Галерные рабы

Китай, провинция Хэнань, город Чжэнчжоу, лето 1582 года

Отец Хуа То вернулся уже два сезона назад, но никак не освоится в домашней обстановке. Как кот, принесенный в новое жилище, мечется из угла в угол, не зная, куда себя пристроить. Мама и То беспокоятся за него, теребят вопросами дедушку. Тот невозмутим:

— Дайте моему сыну привыкнуть к покою и миру. Вот уже пятнадцать лет он ничего не видел, кроме книг и похожих на пыточные застенки клетушек для экзаменующихся…

То хорошо представляет себе по рассказам папы обнесенные стеной узкие корпуса, разбитые на длинные коридоры, с множеством крохотных комнат. В каждой каморке маленькое окно и две доски, закрепленные на подставках. Одна служит столом, вторая сиденьем, вместе они ночью заменяют постель. По обоим концам коридора торчат будки для надзирателей. В отдельном корпусе живут экзаменаторы. Все — и проверяющие, и проверяемые — сидят здесь под замком до конца испытаний. О жизни внешнего мира они узнают по чередованию света и тьмы да стуку колотушек или ударам в барабан, отмечающим смены стражи.

На экзаменах нельзя пользоваться пособиями, потому будущим цзиньши лишь после тщательного обыска выдают пропуска, где указаны номера коридора и комнаты, а также листы бумаги с оттиском казенной печати, на коих обозначены темы сочинений в прозе и стихах. За предоставленное время надо создать литературные произведения установленного размера и ни в коем случае не испортить листы, иначе тебя сразу же вычеркнут из списка и отправят домой.

Дни упорного труда с перерывами на сон и еду… Но вот работа завершена, заполненные листы сдаются надзирателям, те передают их младшим чиновникам экзаменационной комиссии, которые все перенумеровывают, подписи заклеивают бумагой. На экзаменах на вторую и высшую ученые степени сочинение переписывается специальными писцами. На копии фамилию заклеивают и отдают экзаменаторам, оригинал остается в канцелярии. Мудрые предосторожности: теперь проверяющие не смогут узнать автора даже по почерку, а потому не сумеют завысить оценку из корысти или личной симпатии.

С ума можно сойти! За каждый экзамен папа худел так, будто месяц голодал. Тяготы, испытанные им в погоне за «цветком корицы», до сих пор возвращаются к нему ночными кошмарами.

То тоже предстоит пройти через бурные пороги к Драконовым воротам. Пока что экзамены кажутся ему довольно скучным и бессмысленным делом. «Пятнадцать лет упорного труда — тысяча лет счастья», — завещали предки. Да какое же это счастье — перечитать горы книг только для того, чтобы снова закопаться в бумажках? Неужели папе так интересно толковать и составлять исторические труды в Ханьлиньюане?

Нет, счастье — что-то более светлое и радостное. В представлении То их семья куда ближе к счастью сейчас, когда мужчины собрались в комнате для гостей и предаются самому изысканному и утонченному удовольствию в Поднебесной — любуются цветами за чашкой вина и скандируют стихи.

Его удивляет, что отец, который, казалось бы, должен светиться от радости, читает печальные строки:

— Прекрасный поэт Ли Бо, — мечтательно говорит дедушка, смакуя подогретое (холодное вредно для здоровья) вино из красивой раковины «попугай»[145] — И все же его произведения слишком печальны для сегодняшнего радостного вечера.

Что гнетет тебя? Я понимаю, ты никак не отвлечешься, не сбросишь с себя напряжение, не развеешь усталость, накопившуюся за пятнадцать лет учебы и бега за лазурным облаком. Но пора бы тебе начать приходить в себя. Родной дом для души — все равно что теплая ванна для тела. Ты весь напряженный, как стянутая судорогой мышца. А сегодня особенно. Наверняка это неспроста. Взревет тигр — поднимется ветер, дохнет дракон — сгущаются тучи.

То схватывает метафору: всему своя причина и свой черед.

Отец вздыхает:

— Боюсь, мою судьбу закрыла недобрая звезда. Вы слышали о приезде нового ляньши?

Мальчик навостряет ушки. Зачем в Чжэнчжоу явился ревизор, в обязанности которого входит выявлять недостатки и отмечать достоинства чиновников, следить за нравственностью населения, за ведением гражданских дел, состоянием образования?

Дедушка согласно кивает головой:

— Мне сообщили о гонце с вестовой дщицей. На ней записаны никому не известное имя и незначительная должность!

Хуа То много раз видел продолговатые деревянные вестовые дощечки. Их прикрепляют к древку и носят на плече люди, которых посылают заблаговременно предупредить местные власти о предстоящем приезде начальства. На дощечке пишутся имя и должность приезжего.

— Это маскировка. На самом деле прибыл юйши,[146] родственник императорского дома Хун Хсиучуан. В Бэйцзине о нем ходило много слухов. Он носил звание тайвэя, начальника войск округа, потом сюньфуши — военного губернатора, инспектора армии. В пограничных схватках с маньчжурами сей полководец не очень-то отличился, зато своими притеснениями довел народ до мятежа, вызвал тысячи жалоб. У него нашлись влиятельные враги, которые донесли жалобы до уха императора. По приказу Сына Неба Хун Хсиучуан последние три года провел у озер и рек (То догадывается: находился не у дел, на лоне природы)… Но вымолил у повелителя прощение и выкупил у дворцовых евнухов новое назначение.

— Чем вызваны столь обширные знания биографии цзянцзюня?[147]

— Я присоединился к его каравану, чтобы в безопасности добраться из столицы до Чжэнчжоу. Скучая, он несколько раз соблаговолил пригласить меня в свою повозку для беседы.

— Каковы же твои впечатления?

Отец подождал, пока вышла Кай Сан, принесшая блюда в специальных котелках с тлеющими под ними угольками, чтобы еда не остывала. Потом заговорил — не прямо, используя намеки.

— Что могу я поведать об уме цзянцзюня? Достаточно упомянуть, что он играет на струнном сэ с приклеенными подставками.

То подавил приступ хохота. Папочка обозвал важного генерала дураком! Сэ — музыкальный инструмент типа цитры, настройка которого производится передвижением деревянных подставок под струнами. Если закрепить подставки, настроить инструмент невозможно.

Дедушка улыбнулся, оценив шутку:

— Всем военным Небо даровало головы лишь для того, чтобы есть ими и носить на них шлемы. Какие еще достоинства у высокочтимого Хун Хсиучуана?

— Он сжигает цитры и варит журавлей. Обожает желтое и белое. Он выпил из ключа Таньцюань, но с ним не случилось того же, что с У Иньчжи. Говорят, — отец перешел на шепот, — что он — второй Дао Чжи. И Дэн Туцзы впридачу!

Мальчик от напряжения трет кулаком лоб. Сжигать цитры и варить журавлей, спутников небожителей — значит не иметь ничего святого. Желтое и белое — это золото и серебро. Ключ Таньцюань, Источник Корысти, находится в провинции Гуандун. Каждый, кто выпьет из него, становится алчным и корыстным. Лишь честный У Иньчжи, испробовавший воду источника, не переменился. Дао Чжи — разбойник, предводитель страшной банды,[148] чье имя (буквально: бандит Чжи) стало нарицательным. Дэн Туцзы, персонаж одного из произведений поэта Сун Юя,[149] — синоним любителя женщин: для него было все равно, красивы они или уродливы. Достойный, должно быть, человек этот Хун Хсиучуан!

Дедушка помрачнел:

— Я же тебя давно предупреждал: зайца губит шерсть его, черепаху — панцырь! Остается уповать на законы Неба, всевышнюю справедливость и на то, что цзянцзюнь не побоится нарушить запрет на общение с «ивами». Или на то, что он забыл о тебе.

То понял внешний смысл сказанного. Заячья шерсть используется для изготовления писчих кистей, панцыри черепах — для гаданий, поделок, украшений. Спрос на эти изделия — причина охоты на этих животных. Разгадать вторую часть намека тоже не составило труда: чиновник в данной провинции является должностным лицом, и ему возбраняется посещать местных гетер. Однако какая связь между двумя половинами загадки, а главное, какое отношение имеет она к семье Хуа?

Отец встряхнул рукавами халата:

— К несчастью, не забыл! В нашей визитной шкатулке[150] сегодня очутилось приглашение на ужин от юйши. На завтра…

Дедушка обеспокоился:

— Высокая честь, учитывая личность цзянцзюня, может обернуться страшной угрозой. Как жаль, что нельзя отказаться! Что понесешь в подарок?

— Посох из особо редкого и ценного «квадратного бамбука». Вознесем мольбы предкам, дабы визит мой завершился благополучно…

Вечером следующего дня отец вернулся из гостей чернее тучи. Дедушка встретил его в чжан-тане, где изучал с То три иероглифических почерка — сяочжуань, бафэнь и головастиковое письмо.

— Иди к себе в комнату, сынок, мне нужно поговорить с отцом твоего отца.

— Пусть останется и услышит все! — отменил приказ дедушка.

— Зачем? Он еще мал!

— Мужчин проверяют богатством, властью, любовью и несчастьем. Мой внук уже мужчина, пусть проходит испытание бедой. Ведь, судя по твоему нахмуренному лицу, ты принес плохие вести. Рассказывай…

Жители Чжэнчжоу прекрасно знали, кто такой новый ляньши. Лиса-оборотня распознают по девяти хвостам. Однако следует соблюдать приличия. Раз не хочет юйши быть официально узнанным — никто его и не узнает.

Хун Хсиучуана и его многочисленную для простого ревизора свиту разместили в государственном доме, предназначенном для почетных гостей, — не самом роскошном, но удобном. Отец Хуа То так разнервничался, что потом не мог сказать ничего путного о пристанище юйши. Все расплывалось перед его глазами, как будто бы он смотрел сквозь плотную кисею, — сад, вход в дом, небольшая лестница, комната. Тут он немного пришел в себя, и к нему вернулась способность наблюдать и запоминать.

Панельные стены богато изукрашены, увешаны циновками. На единственном окне, выходящем в сад, и у входа — занавеси из сверкающих нитей с нанизанными на них бусинками. Скромность обстановки нарушали кое-какие чрезмерно роскошные предметы обихода, видимо, привезенные сановником с собой. Мебель — исключительно тунбоская.[151] На столике стояла дорогая бошаньская курильница. Верхней ее части, куда насыпают ароматичное вещество, была придана форма холма, нижней, куда наливают горячую воду, — озера. Прибор напоминает гору Бошань в море, отсюда и название… В блюде лежали апельсины, насколько мог определить гость, самые лучшие в Поднебесной — из провинции Наньчун.

Хозяин всем своим видом и поведением заявлял: я не тот, за кого себя выдаю. Поверх дорогого халата его талию обвивал белой змеей бесценный пояс из цельного куска нефрита, который добывается только в Ланьняне и славится на всю страну. Ноги — в черных шелковых туфлях с белой подошвой, на голове — многоцветная шляпа. У пояса висела дощечка из слоновой кости. На такие таблички во время аудиенций записываются приказы Сына Неба, и они стали предметом официального туалета сановников.

На почетном месте в комнате выставлен позолоченный деревянный топорик. Его вручают вместо верительной грамоты военачальникам, действующим от имени императора. Рядом с ним верительная дщица, вернее, ее половинка, отдаваемая чиновнику при назначении на место службы или при посылке в качестве ревизора. Другая половина хранится в дворцовой канцелярии. Подлинность проверяется сложением двух частей пластинки — подделать разлом невозможно.

Гость отвесил низкие поклоны, хозяин ответил небрежно, тем не менее в рамках этикета, усадил за стол. У отца Хуа немного отлегло от сердца: может, пронесет грозу?

Хун Хсиучуан поднял руку. По сигналу слуга внес палочки, чашки чая, маленькие «лунные пирожные» из рисовой муки, приготовленные по обычаю южан с миндалем, а также слегка прожаренные креветки, нежирную свинину, грибы, вымоченные в соусе из сои, мускатных орехов, горчицы и меда. За ними последовали цыплята, овощи, рыба — приготовленные на пару или глубоко прожаренные.

Цзянцзюнь палочками взял креветку и подал отцу Хуа — намеренно неуклюже. Если гость неграциозно примет угощение или, того хуже, уронит хоть кусочек, то потеряет лицо. Отец Хуа ухитрился все же подхватить еду и донести до рта. От второго куска, согласно этикету, отказался. Хорошие манеры требуют притворяться, будто еда так хороша, что не можешь больше есть, хотя бы на самом деле ты умирал от голода.

Еще жест рукой — и слуга внес новое блюдо, особый деликатес, пильчатые креветки, поджаренные и тушенные в сиропе из сои и трав.

— Вы давно не виделись с супругой, ханьлинь, так что это лакомство вам очень пригодится. Налегайте на верхушки, — захихикал юйши. — Если пожелаете, прикажу подать любовные семена.

Отец Хуа внутренне содрогнулся: до чего же нескромен, бесцеремонен и пошл этот вельможа! Пильчатые креветки, особенно верхушки, повышают мужскую силу, как и любовные семена — сорт чечевицы, обладающей магическими свойствами.

— Благодарю, цзянцзюнь! Именно долгая разлука с женой — залог того, что мне не нужно укрепляющих снадобий. Я не пользовался ими с тех пор, как «соловьиная кровь»[152] исчезла с руки моей невесты.

— Я полагал, что вдали от надзора ревнивой супруги вы вдоволь нагулялись по «зеленым теремам» столицы. Откуда же силы для сладких сражений на долго пустовавшем брачном ложе?!

На рубеже XVI–XVII веков об интимных сторонах жизни люди говорили гораздо свободнее и спокойнее, чем наши соотечественники до недавних пор. В Китае, Японии, Корее еще в древности создавались специальные пособия по технике половой любви — так называемые «книги подушки». В древней Индии родилась «Кама сутра» — целая энциклопедия, более того, философия секса.

О сексуальной литературе античной Греции и Рима можно судить хотя бы по апулеевскому «Золотому ослу». Поражаюсь, как это наши издатели оставили там сцены скотоложества!

Зато на знаменитых «Греческих мифах» Куна они взяли реванш — в последних изданиях не найти ни одной «скабрезной», на их взгляд, детали, которыми изобилует оригинал!

Мусульманский средневековый мир был наводнен списками «Благоуханного сада», «Алфийе и Шалфийе», «Руководства по сожительству», «Эликсира жизни», стихов поэта Каани, по сравнению с которыми эротические сказки «Тысячи и одной ночи» покажутся чтением для детей дошкольного возраста. Недаром советские высокопоставленные пуристы, блюстители народной чистоты и нравственности, приняли решение внести восточные учебники секса в «черные списки» порнографических книг.

Даже лицемерное христианство не сумело переплюнуть наших чинуш в стыдливом рвении закрыть всех и вся фиговыми листками! Правда, и отцы церкви робко ревизовали кое-какие «нескромные» места в Ветхом завете — вроде «Песни песней». Из песни, тем более сочиненной Соломоном, слова не выкинешь, а вот общий смысл извратить можно. Больше тысячи лет паству уверяли, будто в этом разделе Библии описана любовь не мужчины к женщине, а Иисуса и церкви.

Тем не менее только в тех христианских странах, где господствовала инквизиция (Испания. Португалия. Италия), постоянно предпринимались попытки изгнать секс из литературы — конечно, не из разговоров, а тем более быта, это еще ни у кого не получалось, хотя в энтузиастах нехватки не наблюдалось. Все они оканчивались безуспешно, свидетельство тому — «Декамерон», «Гептамерон» и прочие сборники новелл Возрождения.

В чопорной Англии XVII века школьные учебники не таили от юного поколения никаких «взрослых» секретов, свободно оперировали такими понятиями, как «шлюха», «рогоносец» и несколько непривычным для современного уха «рогоделец». В программу Кембриджского университета был допущен фривольный Марциал, и тьюторы стыдливо рекомендовали студиозусам опускать при чтении некоторые места. И ведь это в самый разгул пуританства! А до того вообще не существовало «запретных» тем, если судить по «Кентерберийским рассказам» Чосера.

На Руси былые поколения тоже не воспитывались ханжами. Конечно, в церковных книгах, воинских повестях, поучениях, которые составляли основу первозданной русской литературы, секс если и появлялся, то в дьявольском обличии, с рогами и копытами. А вот народное творчество… Сравним былину про Илью Муромца, вынужденного под угрозой смерти «сотворить блуд» с женой Святогора, с началом «Тысячи и одной ночи», где царь Шахрияр делает то же самое с любвеобильной пленницей ифрита. Не станем гадать, перенял ли кто у кого сюжет, или, может, он возник отдельно в разных странах из-за типичности исходных ситуаций. Факт остается фактом: наши предки могли себе позволить говорить и писать такое, чего мы, «просвещенные», до недавних пор не смели.

— Простите, высокочтимый! В Бэйцзине из всех «цветов» я прикоснулся только к «цветку корицы»! Так что моя супруга — не веер, выброшенный осенью![153]

То потрясен остроумием и изяществом фраз. Как тонко папочка обыграл обозначение гетеры — «цветок» и аллегорию «достать цветок корицы» — сдать экзамен!

— О, конечно, конечно! Мне рассказывали, да признаться, я не верил, что вы — образец супружеской верности, что в вашей спальне пылает пламя двухглавое,[154] что вы с женой — как луань и феникс.[155] Вам ли бояться, что за время долгого отсутствия супруга понацепляет вам «зеленых колпаков»![156]

— Ваш намек оскорбителен!

— Ну что вы, я не имел в виду ничего дурного, напротив, похвалил вашу жену. Я много о ней слышал. Говорят, красотой она напоминает нефритовых дев — служанок небожителей. Хотелось бы удостовериться в этом самому…

— Моя супруга — простая, скромная женщина, она не покидает пределов нашего жилища…

— Я с удовольствием посещу ваш дом…

— Это высочайшая честь, цзянцзюнь! Но я падаю на колени и тысячу тысяч раз прошу извинить меня! Чтобы принять такого важного гостя, наша семья должна подготовиться! А я, к сожалению, на днях возвращаюсь в Северную столицу, мой отпуск на устройство домашних дел заканчивается. Я приглашаю вас в свой дом в Бэйцзине, когда обоснуюсь там. Ведь здесь у меня жилище временное, недостойное вашей светлости…

Хун Хсиучуан побагровел: он не привык к возражениям и отказам. Хлопок в ладоши — вошел слуга, углем разжег огонь в печке и добавил несколько поленьев пахучего дерева. Аромат наполнил комнату. Хозяин что-то тихо сказал прислужнику, тот поклонился, удалился и принес какое-то блюдо. Отец Хуа не поверил своим глазам: на столе стояла тарелка дим сум — маленьких кондитерских изделий из риса. Их подают только утром. Если дим сум предлагаются в другое время, значит, хозяин серьезно недоволен гостем.

— Чем я вызвал гнев сиятельного господина?

— Вы ведете себя, как дикарь, не понимающий прозрачных намеков! Хорошо, я отброшу обычаи цивилизованного общества и буду говорить с вами прямо, как с каким-нибудь маньчжуром. Мне весьма подробно описали прелести вашей жены, и я заочно воспылал к ней страстью. Приведете ее ко мне всего на одну ночь. В накладе не останетесь. Называйте вашу цену, естественно, разумную…

Отец Хуа понял: надо уходить. Однако гостевой долг вежливости исполнил до конца. Вытер руки салфетками. Почистил зубы острой зубочисткой, деликатно прикрывая рот рукой. Рыгнул, показывая, что наелся досыта. Юйши терпеливо ждал ответа.

— Цзянцзюнь, наверное, что-то перепутал. Моя жена получила свою нынешнюю фамилию в браке со мной, а не от хозяйки «зеленого терема».

— Не хотите ли вы сказать, что она особенная? Все женщины одинаковы, все в глубине души мечтают из кос сделать узел, все любят армию соперников в цветочных битвах, а не одного воина…

Хуа То покачал головой. Он понял намеки, так как знал: поступив в публичный дом, девушки получали фамилию хозяйки, а после обслуживания первого клиента вместо кос делали прическу, закладывая волосы узлом.

— Кун-цзы учил: «Все люди рождаются одинаково, но в практической и духовной жизни они сильно разнятся друг от друга». Вы, очевидно, судите по тем дамам, с какими вам приходилось общаться…

Мальчик снова мысленно кланяется отцу, сумевшему нанести ответное оскорбление гнусному генералу. Его на первый взгляд невинное замечание подразумевает не только то, что Хун Хсиучуан слишком много якшается с проститутками, но и то, что его родные по женской линии распутны. Юйши не понял намека, а скорее, предпочел пропустить его мимо ушей.

— Удивляюсь, почему вы колеблетесь. Крестьяне, торговцы, да между нами говоря, и сановники не стесняются торговать своими женами, сестрами, дочерьми, наложницами. Не убудет с вашей супруги, если она усладит меня несколько раз, развеет провинциальную скуку…

— Я не купец, не крестьянин, не сановник, господин мой. Я ученый на императорской службе, готовый оказать вам любую услугу, но только не такую, которая несовместима с моей честью. Я не зря дарил своей невесте чай.[157] Потрясен и огорчен, что ваш высокий сан не мешает вам делать низкие предложения, и что охранять ваше достоинство приходится мне, а не вам самому. На сем разрешите удалиться.

— Ах, какой вы изысканный, благородный и умудренный в науках! Позвольте в ответ на вашу заботу о моем достоинстве преподнести вам подарок.

Хун Хсиучуан подходит к столику, чертит кисточкой несколько иероглифов на бумажной полоске и вручает гостю.

Хуа читает надпись — отец принес «подарок» с собой. «Бьет волна по пузырям — круглым им не быть!». Внешний смысл предложения безобиден: набегающие волны разбивают мелкие пузыри, образующиеся у берега. Внутренний же, основанный на многозначности иероглифа «юань» («круглый» и «жить одной семьей»), заставляет мальчика оцепенеть от ужаса: супругам не суждено быть вместе…

— Фан квэй, дьявольский дикарь! — ругается дедушка. — Тебе нужно немедленно забирать жену и ехать в Бэйцзин. Или ты уступишь его желаниям?

— Никогда! Но спасемся ли мы от его похоти в столице?

— Ты ведаешь мудрость предков: «Лучше быть головой у муравья, нежели членом у слона». В провинции Хун Хсиучуан — тигр, в обители императора, где полно более важных особ, он лишь мелкий шакал, один из стаи. У него там немало врагов, пристально следящих за каждым его шагом. Еще несколько жалоб — и он снова окажется в опале. В столице Хун не рискнет прибегать к насилию, которым угрожает здесь. Выезжайте сегодня же ночью и спешите вовсю. Мальчик трудно переносит быстрые поездки, пусть остается со мной, пока я не продам дом и лавки. Мы поедем не спеша месяца через три и присоединимся к вам, когда вы устроитесь в Бэйцзине. Заберешь с собой все наши сбережения. Возьмите крытую повозку, благородной женщине неприлично путешествовать пешком, верхом или в открытом экипаже.

Мы доедем на ней до ближайшей каретной станции, а затем отошлем обратно. У меня есть подорожная грамота, позволяющая бесплатно пользоваться казенным транспортом.

…Все домочадцы вдруг забегали быстро-быстро, как при игре в догонялки. Глотая слезы, мальчик распрощался с родителями, и они уехали еще до рассвета.