Фундамент оптимизма

«Перпетум-мобиле» прогресса

Что считать первым небоскребом? Ответ едва ли кого затруднит: наверняка Фаросский маяк. Воздвигнутый в 230 году до нашей эры на скалистом мысе острова Фарос близ Александрии, маяк вздымался ввысь на 170 метров! Общеизвестно и то, что осколок его легендарного имени сохранился в слове «фара». А вот кто построил это высотное сооружение?

Такой вопрос, пожалуй, многих поставит в тупик. Что же, ничего особенного, все мы, знакомясь с «чудесами света», посещая храмы науки или дворцы техники, интересуемся больше дворцами, нежели творцами, разве не так? Да и те, кто знакомит нас с последними достижениями науки и техники, организуя всевозможные выставки, вводят больше в мир идей, чем людей.

А и вправду, так ли уж важно удовлетворять чье-то любопытство к персоне автора? Ведь еще Пифагор говорил: «Статую красит вид, а человека — деяние его».

Г. Уэллс: «История человечества в основном история идей».

Но вот что говорил К. Маркс: «Вся история есть не что иное, как образование человека человеческим трудом». Энгельс: «Личность характеризуется не только тем, что она делает, но и тем, как она это делает».

Вполне естествен наш интерес к открытиям и изобретениям. Но все это готовые результаты! Между тем нас интересуют производительные силы, движущие пружины прогресса. А стало быть, и деяния людей — не только окончательные итоги выполненной работы, но прежде всего сама трудовая деятельность от замысла до его осуществления.

Попробуем под этим новым углом зрения взглянуть на технику (именно она, вернее, степень ее развития служит самым точным мерилом уровня производительных сил). Что же она собой представляет?

Маркс характеризует технику — «машины, паровозы, железные дороги, электрические телеграфы…» — как природный материал, превращенный в орган власти человеческой воли над природой или в органы исполнения этой воли в природе, как «созданные человеческой рукой органы человеческого мозга», овеществленную силу знания. Это определение ставит технику в теснейшую связь с человеком, с его деятельностью, как, впрочем, и с природой. Оно же помогает понять взаимоотношения между техникой (опредмеченная сила знания) и наукой (потенциальная техника). Потенциальной техникой можно назвать и отработанный до автоматизма производственный навык, трудовой опыт, способ действий, метод. Кстати, греческое «технэ» означает «умение», «мастерство», «виртуозность».

«Технэ»… слово умершего языка, на котором Геродот рассказывал, как изготовлялись те 2 миллиона 300 тысяч двухтонных блоков, что слагают пирамиду Хеопса.

…Каменоломни на правом берегу Нила, неподалеку от Мемфиса, древней столицы Египта. В скале выдалбливают ровные бороздки с углублениями. В них вбивают сухие деревянные клинья, которые затем поливают водой. Разбухая, они превращают борозды в трещины. Но долго еще сопротивляются массивные глыбы, прежде чем их удается отколоть окончательно. Со дна карьера их поднимают вручную с помощью папирусных канатов, затем тут же начинают отесывать и наконец грузят на ладью, перевозят на другой берег реки и волокут на деревянных салазках к месту стройки. И так долгие 30 лет…

«Технэ»… Тот же корень слышится в хорошо знакомом слове, одинаково звучащем почти на всех языках. Минули эпохи, а понятие живет. Но как изменился его смысл!

Взрывчатка и машины — бульдозеры, экскаваторы, самосвалы, автокраны, самоопрокидывающиеся баржи — вот что позволило за несколько лет выполнить огромный объем земляных работ на Асуане, равнозначный строительству 17 Хеопсовых пирамид. (Только в сооружении первой очереди нильского гидрокомплекса участвовало свыше 3 тысяч советских машин и около 2 тысяч советских специалистов.)

Человек, полагающийся только на силу своих мышц, на фоне окруживших его могучих помощников — машин выглядит довольно-таки тщедушным созданием: его мощность равна в среднем 40 ваттам. Непрерывно занимаясь физическим трудом по 8 часов в сутки ежедневно (кроме субботы и воскресенья), он за год выполнит работу, которая эквивалентна примерно 80 киловатт-часам. Это в десятки раз меньше, чем он потребляет одной лишь электроэнергии. А ведь он расходует энергию и других видов!

Теперь возьмите для сравнения нашу энергетику со всеми ее слагаемыми — от крупных электростанций до небольших движков. Ее потенциал — приблизительно 2 миллиарда киловатт в начале девятой пятилетки — был равнозначен суммарной мускульной мощи 50 миллиардов человек (кстати, все население СССР составляло в 1975 году немногим более 250 миллионов человек). Энергия двигает машины, зажигает свет, согревает нас, кормит, одевает, создает комфорт, умножает власть человека над природой. Неспроста энергетическая мощь государства стала мерилом его национальных богатств.

Но все эти миллиарды лошадиных сил, которые заключены в рукотворных мускулах неутомимых работяг-моторов, вызвал к жизни, создал тот самый слабосильный «двигатель», творец и открыватель всех национальных богатств — Человек разумный.

Сопоставьте-ка теперь такие цифры: 40 ватт и 10 ватт. Последняя величина — она выглядит совсем уж мизерной — не что иное, как мощность человеческого мозга. Сразу же следует оговориться: в подобных «механистических» сопоставлениях нет ничего уничижительного для венца биологической эволюции.

В самом деле, в черепной коробке человека, в скромном объеме, равном полутора-двум литрам, заключен подлинный шедевр инженерного искусства. Если смоделировать его с помощью нынешних микроминиатюрных полупроводниковых приборчиков, то «думающая машина», скопированная с мозга, весила бы ни много ни мало 10 тонн, стоила бы минимум миллиард рублей. Но сгорела бы через мгновение, так как при мощности, потребляемой ею (тысячи киловатт), выделялось бы слишком много тепла для столь небольшого объема.

Человеческий же мозг работает при температуре 36,7 градуса по Цельсию, оставаясь дееспособным многие десятилетия. И убогая мощность его — как у лампочки карманного фонарика! — лишь подчеркивает скромное величие совершеннейшей из машин.

Каким же образом функционировал наш «50-ваттный двигатель прогресса»? Что заставляло его неустанно идти вперед — от охотничьей ловушки к «думающей» машине, от каменного зубила к шагающему экскаватору, от трута и кресала к атомным электростанциям, от первого колеса к космическому кораблю? Работать в поте лица своего, удивляясь содеянному, но никогда не успокаиваясь на достигнутом?

Оказывается, у техники есть собственные закономерности прогресса. Каковы же они?

Движущей силой развития являются, как известно, противоречия, требующие разрешения. Например, противоречия между техникой и экономикой. Назовем их внешними. Какие же тогда считать внутренними?

К ним нередко причисляли такого рода «драматические коллизии»: конфликт между орудием труда и предметом труда. (Пример: между деревянными клиньями в каменоломнях и неподатливой скалой. Необходимость усовершенствовать подобные методы рано или поздно привела к отбойным молоткам, взрывчатке и экскаваторам.) Между машиной и материалом для ее изготовления. (Появление авиации потребовало прочных и в то же время легких сплавов, которые пришлось создавать специально для нее.) Между сконструированной машиной и техническими возможностями ее производства. (Вычислительное устройство приблизительно такого же типа, как сегодняшние, было создано еще в XIX веке. Но хитроумные сцепления шестеренок так и не захотели работать. Зато электронные переключатели, пришедшие на смену механическим, сделали реальной мечту о «думающей» машине.) Между техническими основами различных отраслей, между разными эксплуатационными характеристиками… И так далее.

Ни одно из подобных противоречий нельзя назвать основным, движущим развитие техники, считает профессор Г. Волков. В них отражаются лишь отдельные и не самые существенные стороны явления. Между тем во главу угла зрения должен быть поставлен человек и его труд.

Орудия занимают промежуточное положение между людьми и природой, которая служит объектом труда. Человек — отец техники, природа — ее мать. Детище наследует качества обоих родителей: с одной стороны, оно выступает как нечто мертвое, сформованное из веществ, состоящее из вещей («опредмеченная сила знания»), с другой — как часть живого, как продолжение нашего тела (искусственные «органы человеческого мозга»). Если же взять только одну из сторон, да еще утрировать ее, то легко впасть либо в идеалистическое «одухотворение» материи («демонические силы машинерии»), либо в вульгарно-материалистическое, узкотехническое понимание проблемы в смысле орудий труда самих по себе (набор неодушевленных предметов, и ничего больше). В обоих случаях перед нами крайности, причем антигуманные, ибо оборачиваются пренебрежением к человеку.

Итак, техника — дочь человека и природы. И если техника имеет «внутренние» стимулы своего совершенствования, то исходят они, как ни парадоксально, не изнутри, а извне. В чем же состоит эта ее внутренняя логика развития?

Человек приходит в мир с голыми руками. Но в отличие от обезьяны люди умеют изготовлять орудия и изменять окружающую среду, подгонять ее к себе.

У человека есть возможность поставить между собой и природой искусственные органы, способные служить щитом и мечом в конфликте с враждебным окружением. В отличие от естественных они поддаются планомерному усовершенствованию. И здесь беспокойный разум человека поистине ненасытен. Лучшее — враг хорошего, и действительно, человек, никогда не удовлетворенный тем, что уже имеет, без сожаления отвергает старое, отжившее ради нового, прогрессивного.

Конфликт между потребностями и возможностями, между желаемым и имеющимся, между мечтой и реальностью возникает с первых шагов человека. Как же этот конфликт разрешается?

Человек ищет и создает прежде всего то, чего ему больше всего не хватает, — поначалу ударные, затем колющие и режущие инструменты: ведь его анатомическое устройство меньше всего приспособлено для того, чтобы долбить неподатливую твердь, дробить ее, пронзать, рассекать, скрести. Орудия труда как бы компенсируют недостатки человеческого тела, немедленно дающие о себе знать при первом же столкновении с окружающей средой, при первых же попытках преобразовать ее. Так развитие техники направляется логикой компенсации, дополнения.

Палка удлиняет руку и, став рычагом, делает ее сильнее. Молоток не просто еще один кулак; изготовленный из камня, он куда крепче тех, что из плоти и крови. Нож прибавляется к зубам и ногтям, демонстрируя невиданную дотоле остроту искусственного лезвия, а особенно металлических «резцов» и «клыков». Стрела — та же палка, разве что с острием и оперением, ее наконечник — тот же нож.

А лук? Это как бы узкоспециализированный мускул, способный стремительно разгибаться, но превосходящий человеческие мышцы в дальности и точности броска. Легко натянуть тетиву, но никаким разбегом и толчком невозможно добиться эффекта, который достигается при ее спуске!

Одомашнивание животных (пища, средство передвижения), освоение земли (строительные материалы, сельское хозяйство), обуздание стихий (огня, воды, ветра) делает слабое двуногое создание все более могучим существом, превращает его в подлинного властелина природы. Но как бы ни изменилось соотношение сил в пользу человека, противоречия между потребностями и возможностями остаются; продолжает действовать и принцип дополнения.

Паровая машина и электрический мотор многократно увеличили мощь человека. Они потеснили «живой двигатель», взвалив на свои плечи львиную долю физического труда. А электронно-вычислительные устройства восполняют несовершенство мозга. Они уже взяли на себя немалую толику умственного труда.

Итак, закон самодвижения техники, всего ее развития сводится к замене «человеческой силы силами природы», «естественных производственных инструментов» (К. Маркс) человека — искусственными (с последующим превращением их, орудий человека, в орудия механического аппарата).

С этой точки зрения история техники распадается на ряд качественно отличных этапов. Каких?

Сначала следует оговориться: принцип компенсации заключается не только в том, что техника дополняет человека, но и в том, что человек дополняет технику, образуя с ней некую целостную взаимодействующую систему. Без орудий производства он, можно сказать, ничто, а те, в свою очередь, ничто без него. Но человек дополняет их ровно настолько, чтобы они, мертвые сами по себе, как бы «ожили», стали эффективно функционировать. Человек образует с ними совокупный рабочий механизм, в котором принимает на себя тем больше функций, чем меньше развита техника. До появления двигателей он сам выступает в качестве «живого мотора», приводящего в действие различные орудия. При возникновении же машин он сам становится их орудием, их костно-мускульным и нервно-мозговым придатком. И только автоматы освобождают человека от несвойственных ему функций, предоставляя ему возможность посвятить себя истинно человеческому предназначению — творчеству.

И в зависимости от типа этой взаимосвязи Г. Волков предлагает разделись историю технического прогресса на три стадии: инструментализация производства, затем механизация и, наконец, автоматизация.

Первая, самая долгая, охватывает каменный век, бронзовый и железный, то есть в общей сложности многие сотни тысяч лет.

Когда же она заканчивается?

С появлением и распространением машинного производства. Это преобразование длится многие десятилетия. Но по сравнению с многотысячелетним этапом инструментализации оно, безусловно, выглядит резким скачком. Ибо именно тогда наблюдается качественное изменение в системе «человек — техника» — поистине небывалое перемещение трудовых функций от первого ко второй. Преображаются не только средства труда, но и взаимоотношения людей с ними. Инструментами, которые раньше были мертвы без человека, теперь манипулируют машины.

Так начинается грандиозный переворот в сфере производительных сил — тот, что получил название индустриальной революции XVIII–XIX столетий.

Что же в таком случае представляет собой автоматизация? В отличие от механизации она впервые передает технике не только физический труд, но и умственный. Человек впервые перестает быть неотъемлемой частью «совокупного рабочего механизма». Передавая функции нервно-мозгового придатка машины кибернетическим устройствам, он постепенно выводит себя из системы «человек — техника», делает ее полностью технической, а сам как бы ставит себя над ней. «Вместо того, чтобы быть главным агентом процесса производства, рабочий становится рядом с ним…» и относится к нему как «его контролер и регулировщик» (К. Маркс).

И неспроста автоматизацию называют знамением XX века, преддверием новой цивилизации.

Погодите-ка, а как же часы с кукушкой, фейерверк времен Анны Иоанновны? Замечательные «кибернетические» устройства еще более седой старины, появившиеся задолго до этапа автоматизации и даже механизации?

Еще Герон Александрийский (I век н. э.) создал целый ряд «самодействующих» устройств. Одно из них открывало дверь храма, как только разгорался жертвенный огонь. Другое отпускало порцию «святой воды», когда в щель ящика-кассы опускали монету достоинством не менее 5 драхм.

Так, может, правы те социологи, которые утверждают, будто автоматизация не новое слово техники, а лишь новое обозначение старого, как мир явления, возникшего с первой охотничьей ловушкой?

Нет. Часы, самострельные охотничьи арбалеты и прочие самодействующие устройства прошлого никогда не определяли собой техническую базу общества.

А станки-автоматы XIX века? Токарные, печатные, сварочные, многие другие, они уже тогда получили довольно широкое распространение. Их немало и сегодня. Запомнив определенную последовательность операций, порой весьма сложную, они повторяют ее в точности каждый раз после запуска. Но их не считают автоматами в полной мере. Их настраивает человек. Ошибись наладчик при установке резца или иного инструмента, случись поломка, на которую им не предписано реагировать, они как ни в чем не бывало будут гнать брак, пока не вмешается человек. Подобные устройства интеллектуально примитивны, думающими их не назовешь.

Иное дело — автоматы XX века. Сейчас все большее распространение получают самонастраивающиеся системы. Они способны запоминать и обобщать опыт своей работы, а затем целесообразно использовать его в соответствии с изменяющимися условиями. Это позволяет им брать на себя весьма сложные функции, считавшиеся раньше прерогативой человека, — скажем, управленческие.

Именно такой автомат сулит работнику подлинную эмансипацию, избавляя его от тяжелого труда, теперь уже не только физического, но и умственного, освобождая человека для творческих исканий.

Конечно, электронному мозгу еще далеко до человеческого, но он, искусственно созданный, в отличие от своего естественного прообраза быстро совершенствуется. Впрочем, даже на нынешнем своем уровне «думающая» машина несет с собой настоящий переворот во всех областях человеческой деятельности. И прежде всего в сфере производства и управления.

Да, сущность современной научно-технической революции именно в том и состоит, что человек препоручает технике свои непосредственные производственные функции. В том числе, что особенно важно, контрольно-управляющие.

Применение управляющих машин — вот тот уровень автоматизации, который позволяет считать, что та или иная отрасль промышленности, транспорта, сельского хозяйства, какая-либо иная сфера человеческой деятельности глубоко захвачена научно-технической революцией. К такому выводу приходят авторы коллективного труда «Современная научно-техническая революция».