслей.[189] Нельзя забывать и о главной цели автора — привлечь внимание правительства к необходимости активно воздействовать на экономику страны в желательном для предпринимателей направлении.

Именно поэтому Монкретьен и начинает с сельского хозяйства, поставляющего средства к жизни и сырье для производства. Для Франции сельское хозяйство имеет первостепенное значение и является источником всего богатства. Между тем оно находится в плохом состоянии и ему грозят еще худшие бедствия, если не принять немедленных мер. Землевладельцы не ведут сами своего хозяйства; в погоне за прибыльными должностями они предпочитают сдавать землю в аренду. Она обрабатывается плохо, так как арендаторы стремятся поскорее выжать из нее как можно больше. Крестьяне очень бедны, не имеют по большей части собственной земли, работают на других. Понятно, что у них нет охоты старательно трудиться, земля истощается и зарастает сорняками. А ведь они главные кормильцы всей страны, они же платят и основную массу налогов. Их деньгами оплачиваются армия, гарнизоны, боеприпасы, их деньги наполняют казначейство. Крестьян надо поддержать и не отягощать. Государь, оберегающий их от чрезмерных тягот, действует к своей же выгоде: крестьяне — подножие государства, и если оно поколеблется, от этого пострадает как его глава, так и другие члены.[190]

Анализ Монкретьена глубже и острее, чем суждения его современников. В 1614 г. предвиделся созыв Генеральных Штатов. Многие публицисты призывали снизить налоги и облегчить положение крестьян, указывая на могущие произойти беспорядки. Эти призывы были повторены депутатами на заседаниях Штатов.[191] Но никто из них не указал на иные причины бедности крестьян, кроме высоких налогов. Монкретьен же увидел больше — небрежение землевладельцев-дворян, экспроприацию крестьян, истощение почвы. Вместе с тем и он не предложил иного способа, кроме того, который предлагался буквально всеми и был единственно возможным в тех условиях, — снижения налогов.

Но если по части методов улучшения сельского хозяйства Монкретьен не отличался от своих современников, то в отношении промышленности он, оперируя в близкой себе сфере, проявил несравненно больше изобретательности.

Начиная об этом речь, он, как и всякий меркантилист, особо напирает на необходимость производить все в пределах родной страны, чтобы ни в чем ни от кого не зависеть.[192] Затем он заводит разговор о металлообработке. Он воспевает ей самую поэтичную хвалу, на которую только способно его пылкое и образное воображение: «Это искусство[193] всех искусств и их основание… наилучшее поле для изобретений…, двигатель и орган движения (le mouvant et l'organe de mouvement)».[194] К нему надо проявить особое внимание: оно доставляет оружие, заставляющее трепетать врагов короля.

Более 500 тысяч французов живут этим ремеслом («как саламандры в огне»), и, кроме того, оно применяется и во многих других ремеслах. Соседи (Англия, Голландия, Фландрия) в свое время через эмигрантов-гугенотов[195] многое заимствовали из Франции по части изготовления оружия, замков, ножей и т. д. Пока еще они не превзошли своих учителей. Германия славится своими металлическими изделиями, но французские им не уступают.

Итак, казалось бы, положение этой отрасли промышленности хорошее. Нет, отвечает автор, сейчас оно плохое, но должно стать хорошим. Надо устранить иностранцев и помочь французам взять целиком в свои руки все производство изделий из железа и стали. Незачем допускать ввоз во Францию скобяных товаров. Он разоряет тысячи людей в городах и в целых провинциях, занятых их изготовлением.

Огромный вред наносит ввоз из Германии и Лотарингии кос и серпов. Сам по себе товар этот во Франции очень нужный, но беда в том, что отечественные косы и серпы стоят вдвое дороже импортных. По бедности своей крестьяне кидаются на дешевку и покупают привозные орудия, хотя те плохи по качеству, и вот «несутся над полями жалобы работников, обманутых в своих покупках». Сделаны эти косы так, что не разберешь, железные они или стальные; продают их не в городах[196], а на рынках в селах и деревнях (порой большими партиями, по 100 тысяч штук) и затем развозят по всем провинциям. Более 800 тыс. ливров утекает ежегодно за границу в уплату лишь за косы и серпы, а французские мастера остаются без работы. Кроме того, во Франции предприниматели не вводят технических усовершенствований и машин (engins), ускоряющих и улучшающих производство металлических изделий, ибо не уверены в сбыте больших партий товаров. Между тем, если бы нашелся хоть один такой опытный и смелый человек, многие последовали бы его примеру.[197]

Напомним, что Монкретьен сам был владельцем железоделательной мануфактуры и, надо полагать, компетентность его была в этом вопросе значительной. Поэтому его наблюдения и жалобы представляют, на наш взгляд, значительный интерес. Во-первых, они вполне доказательно опровергают мнение (о котором упоминалось выше), будто французские крестьяне крайне мало покупали металлических изделий и даже орудий, предпочитая по бедности обходиться деревянными. Во-вторых, Монкретьен точно вскрывает причину ввоза кос и серпов: худшие по качеству, они были дешевле отечественных и, кроме того, сильно подешевели после того, как голландцы стали ввозить их морем и снизили, следовательно, транспортные расходы. Французские же косы и серпы дороги потому, что хороши по качеству, которое не разрешается снижать под страхом запрета продажи (decry). Наконец, очень существенно, что Монкретьен рисует не статическую картину; он описывает начавшийся сравнительно недавно упадок французской железоделательной мануфактуры в результате импорта голландцами (отметим этот факт!) морем на своих кораблях немецких и лотарингских изделий. Дешевизна импортной неконтролируемой и потому плохой продукции душила[198] отечественное высококачественное производство.

Предлагаемый Монкретьеном способ возрождения отечественной металлообработки не заключает в себе простого запрета импорта. Он просит отменить контроль над качеством изделий; тогда французские косы будут столь же дешевы, как немецкие, и в то же время они все-таки будут лучше их. Они сами завоюют себе рынок и вытеснят импортные; уверенность в возможности беспрепятственного сбыта позволит восстановить прежние мануфактуры и насытить рынок их продукцией, а сбыт в мануфактурном производстве главным образом и принимается в расчет. «Дешевизна создается изобилием, а оно проистекает из труда многих (людей); если же товары находят хороший сбыт, то в таком труде многих не может быть недостатка».[199]

Франция тем более может позволить себе такую меру, что для своих мануфактур у нее есть в изобилии сырье, подходящие места с лесами и водами и умелые рабочие. Больше того, если иностранные изделия исчезнут с французского рынка, то начнется наплыв во Францию иностранных рабочих (им дома будет нечего делать), от которых многому можно поучиться. Их надо привлечь и принять, «ибо в стране никогда не может быть избытка рабочих», наоборот, государство страдает от их нехватки.[200]

Этот план Монкретьена очень показателен. Вытеснение с внутреннего рынка иностранных конкурентов дало бы мануфактуристам не только монополию сбыта во Франции, но и снабдило бы их высококвалифицированными рабочими в готовом, так сказать, виде. Труд этих иностранцев снизил бы в свою очередь издержки производства (высокая квалификация — углубление разделения труда — удешевление продукции) и позволил бы его расширять. Мы видели, что связь этих явлений была Монкретьену вполне ясна и он справедливо усматривал в них возможности лучшего и более быстрого развития мануфактурного производства. Очень интересно и то обстоятельство, что Монкретьен просит у правительства совсем немного. В данном случае он просит лишь отмены контроля за качеством. Вот один из многих примеров стеснительности для мануфактуристов старинной регламентации в области производства изделий для внутреннего рынка, которая лишала их главного условия для победы: равенства шансов в конкуренции их товаров с импортными.

Подведем теперь итоги по вопросу об этой «тяжелой промышленности XVII в.». Как мы видели, автор еще очень далек от каких бы то ни было планов «индустриализации», хотя он и понимает важную роль металлургии и производства металлических изделий для всех отраслей промышленности (но это, надо полагать, понимали задолго до него). Для нас его соображения вдвойне интересны. Его острый глаз, наметанный, возможно, на образцах более развитой голландской мануфактуры, особенно отчетливо видел не только отсталость французской практики, но и способ изживания этой отсталости чисто экономическим путем. Кроме того, приводимые им данные являются бесспорным доказательством отрицательного воздействия голландской торговли и промышленности на развитие французского мануфактурного производства. Острое торгово-промышленное (а не просто торговое, как, например, в свое время между Генуей и Венецией) соперничество уже становилось тогда нормой в отношениях между странами, вступившими на путь капиталистического развития.

Раздел о текстильной промышленности Монкретьен неспроста начинает с изготовления войлочных шляп и шапок из бобрового и заячьего меха. Дело в том, что в этой отрасли у французов нет конкурентов: «она полностью и целиком осталась в наших руках». Она самая благополучная (далее Монкретьен располагает прочие отрасли, главным образом по степени убывания благополучия). Чем это объясняется? «Слишком уж часто наши головы меняют свою форму; при подобном непостоянстве иностранцы не смогли бы извлечь барыш из своих товаров». Иными словами, капризы французской моды (которую, кстати сказать, французы уже начали в ту пору прививать другим нациям) сохраняют монополию внутреннего рынка для этих изделий, а он все более и более расширяется, ибо «ныне любой купец одет словно дворянин».[201] Однако — тут автор все же выступает в роли просителя — необходимы меры по контролю над качеством ввозимой фламандцами испанской шерсти, которая полна жира, песка и камней.

Производство полотен Монкретьен считает самой распространенной во Франции отраслью промышленности, дающей заработок множеству людей — мужчинам, женщинам, детям. В этом деле Франция оставила далеко позади всех конкурентов на внешнем рынке, именно благодаря высокому качеству своих полотен. Хотя голландцы и подделывают свои полотна и холсты под французские (маркируя их французскими марками), все равно те не выдерживают сравнения, так как французские полотна отбелены в пресной воде, голландские же — в полусоленой. Особенно важен и прибылен экспорт французских холстов в Испанию. Испанские корабли оснащены французскими, а не голландскими, фламандскими или немецкими парусами.

Беда, однако, в том, что в самое нутро этой важной и выгодной промышленности проникли голландцы. Они завели во Франции свои мануфактуры, где отбеливают ввезенные из Голландии полотна и куда привлекают при помощи большего заработка французских мастеров. Они же скупают и неотбеленные ткани.[202] Голландцев необходимо выгнать, а продажу и вывоз полотен и холстов сделать монополией французов. Иными словами, от короля требуются очень серьезные меры, и снова они направлены против голландцев!

В худшем состоянии находится ранее процветавшее французское сукноделие. Распространено оно по всей стране, и повсюду есть для него хорошее по качеству сырье. Но французское мастерство сукноделия перестало быть секретом. Кому неизвестно, что через французских эмигрантов им овладели англичане и что ныне в английских мануфактурах звучит французская речь. Французский рынок наводнен английскими сукнами, по большей части плохими по качеству сырья, по своей выработке (садятся от дождя) и по окраске (окрашены запрещенным во Франции индиго, а не вайдой). Правда, спрос на сукна вообще сильно упал из-за того, что гораздо больше стали носить шелковую одежду. Все же необходимо поддержать французское сукноделие, в нем занято множество людей. Правительство должно запретить ввоз английских товаров, как это уже сделали фламандцы, Гамбург и т. д.[203]

Шелководство и изготовление шелковых тканей (атласа, бархата, парчи, тафты и т. п.) и чулок Монкретьен оценивает как очень выгодное и имеющее во Франции хорошие перспективы. Своего шелка получают столько, что его должно было бы хватить, да и ткани умеют делать. К чему уплачивать массу денег за импортные шелковые ткани и чулки (только лишь за чулки уплачивается ежегодно около 3 млн ливров)? Король должен или запретить излишества в шелковой одежде, или настолько увеличить производство шелковых тканей во Франции, чтобы они полностью покрывали спрос.[204]

Этот пункт интересен во многих отношениях. Несомненно, что во Франции в ту пору спрос на шелковые ткани и разного рода изделия (чулки, ленты, шелковые кружева и т. п.), уже прочно вошедшие в обиход не только дворянства, но и богатых и зажиточных слоев горожан, значительно превышал возможности отечественной промышленности. Усилия Генриха IV, Сюлли и Оливье де Серра хотя и принесли известные плоды, не устранили, однако, главного недостатка — нехватки сырья. Характерно, что Монкретьен даже не заикается о запрещении импорта шелковых тканей. Мера, которую он требовал в применении к английскому сукну, здесь, очевидно, непригодна. Вероятно, он помнил о провале попыток Генриха IV запретить этот импорт. Навряд ли он верил и в эффективность указов против роскоши. Главная причина, надо полагать, заключалась в том, что французская шелковая промышленность действительно была еще не развита из-за недостатка сырья, и развивать ее можно было преимущественно в этом направлении, т. е. добывая в больших размерах дешевый шелк-сырец. Перспективность данной отрасли определялась (как известно, эти предположения со временем полностью оправдались) наличием давно появившегося и все время расширявшегося спроса на внутреннем рынке, а известное уже за пределами Франции искусство французских мастеров обеспечивало широкую экспансию также и на внешнем рынке.

По отношению к английской бумазее, фламандскому камлоту и другим легким тканям Монкретьен ограничивается замечанием, что все они делаются по образцу французских и хуже их по качеству; чтобы продать у себя дома свои ткани, англичане даже выдают их за французские. Ввоз их во Францию мешает развитию отечественной промышленности. Ныне у лучших в мире французских портных появились конкуренты и притом в самой Франции. Шотландские и фламандские мастера усвоили французские моды и работают со своими земляками в крупнейших городах страны.

Страдает и кожевенное производство, хотя ранее оно принадлежало к числу самых прибыльных, поскольку не менее трех четвертей населения носит кожаную обувь (прочие — деревянную и веревочную). Отечественного сырья не хватает, и кожи привозятся из Берберии, с островов Зеленого мыса и т. д. Не хватает и своих мастеров, приходится терпеть фламандцев. Ухудшается обработка кожи и качество обуви; с этими злоупотреблениями необходимо бороться.[205]

Переходя к «благородному искусству книгопечатания», Монкретьен снова попадает в знакомую сферу — теперь уже как издавший свои труды писатель — и посвящает этому искусству много внимания по причине его большой выгодности и чрезвычайного распространения. Правда, теперь оно имеется во всех странах и поэтому не может давать таких высоких прибылей, как раньше, когда его знали лишь немногие народы, вывозившие за границу свои книги. Кроме того, и спрос ныне не тот: появилось много библиотек, а книги — товар прочный и не изнашиваются, как одежда. И все же при умении и в этом деле можно заработать много денег; пример тому — фламандцы, у которых на прибыль очень тонкий нюх.

Метод извлечения фламандцами высоких прибылей из книгопечатания Монкретьен описывает очень выразительно, и мы приведем его слова, ибо они дают основания судить о разнице между фламандскими и французскими типографиями, а тем самым и об уровне развития французского книгопечатания в ту пору.

Во многих городах Фландрии имеется множество типографий, «где местные бедняки работают за низкую плату и где наборщиков с оплатой в 15 сентов (сент — 1/100 гульдена, — А.Л.) в день заставляют делать больше, чем французы делают за 25. Благодаря такой повышенной выработке (tasche augmentée), они (т. е. книгоиздатели, — А.Л.) продают свои книги почти вдвое дешевле, чем могут сделать наши, и посылают к нам много книг, предназначенных для самого широкого распространения и, следовательно, скорее всего раскупающихся. Этим способом они отнимают у наших печатников и книгопродавцев (по мнению которых, лучшие книги не те, что хорошо напечатаны, а те, что продаются поскорее и повыгоднее) поле деятельности и даже ту ничтожную прибыль, которой они ранее пользовались».[206]

Импорт иностранных книг надо запретить и тем самым поддержать отечественное книгопечатание, в котором занято 50 тысяч человек, тем более что по своему содержанию ввозимые книги способствуют порче нравов и отвращают людей от повиновения законным властям. Привилегии на первоиздания должны даваться не более чем на 4–6 лет; после этого срока все издатели должны пользоваться равными правами при издании и продаже книг. Следует также запретить экспорт французской бумаги и французских шрифтов. Тогда иностранцы вынуждены будут или печатать свои издания во французских типографиях, или же покупать французские книги. Ныне они печатают вредные книги на французской бумаге и французскими шрифтами и торгуют ими во Франции; дело даже дошло до того, что некоторые англичане приобрели во Франции бумажные мельницы и обрабатывают на них английское тряпье.[207]

Итак, ни обилие хорошей бумаги, ни наличие такого ценного оборудования, как типографские шрифты, ни многочисленность типографий и искусных мастеров не спасли французское книгопечатание в начале XVII в. от неспособности конкурировать с фламандским — и притом по чисто экономическим причинам. Дешевизна импортных книг (они стоили почти вдвое дешевле!) в первую очередь определялась более высокой производительностью фламандских типографий с их более дробным разделением труда, в силу чего на многие частичные операции можно было ставить менее квалифицированных или неквалифицированных рабочих с низкой оплатой. Затем фламандские печатники удовлетворяли широкий спрос, книги их (речь идет главным образом о молитвенниках, публицистике и т. п.) выходили большими тиражами и быстро раскупались по причине своей дешевизны и отсутствия цензуры.

Благодаря искусству проживающих во Франции итальянских мастеров-стекольщиков и превосходному качеству сырья в дворянских поместьях процветает изготовление стекол, стеклянной и хрустальной посуды.[208] Эту отрасль надо поощрять и поддерживать дворянскую монополию, не раздавая новых привилегии.[209]

Завершив свой обзор отраслей мануфактурного производства,[210] Монкретьен переходит к выводам, которые надлежит сделать из обрисованного им положения.[211] Необходимость развивать промышленность представляется ему несомненной. Богатство страны основано именно на промышленности, она начало и конец всего (premier vivant et dernier mourant).[212] Государь может быть спокоен лишь в том случае, если все подданные имеют средства к существованию, а дает это промышленность. В противном случае неизбежны опасные народные волнения.

Какие же меры надо принять к тому, чтобы из мелких поселков выросли большие богатые города, которыми изобилуют Голландия, Зеландия и Фризия? Надо обучать рабочих, ибо искусные мастера крайне необходимы. Надо искоренить праздность и привлечь мануфактуристов, указав им пути получения прибылей и почетных привилегий. В этих мерах сочетаются интересы частных лиц и общее благо. Надо учредить школы для детей бедняков и учить их там ремеслам. Необходимо обучать также и женщин, ибо и они должны работать. В Голландии детей бродяг и нищих помещают в особые закрытые приюты, девочек и мальчиков отдельно, и обучают разным мануфактурным работам. Когда они вырастают, их женят и выдают замуж (между собой!) и они работают в тех же приютах, но уже за плату. Такие приюты устроили бы и французские мануфактуристы, если бы знали, что продукции их предприятий обеспечен сбыт в итоге запрещения импорта иностранных товаров.[213] Злостных бродяг и нищих надо суровейшими мерами принуждать к самому тяжелому труду в исправительных работных домах.

Мысль Монкретьена вполне ясна и вытекает из потребности иметь на мануфактурах обученных рабочих, а также из стремления использовать женский и детский труд. Однако траты на профессиональное обучение он возлагает на правительство. Мануфактуристы согласны нести связанные с этим издержки лишь в том случае, когда детский приют превращается в своего рода мануфактуру и обученные в нем дети прикрепляются к ней до скончания своих дней.

Следующим пунктом является необходимость удешевления мануфактурной продукции. Почему голландцы имеют возможность продавать свои товары столь дешево? «Там самые тонкие умы, самые богатые и удачливые люди считают почетным делом изыскание полезных и пригодных усовершенствований, при помощи которых можно быстрее и легче производить наиболее необходимые и широко распространенные изделия. От этого они получают богатые плоды, ибо благодаря машинам и механическим орудиям облегчается труд человека и, следовательно, уменьшаются издержки производства (frais de la besogne). Еще в большей степени, чем обилие и искусство рабочих, это дает им (т. е. голландцам, — А.Л.) возможность продавать нам товары по столь низкой цене, тем более что теперь, когда они овладели нашим рынком, они стремятся не столько к хорошему качеству, сколько к большому количеству товаров и употребляют свое старание на то, чтобы их получше приукрасить (farder) — дабы прибыльнее продать, — а не на то, чтобы сделать их действительно хорошо».[214]

Затем следует вывод о необходимости принять меры против возможного перепроизводства, ибо оно снижает прибыли. Дабы избежать неудобств, проистекающих как из нехватки товаров, так и из их чрезмерного обилия, правительство должно разыскать средства для установления разумного равновесия между тем и другим.

Последний и важнейший, с точки зрения автора, вывод — насущнейшая необходимость протекционизма. Первым и самым важным условием расцвета отечественной мануфактуры является запрет ввоза иностранных изделий. На этом запрете основано процветание Англии и Фландрии.[215] Для государства нет ничего прибыльнее богатой и разнообразной промышленности, удовлетворяющей все потребности. По отношению к ней у государя такие же задачи, как у архитектора по отношению к строящемуся зданию.[216] Недаром в Голландии правительство приходит на помощь частным предпринимателям (la main publique aide à la particulière) и учреждает новые мануфактуры.[217] «Смелей, ваши величества, — заключает Монкретьен, — осуществите сие славное деяние!».[218]

Этот призыв к смелости не случаен. Если для обучения рабочих, введения технических усовершенствований, избежания перепроизводства и предоставления субсидий достаточно доброй воли со стороны правительства и его распоряжений, то для осуществления последовательного протекционизма необходима была именно смелость и притом в самой трудной в ту пору для Франции сфере — в международных отношениях. Монкретьен это прекрасно понимал, и, чтобы увидеть свои просьбы о протекционизме реализованными, он высказал ряд соображений дипломатического порядка.

Хотя в пору написания трактата, т. е. в 1614 г., гражданские войны 1610-х годов еще только вступали в свой первый этап и трудно было предвидеть все их перипетии, а перспектива созыва Генеральных Штатов внушала много надежд на мирное урегулирование начавшегося конфликта и на проведение реформ, тем не менее международная обстановка в Западной Европе, сложившаяся после смерти Генриха IV, была достаточно ясной. Свои советы королю Монкретьен давал с учетом того, что они должны встретить серьезные возражения со стороны французских министров, проводивших очень осторожную внешнюю политику.

Торговые договоры, заключенные Генрихом IV с Англией, Испанией, Голландией, предоставляли французским купцам равные права. Но после смерти короля в 1610 г. они стали непрерывно нарушаться в ущерб Франции. Правительство предпочитало терпеть этот урон и не заявляло решительных протестов, ибо в период ослабления центральной власти и нарастания гражданской смуты оно было крайне заинтересовано хотя бы в пассивной поддержке правительств как раз тех стран — Англии, Испании, Голландии, — с которыми ему надлежало бы ссориться, если бы оно встало на путь систематической защиты своих купцов и промышленников. Этой заинтересованностью Франции в поддержании политических союзов беззастенчиво пользовались ее соседи, чтобы создать благоприятные условия для своей торговли. Вопреки действовавшим торговым договорам они повышали ввозные пошлины на французские товары и всякими другими способами ставили приезжавших к ним французских купцов в неравноправное положение. О том, как свободно действовали иностранные купцы в самой Франции, уже было сказано.

Поэтому Монкретьен задает два основных вопроса: следует ли требовать от соседних стран точного выполнения договоров? Если Франция обладает всем необходимым, нужна ли ей вообще внешняя торговля?[219] Отвечая утвердительно на первый вопрос, он тем самым оказывается вынужденным очень подробно мотивировать свое мнение о необходимости развитой внешней торговли.

Монкретьен доказывает это, исходя как из нужд государства в деньгах, так и из исторического и современного ему опыта, что придает его доказательствам двоякий интерес: в плане развития теории меркантилизма, с одной стороны, в плане истории французской экономики XVI — начала XVII в. в тесной связи с мировой экономикой (с учетом, разумеется, всей ограниченности подобного термина для того времени) — с другой. Последнее обстоятельство представляется нам особенно важным, наглядно показывая категорическую необходимость изучения экономического развития любой европейской страны начиная с XVI в. (частично уже с XIII в.) не как замкнутого целого, а как части большого и тесно связанного между собой комплекса стран Европы.[220]

Точного выполнения торговых договоров Монкретьен предлагает добиваться, не обостряя отношений с союзниками, в которых Франция заинтересована. Надо стоять на почве закона, т. е. пунктов договоров, и стремиться к тому, чтобы купцы всех стран были равны в своих правах.[221] В торговле не должно быть монополий.[222] Между тем французские купцы поставлены в некоторых странах в крайне трудные условия.

Англия систематически повышает ввозные пошлины на французские товары и даже вовсе запрещает импорт некоторых из них, запрещая также вывозить свое сырье. Французские купцы подвергаются там всяческому унижению. Монкретьен приводит следующий — по его словам, типичный — диалог между французским и английским купцами. Француз спрашивает: «Почему с нами так обращаются?» — «Потому, что вы иностранцы». — «Но с вами во Франции так не обращаются». — «Если вы поступаете неразумно, должны ли и мы быть дураками?».[223]

Монкретьен считает необходимым повысить вывозные пошлины на экспортируемые в Англию французские товары (зерно, вина, бумагу, фрукты и различные изделия) и поставить английских купцов во Франции в такие же условия, в каких находятся французские купцы в Англии.[224] Такие энергичные меры продиктованы, надо полагать (это явствует из дальнейшего), тем, что Англия не является непосредственным соседом, что она очень дорожит французскими высококачественными винами, пшеницей, бумагой, предметами роскоши и т. д. и, наконец, тем, что политический союз с ней не столь важен, как союзы с другими странами.

С Голландией дело обстоит иначе. Франция сделала для нее так много — и притом совсем недавно,[225] — что они не должны плохо обращаться с французскими купцами, тем более что те ввозят в Голландию лишь вино, а вывозят полотно, саржу, камлоты, мыло, масло, сыр. У голландцев надо учиться, в этом заключается наибольшая польза, которую французы могут извлечь из сношений с ними. Голландцы любят Францию, очень ей обязаны и будут рады помочь французам.[226] Из этих суждений автора можно сделать вывод, что, по его мнению, правительство имело возможность урезать права голландцев в их пока еще бесконтрольной деятельности внутри Франции. Оно должно придерживаться принципа: права иностранных купцов во Франции не могут превышать прав французских купцов.

Последних надо защищать и в Испании. Испанские купцы свободно торгуют во Франции и свободно разъезжают по всей стране, а французам прямая торговля с испанскими колониями в Америке запрещена. Испанское правительство получает огромные доходы от обложения торговли, которую ведут с Америкой прочие страны, в особенности Франция, на долю которой приходится наибольшая часть вывозимых туда мануфактурных изделий и продовольствия. Французские купцы уплачивают в Испании непомерные пошлины (в среднем до 40 % стоимости товаров, за исключением зерна), в то время как испанцы (и прочие иностранцы) платят во Франции не более 2,5 %. Испанцы захватывают французские суда, направляющиеся в Америку, убивают французских колонистов и т. д. Необходимо уравнять права французских и испанских купцов.[227] Это пожелание также могло считаться исполнимым, поскольку Франция только что (в 1612 г.) заключила с Испанией политический союз и, следовательно, могла добиваться от нее уступок.

Таким образом, по мнению Монкретьена, международная обстановка в 1614 г. позволяла французскому правительству вести достаточно авторитетную протекционистскую политику и восстановить попранное соседями равноправное положение французских купцов.

В тот момент эти суждения были в значительной мере обоснованы. Но дальнейшие события сделали подобную политику — действительно очень нужную для развития французской экономики — временно неосуществимой. Провал реформ на Генеральных Штатах, разгул междоусобицы в 1615–1620 гг., военные кампании против гугенотов в 1620–1629 гг., словом, крайне неустойчивая политическая ситуация внутри страны и разгоравшаяся (пока что за ее пределами) Тридцатилетняя война не дали правительству возможности ни широко субсидировать мануфактуристов, ни предъявлять союзникам (Испания еще продолжала числиться в их числе) требования об изменении таможенных тарифов. Но как только в 1626 г. наметилось некоторое улучшение (оказавшееся всего-навсего краткой передышкой), Ришелье сразу же предпринял многие меры.[228]

Доказав правительству не только необходимость, но и возможность протекционизма, Монкретьен переходит к обсуждению значения внешней торговли. Внутренняя торговля очень полезна и необходима для нормальной жизни страны, но выгодна — хотя и сопряжена с риском — лишь торговля внешняя. Она является наилучшим и наибыстрейшим способом обогащения, а богатство содействует мощи и славе государства. Она доставляет деньги, «а мы ныне живем золотом и серебром, они удовлетворяют потребности всех людей. Деньги — главный нерв войны... извлекаются они из налогов, уплачиваемых с торговли».[229] Поэтому купцы для государства необходимы и полезны. Они, правда, больше заботятся о своих прибылях, чем об общественных интересах, но это понятно и допустимо: без жажды прибыли они не стали бы подвергать себя риску на море и на суше. Нельзя из-за этого выкидывать их из числа почтенных граждан, словно каких-то илотов.[230] Надо установить пределы прибыли; честная прибыль в торговле столь же законна, как в любом другом занятии. В Италии купцы занимают первое место, их очень уважают в Англии, в Голландии они во всем главенствуют. Вообще Голландия — прекрасный пример того, как торговля может обогатить страну. С какой быстротой эта маленькая страна овладела торговлей во всем мире! Голландцы соединяют трудолюбие французов и присущее — англичанам умение руководить хозяйством (ménagerie).[231]

Франция может и должна последовать примеру Голландии, тем более что это будет не чем-то новым, а всего лишь восстановлением прежнего положения вещей.

Таким образом, ход рассуждения приводит автора к необходимости сделать краткий экскурс в историю внешней торговли Франции в XVI в. и рассмотреть причины ее упадка во втором десятилетии XVII в. Все эти данные представляют значительный интерес для экономической истории Франции и для проблемы соотношения европейских стран на мировом рынке в начале XVII в.

До своих открытий Испания и Португалия были бедны. Теперь они богаты золотом и серебром и в состоянии удовлетворить свою потребность в зерне, покупая его у Франции, которая таким путем получает много драгоценных металлов. Но главная причина былой выгодности французской торговли на Пиренейском полуострове была в том, что в первой половине XVI в. (начиная с правления Людовика XII) французские купцы сами свободно продавали свои товары в испанских и португальских портах и сами вывозили оттуда золото и пряности. Фактически они имели монополию на торговлю с Америкой через Испанию (в обоих направлениях); Голландия и Англия были в ту пору неспособны узурпировать их права. При Генрихе II эта монополия обусловила чрезвычайный расцвет франко-испанской и франко-американской торговли. Никто не мешал французам, их торговые связи были удачно и прочно установлены, они свободно плавали по морям и получали большие прибыли. Наступившие затем во Франции гражданские войны нанесли большой ущерб торговле, но даже и в это время предпринимались длительные и довольно удачные плавания. Однако в целом междоусобица страшно разорила страну и подкосила торговлю — ведь от войн в первую очередь страдают купцы. Тем временем Англия и Голландия набирали силу, и по окончании их войн с Испанией (в чем большая заслуга именно Генриха IV, примирившего Испанию с Англией, а затем и с Голландией) они начали вытеснять французов с испанского и американского рынков. При жизни короля это еще не ощущалось отчетливо, и Франция, как и в былые мирные времена, наполняла Испанию зерном, полотнами, сукнами, скобяными и другими изделиями. После смерти Генриха IV положение сильно ухудшилось, и интересы французских купцов были ущемлены. Кроме высоких ввозных пошлин (о чем была речь), они теряли на том, что испанские купцы сами привозили во Францию американские товары (кожи, имбирь, красители) и продавали их дешевле, чем это делали французские купцы, привозящие их из Испании, ибо не платили взимаемой с тех 10 %-й пошлины; при таких же благоприятных обстоятельствах они закупали во Франции полотна. Благодаря этому они зарабатывали на французских товарах, идущих в Америку, на 23–25 % больше, чем французские купцы.[232]

Еще больший ущерб наносили повсюду французам англичане и голландцы, экспорт которых сильно возрос. В XVI в. ни в Турции, ни в Берберии англичан не было, и марсельцы доставляли англичанам восточные товары. Теперь у них там действуют свои торговые компании, и английский посол в Константинополе оспаривает у французского привилегию торговли с Левантом.[233] В Средиземноморье появились также и голландцы, которым стоит только где-нибудь показаться, как они захватывают все в свои руки и вытесняют французов. Причиной тому — дешевизна их товаров, в особенности на первых порах, когда они хотят завладеть торговлей и продают чуть ли не вдвое дешевле, даже себе в убыток. Происходит это потому, что из-за правильного использования работников (par l'exact employ de leurs hommes) они производят множество всевозможных товаров и, кроме того, наибольшую прибыль они извлекают из фрахта своих бесчисленных кораблей.

Голландцы вытеснили французскую торговлю из Сенегала и Гвинеи, появились уже и в Канаде. Они переманивали на свои корабли опытных французских капитанов. Из-за голландцев французы уже почти потеряли прибыльную ловлю сельдей в океане, а те на ней разбогатели. За французскими рыбаками еще сохраняется очень выгодная ловля трески, которой заняты 600 судов и 15–20 тысяч нормандских и бретонских рыбаков. На ней купцы получают до 30–50 % прибыли, и ее обязательно надо удержать за Францией.[234]

Нарисованная Монкретьеном картина подъема французской торговли и промышленности до середины 1550-х годов, затем упадка до начала XVII в., нового большого подъема в 1600–1610 гг. и нового упадка после 1610 г. совпадает в главном и во многих деталях с данными, полученными из других источников. Никто из современников не проник так глубоко в смысл этих перемен.[235] Разумеется, от Монкретьена ускользнули многие явления и их скрытое значение, ибо самый проницательный человек того времени не мог разгадать законов складывавшегося капиталистического производства.[236] Тем не менее главные выводы, вытекающие из его рассуждений, верны: 1) французская внешняя торговля, процветавшая в первой половине XVI в., пришла затем в упадок, главным образом из-за междоусобных войн во Франции; с наступлением мира она возродилась, но теперь ей мешают конкуренты; 2) французские купцы проигрывают в конкуренции с голландскими (отчасти уже и английскими) соперниками по причине сравнительной дороговизны своих товаров; 3) из-за ослабления центральной власти во Франции и обусловленного этим обстоятельством падения международного престижа французского правительства купцы оказались в неравноправном положении на всех внешних рынках (выше было сказано о том, что и на внутреннем рынке дело обстояло так же); 4) сильное правительство может устранить эту помеху путем дипломатии и протекционистских мер, а удешевление продукции французских мануфактур должно быть достигнуто путем профессионального обучения, запрета импорта и т. д.; 5) наилучшим способом для развития внешней торговли, прекрасно зарекомендовавшим себя в Англии и Голландии, является организация крупных торговых компаний.[237]

Сам Монкретьен нигде не говорит о политических причинах торгового и промышленного процветания Голландии, хотя и знает отлично, что «купцы там главенствуют во всем» (характерно, что, упоминая неоднократно о громадных прибылях, извлекаемых голландцами из судоходства, он все же на первое место ставит голландскую промышленность, голландские мануфактуры).[238] Абсолютистская Англия является для него почти столь же прекрасным примером расцвета торговли и промышленности, достигнутого путем протекционистских мер Елизаветы Тюдор. В силу этого его изъявления верноподданнических чувств и надежд на правительство не производят впечатления фальши. Он, очевидно, искренне верил в возможность подобного же процветания экономики абсолютистской Франции, в случае если бы его предложения нашли благосклонное внимание и оказались реализованными.

В связи с этим он не скупился на советы и по многим другим вопросам. Большое внимание он уделил монетному обращению, налогам и колониальной экспансии.

Он подробно описал тяжелое расстройство монетного обращения во Франции, от которого очень страдала масса населения. Из Франции исчезали полноценные золотые и серебряные монеты, тайно вывозившиеся (несмотря на все запретительные меры и контроль на границах) иностранными купцами в Севилью, Лиссабон, Лондон, Амстердам и т. д. Нередко эти иностранцы получали деньги от французских купцов в качестве ссуд, так как те, не имея возможности вложить свои капиталы в торговлю, искали хотя бы такого их помещения.[239] Утечка полноценных монет сопровождалась ввозом из-за границы плохой монеты;[240] фламандцы держали во Франции для этой цели специальных менял и получали большие барыши (до 25 % в месяц, по словам Монкретьена). Страна была наводнена медной плохой монетой, а серебра и золота не хватало. Страдали все и особенно простой народ, которого это ввергало в отчаяние (un desespoir pour le peuple).[241]

Присущая Монкретьену патетическая манера изложения, легко и естественно переходящая порой в иронию и сарказм, достигает апогея именно на этих страницах. Он пишет о множестве трагических историй, вызванных расстройством в денежном обращении, и от имени народа умоляет правительство как можно скорее навести порядок. Необходимо запретить курс иностранных монет (кроме испанских), точно установить соотношение золота и серебра,[242] платежи оформлять только в счетной монете[243], выпустить хорошую разменную монету, энергичнее бороться с нарушителями, вывозящими французские монеты за границу, и вообще с контрабандистами и т. д.

Сведения о расстройстве монетного обращения очень ценны… Они добавляют много черт для обрисовки экономического упадка во Франции после 1610 г.: отлив капиталов из торговли и промышленности, тяжелое положение народных масс и т. д. В основе этого расстройства лежали две причины. Установленное при Генрихе IV хорошее качество французских золотых и серебряных монет, а также обилие во Франции такой же хорошей испанской монеты вызвали контрабандный вывоз их за границу, в результате чего страна оказалась наводненной иностранной монетой худшего качества и разменной неполноценной монетой. От этого страдало как население, так и государство. Это не было новым явлением. В XVI в. в Испании наблюдалось такое же «бегство» (fuite) полноценной монеты в другие страны, а сама Испания испытывала острый в ней недостаток,[244] нарушавший экономическую жизнь. Из трактата Монкретьена видно, что в его время Франции начинала грозить такая же участь. Она теряла некоторое количество поступавших в нее драгоценных металлов (в приведенном у Монкретьена примере эти потери оценены в 10 %) без всякого эквивалента, и часть денег уплывала без пользы. Вторая причина заключалась в том, что эти потери были обусловлены политической обстановкой в большей степени, чем экономической. Не защищенная эффективным протекционизмом (поскольку после 1610 г. торговые договоры нарушались в ущерб интересам французской торговли и промышленности) французская экономика страдала по всем линиям. Контрабандный вывоз хорошей монеты имел место и при Генрихе IV, но далеко не в тех размерах, как после смерти короля, когда иностранные купцы стали привольно чувствовать себя во Франции, а междоусобица чем дальше, тем больше нарушала нормальную жизнь страны.

Предлагаемые Монкретьеном в связи с этим меры нельзя рассматривать как самодовлеющие. Они могли принести пользу лишь в сочетании со всеми прочими протекционистскими мероприятиями.

Очень любопытны предложения Монкретьена по части налогового обложения. Для Франции эта тема имела особую остроту не только в финансовом, но и в социально-политическом плане и поэтому усиленно дебатировалась в связи с намеченным созывом Генеральных Штатов.[245] Следует сказать, что из всех проектов реформ проект Монкретьена отличается наибольшей радикальностью.

Он предлагает сделать подоходный налог основным, для чего нужно составлять раз в 5 лет имущественные кадастры на основании подаваемых деклараций о составе имущества и о доходах. Помимо того, что это распределение наиболее справедливо и меньше отяготит народ и, следовательно, укрепит социальную структуру общества,[246] оно принесет также большую пользу и в том отношении, что по кадастровым спискам можно будет получить точные сведения о численности населения, возрасте, положении и занятиях людей. Можно будет рассчитать, сколько человек следует навербовать в армию, послать в колонии и т. д. Правительство будет знать, сколько и каких товаров производится, какие из них и в каком количестве можно вывозить, какие отрасли поощрять и т. п.[247]

Монкретьен предлагает уничтожить откуп на соль и сделать внутреннюю торговлю солью столь же свободной, как любую другую (tirer le sel en liberté comme une autre marchandise).[248] Вместе с тем необходимо значительно поднять вывозные пошлины на соль, которой Франция снабжает многие страны и области.[249] Голландцы, например, извлекают большие барыши из торговли соленой сельдью именно потому, что они по дешевке берут соль во Франции. Прибыль от одной лишь свободной торговли внутри страны может достичь 10 млн ливров.[250]

Следует также значительно повысить с иностранцев вывозные пошлины на другие главные статьи французского экспорта: зерно, вино, сукна и полотна. Если даже в результате этой меры вывоз их сократится, вреда не будет — они подешевеют на внутреннем рынке, и народ будет доволен. Государство богато обилием не золота и серебра, а всех вещей, необходимых для жизни; у кого их больше, тот и богаче (qui plus en a, plus a de bien). Отметим это мнение! Автор добавляет, что во Франции стало ныне больше золота и серебра, чем в XV в., однако французы не стали от этого ни богаче, ни даже зажиточнее.

Увеличение вывозных пошлин тем необходимее, что в Голландии и Англии они уже увеличены для французских купцов; таким образом, эта мера не может вызвать возражений, она лишь восстановит утраченное равноправие. Кроме того, французское вино ценится за границей настолько высоко, что его все равно будут покупать и вывозить, равно как и соль, зерно и полотна. Чтобы иметь деньги, «которых во Франции не производят», экспорт необходим, но нельзя вывозить сырье и ввозить готовые изделия. Кроме того, вывоз зерна нужно строго регулировать, чтобы не лишать провинции продовольствия. В строгом контроле нуждается и внутренняя торговля.[251]

Последним предложением по части финансов является выкуп домена. Его надо именно выкупить (т. е. не просто отобрать), ибо государь не может пренебрегать интересами частных лиц и нарушать общественное доверие. Эти меры в ту пору предлагались очень многими, и Монкретьен в этом не оригинален. Выкуп домена занял впоследствии, на собрании нотаблей 1626 г., центральное место в предполагавшейся реформе финансов, и мы его подробно рассмотрим в соответствующей главе.[252]

В целом налоговая реформа Монкретьена очень показательна именно для торгово-промышленной буржуазии. Этот проект ликвидирует сословные налоговые привилегии, вводя подоходный налог со всего населения. Отмена откупа на соль и включение этого ценнейшего для жизни продукта в обычное товарное обращение означало в то же время и отмену особо тяжелого для народа соляного налога — габели. Государственные доходы предполагалось увеличить путем повышения вывозных пошлин с иностранных купцов, причем этому повышению подлежали также товары (зерно, вино, соль, полотна), без которых Голландия, Испания и другие страны были не в состоянии обойтись. Поэтому можно было не опасаться, что данная мера подкосит французский экспорт и лишит страну денег. Вывоз мог лишь несколько сократиться, но тогда эти товары подешевели бы внутри страны.

Чисто буржуазный характер проекта Монкретьена подчеркивается еще и тем, что автор ничего не изобрел из головы: он просто предлагал использовать опыт голландской республики. Он хотел ввести в феодальной Франции буржуазную налоговую систему и разрубить одним ударом гордиев узел неразрешимых противоречий между растущим бюджетом, абсолютистского государства и прогрессирующей бедностью основных масс налогоплательщиков, между угрожавшим имущим классам возмущением народа непомерно тяжелыми налогами и множеством сословных налоговых привилегий, между необходимостью для государства поддерживать доставлявшую в страну деньги внешнюю торговлю и высокими налогами на отечественную буржуазию, отнимавшими у последней значительную долю прибылей и делавшими ее неконкурентоспособной, и т. д., и т. п. Проект Монкретьена был в целом совершенно неосуществим в абсолютистской Франции. Отмены габели и сословных привилегий пришлось ждать более полутора столетий. Даже такая скромная мера, как выкуп домена, наткнулась в 1626 г. на непреодолимые препятствия. Единственно осуществимая — и в дальнейшем осуществленная — часть проекта состояла в повышении пошлин.

Но у Монкретьена был в запасе еще один совет, которому он придавал огромное значение — усиление колониальной экспансии в Америку. Пример соседей показывал, насколько это было выгодно, и Франции следовало поторопиться.

Во Франции имеется очень плотное население, особенно возросшее в мирное время.[253] Часть его должна отправиться в колонии, чтобы основать там «Новые Франции»; туда же надо вывезти мятежников, бездельников и мошенников.

Об индейцах Монкретьен отзывается с уважением. Европейские промыслы им неизвестны, но от природы они умны, щедры, справедливы, уважают храбрость и чрезвычайно ценят свободу. Земля у них общая, они ничего не делят и возделывают столько, сколько нужно для пропитания; поэтому они не отличаются трудолюбием (peu laborieux). Если французы сумеют привить им свои добродетели, не заразив их своими пороками, туземцы будут людьми достойными (braves hommes), тем более что своих угнетателей (испанцев и португальцев) они ненавидят, а к французам относятся хорошо.

Для устройства колоний нужны большие затраты на флот, строительство портов и т. д:, но все это быстро окупится сторицей. Колонии — неисчерпаемые источники богатства. Между ними и метрополией должны установиться прочные и разносторонние торговые связи. В колонии можно вывозить полотна, сукна, кожи, шапки, сапоги, скобяные товары, ножи, гвозди, инструменты, котлы и металлическую посуду, гончарные и стеклянные изделия, рыболовные снасти, галантерею, четки и многое другое. Из колоний можно получать золото, серебро, медь, шелк, хлопок, ароматы и лечебные травы, камедь, шафран, сандал, меха и кожи, красители, ценные сорта дерева, лен и коноплю, перец и пряности — словом, все, что тогда вывозилось с Востока и из северных стран. В колониях можно разводить виноград, садить оливы, возделывать сахарный тростник, имбирь, все зерновые злаки, рис, горох, овощи и плоды, шелковицу, разводить скот, ловить китов, треску и другую рыбу.

Выгоды такой торговли неоспоримы. Она будет целиком в руках французских купцов, которые освободятся от уплаты иностранцам тяжелых пошлин и сборов. Вывоз в колонии мануфактурных изделий чрезвычайно расширит производство в метрополии и даст работу многим людям.

Плавание в Вест-Индию занимает только 6 недель. Там хороший климат и хорошая почва; у берегов много островов, где можно устроить порты. Оттуда можно попытаться найти пролив, ведущий в Тихий океан; такой путь к Китаю будет короче и легче трудного пути вокруг Африки. Словом, дело лишь за тем, чтобы правительство положило начало колониальным экспедициям.[254]

Эти планы и расчеты очень любопытны. Пронизанные буржуазным духом мануфактурной эпохи, они ставят в центр внимания устранение тех препятствий, которые мешали французской буржуазии в ее конкуренции с купцами и промышленниками других стран. Колонии — это прежде всего рынки сбыта для отечественного производства, причем рынки, закрытые для конкурентов. Рынками сырья они должны стать лишь в той мере, в какой в нем будет нуждаться расширенное производство метрополии. Затем колонии должны быть поселениями эмигрантов из Франции, «Новыми Франциями». В этом их социально-политический смысл; они оттягивают из метрополии социально опасные элементы. Для Монкретьена характерен упор на колонизацию Америки как таковую. Он не проповедует ни беззастенчивого грабежа (этим объясняется его благоприятное отношение к индейцам), ни плантационной системы с применением рабского труда. Иными словами, он подчеркивает как раз ту сторону, которая не нашла себе места в концепции Хобсбома, а именно воспроизводство на американской земле таких черт французской экономики, которые представлялись ему наиболее подходящими, ибо были освобождены от препятствий, мешавших развитию мануфактуры и сельского хозяйства в самой Франции.

Возможно, что детальное исследование архивных материалов расширит, исправит и уточнит сведения, содержащиеся в трактате Монкретьена. В настоящий момент он является важным источником для исследования обширного круга тем, связанных с экономикой Франции начала XVII в. и с насущными вопросами мануфактурного развития в целом. Многие конкретные данные этого источника хорошо подтверждают положения Маркса, сформулированные на основе преимущественно английского и голландского материала.

Особый интерес этот трактат имеет для целей нашего исследования и для критики теории кризиса. Он свидетельствует об упадке французской экономики. Но последний обнаружился не в 1620–1630 гг. (к которым авторы теории кризиса приурочивают его начало) и коренился не в кризисе сбыта, падении цен, убыли населения, феодальной структуре деревни и т. д. Смысл наблюдений Монкретьена заключается в том, что французская промышленность хирела от непосильной для нее конкуренции с более высокоразвитой мануфактурной промышленностью Голландии и отчасти Англии. В этих условиях протекционизм действительно был единственным средством создания политическими, т. е. насильственными, способами искусственной, закрытой для конкурентов обстановки, в которой отечественная буржуазия могла произрастать и набирать силы для успешной конкуренции в будущем. В данном (случае связь между развитием мануфактурного производства и сильной государственной властью выступает чрезвычайно отчетливо. Однако это не дает оснований для утверждения, будто само государство создавало эту экономику.

Нам представляется, что эти соображения существенны для оценки разных типов и разных масштабов протекционизма в отдельных странах.

Трактат Монкретьена показывает также и ту ожесточенную экономическую борьбу, которая шла на рынках самой Западной Европы (не говоря уже о балтийском, левантийском и американском рынках) между купцами и промышленниками отдельных стран. Монкретьен писал, что голландцы и англичане «с удивительной и несравненной ловкостью обшаривают все углы нашего королевства в поисках того, что им надо», т. е. прибылей.[255] Этот же основной мотив действовал и в других случаях. Все известные в ту пору европейцам рынки были ареной яростной конкуренции, где выигрыш одной стороны означал проигрыш других, кризис торговли одной нации знаменовал успех купцов нации соперничавшей.

Меркантилизм Монкретьена отличается от меркантилистской государственной политики.[256] Он представляет, если можно так выразиться, буржуазный вариант меркантилизма, в то время очень редкий. Деньги интересуют автора главным образом с точки зрения государственных потребностей: они нужны для оплаты армий и т. п. Основой для него остается производство и удешевление продукции, а целью — расширение производства для насыщения преимущественно внутреннего рынка. Возможно, что подобное направление мысли объясняется профессией автора, но это как раз и придает его концепции особую окраску. Более того, оно же дает ему возможность рассматривать развитие буржуазной экономики в ее самостоятельном движении, в то время как государственный меркантилизм отводил ей роль лишь средства для экономического подъема страны и обогащения абсолютистского, т. е. феодального по своей политической основе, государства. Этим объясняется тот любопытный момент, что в своем проекте налоговой реформы Монкретьен не стеснял себя соображениями о том, допускала ли социальная и политическая структура Франции подобную коренную ломку. Он провозглашал то, что нужно было буржуазии для ее экономического роста, и отчетливо видел помехи, стоявшие перед ней на этом пути. О препятствиях социального и политического порядка он умалчивал, то ли из-за незрелости политической мысли французской буржуазии в ту пору — что нам представляется наиболее вероятным, — то ли по какой-либо другой причине, ускользающей от нашего внимания. Во всяком случае важно отметить, что он требовал от правительства не только гораздо больше того, что оно могло дать в начале XVII в., но и того, что оно вообще было способно дать буржуазии феодально-абсолютистской Франции. Он хотел создания таких условий для совершенно беспрепятственного развития своего класса, которые могли появиться лишь после буржуазной революции.

Отметим также, что Монкретьен дает очень интересный материал, касающийся нужды мануфактуристов в обученных и квалифицированных рабочих. Даже во Франции, казалось бы достаточно богатой такого рода кадрами — вспомним о длительном существовании множества разнообразных цехов с их системой тщательного профессионального обучения, — потребность капиталистического производства в квалифицированной рабочей силе сказывалась очень отчетливо.

В какой мере идеи, высказанные Монкретьеном, отвечали пожеланиям и настроениям торгово-промышленной буржуазии Франции? Здесь не может быть двух мнений — по самым основным темам совпадение было полным. Судить об этом можно по наказам к Генеральным Штатам 1614–1615 гг. и по публицистике тех же лет. Вспомним, что сам трактат Монкретьена представляет и своего рода «индивидуальный» наказ, и публицистическое произведение, рассчитанное на широкую публику. Недаром автор следует уже сложившимся к тому времени нормам этого литературного жанра: констатация «болезни» и методы ее «лечения». От всех многочисленных памфлетов, вышедших в 1614–1615 гг., его отличает широта «диагноза» и продуманность «рецептов», но суть у них одинакова.

В наказе третьего сословия провинции Анжу выставлено требование отмены соляного налога (табели), вместо которого должен быть введен единый и общий для всех налог на соль. То же мы встречаем и в других наказах, а также в сводном наказе палаты третьего сословия на Генеральных Штатах. Раздел о торговле в этом документе кажется списанным с Монкретьена, хотя этого, разумеется, не было. Тяжелое положение французского купечества и французских мануфактуристов было общеизвестным и общепризнанным фактом. Выход также все искали в одном — в усиленном протекционизме.[257] Заметим здесь же, что эти соображения делают, на наш взгляд, излишним вопрос, с которым мы столкнемся в дальнейшем: читал ли Ришелье трактат Монкретьена? Сама постановка вопроса в такой форме кажется нам неудачной. Дело не в том, читал ли он его; дело в том, что не знать его он не мог. Ни один из крупных политических деятелей того времени не мог игнорировать действительности, которой он посвящен; она была на устах у всех не в меньшей мере, чем чисто политические дела.

Каким же образом могло измениться к лучшему тяжелое положение французской экономики? В каких формах и в какой мере могли быть реализованы предложения, поток которых был вызван созывом Генеральных Штатов, породившим надежды на реформы?

Пути такой реализации могли быть двоякими: соответствующие меры надлежало принять правительству, и в то же время немалое дело предстояло сделать самим купцам и мануфактуристам. Необходимо подчеркнуть, что по духу и закалке французская торгово-промышленная буржуазия (особенно гугенотская) мало чем отличалась от своих более удачливых конкурентов — голландцев, англичан и т. д. В ней была достаточная доза отваги, авантюризма й предприимчивости. Беда заключалась в том, что ее усилия носили скорее индивидуальный характер; кроме как у гугенотов и у марсельцев, купеческие объединения были непрочны и маломощны, а конкуренция отдельных областей и даже городов между собой мешала экономической консолидации поднимающегося класса.[258] Наконец, само деление французской буржуазии на гугенотскую и католическую (причем на долю первой в те годы приходилась львиная доля привилегий и прибылей) представляло собой ярко выраженное французское своеобразие, накладывавшее неповторимый отпечаток на процесс формирования класса в целом и замедлявшее течение этого процесса.

Инициативность буржуазии сказывалась прежде всего в — том, что она непрестанно подталкивала правительство к принятию тех или иных необходимых для нее мер. Количество адресованных королю и членам Совета прошений, мемуаров и т. п. было очень велико. Кроме того, буржуазия немало брала и на себя, осуществляя свои задачи явочным порядком. Даже в очень неблагоприятной для нее сфере заграничной конкуренции она вновь и вновь пыталась найти выход из создавшегося положения. В сущности она везде и во всем шла впереди правительства и требовала от него больше, чем то могло дать, требовала, так сказать, «с запросом» и не потому, что таким путем надеялась выторговать побольше, но в силу самого характера своей деятельности. Ей нужен был соответствующий простор для своего развития, и она его искала с достаточной энергией.

Из числа правительственных мероприятий, осуществленных в 1610–1625 гг., т. е. еще до того, как Ришелье вплотную занялся вопросами торговли, флота и мореплавания, можно отметить следующие. В 1616 г. по просьбе купцов была оформлена «Генеральная торговая палата» (Chambre générale du commerce), преобразованная из учрежденной еще при Генрихе IV консультативной комиссии по вопросам торговли и мануфактур.

Были предприняты некоторые меры для защиты французской морской торговли, преследовавшие две основные цели: охрану портов и побережья от нападений пиратов (очень частых на средиземноморском берегу) и борьбу с пиратами в открытом море. В 1612–1621 гг. было составлено несколько проектов создания особых морских рыцарских орденов со своими флотами (chevaliers de Saint-Louis, ordre de Saint-Louis и др.) наподобие мальтийского для преследования пиратов и конвоирования французских торговых судов. В 1624 г. Ришелье предложил частным лицам взять на себя конвоирование, и после обсуждения нескольких предложений был заключен контракт с крупным откупщиком Лагранжем, который обязался построить и содержать в течение девяти лет 40 судов для охраны берегов; после этого суда становились собственностью государства. Контракт был утвержден Королевским Советом, но, по-видимому, не был реализован, так как в ближайшие годы Ришелье пришел к убеждению в необходимости защиты морской торговли и побережья при помощи государственного флота.[259] Но и до той поры правительство не раз пыталось защищать французских купцов во всех возникавших за границей конфликтах.

Было создано несколько крупных торговых компаний: в 1611 г. оформлена и в 1618 г. реорганизована «Компания Монморанси для торговли с Восточной Индией»,[260] в 1620 г. — «Компания для торговли с Новой Францией» (т. е. Канадой). По своей структуре последняя представляла собой тип «смешанной компании», получившей в дальнейшем большое распространение. Капитал был составлен из паев, большая часть которых принадлежала крупным купцам и арматорам, непосредственно участвовавшим в торговле. Управление же делами компании находилось в руках коллегии директоров и интенданта, назначавшихся адмиралом (впоследствии — Королевским Советом).

В Дьеппе сами купцы организовали компанию для торговли с Сенегалом и Гамбией; ее возглавил крупный руанский арматор Розэ, но прочие руанские купцы относились к ней враждебно.[261]

Почти все эти компании, равно как и многие из последующих, оказались недостаточно жизнеспособными. Они нуждались в постоянной опеке и поддержке, нередко их приходилось реорганизовывать.

Главная причина их слабости заключалась в общей неблагоприятной для Франции конъюнктуре европейского и заокеанских рынков; для преодоления этих препятствий требовалась активная поддержка правительства. Очень важную роль сыграло также противодействие богатых купцов-импортеров в крупных портах — Марселе, Бордо, Руане и т. д. Оно объяснялось тем, что организация компаний с монопольными правами на тот или иной рынок подрывала их уже давно налаженные торговые связи и ущемляла их интересы. Нам приходилось отмечать враждебную позицию марсельцев и руанцев по отношению к компаниям.

Немалое значение имели обстоятельства экономического и технического порядка. Постройка судов во Франции обходилась много дороже, чем в Голландии и Англии.[262] Некоторые материалы приходилось частично ввозить из Голландии, переплачивая изрядные суммы, поскольку непосредственная торговля на Балтике была для французов затруднена.[263] Из-за того что французские порты были по большей части неглубоки, суда имели малый тоннаж — не более 200 тонн, в то время как для океанских плаваний в ту пору применялись суда в 800–2000 тонн. Поэтому французские суда имели малую грузоподъемность, и этот недостаток не мог быть возмещен такими их качествами, как быстрота и маневренность. Для более вместительных английских и голландских судов требовалось вдвое меньше экипажа и продовольствия (но последнее было много хуже, чем на французских кораблях) по сравнению с французскими, а при одинаковом с ними экипаже эти большие суда вмещали даже втрое больше товаров. Франция славилась своими хорошими моряками, но дисциплина на кораблях была слаба, среди капитанов и даже матросов насчитывалось много иностранцев (шотландцев, англичан, ирландцев, фламандцев и т. д.).[264]

Таким образом, по части судостроения и мореплавания Франция также сильно уступала своим конкурентам, что очень отражалось на состоянии французской заокеанской торговли (левантийская торговля находилась в лучшем положении).

Возвращаясь к мероприятиям правительства, необходимо подчеркнуть, что в главных своих чертах внутренняя политика в 1610–1625 гг. была для буржуазии скорее благоприятна. Режим экономии в бюджете, введенный Люином в 1617 г., и отмена полетты (на чем очень настаивали также и буржуазные круги) — все это пошло на пользу буржуазии. Борьба с феодальной знатью и победа над ней, равно как и открытая борьба везде и во всем с Испанией, также объективно расчищали дорогу для более свободного развития буржуазии. В конечном счете к тому же клонилась борьба с гугенотами и ликвидация их особой политической организации, хотя в итоге поражения гугенотов Ларошель лишилась своего богатства. Иными словами, основная линия политики абсолютистского правительства после 1615 г. ни в чем не противоречила основным задачам развития страны в буржуазном направлении. Для общей оценки деятельности правительства это обстоятельство является главным и решающим.

Однако очень многие конкретные требования буржуазии не могли быть удовлетворены. Налоговая система ни в чем не была реформирована;[265] разумеется, не могло быть и речи о предложенной Монкретьеном радикальной реформе. Война со знатью, а затем и с гугенотами имела и оборотную сторону — она разоряла страну как вследствие военных действий, так и в результате повышения налогов и напряжения бюджета. Такую же оборотную сторону имела и скрытая война с Габсбургами.

Уже в 1610-х годах французская торговля страдала от привилегированного положения испанского купечества. Усиление протекционизма в Испании в 1620-х годах (новый таможенный закон 1623 г., создание в 1624 г. привилегированной торговой компании в Севилье и т. д.) закрыло испанский и американский рынки для многих французских товаров (исключение составляли лишь зерно, полотна и галантерея). Для французской экономики это было новым тяжелым ударом, так как сбыт именно на данных рынках доставлял большие прибыли. Очень важное следствие имела также начавшаяся в Испании дефляция. Выгодность французского экспорта в Испанию (а через нее и в Америку) зижделась в течение всего XVI и в начале XVII в. на разнице цен. Во Франции цены были ниже, чем в Испании; поэтому и себестоимость французских товаров была ниже. При продаже их по высоким ценам, господствовавшим в Испании, французы получали дополнительный барыш. Однако по мере уменьшения притока в Испанию драгоценных металлов цены стали там падать, и выгодная для французов разница начала сглаживаться.[266] Характерно, что по той же причине стала сокращаться в 1620-х годах сезонная (и более длительная) эмиграция в Каталонию французских разносчиков мелкого товара и уходивших на заработок ремесленников и сельскохозяйственных рабочих. Эта эмиграция имела значительную давность и вплоть до 1620-х годов приносила французам немалую пользу, поскольку опять-таки цены в Каталонии были выше, чем во Франции.[267]

Начавшаяся в 1621 г. война между Испанией и Голландией также сильно вредила французской морской торговле. На помощь голландцам со стороны Франции[268] испанское правительство отвечало тем, что чинило французским купцам всяческие препятствия и затруднения, вплоть до конфискации кораблей, груженных зерном.[269] Все это объясняет попытки французского купечества искать выхода не столько путем восстановления прежнего положения в торговле с Испанией (война с которой одобрялась по политическим соображениям), сколько путем завоевания новых рынков на Балтике, в России, на Ближнем и Дальнем Востоке и особенно в Северной Африке и в Америке. В этом отношении знаменательны такие факты, как путешествия нормандских и бретонских купцов на Яву и Суматру в 1620–1623 гг.,[270] объединение нормандских купцов для торговли в Сенегале, активная деятельность французских католических миссионеров-капуцинов на Ближнем Востоке, тесно связанная с торговыми интересами французского купечества,[271] и, конечно, некоторое усиление колониальной и морской экспансии.

Для характеристики этой тенденции существует источник, в своем роде не менее интересный, чем трактат Монкретьена. Характерно, что и появился он при аналогичных обстоятельствах.

В последние месяцы 1626 г., в связи с предстоявшим созывом ассамблеи нотаблей, на которой должны были обсуждаться экономические вопросы,[272] Ришелье получил несколько докладных записок (мемуаров), касавшихся французской торговли и мореплавания.[273] Частично их появление надо приписать как интересу, проявленному правительством к данным вопросам в предшествующие годы,[274] так и тем, что только что была основана Морбиганская компания и Ришелье был назначен «начальником и генеральным сюринтендантом торговли и навигации». Частично же эти мемуары обязаны своим появлением инициативе самих авторов, имевших к этим темам прямое отношение по роду своей деятельности. Обстановка конца 1626 г. сильно напоминала обстоятельства конца 1614 г. перед созывом Генеральных Штатов. Планы всевозможных реформ и слухи о них породили, как и за 12 лет до этого, обширную публицистику.

Один из таких ненапечатанных тогда мемуаров,[275] датированный 26 ноября 1626 г., был подписан именем человека, уже знакомого кардиналу и ставшего затем одним из его доверенных лиц. Это был кавалер мальтийского ордена Исаак де Разилли (1580–1637), много плававший по Средиземному морю и Атлантическому океану. Впоследствии он стал вице-адмиралом и наместником в Канаде. Его брат Франсуа де Разилли был в числе руководителей большой французской экспедиции к устью Амазонки в 1612–1615 гг. Свой мемуар Исаак де Разилли составил с полным знанием дела, основываясь также и на богатом личном опыте.

Мемуар Разилли построен по обычной в то время схеме и в этом отношении также схож с трактатом Монкретьена: сперва констатация крайнего неблагополучия, затем перечисление необходимых мероприятий. Но в соответствии со своей профессией военного моряка автор очень много внимания уделяет политическим последствиям того печального явления, которое проистекает из-за отсутствия у Франции военного флота, а именно — незащищенности ее побережий. Он подчеркивает, что действия гугенотов в 1625 г., когда Субиз захватил устья Луары и Жиронды, а также острова на Атлантическом побережье,[276] нанесли ущерб не только французской торговле, но и международному престижу французского правительства, особенно в глазах англичан.[277] Вместе с тем он перечисляет все природные преимущества Франции, необходимые для развития мореплавания: наличие многочисленных портов, удачное расположение речных путей, достаточно плотное население, обилие отечественного продовольствия, необходимого для снабжения дальних экспедиций, прекрасные военные и морские качества французских моряков и т. д.[278]

Во второй части мемуара, озаглавленной «Как убедить всех рискнуть заняться мореплаванием и изыскать для сего средства?», также преобладает военная сторона дела.[279] Разилли подробно рассматривает типы кораблей, их военное снаряжение и организацию береговой охраны от пиратов. Касается он и финансово-организационной стороны создания крупных компаний для захвата территорий в Африке и Америке. К их финансированию он советует привлечь все состоятельные слои французского общества, от придворных и финансистов до городов, причем пример должны показать сам король, Ришелье и все их окружение. Разилли советует также извлечь средства путем введения новых налогов на железо, полотно, табак и т. п. и путем экономии расходов на армию, распустив гарнизоны непограничных крепостей.[280]

Использование военного и притом сильно вооруженного флота Разилли представляет себе в плане защиты и помощи французской торговле (но, разумеется, это не исключало возможности применения его и для военных действий вообще, в первую очередь против гугенотов). Этот момент необходимо особо подчеркнуть. Автор все время отдает себе отчет в том, что где бы французы ни появились в качестве купцов или колонистов, они повсюду встретят противодействие со стороны испанцев, голландцев и англичан. Поэтому им повсюду понадобится сильная военная помощь со стороны метрополии.

Обозревая (всегда под этим углом зрения) Африку, Азию и Америку, Разилли приходит к выводам, дающим любопытный материал для суждений по интересующим нас вопросам. Но сперва коснемся его соображений по поводу европейской торговли. Он считает ее упорядоченной (т. е. достаточно налаженной) и основной ее целью полагает извлечение от соседей наибольшего количества золота и серебра при наименьшем утекании денег за границу за ненужные для Франции товары. Поэтому он осуждает левантийский и голландский импорт[281] и хвалит французский экспорт зерна и холстов в Испанию. Такой взгляд свидетельствует о примитивности его позиций по сравнению с концепцией Монкретьена. В сущности, его даже трудно назвать меркантилистом в точном смысле слова. По своей идеологии мелкого дворянина[282] Разилли примыкает скорее к представителям монетарной теории, видящей прибыль лишь в деньгах, притекающих из других стран в обмен на отечественные изделия. Впрочем, как мы видели, суть его мемуара заключается не в экономическом анализе, как у Монкретьена.

Африка привлекает Разилли своим западным побережьем: Марокко, Сенегал, Зеленый Мыс, Гвинея — вот перечисляемые им области. Туда можно ввозить железо, стекло и водку и вывозить кожи, воск, камедь, слоновую кость, мускус, золотой песок и берберских коней. Прибыль составляет около 30 %, и дело это верное в том смысле, что португальцы не слишком опасны для французов.

Иначе обстоит дело в Азии и Восточной Индии. Испанцы и голландцы не пустят туда французов. Единственное, что предлагает Разилли, это завязывание непосредственных торговых сношений, с Персией в обход Турции: по океану вокруг Африки до Персидского залива. Франко-персидская торговля принесла бы немалые прибыли, так как отпали бы высокие пошлины, взимаемые Турцией.[283]

Наибольший восторг автора вызывает Америка (вспомним также Монкретьена!), в особенности восточное побережье Южной Америки. Устройство там колоний Разилли считает наиболее прибыльным и наиболее неотложным делом. Какие только богатства не хранит Эльдорадо! Французам следует проявить побольше настойчивости и последовательности в колонизации этих райских мест. Надо организовать крупные компании и переправить туда побольше колонистов. Тогда французов не смогут оттуда вытеснить ни испанцы, ни португальцы.

Характерно, что главную роль в колонизации Разилли отводит не купцам, а начальникам экспедиций, т. е. военным и политическим властям. Купцы, по его мнению, гонятся лишь за немедленной прибылью и не заботятся о том, что будет через 10 лет. Мнение это примечательно в том плане, что еще раз указывает на недостаточную выгодность в ту пору американской торговли и колонизации самих по себе, т. е. если к ней не добавлялся систематический грабеж американской территории и в первую очередь грабеж драгоценных металлов. Характерно, что во всем мемуаре Разилли об этом моменте нет ни единого слова; тягаться с испанцами в данном отношении Франции было совершенно не под силу, а для грабежа в Атлантике — на английский манер — награбленного ими в Новом Свете золота и серебра необходим был сильный корсарский флот.

Не в этом ли обстоятельстве следует искать причину неудач французских попыток колонизации и заокеанской торговли, предпринятых в последующие годы? Нельзя считать случайным, что в дальнейшем главное внимание Ришелье было устремлено не к Америке (особенно Южной), а как раз к тем районам, которыми Разилли скорее пренебрегал, — к Персии и вообще Ближнему Востоку. С присущим ему трезвым и взвешенным реализмом кардинал искал таких путей, которые могли быть использованы возможно скорее, с возможно меньшими затратами и с возможно большими результатами не только в экономическом, но и в политическом плане. Поэтому, как только он убедился в неправильности мнения об убыточности левантийской торговли (вспомним, что его придерживались как Монкретьен, так и Разилли), что случилось вскоре после 1626 г., он предпочел направить свои усилия именно по данному (кстати, давно уже проторенному) пути и извлек из него много различных выгод.

Что же является главным моментом в тех общих тенденциях, которые проступают в анализируемых источниках? Не предвосхищая итоговых выводов о наличии или отсутствии экономического кризиса в XVII в., отметим пока лишь то, о чем можно говорить на основании обрисованного нами состояния французской экономики в 1610–1625 гг.

Несомненным является факт, что, имея к 1610 г. достаточно развитые мануфактуры и обширную торговлю, располагая большими природными ресурсами и плотным (по масштабам того времени) населением, Франция оказалась перед значительными затруднениями. Капиталистическому укладу следовало бы развиваться если не большими темпами, то во всяком случае не меньшими, чем при Генрихе IV, в 1598–1610 гг. Между тем под сомнение была поставлена даже возможность сохранения производства и торговли на прежнем уровне.

Не менее несомненно и то обстоятельство, что нельзя всю вину за это перекладывать на гражданскую войну. В момент составления трактата Монкретьена она еще только начиналась; между тем экономическое неблагополучие было для него уже вполне ясно. В дальнейшем (т. е. в 1615–1629 гг.) внутренняя и внешняя войны усугубили это неблагополучие.

Главным являлось отставание Франции от Голландии и Англии по уровню развития капитализма в промышленности. Разумеется, связь между промышленностью и сельским хозяйством в плане развития капитализма в целом имела важнейшее значение, и нет нужды на ней особо останавливаться. Однако в данном случае нам представляется необходимым обратить внимание на отставание главной на данном этапе сферы производства.

Франция отставала от своих конкурентов по самым важным показателям. Разделение труда на французских мануфактурах находилось на более низкой стадии; недостаток квалифицированных рабочих не позволял предпринимателям установить в должном объеме иерархию заработных плат. Совершенно необходимое в ту пору государственное субсидирование имело случайный характер, размеры субсидий были невелики, денежное накопление недостаточно, Франция была отстранена от прямого грабежа колоний, питавшего первоначальное накопление в Голландии и Испании, а косвенно и в Англии.

Итогом была сравнительная дороговизна французских промышленных изделий. В силу этого французская торгово-промышленная буржуазия была неспособна успешно конкурировать с голландцами и англичанами на своем внутреннем рынке, а отчасти и на внешних рынках. Она была вынуждена использовать свои капиталы иными способами, и они или прямо утекали в сферу государственного кредитования (займы и откупа), или употреблялись на покупку должностей, т. е. косвенно поступали в ту же непроизводительную сферу. Скупка земель имела такой же эффект. Порой французские купцы даже ссужали деньгами голландских и испанских купцов. Следовательно, даже те прибыли, которые получались непосредственно от торговли и в производстве, не обращались полностью на расширение буржуазной экономики.

Французское судостроение и мореплавание, а следовательно, и заокеанская торговля уступали по своим техническим и экономическим показателям английским и голландским. Очень силен был во Франции и городской партикуляризм купечества. Поэтому те из торговых компаний, которые возникали спонтанно, а не организовывались правительством, были, как правило, невелики, что еще более затрудняло для них конкуренцию на заморских рынках.

В силу всех этих причин французская буржуазия была крайне заинтересована в усиленном протекционизме, и французское правительство стремилось идти ей навстречу в этом отношении. Но прежде необходимо было решить ряд важнейших задач в области внутренней политики, а именно ликвидировать гугенотское «государство в государстве» и оздоровить финансы.