Гарольд, последний король англосаксов

ГЛАВА 3 ИЗГНАНИЕ И ВОЗВРАЩЕНИЕ

В рукописи «D» Англосаксонской хроники говорится, что в конце 1051 года, пока Годвине и его сыновья находились в изгнании, Вильгельм, герцог Нормандии, встречался с королем Эдуардом; цели встречи не объясняются. Впоследствии данный факт стали соотносить (хотя в Англосаксонской хронике нет об этом ни слова) с утверждениями более поздних нормандских источников, отстаивавших права Вильгельма на английскую корону: считается, что если король Эдуард действительно обещал трон Вильгельму, то с вероятностью это произошло во время визита герцога в 1051 году. Однако ряд доводов указывает на то, что известие о визите могло быть вставлено в Хронику после событий 1066 года. Во-первых, Дэвид Дуглас, ведущий авторитет, когда речь идет о Вильгельме Нормандском, считает крайне маловероятным, что Вильгельм отправился в это время в Англию, поскольку он был полностью поглощен тогда нормандскими делами. Во-вторых, нормандские хронисты Вильгельм Жюмьежский и Вильгельм из Пуатье ничего не сообщают о визите герцога, хотя его, очевидно, можно было использовать для подкрепления притязаний Вильгельма на английский престол. Судя по всему, нормандский герцог не появлялся в Англии, и данное известие в Англосаксонской хронике[20] представляет собой позднейшую вставку¹⁸⁸.

Если признать, что герцог не приезжал в Англию, у нас остаются только утверждения нормандских хронистов, что король Эдуард назвал Вильгельма своим наследником. Никаких дополнительных данных, позволяющих соотнести это событие с периодом опалы семейства Годвине, в нашем распоряжении нет. История о признании Вильгельма наследником содержится во многих английских хрониках, составленных после нормандского завоевания, но все эти рассказы представляют собой перепевы нормандских источников. В самом раннем нормандском тексте, «Деяниях нормандских герцогов» Вильгельма Жюмьежского, говорится, что Эдуард отправил к Вильгельму Роберта, архиепископа Кентерберийского, чтобы тот сообщил герцогу о признании его наследником английской короны¹⁸⁹. Вильгельм из Пуатье украшает это свидетельство дополнительными подробностями: он пишет, что право наследника было даровано Вильгельму в благодарность за то, что он в первые годы правления дал приют при своем дворе изгнаннику-Эдуарду, и что решение было принято с одобрения английской знати, в том числе — эрлов Годвине, Леофрика и Сиварда, а также Стиганда, которого хронист именует «архиепископом Кентерберийским»¹⁹⁰. Хронист сообщает также, что Эдуард отправил в Нормандию вместе с епископом Робертом Вульфнота, сына Годвине, и Хакона, внука эрла, как заложников, гарантирующих нерушимость соглашения между Эдуардом и Вильгельмом. Хотя ни тот, ни другой автор не называют дат, присутствие в историях в качестве действующего лица архиепископа Роберта отсылает нас к периоду между его вступлением на кентерберийскую кафедру в марте 1051 года и его смертью на континенте (после изгнания из Англии) между 1053 и 1055 годами¹⁹¹.

Авторы нормандских текстов не являлись очевидцами событий, хотя бы в той мере, в какой были ими составители Англосаксонской хроники, и даже не претендуют на беспристрастность. Напротив, они ясно дают понять, что писали свои сочинения для того, чтобы оправдать завоевание Вильгельмом Англии и его вступление на английский трон¹⁹². Ни в одном из донормандских английских источников мы не находим никаких подтверждений истории, изложенной нормандскими хронистами; это кажется особенно странным в свете утверждений Вильгельма из Пуатье, что герцог был признан наследником короны с одобрения английской знати. Тем не менее есть смысл подробнее рассмотреть сведения, содержащиеся в нормандских хрониках, поскольку этот эпизод (если он имел место) сыграл впоследствии важнейшую роль в жизни Гарольда. В сочинении Вильгельма Жюмьежского, как мы сказали, сообщаются только основные факты. Вильгельм из Пуатье дополяет их существенным количеством деталей, которые, однако, привносят в историю противоречия, что подрывает доверие к хронисту. Например, перечисляя тех, кто одобрил признание Вильгельма наследником, он называет Стиганда архиепископом, хотя он в то время был епископом Винчестера¹⁹³.

Основная проблема с нормандскими источниками состоит в том, что содержащиеся в них сведения трудно объединить с другими данными таким образом, чтобы получился связный и ясный рассказ, хотя многие готовы принять нормандскую версию и без такого объединения. Но нам для того, чтобы понять до конца, что стояло за вторжением Вильгельма Нормандского в Англию в 1066 году, нужно попытаться свести вместе нормандские и английские свидетельства, установив, где они согласуются друг с другом, а где входят в противоречие. Соответственно, надо рассмотреть имеющиеся данные еще раз, чтобы выделить в них те детали, которые укладываются в общую картину. В наши задачи входит также оценить возможность событий, описанных только в сочинениях нормандских авторов, исходя из ситуации в Англии в рассматриваемый период. Если нам удастся согласовать и соединить основные сведения, сохраненные двумя разными традициями, и выстроить из них цельное повествование, то с вероятностью наш рассказ будет соответствовать исторической правде — настолько, насколько это вообще возможно¹⁹⁴.

В английских и нормандских свидетельствах присутствуют два общих элемента, а именно — Роберт, архиепископ Кентерберийский, и заложники из семейства Годвине. Большинство исследователей, пытавшихся реконструировать события этого периода, замечали, что наиболее очевидная возможность сообщить Вильгельму о решении Эдуарда объявить его своим наследником была у Роберта во время его путешествия в Рим за палием. Известно, что в период между назначением в марте 1051 года и официальным вступлением на кафедру по возвращении, 29 июня 1051 года, Роберт побывал на континенте и, возможно, проезжал через Нормандию. Однако, если это так, он не мог доставить к Вильгельму в качестве заложников родичей Годвине, которых упоминает Вильгельм из Пуатье. Согласно сообщению Англосаксонской хроники (писавшейся по «горячим следам» событий), Годвине предоставил заложников королю Эдуарду в качестве гарантии своего появления на совете в Лондоне в сентябре 1051 года, и это произошло уже после возвращения Роберта в Англию. Данный факт не укладывается в ту последовательность событий, которую выстраивает Вильгельм из Пуатье, но противоречия в его рассказе не ограничиваются этим. Если король Эдуард, даруя королевство, отправлял заложников к Вильгельму, принимающему дар, то Вильгельм должен был в свою очередь послать заложников к королю — иначе это противоречило бы всем правилам. Кроме того, если предполагалось, что заложников должны предоставить все английские поручители, перечисленные Вильгельмом из Пуатье, а именно — Годвине, Леофрик, Сивард и «архиепископ» Стиганд, то почему их дал только Годвине? Эти нестыковки убеждают нас, что детали, добавленные Вильгельмом из Пуатье, не соответствуют действительности, и их можно не принимать в расчет. Короткое сообщение Вильгельма Жюмьежского, напротив, свободно от противоречий и кажется более достоверным. Теперь нам следует рассмотреть оба свидетельства в контексте того, чтобы мы знаем о ситуации в Англии в начале 1050-х годов, и проверить, насколько укладывается в этот сценарий история, рассказанная нормандскими хронистами.

На самом деле ключом к событиям 1051 года является бездетный брак короля Эдуарда. Характерно, что нормандские источники об этом обстоятельстве даже не упоминают. При выборе наследника короны в Англии XI века играли роль несколько факторов. Первым из них было право крови; оно не всегда предполагало первородство, но подразумевало наличие родственных связей с правящим королем или его предшественником. Сыновья (и иногда братья) правящего короля, считавшиеся потенциальными наследниками короны, часто назывались «этелингами», что подчеркивало их особый статус. В частности, все сыновья короля Этельреда — Этельстан, Эдмунд, Эдви, Эдуард и Альфред — именовались этим титулом. Когда у короля было много сыновей или братьев, он мог сам назвать наследника. Как правило, выбор падал на старшего сына, хотя бывали и исключения; так, Кнут (во всяком случае, по имеющимся у нас свидетельствам) предпочел младшего сына Хардакнута старшему — Харальду Заячья Стопа. В действительности, как мы помним, его воля не была исполнена, поскольку некоторые могущественные английские магнаты не согласились с подобным решением. Власть короля обычно зиждилась на поддержке его ближайших советников; соответственно, эти люди могли влиять на решение вопроса о престолонаследии, когда ситуация оказывалась спорной. Важно, однако, понимать, что магнаты не могли избрать короля по своей воле, их участие сводилось к поддержке одного из соперничающих претендентов на корону. В исключительных обстоятельствах королем становился чужак, подчинивший себе страну силой, но для этого требовалась поддержка извне, как это было в случае Свейна Вилобородого и Кнута. Тем не менее даже эти завоеватели пытались привлечь на свою сторону кого-то из высшей знати, чтобы облегчить себе путь к трону¹⁹⁵.

К 1051 году у короля Эдуарда так и не появилось детей от брака с Эдит, а его брата Альфреда уже не было в живых. В этих обстоятельствах он мог или отстранить от власти Годвине, развестись с Эдит и жениться второй раз в надежде, что новый брак принесет ему сына, или найти другого наследника, подходившего по всем критериям на эту роль. Можем ли мы утверждать, что герцог Вильгельм в 1051―1052 годах был наилучшей кандидатурой для реализации одного из этих вариантов?

Если Эдуард желал жениться вторично и оставить в качестве наследника собственного единокровного сына, ему требовалась невеста и поддержка, чтобы приструнить Годвине, который не позволил бы Эдуарду безнаказанно отвергнуть его дочь Эдит. Другими словами, Эдуарду нужен был могущественный магнат, способный противостоять Годвине и имеющий дочь на выданье. В 1051 году Вильгельм Нормандский еще не был женат (либо, по другой версии, только что женился) и у него не было дочерей. У него имелась сестра Аделаида, но она, скорее всего, уже вышла к тому времени замуж за Ангеррана де Понтье. Следовательно, мы не находим в окружении Вильгельма подходящей невесты для Эдуарда. Кроме того, хотя к 1051 году герцог обладал заметным влиянием, все его силы уходили на то, чтобы защитить себя и сохранить свое положение. В свете сказанного гипотеза о том, что Эдуард хотел заключить союз с Вильгельмом через династический брак, и это предложение впоследствии истолковали как обещание самому герцогу английской короны, кажется маловероятным¹⁹⁶.

Нормандские хронисты не пишут о том, что Вильгельму предлагался брачный союз, они утверждают, что он лично был избран в качестве наследника. Но подходил ли Вильгельм в 1051 году на эту роль? Исходя из перечисленных выше критериев, мы можем назвать нескольких возможных кандидатов на престол среди родичей Эдуарда. Эрл Ральф, племянник короля, сын его сестры Годгиву и ее первого мужа Дрого, графа Вексена, живший в то время в Англии и женатый на англичанке¹⁹⁷, несмотря на французское воспитание, был, несомненно, лучшим вариантом. Готье, граф Вексена, старший брат Ральфа, с точки зрения родственных уз имел те же права, но в качестве возможного наследника уступал Ральфу, поскольку он не жил в Англии и не имел связей в среде англосаксонской знати. Строго говоря, основания для наследования короны у этих родичей короля по женской линии были довольно шаткие, но все же более убедительные, чем у Вильгельма. Основным претендентом на роль наследника был этелинг Эдвард, сын сводного (и старшего) брата короля Эдуарда, Эдмунда Железный Бок. Эдвард жил в то время как изгнанник где-то в Европе (мы не знаем точно, где именно). Как этелинг и сын короля Англии он имел больше прав на английскую корону, чем французские племянники Эдуарда. Но сейчас нам важно уяснить, что любой из названных кандидатов лучше подходил на роль наследника, чем Вильгельм Нормандский. Он имел весьма косвенное отношение к англосаксонскому королевскому дому — через сестру его деда, Эмму, и в его жилах не было ни капли крови древней королевской династии Англии. Разумеется, Эдуард мог порвать с традиционной практикой престолонаследия и назвать наследником кого-то постороннего. Но даже если бы он решился на подобный шаг, его кандидат-чужеземец, не имевший королевской крови, практически неизвестный в Англии, и все еще боровшийся за то, чтобы сохранить за собой собственное герцогство, никогда не нашел бы поддержки у англосаксонской знати.

Король Эдуард по крови был наполовину нормандцем, но до 14 лет (то есть в годы детства и юности, важнейшие для формирования человека), рос и воспитывался как англосаксонский этелинг. Со временем он стал отчасти космополитом и, взойдя на трон, оказывал покровительство континентальным клирикам и мирянам. Но его космополитические симпатии не ограничивались только Нормандией, они распространялись и на другие области, в частности, Бретань, Фландрию и Лотарингию. Одних лишь родственных связей с нормандской династией явно недостаточно для того, чтобы объяснить, с какой стати Эдуард назвал своим наследником Вильгельма. Даже Вильгельм из Пуатье не пытается апеллировать исключительно к происхождению Эдуарда, а упоминает дополнительные причины подобного шага¹⁹⁸.

Но если ситуация в целом не благоприятствовала выбору Вильгельма в качестве наследника, не объясняется ли этот выбор субъективными соображениями, упомянутыми в нормандских источниках? Вильгельм Жюмьежский не сообщает никаких подробностей, а Вильгельм из Пуатье называет сразу несколько оснований для решения короля. Он утверждает, что Эдуард назвал Вильгельма своим наследником в благодарность, во-первых, за гостеприимство, которое было оказано ему в Нормандии в 1016 году, и, во-вторых, за помощь в восстановлении его прав в Англии в 1041-м¹⁹⁹. Эти утверждения, однако, представляются малообоснованными. Конечно, Эдуард мог быть благодарен Ричарду II и Роберту²⁰⁰, деду и отцу Вильгельма, приютившим его в Нормандии. Герцог Роберт, по-видимому, действительно готовил в 1033 или 1034 году военное вторжение в Англию, чтобы вернуть Эдуарду корону; оно не состоялось из-за плохой погоды и из-за того, что Роберт в конце концов предпочел отправиться в Бретань²⁰¹. Но даже если принять, что эта неудавшаяся затея все же заслуживала благодарности, ответный жест должен был адресоваться герцогу Роберту, а не его сыну. На самом деле Эдуард, скорее, досадовал на то, что он вынужден жить как прихлебатель у нормандских родичей, которые не очень-то старались помочь ему. Иначе трудно объяснить тот факт, что, вступив на трон, он не сделал никаких пожалований ни Вильгельму, ни другим представителям высшей нормандской знати. Готовя вторжение в Англию в 1036 году, Эдуард и его брат Альфред, похоже, вынуждены были просить военной помощи вне Нормандии. И Вильгельм Жюмьежский, и Вильгельм из Пуатье признают, в 1041 году Эдуард вернулся в Англию по приглашению своего сводного брата Хардакнута²⁰²; ни в каких современных событиям источниках нет указаний на то, что нормандцы каким-то образом способствовали его возвращению²⁰³. Получается, что у Эдуарда не было особых причин делать широкий жест и в знак благодарности назначать Вильгельма своим наследником, тем более что в течение десяти лет между ними не происходило никакого общения.

Как мы видим, подробности, сообщаемые в нормандских источниках, кажутся неправдоподобными, а вся история в целом не согласуется ни с современными событиям свидетельствами, ни с общей ситуацией в Англии 1040―1060-х годов. Тем не менее за таким амбициозным предприятием, как вторжение Вильгельма в Англию в 1066 году, безусловно, должно стоять нечто весомое. Судя по всему, Вильгельм действительно верил в то, что Эдуард назвал его своим наследником; с нашей стороны было бы слишком большой смелостью просто отмести нормандскую историю как позднейшую выдумку. Сложно поверить, что герцог решился бы на столь рискованный поход и с такой настойчивостью утверждал свои права как наследник короля Эдуарда, зная, что его притязания совершенно лишены оснований. Ключом к этой загадке является фигура Роберта, архиепископа Кентерберийского, который был одной из центральных фигур в событиях 1051―1052 годов; согласно нормандским источникам, именно Роберт выступил в роли посланца от Эдуарда, сообщив Вильгельму о намерении короля Англии передать ему корону. Как уже говорилось, маловероятно, что Роберт передал эту весть герцогу в начале 1051 года; в следующий раз Роберт оказался в Нормандии после возвращения Годвине в сентябре 1052-го, когда он сам был изгнан из Англии и бежал на континент²⁰⁴. Эта версия вполне согласуется с утверждением Вильгельма из Пуатье, согласно которому Роберт привез с собой заложников, предоставленных семейством Годвине, и передал их герцогу. Архиепископ мог сделать это в 1052 году, но не в 1051-м, когда о заложниках еще не было речи. Однако прежде, чем мы обсудим более подробно эту гипотезу, следует рассказать о возвращении семейства Годвине в Англию спустя без малого год после изгнания.

История приняла драматический оборот, поскольку Годвине и его родичи, как ранее Осгот Клапа, не собирались покорно принимать судьбу изгнанников. Они выбрали в качестве прибежища Брюгге и Дублин именно потому, что пребывание там сулило хорошие перспективы для возвращения. Из Дублина, а особенно из Брюгге недалеко было плыть в Англию, и в обоих городах можно было без труда найти нужное количество наемников. Эрл Годвине, вероятно, нанимал фламандских корабельщиков и воинов, пользуясь своими богатствами и поддержкой графа Балдуина²⁰⁵; указание Англосаксонской хроники, что семейство Годвине вернулось с «большим флотом», подтверждает участие в походе наемного войска, а не только сторонников эрла, прибывших к нему из Англии.

Гарольд тем временем набирал наемников в Ирландии. Он нашел теплый прием у короля Лейнстера Диармайта, о котором было известно, что он привечает изгнанников и помогает им. В более позднем валлийском тексте²⁰⁶ при описании смерти Диармайта говорится, что он «был добр к странникам и скитальцам» (под «странниками» вполне могли пониматься валлийцы, находившие, подобно Гарольду, убежище при его дворе). Гарольд, по-видимому, нашел общий язык с Диармайтом, и тот, используя свое влияние, помог нанять нужное количество воинов и кораблей; скорее всего, за это король получил дары из семейной сокровищницы Годвине или обещание облегчить доступ ирландских торговых судов в английские порты, например, Бристоль или Эксетер. Как раз в это время Диармайт изгнал из Дублина короля ирландских викингов Эахмаргаха и поставил там правителем своего сына Мурхада. Не исключено, что пребывание Гарольда в Дублине поспособствовало этому²⁰⁷, хотя в ирландских Анналах Тигернаха²⁰⁸ сообщается, что король Эахмаргах бежал после того, как Диармайт разорил всю округу. По крайней мере во время пребывания Гарольда в Ирландии между ним и королем возникла симпатия, которая распространилась потом, после гибели Гарольда, на его юных сыновей. Возможно также, что Гарольд, будучи в Дублине, вдохновил короля Гриффида Уэльского на военную вылазку в земли эрла Ральфа в начале 1052 года²⁰⁹; хотя более вероятно, что Гриффид просто воспользовался отсутствием Ральфа, находившегося при флоте.

Пока в Брюгге и Дублине шли приготовления к возвращению семейства Годвине в Англию, сам эрл решил устранить главное препятствие к тому, чтобы его самого и его родичей спокойно приняли на родине: этим препятствием был его старший сын Свейн. Вероятно, именно тогда Годвине отправил сына в паломничество в Иерусалим во искупление его многочисленных грехов. (Достаточно вспомнить поступки Свейна, закончившиеся его изгнанием в 1048 году, а также тот факт, что в 1050-м король Эдуард крайне неохотно согласился на его возвращение.) В Англосаксонской хронике говорится, что Свейн отправился в путь из Брюгге и умер на обратном пути 29 сентября 1052 года в Линии, неподалеку от Константинополя²¹⁰. По-видимому, Свейн отправился в путешествие, пока его родичи жили в изгнании, рассчитывая вернуться, когда они получат назад свои владения и должности: тогда у него самого, как кающегося паломника, будет больше шансов найти радушный прием в родной земле.

Действия Годвине и его сыновей, безусловно, не ускользнули от внимания короля Эдуарда, и он принял ответные меры, собрав и отправив в Сандуич сорок кораблей под командованием Ральфа и Одды. Это была типичная реакция на угрозу со стороны Фландрии; подобных мер хватило, чтобы отразить набеги германских пиратов в 1048 году и вторжение Осгода Клапы в 1049-м²¹¹. Однако теперь ситуация изменилась. Наемники-корабельщики, на которых раньше держалась оборона, были распущены в 1050 году. Ральф и Одда, возглавлявшие сейчас флот, немало выгадали от изгнания Годвине и его родичей и имели все резоны не желать их возвращения; однако едва ли в качестве капитанов они могли конкурировать с сыновьями старого эрла, командовавшими кораблями в прежней королевской флотилии²¹². Кроме того, ни германские пираты, ни Осгод Клала не могли рассчитывать на широкую поддержку в Англии. Влиятельное семейство Годвине, с его обширнейшими владениями, представляло собой совершенно иной вариант. Хотя автор «Жизнеописания короля Эдуарда», очевидно, преувеличивает общий восторг по поводу возвращения изгнанников, Англосаксонская хроника подтверждает, что Годвине и его родные нашли в Англии достаточно много сторонников²¹³; самыми ревностными из них, вероятно, стали жители Дувра, которых эрл в 1051 году спас от королевского гнева.

24 июня 1052 года Годвине, несмотря на свой теперь уже преклонный возраст, сам совершил разведывательную вылазку из Брюгге; его целью было проверить, насколько хорошо охраняются прибрежные воды, и переговорить с реальными и потенциальными сторонниками. Он пересек Ла-Манш и беспрепятственно пристал к берегу в Дангепессе, после чего стал набирать в свое войско моряков из окрестностей Гастингса и из кентских портов. Когда вести об этом достигли ушей Ральфа и Одды, стоявших с королевским флотом в Сандуиче, они выслали корабли против Годвине; одновременно навстречу эрлу двинулось сухопутное войско. Годвине, однако, узнал об этих передвижениях (вероятно, от своих сторонников) и отправился в Певенси, в свой родной Суссекс. На заболоченных берегах он легко мог укрыться он королевских дозорных и спокойно продолжал искать людей, готовых оказать ему поддержку. Разыгравшийся яростный шторм заставил Ральфа и Одду отступить в Сандуич, а Годвине за это время целым и невредимым возвратился в Брюгге²¹⁴. Он исполнил все, что намеревался, и заодно убедился, что защита прибрежных вод оставляет желать лучшего. Убедился в этом и король Эдуард, который вскоре призвал флотилию к себе в Лондон и отправил двух эрлов и всех корабельщиков по домам. Если моряков (что вполне вероятно) призывали из кентских портов, в том числе из Дувра, то они, скорее всего, выказывали излишнюю симпатию к изгнанному эрлу. Король, видимо, собирался созвать другую флотилию, но столкнулся с серьезными трудностями (прежними его флотоводцами были Годвине и его сыновья) и оставил эту идею²¹⁵. Сторонники Годвине, конечно же, известили его о действиях Эдуарда, и он воспользовался благоприятным моментом. Эрл выступил из Брюгге со своей изрядно пополнившейся флотилией и двинулся на запад, к острову Уайт. Там он какое-то время разорял окрестности и собирал дань с местных жителей, после чего переместился в Портленд и проделал там то же самое. Подобная жестокость по отношению к жителям собственной провинции кажется странной, особенно если вспомнить, что ранее Годвине не захотел наказывать жителей Дувра; скорее всего, жертвами его нападений стали те, кто покинул его в 1051 году или отказался встать на его сторону теперь. Король Эдуард, оставшись без флота, не мог принять ответные меры, поскольку Годвине грабил в тех местах, куда существенно проще попасть морем.

Вероятно, во время своего пребывания на острове Уайт старый эрл послал весть Гарольду в Ирландию, призывая его присоединиться к флотилии. Гарольд и его брат Леофвине отплыли из Ирландии с девятью кораблями, укомплектованными наемниками. Они вошли в устье Северна, высадились в Порлоке и разграбили все окрестности, вероятно, в отместку Одде, который был теперь эрлом этой области. Против Гарольда выступило местное ополчение, но он разбил их; как сообщается в Англосаксонской хронике, в этой битве погибло более тридцати тэнов и много других людей. Это было, по-видимому, первое (не очень крупное и значимое) сражение Гарольда, и он вышел из него победителем. После этого он и его люди собрали добычу, обогнули мыс Лендс-Энд и присоединились к флотилии Годвине²¹⁶, стоявшей то ли на острове Уайт, то ли в Портленде.

Что бы ни говорилось в «Жизнеописании короля Эдуарда», действия Годвине и его сыновей до этого момента являлись чистой воды разбоем и ничем не отличались от действий Осгода Клапы. Однако затем их объединенная флотилия двинулась вдоль берега на восток, туда, где располагалась исконная вотчина Годвине, По мере продвижения все новые и новые сторонники прибывали к эрлу из прибрежных городов Суссекса и Кента, и его поход начинал все больше походить на триумф. Грабежей уже почти не было, происходящее напоминало, скорее, созыв ополчения. В рукописи «С» Англосаксонской хроники говорится (как это ни странно для текста, считающегося антигодвинистским), что эрл и его люди «не причиняли никакого большого вреда»; хотя в рукописи «Е», якобы отражающей прогодвинские настроения, отмечается, что некое насилие все же имело место²¹⁷. Эти различия, опять-таки могут объясняться тем, что кентерберийскому летописцу, составлявшему протограф «Е», были доступны сведения, исходившие от местных жителей, непосредственных свидетелей событий.

Король Эдуард призвал жителей внутренних областей встать на защиту Лондона против войска Годвине, которое теперь выросло во внушительную силу. Как кажется, на сей раз у него возникли сложности с созывом ополчения. Изучив внимательно сообщения Англосаксонской хроники за этот период, мы обнаружим, что в них не фигурируют северные эрлы — Сивард и Леофрик. Те не названные по именам эрлы, о которых в рукописи «Е» сказано, что они были с королем и пятьюдесятью кораблями в Лондоне, — это, скорее всего, Ральф и Одда[21]. Если Леофрик и Сивард как-то участвовали в происходящем, трудно объяснить, почему король не смог найти замену Ральфу и Одде, которых он отстранил от командования флотом; в отсутствие Годвине и сыновей северные эрлы были очевидными кандидатами на эту роль. Учитывая, каким весом Леофрик и Сивард обладали в королевстве, и по контрасту с их активным вмешательством в события 1051 года, подобное «исчезновение со сцены» бросается в глаза. Почему они не поддержали короля, как годом ранее?

Как кажется, главная причина заключалась в том, что в 1051 году дело обернулось иначе, чем рассчитывали эрлы. Леофрик и Сивард, видимо, полагали, что король и Годвине договорятся, хотя эрл Уэссекса в какой-то мере утратит свое влияние. Но вместо этого Годвине и вся его семья лишились всех владений, были объявлены вне закона и изгнаны из страны. Леофрик и Сивард встревожились. За предшествующие двадцать лет трое «великих эрлов» привыкли к относительной стабильности, и внезапное изгнание одного из них заставило двух оставшихся задуматься о собственной участи. Если король Эдуард сумел расправиться подобным образом с могущественнейшим эрлом Годвине, кто может гарантировать, что он не возьмется потом за других? После того как Эдуард принял под свое непосредственное правление большую часть Уэссекса и тем самым существенно расширил сферу влияния и укрепил свою власть, подобное развитие событий стало казаться еще более вероятным. В результате, когда Годвине вернулся в Англию с флотом, северные эрлы предпочли самоустраниться.

Соответственно, в тот момент, когда Годвине двигался со своими кораблями вверх по Темзе, у короля фактически не оказалось войска, чтобы противостоять ему; в его распоряжении, не считая сил королевских тэнов, были только отряды его новых ставленников — Ральфа и Одды. 14 сентября Годвине прибыл в свое бывшее поместье, располагавшееся на южном берегу Темзы и называвшееся Саутворк. Он остановился там, дожидаясь начала прилива, чтобы с прибывающей водой миновать лондонский мост, а пока, воспользовавшись преимуществом, начал напрямую переговоры с лондонцами. Ему удалось убедить большинство горожан встать на его сторону или, по крайней мере, не оказывать противодействия. Затем корабли прошли под мостом, и два войска, как и в прошлом году, оказались лицом к лицу на разных берегах Темзы. На сей раз, однако, войско Эдуарда определенно было слабее и пребывало в нерешительности; возможно, не только Леофрик и Сивард считали, что в 1051 году король погорячился. Одним из тех, кто наверняка сочувствовал Годвине и его родичам, был вустерский епископ Эалдред, не сумевший (похоже, намеренно) перехватить Гарольда, направлявшегося в Ирландию. Не исключено, что именно из-за этой «неудачи» Эалдреду не удалось в 1051 году стать преемником архиепископа Эльфрика на Йоркской кафедре. Так или иначе, по-прежнему никто не хотел междоусобной войны, и стороны вновь начали переговоры, посредником в которых опять выступил епископ Стиганд. В итоге было заключено перемирие и назначено заседание королевского совета, который должен был собраться на следующий день. Теперь, когда стало ясно, что обстоятельства складываются в пользу Годвине, те, кто больше всего ратовал за его изгнание, испугались его мести. Одним из этих людей был архиепископ Роберт: он понял, к чему идет дело, и решил бежать, не дожидаясь совета. Архиепископ покинул Лондон в сопровождении двух своих «коллег» и соотечественников — епископов-нормандцев Ульфа и Вильгельма. Не исключено, что он, заботясь о собственной безопасности, прихватил с собой двух заложников, предоставленных королю эрлом Годвине в 1051 году. Возможно, король Эдуард ранее передал заложников Роберту в знак дружеского расположения или всего лишь поручил их его заботам, и тогда Роберт увез их без королевского соизволения. Если принять вторую версию, становится понятным сообщение Англосаксонской хроники о стычке у лондонских восточных ворот, в которой Роберт и его спутники «убили и покалечили многих юношей»: возможно, королевские тэны увидели, что архиепископ увозит заложников, и попытались воспрепятствовать этому, расценив действия Роберта как нарушение обязательств перед королем. «Французы» из Херефордшира также бежали — сначала под защиту своих замков, а затем, когда их официально отправили в изгнание, — в Шотландию. Уже из самого этого факта следует, что французские кастеляны из Херефорда не входили в состав гипотетической «пятой колонны» Вильгельма Нормандского. В противном случае они наверняка вернулись бы в Нормандию, вместо того чтобы рисковать головой, становясь наемниками в далекой северной стране.

На следующий день, 15 сентября, собрался королевский совет с участием появившихся наконец в Лондоне северных эрлов — Леофрика и Сиварда; к этому времени король и Годвине уже договорились по ряду вопросов, а остальные проблемы были улажены усилиями епископа Стиганда. Годвине очистил себя клятвой от всех обвинений, выдвинутых против него самого и его родных. Эдуард после этого возвратил всем членам семейства Годвине их земли и титулы, что подразумевало также возвращение Эдит на королевское ложе и отказ от всех планов на развод. Эрл Свейн, похоже, оказался единственным из членов семейства Годвине, кто не был восстановлен в правах, хотя точных сведений у нас нет. Иоанн Вустерский утверждает это со всей определенностью, но не исключено, что он просто вывел логичное следствие из известных ему фактов. Так или иначе, подобное предположение не лишено смысла, поскольку Свейн вызывал неприятие у Эдуарда еще до кризиса 1051 года и косвенным образом являлся главным катализатором этого конфликта; кроме того, не было никаких гарантий, что он вернется из путешествия. Как говорилось выше, паломничество в Иерусалим, вероятно, являлось предлогом, чтобы удалить его со сцены до того момента, когда проблемы будут благополучно разрешены.

Восстановив Годвине и его родных во всех правах, совет принял также решение об изгнании людей, на которых теперь была возложена вся ответственность за случившееся. Речь шла, конечно же, не о короле Эдуарде (хотя на самом деле именно он являлся инициатором конфликта); во всем обвинили его «дурных советников», которые уже успели бежать и тем самым сделали себя удобной мишенью для всевозможных инсинуаций. В числе изгнанников оказались архиепископ Роберт, епископ Дорчестера Ульф, а также французы из Херефордшира, которые, получив гарантии безопасности от эрла Леофрика, отправились на север. Важно отметить, что мотивом для этих действий служила отнюдь не общая неприязнь к нормандцам или французам; в Англосаксонской хронике специально указывается, что были изгнаны только те «французы», которые «совершали беззакония», вершили неправый суд и «давали дурные советы». Иоанн Вустерский называет имена некоторых чужеземцев, которых эти меры не затронули, и в его перечне мы находим многих приближенных короля; даже епископ Вильгельм, бежавший вместе с архиепископом Робертом, вскоре смог вернуться на свою кафедру²¹⁸. Похоже, хотя он и был назначен епископом по протекции архиепископа Роберта, его сочли непричастным к этой истории.

Из анализа условий соглашения, утвержденного на совете, становится понятно, что результатом было возвращение к некоему равновесию сил, а не политический переворот, о котором иногда пишут историки²¹⁹. Эрлы Годвине и Гарольд получили назад свои земли и титулы, хотя их полномочия были слегка урезаны. Эрлу Эльфгару пришлось возвратить Гарольду недавно полученную провинцию, из чего с очевидностью следует, что его отец, эрл Леофрик, не возражал против достигнутой договоренности. В 1053 году, после того как Гарольд стал эрлом Уэссекса, Эльфгар вновь получил Восточную Англию; не исключено, что подобная преемственность также была оговорена на совете 1052 года. Эрлы Ральф и Одда, как кажется, сохранили свое положение²²⁰. Провинция Ральфа включала часть территорий, находившихся ранее под контролем Свейна²²¹; смерть старшего сына Годвине в том же, 1052 году исключала всякую возможность того, что он вернется и предъявит на них права. Ситуация с Оддой не столь ясна; возможно, он сохранил за собой только Сомерсет, ранее находившийся под управлением Свейна, не исключено, однако, что он продолжал контролировать все свои прежние территории, но под рукой Годвине. После того как архиепископа Роберта и епископа Ульфа заменили, соответственно, Стиганд и Вульфви, равновесие сил было достигнуто также и в церковной иерархии. Некоторые историки считают, что Стиганд получил архиепископство при пособничестве Годвине, отблагодарившего таким образом его за помощь. Учитывая, что в период конфликта Стиганд сохранял нейтралитет и выступал посредником между двумя противостоящими группировками, эта версия кажется маловероятной. Скорее, данное назначение было выражением признательности со стороны короля Эдуарда за те усилия, которые Стиганд приложил, чтобы уладить дело миром.

Позднейшие хронисты и историки единодушно указывают на то, что назначение Стиганда на архиепископскую кафедру в то время, когда его предшественник Роберт был жив, противоречило церковным канонам. Следует, однако, помнить, что с политической точки зрения подобный шаг выглядел совершенно оправданным. В сложившейся ситуации англосаксы не потерпели бы архиепископа-нормандца, и Стиганд, уже зарекомендовавший себя как умелый дипломат и администратор, вполне мог показаться королю подходящей кандидатурой. Эти таланты Стиганда признавал даже Вильгельм Нормандский, сместивший архиепископа лишь в 1070 году, когда он перестал быть нужен. Говорилось также, что уместнее было бы назначить архиепископом Этельрика, избранного кентерберийскими канониками в 1050 году, но отстраненного по повелению короля, решившего назначить на архиепископскую кафедру Роберта. С точки зрения канонического права это, безусловно, правильно, но кандидатура Этельрика была неприемлемой для Эдуарда, поскольку Этельрик не только состоял в родстве с Годвине, но и служил живым напоминанием о конфликте между королем и эрлом. Именно король и только он распоряжался церковными должностями: об этом наглядно свидетельствует ситуация 1051 года, и после конфликта с Годвине положение не изменилось. Стиганд начинал как приближенный Кнута, а позднее был близким соратником королевы Эммы; тот факт, что, несмотря на это, Эдуард назначил его епископом Восточной Англии, потом — епископом Винчестера, а затем — архиепископом Кентерберийским, служит лучшим доказательством его способностей и его заслуг перед королем. Став архиепископом Кентерберийским, Стиганд сохранил за собой и епископскую кафедру Винчестера — такое весьма необычное[22] поведение стало в дальнейшем поводом для серьезных обвинений в его адрес, и нам сложно понять, какие мотивы за этим стоят²²².

Сомнительность положения Стиганда — как преемника смещенного архиепископа и как главы одновременно двух кафедр — с канонической точки зрения была очевидна многим в Англии. Из-за этого его не призывали для исполнения обычных обязанностей архиепископа — он не рукополагал епископов (за исключением краткого периода понтификата Бенедикта X, признавшего его полномочия) и не проводил коронаций²²³; характерно, что он также не был приглашен для освящения церкви, построенной Гарольдом в Уолтеме. Тем не менее Стиганд оставался на архиепископской кафедре и даже присутствовал на поместном соборе вместе с папскими легатами, прибывшими в Англию в 1062 году; в их задачи входило добиться от еще одного «плюралиста» — Эалдреда, архиепископа Йорка, — чтобы он передал другому прелату Вустерскую кафедру. Похоже, всяческие проявления недовольства по поводу неканоничности положения Стиганда возникли уже после того, как он утратил политическое влияние; в любом случае до этого момента они ничуть ему не мешали.

Интересно, что совершенно аналогичная ситуация, в которой находился епископ Вульфви²²⁴, заменивший на кафедре Дорчестера нормандца Ульфа, никого не волновала. Возможно, дело здесь в том, что ни дорчестерская кафедра, ни сам Вульфви не играли заметной роли в церковной и светской политике; а возможно, «плюрализм» Стиганда служил дополнительным раздражающим фактором. Ульф, кстати, имел дурную репутацию; известно, что папа Лев IX готов был низложить его в 1050 году за симонию, и это обстоятельство во многом снимало вопросы по поводу каноничности рукоположения его преемника.

Косвенным результатом конфликта 1051―1052 годов явилось еще одно событие: хотя в Англии в то время о нем не знали, оно имело роковые последствия. Неудачливый архиепископ Роберт Жюмьежский, испугавшись за свою жизнь, бежал на континент, захватив с собой в качестве гарантов собственной безопасности сына и внука Годвине. Узнав о том, что король Эдуард сместил его и назначил на архиепископскую кафедру Стиганда, он отправился в Рим, чтобы пожаловаться папе на беззаконие и представить в возможно более черном свете своего преемника. Отчасти из-за его жалоб в последующее десятилетие папы, сменявшие друг друга на римской кафедре, один за другим отказывались признавать полномочия Стиганда, что нанесло ущерб репутации английской церкви²²⁵.

Но Роберт на этом не остановился. Весьма вероятно, что вскоре после возвращения из Рима он посетил Вильгельма, герцога Нормандии, и заявил ему, что король Эдуард назвал его своим наследником и передал ему сына и внука Годвине якобы как заложников, подтверждающих его права на трон. Подобная датировка лучше согласуется с имеющимися свидетельствами, чем версия о том, что Роберт подтвердил права Вильгельма как наследника в 1051 году²²⁶. Нормандские хронисты не приводят дат, но все они называют Роберта архиепископом; Вильгельм из Пуатье очевидным образом связывает появление Роберта с передачей заложников. В 1052 году, как мы видим, Роберт имел возможность сделать и то, и другое. Бывший архиепископ жил в Нормандии до самой смерти (умер он в какой-то момент между 9 января 1053 года и 1055 годом, причем скорее в 1055 году²²⁷), и не исключено, что он обсуждал с герцогом эту тему не один раз.

Мы никогда не узнаем, что именно Роберт Жюмьежский говорил Вильгельму в частных беседах по поводу его прав на английский трон. Глубоко разочарованный и преисполненный горечи, бывший архиепископ затаил жестокую обиду на Годвине, из-за которого он лишился своего положения, и на англосаксов, которые на захотели его поддержать. Если бы Годвине остался в изгнании, Роберт занимал бы Кентерберийскую кафедру и пользовался бы во всей полноте властью и уважением, которые дает этот пост. Возможно, он пытался добиться от герцога, чтобы тот помог ему вернуться в Кентербери, в обмен посулив ему английскую корону. Следует вспомнить, что именно архиепископы Кентерберийские проводили королевские коронации, и Роберт в разговорах с Вильгельмом мог ссылаться на этот факт. Если принять данную гипотезу, становится понятно, почему все нормандские хронисты утверждают, что король Эдуард назвал Вильгельма своим наследником и почему герцог Вильгельм сам, как кажется, безоговорочно в это верил. В то же время, поскольку в действительности король Эдуард не делал ничего подобного, исчезают все вопросы как по поводу беспрецедентности подобного шага, так и по поводу полного отсутствия всяких упоминаний о нем в английских источниках.

Можно, конечно, предположить, что в сентябре 1052 года Эдуард, испугавшись неприятностей, которыми угрожало ему возвращение Годвине, был готов схватиться за соломинку. Не исключено, что в подобной ситуации Роберт родил фантастическую идею попросить помощи у герцога Вильгельма, и король сгоряча пообещал ответную любезность, о чем в череде последовавших событий благополучно забыл. Роберт, однако, передал Вильгельму эти сказанные под влиянием минуты слова как официальное заявление. Такая версия все же представляется менее вероятной, чем предыдущая, и история о назначении Вильгельма наследником, скорее всего, была плодом фантазии Роберта.

Так или иначе, но Роберт Жюмьежский оставил Вильгельма в глубочайшем убеждении, что Эдуард избрал его своим наследником на английском троне и что заложники из семейства Годвине даны ему в подтверждение этого обещания. С поправкой на данное нами истолкование, история об «избрании», которую нормандцы затем использовали как аргумент для оправдания завоевания, правдива. Наша гипотеза объясняет и действия Вильгельма в 1064 году, и вторжение 1066 года, и постоянные указания в позднейших документах на то, что он наследовал власть как законный наследник короля Эдуарда.

Она также позволяет понять, почему современные событиям английские источники ни словом не упоминают ни о чем подобном. Очень маловероятно, что король Эдуард обещал Вильгельму трон, но герцог верил, что это так. Как кажется, предложенная нами реконструкция снимает главное противоречие между английскими и нормандскими источниками, и может считаться достоверной — насколько это вообще возможно. Данная гипотеза объясняет также, почему Вильгельм Жюмьежский, описывая события 1051—1052 годов, не упоминает о данном герцогу Вильгельму обещании; этот текст писался до того, как герцог сообщил знаменательную весть хоть кому-нибудь за пределами своего ближайшего окружения²²⁸. Хронист узнал ее только после визита Гарольда в Нормандию в 1064 году, когда герцог оповестил баронов о своем «избрании» наследником английской короны, и потому упоминает данный факт в контексте рассказа об этих событиях.

Но в 1052 году ничто еще не омрачало горизонта. Гроза, разразившаяся в Англии, миновала, и члены семейства Годвине, включая эрла Гарольда, направили все силы на то, чтобы прибрать к рукам прежние владения и укрепить власть в возвращенных им провинциях. Сколько времени потребовалось на восстановление прежних отношений и связей, сказать трудно. Эдуард, скорее всего, в душе досадовал на возвращение Годвине и изгнание некоторых близких друзей и соратников. Ему пришлось также забыть все мысли о втором браке и оставить при себе Эдит, смирившись с тем, что прямых наследников у него не будет. Еще одной занозой был Свейн, который в любой момент мог вернуться из паломничества и претендовать — безусловно, при поддержке отца — на статус эрла. Все эти проблемы предстояло как-то уладить, прежде чем английское королевство сможет вновь зажить мирно как единое целое под властью короля Эдуарда.

Однако не прошло и года, как политическая ситуация радикальным образом изменилась, и в результате этих перемен эрл Гарольд был вознесен к вершинам власти. Во-первых, в конце 1052 года пришла весть о том, что старший сын Годвине, неудачник Свейн, умер на обратном пути из Иерусалима. Это произошло 29 сентября неподалеку от Константинополя. В результате Гарольд стал наследником своего отца; кроме того, исчезло основное препятствие к установлению более теплых отношений с королем Эдуардом. Сам Годвине заболел вскоре после своего триумфального возвращения²²⁹; по-видимому, сказались тяготы военного похода, чрезмерные для человека, перевалившего за шестьдесят. Он, тем не менее, поправился, но весной 1053 года, в понедельник после Пасхи, во время королевского пира в Винчестере, на котором присутствовали также двое его сыновей — Гарольд и Тости, — старого эрла разбил паралич. Он умер тремя днями позже, 15 апреля, и был похоронен в Олд-Минстере, в Винчестере. Король Эдуард передал эрлу Гарольду Уэссекс, прежнюю провинцию Годвине, а эрлом Восточной Англии стал Эльфгар, сын Леофрика²³⁰, управлявший этими землями, пока Гарольд был в изгнании.

Теперь, наконец, королю Эдуарду не угрожали больше ни давление со стороны Годвине, ни возвращение Свейна. Два человека, чьи действия служили основными поводами для конфликтов между королем и семейством Годвине, умерли, и это открывало пути к окончательному примирению. Все зависело от того, какие отношения установятся между королем и эрлом Гарольдом, который стал одной из центральных фигур в королевстве. Лишь время могло показать, в каком направлении будут развиваться эти отношения и какие уроки извлек Гарольд из событий 1051―1052 годов. Но для того, чтобы понять дальнейший жизненный путь Гарольда, нам нужно рассмотреть, на чем зиждилась его власть в тот момент, с которого начинается его восхождение к королевскому трону.