Глава VI.
Первые годы правления Ришелье (1625–1627)
ачало правления Ришелье долгое время считалось в историографии периодом, когда главные его усилия были направлены по трем направлениям: 1) ведение «скрытой» войны с Испанией, т. е. дипломатия, 2) борьба с гугенотами и 3) укрепление собственного положения в борьбе с придворными партиями.
Очень существенная поправка в эту схему была внесена интересной книгой Анри Озе, посвященной экономической политике Ришелье.[533] Выяснилось, что именно в 1624–1630 гг. были осуществлены наиболее важные экономические мероприятия. Сопоставление их со всем комплексом проводившейся кардиналом внутренней политики привело к выводу, что вообще эти первые годы были богаты широкими планами разнообразных реформ.[534] Весьма вероятно, что в дальнейшем использование нового архивного материала дополнит эту картину многими чертами. Но уже и теперь ясно, насколько ограниченно традиционное представление о Ришелье как преимущественно о дипломате, отчасти администраторе, политическом мыслителе (авторе «Политического завещания»).[535] Не подлежит сомнению, что его деятельность охватывала все стороны внутренней и внешней политики. Однако эта, как ныне кажется, простая истина была добыта наукой лишь в итоге долголетних исследований, хотя именно она наиболее полно соответствует абсолютизму как форме государственного строя, принципом которого является самостоятельность правителя, заставляющая его непременно согласовывать свои действия во всех областях политики. Современники кардинала, оценивавшие его власть не только как всемогущую, но и как всестороннюю, понимали это лучше, чем историки XIX — начала XX в., раскрывавшие понятие абсолютизма главным образом в плане ничем не ограниченной власти и долгое время считавшие, что Ришелье работал с узким кругом секретарей и доверенных лиц, а из прочих «департаментов» лишь получал нужные ему сведения. На самом деле весь аппарат государственной власти был у него в руках и все ответственные лица одновременно были его доверенными людьми и советниками. В новых исследованиях их фигуры становятся все более рельефными; из исполнителей они вырастают в политических деятелей.[536]
В свете этих данных и соображений становится ясным, что для истории 1624–1627 гг. наибольший интерес представляет исследование совокупности и целенаправленности действий правительства. К сожалению, в настоящий момент у историков еще нет достаточного количества материала, необходимого для постановки данной проблемы во всей ее полноте; огромное число архивных документов, причем как раз по истории внутренней политики, не введено в научный оборот.[537] Все же при изложении событий мы попытаемся дать некоторое представление об этой взаимосвязи.
Как было видно из предыдущей главы, наибольшую остроту в момент отставки Лавьевиля в августе 1624 г. имели вопросы международных отношений: конфликт с Испанией и папой из-за Вальтелины и заключение англо-французского союза, чуть было не сорвавшегося из-за промахов Лавьевиля.
В течение последующих лет (с осени 1624 до лета 1626 г.) оба этих больных вопроса были улажены. Хотя вскоре стало ясно, что улучшение положения в Вальтелине было лишь временным (впрочем, такой же временный характер носили улучшения в данном районе на протяжении всей Тридцатилетней войны), а последующие события привели также и к разрыву союза с Англией, все же первые успехи Ришелье сыграли в этой обстановке положительную роль. Они дали правительству время для подготовки к более решительным действиям и, кроме того, укрепили положение Ришелье в качестве министра.
Эти успехи всегда вызывали и вызывают восторг у почитателей политического гения кардинала, расценивающих их как удивительное разрешение, казалось бы, неразрешимых противоречий: противодействовать Габсбургам при помощи протестантских государей и одновременно бороться с гугенотами (т. е. с собственными протестантами), не разрывая союзов с протестантскими государствами.[538]
Более здравые суждения высказаны в статье Питона.[539] К сожалению, события 1621–1624 гг. не подверглись в ней самостоятельному исследованию; они обрисованы по традиции и без привлечения новой документации. Поэтому автор не оценил должным образом внешнеполитические позиции Франции к началу правления Ришелье. Он убедительно показывает, насколько труден был дебют Ришелье и как ему пришлось считаться со сложившейся обстановкой, радикально изменить которую он был не в силах. Дипломатию Ришелье в те годы Питон считает неуверенной и колеблющейся в зависимости от требований момента. Причину этого он усматривает в том, что у Ришелье не могло быть в тот момент какого-то общего плана; свою программу действий, изложенную позже в «Политическом завещании», он сформулировал post factum. Этот взгляд нам представляется необоснованным. Знаменитая программа Ришелье — уничтожение политической мощи гугенотов и грандов, борьба с Габсбургами — не была им изобретена. К 1624 г. она представляла собой уже достаточно давнюю и вполне осознанную линию правительственной политики, направленную на укрепление абсолютизма.[540] Ришелье ее удачно сформулировал; но поскольку она существовала и до него, вопрос о том, когда именно была составлена эта формулировка, не имеет значения.
Вначале Ришелье был во многом связан в своих действиях. Его личное положение было непрочным; ему еще надлежало завоевать полное доверие короля, без чего он вообще не мог позволить себе никакого риска. Положение правительства также было не из легких. Несмотря на два мирных года (1623–1624 гг.) и введенный Лавьевилем режим экономии, денег не хватало. В октябре 1624 г. правительство объявило о судебном процессе над финансистами, что представляло собой уже привычную форму давления на них с целью вынудить больший или меньший штраф. На этот раз финансисты откупились 7 млн. ливров. Навряд ли, однако, эта сумма была взыскана целиком, так как уже в июле 1625 г. по королевскому постановлению от штрафа были освобождены все откупщики косвенных налогов.[541] Изъятие мотивировалось тем, что они оказывали и оказывают короне важные услуги. Это означало весьма обычное в практике французской монархии обстоятельство: правительству вновь понадобились займы у финансистов. Кроме того, оно по-прежнему создавало и продавало новые должности,[542] требовало больше денег от провинциальных штатов[543] и т. п. Иными словами, финансовая политика не претерпела в те годы никаких изменений; в отношении повышения налогов соблюдалась прежняя осторожность. Между тем для внушительных дипломатических акций требовались и достаточно внушительные военные действия или хотя бы — на худой конец — демонстрация готовности к ним. Ограниченность ресурсов вынуждала Ришелье рассчитывать главным образом на гибкость и ловкость своей дипломатий.
Она действительно была в ту пору очень гибкой, настолько, что зачастую приводила современников в замешательство. В 1624–1626 гг., т. е. на протяжении примерно двух лет, Франция то воевала с Испанией в Италии, то заключала с ней мирный договор; с гугенотами то велись военные действия (в 1625 г.), то также устанавливался мир; с Англией был заключен союз, который вскоре оказался разорванным. Надо подчеркнуть, что все эти резкие перемены знаменовали собой шатания и в конфессиональной ориентации внешней политики Франции. Не подлежит сомнению, что для всех правителей того времени политические расчеты доминировали над конфессиональным, и кардинал римско-католической церкви Ришелье не отличался в этом отношении от своих высокопоставленных коллег. Однако дело обстояло иначе для массы населения европейских стран. Больше того, влиятельные круги столичного и провинциального дворянства, чиновничества, буржуазии в самой Франции также не обладали тем оппортунизмом, который отличал правительство. Галликанство (т. е. национальный суверенитет французской католической церкви, давно уже ставший для этих кругов традиционным и приобревший политический характер) не мирилось с резкими поворотами в пользу папства и Испании. С другой стороны, политически весомое мнение деятелей контрреформации заявляло о себе в полный голос всякий раз, когда правительство «потакало» гугенотам и порывало с католическими державами и Римом. Град сыпавшихся на Ришелье в 1625–1628 гг. памфлетов был для него отнюдь не безопасен, тем более что эта «война перьев» велась в европейском масштабе и кардинала честили во вcex странах и на всех языках. Отбиваться от этих нападок ему пришлось также не только во Франции, но и за ее пределами.[544]
Программу своих действий Ришелье изложил в большой докладной записке (в дальнейшем она была включена в текст его «Мемуаров»), составленной 6 мая 1625 г. и предназначенной для Людовика XIII.[545] Программа клонилась к тому, чтобы обеспечить мирные отношения с Испанией путем улаживания конфликта в Вальтелине, ибо лишь таким способом можно было подготовить благоприятные условия для того, чтобы покончить с политической независимостью гугенотов. «Пока гугеноты имеют во Франции власть, король не может ни быть господином в своем королевстве, ни предпринять каких-либо славных действий за его пределами».[546]
В соответствии с этими взглядами Ришелье не принимал в первое время никаких далеко идущих решений. Действия его на арене внешней политики свелись к тому, чтобы обеспечить Франции хотя бы временный внешний мир, который позволил бы подготовиться к осаде Ларошели.[547] Действия против гугенотов свелись к тому, чтобы не допустить их усиления в то время, когда главное внимание было приковано к международным делам.[548]
Ришелье знал, что его назначение членом Королевского Совета встречено в Риме с удовольствием, ибо там очень рассчитывали на то, что, ведя переговоры об англо-французском браке (т. е. союзе), он позаботится об английских католиках. Вместе с тем он учитывал имевшиеся в Лондоне опасения (в тот момент Англия была очень заинтересована в союзе с Францией), что в качестве кардинала он будет противиться браку французской принцессы-католички с протестантом или же обусловит его заключение нежелательными для Англии требованиями. Поэтому он добивался от папы разрешения на брак, подчеркивая его важность для английских католиков и всей церкви.[549] За эту услугу он требовал помощи папы в урегулировании вопроса о Вальтелине. Англичанам же он излагал все выгоды от союза с Францией[550] и просил у Якова I не только обещаний милостивого отношения к католикам, но и особого на то документа. В Англии он преуспел полностью, в Риме — лишь частично. Разрешение папы на брак было получено, но с Вальтелиной дело обстояло плохо.
Еще в конце 1624 г. французский генерал д'Эстре (ставший в 1626 г. маршалом) был послан с небольшой армией в Граубюнден и подтолкнул его протестантское население к успешному восстанию против оккупировавших эти кантоны австрийцев. Однако развить свой успех он не смог, так как выходы в Ломбардию были блокированы Испанией. Одновременно коннетабль и губернатор пограничной с Савойей французской провинции Дофинэ, Ледигьер, предпринял вместе с Савойским герцогом осаду Генуи. Целью кампании было пресечение коммуникаций между Генуей и Миланом, что крайне затруднило бы переброску испанских войск не только ô Вальтелину, но и в Германию и Нидерланды.[551] Однако и эта осада кончилась безуспешно: сил было недостаточно, да и Венеция не присоединилась к Франции, так как хотела более решительных действий, направленных прямо против Милана. Ришелье же не шел на эти меры, так как они втянули бы Францию в открытую войну с Испанией, которой он всячески избегал. Его отказ сильно испортил отношения Франции с ее основными союзниками в Северной Италии — Венецией и Савойей. Тогда-то, воспользовавшись затруднениями правительства, гугеноты подняли восстание и захватили острова У Ларошели. Начинать длительную войну с гугенотами в такой трудной международной обстановке Ришелье счел невозможным. В конце 1625 г. были выработаны условия мирного соглашения со всей гугенотской партией, ратифицированные правительством 5 февраля 1626 г. Однако утверждение договора Ларошелью и городами на Юге затянулось еще на месяц, так что лишь в начале марта (эти даты очень существенны для анализа переговоров с Испанией, о чем см. ниже) можно было считать дело законченным.[552]
Параллельно велись переговоры в Испании относительно Вальтелины, закончившиеся подписанием Монсонского договора. История этих переговоров не совсем выяснена из-за недостаточной документации,[553] и поэтому оценки исследователей расходятся. Некоторые (например, Аното) следуют мнению Ришелье, изображавшему в «Мемуарах» договор как свою победу. Тапье полагает, что договор потряс Ришелье и тот хотел полностью от него отказаться, но был вынужден, скрепя сердце, его ратифицировать.[554] Питон ищет многочисленных объяснений в окружавшей кардинала обстановке и колеблется в своей окончательной оценке, не зная, считать ли договор ошибкой или успехом кардинала.[555] Наличие в нашем распоряжении неопубликованных материалов[556] и важность этого события для истории 1626–1627 гг. обязывает нас несколько на нем задержаться.
Дело заключалось в том, что без урегулирования злосчастного вопроса о Вальтелине нечего было и думать об укреплении французского абсолютизма внутри страны, а затем и о самостоятельной его политике в международных отношениях. Мы видели, что Ришелье (так поступали и его предшественники в наиболее угрожающие моменты) не остановился перед некоторыми военными действиями в Вальтелине и около Генуи. Фактически это была война с Испанией, но официально Франция лишь помогала своим союзникам— Граубюндену и Савойе. Оказание более существенной и решительной помощи отнюдь не входило в то время в расчеты французского правительства, чем все союзники как в Италии, так и за Альпами (Голландия, Англия, немецкие протестанты) были крайне недовольны и прилагали максимум усилий для того, чтобы втянуть наконец Францию в открытую войну с Габсбургами, в которую сами они уже были в той или иной степени втянуты. При оценке ситуации, сложившейся к концу 1625 г., никак нельзя упускать из вида этого обстоятельства. Обстановка осложнялась еще и тем, что военные действия французской армии при всей их ограниченности вызвали ответные действия папы, отправившего в Вальтелину свои войска. Перед Ришелье (не забудем об его кардинальском сане!) встала очень неприятная и опасная перспектива войны с папой.
Следовательно, итог был неутешителен. Из переговоров с папой, Граубюнденом, Савойей и Венецией ничего путного не получалось. Военная экспедиция оказалась более трудной, чем можно было ожидать, и хотя дала частичный успех (в Граубюндене), но зато грозила военным вмешательством папы. Оставался лишь один выход — непосредственные переговоры с Испанией, как главной виновницей всех затруднений (выше уже было показано, почему открытая война с Испанией была в те годы невозможна).
Существовало, однако, одно очень существенное обстоятельство, то самое, что мы только что подчеркнули, — наличие союзников: Венеции, Савойи, Швейцарии. Для них положение дел в Северной Италии грозило куда более тяжелыми последствиями, чем для Франции. Речь шла уже непосредственно о целости их территорий. Эта ситуация мало учитывается исследователями; между тем окружавшая переговоры с Испанией секретность объяснялась именно ею.
Основные факты, относящиеся к Монсонскому договору, таковы. Поручение вести абсолютно секретные переговоры с фактическим правителем Испании, герцогом Оливаресом, Ришелье дал французскому послу в Мадриде дю Фаржи еще в конце 1625 г. В январе 1626 г. договор был в основном выработан; в феврале и марте французское правительство его исправило и дополнило; в мае он был ратифицирован обеими сторонами. Союзники узнали о нем в марте. Негодованию их не было предела, и Ришелье стоило огромного труда сгладить и хоть как-то компенсировать нанесенный им ущерб.
Ход переговоров представляется в следующем виде. Для Франции самым главным вопросом, связанным с Вальтелиной, была монополия на использование альпийских проходов через Граубюнден в Вальтелину. Иначе говоря, обе эти территории обязательно должны были быть доступны для французских войск. Это была цель, которой добивалась Франция. Средством для ее достижения было установление суверенитета протестантского Граубюндена над католической Вальтелиной и урегулирование их взаимоотношений в такой форме, чтобы можно было избежать конфликтов между ними.
Дю Фаржи удачно договорился с Оливаресом по главному пункту — о проходах. Уступчивость Испании объяснялась тем, что в тот момент мир с Францией был ей очень нужен: он развязывал руки Оливаресу для действий против голландцев и англичан на севере — в Нидерландах и в Палатинате. При наличии мирного договора с Францией итальянский театр войны временно отходил для Испании на второй план. Именно по этой причине французское правительство было удовлетворено по наиболее существенному пункту. Однако другие пункты договора о взаимоотношениях Граубюндена и Вальтелины были (по настоянию Оливареса) сформулированы в таком виде, что при желании того же Оливареса или папы можно было свести на нет и главный пункт о проходах. Неудивительно, что в письмах Ришелье и короля[557] (т. е. опять-таки Ришелье) от 4 февраля дю Фаржи было предписано добиваться изменения этих пунктов, причем в случае согласия Оливареса на предлагаемую Ришелье редакцию (которая уточняла и укрепляла позиции Граубюндена) посол должен был объявить нунцию и послам союзников (confédérez),[558] что он сам, «без королевского поручения и под свою личную ответственность» (sans charge et au hazard de vostre teste[559]), заключил и подписал данный договор, который счел выгодным также и для них, поскольку вопросы о проходах и о суверенитете Граубюндена были разрешены в положительном смысле. В случае же отказа Оливареса подписать договор в новой редакции дю Фаржи должен был немедленно ехать во Францию, предварительно договорившись с Оливаресом об абсолютной тайне переговоров и не оставив ему ни единого касающегося их документа, чтобы тот никак не мог кому-либо доказать, что посол имел поручение от короля заключить договор без согласия союзников.[560]
Итак, суть заключалась именно в том, что переговоры велись без участия союзников и втайне от них.[561] Козлом отпущения должен был стать дю Фаржи; Ришелье уже заранее готовил ему эту роль, чтобы хоть как-то оправдать себя в глазах союзников. Дальше все было разыграно, как по нотам.
20 марта государственный секретарь Эрбо написал французскому послу в Турции Сези,[562] что за два дня до того (18 марта) в Париж прибыло «неожиданное для всех» известие от дю Фаржи о подписании 5 марта договора (но уже в новой редакции),[563] причем тот сообщал, что сделал это «под свою личную ответственность» (au prix de sa teste),[564] полагая, что договор всем будет полезен для восстановления мира. «Король, — писал Эрбо, — очень разгневался на такие необычные действия» (Sa Majesté a montré de grands sentimens de ce procédé extraordinaire) и сделал об этом декларацию венецианскому послу и принцу Пьемонтскому, с которыми решил подробно обсудить договор.[565]
Обсуждение это продолжалось довольно долго, ибо французское правительство ратифицировало договор лишь во второй половине мая.[566] Ришелье пришлось приложить немало труда, так как Венеция и Савойя предъявили серьезные претензии. Однако в конце концов перед фактом единения двух великих держав им пришлось «удовольствоваться лишь разумными требованиями».[567]
Монсонский договор нанес также большой ущерб воевавшей с Испанией Голландии. Ришелье должен был уладить и эти противоречия.
Приведенные факты достаточно убедительно показывают, что договор с Испанией следует назвать сепаратным договором, заключенным не только без ведома и согласия союзников, но и вопреки их интересам. Поэтому переговоры и велись в полной от них тайне. Когда же они были обнародованы, «вину» за них возложили на «самовольного» посла.[568]
Какой бы ценой ни был достигнут этот успех — а он бесспорен, — Ришелье имел основания быть удовлетворенным результатом своих усилий[569] и приступил к другим неотложным делам. Поэтому в целом Монсонский договор был для Франции полезен и выгоден.
Неотложные дела, стоявшие перед французским правительством в начале 1626 г., заключались в необходимости сбалансировать государственный бюджет и изыскать средства на войну с Ларошелью, т. е. на окончательную ликвидацию гугенотского «государства в государстве».
Это и было причиной пристального внимания Ришелье ко всем вопросам торговли, мореплавания и флота, проявленного им в эту пору. Он поставил перед собой задачу организации крупных торговых компаний, покровительства торговле, создания торгового и военного флота, что в свою очередь повлекло за собой ряд мероприятий и реформ, а также созыв в конце 1626 г. ассамблеи нотаблей, т. е. представителей привилегированных сословий.
В процессе подготовки своих действий Ришелье широко использовал консультации с купцами, арматорами, моряками, морскими офицерами, финансовыми чиновниками, французскими послами и т. д. Он велел составить донесения, вызывал к себе отдельных лиц, запрашивал местные учреждения, разослал специальных комиссаров для проверки на местах состояния судостроения и портов, береговой охраны. Все мемуары и донесения он тщательно изучал, делал на них пометки, добавления, поправки и затем использовал в своих адресованных королю докладных записках, в речах и на заседаниях Совета, в своих «Мемуарах» и в «Политическом Завещании». В 1626 г. он создал 8 должностей «генеральных инспекторов по делам флота», назначив на них своих доверенных лиц. Они действовали в приморских провинциях; по своему характеру их функции были схожи с функциями интендантов. Они много занимались экономическими вопросами и принесли значительную пользу.[570]
Учреждение торговых компаний и создание флота проходили одновременно и параллельно. Необходимо подчеркнуть, что в ту пору разница между военным и торговым флотом была незначительной. Для защиты от нападений пиратов все торговые суда имели пушки и запас боеприпасов, а экипаж был вооружен и обучен военному делу,[571] военные же корабли могли быть легко превращены в торговые. Фактически различие пролегало скорее между королевским (т. е. государственным) и частным флотом, но и оно нередко исчезало, так как торговые частные суда использовались для военных целей, а королевские продавались арматорам и купцам. Поэтому, создавая королевский флот, правительство имело целью использование его не только для войны; к этому еще следует добавить, что задача эффективной охраны побережья и торговых судов в открытом море могла быть осуществлена лишь при наличии военного флота.
При учреждении торговых компаний Ришелье встретил сопротивление не только со стороны купечества некоторых городов, но и парламентов, а при создании флота он столкнулся с трудностями материального порядка, о которых уже была речь, и с ограниченностью средств. И тем не менее именно в результате его энергичной деятельности Франция за короткий срок получила солидный флот.
В 1625 г. правительство не имело ни одного корабля в портах по Атлантическому океану и Ламаншу, а на Средиземном море было всего лишь 10 галер. Через 10 лет на севере[572] было 3 эскадры, а в Средиземном море — эскадра и 20 галер. Сам Ришелье главные усилия приложил (в организационном плане) именно в 1626–1630 гг.; в дальнейшем дело шло более или менее по уже заведенному порядку. Совместно со своими советниками кардинал разработал план создания верфей, улучшения портов и гаваней, организовал закупку за границей судов и материалов; сам лично и через свой «литературный штаб» он провел широкую пропаганду, стремясь привлечь людей и капиталы.
В 1626 г., еще до созыва нотаблей (им была представлена правительством обширная программа создания торговых компаний и флота) и, следовательно, не дожидаясь их одобрения и санкции, Ришелье приказал заложить на частных верфях в Нормандии и Бретани 18 больших судов, а в начале 1627 г. — еще 4.[573] Часть материалов — лес, железо, пеньку — пришлось доставить из Голландии, для чего Ришелье послал в Амстердам специальных агентов. Поскольку покупки у голландцев обходились дорого, он пытался наладить расстроенные войной и успешной конкуренцией голландцев прямые торговые связи Франции с Данцигом и Швецией,[574] но это не вполне удалось, и еще долгое время французское правительство вынуждено было иметь дело с голландцами. Помимо нехватки материалов, сказались и другого рода трудности. Не было достаточного числа опытных судостроителей, пришлось приглашать англичан, голландцев, фламандцев, оплачивая их труд очень дорого. Многие корабли (в 1626 г. — 5, в 1627 г. — 12 и т. д.) правительство заказало в Голландии.[575] Словом, организация отечественного судостроения оказалась трудным делом. И все же под Ларошелью Ришелье уже имел эскадру из 35 судов (правда, лишь 13 из них представляли собой настоящие большие корабли).[576]
Организация торговых компаний началась в 1625 г., когда был составлен проект «Морбиганской компании ста пайщиков» (Compagnie des cent associés de Morbihan)[577] с номинальным капиталом в 1 млн 600 тыс. ливров. Однако вначале пайщиков было всего 4, а в дальнейшем число их не превышало 12. Основой компании должен был стать новый свободный город-порт Морбиган с правами порто-франко. Внутри стен города компании предоставлялась полная власть; кроме того, она могла строить суда и даже отливать пушки (что было во Франции регалией, т. е. государственной монополией). Компании предоставлялись монопольные права торговли с Восточной Индией и Западной Индией, Канадой («Новой Францией») и Левантом; она могла устраивать колонии. Учредительный акт компании был подписан четырьмя устроителями и Ришелье 31 марта 1626 г., и Ришелье возглавил ее в качестве «сюринтенданта торговли» (surintendant du commerce du royaume), причем должность имела временный характер; после смерти кардинала во главе компании должен был встать избранный пайщиками синдик (т. е. уполномоченный).
Через полтора месяца возникла еще одна компания под вычурным именем «Nacelle de Saint-Pierre fleurdelysée».[578] Ее главными участниками были три богатых купца: голландец де Витт, фламандец (может быть, итальянец по происхождению) Биллотти и француз Дюморье. Возглавивший и эту компанию Ришелье назван в учредительном акте «сюринтендантом и генеральным реформатором французской торговли» (surintendant et réformateur général du commerce de France). Для этой компании тоже предусматривалось создание двух портов с порто-франко: один на Средиземном море, другой — на Атлантическом океане.[579] Главные задачи компании состояли в упорядочении ввоза во Францию трески и сельди, разработке рудников, осушке болот и в устройстве новых мануфактур для производства фаянса, хрусталя, кружев, ковров, тонкого полотна, а также изготовлении сахара, сыра и т. п. Район ее торговли был ограничен Северо-Восточной Европой и Берберией.[580]
Известие о создании компаний вызвало в Голландии, Англии и Испании немалую тревогу. Фламандцам было запрещено принять в ней участие, т. е. переселиться во Францию. Вместе с тем конкуренты Франции рассчитывали, что из проектов ничего не выйдет, ибо парламенты не согласятся зарегистрировать эдикты о создании компаний. Как увидим, эти расчеты оправдались.
Необходимо подчеркнуть, что в процессе создания компаний — и благодаря их появлению — Ришелье приобрел некие новые функции, выразившиеся в его новом титуле сюринтенданта торговли. Это были этапы его продвижения к должности (по нашей терминологии) министра торговли и мореплавания. Подобного рода должность появилась во Франции впервые, и она плохо вязалась с кардинальской мантией Ришелье и его постом первого министра. Современники удивлялись тому, что министр и прелат возглавил торговлю и создание флота. Ришелье не замедлил оправдаться: в одной из брошюр, выпущенных его «литературным штабом», было сказано, что его об этом просили купцы-устроители компаний и что торговля, равно как и флот, дело для королевства весьма нужное.[581] Впрочем, такое недоумение вскоре рассеялось и на заседаниях нотаблей (т. е. через полгода) все признали важность наличия подобных функций у главного министра.
Необходимость протекционистских мер по отношению к торговле была для всех совершенно ясна, причем осуществить их могло лишь правительство. Затем события 1625 г. показали всем, насколько важно было иметь собственный военный флот: для победы над ларошельцами и Субизом на море французскому правительству пришлось занимать суда у голландцев и англичан, а это сопровождалось большими трудностями и внешнеполитическими осложнениями.
Появление новой должности и назначение на нее именно кардинала имело важное следствие политического порядка. Для успеха связанных с этой должностью реформ необходимо было лишить герцога Монморанси звания адмирала. Сделать это мог только Ришелье.
Представитель одного из знатнейших домов Франции герцог Монморанси, наследственный губернатор Лангедока, был и наследственным адмиралом Франции. Эта должность принадлежала к числу коронных, ее создание уходило в глубь веков, и (как все коронные должности) она принадлежала знати почти на правах родового достояния. Положение осложнялось тем, что для Монморанси она не была просто доходной синекурой. За период 1612–1625 гг. он объединил в своих руках путем наследования и покупок — эти должности продавались и покупались лишь в кругу самой знати — все адмиральства по побережью океана и Ламанша,[582] а также должность вице-короля Канады. Начиная с 1614 г. он именовался «генеральным адмиралом Франции» (Amiral général de France). Кроме того, он деятельно участвовал не только в оберегании своих прерогатив и интересов, но и в создании торговых компаний. Все мероприятия Ришелье в области создания флота и компаний наносили адмиралу огромный ущерб. Формально они отодвигали его на задний план, фактически же грозили Монморанси утратой всех его функций. А это уже задевало интересы знати в целом, у которой и без того было немало оснований опасаться кардинала. В мае 1626 г. (напомним, что создание компаний и оформление новой должности Ришелье происходило в марте — мае) был организован «заговор Шалэ», названный так по имени одного из заговорщиков (отнюдь не самого главного). В заговоре принимали участие ближайшие родственники короля — его родной брат Гастон, сводные братья Вандомы (побочные сыновья Генриха IV), кузены Конде и Суассон, а также придворные вельможи и несколько знатных дам, в том числе герцогиня де Шеврёз. Королева Анна Австрийская знала о планах заговорщиков, которые собирались убить Ришелье и низложить Людовика XIII. У них были связи за границей (с герцогом Савойским и другими итальянскими государями), и они собирались использовать недовольство Голландии и Англии, вызванное Монсонским договором.
Кардиналу удалось избежать смерти, и заговор был раскрыт. Шалэ заплатил жизнью, Вандомы были арестованы, герцогиня де Шеврёз изгнана из Франции, королева впала в немилость. Гастон, наоборот, был введен в Королевский Совет и получил титул герцога Орлеанского; в качестве наследника престола при бездетном Людовике XIII он представлял собой персону, к которой никакие суровые меры не могли быть применены. Но за ним был установлен строгий контроль, не приведший, впрочем, к должным результатам. Гастон Орлеанский и дальше оставался номинальным и декоративным вождем всех заговоров вельмож вплоть до рождения дофина (будущего Людовика XIV), когда кончилась его роль наследника престола.
Заговор Шалэ представлял собой попытку придворной знати, окончательно оттесненной кардиналом от всякого участия в государственных делах, расправиться не только с виновником своего «бесправного положения» (как заявляли вельможи), но и с поддерживавшим Ришелье королем, заменив его более приемлемой для них фигурой молодого, безвольного и легкомысленного Гастона. Характерно, что заговор охватывал лишь придворные круги; ни о каком открытом военном выступлении против правительства (как это имело место еще совсем недавно, в 1620 г.) не было и речи. Уже нельзя было опереться ни на провинциальное родовитое дворянство, ни на гугенотов.
Судебное расследование обстоятельств заговора, проведенное первой из тех специальных комиссий, которые в дальнейшем Ришелье не раз учреждал, вскрыло факты, вконец испортившие отношения Людовика XIII с семьей (за исключением пока что матери). Наоборот, его доверие к Ришелье очень укрепилось. Немалую роль сыграло при этом обращение заговорщиков за помощью к иностранным государям, что грозило очень тяжелыми последствиями для Франции. Отныне короля и министра вплоть до их почти одновременной смерти прочно и неизменно объединяли как политические, так и личные интересы.
Примечательно, что казнь Шалэ и крутая расправа с другими заговорщиками не вызвали протеста, кроме как в среде придворного бесшабашного дворянства, которое Ришелье и король принялись энергично усмирять, применяя смертную казнь за дуэли. Широкие круги политически влиятельных сословий признали линию политики короля и кардинала. Она была затем и официально одобрена нотаблями. Ришелье, кроме того, использовал благоприятную для себя обстановку и произвел перемены в Королевском Совете. Печати были отняты от струсившего в момент заговора д'Алигра и вручены доверенному лицу кардинала — Марильяку (одному из «финансовых директоров», назначенных после отставки Лавьевиля), а сюринтендантом финансов стал д'Эфиа. В итоге «рабочая часть» Королевского Совета оказалась состоящей из приверженцев кардинала.
Разгром заговора Шалэ ускорил отставку Монморанси, придав ей также и политический оттенок, ибо герцог, как и вся знать, был замешан в заговоре. В августе он отказался от своей должности адмирала Франции, и ее функции были переданы тому, «кто будет управлять торговлей». Таковым стал Ришелье, должность которого получила окончательное оформление в Сен-Жерменском эдикте от октября 1626 г., где он назван «grand maître, chef et surintendant général de la navigation et du commerce de France». В январе 1627 г. должность адмирала Франции была совсем уничтожена,[583] равно как и должность коннетабля (последний коннетабль Ледигьер умер в сентябре 1626 г.).[584] В итоге ликвидации находившегося в руках вельмож верховного командования армией и флотом знать лишилась этих важнейших военных постов, имевших также большое политическое значение.
\/ Но если Ришелье удалось относительно быстро справиться со знатью, то с парламентами и купечеством дело обстояло хотя и не столь остро, но достаточно сложно. Сен-Жерменский эдикт означал появление во Франции ведомства, нового как по форме, так и по содержанию, — управления торговлей, флотом и колониями. Уже одно это насторожило парламенты, особенно в приморских провинциях, так как грозило сужением некоторых их функций (как это и случилось на деле). Еще больше опасений вызвало у них создание компаний. Предоставленные Морбиганской компании ста пайщиков монопольные права на торговлю и нахождение ее под контролем самого кардинала (что означало фактический ее иммунитет от местных властей) вызвали энергичный протест бретонских штатов и Реннского парламента. Они выступили против «опасного новшества», которое грозило нанести ущерб торговле других бретонских городов. Положение осложнялось тем, что губернатор Бретани Вандом был арестован по делу о заговоре Шалэ, а в Бретани у него было много приверженцев. По этим мотивам чисто политического характера Ришелье не счел возможным решительно настаивать, и акт о создании компании не был претворен в действие. Пришлось отказаться от реализации компании «Nacelle de Saint-Pierre». Правда, вместо нее через год (в июне 1627 г.) была организована «Компания св. Духа» (Compagnie de Saint-Esprit) во главе с тем же де Виттом и двумя бретонскими купцами. Цели и привилегии были такие же, как и у исчезнувшей «Nacelle». Парижский парламент был согласен зарегистрировать эдикт, но при условии изъятия многих привилегий. Однако без них компания потеряла свою притягательную силу, и больше о ней нет сведений.[585]
Немалого труда стоила Ришелье регистрация эдикта об его назначении на новую должность. Даже Парижский парламент зарегистрировал эдикт лишь в марте 1627 г., Реннский парламент (со значительными оговорками) и Руанский — в апреле, Бордосский— в мае. Характерно, что среди назначенных в 1626 г. «генеральных инспекторов по делам флота», о которых шла речь, было немало членов провинциальных парламентов — Ришелье хотел и таким путем облегчить выполнение своей задачи.[586]
Итак, первые попытки создания больших торговых компаний потерпели наудачу. Разумеется, причина провала заключалась не только в противодействии парламентов и некоторых групп купечества. Структура компаний была недостаточно продумана, не удалось привлечь капиталы в нужном количестве, слишком обширны были цели и сферы действия компаний. Во многом они подражали голландским крупным компаниям, но оказалось невозможным просто пересадить на почву Франции эти образцовые для того времени учреждения. Кроме того, Ришелье должен был сделать для себя и еще один вывод — вывод о необходимости получить одобрение парламентами своих проектов не только финансовых реформ (это было ясно и до провала компаний), но и создания компаний и флота. В связи с этим он решил созвать ассамблею нотаблей.
Собрание нотаблей 1626–1627 гг. представляет двоякий интерес для исследования истории Франции первой трети XVII в. С одной стороны, оно явилось значительным событием в жизни страны, с другой — ознаменовало собой финал как данного вида сословного представительства, так и всего института в общефранцузских масштабах. Оба аспекта обусловливают друг друга и требуют совместного рассмотрения.
В 1614 г. были созваны последние до 1789 г. Генеральные Штаты, в 1626 г. — последние до 1788 г. нотабли. В исторической науке давно уже установилось мнение, что причиной угасания сословного представительства было прогрессирующее укрепление французского абсолютизма. В целом это объяснение справедливо, но имеет слишком общий характер и не свободно от ретроспективности: если укреплялся абсолютизм, значит должно было исчезнуть сословное представительство. Достаточно, однако, присмотреться к некоторым особенностям Франции в этом отношении, а также сопоставить их с особенностями Англии и тех стран, где представительные институты сохранились (в той или иной форме) до буржуазных революций, чтобы убедиться в нескольких весьма существенных обстоятельствах. Само по себе развитие абсолютизма отнюдь не исключало наличия общенационального представительного учреждения, не говоря уже о провинциальных собраниях, которые в той же Франции, несмотря на абсолютизм, дожили почти до революции. Далее, ликвидация центральной властью этого института могла произойти лишь в случае отсутствия сопротивления со стороны заинтересованных сословий или иных социальных групп. Иными словами, конечный итог зависел от соотношения сил, а оно в свою очередь определялось социальным и политическим весом сословий и групп.
Для разъяснения этих соображений необходимо несколько отвлечься от истории 1620-х годов, чтобы рассмотреть общую линию развития во Франции сословного представительства как в форме Генеральных Штатов, так и в форме нотаблей.
До середины XV в. Генеральные Штаты в основном вотировали некоторые налоги; затем последние стали взиматься королевским аппаратом без предварительного согласия Штатов. С конца XV и до начала XVII в. (1484–1614 гг.) Генеральные Штаты собирались преимущественно для рассмотрения определенных политических вопросов, которые после 1614 г. разрешались иными способами, уже без участия сословного представительства.
Во многом параллельная история собраний нотаблей изучена еще недостаточно. Ясно, однако, что их ни в коей мере нельзя считать Генеральными Штатами в миниатюре. Насколько можно судить по отрывочным сведениям в источниках, собрания приглашавшихся королем лиц были в XIII в. (т. е. до появления Генеральных Штатов в точном смысле слова) по сути дела собраниями нотаблей. Король приглашал — иногда на заседания своего Совета (поэтому эти случаи рассматриваются многими исследователями просто как расширенные заседания Королевского Совета), иногда на особые совещания — тех или иных лиц и ставил перед ними определенные задачи, Состав приглашенных зависел от характера задач, и сословия как бы специализировались на решении относившихся к их компетенции вопросов. Отбор приглашенных производился по признаку занимаемой должности. От духовенства приглашались, как правило, прелаты; от дворянства — доверенные лица, занимавшие придворные должности. Из «добрых городов» прибывали мэры и некоторые эшевены.
В период 1302–1558 гг. нотабли собирались очень редко. До середины XV в. их как бы поглощали эффективно работавшие Генеральные Штаты. Собрания второй половины XV и первой половины XVI в. почти совсем не изучены.[587]
В 1558 г. в связи с тяжелыми военными обстоятельствами было созвано собрание, которое современники именовали по привычке Генеральными Штатами. На деле оно открыло новую страницу в истории не Штатов, а именно нотаблей. На них появилось четвертое сословие, состоявшее из представителей чиновничества, в число которых входили самые важные и влиятельные должностные лица — первые президенты верховных судов, которые очень резко отделили себя (а правительство разделило их точку зрения) от третьего сословия. Через 2 года на Генеральных Штатах 1560 г. присутствовали, как обычно, лишь три сословия, а высшего чиновничества не было совсем. В соединении с тем, фактом, что в 1558 г. представители сословий были приглашены, а не избраны, эти данные свидетельствуют, что в 1558 г. возродилась в новых условиях и в новой форме система консультации с приглашаемыми лицами, т. е. нотабли. Такой же характер был присущ руанским собраниям 1596 и 1617 гг.[588]
К 1626 г. у этих ассамблей уже установилась определенная традиция. Они были немногочисленны по составу, и отбор членов производился (как и в XIII в.) по должностному признаку. Король приглашал человек 10 архиепископов и епископов, примерно столько же придворных дворян и всех первых президентов и генеральных прокуроров верховных судов (около 25–30 человек). Подобный принцип отбора приводил к тому, что в ассамблее принимали участие лишь самые привилегированные и наиболее высокопоставленные лица королевства.
Население не имело никакого касательства к отбору состава нотаблей. Перед их созывом на местах не составлялось никаких наказов, и сами нотабли также не должны были формулировать просьбы (этому не противоречит то обстоятельство, что они порой заявляли о своих требованиях), в то время как работа, например Генеральных Штатов 1614 г., только в том и состояла, что все палаты должны были свести провинциальные наказы своих сословий в единый наказ и представить его правительству. Работа нотаблей имела иной характер: правительство предъявляло им список вопросов, по которым оно желало знать мнение ассамблеи. Обсуждение производилось не по сословиям, а сообща, и голосование было поголовным, в силу чего у чиновников был небольшой, но постоянный численный перевес над прелатами и дворянами, вместе взятыми.
нотаблей была еще одна существенная особенность. Духовенство и дворянство не представляли на этих собраниях своих сословий. У духовенства уже с середины XVI в. упрочилась традиция регулярного созыва своих ассамблей, на которых представители всего французского духовенства вотировали субсидии (don gratuit) и обсуждали свои отношения с правительством и церковные дела.[589] Присутствовавшие на собраниях нотаблей 10–12 дворян не могли представлять всего дворянства, выступать от имени сословия в целом и тем более принимать какие-либо решения, задевавшие его интересы. Родовитое дворянство не имело в ту пору во Франции никакой особой организации, защищавшей его права, что очень характерно для падения общественного веса этого сословия.
Иначе обстояло дело с чиновниками. Первые президенты верховных судов (т. е. всех парламентов, счетных палат и палат косвенных сборов) реально представляли свои корпорации, каждый — свою, а все вместе — верховные судебно-административные учреждения Франции. Поэтому принятые нотаблями решения обязывали верховные суды исполнять эти решения.
Перечисленные особенности нотаблей показывают, что это был своеобразный представительный орган с неодинаковым положением участвовавших в нем сословий. Главная роль по существу дела отводилась представителям самых влиятельных корпораций государственного аппарата, старое же дворянство (а отчасти и духовенство) оставалось в тени. Что касается формальной стороны дела, то и в этом плане правительство также поддерживало чиновничество. Характерно, что и на заседаниях нотаблей проявлялась вражда, разделявшая в ту пору родовитое и новое (т. е. чиновное) дворянство. Чиновники не соглашались голосовать после дворян, а те не желали с этим считаться и требовали себе второго места, как на Генеральных Штатах. Уже на нотаблях 1617 г. правительство вышло из затруднения, рассадив членов всех сословий вровень и тем самым как бы признав их равенство между собой, чем опять-таки вызвало бессильное негодование старого дворянства.[590]
Учет всех этих моментов с добавлением того соображения, что нотабли не обладали полномочиями для вотирования субсидий, позволяет сделать следующий вывод: целью правительства при: созыве нотаблей было не столько желание узнать мнение ассамблеи по тем или иным вопросам, сколько возможность обязать парламенты выполнить принятые на нотаблях решения, т. е. предотвратить их скрытую или открытую оппозицию фискальным эдиктам, налоговым мероприятиям и другим действиям королевской власти.
Созывая в 1617 г. собрание нотаблей, правительство намеревалось принудить парламенты согласиться на отмену полетты, т. е. на отмену легализированной и очень выгодной для чиновничества формы наследственности и продажности должностей. Напомним, что после Генеральных Штатов 1614 г., где вопрос об отмене полетты находился в центре внимания, полетта была отменена; однако через три месяца яростные протесты парламентов заставили правительство восстановить прежний порядок. На нотаблях 1617 г. парламентам не удалось отстоять полетту, и тем самым они были лишены возможности протестовать против ее отмены.[591]
В 1626 г. положение было более сложным. Вопрос о полетте потерял для парламентов прежнюю остроту, так как именно им (и только им!) она была теперь правительством гарантирована. Ришелье имел в виду другие цели.
В исторических трудах причина созыва нотаблей определяется различно.[592] Аното полагал, что Ришелье, столкнувшись с придворной оппозицией всем своим планам в области внутренней и внешней политики, хотел опереться на общественное мнение.[593] Соответственно экономическому уклону своей книги Озе считает, что Ришелье созвал нотаблей для того, чтобы получить от них одобрение лишь своим планам экономического развития (создания торговых компаний и флота, усиления протекционизма и т. п.). Он добавляет еще одно соображение: «Нельзя заставить нацию работать — пусть даже ради ее обогащения — против ее желания и без ее согласия».[594] Трудно согласиться с тем, что Ришелье собирался получить согласие всей нации на ассамблее, где присутствовали одни лишь прелаты, знать и высшие чиновники.
Тапье уделяет нотаблям 1626 г. большое внимание и в основном присоединяется к взгляду Озе, но значительно расширяет понятие задуманной реформы. Он рассматривает составленные кардиналом в 1625 г. проекты и приходит к заключению, что в ту пору у Ришелье сложился план весьма обширных реформ и нотабли были созваны для его рассмотрения или хотя бы для одобрения положенных в его основу принципов. Деятельность ассамблеи он оценивает положительно, ибо она поддержала данный план и тем расчистила дорогу для обновления государства. Однако внешняя война помешала осуществлению реформ.[595]
Это суждение кажется нам справедливым в том, что касается задуманной кардиналом реформы, хотя последняя имела, на наш взгляд, более скромные масштабы. Есть, однако, в аргументации автора один пункт, с которым трудно согласиться.
Тапье полагает, что Ришелье собирался осуществить реформы в течение 6 лет, как он заявил в своей речи перед нотаблями. Это обещание само по себе, и в особенности краткость срока, вызывает у автора недоумение, и он приходит к выводу, что со стороны Ришелье это был либо ораторский прием, либо он всерьез рассчитывал на возможность для Франции полного внешнего и внутреннего мира в течение ближайшего шестилетия, что, как известно, оказалось нереальным.[596]
Если выразить предложенную Тапье альтернативу в более отчетливой форме, то получится следующее: или Ришелье сознательно ввел ассамблею в заблуждение насчет срока, или же — если он действительно рассчитывал на возможность шестилетней мирной передышки — он обнаружил такое непостижимое непонимание обстановки и во Франции (гугеноты), и в Европе (Тридцатилетняя война), которое было ему совершенно несвойственно и само нуждается в свою очередь в объяснении.
Из дальнейшего изложения станет ясно, что как недоумение Тапье, так и его предположения упираются в непонимание смысла предложенной кардиналом финансовой реформы, составившей гвоздь всей правительственной программы. А само это непонимание объясняется неразработанностью истории финансовой политики Ришелье.
Когда-то, уже более ста лет назад, Мишле писал: «История правления Ришелье темна в самом главном пункте. Каковы были его денежные ресурсы, способы их получения и средства использования? На что он жил и каким образом? Этого не видно ни в его мемуарах, ни в документах».[597] Проницательное замечание Мишле не устарело и в наши дни. История государственных финансов при Ришелье еще не стала объектом специальных исследований, хотя архивный материал на эту тему чрезвычайно богат. Опубликованные источники содержат некоторые (хотя далеко не полные) сведения, но возможность правильного их использования зависит от надлежащего истолкования специальной терминологии и понимания самой структуры финансового управления во Франции в первой половине XVII в. Невнимание к этим вопросам приводит к неправильному освещению многих — и притом важных — сторон политики Ришелье.[598]
В предыдущей главе мы дали краткий очерк государственных финансов 1620-х годов и их социальной окрашенности.[599] Чтобы дебаты на заседаниях ассамблеи были вполне понятны, к этому надо добавить еще некоторые сведения о домене.
В 1607 г. Сюлли приступил к операции выкупа домена, разделив ее на несколько этапов.[600] В первую очередь выкупались заложенные доходы с коронных земель. Сюлли заключил с группой финансистов контракт, по которому те обязались возместить владельцам стоимость залога (rembourser les acquéreurs), оцененную почти в 30 млн ливров. Затем финансистам предоставлялось право самим пользоваться этими доходами, а по истечении 16 лет (т. е. в 1623 г.) они обязаны были вернуть короне очищенные от всяких долгов земельные имущества. Аналогичный контракт на выкуп домениальных должностей (на сумму около 80 млн) был заключен в 1609 г. и также сроком на 16 лет. Казна при этом не платила ни гроша, она только выжидала.
Реформы Сюлли вызвали бурю негодования со стороны держателей коронных земель и собственников домениальных должностей. Но их протесты ни к чему не привели. Сюринтенданту уже не раз приходилось идти на аналогичные меры (например, при снижении процентов по государственным рентам), и он хладнокровно относился к подобной реакции. Если бы удалось поддержать внутренний и внешний мир до сроков окончания контрактов (т. е. до 1623–1625 гг.), реформа себя оправдала бы. Однако в 1615 г. в связи с гражданской войной контракты пришлось разорвать и снова заложить частично выкупленные земли и доходы.
В 1626 г. было гораздо труднее, чем в 1607–1609 гг., рассчитывать на 16-летний срок контрактов, но существовал еще и другой путь. Выкупные операции могли быть произведены в меньший cpoк, например в течение 6 лет.[601] Однако для этого надо было располагать определенным денежным фондом, маневрируя которым можно было выкупать домен постепенно, по частям, обращая доходы с уже выкупленных частей на выкуп прочих. Реформа Сюлли не (сопровождалась для казны никакими расходами (финансисты сами возмещали свои расходы из расчета около 6 % годовых), но зато требовала длительного срока (16 лет), в течение которого государство не должно было посягать на выкупаемые имущества. Второй вариант сокращал срок более чем в два с половиной раза (до 6 лет), но это значительное убыстрение, дававшее возможность получить уже через 6 лет всю сумму доходов с очищенного от долгов домена, требовало и значительного оборотного фонда. В 1626 г. правительство им не располагало и собиралось добывать его при помощи нотаблей. Под этим углом зрения и следует рассматривать предложенную им финансовую и другие реформы.
Решение созвать ассамблею нотаблей было принято не сразу. Первоначально думали ограничиться приглашением на заседание Королевского Совета 15 ноября первых президентов и генеральных прокуроров парламентов: приказ об этом был составлен 7 октября 1626 г.[602] Но к середине ноября в столицу съехались также и представители всех верховных судов Франции. Эрбо писал Сези 13 ноября: «Король созвал в Париж главных чиновников парламентов и других верховных судов королевства, дабы услышать их мнения и советы относительно многих предложений, сделанных ему для блага государства; открытие этой ассамблеи должно состояться через несколько дней».[603] Однако 15 ноября было решено позвать также прелатов, дворян и купеческого старшину Парижа[604] и открыть 23 ноября настоящую ассамблею нотаблей. Всего было приглашено 12 архиепископов и епископов, 10 дворян (по большей части крупных военных) и 28 чиновников.[605] Причина постепенного расширения состава ассамблеи нигде не указана, но можно предположить, что в предвидении неуступчивости чиновников (сведения о которой уже могли дойти, за истекшие полтора месяца) правительство сочло за лучшее иметь дело с представителями всех привилегированных сословий. Такое предположение подтверждается еще и тем, что вопреки традиции король затем приказал сословиям заседать отдельно и голосовать по сословиям, причем каждое из них имело лишь один голос.[606] Таким образом, итоги голосования не могли принести чиновникам большинства.
После бурных местнических споров[607] ассамблея открылась 2 декабря вступительным словом короля и речами хранителя печати Марильяка, маршала Шомбера и Ришелье, обрисовавших состояние государственных дел и предложивших ряд реформ.
При оценке этих речей мнения большинства исследователей сходятся на том, что Марильяк не выполнил данных ему кардиналом инструкций (некоторые историки утверждают даже, что он их исказил) и что это обстоятельство вызвало недовольство Ришелье и вынудило его особо подчеркнуть некоторые моменты в своей речи.[608] Это мнение представляется нам необоснованным. На деле три оратора распределили между собой темы (своих речей. Хранитель печати Марильяк (как это и полагалось канцлеру, чьи функции он фактически исполнял) говорил об общем состоянии государства, маршал Шомбер — об армии, Ришелье — о финансах и о плане выкупа домена.
Ришелье очень тщательно подготовил выступления на открытии ассамблеи. Он собрал большое число донесений французских послов, различных докладных записок о состоянии французской торговли вообще и за границей в частности, об уставах иностранных торговых компаний, документов, касающихся флота и т. п.[609]
В записке от 18 ноября Ришелье предложил Марильяку сказать о решении правительства возродить морскую торговлю и обеспечить имущество и свободу французских купцов путем создания военного флота из 30 кораблей, который должен был обезопасить побережья, держать подданных в повиновении (намек на гугенотов) и заставить соседей считаться с Францией. Расходы на флот должны были составить 1.5 млн ливров в год. Что же касается упоминания об упразднении должностей коннетабля и адмирала, а также о передаче кардиналу управления торговлей (причем без оплаты!), Ришелье целиком полагался на мнение Марильяка.[610] Тот действительно лишь вкратце упомянул об этом, но о намерении возродить торговлю распространился подробно, не упомянув, однако, цифры в 1.5 млн ливров на содержание флота. Но подобного рода умолчание вполне могло быть согласовано между ними, тем более что и Ришелье, специально говоря о доходах и расходах, также ничего не сказал об этом. В речи Марильяка[611] был дан общий обзор тяжелого положения французской торговли и государственных финансов. Военные кампании 1620–1622 гг. нанесли казне невероятный ущерб. В 1625 г. кампания против гугенотов и война в Италии вновь вызвали очень большие экстраординарные расходы. В итоге доходы не превышают теперь 16 млн ливров,[612] расходы же достигают 36–40 млн.[613] Тем не менее правительство не повышало тальи (а на 1627 г. собирается ее снизить на 600 тыс. ливров) и не уменьшало ни процентов по рентам, ни жалованья чиновникам.[614]
Необходимость финансовой реформы совершенно ясна. Будет произведено сокращение расходов на содержание двора, а благодаря ликвидации должностей коннетабля и адмирала (Ришелье взял на себя эти обязанности без оплаты) казна выгадает около 400 тыс. ливров. Король собирается урезать расходы на армию и пересмотреть список долгов, чтобы по возможности сократить их.[615] Но главные усилия должны быть направлены на приращение доходов, причем так, чтобы оно не легло на плечи народа.
Правительство видит два главных способа для увеличения поступлений в казну. Первый состоит в выкупе домена, второй — в развитии[616] торговли и мореплавания. О первом способе Марильяк лишь упомянул, зато на втором он остановился очень подробно, назвав его лучшим средством для обогащения народа и восстановления попранного достоинства Франции. Широко используя (Собранные Ришелье материалы, он обрисовал тяжелое состояние французской торговли, вызванное ее многолетней летаргией, которой воспользовались соседи, поставившие французских купцов в подчиненное и крайне невыгодное положение. Франция располагает богатейшими ресурсами для развития торговли и мореплавания. Кроме того, если соединить каналами Сену и Сону, а также Сену и Луару, то можно будет превратить Францию в главный торговый путь, соединяющий Левант с европейскими странами на побережье Атлантического океана, что нанесет значительный ущерб Испании, ибо в портах Прованса и Бретани можно будет контролировать всю испанскую торговлю. Кардинал Ришелье уже изложил королю важность подобных мер, и принято решение всеми силами способствовать подъему торговли. Нотаблям предстоит обсудить проект подобных мероприятий.
Затем маршал Шомбер объявил о необходимости изыскать экстраординарные доходы и о намерении сократить армию до 30 тысяч человек, упорядочить ее оплату и содержание. Проект регламента также должен быть вручен ассамблее на рассмотрение.[617]
В небольшой речи Ришелье[618] главное внимание было уделено необходимости использовать внутренний и внешний мир для проведения реформ, особенно реформы финансов, каковая является одним из важнейших средств для усиления Франции. Предполагаемое сокращение сумм на содержание двора и другие меры экономии смогут уменьшить расходы на 3 млн ливров в год. Однако этого недостаточно для ликвидации дефицита в бюджете, не говоря уже о громадном долге. Вводить новые налоги невозможно, ибо народ не сможет их выплатить (les peuples ne sçauroient plus porter). Остается один путь — выкуп домена.
Ришелье сразу же подчеркнул, что речь идет именно о выкупе заложенных коронных имуществ, а не об их изъятии из рук владельцев, ибо государство заинтересовано в сохранении очень важного для него общественного доверия (foy publique), представляющего собой неисчерпаемый источник средств. Выкуп доходов с домена, определенных примерно в 20 млн ливров, даст возможность прочно сбалансировать бюджет, что принесет большое благо. Можно будет облегчить положение народа, «трудящегося ныне не то что в поте, а прямо-таки в крови своего лица» для удовлетворения требований казны. Внутренние смуты и внешние враги не застигнут страну врасплох, ибо всегда будут средства, необходимые для обороны. Не нужно будет ухаживать за откупщиками, чтобы получать от них займы. Верховным судам не понадобится заверять новых фискальных эдиктов. Словом, наступят наконец столь для всех желанные времена.
Можно возразить, что эти прекрасные планы трудно осуществимы. Однако, заявил кардинал, «я осмеливаюсь утверждать здесь в присутствии короля, что существуют способы, при помощи которых это дело можно осуществить за 6 лет.[619] Господа, король собрал вас специально для того, чтобы обсудить вместе с вами данные способы».[620]
Анализ всех речей свидетельствует о любопытном обстоятельстве, не подчеркнутом в литературе и не получившем объяснения, а именно — о распределении тем среди ораторов, точнее между Марильяком и Ришелье (Шомбер, как ему и полагалось, говорил лишь об армии). Хранитель печати излагал — и притом очень подробно — меры по улучшению торговли и мореплавания, хотя именно Ришелье незадолго до того возглавил это новое для французской административной системы «управление». Сам же кардинал выбрал себе[621] реформу финансов, хотя в составе правительства имелся сюринтендант финансов, маркиз д'Эфиа, который мог бы выступить с соответствующими предложениями.[622] Смысл этого странного распределения заключается, на наш взгляд, в том, что оно не только было сделано с учетом важности данных тем, но и само по себе представляло известное новшество. На открытии Генеральных Штатов и нотаблей речь о задачах данного собрания и об общей обстановке всегда произносил канцлер, и после этого сразу же начиналась работа ассамблеи. В 1626 г. замещавший канцлера хранитель печати составил свою речь в традиционном плане, но при этом сделал сильный акцент на одной из трех важных тем, а именно на торговле. Шомберу было предоставлено слово для выступления насчет армии, и, наконец, самое влиятельное лицо в Королевском Совете, Ришелье, привлек внимание к самому важному пункту — финансам, заявив, что нотабли собраны именно для финансовой реформы.[623]
После окончания речей король приказал сословиям разойтись по своим помещениям (заседания происходили в Тюильри) и заняться обсуждением проектов регламентов для армии и для финансов. Как было сказано выше, голосовать они должны были также отдельно по сословиям и каждое имело лишь один голос.
Чиновники немедленно заявили протест.[624] Они не желали голосовать по сословиям и требовали поголовного голосования, ссылаясь на установившуюся традицию. Они высказывали опасение, как бы при посословном голосовании их не сочли за третье сословие; однако, как мы уже говорили, под этим скрывалась более существенная боязнь остаться в одиночестве против двух голосов духовенства и дворянства. Чтобы подкрепить свое требование действиями, они отказались взять копии регламентов, представленных для обсуждения, иными словами, отказались приступить к работе. Марильяк заверил их, что король и в мыслях не имеет считать их третьим сословием. Хотя прелаты и дворяне поддержали предписанный правительством порядок, первый президент парижского парламента от имени всех своих коллег продолжал упорствовать. Тогда король предписал следующее: если все сословия, т. е. вся ассамблея, приходят к одному решению, каждое сословие может выступить самостоятельно, если же согласия между сословиями нет, каждое голосует отдельно. Решение было для чиновников по-прежнему невыгодным, но возражать против него они уже не могли, поскольку им обеспечивалась свобода выступлений. Началось обсуждение проектов регламентов.
Регламент для армии[625] предусматривал меры по укреплению воинской дисциплины, по упорядочению наборов солдат, по организации этапов (т. е. пунктов снабжения войск при их передвижениях), по оплате армии, по производству смотров и т. п. Обсуждение его продолжалось до 23 декабря, и в основном он был одобрен. Нотабли внесли в регламент многие уточнения и поправки, между прочим позаботившись и о подтверждении своих изъятии от постоев.[626]
Гораздо хуже обстояло дело с сокращением расходов и с выкупом домена. Нотабли (особенно чиновники) очень тянули с выработкой своих мнений, тем более что между сословиями постоянно возникали разногласия. Дворяне желали, чтобы все придворные должности предоставлялись только родовитому дворянству и притом бесплатно. Чиновничество отвергло это предложение, ущемлявшее его интересы, ибо придворные должности не только уже давно продавались и покупались (сделки заключались в частном порядке, и эта продажность не была легализована), но очень многие находились в собственности нового, т. е. чиновного, дворянства. Дворяне требовали себе треть мест в Королевском Совете — чиновничество не соглашалось. В то же время оно предложило сократить пенсионный фонд — а пенсии почти целиком раздавались знати и родовитому дворянству — до уровня 1607 г., т. е. до 2 млн ливров, причем уплачивать пенсии следовало в последнюю очередь, после оплаты всех прочих государственных расходов.[627] Как это бывало и раньше, каждое из враждующих сословий пыталось переложить тяготы на своего противника.
Чтобы уяснить обстановку, необходимо учесть, что общественное мнение очень живо реагировало как на правительственные планы реформ, приобретшие широкую известность, так и на дебаты, происходившие на ассамблее. Появилось множество памфлетов, — содержавших критику финансовой системы, различные проекты реформ, советы правительству и сословиям и т. п.[628]
Затягивание ассамблеи, споры между сословиями и их неоднократные обращения к королю с претензиями, касавшимися их сословных интересов, заставили Ришелье вмешаться в работу нотаблей.[629] В сопровождении сюринтенданта д'Эфиа и нескольких финансовых чиновников он явился 11 января 1627 г. в Тюильри на пленарное заседание и предложил список вопросов, на которые нотабли должны были дать точные и ясные ответы. Вопросы читал секретарь ассамблеи, и после каждого кардинал давал объяснения.[630] Затем выступил сюринтендант, доложивший ассамблее о состоянии государственных финансов.
Этим выступлениям в литературе уделяется очень мало внимания; о них даже не всегда упоминается. Особенно не повезла предложениям, сделанным кардиналом, которые не стали предметом источниковедческого анализа.[631] Возможно, что причиной тому было отсутствие в них каких-либо широких идей, которыми изобилуют речи, произнесенные на открытии ассамблеи. Между тем в них содержится множество интереснейших сведении и они важны для истории ассамблеи и политики правительства в целом.
При рассмотрении выступлений 11 января мы нарушим их хронологическую последовательность по следующей причине. Ришелье представил список вопросов, решение которых имело наибольшую важность, и сопроводил их своими соображениями, разъяснявшими и дополнявшими каждый пункт. Д'Эфиа подкрепил его соображения, нарисовав перед ассамблеей картину катастрофического состояния финансов. Этим он как бы закрывал для нотаблей возможность каких-либо иных решений, кроме тех, на которых настаивало правительство. Оба они — Ришелье и д'Эфиа — выступали перед современниками, вполне знакомыми со структурой государственного аппарата и особенно государственного бюджета. Нам же, чтобы стал ясен смысл предложений правительства, следует начать именно c доклада сюринтенданта.[632]
Этот доклад представляет большую ценность в качестве источника по истории государственных финансов в 1610–1626 гг. Благодаря точности и широте охвата в нем даны верные и детальные сведения как о причине хронического дефицита, так и о главных направлениях финансовой политики правительства и о ее результатах. Очень интересны также две докладные записки, представленные д'Эфиа кардиналу в начале ноября 1626 г., где он излагает проведенные им за 5 месяцев мероприятия по упорядочению финансов.[633] Ввиду того что все эти сведения очень важны для оценки политики абсолютизма в целом, мы рассмотрим их подробно, опустив лишь специальные сведения о механизме работы финансового ведомства.
Соотношение обеих записок с докладом сюринтенданта таково: в записках изложено плачевное состояние финансов в момент назначения д'Эфиа, т. е. в июне 1626 г., и очень подробно перечислены предпринятые им в июне — ноябре меры. В докладе эти мероприятия лишь суммированы и речь идет главным образом о тяжелейшем положении финансов и необходимости реформ. Цифровые данные записок сходятся с данными доклада.
Для целей настоящей работы записки представляют не меньший интерес, чем доклад, хотя лишь он был оглашен на заседании. Дело в том, что проведенные сюринтендантом мероприятия проливают свет на отношения правительства с финансистами в период, непосредственно предшествовавший ассамблее нотаблей.
Выше было сказано, что д'Эфиа стал сюринтендантом в результате «чистки» состава Королевского Совета, проведенной Ришелье после раскрытия заговора Шалэ. Новый сюринтендант Антуан Коэфье, маркиз д'Эфиа и пр. (Antoine Coeffier, marquis d'Effiat et de Chilly, baron de Macy etc., 1581–1632) был одним из (Самых доверенных людей кардинала и занимал этот пост вплоть до своей смерти в 1632 г. Биография его примечательна во многих отношениях. Дворянское звание семьи было недавнего происхождения. Дед и дядья занимали в основном крупные финансовые должности, но дед с материнской стороны был государственным секретарем, а отец уже имел придворную должность дворянина в штате герцога Анжуйского. Карьера будущего сюринтенданта началась в 1614 г., когда он стал сюринтендантом рудников Франции. В 1616 г. он приобрел крупную придворную должность (premier écuyer de la grande écurie), затем возглавил эскадрон легкой кавалерии и участвовал в кампании 1621 г. против гугенотов. В 1619 и в 1624 гг. выполнял важные дипломатические поручения, особенно при переговорах об англо-французском браке, в 1626 г. был назначен сюринтендантом, в 1629 г. — начальником артиллерии (т. е., подобно Сюлли и Шомберу, снова совместил эту должность с заведованием финансами), в 1630 г. — королевским наместником в армии, действовавшей в Италии. В 1631 г. он получил звание маршала Франции и в 1632 г. командовал армией в Эльзасе, где и умер.
Дипломат, крупный военный, сюринтендант, маркиз и барон д'Эфиа был одним из блестящих представителей нового дворянства, занявшего при Ришелье многие важные должности в правительственном аппарате и армии. Буржуазное происхождение семьи было в нем (всего лишь внуке крупного финансового чиновника) погребено под блеском благоприобретенных титулованных сеньерий и должностей первого ранга.[634] За время своего пребывания на посту сюринтенданта в 1626–1632 гг. д'Эфиа провел ряд реформ: сократил пенсии и расходы двора, увеличил суммы откупов, пытался хотя бы урезать некоторые финансовые привилегии в окраинных провинциях (pays d'états) и т. д.
Первые мероприятия д'Эфиа касались преимущественно увеличения сумм по откупам. Его прямыми предшественниками были (после отставки Лавьевиля в августе 1624 г.) два «генеральных директора финансов» Бошар де Шампиньи и Мишель де Марильяк; оба они не имели полномочий сюринтенданта в полном объеме, и главная их задача заключалась в том, чтобы получить с финансистов отступное, в чем они преуспели лишь частично. Марильяк совсем ушел из финансового ведомства, так как одновременно с назначением д'Эфиа (который стал именно сюринтендантом) получил должность хранителя печатей.[635] Мероприятия по реформе финансов начались лишь при д'Эфиа.
Вступив в должность, он обнаружил, что на армию (в Вальтелине, в Лангедоке и Гиэни, в фортах у Ларошели и т. д.) были произведены огромные экстраординарные расходы, покрывавшиеся преимущественно займами у финансистов, причем в некоторых случаях из расчета 30 %.[636] Финансовая отчетность была при этом до крайности запутана, и большинство откупщиков и казначеев не представили отчетов. Д'Эфиа начал с проверки счетов и обнаружил огромные недостачи за последние 5 лет (т. е. за 1621–1625 гг.). В первой своей записке (краткой) он указал общую сумму выявленных им недостач, во второй — перечислил подотчетных лиц поименно с обозначением сумм. В итоге проверки он смог взыскать с казначеев более 1.5 млн ливров, а повышение сумм на некоторые откупа дало пять с лишним миллионов, причем этот способ не был исчерпан, и д'Эфиа намеревался получить еще 2 млн.
Однако этого было недостаточно для покрытия всех долгов и текущих расходов. Д'Эфиа сумел заключить новые займы в общей сложности на 9 млн ливров уже только из 10 % и оплатил самые неотложные расходы (около 14 млн ливров). Таким образом, часть долгов была покрыта при помощи новых займов, заключенных на более благоприятных для правительства условиях. Это означало, что в тех условиях не было иных источников для покрытия расходов. Поэтому в своих записках д'Эфиа особенно настаивал перед Ришелье на том, что необходимо урегулировать систему государственного кредита, поддержать перед королем начатые им мероприятия и укрепить кредит в том отношении, чтобы кредиторы были уверены в надежности предоставленных ими займов. Для этого при изложении проекта реформы (очевидно, подразумевался проект выкупа домена, представленный нотаблям) необходимо было дать публичное и твердое заверение, что, как мы увидим, и было сделано.
Несомненно, что рассмотренные нами записки д'Эфиа дали основной материал для его доклада, сделанного на заседании 11 января. Но доклад, к анализу которого мы переходим, содержал еще ряд данных преимущественно сравнительно-исторического порядка. Д'Эфиа заявил, что главной причиной накапливавшегося со смерти Генриха IV долга[637] было систематическое превышение расходов над доходами, имевшее следствием ежегодный дефицит в 5–6 млн ливров. В итоге сумма реальных платежей никогда не сходилась с предварительной сметой, составлявшейся в начале бюджетного года. Деньги уходили на различные непредвиденные расходы (экстраординарные посольства, пенсии, секретные траты, военная и денежная помощь союзникам и т. п.). Все это увеличивало расходную часть бюджета; доходы же не росли, а уменьшались, так как приходилось делать скидки откупщикам с сумм их откупов ввиду различных бедствий (неурожаи, эпидемии и т. п.).
В первые годы регентства (1610–1613) правительство тратило золотой запас, собранный Сюлли в подвалах Бастилии.[638] Когда же он кончился, пришлось разорвать контракты на выкуп домена и снова заложить уже выкупленные имущества. В 1616 г., в разгар междоусобицы, были созданы и проданы новые должности, так называемые triennaux (т. е. появились третьи владельцы должностей сверх уже имевшихся двух),[639] и с той поры экстраординарные расходы возросли в такой степени, что не было никакой возможности оплачивать их из обычных государственных доходов. Стали применяться всевозможные экстраординарные меры: новые поборы с чиновников, продажа новых должностей, займы под доходы будущего года и даже будущих двух лет. Начали брать долгосрочные займы от самих казначеев (точнее — подотчетных лиц, comptables) и с трудом находили деньги для уплаты процентов по данным займам. Такой же порядок установился с откупщиками, тем более что поступавшие от них суммы по откупам реально достигали не более ⅔ номинальной суммы откупов. Если же деньги требовались в срочном порядке и притом только наличными, не было иного выхода, кроме займов у финансистов, которые пользовались обстоятельствами и брали 15–20 %.[640] Сочетание в одних и тех же лицах казначеев и государственных кредиторов привело к чрезвычайной (и зачастую нарочитой) путанице в денежной отчетности. Чтобы уничтожить ее, д'Эфиа стал лично принимать отчеты о поступлении доходов за последние 5 лет от 10 казначеев главного казначейства, более чем от ста генеральных сборщиков, от 240 откупщиков[641] и т. д.
Еще труднее разобраться во всех деталях расходов за истекшие 5 лет, тем более что деньгами на флот, армию и артиллерию распоряжались коннетабль, адмиралы, начальник артиллерии и государственный секретарь. Теперь король принял решение уничтожить должности коннетабля и адмиралов, ибо иначе невозможно навести порядок в расходовании денег на армию и флот. По сметам эти расходы должны составлять 20–22 млн ливров, реально они поглотили более 40 млн; подотчетные лица ссылаются на распоряжения своих начальников, те же по своему рождению и рангу занимают столь высокое положение, что не желают отчитываться ни перед кем, кроме короля.
Прежние сюринтенданты с трудом изыскивали различные источники поступлений для покрытия огромных расходов на содержание армии, а затем снова искали новые фонды, чтобы обеспечить платежи по заключенным займам и т. д. В итоге казна опустела настолько, что доходов не хватает даже на шестую часть расходов, причем расходов важных и нужных.
Выходом из этого положения может быть лишь какое-либо сильное и немедленное средство, ибо паллиативы и проволочки здесь не помогут.
Необходимо вернуться к практике 1608 г.[642] и составлять сметы с учетом непредвиденных расходов, иначе невозможно будет сбалансировать бюджет и ликвидировать путаницу в отчетности. Но надо также учесть многое из того, что имело место после смерти Генриха IV, когда, желая привлечь к себе сердце народа и отвратить его от смутьянов,[643] королева-мать снизила налоги и отменила уже подготовленные эдикты об их увеличении.[644] Более чем на половину были снижены поступления от городов, которые с той поры почти ничего не платили в казну. В итоге доходная часть бюджета сократилась почти на 3 млн ливров, расходы же вследствие возрастания пенсий знати и дворянам увеличились на 4 млн. В бюджете получилась брешь в 6–7 млн ливров. В тех условиях подобные меры (т. е. снижение налогов и увеличение пенсий) были необходимы, однако они не смогли предотвратить междоусобицы. Из-за нее расходы возросли с 20 до 50 млн ливров, но и тогда деньги добывались без отягощения народа, при помощи продажи должностей и займов.
В настоящее время положение таково, что доходы с домена равны нулю, а талья хотя и взимается в размере почти 19 млн ливров, но из них в казначейство поступает не более 6 млн,[645] которые проходят через руки 22 тысяч местных сборщиков, сдающих их 160 сборщикам тальи, которые в свою очередь доставляют деньги 21 генеральному сборщику, переправляющему их й казначейство. Эти суммы уходят на оплату военных расходов и королевского двора.
Табель (т. е. налог на соль) поступает в размере 7 млн 400 тыс. ливров; однако 6 млн 300 тыс. ливров отчуждены (т. е, заложены), и в казначейство поступает лишь 1 млн 100 тыс. ливров, которые идут на оплату процентов по рентам.
С суммы откупа эд (т. е. косвенных налогов) отчуждено около 2 млн. ливров, так что ⅔ поступлений со всех других откупов едва хватает на их покрытие.
Необходимо ликвидировать это тяжелое, оставшееся от времен войн и междоусобиц наследство. Для сего король желает получить от нотаблей добрый совет. Общественные интересы требуют найти выход из затруднительного положения без отягощения народа, и поэтому король уменьшил на 1627 г. талью на 600 тыс. ливров.
Между тем доходы за первый и отчасти за второй кварталы 1627 г. уже съедены (mangés[646]). Армия, расквартированная в Италии, Вальтелине и во Франции, состоит из 91 тысячи пехотинцев и 6 тысяч кавалеристов; многим полкам следует получить оплату за прошедшие 8–12 месяцев, а всего надо истратить на это около 22 млн ливров. Оплата Королевского Совета и двора требует примерно 2 млн и т. д. и т. п. Общая сумма приведенных в докладе д'Эфиа неотложных платежей составляет около 28 млн; из них во второй половине 1626 г. оплачена примерно половина. Доклад свой сюринтендант заключил следующими словами: «Все эти платежи наличными деньгами были осуществлены при помощи займов, проценты по которым достигают миллиона ливров; они поглотят весь остаток доходов текущего 1627 г. Необходимо изыскать средства, чтобы можно было дожить до конца года».
Материал доклада д'Эфиа позволяет сделать интересные выводы. Прежде всего не подлежит сомнению, что финансовое положение действительно было критическим и требовало немедленного вмешательства. Во-вторых, сюринтендант показал,[647] что равновесие бюджета могло быть достигнуто в тех условиях лишь при отсутствии внешней или внутренней войны. При ее наступлении оно сразу же нарушалось. Война придавала налоговой политике особую остроту, ибо делала увеличение налогов весьма опасным. Оставалось одно средство — займы, займы и займы во всех почти формах (продажа должностей, откупы, долгосрочные займы, принудительные займы у чиновничества). Единственной мерой, на которую правительство не решалось, являлся выпуск новых рент, что объяснялось, вероятно, тем, что они уже не находили сбыта. Война внешняя приводила к еще большему напряжению финансов, чем междоусобица, ибо действовавшие за границей армии были, как мы видели, очень велики. Эти данные подтверждают наш вывод и доводы противников Тревор-Ропера, что не двор и не аппарат, а именно война, внешняя и внутренняя, поглощала максимум государственных средств. К этому надо добавить еще одно соображение.
К началу 1627 г., т. е. после 9 лет европейской войны, уже не было людей, питавших иллюзии насчет ее быстрого окончания. Для французского правительства стало ясно, что в той или иной форме война будет продолжаться. Общеизвестно, что в ту пору его внешняя политика была определена достаточно четко: в открытую войну с Испанией и Австрией не вступать. Этот основной принцип сопровождался еще и другим: помогать союзникам, но лишь в меру устранения наиопаснейших ситуаций, а затем снова отступать на исходные позиции. Этот второй принцип таил в себе большую опасность, так как он способствовал затягиванию войны. Политикой проведения лишь самых необходимых действий французское правительство ослабляло своих реальных и эвентуальных союзников. Кроме того, кампании французских армий не только имели лишь ограниченные цели, которые не могли привести к значительному ослаблению Габсбургов, — они порой были неспособны достигнуть даже этих ограниченных целей, т. е. помочь союзникам сколько бы то ни было эффективно. Это понимали многие из современников и прежде всего сами союзники. Историки же обращали внимание главным образом на внутреннюю обстановку во Франции, на взгляды ее правителей и т. д., т. е. на обстоятельства, действительно существенные. Но наиболее полным и точным, на наш взгляд, объяснением является следующее: на войну не было денег. Абсолютистская Франция не могла вступить в 1620-х годах в длительную открытую войну и тратить огромные по тем временам суммы, ибо ее бюджет был уже настолько напряжен, что лимитировал ее во всем. Это и увидел Ришелье после двух лет своего правления.
Теперь перейдем к вопросу о том, чего он ждал от нотаблей.
Как было сказано, он явился 11 января 1627 г. на заседание и от имени короля предложил ознакомиться с важными государственными делами и высказать о них свое мнение. Текст этих «предложений» (propositions) был прочтен секретарем ассамблеи и полностью включен в протокол. По поводу каждого пункта «предложений» Ришелье давал объяснения. Поскольку текст их не был представлен в письменном виде, секретарь записал слова кардинала лишь вкратце.[648]
Для удобства изложения мы будем анализировать вместе «предложения» и «соображения» в порядке пунктов.[649]
В первом пункте[650] король предлагал[651] переложить на провинции содержание 20 тысяч пехотинцев и 2 тысяч кавалеристов. Последние должны были оплачиваться за счет поступлений по тальону; пехоту содержали провинции, создавая для этого особые фонды, которыми распоряжались сами. Эта мера давала возможность сократить налоги, уплачивавшиеся народом в казначейство, которое избавлялось от расходов на содержание расквартированных по провинциям войск. Ришелье разъяснил, что, предлагая эту меру, король стремится к облегчению народа, страдающего от грабежей солдат. При оплате войск казначейством предназначенные для этого фонды нередко тратятся на другие цели и солдатам предоставляется самим раздобывать себе пропитание. Народу же это обходится чуть ли не вчетверо больше того, что он платит по талье.
По второму пункту король предписывал нотаблям составить списки подлежащих срытию крепостей, а в остающихся определить размеры гарнизонов и изыскать средства к их оплате. Король предлагал обязать провинции оплачивать те гарнизоны, что будут размещены на их территории. При этом пограничные провинции, где крепостей особенно много, будут получать помощь от внутренних областей страны. Ришелье добавил, что в настоящее время, когда нет уверенности в лойяльности гугенотов и в повиновении всех подданных,[652] нельзя еще приступить к срытию всех крепостей. Поэтому пока надо ограничиться срытием явно ненужных.
Третий пункт касался наказаний за неповиновение (désobéissances), под которым подразумевались не народные восстания, а сопротивление гугенотов и мятежи знати. Как содержание данного параграфа, так и имеющиеся в некоторых рукописях примечания не допускают иного толкования.[653] Король предлагал наказывать за подобное неповиновение не казнью (peine capitale), которую обычно потом отменяют, но обязательным лишением всех должностей и постов. Ришелье объяснил это предложение тем, что лучше применять (но зато неукоснительно) более мягкие меры, чем сохранять неприменяющиеся на деле прежние суровые наказания.[654]
На первый взгляд подобное предложение и его мотивировка могут показаться странными. В действительности же правительству было выгоднее применять к мятежникам (не забудем, что речь идет не о народе) такие меры, как смещение гугенотов и принцев с занимаемых ими постов. Кроме того, оно имело основание рассчитывать, что подобная мера, если она будет действительно применяться, могла удержать многих от участия в мятеже.
Четвертый пункт[655] состоит из 13 параграфов, подробно перечисляющих все, что составляет собой «государственную измену» (lèse-majesté): самовольный набор солдат, приобретение боеприпасов, пушек, договоры с иностранцами, укрепление городов и замков, открытые или тайные сборища, выпуск политических памфлетов и т. п. Самым важным оказался параграф о запрещении иметь сношения с иностранными послами, по поводу которого на ассамблее разгорелись вскоре ожесточенные споры; к ним мы обратимся ниже.
В пятом пункте король указывал на тяжкие бедствия, которые терпит народ от того, что некоторые лица самовольно принуждают его к уплате различных сборов. Ришелье разъяснил, что никакие меры не помогут облегчить положение народа и установить твердый мир, если губернаторы будут по своему усмотрению собирать деньги, ибо «всякий человек, имея деньги, найдет во Франции столько людей (т. е. солдат, — А.Л.), сколько захочет».
В шестом пункте[656] король предлагал ввести в Королевский Совет нескольких умудренных опытом (sages) родовитых дворян, дабы приучить их к ведению государственных дел. Ришелье добавил, что дворяне вполне заслуживают быть принятыми в члены Совета и король нуждается в них для ведения важных переговоров.[657]
Седьмой пункт содержал предложение устроить выездную судебную комиссию (chambre des grands jours), чтобы принимать в провинциях жалобы на тех, кто слишком там могуществен благодаря своим должностям.[658] Ришелье разъяснил, что это особенно важно для провинций, удаленных от местопребывания парламентов.
В восьмом пункте король предлагал нотаблям обсудить вопрос о правильном распределении тальи, чтобы снизить долю, уплачиваемую бедняками. Ришелье подчеркнул большую важность данной меры, добавив, что нотабли сделают большое дело, если найдут способ сократить число лиц, освобожденных от уплаты тальи.[659]
В девятом пункте король предлагал упорядочить хлебную торговлю, чтобы поддержать цены на доступном для народа уровне и воспрепятствовать скупающим зерно купцам продавать его слишком дорого. Ришелье добавил, что целью является облегчение положения народа, который бедствует из-за дороговизны хлеба. Поскольку нотабли (речь идет о президентах провинциальных парламентов) лучше знают положение на местах, они смогут дать нужный совет.
В десятом пункте король предлагал значительно сократить число сержантов (мелких местных чиновников) и запрашивал мнение нотаблей, не следует ли упразднить еще некоторые должности. Ришелье назвал солдат и сержантов сущим бичом, а сержантов еще и пиявками, сосущими кровь народа.
Пункты 11-й, 12-й и 13-й[660] касаются финансов, и мы рассмотрим их вместе. Они идут в такой последовательности: установление рациональной сметы расходов на 1627 г., выкуп домена, сокращение процентов по долгам.
Поскольку расходы достигли таких огромных сумм, что выдержать их невозможно, не прибегая к экстраординарным средствам, король предлагал нотаблям обсудить смету расходов на 1627 г. (напомним, что дело происходило в начале января 1627 г.) и сократить пенсии и жалованья настолько, чтобы приблизиться по возможности к их размерам в бюджете 1608 г., «ибо лучше уменьшить вознаграждения, чем продолжать их выплачивать, обременяя народ». Вместе с тем следовало учесть, что по прочим статьям нельзя было просто воспроизвести бюджет 1608 г., так как в настоящее время для поддержания мира в стране и вовне требовались иные расходы, чем при Генрихе IV. Поэтому король предлагал ассамблее рассмотреть расходы за все годы после 1610-го и предложить смету,[661] которую можно было бы привести в исполнение. К этому предложению Ришелье добавил, что следовало бы позаимствовать опыт рачительных управляющих владениями частных лиц (oeconomes des maisons particulières), которые при составлении сметы учитывают могущие случиться непредвиденные расходы. Поэтому их сметы не нарушаются; сметы же, составленные жестко и чисто механически, требуют постоянных поправок и вносят только беспорядок.[662] В протоколе имеются интересные добавления: Ришелье точно перечислил произведенное после 1610 г. увеличение численности постоянных полков, что вызвало значительные расходы, в которых не было надобности при Генрихе IV.
Далее король желал, чтобы ассамблея, установив размер расходов на 1627 г., изыскала также и фонды, необходимые для выкупа домена в течение немногих лет, учитывая необходимость сокращения тальи в 1627–1631 гг. на 3 млн ливров.[663] Затем ассамблее предлагалось найти наиболее безобидные способы сокращения долгов, чтобы можно было уменьшить расходы будущих лет (речь шла о сокращении процентов по рентам и другим займам).
Эти пункты изложены очень кратко; наоборот, «соображения» Ришелье очень обширны и превосходят «предложения» почти в 6 раз. Это целая речь[664] в защиту проекта выкупа домена в кратчайший срок, т. е. при помощи оборотного фонда. Аргументация кардинала сводится к следующим положениям.
Выкуп домена — операция очень трудная, но совершенно необходимая. Запроектированное снижение тальи может быть осуществлено лишь в случае увеличения доходов, а последнее может быть «безобидным» (innocent) лишь в случае выкупа домена.
Выкуп домена сможет принести большую и незамедлительную пользу только в случае, если он будет произведен в кратчайшие сроки и при помощи оборотного фонда. Выкуп без денег в течение длительного срока хорош лишь по видимости; он не даст нужного эффекта, ибо французам не свойственно пребывать долго при одном решении.[665] Подобно тому как сильно истощенных больных приходится порой лечить новыми кровопусканиями, так невозможно обогатить наше государство, «если не приложить еще одно усилие и не извлечь еще один экстраординарный фонд, который даст возможность обходиться в дальнейшем лишь обычными поступлениями».[666]
Далее следует очень любопытный пассаж, долженствовавший убедить ассамблею в том, что этот фонд не будет обращен на другие нужды. Вот в чем была суть дела! Нотабли должны были быть уверены, что их согласие на создание экстраординарного фонда (т. е. на какие-то новые тяготы, которые — об этом следует помнить — собирались возложить не на народ, а именно на привилегированные сословия) послужит лишь цели коренного оздоровления бюджета. Ришелье приводил в качестве гарантий как «честность тех, кто выдвигает этот проект и чьи прошлые действия могут служить поручительством»,[667] так и заверения короля, что этот фонд нужен ему только лишь для увеличения доходов путем выкупа домена, что даст возможность не нуждаться затем в каких бы то ни было экстраординарных фондах. Ришелье заверял нотаблей, что будут приняты все меры к тому, чтобы данный фонд не мог быть истрачен на другие цели. Король предписал тем, «кто имеет честь служить ему в Совете» (т. е. опять-таки кардиналу), выполнять приказ наистрожайшим образом (religieusement), и поэтому эти лица «не боятся дать в том свое слово».[668] «Осуществление столь славного деяния доставит много чести; посему предпринять его без уверенности в завершении было бы делом не только прискорбным, но прямо-таки постыдным. Эти соображения являются, на мой взгляд, прекрасными гарантиями успеха данного замысла и очень много значат для тех, кто всем благам мира предпочитает унцию славы, заслуженную каким-либо выдающимся деянием».[669]
Итак, и король, и Ришелье давали нотаблям слово чести в том, что выполнят свои обещания. Как ассамблея это восприняла, мы увидим дальше, теперь же добавим, что заключительные слова Ришелье по данным пунктам не менее выразительны. В свойственной ему манере альтернативного построения рассуждения Ришелье изложил нотаблям задачу ассамблеи в таком виде:
1) нотабли могут найти какой-либо иной способ для облегчения народа и увеличения государственных доходов, не прибегая к экстраординарному фонду, но это невозможно;[670]
2) они могут оставить все в прежнем состоянии, но это недолжный способ действий.
Следовательно, они обязаны изыскать пути, какие сочтут необходимыми для блага государства. Эта альтернатива подводила нотаблей к необходимости принять подсказываемое кардиналом решение как единственно возможное в данных условиях.
Мы привели аргументацию Ришелье почти полностью, чтобы показать, на какой шаткой базе она зижделась, несмотря на императивную логику построения. Для доказательства резюмируем положение вещей.
Правительство должно провести финансовую реформу: увеличить доходы и сократить расходы. Увеличивать налоги оно не только не собирается, но уже объявило о начатом их сокращении. Уменьшать расходы оно намерено путем значительного (более чем на половину) сокращения пенсий знати и дворянству. Получалось, что нотабли не имели морального права[671] предложить правительству изыскать экстраординарный фонд путем увеличения налогов, и в то же время они должны были согласиться на сокращение пенсий. Чиновники легко могли пойти на последнюю меру,[672] но дворяне против нее протестовали.
Правительство предлагает провести финансовую реформу именно тем самым способом — выкупом домена, — который давно уже все и всегда предлагали как самое верное и надежное средство укрепить бюджет,[673] прекратить взимание новых налогов, практику принудительных займов и денежную зависимость от финансистов. У нотаблей нет никаких оснований отвергнуть этот план, тем более что они сами разделяют убеждение в его плодотворности.
На этом ясная и бесспорная ситуация кончается, и начинаются затруднения, связанные с вопросом о том, каким образом произвести выкуп домена.
Правительству нежелателен метод Сюлли, ибо он требует слишком большого срока в 16 лет.[674] Оно предлагает срок в 6 лет, но для этого нужен оборотный фонд. Где его достать? Он слишком велик,[675] чтобы его можно было получить в форме займа у финансистов под нормальные проценты (5–6); уплачивать же большие проценты невозможно из-за полного отсутствия денег. Правительство не может рассчитывать на субсидию, ибо нотабли неправомочны ее предоставлять. Предлагая проект выкупа в течение 6 лет и, как мы видели, очень на нем настаивая, оно имеет в виду получить согласие нотаблей на предоставление ему долгосрочного займа с низким процентом. Этот заем мог быть взят у городов и церкви;[676] родовитые дворяне не были в состоянии ссужать казну.
Заем у городов лег бы своей тяжестью главным образом на богатые и зажиточные слои, т. е. на купцов и чиновников. Чиновничество не желало давать правительству заем. Оно уже давно (и с основанием) считало, что правительство ущемляет его интересы, создавая лишние должности и предоставляя полетту лишь при условии принудительных займов. Почему именно чиновники должны еще, кроме того, предоставить большой заем в добровольном порядке и при небольших процентах? Однако они не могут заявить об этом во всеуслышание, не могут также выставить это в качестве причины отказа. Они мотивируют отказ неуверенностью, что данный фонд — в случае его реализации — будет использован именно для данной цели, т. е. что он не будет обращен на уплату каких-нибудь сверхсрочнейших расходов, и тогда домен по-прежнему останется невыкупленным, а они окажутся обыкновенными кредиторами короны на невыгодных для них условиях. Иными словами, они опасаются того, что предоставление фонда ничего не изменит в финансовой системе и что эта операция превратится в еще один принудительный по сути дела заем.
Что может сделать правительство при подобной ситуации? Никаких материальных гарантий оно дать не в состоянии. Оно может лишь заверять нотаблей. Поэтому Ришелье дает от имени короля и себя самого слово чести, что оборотный фонд будет использован правильно. Это заверение было поддержано докладом д'Эфиа, в котором нарисована картина почти что государственного банкротства. Но вместе с тем это заверение показывает, что у правительства нет никаких иных способов оказать давление на ассамблею.
Слово чести, данное королем и Ришелье, окончательно лишает чиновников возможности открыто отказать в оборотном фонде — они не могут публично выразить этим двум персонам свое недоверие. Дальнейшие события на ассамблее, длившейся еще месяц, представляют собой поиски выхода из положения, окончательно оформившегося 11 января.
Но, прежде чем перейти к этим событиям, надо вернуться к прочим пунктам «предложений» правительства. Нотаблям предлагалось решить также ряд других вопросов, из которых два первых— размещение армии по провинциям и оплата гарнизонов — тоже требовали частичной перестройки финансов, поскольку предлагалось перевести армию на содержание провинций. В числе других пунктов имелись и такие, которые были направлены против гугенотов (точнее — мятежных гугенотов) и знати: наказания за мятежи, запрещение самовольных поборов, упразднение крупных должностей знати. У нотаблей они не могли встретить возражений. Предложение ввести дворян в Королевский Совет и учредить экстраординарную судебную комиссию (Grands Jours) задевало интересы высшего чиновничества. Сокращение изъятий от тальи, урегулирование хлебных цен и сокращение числа сержантов были приемлемы для всех, и эти пункты действительно не вызвали споров.
Оставался еще пункт о запрещении сношений с иностранными послами. Сам по себе он был совершенно приемлем для всех сословий; споры возникли лишь в связи с вопросом, считать ли папского нунция иностранным послом. Однако этот конфликт принял неожиданно большой размах.
Как же оценить эти реформы в целом и в связи с реформой финансов?
Предлагаемый порядок расквартирования армии по провинциям не представлял собой абсолютного новшества. Спорадически, а также для некоторых пограничных провинций он существовал и ранее. Новшеством было его распространение на все провинции и перевод полков на содержание провинций.
Для последних в этом крылось много трудностей и препятствий. Пограничные провинции держали у себя войска, но зато имели как свои провинциальные штаты, так и солидное число налоговых привилегий. Прочие провинции не имели ни штатов, ни привилегий. Правительство предлагало им принять войска, но не давало никаких прочих преимуществ, кроме обещания снизить талью. Так же обстояло дело и с оплатой гарнизонов. Кроме того, вставал вопрос: если провинции будут набирать и оплачивать войска, то кто будет ими распоряжаться? Губернаторы, парламенты, интенданты? Этим объясняются многочисленные дебаты на ассамблее и препирательства с правительством.
Почему правительство выдвинуло данный проект и каким образом он был связан с планом выкупа домена?
Речь шла, разумеется, лишь о мирном времени, когда армия могла быть рассредоточена и фактически сведена к гарнизонам. Эта мера сильно облегчала бюджет. Кроме того, она позволяла значительно сократить аппарат финансового ведомства, ибо отпадала нужда в огромном числе сборщиков тальи и других мелких и средних чиновников. Такова была финансовая сторона реформы, клонившаяся к той же цели, что и выкуп домена. Однако существовала еще и политическая сторона.
С первого раза может показаться, что в итоге реформы усилилась бы самостоятельность провинций, а наличие расквартированных в них полков придало бы больше веса губернаторам и местным властям, т. е. парламентам. На деле Ришелье потому и предложил данную реформу, что в его распоряжении находились новые, подчиненные только ему хозяева провинций — интенданты. Не входя в детали, скажем, что к тому моменту они были уже повсюду (причем некоторые по многу лет) и уже ведали всем. Ниже мы приведем высказанные на ассамблее чиновничеством (т. е. первыми президентами всех парламентов) яростные протесты против интендантов. Здесь же отметим, что благодаря интендантам правительство выиграло бы от предложенной реформы и в политическом плане.
После оглашения «предложений», т. е. списка конкретных реформ, события на ассамблее разыгрались следующим образом. Ришелье сразу же предложил организовать — ради ускорения — две комиссии: одну по делам армии, другую по делам финансов, что и было принято. Вплоть до окончания ассамблеи работа ее протекала путем обсуждения сословиями подготовленных комиссиями проектов решений.
По некоторым пунктам (они были и наиболее простыми) решения были приняты почти сразу, без больших дебатов. Были составлены списки подлежавших срытию замков в Провансе и Дофинэ, списки остающихся пограничных крепостей и тех крепостей внутри страны, которые были сочтены необходимыми для борьбы с мятежниками.[677] Нотабли просили оставить без смягчений прежние законы для наказания мятежников.
Затем на заседании 19 января возник спор о нунции, и нормальное течение работы было прервано. Верные своей галликанской ориентации чиновники причислили нунция к иностранным послам на том основании, что папа является также и светским государем. Прелаты возражали, перестали являться на заседания, жаловались нунцию и даже собрали отдельное совещание в его присутствии. Король был очень недоволен, так как это весьма некстати осложняло отношения с Римом и, кроме того, могло повести к срыву ассамблеи. Когда же и сам нунций заявил протест, грозя покинуть Францию, правительство предписало не включать нунция в число послов, чем вызвало негодование чиновничества, которое, несмотря на королевский запрет, продолжало придерживаться прежней точки зрения и обсуждать ее.[678]
Нотабли поддержали пункты о запрещении самовольных сборов, о включении дворян в Королевский Совет (в этом вопросе чиновники оказались в одиночестве), об упорядочении хлебной торговли, цен на хлеб и взимания тальи, указав на необходимость издания нового регламента о талье. В связи с тальей возник любопытный инцидент. Президент Парижской палаты косвенных сборов (Cour des Aides) предложил ввести во всей стране реальную талью, которая существовала только на юге.[679] Напомним, что там поземельный налог взимался с цензивной (т. е. «ротюрной», недворянской) земли независимо от сословного положения ее владельца. Если дворянин покупал цензивную землю, он платил с нее талью. В остальной (т. е. большей) части страны талья была персональной, т. е. не взималась с дворян за цензивы, находившиеся в их владении. В итоге всякий переход цензивы в «благородные» руки увеличивал долю тальи, приходившуюся на других членов данного округа.[680] Предложение было рациональным и важным; оно привело бы к значительному облегчению крестьянства. Но оно посягало на налоговые сословные привилегии, причем не родовитых дворян (у которых цензивной земли почти не было), а дворян новых, чиновных, чьи доходные поместья были в основном составлены именно из цензив (т. е. из купленных крестьянских участков). Естественно, что это предложение было отвергнуто, как «весьма трудное для исполнения и чреватое опасными последствиями».[681]
Чиновники отвергли и пункт о Grands Jours, заявив, что он направлен прямо против них; они предложили составлять подобные комиссии только из членов парламентов, что полностью выхолащивало смысл данной меры.[682]
Наибольшими дебатами сопровождалось обсуждение самых важных пунктов об армии и финансах. Но сперва надо отметить споры (grande agitation), возникшие в связи с проектом упразднения должностей сержантов. Собственность на должности превращала всякое сокращение числа чиновников в сложную операцию выкупа должностей, т. е. ликвидации части государственного долга. Нотабли обсуждали не само сокращение должностей, а способ их выкупа: выплатит ли казна владельцам стоимость должностей сразу и полностью или же им будет выплачиваться рента в размере 6.25 %. Последнее означало, что должность ликвидировалась, но владелец получал ренту в течение 16 лет, вплоть до полного возмещения ее стоимости. Большинством голосов было принято решение в пользу владельцев должностей, т. е. о выплате стоимости сразу. Все прочие должности, созданные после 1617 г., предлагалось упразднить таким же образом.[683]
Решения нотаблей по важнейшим пунктам были таковы.
Предлагалось выкупить домен путем выплаты ренты размером в 6.25 % (кроме Нормандии, где она повышалась до 7.1 %) вплоть до полного возмещения капитала, т. е. в течение 16 лет. Кроме того, всем владельцам предоставлялись преимущественные права на аренду выкупаемых имуществ.[684] Следовательно, нотабли отказались предоставить оборотный фонд.
Бюджет они предлагали уравновесить путем полной ликвидации бесконтрольных расходов (comptans).[685]
Они соглашались разместить армию по провинциям, но так, чтобы ⅔ расходов падали на казначейство; провинции оплачивали лишь ⅓. В провинциях, имевших свои штаты и вотировавших королю ежегодные субсидии (dons gratuits), последние уменьшались на ту сумму, которая должна была тратиться на содержание армии.[686]
Предложения правительства о флоте и торговле были снова оглашен с дополнениями и обсуждены на заседаниях 5–8 февраля. Нотабли приняли проекты создания флота согласно представленной им смете (45 судов стоимостью в 1 млн 200 тыс. ливров) и организации торговых компаний с тем, однако, чтобы эдикты об их учреждении проходили регистрацию в парламентах (которые могли при этом, как и для всех эдиктов, представлять свои замечания). Нотабли подчеркнули необходимость усиленной охраны побережья Прованса и просили увеличить число галер на Средиземном море.[687] Но они не указали ни источника финансирования постройки флота, ни характера торговых компаний. Впрочем, было принято решение послать к королю особую депутацию с поручением изложить ему развернутый ответ ассамблеи по вопросам торговли. Представители нотаблей были приняты Людовиком XIII 10 февраля, и епископ Шартрский произнес длинную цветистую речь, краткий смысл которой сводился к тому, что торговля и мореплавание — наилучшие способы увеличить богатство нации, что флот необходим для защиты страны и купцов и — главное — что кардинал Ришелье (которого не было при приеме депутации) наилучшим образом подходит для должности начальника и сюринтенданта торговли и мореплавания. Если учесть, что парламенты в это время всячески оттягивали регистрацию эдикта о его назначении, то эту депутацию и речь следует оценить как способ заставить их поторопиться.[688] Король поблагодарил нотаблей за их поддержку и похвалил рвение и твердость кардинала в осуществлении проектов.[689] Через три дня на ассамблее был обсужден вопрос о том, в какой степени можно сократить функции крупных должностей, а также тех, что зависят от коннетабля и адмирала. Нотабли выразили мнение, что король сам может назначать на все должности на флоте и в армии.[690]
Решения нотаблей были вручены королю 23 февраля,[691] причем дворяне и чиновники приложили к ним еще свои просьбы (requêtes et articles).[692]
Дворяне (речь шла только о родовитых) жаловались королю на упадок и нищету, в которой они оказались в итоге возвышения третьего сословия, т. е. нового чиновного дворянства, которое они упорно не желали считать равным себе. Они повторили вкратце требования своего наказа на Генеральных Штатах 1614 г.:[693] монополия на владение фьефами (т. е. дворянской землей), треть мест в Королевском Совете, в особенности во всех его финансовых секциях, бесплатное получение трети важных должностей в парламентах и трети церковных бенефициев, учреждение бесплатных военных школ и т. д.
Чиновники особенно настаивали на некоторых наиболее важных для них пунктах. Они желали по-прежнему вносить в заверяемые ими королевские эдикты свои изменения. Они желали по-прежнему непосредственно ведать делами, связанными с управлением доменом, минуя откупщиков, и требовали регистрации в парламентах контрактов на откупы. Они желали по-прежнему держать под своим контролем выборы в городские муниципалитеты и протестовали против сохранившегося кое-где участия народа (menu peuple) в этих выборах. Но больше всего и настойчивее всего они протестовали против «наносящих им огромный ущерб» интендантов, требуя уничтожения этого института.
Если суммировать требования парламентов, то можно сказать, что они возражали против всех новшеств, введенных абсолютизмом за последние 20–30 лет, и требовали возврата к порядкам XVI в.[694] Единственное, о чем они не упоминали, была полетта, ибо та ее форма, которая утвердилась в 1620 г., парламенты вполне устраивала.
Таков был финал нотаблей 1626–1627 гг. Понятно, что в изданной в связи с этим королевской декларации, за исключением снижения тальи на 3 млн. в течение 1627–1631 гг., нельзя найти ничего, кроме красивых слов и неопределенных обещаний.[695]
Следовательно, правительство не получило от нотаблей разрешения самых важных и наболевших вопросов. Представленные на ассамблее парламенты сорвали проект финансовой реформы и план оздоровления бюджета, ибо это потребовало бы от них денежных затрат. Они согласились лишь на то, на что требовалось пассивное одобрение, не более. Они предоставили правительству самому выпутываться из затруднений.
Правительству и стране нотабли не принесли никакой пользы. Присутствовавшие на ассамблее верхи привилегированных сословий продемонстрировали свою приверженность к узкокастовым привилегиям, которые явно довлели в их сознании над общегосударственными интересами. Все они, каждое по-своему, тянули страну назад. Прелаты не одобряли галликанства, т. е. национальной церкви, и тяготели к Риму. Родовитые дворяне с тупым упорством требовали себе во всем первого места, не понимая, что ход истории уже закрыл перед ними эту перспективу. Новое, чиновное, дворянство, самое богатое и самое влиятельное из всех привилегированных сословий, также вступило на путь реакции. Оно имело возможность дать иное направление финансовой политике правительства. Оно предпочло уклониться. В этом отношении поведение парламентов на нотаблях 1626 г. было своего рода поворотным пунктом в переходе от поддержки ими абсолютизма к оппозиции к нему.
Кроме того, собрание нотаблей оказалось делом затруднительным для самих сословий. Прелаты снова столкнулись с воинствующим галликанством парламентов, в силу чего ассамблея (в которой они, имея собственную организацию духовенства, вообще были мало заинтересованы) принесла им только неприятности и никакого положительного результата. Дворяне не играли на ассамблее никакой роли и ничего не могли добиться. Включить их в состав Совета предложил сам король (кстати, обещание это не было затем выполнено), чиновники этому препятствовали.
Для представителей парламентов ассамблея оказалась прямо-таки опасной. Именно от них зависело принятие самых ответственных и притом положительных (мы б» ы теперь сказали — конструктивных) решений. Они оказались к этому неспособны, ибо оберегание в первую очередь своих привилегий и материальных интересов диктовало им отказ от такого рода шагов. Это роняло их в глазах общественного мнения и усиливало трения с правительством, что в свою очередь грозило новыми посягательствами со стороны Королевского Совета на их привилегии и власть.
Следовательно, никто не был заинтересован в сохранении и дальнейшем, хотя бы спорадическом, функционировании института нотаблей. Он исчез потому, что был бесполезен для правительства и не нужен и даже вреден для сословий. Путь к усилению абсолютизма и к его освобождению от контроля парламентов оказался расчищенным не столько благодаря усилиям Ришелье именно в этом направлении, сколько благодаря неудаче его попытки получить помощь от нотаблей и опереться на них в проведении реформы. Попытка провалилась, и тем самым Ришелье вынужден был поставить крест на помощи этих сословий вообще и парламентов в особенности.
Как же он поступил после провала проекта финансовой реформы? Для осады Ларошели и похода в Италию Ришелье пришлось прибегнуть к старому средству — займам у финансистов. В 1627–1629 гг. они дали казне примерно по 18 млн ливров в год (около 40 % всех доходов), и эти деньги почти полностью были истрачены на содержание армии. В дальнейшем начался рост налогов и — как неизбежное его следствие — волна народных восстаний. Но если финансовая реформа потерпела неудачу, то все же поддержанное общественным мнением согласие нотаблей на создание флота и торговых компаний было получено, и оно имело немалый вес. Кроме того, Ришелье извлек урок из крушения планов первых компаний в 1625–1626 гг. Он теперь отрицательно относился к крупным монопольным компаниям. В 1627 г. он отверг проект двух больших компаний: «Западной» (Compagnie d'Occident) для купцов Парижа и атлантических портов и «Восточной» (Compagnie d'Orient) для купцов, связанных с левантийской торговлей. Ришелье отдал предпочтение компаниям с более узкими целями и районами действий. В 1627 г. была основана компания для торговли и колонизации Канады (Compagnie des cent associés de la Nouvelle France), затем появились компания для колонизации Антильских островов (Compagnie des seigneurs de Saint-Christophe, называвшаяся также «Compagnie des Indes Occidentales»), компания для торговли с Берберией и т. д.[696] Дела всех этих компаний шли неблестяще, но все же благодаря им крепли заатлантическая колонизация и торговля Франции, развертывались и расширялись отечественные мануфактуры.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги