Фундамент оптимизма

Век нынешний: 1001 революция?

«XIX век нередко называют веком пара и электричества, — писал академик Н. Семенов. — Но как назвать XX век? Веком атомной энергии, или веком завоевания воздуха и космоса, или веком полимерных материалов, или веком радио, телевидения и электроники, или веком кибернетики и электронно-счетных машин, или веком химизации и механизации сельского хозяйства, или веком новых медицинских средств и продления жизни людей и т. д. и т. п.?»

Английскому философу О. Хаксли принадлежат такие слова: «Освобождение атомной энергии знаменует великую революцию в человеческой истории, но не последнюю и не самую радикальную… Грядущая, наиболее глубокая, истинно революционная революция должна быть совершена не в окружающем нас мире, а в душах и плоти самих людей».

Многие считают, что будущее принадлежит молекулярной биологии, которая вступает в пору расцвета, как некогда это было с физикой. Но физика… Разве сказала она свое последнее слово?

«Мы стоим накануне новой революции, которая приведет к не менее серьезному пересмотру наших представлений и понятий, чем тот, который полвека назад вызвали теория относительности и квантовая механика», — говорил лауреат Нобелевской премии И. Тамм о перспективах исследований в физике элементарных частиц.

Лауреат Нобелевской премии Л. де Бройль полагает, что новое «чудо света», воплощенное в квантовом генераторе, еще не оценено до конца нами: «Трудно предугадать, где и как он будет применяться, но лазер — это целая техническая эпоха». Впрочем, почему, собственно, лазер? А почему, например, не транзистор или иной полупроводниковый мини-прибор?

«Открытие полупроводниковых свойств у сверхчистых и совершенных кристаллов вызвало новую революцию в радиотехнике и электронике», — пишет лауреат Нобелевской премии Н. Семенов.

«Мир ныне переживает революцию в трех аспектах техники: энергия, материалы и информация, — полагает американский специалист Д. Холлер (компания „Дженерал электрик“). — Все три фактора играют важную роль, но третий — революция в области информации — оказывает огромнейшее влияние на нашу нынешнюю жизнь».

Академик А. Дородницын называет электронно-вычислительную машину основой настоящей технической революции в средствах обработки информации.

«Кибернетизация уже проявляет фундаментальные черты революции в производстве», — констатирует Р. Теобальд, видный представитель современной экономической мысли США.

И так далее, и тому подобное.

Сколько же их, этих революций? И есть ли среди них такая, которую можно было назвать «наиболее глубокой», «истинно революционной»?

«Нам не дано знать, являются ли электронно-вычислительная машина, ядерная энергия и молекулярная биология более революционными в количественном и качественном отношении, чем телефон, электроэнергия и бактериология», — утверждают авторы представленного президенту США доклада национальной комиссии по технологии, автоматизации и экономическому прогрессу.

Заметьте: не просто «не знаем», «пока не знаем», а именно «не дано знать». Может, и вообще не стоит искать количественные и качественные критерии научно-технического прогресса?

Однозначным ответом служат многочисленные исследования, проводимые в СССР и за рубежом.

Разумеется, проблема эта не из легких.

Например, Г. Кархин в книге «Связи настоящего и будущего в экономике (научно-техническая революция и управление)» пишет, что оценка происходящих ныне перемен, крупнейших в мировой истории, и их возможных последствий «осложняется тем, что научно-техническая революция еще далеко не достигла своего зенита. Много еще скрывается под инерционными потоками традиционных событий и связей. Отсюда и различие точек зрения».

Автор выделяет три подхода к проблеме.

Первый подход — поиски и регистрация отдельных черт и черточек научно-технического и экономического прогресса, всех мыслимых его показателей, пусть второстепенных, характеризующих лишь внешние стороны этого сложного явления, зато допускающих математическую строгость в описании его состояния и перспектив.

По мере того как вся сумма разнообразнейших статистических данных упорядочивалась, приводилась в систему, предпринимались попытки выделить ее основные, определяющие слагаемые. К ним относили, например, энергию, материалы, информацию.

Однако, отмечает Г. Кархин, при таком подходе и впрямь остаются без ответа неизбежно возникающие вопросы: являются ли, например, такие новшества, как ядерная энергия, качественно и количественно более «революционизирующими» факторами производства в век нынешний, нежели телефон, электроэнергия и бактериология в век минувший?

В самом деле, перевороты в отдельных областях науки и техники — «малые революции» — многократно случались и прежде. Их можно найти чуть ли не в любую историческую эпоху. Иное дело «большие революции» — коренные изменения во всех или почти во всех сферах человеческой деятельности и прежде всего в способе производства. Они происходят гораздо реже. Таким всеобщим переворотом была, например, промышленная революция XVIII–XIX столетий.

О нынешней же научно-технической революции не было и речи вплоть до самого последнего времени, хотя каждое десятилетие XX века богато открытиями и изобретениями, которые влекли за собой те или иные сдвиги в каких-то отдельных отраслях (энергия, материалы, информация и так далее). Примеры?

Революция в естествознании на рубеже XIX и XX веков, связанная с открытием рентгеновых лучей, радиоактивности, электрона… Можно вспомнить семимильные шаги транспорта, наземного и водного; стремительный взлет авиации, сперва поршневой, затем реактивной, а там и космонавтики; развитие энергетики, электротехники, электроники, связи и т. д. и т. п. Разве не произвело переворот в технике той же связи изобретение и внедрение, скажем, радио и телевидения?

А вот о всеобщем научно-техническом перевороте, затрагивающем всю жизнь общества, и в первую очередь экономическую, заговорили лишь во второй половине нашего века. Г. Кархин, относящий начало этой «большой революции» к концу 50-х годов, делает вывод: следовательно, существуют иные критерии вызванных ею качественных сдвигов. Каковы же они? Не поискать ли более общие, синтетические показатели?

Второй подход. Во второй половине 60-х годов предпринимаются попытки выделить «главный революционизирующий фактор». Один из выводов таков: сущность нынешней научно-технической революции отражается, как в зеркале, в уже известном нам «феномене сжатия» — в сокращении разрыва между идеей и ее воплощением, между рождением открытий или изобретений и их выходом в практику.

Минула пора, когда детища исследовательской и конструкторской мысли впадали как бы в летаргию на многие десятилетия и даже на целые века, напоминая былинного героя Илью Муромца, который сидел сиднем тридцать лет и три года, прежде чем нашел применение дремавшей в нем могутной силушке. Сегодня открытия и изобретения в считанные годы созревают для трудовой деятельности в производстве. Завтра их «инкубационный период» станет еще короче.

Фактор времени — один из первостепенных, и он играет все более важную роль.

Но если практическое освоение открытий и изобретений ускорилось, то опять-таки почему? Это само по себе следствие каких-то причин, более глубоких начал, неких первичных факторов. Каких же? Здесь тоже немало мнений.

В брошюре А. Зворыкина «Научно-техническая революция и ее социальные последствия» утверждается: «Основное и принципиальное для современной научно-технической революции — это изменение взаимосвязи науки и техники». «Теперь наука идет впереди технического прогресса, возглавляет его», — констатирует академик Б. Кедров.

Так, может быть, где-то здесь, за этим качественным сдвигом, за перемещением науки из арьергарда в авангард прогресса и кроется главный революционизирующий фактор нынешнего переворота?

Высказывается мнение, что главный фактор нынешнего переворота в производстве и других сферах общественной жизни следует искать в движущих силах развития науки, в истоках его революционных скачков.

(Критикуя такой подход, Г. Кархин аргументирует свое несогласие тем, что наука, даже становясь непосредственной производительной силой, сама по себе не производит непосредственно материальные блага, зато ее развитие и положение в конечном счете обусловливается именно потребностями общества.)

Тогда, быть может, пресловутый «главный фактор» скрывается в достижениях техники и технологии? Уж что-что, а они-то теснейшим образом связаны с производством! Именно так считает X. Боуэн, председатель Национальной комиссии США по технологии, автоматизации и экономическому прогрессу. Но, раскрывая этот «доминирующий фактор, определяющий современные социальные изменения», он наряду с автоматизацией станочного оборудования и ядерной энергетикой называет и открытие новых методов хирургии сердца, и изучение иностранных языков с помощью электронных машин, и введение самообслуживания в розничную торговлю, и замораживание продуктов, и кондиционирование воздуха и т. д. и т. п. Каков же он все-таки, этот доминирующий фактор?

Третий подход. Его можно назвать комплексным.

В 1964 году видными учеными, инженерами, бизнесменами и публицистами, в основном американскими, обнародован манифест «Тройственная революция». Эта программная декларация исходит из того, что наша эпоха характеризуется сразу тремя революциями — кибернетической (автоматизация производства), военно-технической (ракетно-ядерное вооружение), социально-юридической (движение за гражданские права).

Манифест признает, что нынешнее оружие массового уничтожения делает войну бессмысленной затеей, непригодной для разрешения международных конфликтов. Что автоматизация плохо сочетается с капиталистическим способом распределения материальных благ. Тем не менее сочинители манифеста надеются, что она сама по себе якобы в силах реорганизовать социально-экономический уклад буржуазного строя и потому-де не стоит бороться за его изменение. Мол, нынешний переворот ведет от общества скудости к обществу изобилия. Дабы содействовать означенной метаморфозе, авторы предлагают расширять помощь безработным (как будто она избавит от скудости и даст изобилие!), осуществлять государственное регулирование научно-технического прогресса (как будто оно возможно в условиях частного предпринимательства!) и так далее.

Впрочем, главный изъян манифеста не в утопичности его программы, а в отсутствии глубокого анализа, который вскрыл бы сущность нынешней научно-технической революции.

Такой анализ дает член-корреспондент АН СССР Д. Гвишиани, заместитель председателя Госкомитета по науке и технике СССР. Ученый говорит о том, как преобразуется весь технический базис, вся технология производства, начиная от использования материалов, энергетических процессов и кончая системой машин, формами организации и управления, ролью человека. О том, как создаются предпосылки, позволяющие свести в единую систему важнейшие формы человеческой деятельности: науку — теоретическое познание закономерностей природы и общества; технику — комплекс материальных средств и опыта преобразования природы; производство — процесс создания материальных благ; управление — способы рациональной взаимосвязи целесообразных практических действий в решении производственных и иных задач.

В 1970 году вышел в свет коллективный труд, подготовленный Институтом истории естествознания и техники АН СССР, — «Современная научно-техническая революция». «Если сущность технического переворота второй половины XVIII — начала XIX века заключалась в создании рабочих машин, то есть в замене руки рабочего механизмом, то сущностью современной научно-технической революции является замена логических функций производителя машинными».

Ну а если попытаться выразить суть явления одним-единственным словом? Пожалуй, автоматизация. Правда, это рискованный лаконизм: неизбежны вопросы о содержании понятия. Оно приемлемо разве лишь в широком смысле слова (включая технологию), отмечается в коллективной работе «Научно-техническая революция и преимущества социализма» (1975 год). Ибо тезис о решающей роли автоматизации управления оставляет как бы в стороне применение физических законов, в частности использование новых видов энергии, создание новых материалов. Между тем необходимо охватить все взаимосвязи между естествознанием и техникой, изменения которой всегда опираются на его фундаментальные выводы.

Академик В. Глушков убежден: научно-техническая революция «имеет своим знаменем автоматизацию не только физического, но и умственного труда, полную автоматизацию производства, неограниченное умножение не только энергетической, но и информационно-интеллектуальной мощи человечества».

Но, быть может, здесь сказались профессиональные вкусы автора? В. Глушков — один из крупнейших специалистов по теории автоматов, директор известного на весь мир киевского Института кибернетики АН УССР. А если бы ситуацию оценивал представитель другой области знаний?

Вот, например, мнение физика — члена-корреспондента АН СССР Е. Фейнберта: «Иногда говорят, что принципиально новое приходит с появлением кибернетики. В такой простой форме, без количественного анализа, этот тезис легко оспорить… И часы (особенно часы с кукушкой), и сложный фейерверк во времена Анны Иоанновны — все это устройства кибернетического типа».

Ученый подчеркивает, что и 100, и 200, и 450 лет назад открытия потрясали современников. Что мы не первые, кто в преклонении перед наукой воспевает ее (очередной) «небывалый» переворот. Что изменилась не наука сама по себе: законы ее внутреннего развития остались теми же, что и 400 лет назад. Необычайное, новое в другом — в ее особом положении в нынешнем обществе.

Во-первых, она вовлекла в сферу своей прямой деятельности относительно большую часть населения. (Справка: если прикинуть численность ученых за всю историю общества, то получится, что ⁹/₁₀ из них — наши современники, причем каждый четвертый живет в СССР, где в 1975 году насчитывалось свыше миллиона научных и более 3 миллионов научно-технических работников; количество тех и других удваивается менее чем за десятилетие, а к концу века доля их по отношению к трудящимся, занятым в народном хозяйстве, увеличится у нас и в других индустриальных странах с нынешних 2–4 до 10–15 процентов, но скорее всего еще заметнее.)

Во-вторых, резко ускорился переход от теории к практике в системе «наука — техника — производство» (что мы уже видели на многих примерах). Вместо первого критерия или наряду с ним допустим и такой: на исследовательские изыскания затрачивается уже немалая часть национального дохода (в 1976 году на развитие науки у нас отпущено почти 18 миллиардов рублей из 223-миллиардного бюджета СССР, а во всем мире эта статья расходов уже превысила 100 миллиардов долларов, что в 200 раз больше, чем полвека назад).

Или такое мерило: автоматизирована уже ощутимая доля общественного труда (скажем, в США — около ¹/₁₀ всех производственных мощностей). И в этом смысле правы те, кто видит во внедрении кибернетики сущность современного этапа. Благодаря этим качественным изменениям наука стала одним из основных элементов производительных сил.

Вряд ли стоит особенно спорить о точном выборе того или иного показателя. Важны, по-видимому, две основные черты: во-первых, массовость науки, во-вторых, быстрота перехода — от «абстрактной науки к практике», резюмирует профессор, Е. Фейнберг.

Итак, снова возврат к «определению посредством числа»? Сколь бы спорной, однако, ни показалась тяга автора к количественным критериям, вполне резонно его предостережение от субъективности в оценках, порожденной восторгом современников перед открытиями и изобретениями своей эпохи.