Галерея Миров

96

Два дня для раненого Светозара были сном. Разум, усыпленный наркотиками и лекарствами, покачивался на волнах сознания, в котором всплывали или вспыхивали призрачные образы. Галлюцинации мешались с реальностью: иногда он видел Селин, сидевшую рядом и державшую его за руку. Он что-то говорил ей, не понимая, что несет полный бред, и снова проваливался в сны.

Светозару было холодно, хотя от тела шел лихорадочный жар. Воспаленная рана заставляла организм самому готовить себе лекарство. И они боролись: живучая молодость против подступающей смерти.

Однажды сны сменились тьмой, а тьма — резким пробуждением. Все вокруг было таким четким, таким ясным, что пришлось привыкать к обычному миру заново.

Осмотревшись, Светозар обнаружил, что лежит в доме Селин. Она жила здесь со своей матерью, и это симпатичное обиталище двух женщин было на редкость теплым и уютным, не чета холостяцкой норе Светозара… Здесь была древняя деревянная мебель, самодельный камин, куча редкостных довоенных безделушек на стенах, гирлянды сушеных грибов и каких-то кореньев, свисающие с потолка. По полу стелился толстый ковер из крысиных шкурок, по которому тепло ходить даже босиком…

В доме не было ни души…

Светозар выполз из под тяжелого одеяла, осторожно, чтобы не потревожить рану; нашел у кровати аккуратную стопку одежды. Теплая «крестоносцевская» форма с красным крестом на куртке. Правда размер подходил не совсем — форма болталась на отощавшем Светозаре, как на вешалке.

Хотелось есть. Нашел кусок соленого мяса в тумбочке и недопитую бутылку воды рядом со своей кроватью. Заморил червячка. Потом, видя, что возвращаться домой никто не собирается, пошел прогуляться по окрестностям.

Шел по снегу медленно и осторожно. Честно говоря, его не совсем слушались ноги. Кажется, они малость разучились ходить за все время, что он лежал. Или просто слабость…

Храм было не узнать. Казалось, прошла вечность. В обычно беспорядочном движении народа теперь чувствовался смысл, а разговоры разношестных компаний, толпившихся кучками по Базару, явно были не простой болтовней. Какой-то неведомый ритм, какая-то пробудившаяся сила чувствовались вокруг…

Светозар пролез через толпу, собравшуюся почему-то у единственной уцелевшей стены какого-то древнего строения, которая раньше заслуживала не более внимания, чем и должна одинокая, а потому бесполезная стена. Сейчас она вся была оклеена шевелящимися на тихом ветру листами бумаги, с которых, намалеванные крупным шрифтом, беззвучно кричали лозунги: «Северяне идут на нас войной! До нее не больше трех дней! Защитим наши средние земли!», «ТЫ записался в крестоносцы?!», «Первый удар нанесут по нам! Мы должны стоять насмерть, пока не подойдет помощь!», «За нами нет ничего, поэтому ни шагу назад!», «Граждане средней земли, торговцы, сдавайте оружие для нашей армии!», «Воины кланов, объединяйтесь! Мы все равны перед лицом общего врага!», «Оружие всем, кто старше шести лет!», «ЗА РОДИНУ!!!»… Их было столько, что просто глаза разбегались. И не только на этой стене. На территории Храма нельзя было найти камня или столба, где бы не висела подобная бумага, а уж храмовские стены так и пестрели этими призывами — их просто писали углем поверх росписей и фресок…

Когда Влад говорил о некоем «постъядерном поэте», он имел в виду Рон. Он был неуверен в своем решении, до тех пор, пока не рассказал ей: девушка вспыхнула, подобно новенькому факелу, едва заслышав его слова. Послания кланам были готовы через два часа. Еще через час все они были отправлены. Но это даром не прошло, потому что по Храму поползли слухи: отправившиеся гонцы — тоже люди, и наверняка кто-то успел проболтаться. К вечеру добрая сотня храмовцев, в основном, «крестоносцы» и кое-кто из местных, заполонила здание школы и слушала речь, которую Рон изобретала прямо на ходу. Это было просто удивительно: откуда такой жар, такая жажда битвы; куда делать тихая грустная девушка, которая не хотела знать будущего?..

Хранитель… Влад, закрывал лицо руками и опускал голову, сидя на скамье среди входящего в раж народа. Какой иллюзией были последние дни! Хранитель в душе Рон может затаиться, но исчезнуть — нет. И он страшен, и его сила режет по живому. Владу было невыносимо плохо, и он стал единственным, кто не вскочил не взревел от ярости и восторга при последнем слове Рон… счастье, как ты недолговечно, жизнь все равно догонит и добьет…

Ей рукоплескала толпа. Старик со снежно белыми волосами по-рыцарски преклонил перед ней колено и протянул ей какую-то книгу. Влад узнал в нем Твердислава — полудикого Звонаря и единственного, кто называл его, сорокалетнего вояку, «сынок»… А Рон прижала книгу к груди и, улыбаясь, плакала, точно так же, как та Рон, которую знал Влад. Никто, кроме него не заметил ее слез…

Через час были готовы первые три дюжины лозунгов. Их сочиняли в основном Твердислав и Влад, переделывая на новый лад те, что помнили со времен Войны, и Рон. Переписывали все, кто умел писать. Кто не умел, бегал расклеивать, покрывая бумагой все окрестные столбы и стены…

Это был сумасшедший день.

Потом сумасшедший день начался для Сергея и всего старшего состава «крестоносцев», когда толпы домохозяек, медсестер, юнцов и малышни ломанулись в добровольцы. Некоторые не умели стрелять. И надо было научить их выполнять хоть простейшие команды и обращаться с пушкой — за два дня.

Торгаши сдавали оружие. Кто зажимал «свои ржавые пушки», становился врагом номер один в общественных глазах…

К концу третьего дня прибыл целый батальон «Львов», потом подтянулись остатки клана — все, от старых до малых (слет пустым оставили, потому что он лежал на предполагаемом пути северян). Расположились здоровенным палаточным лагерем возле Храма. Постепенно, мрачные и недовольные переселением, они тоже прониклись всеобщим безумием и ажиотажем, и скоро уже орали «ЗА РОДИНУ!!!» на всех углах и взяли на себя половину добровольцев, которых надо было срочно учить… а еще — у них был танк, а это такой козырь против пешей северянской орды!.. его, драгоценный, привезли на здоровенных санях, которые тащили два тяжелых снегохода… ему тут же расчистили лучший склад под гараж… вокруг него ходили на цыпочках и смахивали с него пылинки…

А Сержу пришлось потесниться: над картой с планом боевых действий склонился теперь еще и Дилан, вождь «Львов», который носил на голове буйную гриву светлых волос и говорил на дикой смеси английского и русского, временами плавно переходящего в украинский…

Солнце высушило души всех, кто видел этот заоблачный свет, оставалось только поднести спичку… это был неуправляемый пожар… это была цепная реакция… это нельзя было уже остановить…

Все ждали войны.