Гарем

Глава 23

Стамбул, нынешние дни

Исследования, к которым уже всерьез приступила Элизабет в Босфорском университете, приобрели определенную систематичность. Каждое утро она выходила из пансиона и садилась в автобус, идущий в сторону университета. Первые несколько дней Хаддба посылала с ней Рашида, боясь, что девушка заблудится в огромном незнакомом городе, но скоро та стала чувствовать себя достаточно уверенно. Более того, эти поездки начали доставлять ей удовольствие. До сих пор она ощущала себя гостьей древней метрополии, но теперь, ежедневно садясь в автобус вместе с другими жителями, проезжая мощеными стамбульскими улицами, в сутолоке и тряске, она будто облекала плотью свое существование здесь, становилась пусть временной, но частью городской жизни.

По вечерам девушка возвращалась к себе тем же маршрутом. С течением времени, изучив город лучше, она стала сходить с автобуса на разных остановках, привлеченная той или иной старой частью города. Иногда она оказывалась в Эрмигане, знаменитом своими водами, чтобы выпить чашечку чаю и купить для Хаддбы пирожных в ее излюбленном магазинчике «Ситир пастахане», в другой раз — на деревенского вида площади в Ортакой, в одном из кафе, часто посещаемом студентами, где она угощалась мидиями, сыром с айвой или же мезес — чесночным йогуртом, сдобренным мятой и укропом. Сидя у окна, девушка наблюдала, как течет мимо нее чужая жизнь.

Это были сиротливые, одинокие дни, но Элизабет не чувствовала себя несчастной. Поздняя осень перетекла в зиму, и меланхолия сумрачного города была под стать ее настроению. А долгими темными вечерами они с Хаддбой усаживались играть в карты, предпочитая старомодные игры типа криббедж или рамми, или девушка писала письма Эве. Тогда же она впервые поняла, какое удовольствие могут доставить часы, проведенные в молчании.

Первые недели работы в библиотеке протекали медленно. Хоть никаких архивных материалов по интересующему ее вопросу девушке обнаружить не удалось, она сделала несколько других интересных находок.

Однажды Элизабет в руки попала книга, посвященная деятельности Левантийской торговой компании, и, когда она наугад раскрыла старый том, со страницы на нее взглянул Пол Пиндар. Ни даты, ни описания источника приведено не было. Только портрет и подпись под ним: «Сэр Пол Пиндар».

Первым чувством, которое она испытала, разглядывая лицо этого человека, было удивление. Слишком смуглый для англичанина. Черные глаза — умные и вопрошающие — смотрели из-под бровей; темная бородка — без следа проседи, как и коротко остриженные волосы, — заканчивалась клинышком. Не считая белого пышного воротника у самой шеи, одежды черного цвета. Всмотревшись более внимательно, Элизабет обратила внимание на то, что, хоть изображенный на портрете мужчина был не молод, его фигура оставалась по-юношески подтянутой. Ни следа дородности, ни единого красноречивого намека на несметные богатства, ни признака лености или излишеств. На нее смотрело с портрета само воплощение целенаправленной, деятельной энергии, другими словами — символический образ купца — отважного предпринимателя. В одной его руке на раскрытой ладони покоился предмет, о котором Элизабет не могла б сказать точно, что он собой представляет. Она пригляделась, повернула настольную лампу так, чтобы направить поток света на иллюстрацию, но старая книга — она была опубликована в шестидесятых годах девятнадцатого века — имела такое низкое качество печати, что разобрать ничего было невозможно.

Элизабет заказала фотокопию этой страницы и, вернувшись домой вечером, разложила перед собой переписанную историю о Селии Лампри и дневник Томаса Даллема. Задумалась, снова перечитала строки дневника.

Кто еще мог знать об этом окошке в забранной толстыми прутьями двери? Если даже младший из дворцовой охраны был осведомлен о его существовании, то, надо думать, были и другие, знавшие и о двери, и об окошке в ней. И, как писал автор дневника, если он видел женщин, то и любая из них могла однажды выглянуть из него. Не случайно же сопровождавший Даллема янычар отказался заглянуть в садик сам.

Когда Элизабет прочитала эти слова, то подумала о залитых сине-зеленым сумраком пустынных комнатках и гулких коридорах гарема, в которых побывала. Подумала о так озадачившем ее поначалу смехе, об эхе легких бегущих ног.

«Я отвлекаюсь, это плохо, — сказала она себе и провела рукой по глазам. — Следует придерживаться известных фактов. Надо, пожалуй, спросить у Эвы, что она об этом думает».

И будто в ответ на ее мысли, зазвучал зуммер мобильного телефона. Но сообщение пришло не от Эвы. Написал Мариус.

Девушка прочитала текст — «Где ты, красавица?» — почти равнодушно, сама себе напоминая голодного, которому подали несъедобной черствости сухарь.

«Довольно безразлично. Я, пожалуй, скажу тебе, черт бы тебя побрал, где я, — подумала она, но тут же мысль ее приняла более отвлеченное направление: — Может ли вообще текст телефонного сообщения быть другим, не безразличным?»

Она не стала ничего писать в ответ. Вместо этого уничтожила текст, недолго, минут пять, понаслаждалась охватившей ее эйфорией, а потом полчаса рыдала, как будто у нее разорвалось сердце.

Ноябрь сменился декабрем, приятная монотонность проходящих дней время от времени нарушалась теми или иными предложениями Хаддбы, любезно замаскированными под просьбы. Пусть Элизабет посетит египетский рынок и купит сухой ромашки Хаддбе для ее компрессов или зайдет в такой-то магазинчик, где непременно должна попробовать boza^[52] — напиток янычар, который в зимнее время года стамбульцы предпочитают всем другим. Или посетит одну из расположенных поблизости кофеен, где хранится стакан, из которого когда-то пил сам Кемаль Ататюрк,^[53] теперь этот стакан выставлен в стеклянном шкафчике около одной из стен.

Но большую часть своего времени Элизабет занималась и читала, полностью погрузившись в работу, даже не имея времени на воспоминания о родине. В ее снах, когда она видела их, не появлялись ни Мариус, ни незнакомец из Мальтийского павильона. Но часто посещали ее видения моря, тонущего корабля и образ Селии Лампри, погибшей любви Пола Пиндара.

Однажды утром, спускаясь к завтраку, она услышала знакомый голос, выпевавший ее имя:

— Э-э-эли-и-забет!

— Хаддба, доброе утро!

— У меня есть для вас кое-что интересное на сегодня. — Хозяйка пансиона появилась одетой в свое обычное черное платье, но в сумраке утра в ее ушах сверкали, колыхаясь, тяжелые золотые подвески. — Вы не очень заняты сегодня, моя дорогая? — спросила она и окинула девушку своим пронзительным взглядом.

Но та мыслями была очень далека от любезных забот этой женщины и потому лишь неловко улыбнулась, подумав про себя, что Хаддба придерживается четко выраженного принципа невмешательства по отношению к трудовой жизни.

— Вы намерены удивить меня каким-то сюрпризом?

— Видите ли, я думаю об этом довольно давно. И решила, что нынешний день замечательно подходит для небольшого путешествия по Босфору. Лодочная прогулка, понимаете, моя дорогая?

— Кататься на лодке? Сегодня?

Элизабет понадеялась, что не выдала своего явного нежелания участвовать в подобном мероприятии.

— Ну конечно же сегодня. Вы слишком много работаете. Посмотрите на себя, какая вы бледненькая. — Она протянула руку и слегка ущипнула девушку за щеку. — Нынешняя молодежь, особенно девушки, совсем разучились за собой ухаживать. Вы, голубушка, нуждаетесь в свежем воздухе, он будет так полезен для вашего цвета лица…

— На этой лодке я могу добраться до университета?

— Университета? — Хаддба тоном постаралась дать понять, что в жизни своей не слыхала более нелепого предположения. — Не всему можно научиться из книг, моя дорогая. Нет-нет, никаких университетов. Я попросила моего племянника устроить для вас посещение одного из йали.^[54] Это такие павильоны для отдыха на Босфоре. Думаю, вам он понравится.

— Йали? — переспросила девушка. В декабре? Но эту мысль тут же сменила другая: — Но я не знала, что у вас есть племянник.

— Вы никогда не встречались с Мехмедом? — Полнейшее изумление в голосе Хаддбы. — Ну тогда… Он как раз здесь. — И она жестом указала на входную дверь.

Только теперь Элизабет обратила внимание, что в комнату вошел мужчина, и когда он направился к ним, чтобы поздороваться, она подняла глаза на его лицо.

«О боже! — только и могла она подумать в смятении. — Не может этого быть!»

— Мехмед, я хочу тебя познакомить со своим другом. Элизабет, это Мехмед.

Они обменялись рукопожатием.

— Но как я удивлена, что вы до сих пор не встречались. — Хаддба с самым невинным видом переводила взгляд с одного на другого. — Пройдемте же в гостиную. Ох, я и забыла, что собиралась поискать Рашида. — И выплыла из комнаты.

Когда девушка присела на диван, она в первый раз заметила, до чего жесткий и неудобный этот набитый конским волосом предмет. В то утро в гостиной никого не оказалось, из старинного патефона не неслось русских походных песен. Звучала одна тишина.

Нарушила ее Элизабет, сама внутренне поразившись степени банальности выбранной ею темы для разговора.

— Вы в самом деле племянник Хаддбы?

— Собственно говоря, слово «племянник» в данном случае не более чем оборот речи. Мы с Хаддбой не состоим в родстве. — Он улыбнулся. — По крайней мере, в том смысле, какой вы, европейцы, вкладываете в подобные слова. — Девушку поразила правильность его английского. Он изъяснялся на корректнейшем языке, но отчего-то в нем явно прослеживался французский акцент. — Мой дядя был большим другом Хаддбы. Давнишним и преданным другом. — Он тщательно выбрал слово и тоном подчеркнул его. — Когда он умирал, то завещал ей этот пансион.

— О?

И снова упорное молчание. Элизабет лихорадочно подыскивала новый предмет беседы, но на ум ничего не приходило.

«Узнал ли он меня?» — только эта мысль и вертелась у нее в голове.

— Мне кажется, мы с вами немного знакомы, — нарушил молчание Мехмед.

— Да ну? — Сердце ее упало.

— Не то чтобы знакомы, конечно. Но я уже видел вас однажды. Здесь, в этой комнате. Поздним утром я зашел в тот день к Хаддбе просмотреть кое-какие газеты, а вы были в гостиной, писали что-то. Письмо, должно быть. Потом встали поменять пластинку.

— О, и я помню это! — От облегчения, вызванного его словами, она едва не рассмеялась. — Прекрасно помню тот день.

«Какое счастье, что он не заговорил о Мальтийском павильоне! Слава богу!»

У нее даже голова слегка закружилась от радости.

— Где же наша хозяйка? — поинтересовалась она и попыталась заглянуть в дверь, за которой та исчезла. — Вы не знаете, куда она направилась?

— Этого я не знаю. Думаю, она просто сочла, что будет несколько… de trop.^[55]

В комнату вошел Рашид с чашкой кофе для Элизабет. Мехмед улыбнулся и сказал:

— Мне кажется, этот юноша определенно к вам неравнодушен.

— Ах нет, конечно.

Он начал было говорить что-то мальчику, явно подшучивая на эту тему, но девушка подняла руку и жестом попросила его не продолжать.

— Прошу, не делайте этого, не надо вводить его в смущение. Рашид славный паренек, и ему приходится много трудиться. Иногда я угощаю его чем-нибудь вкусным, вот и все. Мне самой это приятно.

— Вы любите детей?

Этот вопрос мог прозвучать ханжески, но почему-то сейчас он ей не показался таким.

— Люблю. — Она немного подумала. — Да, наверное, это так.

— Должно быть, потому-то они и отвечают вам взаимностью.

И снова молчание. Элизабет беспомощно оглянулась, но никто не приходил ей на помощь. Куда запропастилась эта Хаддба? Где она может быть, когда ее присутствие просто необходимо? Она заметила, что Мехмед внимательно глядит на нее, и опустила глаза. Но прочесть внимание в его взгляде все-таки успела.

— Вам не кажется, что Хаддба удивительная женщина? — поинтересовался он.

— Безусловно.

«И более, чем когда-либо, ведет себя как содержательница веселого дома, — сердито подумала девушка. — Что за игру она затеяла?»

Немного оправившись от смущения, Элизабет заметила, что Мехмед значительно старше ее, похоже, ему сильно за сорок. Плотного телосложения, но не грузен. Четкий профиль, словно портрет на какой-нибудь персидской миниатюре. Он не красавец, скорее… она попыталась подобрать нужное слово. Скорее soignée.^[56] Ну и, нужно признаться, обаятельный.

— Вы ее хорошо знаете, должно быть?

— О нет. — Он искренне рассмеялся. — Думаю, что никто не знает Хаддбу хорошо. — Неожиданно Мехмед заговорщицки наклонился к девушке и, понизив голос, спросил: — Разве вам никто не говорил об этом? Наша Хаддба — одна из самых великих тайн Стамбула.

— Какая досада. А я как раз собиралась расспросить вас о ней.

— Но расспросить-то вы как раз можете. Например, вы можете попытаться узнать у меня, к какой национальности принадлежит Хаддба. Турчанка ли она?

— Хорошо, я так и спрошу. — Элизабет глянула ему прямо в глаза. — Хаддба турчанка?

— Нет. Хоть она говорит на таком великолепном турецком языке, какой редко услышишь. Мой турецкий гораздо хуже. Это не язык простонародья, на таком изъяснялись, наверное, при Оттоманском дворе. Очень изящный, очень тонкий.

— В самом деле?

— Да-да. — Их глаза встретились. Когда он улыбался, в уголках его глаз появлялись морщинки. — Единственным человеком, от которого я слышал такой же чистоты речь, была одна подруга моей бабушки. Совсем юной девушкой она жила в султанском гареме.

— Но, я думаю, наша Хаддба не настолько стара, чтобы провести юность в гареме.

— Думаете, не настолько? — Его взгляд выразил замешательство. — Да, пожалуй, вы правы. Возможно, и не настолько. Но тем не менее кто-то же выучил ее так изъясняться.

— Если она не турчанка, то кто же?

— Мой дядя придерживался того мнения, что она еврейка из Армении. Но сама Хаддба это упорно отрицает. По мнению других, она либо гречанка, либо даже персиянка.

— А какого мнения вы сами?

— Неординарного. Согласно моей любимой теории, она дочь одной русской балерины. В тридцатых годах в Стамбул приехали три сестры, знаменитые танцовщицы. — Мехмед улыбнулся и с нарочитой беспомощностью развел руками. — Но кто знает, какова правда?

— А разве нельзя спросить об этом у нее самой?

Приподнятая бровь выражала бездну сомнений.

— Спросите вы.

И они обменялись понимающим взглядом.

«Он совершенно прав, — мелькнуло у Элизабет в голове. — Подобный вопрос был бы бестактностью. Как, однако, интересна его чуткость».

— Но скажите, разве вы не хотите узнать у меня еще о чем-либо?

Было в его манерах что-то располагающее, что сняло напряженность и смущение девушки.

— Пожалуй, больше нет. — Она улыбнулась и откинула голову на спинку дивана. — У меня нет вопросов, но есть чувство, что вы сами хотите мне о чем-то рассказать.

— Действительно хочу. Прошу вас, задайте мне вопрос о ее украшениях.

— О чем? Об украшениях?

— Вот видите! Я так и знал, что вы их заметили.

— Хорошо. — Их беседа доставляла ей огромное удовольствие. — Мехмед, расскажите мне, пожалуйста, что это за украшения такие у нашей Хаддбы.

— Вы их хорошо разглядели?

— Я видела, что она носит потрясающей красоты серьги.

— Музейный экспонат.

— Неужели?

— Чистая правда. — Он говорил с абсолютной серьезностью. — И у нее есть не только серьги. Это большой парадный убор, в него входят ожерелье, браслеты и кольца, и все это совершенно уникальные вещи. И что самое интересное, она хранит их в старой жестяной коробке под своей кроватью.

— Под кроватью? Нет, вы, должно быть, шутите? Как можно не бояться, что их украдут?

— Право, кто же осмелится украсть что-либо у Хаддбы? Таких людей нет.

— А откуда у нее эти необыкновенные вещи?

— О, это уже другой вопрос. По мнению некоторых, прежний король Египта Фарук…^[57] — Мехмед многозначительно замолчал. — Но опять же, кто знает? Во всяком случае, мне нравятся загадки. — С этими словами он поднялся на ноги. — А вам?

Элизабет молча следила за собеседником.

— Вы уходите? — спросила она и тут же смутилась, услышав, как много сожаления прозвучало в этом вопросе.

— Прошу простить меня, но я и без того отнял много вашего времени.

— Что вы! Совсем нет.

— Видите ли, Хаддба просила меня пригласить вас на прогулку по Босфору. Вы, думаю, уже догадались о том, как она относится к подобным занятиям. — Мужчина кивком указал на портфель Элизабет с бумагами. — Но, как я понял, сегодня вы заняты.

— Н-нет. Не то чтобы занята.

— Кажется, вы собирались в университет?

— Да. Собиралась. — И девушка в растерянности умолкла, не зная, как продолжить.

— Вот видите. Мне не хотелось бы вторгаться в ваши дела. В таком случае, может быть, в другой раз?

— Хорошо. В другой раз.

Наступило неловкое молчание; желая прервать его, она протянула Мехмеду на прощание руку. Но вместо того, чтобы пожать ее, он, к огромному удивлению девушки, поднес ее ладонь к губам.

— До свидания, Элизабет.

— До свидания.

Стоя у окна гостиной, девушка следила за тем, как он удалялся по улице. Прямая спина, прекрасная осанка. Через мгновение послышался щелчок автоматически отпираемого замка машины, и Мехмед сел в белый «мерседес». Он не оглянулся, но Элизабет почти не сомневалась: он знает, что она провожает его взглядом. И даже, возможно, ожидает, что она выйдет следом за ним. Почему ей так не сделать? Что может помешать ей выйти из дому именно в эту минуту?

День сразу потерял для нее всякий интерес.

— Я вижу, Элизабет. — Рядом стояла Хаддба. Она вошла бесшумно и теперь смотрела из-за плеча девушки на улицу. — Вы решили заставить его помучиться.

— Извините меня, Хаддба.

Она оглянулась и, к своему удивлению, встретила смеющийся взгляд. Выражение глубокого удовлетворения было на этом лице, сейчас напоминавшем лицо матери-игуменьи. Глаза Хаддбы сияли.

— Вы совершенно правы, моя дорогая. — Она потрепала девушку по плечу. — Вы, оказывается, умная девочка. Только не говорите мне, пожалуйста, что вас этому научили в университете.

И Хаддба опять усмехнулась.