Гарем

Глава 32

Стамбул, утром 5 сентября 1599 года

Сообща напрягая слабые силы, обе старухи — Туса и Тата — старались дать Селии возможность выплакаться. Вдвоем они утащили ее из дворика, где их мог видеть каждый, в купальню, усадили позади одной из мраморных скамей и загородили от глаз других прислужниц или кого-либо из распорядительниц, то и дело проходивших двориком по своим делам. Они ничего не говорили, ни о чем не спрашивали, только время от времени успокаивающе поглаживали девушку по голове да тихонько цокали языком, словно подбадривая.

Наконец слезы иссякли. Селия обнаружила, что сидит на полу между двумя скамьями, а старухи обтирают с ее лица слезы и прижимают мокрую тряпицу к опухшим глазам. Постепенно приходило успокоение, но вместе с ним на нее наваливалось такое всепоглощающее чувство усталости, что ей казалось, она могла бы сейчас упасть на одну из этих скамей и сразу заснуть.

— Я больше не могу здесь оставаться, — напомнила она скорей себе, чем старым прислужницам.

И тут же усталость и подступивший страх сменились тревожной мыслью о том, что ей предстояло сделать.

Девушка рассеянно оглядела вытесанные в форме желобчатых морских раковин мраморные ванны, их золоченые краны, напоминавшие дельфинов, и постаралась собраться с мыслями. В последний раз она была здесь вместе с Аннеттой и другими обитательницами гарема. Тогда эти женщины о чем-то говорили между собой, только о чем?

Она снова посмотрела на двух сестер, Тату и Тусу, и в ее памяти словно что-то зашевелилось. Селия беспокойно заерзала, затем взяла карие Тусу за руку и притянула к себе поближе.

— Карие, — обратилась она к ней. — Сколько вам лет?

— Понятия не имею, Кейе-кадин, — пожала та плечами и добавила просто: — Знаю только, что старая.

А память девушки продолжала ворошить что-то забытое.

— Но прежнего султана вы помните?

— Конечно. А как можно не помнить?

— Мы ведь были первыми, кого сюда переселили, — добавила ее сестра с гордостью, не переставая кивать и улыбаться в пространство. — Всех других отослали во Дворец слез, но не нас. Мы были личными прислужницами управительницы гарема, Янфреды-ханум.

Это имя — Янфреда-ханум — она тоже слыхала прежде, только надо вспомнить, где это было.

— Да, это правда. — Голос карие Тусы. — Тогда всех отослали. А многих и убили. Почти всех. Даже маленьких принцев. Все девятнадцать принцев погибли. Умерли, все умерли. До чего мы плакали тогда!

Где же она слышала эти слова прежде? Сердце Селии билось от волнения. И эти глаза? Где она могла видеть их? Нет, то были другие глаза, не такого голубого цвета, немножко бледнее.

— Тогда вы, раз были здесь старшими карие, — она подбадривающе улыбнулась старухам, — наверное, поможете мне отыскать кое-кого. — Стараясь говорить как можно спокойней, Селия произносила слова раздельно и очень медленно, хотя во рту у нее от волнения пересохло. — Не знаете ли вы… наверное, знаете… кто такая карие Михримах?

Карие Туса отрицательно затрясла головой.

— О нет, нет. Ее давно уже нет на свете. Совсем давно. Разве вам это неизвестно?

— Что ты такое говоришь, сестра? — Слепые глаза карие Таты широко раскрылись от удивления. — Я все время слышу ее голос.

Та недоуменно обернулась к слепой.

— Слышишь ее, сестра? — Туса будто не верила своим ушам. — Но почему ты мне никогда об этом не рассказывала?

— Но ты ведь никогда не спрашивала. — Голос звучал с невинностью младенца. — Она вернулась. И теперь я слышу, что она почти все время находится в купальнях.

— Вы не ошибаетесь? — Слезы вскипели в глазах Селии. — Вы уверены, что это карие Михримах?

— Но так ее больше никто не называет, кадин. Ей дали старое имя, я только не знаю почему. Ее теперь называют Лилэ, верней, ее так зовет Хассан-ага. Лилэ, красивое имя, да, кадин? Только остальные так ее не зовут, мы зовем ее Лейла. — Старуха послала девушке сияющую улыбку. — Так теперь полагается называть нашу карие Михримах. Карие Лейла.

Селия стремглав пробежала по дворику карие и бросилась в покои хасеки, где она побывала накануне ночью. Все по-прежнему. На полу валялась разбитая чашка, у двери — жалкий, расшитый бисером, мягкий сапожок. Дверца в задней стене чулана, несколько бегущих наверх ступеней. Добравшись до второго этажа, девушке пришлось сменить бег на шаг, а потом снова ползком пробираться по узкому и низкому проходу. Вот опять то место, где коридор раздваивался; миновав его, она проползла мимо отверстия в стене, через которое были видны покои валиде, и наконец от комнаты, где живет Хайде, ее отделял всего лишь занавес.

Как и накануне, здесь было жарко и душно. Несмотря на все богатство обстановки — кружевные и парчовые ткани портьер, подбитые мехами накидки на вбитых в стены крючках, — вид этого помещения поражал зловещей запущенностью. В углу стоял сундук из сандалового дерева, на нем ваза с засохшими цветами и золотой ларец. Откинутую крышку венчали горный хрусталь и рубины, а сам ларец переполняли всевозможные драгоценности, почти все они были украшены алмазами, а на одном эгрете красовался огромный изумруд. Но и ларец, и его содержимое, как видела Селия, были покрыты пылью и грязью. Зряшные утехи покинутой женщины.

При звуке ее шагов покрывало на постели вздрогнуло, зашевелились очертания чьего-то тела.

— Хайде-султан. — Селия присела рядом с ложем. — Не бойтесь, это я, Кейе-кадин.

Тихий вздох долетел до ее ушей. Почти бесплотное тело снова слегка пошевелилось под покрывалами.

— Хайде-султан, кажется, я уже знаю, кто такая карие Михримах, — продолжала Селия, — но хочу, чтобы вы подтвердили, что я не ошибаюсь.

Теперь с покрытого мозаикой драгоценных камней лица на нее смотрели огромные глаза. Обведенные сурьмой, они были широко открыты, но казались такими безжизненными, что Селия усомнилась в том, что Хайде вообще проснулась и слышит ее голос.

— Хайде, прошу вас. Вы меня слышите? — Девушка негромко произнесла эти слова почти в самое ухо женщины.

Потом легонько потрясла ее за плечо, оно было костлявым, как у скелета, покрывало соскользнуло вниз, и до омерзения противный запах — одновременно сладкий и гнилостный, напоминающий вонь старой мышиной норы, — ударил в нос Селии с такой силой, что она едва не отшатнулась.

— Не думаю, что она в состоянии вас слышать, кадин.

Девушка так стремительно обернулась на этот голос, показавшийся ей знакомым, что едва не опрокинула жаровню.

— Но вам не стоит за нее беспокоиться. Хайде и не спит, и не бодрствует, она делает то, что доставляет ей самое большое наслаждение. Грезит. Видение за видением навещают ее. Не будем ее беспокоить, хорошо?

— Это вы? Но мы все думали, что вы…

— Что вы думали? Что я мертва? — В комнату вступила Гюляе-хасеки. — Нет, я вполне живая, как вы можете видеть. — Молодая женщина улыбалась, в руках она держала тот самый, расшитый бисером сапожок. — Смотрите, я его отыскала, — сказала она и рассмеялась своим мелодичным веселым смехом. — Бедная девочка, да вы сейчас в обморок упадете. Я вовсе не хотела так вас напугать. Может, вам нужно убедиться в том, что я жива? Что я не привидение?

И она с живостью протянула Селии руку.

— О да. — Девушка вскочила, схватила ее руку и прижала к губам. — Слава богу! До чего же я рада! Слава богу!

Она расцеловала пальцы хасеки, потом прижала ее ладонь к своей щеке. Какой холодной была она в сравнении с горевшим румянцем лицом девушки. Ее глаза наполнились слезами.

— Понимаете, я думала… Мы думали…

— Я знаю, что вы думали, — отвечала Гюляе. — Но так как я предполагала, что меня намерены в чем-то обвинить, то готовилась к этому. Злосчастная же история с Хассан-агой явилась для них слишком соблазнительной возможностью, которой они и поспешили воспользоваться. Валиде потрудилась составить ложный гороскоп на евнуха и подбросить его ко мне в комнату. К счастью, я вовремя обнаружила это и подменила сверток. В тот день, когда мы все находились в Парадной зале и смотрели представление жонглеров, все, что им удалось обнаружить, это рецепт супа. — Она едва слышно рассмеялась и потянула свою ладонь из рук Селии. — Вообразите их лица, лицо этой старой дуры, валиде. Довольно глупо они выглядели, не так ли? Еще бы, так сильно оплошать. Валиде, наверное, была сама не своя от злости. Представляю.

— Так, значит, это и вправду валиде все подстроила? — Селия едва могла говорить. — Ох, я так и знала, что вы не способны на такое. А какова судьба Ханзэ?

— Насчет нее можете не беспокоиться. — У Гюляе снова вырвался мелодичный смешок. — Ей не восстать из мертвых.

Селия, не отрывая глаз, смотрела на хасеки, когда та, нарочито раскачивая на ходу бедрами — ее широкое, расшитое блестящими нитями одеяние громко шуршало в тишине комнаты, — медленно направилась к дивану, на котором лежала Хайде. Присев, она потянулась, взяла несчастную женщину за руку, словно собираясь прощупать ее пульс, и бросила на Селию задумчивый взгляд. Лицо хасеки, таких правильных черт и тонкого рисунка, оставалось тем же, каким его запомнила девушка: кремовая кожа, мягкие блестящие волосы, голубые, как зимнее небо, глаза. Алмазы сверкали у нее в ушах, широким потоком украшали головной убор, они были до того обильны, что голова молодой женщины казалась покрытой инеем.

— Эт-та Ханзэ, — пробормотала она совсем тихо, будто про себя — Эта маленькая сучка, невесть что о себе возомнившая. Вы знаете, о чем я говорю.

Селия попыталась что-то сказать, но промолчала.

— Вам следует поблагодарить того бога, которому вы поклоняетесь, за то, что не вы оказались на месте Ханзэ, — продолжала через мгновение Гюляе. — Поначалу я не была уверена в том, кого именно из вас она выберет для своей цели. Затем стало очевидно, что это будет черкешенка. Тщеславными людьми манипулировать легче всего, этот урок я выучила довольно давно. Именно ими, потому что они к тому же склонны считать, что до всего могут дойти своим умом.

Маленькая комната погрузилась в молчание, но оно было более громким, чем крик ужаса. Селия едва смогла удержаться и не зажать уши руками, чтобы не слышать его.

— Но ваши покои? Оттуда ведь все вынесли, все ваши вещи, — с трудом произнесла она. — А-а, я поняла, вы собираетесь покинуть нас и уехать в старый дворец?

Услыхав эти наивные слова, Гюляе весело расхохоталась.

— Вы и вправду поверили, что я намерена туда переселиться? Удалиться во дворец, где живут одни старухи, и оставить здесь все кое-кому другому? — Губы хасеки зло сжались. — Если вы способны так думать, значит, вы глупее, чем я ожидала. Нет, в старый дворец я не собираюсь. Эти два дня мы с султаном провели в его летней резиденции. После суматохи, что подняли здесь в тот вечер, мы оба решили, что так будет лучше всего. Да и сквозняки что-то гуляют в здешних покоях.

— Суматоха? И это все, что вы можете сказать о том страшном вечере в Парадной зале?

На ложе рядом с Гюляе чуть шевельнулось покрывало, под которым угадывалась фигура лежащей Хайде. Жалобный всхлип, похожий на плач больной кошки, донесся оттуда. Гюляе с отвращением уронила руку.

— Ф-фу! До чего отвратительный запах стоит тут сегодня.

— Разве вы не видите, она очень больна! — Селия вздрогнула. — Мне просто не верится, что валиде способна на такую жестокость!

— Гм. — Гюляе насмешливо наклонила голову, пряча усмешку. — Видите ли, нельзя сказать, что это делала именно она, валиде.

— Что вы имеете в виду? Как это не именно она? Кто же тогда?

— Кто же еще, маленькая Кейе, если не я? — И хасеки остановила на Селии свой непроницаемый небесно-голубой взор. — С моей стороны это было даже довольно милосердно. Видите ли, когда Хайде родила сына — того, кого теперь зовут принц Ахмет, — у нее возникли некоторого рода проблемы. По женской части. И так как она чувствовала себя довольно плохо и испытывала боли, ей для облегчения страданий стали давать опиум. Что ж, как известно, каждый из людей имеет свои слабости. Ей пытались помочь преодолеть ставшую пагубной привычку, валиде даже отправила ее, бедняжку, сюда, подальше от чужих глаз, но друзья Хайде, — тут Гюляе зло усмехнулась, — сумели отыскать ее. Друзья всегда должны оказывать поддержку. Например, так, как я приходила на помощь вам.

— Вы? Мне?

— Конечно же. Как только вас назвали гёзде, я сказала себе: «Необходимо помочь этой бедняжке пройти через уготованные для нее испытания» — и послала к вам свою служанку с напитком утешения.

— О! Так вот как это было! — Селия всплеснула руками от удивления. — А я подумала, что это карие Лейла дала мне двойную дозу опиума.

Гюляе рассмеялась, но в этот раз смех ее прозвучал недоверчиво.

— По-своему я жалела вас, но мне пришлось пойти на это. У меня были опасения. Он вполне мог полюбить такую, как вы.

— Этого не случилось, — равнодушно произнесла девушка. — Он полюбил Ханзэ.

— Этот мешок боснийских костей? — Гюляе забавлялась, играя кольцами на своих пальцах. — Такие Ханзэ приходят и уходят. Многих я повидала за эти годы, и, поверьте мне, ни одной из них не удалось остаться с ним. Одна-две ночи, — тут, к удивлению Селии, хасеки сделала грубый жест, — и пфу! Им приходится возвращаться в свои тесные каморки, набитые такими же бедолагами. О нет, не насчет Ханзэ я беспокоилась. Он любит мягкость, женственную покорность. — Она осторожно прилегла на подушки, под тонким муслином туники глазам Селии предстала молочной белизны нежная грудь. — Послушное отзывчивое тело. Ох, не смотрите на меня с таким ужасом. Каждая из нас готова приложить все старания, чтобы спасти свою шкуру. Даже продать самого близкого друга. Как, например, ваша Аннетта.

— Нет! Она на такое никогда бы не пошла!

— Думаете? Как мило с вашей стороны. — Гюляе высокомерно пожала плечами. — Не только она оказалась способна на многое. Но и вы тоже.

— О чем вы говорите?

— Я говорю о том, что вы собираетесь помочь мне справиться с Ночными Соловьями из Манисы.

Опять! Неужели эти Ночные Соловьи так важны для хасеки?

— Опять вы о них? Почему они так занимают ваши мысли?

— Всего лишь потому, что, как только мне удастся погубить их, я погублю и ее саму.

— Кого?

— Валиде, разумеется. А вы думали кого? — Она нетерпеливо фыркнула. — Ладно, я вижу, вы действительно не отличаетесь сообразительностью. В таком случае могу объяснить, хоть это уже не так важно, вы и так мне во многом помогли. Даже больше, чем я могла надеяться.

Селия задумалась.

— Так, значит, на самом деле Аннетта была права. Вы заставили меня работать на вас. Вы не могли сами разузнать, кто такая карие Михримах, и подставили меня.

— Именно так, а вы что подумали? — Гюляе расхохоталась, но сейчас в ее смехе появились улещающие нотки. — Мое положение не позволяло мне бегать по дворцу и задавать всем глупые вопросы. Вы сами видели, как валиде шпионила за мной. Поэтому мне пришлось подыскать девушку, мало знакомую с нашей жизнью здесь, желательно постарше, чем обычно бывают карие, и имеющую возможность довольно свободно передвигаться в пределах гарема. При этом совершенно необходимо было внушить этой особе мысль о том, что эта информация необходима ей самой. После чего оставалось только пустить ее по следу.

— Но у меня не было ни малейшей причины интересоваться карие Михримах, — возразила Селия. — Я даже не знала, что мои расспросы приведут к ней, пока…

— Пока что? — вкрадчиво спросила хасеки. Сейчас ее глаза казались почти черными в тусклом свете комнаты несчастной Хайде.

— Пока не узнала об истории с сахарным корабликом.

Селия тоже присела на постель, ноги почти отказывались служить ей, голова кружилась, от несносной жары в комнате все плыло перед глазами.

— Довольно умно с моей стороны. Я позаботилась о том, чтобы вам стало известно об английском посольстве. О том, что именно оттуда приплыл ваш сахарный кораблик.

— Кораблик с ядом для Хассан-аги?

— Да, с ядом для того, кого зовут Маленький Соловей.

И снова Селия замолчала, обдумывая услышанное.

Хасеки Гюляе поднялась и подошла к жаровне. Взяла кусочек смолы с подноса, помяла в пальцах и бросила в горящие угли. Он немедленно задымил, охваченный пламенем, и сладковатый гнилостный запах волнами поплыл по комнате.

— Вы не правы, думая, что я прежде не знала, кто такая карие Михримах, — продолжала говорить хасеки. — Я давно подозревала, что карие Лейла и является третьим из Ночных Соловьев, но никак не могла найти тому доказательства, а я в них нуждалась. Ибо кто бы мог поверить в то, что незначительная служка из купален является ближайшим и довереннейшим другом самой валиде и главного евнуха из черной стражи гарема. Никто, и я сама в первую очередь, не смог этому поверить.

Поэтому я стала следить за ней. И следила очень внимательно. Несколько раз я заставала ее в присутствии валиде, но ни одна из них не подала даже малейшего знака, который мог бы указать на связь между ними. Но Хассан-ага, о, с ним другое дело! Его я видела по ночам, когда евнухи провожали меня в покои султана, а вокруг почти не было других людей. Я заставала его вдвоем с карие Лейлой гораздо чаще, чем с кем-либо другим; стоило мне заметить его, как почти всегда рядом оказывалась и она.

Первое время мне удавалось застичь не более чем обмен взглядами между ними, но я продолжала наблюдать и за несколько месяцев стала свидетельницей многих, небольших, но красноречивых доказательств их близости. Они не могли быть замечены другими, теми, кто не следил за евнухом и прислужницей так, как следила за ними я, это были пара сказанных шепотом слов, касание руки, улыбка. Таким образом, уже несколько месяцев назад я стала подозревать, что карие Лейла и есть тот третий из Ночных Соловьев, но доказательств у меня по-прежнему не было.

— Почему только они держали все это в таком секрете?

— Из-за карие Михримах, разумеется, — ответила Гюляе. — Ведь всем полагалось думать, что она умерла.

— Умерла?

— Ну да, как Ханзэ. Ее должны были завязать в мешок и бросить в Босфор.

— За что? Что она сделала?

— Это случилось давно, еще во времена старого султана, много лет назад. Об этом никто никогда не обмолвился и словом, поскольку замешана в этом деле была сама валиде, но слухов бродило много. Я впервые услышала о случившемся от старых евнухов еще когда жила в Манисе, до того, как нас всех перевезли сюда. Говорили, что против Сафие устроила заговор прежняя валиде, пытаясь отлучить от нее султана, соблазняя его все новыми и новыми наложницами. Сафие-хасеки страшно боялась потерять свое влияние на Мюрада, боялась, что он может предпочесть ей другую женщину или, что еще хуже, выберет сына другой наложницы в наследники. По слухам, она сумела околдовать его, навела настоящую порчу, и даже хуже, призвав на помощь себе секреты черной магии, она сделала так, что султан потерял способность наслаждаться любовью других женщин. Но однажды ее козни разоблачили, вполне возможно, что ее выдал кто-то из собственных слуг, кто знает? Дело кончилось тем, что карие Михримах взяла всю вину на себя, ее приговорили к смерти, но каким-то образом, — хасеки равнодушно пожала плечами, — ей удалось спастись.

— И что с ней случилось?

— О том, как это произошло, — продолжала она, — я не знаю, но думаю, что они подкупили кого-то из стражи, выкрали карие Михримах и спрятали в каком-то убежище, где она и скрывалась до самой смерти старого султана. Когда же он умер, всех женщин из прежнего гарема, кроме, разумеется, Сафие-хасеки, отправили в Ески-сарай, старый дворец. Она же, став госпожой валиде-султан, начала управлять дворцовым хозяйством своего сына.

«Карие Тату и Тусу тоже не перевели никуда», — подумала про себя Селия, но ничего не сказала.

— В новом гареме, гареме султана Мехмеда, не было никого, кто мог бы разоблачить Михримах, — продолжала Гюляе, — ни один человек не знал ее в лицо. И валиде перевела ее обратно во дворец, изменила имя и таким образом обеспечила безопасность своей любимице. Но кому теперь до этого дело? — Гюляе снова взяла щепоть смолы и подкинула ее в жаровню, крохотные красные угольки зашипели от жара, капельки влаги от них разлетелись в стороны. — А я отдала этой слежке годы. Следила и выжидала, расточая улыбки, будто я самое беззаботное существо в мире, и наконец обнаружила ее уязвимое место. Точно так же, как я нашла слабое место у этой… — Тут она запустила руку в волосы Хайде и с силой повернула к себе ее лицо. Свет жаровни отразился в зрачках красными точками.

— Но, хасеки-султан, — теперь Селия стала обращаться к собеседнице более формально, — карие Лейла старая женщина, зачем вам искать неприятности на ее голову?

— До нее мне нет ни малейшего дела, дурочка. Валиде моя добыча, разве вы не понимаете? Когда до султана наконец дойдет, что она намеренно нарушила приказание своего повелителя и спасла шкуру Михримах, тут-то и придет ей конец. Это настолько опорочит ее в его глазах, что валиде выбросят отсюда раз и навсегда.

— Вы думаете, что султан решится так поступить с собственной матерью? — Селия не верила своим ушам. — Но, говорят, он и шагу не осмеливается ступить без ее совета.

— Султан всего лишь жирный и слабый лентяй. — Голос хасеки звучал с таким отвращением, будто она только что проглотила что-то прогнившее — Четыре года назад, только придя к власти, он нуждался в ней, это правда. Но неужели вы действительно думаете, ему нравится то, что она всюду сует свой нос? Она вмешивается во все его дела, начиная от взаимоотношений с иностранными послами — кого из них привечать, кого нет — и кончая тем, кого ему назначить следующим визирем. Она даже велела пробить особую дверь в помещение дивана,^[76] через которую она может незамеченной входить, чтобы присутствовать на заседаниях. Да что там говорить, она даже пыталась помешать ему назначить меня хасеки, ибо по каким-то причинам посчитала, что мною будет труднее управлять, чем ею, — небрежным кивком она указала на Хайде. — Возможно, это и было ее единственной ошибкой.

«Так вот в чем дело», — подумала про себя девушка и почувствовала, как горячий пот выступает у нее на лбу.

Весь разговор Гюляе-хасеки вела тем прежним нежным и безмятежным голоском, который Селия запомнила со дня их первой встречи в садовом павильоне. Но сейчас, невзначай обернувшись к молодой женщине, Селия вдруг увидела сосредоточенное, исполненное ума выражение лица, а за ним такой сконцентрированный заряд воли, что девушка опустила глаза, будто внезапно обжегшись.

— Ничто на свете не в силах помешать моему сыну стать следующим султаном.

— А вам стать следующей валиде?

— Да. А мне стать валиде.

В течение нескольких минут в комнате царило глубокое молчание.

— Видите ли, Кейе, в моем положении есть за что бороться и есть что терять. — Белые, унизанные перстнями пальцы хасеки рассеянно гладили газовую ткань ее головного убора. — Стоит мне проиграть, и я не только буду выслана в старый дворец, но они убьют моего сына. Задушат шелковым шнурком, как обычно поступают в таких случаях. — На мгновение тень страха набежала на ее лицо. — Я была там, когда это произошло. Видела девятнадцать маленьких гробиков, слышала рыдания матерей, лишившихся своих сыновей. — Спазм сжал женщине горло, и несколько мгновений она не могла вымолвить ни слова. — Никто, никто, и вы тоже, Кейе, понятия не имеет о том, как это было ужасно.

За ее спиной на широком ложе слегка пошевелилась Хайде, но хасеки не заметила этого.

— Султан устал от настырности своей матери. Он уже не раз угрожал сослать ее в старый дворец, но теперь, помяните мое слово, он непременно сделает это.

— А двое других?

— Ночные Соловьи бессильны без ее поддержки. Возможно, она заберет с собою Хассан-агу, но что касается карие Лейлы… Я не думаю, что той во второй раз удастся избежать гибели на дне Босфора.

— Но за что же? — тихо проговорила Селия. — Почему с ней так поступят, ведь она ничего не сделала, кроме того, что взяла на себя чужую вину?

— Теперь-то уж сделала. Разве вы не понимаете, что это она отравила главу черных евнухов?

«Нет, это не она», — хотелось закричать девушке, но она сдержалась и вместо этого произнесла со всем спокойствием, какое смогла найти в себе:

— Но, по-моему, вы сами сказали, что Хассан-ага был ее другом.

— Думаю, даже больше, чем другом. — Гюляе-хасеки рассмеялась. — У меня хороший нюх на подобные вещи. Разве вам не доводилось слышать об отношениях между такими людьми? По большей части они могут быть вполне невинными: поцелуи украдкой, нежные рукопожатия, в общем, всякие там детские шалости.

Она встала, не торопясь направилась к ларцу с драгоценностями, стоявшему на сундуке, небрежным жестом выудила пару запыленных алмазных серег, поднесла к лицу и взглянула на себя в зеркало.

— Некоторые из их привязанностей могут быть очень страстными, как мне рассказывали, и длиться буквально всю жизнь. — Она небрежно обронила украшение. — Поэтому-то я и поняла, что Михримах способна на самые отчаянные действия, возможно, как никто другой. — Гюляе с подчеркнутой осмотрительностью произносила каждое слово. — Способна на самые жестокие вещи, если застанет его с женщиной.

— О чем вы говорите?

— О том, как я придумала выкурить карие Лейлу из ее укрытия. — Голос стал неожиданно резким. — Заставить ее совершить что-то такое, что выдало бы ее с головой. Для чего поручила одной из моих служанок соблазнить Хассан-агу и специально назначила для этого подходящее время. По странному совпадению, им оказалась та самая ночь, когда, помните, вас должен был почтить вниманием султан. Между прочим, это валиде выбрала вас. — Гюляе с прежней небрежностью вынула из ларца изумрудный эгрет, попробовала на пальце его острие. — Гарем в ту ночь пустовал, большинство женщин и евнухов оставались в летнем дворце.

В общем, как только я избавилась от вас, мы с султаном… мм, немного развлеклись, а когда он заснул, я послала за карие Лейлой. Когда она пришла, я вручила ей сахарный кораблик — он оставался на столике у постели султана и после нашего… развлечения должен был принадлежать мне — и велела отнести его главе черной стражи с моими извинениями за то, что я ворвалась в спальню султана и испортила им вечер. — Она медленно улыбнулась.

— Вы знали, что она застанет его с той негритянкой?

— Да. Знала.

Гюляе, не глядя, отбросила эгрет в сторону, и он упал на диван рядом с Хайде.

— И карие Лейла отнесла кораблик в его комнату?

О, как старалась Селия не выдать голосом своего волнения!

— Конечно, как же иначе. О том, что случилось потом, вам известно и без меня. Карие Лейла отравила их, отравила обоих: и негритянку, и Хассан-агу. Кому же еще могла понадобиться смерть этих двоих?

— Но… — Селия поднялась на ноги, внезапно силы изменили ей, она не смогла произнести ни слова, комната поплыла у нее перед глазами.

— Конечно, ему в тот раз удалось выжить, но мы — вы и я — должны набраться терпения. Терпение — самая необходимая для нас с вами вещь.

— Для нас с вами?

— Разумеется, для нас с вами. Одно вы должны усвоить твердо — это то, что события не происходят именно так, как вы задумывали. Валиде долго прикрывала свою Михримах, но даже она не сможет делать это вечно. — Гюляе говорила будто сама с собой.

— Но карие Лейла…

— Да, карие Лейла, карие Михримах, называйте ее как хотите! — Глаза хасеки сверкнули. — Да, она, эта жалкая старая, высохшая банщица! Тем не менее валиде искренно любит ее. И то, что она когда-то попыталась спасти эту уродину, тоже было ее ошибкой. — Гюляе говорила, будто выплевывая слова, на ее щеках заалели гневные пятна. — Прекрасно, это дало мне наконец шанс. Я выведу их из тени, в которой они так долго таились. Я разоблачу их, и вы, да, вы, мне в этом поможете! Я вырву у нее власть! И сердце.

— Но карие Лейла не делала этого! — выкрикнула наконец Селия.

— Что? — опешила хасеки.

— Карие Лейла не делала этого, — повторила девушка чуть тише. — Она не давала яду Хассан-аге. Это сделали вы!

И в ту же секунду лицо Гюляе-хасеки приобрело выражение холодного бешеного гнева.

— Да вы просто сошли с ума! — выкрикнула она.

— Вовсе нет.

— Вам этого никогда не доказать.

— Нет, у меня есть доказательства того, что карие Лейла тут ни при чем.

— Я вам не верю.

— Но она даже не относила кораблик в ту ночь к Хассан-аге. Это сделал совсем другой человек.

Испуганная, Селия отступила назад, но Гюляе метнулась к ней и схватила за руку.

— Кто это сделал?

— Вы понимаете, что я действительно была бы сумасшедшей, если б сказала вам это. — Ногти взбешенной женщины впились в ее руку. — И она видела, как негритянка схватила что-то с подноса и положила себе в рот. И это что-то не имело никакого отношения к сахарному кораблику.

— Ах, так, значит, это была «она». Что ж, тоже неплохо для начала.

— Это вы подали вашей прислужнице такую мысль, разве нет? Сказали, должно быть, что это афродизиак или что-то в этом роде. А на самом деле это был яд!

— Скажи мне, кто это был, или я убью тебя!

Пальцы, сжимавшие руку девушки, казались ей огненным обручем.

— Несчастная скончалась в страшных муках, и только каким-то чудом черный евнух не умер тоже. Это так вы намеревались «разоблачить» карие Лейлу? Заставив ее увидеть этот ужас?

Раздался страшный вопль и наполнил собой комнату. Краем глаза Селия увидела, как на диване сверкнула какая-то зеленая молния и в ту же секунду маленькая фигурка — кости да кожа, настоящий обнаженный скелет — метнулась к ним. Еще одна вспышка зеленой молнии, и хасеки, уронив руку девушки, закричала от боли. Изумрудный эгрет вонзился в ее горло.

— Ах ты дрянь! Ты что со мной сделала?

В гневе она бросилась на Хайде и одним махом швырнула ее обратно на постель, затратив на это не больше усилий, чем на то, чтобы прихлопнуть муху. Но, казавшаяся черной в сумраке комнаты, черной, как деготь, кровь уже текла у нее по груди.

— Ты мне заплатишь за это!

Хасеки отступила, занесла руку над скорчившимся телом Хайде, но в ту же минуту Селия с изумлением увидела, что она застыла на месте, будто окаменев. Мгновение Гюляе-хасеки стояла не шевелясь, рот ее приоткрылся от изумления, и вдруг она как подкошенная рухнула на колени и ткнулась лицом в пол.

— Слишком поздно для поклонов, Гюляе, — произнес чей-то знакомый голос.

Часть стены, на которой висели платья и накидки Хайде, отошла в сторону, и в проеме появилась женская фигура.

— Я очень боялась, — произнесла валиде, — я очень боялась, что заплатить придется тебе, Кейе.