Фультон

ДЕТСКИЕ ГОДЫ

— О, Джон, дорогой, я совершенно не знаю, как нам удастся перетерпеть эту зиму… Картофеля осталось меры четыре. Одну меру надо отдать миссис Парсонс. Она мне напоминала об этом уже два раза. Хлеба нехватит до Рождества. У Георга нет теплой одежды — боюсь, ему не придется ходить в школу этой зимой…

Что можно было ответить на эти знакомые и печальные истины?

Несколько щепок и поленьев, выловленных в Сусквеганне, тлели в закоптелом камине. Желтоватые огоньки нехотя лизали дно выщербленного чугунка. Булькая, в нем что-то варилось, но трое ребячьих носов напрасно старались уловить в клубах пара какие бы то ни было признаки вкусного запаха мяса. Увы, уже больше полугода как они бесследно исчезли.

— А об аренде я боюсь даже подумать, — продолжала говорить женщина. — Мистер Джексон приходил сюда, когда ты был на работе. Он приходил не один… С ним был еще долговязый Боб Харден. Они обошли весь дом и всю ферму. Боб торговался с мистером Джексоном и говорил, что коровник никуда не годится. Мне кажется, что старый Джексон хочет передать нашу ферму другому… Боже правый, куда мы пойдем тогда в холод с детьми…

Слезы перехватили голос женщины.

Сбоку от камина, опустив руки между колен, на чурбаке сидел пожилой кряжистый мужчина в поношенной плисовой куртке. Спутанные полуседые, курчавые волосы закрывали его морщинистый лоб, падая на черные немигающие глаза, устремленные куда-то вдаль. Что он видел в этой обманчивой дали? Не отблеск ли ирландского солнца в озерах зеленого Эрина?[2] Не лучше ли было бы остаться там, в далекой Ирландии, чем ехать в этот проклятый край…

— Ну, ладно, нечего плакать! — сказал мужчина, успокаивая жену. — Эта ферма принесла нам немного. Вот гляди, — и он раскрыл свои широкие растрескавшиеся ладони. — Эти руки сорок пять лет не знают покоя. А ты? Разве это ты, Мэри? Когда будешь в доме священника, посмотрись в зеркало — там в передней есть хорошее зеркало. Оба мы здесь потеряли все силы. А проку немного. Я не говорил тебе, Мэри, но ферма почти уж не наша. Старый Джексон хочет ее купить у меня. А платить аренду за землю мне не под силу…

Глаза говорившего с грустью скользнули по убогой обстановке комнаты и остановились на детях, испуганно жавшихся к матери.

— Эти уж подросли — они могут пасти гусей и свиней. Тебе придется снова взяться за стирку, ну, а мне — для меня тоже найдется работа. Вот только, как быть с малышом? Робби придется отдать куда-нибудь на руки…

— Отдать Роберта?! Ты не знаешь, что говоришь! Маленький Робби у чужих людей? Никогда! Никогда! Довольно мне слушать твоих советов! Будет! Наслушалась! Кто тебя гнал сюда в это несчастное место? Наплели тебе небылиц, а ты и уши развесил!.. Урожаи такие, что хлеба не оберешься! Дичи в лесу и рыбы в реке — ловить не переловить… Поверил, бросил все. Что было — продал за грош… А где эти земли? Где хлеб? Где твоя хваленая свобода? Свобода помереть с голоду! Стоило за такой свободой тащиться сюда… Для бедных все края одинаковы. Было бы на кого спину ломать! А теперь новую глупость задумал…

Муж угрюмо молчал. Пересев на скамью, он с видом полнейшей безнадежности смотрел на клубящиеся облака сумрачного неба. Угасающие краски заката отражались в реке. По берегу рассыпалось полсотни деревянных домишек, претендовавших на звание города и громкое имя «Малой Британии». Клочки возделанной земли с ровными грядами камней, извлеченных из почвы, острый шпиль кирхи, унизанный галками, рыбачьи пристани на топком берегу, темносиняя полоса дальнего леса — медленно заволакивались дымкой тумана. Желтыми искорками мелькнули вдали костры дровосеков.

Семье Фультонов не повезло в жизни. В числе славных пуритан, пассажиров «Мэй-Флоуэра», высадившихся в 1620 году на негостеприимном берегу «Новой Англии», не было никого, кто носил бы эту фамилию. Род Фультонов не имел счастья попасть в список новой американской аристократии и не сделал блестящей карьеры на своей новой родине.

Первый представитель рода Фультонов появляется в Америке лишь в 1735 году.

Скудные метрические записи в церковных книгах ничего не говорят о его прошлом. Известно лишь, что отец будущего изобретателя эмигрировал в этом году из графства Килькени в Ирландии, где семья Фультонов жила с начала XVIII столетия.

Но не Ирландия была настоящей отчизной Фультонов. Дед Роберта Фультона переселился в Ирландию из Шотландии. Что было причиной переселения? По всей вероятности, религиозные преследования или поиски лучших условий жизни, может быть, и то и другое. Но и в Ирландии судьба не побаловала семью шотландских переселенцев. Ирландия искони была страной, где католики, составлявшие большинство населения, удержали право свободного вероисповедания, несмотря на жестокие гонения протестантских английских властей. С воцарением Вильгельма III Оранского католикам было разрешено свободно исповедывать свою веру, зато английский парламент конфисковал у католических землевладельцев один миллион акров, т. е. 400 тысяч га лучших земель и роздал их протестантам — операция, неоднократно уже проделываемая в Ирландии со времен кромвелевских экзекуций. Католики лишены были права земельной собственности, не могли свободно завещать свое имущество и занимать какую бы то ни было государственную должность. В 1727 году английский парламент пошел еще дальше и отнял у ирландцев-католиков основное право каждого британского подданного — право парламентских выборов. Атмосфера шпионажа, насилия и произвола тяжелым кошмаром повисла над страной зеленого Эрина, вызывая в угнетенных чувство глубокой вражды и обиды. «Свобода вероисповедания» оплачивалась дорогой ценой тройного гнета — национального, политического и экономического. Нет ничего удивительного, что уже с начала XVII столетия тысячи ирландских семейств бегут туда, где, по слухам, каждый может молиться, как он желает, где много земли и мало людей, где любой трудолюбивый и настойчивый человек сумеет выковать свое счастье.

И вот крутобокие парусники переполняются семьями ирландских католиков, запуганных и вконец разоренных, но полных надежд на лучшее будущее в «Новой Англии». Один из таких кораблей увез в 1735 году и отца Роберта Фультона.

Однако новая родина для многих оказалась недоброй мачехой. Лучшие участки земли на западном побережье были уже разобраны ранее приехавшими колонистами. За новыми удобными участками надо было двигаться дальше на запад, отвоевывая каждый шаг у индейцев, коренных хозяев страны, яростно отстаивающих свою землю. Но для этого нужны были хорошие повозки и лошади, прочные лодки и' меткие ружья. Не у всех эмигрантов хватало достаточно средств и мужества, чтобы стать героями будущих романов Фенимора Купера. На запад шли наиболее сильные и предприимчивые американские колонисты. Отец Фультона, повидимому, не принадлежал к числу этих пионеров. Он остается в западном штате Пенсильвании, в Ланкастерском графстве, покупает в рассрочку клочок земли с фермой недалеко от поселка «Литтль Бриттэн» (Малая Британия), переименованного впоследствии в город Фультон-Тауншип.

Биограф Фультона напрасно будет искать следов каких-нибудь замечательных событий в жизни отца изобретателя парохода. Это жизнь многих десятков тысяч американских переселенцев того времени. Упорная, суровая борьба за существование, борьба с природой, а еще больше — с людьми. Классовое расслоение и в «Новой Англии» сказывалось не менее сильно, чем в Англии старой.

В 1759 году происходит крупное событие в жизни Фультона-отца. Он женится на Мэри Смит, уроженке города Оксфорд-Тауншип в графстве Честер. Смит — наиболее распространенная фамилия в Англии и Америке. Мы ничего не знаем о родословной Мэри Смит. Не сохранилось никаких портретов родителей Роберта Фультона. Бедняки, вроде них, не заказывают портреты художникам. От матери Роберт Фультон получил упорный и стойкий характер, может быть, от нее же он унаследовал и черные огненные глаза.

Через пять лет упорного труда и чудес бережливости Фультон становится почти владельцем маленькой фермы. Руки Мери Смит были истинно золотые — копать грядки на огороде, ходить за скотом, убирать хлеб, готовить обед, шить и стирать — все-то у нее спорилось и делалось точно само собою. Под кирпичом, в левом углу камина, начали позвякивать красивые серебряные кроны — начало будущих сбережений на_ черные дни. Исконная мечта четы Фультонов — прочно обзавестись к старости собственным уголком — начала было претворяться в действительность. Но пошли дети — один, другой, третий, четвертый. Мэри уже не могла отдавать всю себя без остатка хозяйству. Несколько неудачных лесных спекуляций с’ели почти все капиталы, скрытые под кирпичом. Старый Фультон, а он уже перешагнул к тому времени роковую черту пятидесятилетнего возраста, бросался от одного дела к другому. Как азартный игрок, видящий дно своего кошелька, забывая свою шотландскую осторожность, он хватался за любую затею, обещавшую ему быстрое, если не обогащение, то хоть поправку расстроенного хозяйства. Но, увы, друзья и компаньоны неизменно подводили неудачливого дельца, а «верные предприятия» лопались, как мыльные пузыри.

В 1765 году на свет появляется пятый ребенок, получивший имя Роберта. Примерно через год, к осени 1766 года, положение семьи Фультонов становится почти безнадежным. От скромных сбережений давно уже ничего не осталось. Хуже того. Выросли кое-какие долги. Хозяин фермы начинает пропадать по нескольку дней из дому, возвращается иногда под хмельком. К утру обычно он кается, обвиняя себя во всех несчастьях, постигших семью. И тогда для бедной Мэри Фультон прибавляется еще одна забота — ей приходится няньчиться с мужем, как с беспомощным ребенком, утешая и подбадривая своего незадачливого спутника жизни.

Продать злополучную ферму, уплатить накопившиеся долги и с тем, что останется, попытать счастья на новом месте — другого выхода действительно не оставалось для семейства Фультонов. Мэри и сама очень скоро пришла к этому печальному, но неизбежному выводу.

Ланкастер, куда перебрались Фультоны, — старый Фультон, Мэри и пятеро их ребят, из которых самому младшему Роберту было лишь около года, — принял новых гостей не слишком приветливо.

То, что жители молодой Америки горделиво величали «городом», в Англии с трудом сошло бы за поселок средней руки. Несколько скверно вымощенных, извилистых улиц, две островерхие кирхи, похожие на скворешницы, рыночная площадь, двухэтажный дом шерифа и местного воротилы — мирового судьи, здание мерии, тюрьма с двумя пушками у ворот, пасторский дом, школа, аптека и несколько крытых тесом каменных складов — вот, пожалуй, и все достопримечательности Ланкастера, а также «Трои», «Мемфиса», «Нового Лондона», «Парижа» — городов, возникших по ту сторону океана в середине XVII столетия и названных крупными именами мировых центров.

Когда Джонсы варили себе суп со свининой, об этом отлично были осведомлены не только соседи, но и все Смиты на другой улице. Мудрено ли, что грустная история семьи Фультонов очень скоро стала известна во всех подлинных и вымышленных подробностях почтенным ланкастерцам. Общественное мнение города с явной симпатией отнеслось к судьбе мистрис Фультон, но всякое поползновение мистера Фультона завязать тесные отношения с деловыми кругами Ланкастера встречалось очень холодно. Буржуазное общество, будь то в Лондоне или на берегу Сусквеганны, не прощает неудачных дельцов и не признает беспочвенных фантазеров. Никто не решился начать дел с человеком, который в жизни не сумел усидеть в седле. История с продажей фермы и другие коммерческие неудачи не могли послужить для Фультона хорошей рекомендацией в глазах настоящих деловых людей, знающих цену деньгам.

Фультон-отец понял, что путь блестящих финансовых комбинаций для него закрыт навсегда. Надо было капитулировать и спуститься на пару ступенек социальной лестницы. Если никто не нуждается в «богатых» идеях мистера Фультона, то его еще крепкие мышцы всегда найдут достаточный спрос и в городе и у окрестных состоятельных фермеров. Говоря проще, пришлось распроститься с мечтами о «своем уютном уголке» и пойти в батраки.

Он не был еще так стар, чтобы надломиться в этой работе. Заботы о детях разделяла с ним и Мэри. Она работала, не покладая рук, и не могла пожаловаться на недостаток дел. Не болезнь и не тяжелый труд в какие-нибудь два года добили старого Фультона. После крушения своих честолюбивых надежд жизнь потеряла в его глазах всякую цену, и в 1768 году старый Фультон умирает.

На могиле его никто не говорил длинных и пышных речей. Яркое летнее солнце щедро ласкало своими лучами зеленую поросль, ряды серых могильных камней, сухощавую фигуру священника, что-то невнятно читавшего себе под нос, заглядывая в растрепанный требник, и кучку соседок, пришедших посочувствовать Мэри Фультон.

— По правде сказать, — шептала одна из них своей соседке, — маловато проку было в покойном.

— И не говорите, добрейшая! Я сама не раз видела его выходящим из трактира более веселым, чем позволено быть человеку в его положении. И эти вечные его выдумки…

Служба подходила к концу. Гроб начали опускать. в желтоглинистую яму. На дне могилы от упавшего камня плеснула вода. Поднявшийся ветер трепал концы синего платка, в который закуталась Мэри Фультон. Несмотря на теплую погоду, ей было холодно. Пятеро ребят недоуменно глядели в темную яму, куда опускали длинный ящик с их «па». Только старшая девочка чутьем понимала, что матери тяжело, и крепко прижималась к ее руке. Самый маленький, трехлетний кудрявый Роберт, сидел тут же на старой могильной плите и думал, когда же он пойдет опять с отцом на рыбную ловлю, — совсем недавно весной они так весело ходили удить рыбу.

Для Мэри Фультон настали трудные времена. Вся тяжесть содержания пяти ребят легла теперь на нее. Но Мэри была не из тех женщин, которые хнычут и отступают. «Джона нет, что же, придется немного больше работать». И Мэри делала, что было в ее силах. В Ланкастере не было лучшей и более заботливой сиделки у постели больного. А у кого отданное в стирку белье выходило, как новое? У Мэри Фультон!

Кто лучше всех умеет испечь и украсить именинный пирог или рождественский пуддинг? Все та же Мэри Фультон. Соседки давно уж перестали удивляться замечательной энергии и трудолюбию Мэри, но одного они не могли понять — как это, круглый день бегая на поденщину, она умудряется так чисто содержать шумливую и непоседливую пятерку? Мэри творила чудеса: урывая скупые часы своего сна и отдыха, она обучала своих детей письму, счету и чтению. Особенные успехи проявил младший, любимец Роберт. В семь лет он уже читал библию, точно взрослый, а когда пришла пора отвести его в школу, мистер Греббль, повелитель двадцати двух сорванцов, мог только пожевать своими сухими губами и процедить, покровительственно похлопав миссис Фультон по плечу:.

— Да, вам, почтеннейшая, надо не белье стирать, а учить ребят грамоте.

Напрасно старались бы мы отыскать какие-нибудь «замечательные» события в жизни этого черноглазого кудрявого мальчика, бегавшего босиком по улицам Ланкастера в 1770–1773 годах. Последний год, впрочем, ознаменовался для Роберта немалым событием — пора абсолютной свободы кончилась, он поступил в школу.

Нельзя сказать, чтобы молодой Фультон обнаружил большую тягу к науке. Одно дело — сидеть у матери на коленях и следить, как она водит пальцем по строчкам семейной библии в кожаном переплете. Как занятно из черных палочек и кружков получались знакомые имена и названия. И как интересно было проделывать эту замечательную игру самому. Но мистер Греббль — дело иное. Его голос, скрипучий, как несмазанный колодезный блок, его тощая костлявая фигура, облаченная в неизменный камзол табачного цвета с потускневшими стальными пуговицами, его глаза, острые, как буравчики, которыми он насквозь пронизывал собеседника, сразу же пришлись не по вкусу Роберту. Но если бы только это. Была еще одна вещь, во много раз неприятнее. Это гребблевская камышевая трость, до поры до времени незримая за спиной ее грозного владельца и молниеносно поражавшая нерадивого школьника. Не легко было живому мальчику, привыкшему к ласке любимой матери, ужиться с новыми воспитательными методами мистера Греббля; но «ма» говорит, что это необходимо, значит, придется терпеть.

Когда Роберту Фультону было около десяти лет, он, неожиданно для себя и окружающих, обнаружил зачатки художественных способностей. Как-то, поздней осенью. Роберт сильно простудился и доктор велел ему не покидать постели несколько дней. Лежать было скучно. «Ма» на работе. Читать все ту же библию, все о тех же царях и пророках — не хочется. Около кровати Роберта оказался кусочек угля из камина. Гладкая белая стена, кусок угля — и рисунок готов… Сначала широкая шляпа с пером, под шляпой— пара грозных усов, затем мушкет, сабля и два пистолета. На плечах эполеты, на ногах ботфорты со шпорами, величиной в блюдечко. Рядом корабль с распущенными парусами, на бурных волнах. На белой стенке через короткое время появилось изображение капитана Кидда, грозы южных морей, предводителя пиратов, закопавшего кучу золота на берегу. Вот и эта куча — выше самого капитана. «Как хорошо найти столько золота! Даже полстолько! Тогда бедной «ма» не пришлось бы ходить на эти вечные стирки…»

Художественные способности молодого Фультона получили немного позднее в школе официальное признание. Однажды мистер Греббль по вызову своей супруги отлучился из класса. Место Роберта было на первой скамье, как раз против классной доски.

Известно, что одинаковые причины ведут к одинаковым следствиям. Кусок белого мела, черная поверхность доски и вынужденный досуг вызвали к жизни новое художественное произведение. Но юного живописца вдохновил на этот раз не предводитель пиратов, а грозная фигура самого мистера Греббля. И, к великому восторгу двадцати молодых ценителей искусства, на черной поверхности классной доски, вместо скучной цифири, возникают, как по волшебству, знакомые черты мистера Греббля. Вот его длинный крючковатый нос с бородавкой, змеиные глазки, очки и крысиный хвостик кособокого парика. Не забыт и кургузый камзол с огромными пуговицами, и заплатка на левом чулке, и башмаки на косых каблуках. В погоне за реализмом художник сделал обломком кирпича легкую подцветку кончику носа, далекую впрочем от естественного яркого колорита его живого оригинала.

Крылатые слова — «от великого до смешного — всего один шаг», еще не были пущены в мир, но все дальнейшее подтвердило их справедливость. Впрочем печального было больше, чем смешного. Мистер Греббль применил. один из своих излюбленных приемов, заимствованных им из своих юношеских стычек с гуронами. Заинтригованный необычной тишиной в покинутом классе, сняв башмаки, он в одних чулках подкрался к двери.

Вид двадцати вз’ерошенных ребячьих голов, уткнувшихся в книги, еще больше утвердил его в подозрении, что здесь что-то неладно. Взгляд, брошенный на классную доску, открыл мистеру Гребблю тайну загадочного молчания. Мистер Греббль не мог поверить глазам.

— Какая неслыханная дерзость! Кто посмел это сделать?

Но ребята безмолвствовали — как воды в рот набрали.

— Так, так! Хорошо! Поднимите руки! Обе, обе! Ага, Роберт! Почему у тебя руки в мелу? Значит, это ты, нечестивец, надругался над своим старым учителем? Протяни руки! Вот тебе! — и камышевая трость загуляла по вытянутым ладоням Фультона.

Миссис Фультон должна была несколько раз посетить кухню миссис Греббль, чтобы умолить ее повлиять на своего грозного супруга, бесповоротно решившего изгнать «паршивую овцу» из «божьего стада». Один вечер пришлось посвятить стирке гребблевского белья.

— Миссис Греббль попросила меня помочь ей немного, — говорила Мэри Фультон, упрекая Роберта за его проделку с злополучной карикатурой.

Роберт дал слово не повторять сделанного, но обещание относилось лишь к школе. Зато окрестные заборы очень скоро украсились целой галереей пиратов и диких индейцев, грозно размахивавших скальпами и томагавками.

В качестве меры пресечения, мистер Греббль отобрал у юного художника орудия производства — два черных карандаша, большую, по тому времени, редкость, вымененную Робертом у одного заезжего матроса за полфунта виргинского табаку.

Биографы творца парохода рассказывают, будто Фультон проявил при этом немалую изобретательскую смекалку. Из свинцового листа водосточного жолоба он вырезал узкую, в полпальца, полоску и вложил ее между двумя склеенными деревянными планочками. Получился не слишком изящный, но годный для рисования карандаш.

Но пользоваться им Роберту пришлось только дома.

Другой страстью юного Фультона сделалось кузнечное дело. Если Роберта не было в школе или дома, мать почти наверняка находила его в кузнице старого Дана. Грохот тяжелого молота, которым Дан еще отлично владел, несмотря на свои преклонные годы, снопы огненных искр, шипение воды, куда бросали откованные изделия, — все это до-нельзя устрашало миссис Фультон.

— Ну, ну, мамаша, нечего вам бояться за Робби, это наредкость смышленный малыш, — успокаивал Дан встревоженную миссис Фультон, — в его годы я был таким же непоседой. Пятьдесят лет колочу я этим молоточком по наковальне и, как видите, ничего мне не сделалось. Пусть мальчуган присматривается. Кто знает, чем ему придется заняться, когда он подрастет…

И Роберт продолжал пропадать в кузнице — раздувал горн, подносил уголь, обдирал ржавчину и, измазанный до ушей, возвращался домой, принося с собой запах дыма. Из подобранных гаек и железных пластинок он что-то мастерил у себя в углу. И тогда он забывал обо всем, даже о рыбной ловле на озере и любимых прогулках в лесу.

Одна из затей Роберта едва не кончилась для него серьезными неприятностями. Старый Дан был завзятый охотник. В знак особого благоволения к мальчику, он иногда давал ему почистить свою одностволку. Старик хвалился, будто в свое время он убил из нее десятки индейцев и сотни волков — старый Дан любил цифры с нулем на конце. Изредка он даже разрешал Роберту брать щепотку пороха для своих ребячьих затей. В это время война с Англией за независимость была в самом разгаре. Каждое известие о новых победах и поражениях живо воспринималось впечатлительными ланкастерцами. По какому-то случаю решено было устроить «пышную» иллюминацию, но бережливый городской совет поскупился отпустить деньги на плошки, и праздник рисковал стать немного тусклым. Роберт решил помочь делу и вместе с приятелями соорудил несколько ракет, потратив на них свои (а может быть, и не только свои!) пороховые запасы. Когда стало совершенно темно, на берегу городского пруда загрохотали взрывы фультоновских петард и над полусонным городком взвились огненные хвосты ракет. Но вместо всеобщих восторгов, ожидавшихся устроителями фейерверка, в городе поднялся переполох. Время было тревожное. Послышались крики: «Англичане под городом! Спасайтесь!» Виновники тревоги были скоро обнаружены и, наверное, понесли должное наказание. Мэри Фультон пришлось серьезно поговорить с сыном, давшим слово навсегда отказаться от пиротехники. Но разве в мальчике двенадцати лет можно уничтожить интерес к тому, что стреляет — к пушкам, мортирам, мушкетам, да еще во время войны? Здорово попало Роберту и от старого Дана, обнаружившего пропажу коробки с охотничьим порохом.

За эти два года кузница Дана выросла в небольшую литейную мастерскую. Война с Англией требовала все больше и больше военных припасов. Почти все необходимое для войны приходилось изготовлять на местах. Каждый человек, мало-мальски знакомый с ремеслом, дорого ценился. Старый Дан попробовал построить печь для выплавки чугуна и отлить небольшую пушку. Проба оказалась удачной. К Дану посыпались выгодные заказы. Работы хватало на всех, и примеру Дана вскоре последовали другие. Ланкастер сделался маленьким центром ружейной и пушечнолитейной промышленности. Мы знаем, что современная пушка — это не только тяжеловесная, но и довольно сложная машина, требующая для своего изготовления очень большой точности и сложного заводского оборудования. Но во времена Фультона пушечная техника была еще примитивна. Пушки изготовлялись едва ли не по анекдотическому рецепту — взять дыру и облить ее чугуном.

Роберт, конечно, был тут как тут. Литейщик длинным ломом пробивает глиняную пробку у основания печи, где клокочет жидкий металл. Формы в земле давно уже готовы. Один удар, другой, третий… Сердце Роберта замирает. Вот в темноте блеснула яркокрасная точка. Точка превращается в пламенеющий глаз, оттуда падает несколько огненных слез. Еще мгновение — и из пробитой дыры льется белая, пышущая жаром струя чугуна. Как весело смотреть на летящие искры и на синие огоньки над заполненной формой! А еще интереснее, когда мастер приступает к извлечению отлитой пушки: кусок за куском отваливается формовочная земля, и из темной глубины литейной ямы появляется широкое орудийное дуло…

Но молодой Фультон не только праздно наблюдал интересное зрелище. Один из дановских мастеров как-то увидел рисунки Роберта и в шутку предложил ему нарисовать какой-то узор на казенной части деревянной модели орудия. В то время чугунные пушки еще принято было украшать благочестивыми надписями и орнаментами. Рисунок вышел на славу. Резчик углубил его, модельщик оттиснул на формовочной глине, литейщик залил металлом и на свет появилась пушка, украшенная произведением двенадцатилетнего художника. Через несколько месяцев Фультон сделался заправским учеником литейного дела. Он стал отлично разбираться в калибрах орудий и ни за что не смешал бы каронаду с мортирой или десятифунтовую пушку с картечницей… Рисование — сродни умению чертить. Роберт недурно научился вычерчивать в определенном масштабе пушечные стволы и даже помогал старому Дану в несложных расчетах — сколько надобно чугуна, чтобы отлить пушку того или иного размера. Старик Дан лучше владел молотом, чем искусством высчитывать ярды и центнеры.

— О, мэм Фультон, — говаривал он матери Роберта, — запомните мои слова: сынок ваш не засидится в Ланкастере. Для его молотка ему надо наковальню пошире…

Мэри Фультон, действительно, могла гордиться своим любимцем. Другие ее дети были как все обыкновенные дети. Рвали и пачкали платье, немного помогали матери по хозяйству, ссорились и мирились, учились не худо, хотя и не слишком усердно. Но у Робби — все выходило как-то иначе. Он хватался за множество дел, но так же быстро и бросал их. Зато если какая-нибудь мысль крепко засядет в его голове, ее ни за что не выбить оттуда. Мальчуган обязательно поставит на своем. Как-то он насмешил соседку, зашедшую к миссис Фультон поболтать за чашкой кофе.

— Вот подожди, ма, еще несколько лет. скоро я вырасту большой и заработаю кучу денег. Куплю и подарю тебе ферму. Она будет лучше, чем наша старая ферма!

Соседка расхохоталась, а миссис Фультон лишь улыбнулась ласковой и грустной улыбкой.

— Ах, Роб, золотой мой, ты такой же мечтатель, как и твой покойный отец. Он тоже обещал мне подарить ферму, но так и не успел этого сделать…

В один летний погожий день 1777 гола Мэри Фультон пришлось немало поволноваться. Роберт не вернулся из школы домой, а время шло уже к вечеру. Обеспокоенная, долгим отсутствием сына, миссис Фультон решила отправиться в школу, полагая, что мистер Греббль посадил Роберта переписать лишние две-три страницы за какую-нибудь очередную проказу. Дорога шла мимо городского пруда. На берегу пруда — местные патриоты называли его озером — толпилось несколько горожан, внимательно смотревших на воду. Здесь же валялось чье-то платье и шляпа. Куртка и шляпа Роберта! Ужасная мысль мелькнула в сознании Мэри Фультон. Она едва нашла в себе силы спросить — что случилось? Толпа зевак расступилась, и Мэри увидела недалеко от берега странную лодку. Она была ей отлично знакома — это та самая лодка, которую недавно купил себе Роберт за деньги, полученные от старого Дана. В лодке как будто никого не было, но тем не менее она двигалась то вперед, то назад. По бокам ее была прилажена пара старых тележных колес с деревянными планками, прибитыми к спицам. Колеса вертелись будто сами собой и гулко шлепали дощечками по воде. На берегу ахали и удивлялись. Но вот хлопанье прекратилось, лодка остановилась и над ее бортами поднялась курчавая голова Роберта Фультона. Мэри не могла сдержать крика радости. От пережитого волнения ослабли руки и ноги. Странная лодка между тем была уже у самого берега и из нее выскочил перепачканный, но сияющий Роберт.

— Мама, ты видела, видела? Она может ходить без парусов и без весел!

Об этой затее молодого Фультона рассказывают многие его биографы.

Откуда этот двенадцатилетний мальчуган выудил идею гребного колеса, которое через двадцать шесть лет с таким успехом он применит на своем пароходе? Знал ли он, что подобное устройство с конским приводом было на некоторых римских судах уже около двух тысяч лет назад? Читал ли он о печальном опыте гениального Дениса Папина за семьдесят лет до этого? Вряд ли попадалась ему и брошюра английского изобретателя Гулля, вышедшая в 1737 году, где говорится о таком же колесе, приводимом в движение паром. Здесь, повидимому, налицо пример замечательной интуиции, которой была так богата натура Фультона.

Ученье у мистера Греббля, между тем, подходило к концу. Почтенный ланкастерский педагог за четыре года полностью исчерпал запас знаний, которые он мог передать своим юным слушателям. Чтение, счет, умение писать с умеренным процентом ошибок, немного географии, а больше всего сведений из закона божьего о чудесах и жизни христовой — об этих вещах мистер Греббль рассказывал так, будто видел их сам.

Образование юных американских граждан гребблевской школы можно было, таким образом, считать законченным. Предполагалось, что запаса знаний, который удержится в их юных головах, вполне достаточно для дальнейшей успешной карьеры среднего американского гражданина.

Но Роберт Фультон никак не укладывался в понятие «среднего». Его способности к механике и рисованию были слишком заметны. Сам он больше склонялся к последнему. Но, увы, для дальнейшего учения нужны были средства, а их-то и не было. Мэри Фультон сделала, что могла — путем величайших усилий и непрерывной тяжелой работы она сумела поставить на ноги всю свою пятерку ребят. Все дети грамотны, все окончили школу. Старшей дочери шел уже восемнадцатый год, младшему Роберту — тринадцатый. Все, кроме Робби, уже находились при деле — в пастухах, в няньках, в рассыльных при лавке. Роберту надо бы еще поучиться. Ах, если бы Мэри еще немного прежней силы и бодрости — хоть бы годика на три! Но силы уже на исходе. Ноги слабеют, от холодной воды болят кисти рук, а сердце иногда колотится так, что в глазах начинают мелькать разноцветные искры.

Роберту страшно хочется уехать в большой город и учиться рисовать «по-настоящему». Но он понимает, что не имеет права мечтать о красивых картинах — он должен хоть немного помочь своей «ма».

Характер человека формируется, главным образом, под влиянием окружающего. Самые глубокие следы оставляют на нем примеры и впечатления детства. И если от своего незадачливого отца Фультон унаследовал стремление к новизне, «жажду к перемене мест», то живой и близкий пример матери укрепил в нем настойчивость, чувство долга и трудолюбие. Можно оказать, что Мэри Фультон создала Роберта не только физически, но и духовно.

Надо было решать — что же дальше.

Как это часто бывает в жизни, помог случай. Старый Дан искренно полюбил живого и способного мальчика. Мэри Фультон он глубоко уважал за ее удивительную работоспособность и любовь к своим детям. У Дана в Филадельфии жил и работал свояк — Авраам Смитсон, золотых дел мастер и часовщик. Дан посоветовал отдать ему Роберта на выучку, — Смитсон недавно писал, что ему нужен ученик.

— Расчудесное будет дело, мэм, сами рассудите немного! Мальчик отлично рисует всякие там узоры, а это для ювелира — первое дело. Заставьте меня выковать тележную ось в сорок фунтов — я управлюсь с работой за час. А вот выковать какой-нибудь легонький перстенек, которыми девушки любят украшать свои пальчики, то, хоть вы меня бейте на наковальне, у меня ровнехенько ничего не получится… А Роберт отлично управится. Он любит мастерить разную чертовщину, умеет высчитывать лучше нашего мастера, вот ему и будет, где развернуться. Если часы не самая трудная механика в мире, то можете назвать меня старым лжецом. Выходит, что и здесь Роберту будет над чем помудрить… Я читал, будто какой-то немец построил часы, которые играли гимны, показывали постные и скоромные дни, били в колокол и играли на флейте. Немец подарил часы самому королю и получил за них кучу золота. Отчего бы и Роберту не построить таких часов и не подарить их… Только кому? Королю Георгу не надо, лучше нашему великому Вашингтону! А? Вот было бы здорово!

И увлекшийся кузнец расхохотался, придя в восторг от собственной выдумки.

Роберт с жаром ухватился за идею старого Дана и не знал, как благодарить его за удачную мысль. Через несколько дней Дан собирался проехать по делам в Филафельфию. Дела у старого кузнеца, теперь уже владельца небольшого завода, шли с каждым днем все лучше. Хоть бы и не кончаться этой войне! Надо было подтолкнуть новый заказ, а такие дела удаются лишь, если, делать их лично.

День, когда у домика, где жила Мэри Фультон, остановился просторный дановский шарабан, запряженный парой сытых лошадок, был для нее одним из самых тяжелых дней после смерти мужа. Уезжал— кто знает, надолго ли — ее маленький Робби… Проводить Роберта пришли все его друзья и приятели, несколько соседок миссис Фультон и даже сам мистер Греббль. Он торжественно поднес своему бывшему ученику маленькую карманную библию, по его мнению, вещь первейшей необходимости в предстоящем плавании юного Фультона по житейским волнам. Бедный Роберт не знал, что ему делать — плакать или смеяться. Ведь впереди его ждет целая куча интересных вещей! Но надо расстаться с любимой «ма». Бедная, старая «ма»…

Старый Дан начал уже поторапливать с от’ездом.

— Долгие проводы — лишние слезы!

Еще одно судорожное об'ятйе, еще один поцелуй, и Роберт уже на козлах, рядом с возницей.

Сразу же за окраиной начались маисовые поля, пашни и огороды. Последний раз блеснула гладь городского пруда. Промаячил и скрылся шпиль колокольни. Прощай, старый Ланкастер!..