Французский абсолютизм в первой трети XVII века

Заключение

а каких моментах следует — остановиться, обозревая добытые нашим исследованием итоги?

Прежде всего, что дало оно для определения уровня развития капиталистических отношений в 1610–1620 гг. как во Франции, так и в других государствах Западной Европы?

Зарождение и развитие капиталистического уклада имело для каждой из стран отчетливо выраженные особенности, проистекавшие из обстоятельств внутреннего и внешнего порядка. Поэтому движение этих стран в направлении к буржуазному строю проходило не только в разных формах — что достаточно хорошо известно, — но и разными темпами, что также известно, однако далеко не всегда учитывается для отдельных кратких периодов.

Франция XVI — первой трети XVII в. представляет собой в этом плане интереснейший феномен.

XVI век открыл для нее эпоху значительного экономического подъема во всех отраслях хозяйства, что было связано с появлением ранних форм капитализма. Но уже в последней трети столетия наметился упадок, вызванный в основном ожесточенной сорокалетней гражданской войной, которая сама явилась социальным и политическим следствием этого подъема. Ликвидация междоусобицы и экономический прогресс в первом десятилетии XVII в. привели к укреплению и дальнейшему развитию капиталистического уклада. Однако к этому времени уже отчетливо обозначились признаки, свидетельствовавшие о разном уровне развития капитализма в странах Европы и в силу этого — об изменении их экономической потенции в овладении европейскими и заморскими рынками. В Голландии и в Англии капитализм развивался и более быстрыми темпами и глубже проникал в цитадель феодализма— аграрный строй. К тому же в Голландии эти экономические успехи в достаточной мере подкреплялись политикой буржуазной республики, Англия же вплотную подошла к буржуазной революции. Начавшийся экономический упадок Испании еще не успел полностью обессилить ее также и в политическом плане; в то время она являлась колониальной и европейской державой первого ранга.

Экономические интересы этих четырех — главных в ту пору — западноевропейских стран теснейшим образом переплетались с их политическими притязаниями и программами. В известной мере экономика начала даже определять собой борьбу не столько из-за колоний (для изучаемого периода это соперничество еще не приобрело острой формы), сколько из-за промышленно-торговой гегемонии в самой Европе. Одной из главных задач каждой из стран стало овладение внешними рынками, что диктовалось насущными потребностями ранней мануфактуры. Рынки соседних стран представляли самую близкую добычу и — при наличии известных условий — значительные барыши. Подобного рода выгоды приобретались преимущественно в ущерб развитию экономики этих соседей. Голландцы богатели от эксплуатации Испании и особенно — обширного французского рынка, нанося тяжелый урон французской промышленности и торговле и задерживая развитие во Франции капиталистического уклада. Англичане богатели за счет Испании и частично Франции, французы — за счет Испании и отчасти Германии. Характерно, что усиление протекционизма в Испании в 1620-х годах сразу же ударило по интересам французских купцов и мануфактуристов; если бы правительство Оливареса было в состоянии эффективно осуществить начатую линию экономической политики и закрыть для всех — или почти всех — французских товаров испанский и американский рынки, потери Франции были бы еще значительнее.

Глубокая заинтересованность в овладении рынками соседних стран в пределах Западной Европы в точном значении этого понятия дополнялась и естественно сочеталась с такими же тенденциями по отношению к рынкам Центральной, Северной, Восточной и Юго-Восточной Европы и Ближнего Востока. Борьба за них входила составной частью в сложный узел международных отношений и целой серии военных конфликтов, объединенных названием Тридцатилетней войны.[697] Но уже в ту пору этот комплекс взаимоотношений не ограничивался одной Европой. Хотя главный фокус столкновений находился в ней, нити от него тянулись далеко на другие континенты.[698] Кроме того, следует подчеркнуть, что всего лишь через несколько лет после окончания Тридцатилетней войны дело дошло уже до настоящих «торговых войн» (англо-голландских, франко-голландских, франко-английских и т. д.), в которых добывалось экономическое преобладание на тех или иных рынках.

Для Франции того времени очень характерно, что общее отставание ее мануфактур от Голландии и Англии было усугублено начавшимся в 1610-х годах подчинением французской торговли и промышленности интересам английских и голландских купцов и мануфактуристов. Таким образом, в концерте трех стран, прочно вступивших на капиталистический путь развития, Франция не только оказалась в неравноправном положении по сравнению со своими северными соседями; более того, в тот период она оказалась единственной из этих стран, испытавшей серьезные трудности в данном плане.

Эти выводы имеют, как нам представляется, непосредственное и очень существенное отношение к критике теории «кризиса капитализма» в XVII в. В первой главе настоящей книги мы не раз подчеркивали, что историки, придерживающиеся этой теории, фактически делают исключение для Голландии и Англии, в отношении которых они больше подчеркивают момент слишком медленного темпа развития капитализма вообще. Зато Франция является для них одним из наиболее выигрышных доказательств наличия кризиса. Между тем анализ не только самой французской экономики, но и ее соотношения с английской и голландской убеждает нас в том, что дело заключалось не в препятствиях, на которые наткнулся в своем развитии способ капиталистического производства как таковой (из чего, однако, не следует делать заключения, что он вообще развивался беспрепятственно). Встретившиеся на его пути трудности были особого рода и не дают оснований говорить о «кризисе капитализма» в XVII в. В экономическом плане мануфактурному производству имманентно присущи свои особенности и в первую очередь относительно медленные темпы развития и относительная слабость капиталистических элементов, особенно вначале. Что же касается политической сферы, то военный потенциал той или иной страны в ее действиях как в Европе, так и за ее пределами играл весьма существенную роль в овладении внешними рынками. Конкретный пример Франции является, по нашему убеждению, доказательством именно отсутствия кризиса капитализма в XVII в.

Вследствие этого французский протекционизм XVII в. нельзя рассматривать как общее средство выхода из кризиса капитализма. Он имел целью оградить национальную мануфактуру от непосильной для нее в ту пору чисто экономической конкуренции с более развитыми странами. Можно предположить, что аналогичный характер был присущ протекционизму и в других странах. Сложный комплекс экономических явлений, характерный для XVI–XVII вв., коренился, на наш взгляд, не в кризисе, постигшем новый, капиталистический способ производства чуть ли не сразу после его появления на свет. Какой бы смысл ни вкладывать в понятие «кризиса» (пусть даже мысль о «кризисе роста»), он мало соответствует реальной обстановке первой половины XVII в., при анализе которой в столь «показательной» в данном отношении Франции на первый план выступили причины другого рода, о чем уже была речь.

Какие же выводы можно сделать из рассмотрения социальной неолитической истории Франции изучаемого периода?

Социальная структура Франции представляла собой, пожалуй, неповторимое для того времени сочетание различных сословий: 1) привилегированных, феодальных и по сути и по происхождению духовенства, знати и старого родовитого дворянства, 2) буржуазного по происхождению, но уже почти феодального по сути архипривилегированного чиновного нового дворянства, 3) еще безгласной в политическом отношении, но экономически довольно развитой и немолчно вопившей о своих насущных нуждах торгово-промышленной буржуазии, 4) народных масс города и деревни, тяжело страдавших не столько от развития капитализма, сколько от недостаточного его развития. Французское общество той поры действительно находилось в постоянном брожении, и классовые, равно как и сословные, противоречия были достаточно выражены. Однако, на наш взгляд, это отнюдь не было подготовкой к появлению революционной ситуации, якобы сложившейся в середине столетия. Развитие капитализма, т. е. новых производственных отношений, еще не наталкивалось внутри страны на противоречия, разрешить которые могла бы только буржуазная революция. Основная линия политики абсолютизма по своему направлению благоприятствовала буржуазии, которая очень нуждалась в центральной сильной власти, способной защитить ее экономические интересы также и за пределами Франции. В обоснованности подобной оценки нас убеждает и сам характер политической борьбы изучаемого периода.

Гражданские войны второго и третьего десятилетий XVII в. распадаются на два главных этапа. 1614–1620 гг. заполнены борьбой знати и родовитого дворянства обоих вероисповеданий, выступивших против правительства и потерпевших поражение. Второй этап — 1620–1629 гг. — был периодом борьбы, предпринятой правительством против политической партии гугенотов; и в этом случае победа также досталась абсолютизму. На обоих этапах победа правительства была обусловлена не столько его военной мощью, сколько расстановкой социальных сил. В итоге в начале 1630-х годов с политической сцены сошли как самые реакционные феодальные сословия («Фронда принцев» была последним их всплеском), так и не совместимая с национальным централизованным государством сепаратистская гугенотская «республика», не имевшая внутренней социальной сплоченности.

Очень важно подчеркнуть, что по самым основным чертам эти внутренние войны были своеобразным выражением развития в стране капиталистических отношений. Без новых явлений в экономике и в социальной структуре государственная власть не могла бы усилиться настолько, чтобы реакционным сословиям знати и старого родовитого дворянства пришлось длительное время бесплодно воевать с ней. Эти сословия просто забрали бы себе первенствующие позиции без вооруженного столкновения, путем дворцового переворота; примеров тому в Европе изучаемого периода было достаточно. В таком случае и «гугенотское государство» могло бы добиться для себя примерно такой же автономии, которой — при всей разнице между ними — отличалась Каталония в системе испанского королевства, что, очевидно, задержало бы процесс сплачивания национального государства. Неспособные завоевать себе победу, реакционные сословия и сепаратистская гугенотская республика активно мешали своими вооруженными выступлениями экономическому развитию страны, истощая ее материальные ресурсы как непосредственно, разоряя в процессе смуты деревни и города, так и косвенно, способствуя увеличению налогов, необходимых для борьбы с ними. Очень важной чертой гражданских войн 1610–1620-х годов является также то, что они протекали почти в «чистой» форме борьбы правительства с феодальными сословиями и гугенотской республикой. Народные восстания 1624–1629 гг., как городские, так и крестьянские, по своему числу и масштабам не идут ни в какое сравнение с восстаниями второй половины XVI в. и 1630–1650 гг. По нашему мнению, это объясняется сравнительно небольшим в ту пору ростом налогов; в обстановке внутренней борьбы со знатью и гугенотами правительство остерегалось усиливать недовольство широких народных масс. Разумеется, между 1629 г. и Фрондой лежит двадцатилетие, заполненное почти непрерывными народными восстаниями, вызванными небывалым ростом налогов в связи с внешней войной. Однако важно подчеркнуть, что позиция торгово-промышленной буржуазии существенно за этот период не изменилась. Хотя налоги ложились немалым грузом и на нее, политику правительства она в целом поддерживала.

Нам представляется, что эти особенности экономики и социальной структуры Франции, равно как и ее политическая история в первой трети XVII в., являются выражением тех же важнейших обстоятельств, которые определяли характер и темпы развития в ней капитализма. «Классическая страна феодализма» не могла столь быстро расправиться со старым отяжелявшим ее грузом, как это сделала маленькая Голландия, отягощенная им лишь в малой степени, или же Англия с ее неповторимо быстрым темпом проникновения капитализма, в сельское хозяйство и с действительно обуржуазившимся «новым дворянством». Французской торгово-промышленной буржуазии пришлось пережить тогда трудную полосу и в экономическом, и в политическом отношениях, и помощи она могла ждать лишь от правительства. Но это отнюдь не означает, что во Франции уже объективно создались условия для «кризиса капитализма» или для «кризиса феодализма» и подготовки буржуазной революции. А ведь именно подробно исследованное нами третье десятилетие XVII в. большинство сторонников теории «кризиса капитализма» и теории «всеобщей революции» в XVII в. считают начальным этапом этих процессов.

Что касается французского абсолютизма, то 1620-е годы сыграли в его развитии в XVII в. определяющую роль. Обычно это связывается с именем Ришелье, якобы резко изменившим курс политики своих предшественников. Наше исследование политической борьбы в 1620–1624 гг. дает основание считать, что перемены курса как таковой не было, что Ришелье в основном шел по пути, намеченному еще до него. Бесспорно, однако, что он добился такого успеха, которого ранее не добивался никто. Но нам представляется, что этот успех был определен глубокими сдвигами в самом французском обществе, происшедшими в 1610–1620 гг. Без них этому крупнейшему политическому деятелю в истории абсолютистской Франции довелось бы, Наверное, скоротать жизнь в захолустном епископстве, не имея возможности проявить свои выдающиеся таланты, либо кончить жизнь в заключении или изгнании.

Политика Ришелье в первые годы его правления (1625–1629) представляет в этом плане чрезвычайный интерес. Хотя главные ее линии были намечены еще ранее, но осуществление их — и притом в очень сложной внутренней, и особенно внешней, обстановке — действительно потребовало большого политического мастерства. При этом пути и средства, выбранные для достижения поставленных целей, отчетливо показывают, что реальные возможности, которыми располагал в ту пору французский абсолютизм, были еще ограничены. Во всех областях внешней и внутренней политики. центральную власть лимитировали многочисленные вредные старые и вновь возникшие привилегии различных сословий господствующего класса, безденежье, сепаратизм знати и юго-западных провинций, слабость на международной арене и многое другое. События 1625–1629 гг. представляют собой любопытную во всех от ношениях картину поисков кардиналом Ришелье средств и способов преодоления препятствий, стоявших на пути экономического и политического укрепления Франции, поисков, не всегда увенчивавшихся в те годы успехом.

Характеризуя французский абсолютизм той поры, необходимо также отметить, что правительство было крайне заинтересовано в увеличении богатства торгово-промышленной буржуазии, ибо это было теснейшим образом связано с ростом государственных доходов; сама же буржуазия могла богатеть лишь при помощи и содействии центральной власти. Следовательно, политический союз этих сил еще не был разорван. Что касается дворянства, то борьба двух его фракций — родовитого и нового — между собой также еще не была изжита, и это давало правительству возможность усилить свою самостоятельность, используя соперничество сословий в своих интересах.

Разумеется, история правления Ришелье не кончается победой над гугенотами, завершившейся «эдиктом милости» 1629 г. Но история Франции 1630–1650-х годов, включая Фронду, — это уже новый этап в развитии капитализма во Франции и французского абсолютизма.