@importknig
Перевод этой книги подготовлен сообществом "Книжный импорт".
Каждые несколько дней в нём выходят любительские переводы новых зарубежных книг в жанре non-fiction, которые скорее всего никогда не будут официально изданы в России.
Все переводы распространяются бесплатно и в ознакомительных целях среди подписчиков сообщества.
Подпишитесь на нас в Telegram: https://t.me/importknig
Майкл Кардо
«
Гарри Оппенгеймер:
бриллианты, золото и династия
»
Оглавление
Майкл Кардо «Гарри Оппенгеймер: бриллианты, золото и династия»
ВВЕДЕНИЕ. Размышления о наследии и династии
1908-1931 гг. и ранее
Семейные корни (ДО 1908 Г.)
Манифест Судьбы 1908-1927
Оксфорд: Дом 1927-1931
1931-1957
Бриллианты и пламя 1931-1939
Пустынная крыса 1939-1942
Золотой удар 1942-1949
1957-1989
Мантия председателя 1957-1964
Прогрессивный 1959-1973
Уголки королевства: De Beers, Charter и Minorco
Реформатор 1974-1989
1990-2000
Переговоры с радужной нацией 1990-1996
Окончательная расплата 1996-2000
ВВЕДЕНИЕ. Размышления о наследии и династии
Когда я начал работу над этой книгой, Гарри Оппенгеймер уже исчез из общественного сознания. Его не было в живых 17 лет, а в Южной Африке, стране, часто озабоченной прошлым, коллективная память исчезает удивительно легко. Однако вскоре имя стало возрождаться. В 2017 году лондонская фирма по связям с общественностью Bell Pottinger (уже давно ставшая агентством, которое выбирают клиенты с неоднозначным прошлым) была разоблачена как организатор кампании, призванной разжечь расовую напряженность в стране, пережившей апартеид. Проводимая в основном через социальные сети, она была построена вокруг "белого монопольного капитала" - термина, который вызывал в воображении призрак богатейших корпоративных династий Южной Африки: Оппенгеймеров и Рупертов. Злобное чудовище, порожденное веками расового капитализма, подпитываемое эксплуатацией черного труда, белый монопольный капитал имел в качестве своих архетипов магнатов ушедшей эпохи: Гарри Оппенгеймер, бывший коронованный глава золотой и алмазной империи, и Антон Руперт, основатель Rembrandt Group. Она жила и дышала их семейным наследием. Хотя Иоганн Руперт (наследник Антона Руперта) стоял на линии огня более непосредственно, чем Ники Оппенгеймер (сын Гарри Оппенгеймера), пушки расовой инвективы были направлены на них обоих. Пропагандистское наступление Bell Pottinger служило целям своих кукловодов: оно стремилось отвлечь внимание от проекта систематического грабежа, организованного африканским президентом-националистом Джейкобом Зумой и его соратниками по бизнесу. В свое время их разрушительное шествие по государственным институтам страны будет обозначено термином "захват государства". Но что меня поразило в ходе разворачивания этой гнусной саги, так это ее созвучие с политикой прошлого, когда националисты другого толка направили свой гнев на семью Оппенгеймеров.
Во время разоблачения компании Bell Pottinger, до ее стремительного падения в немилость, я читал хансарды того периода, когда Гарри Оппенгеймер был членом парламента от Кимберли. Он представлял Объединенную партию (ОП). Оппенгеймер пришел в политику в 1948 году, как раз когда африканерский национализм сметал сравнительно инклюзивный (хотя и безусловно белый) гражданский патриотизм, ассоциировавшийся с героем его детства Яном Смэтсом. Как и Смэтс, возглавлявший ЮП, Оппенгеймер был проникнут чувством верности Британскому содружеству. Однако на эпохальных выборах 1948 года Смэтс потерпел поражение, и УП вместе со своими империалистическими идеалами была низведена на скамьи оппозиции в парламенте. Именно там Оппенгеймер и находился с 1948 по 1957 год. При сменявших друг друга премьерах Д. Ф. Малане и Я. Г. Страйдоме (и доктринерском министре по делам коренного населения Х. Ф. Вервурде) Национальная партия приступила к реализации своего тоталитарного видения апартеида. Связь с Содружеством была ослаблена, а позже и вовсе прервана. Будучи наследником корпоративного королевства своего отца сэра Эрнеста Оппенгеймера, Гарри Оппенгеймер мог обладать экономической властью, но политически он был бессилен. Тем не менее для Национальной партии он представлял собой экзистенциальную угрозу для африканерства: он воплощал в себе все то, чего боялись и ненавидели ее лидеры. Правительственные лидеры нагнетали страх перед ролью и влиянием влиятельных англоязычных капиталистов. Для них Оппенгеймер олицетворял die geldmag (власть денег), зловещую конгломерацию крупного капитала, которая способна развратить народ и подорвать традиционные африканерские ценности - солидарность, благочестие и честность.¹ В пылу политической борьбы некоторые министры кабинета министров угрожали национализировать шахты Оппенгеймеров. В начале 1950-х годов Гарри Оппенгеймера стали изображать в африканерской националистической прессе как "Хоггенгеймера", как и его отца двумя десятилетиями ранее.² Эта антисемитская карикатура символизировала британско-еврейский империализм и хищнический финансовый капитал горнодобывающей промышленности. Оппенгеймеры перешли в англиканство, но травля евреев эхом прокатилась по Палате собрания. В этот момент фигура "Хоггенхаймера" - как и людоед белого монопольного капитала - выполняла центральную функцию националистической демонологии: она сплачивала африканерскую нацию против общего врага.
Я подумал об этой параллели, потому что она, как мне показалось, затрагивает вопросы репутации, наследия и памяти, а также исторического контекста, в котором оценивается жизнь общественных деятелей. Создавая эту биографию, я учитываю два фактора, которые препятствуют беспристрастному рассмотрению Оппенгеймера в стране его рождения. Самое главное, он был либеральным индивидуалистом (разумеется, консервативного толка) в стране, где дуга истории изгибается в сторону группового мышления и национализма. В Южной Африке существует множество националистических мифов. Представители новой правящей элиты, как и их предшественники, стремятся изучить летопись наших предков, освятить или очернить, прославить или очернить. Отчасти именно так и поступают националистические правители: они используют мифологию и символику, чтобы представить славную версию своего переосмысленного прошлого. Их герои обожествляются, а идеологические противники демонизируются, и триумфализм заменяет поиск истины - как бы ни была чревата эта концепция - в качестве цели исторических усилий. Человек с таким сложным наследием, как Оппенгеймер, либерал в стране, где доминируют националисты, слишком бездумно сводится к фантасмагории "Хоггенхаймера" и белого монопольного капитала.
У этого потенциально полярного восприятия есть и другая сторона - растущая ортодоксальность "презентизма", когда исторических героев поспешно оценивают по тому, соответствуют ли они современным нравам и ценностям. В некоторых отношениях Оппенгеймер был человеком, опередившим свое время, в других - неизбежным продуктом своей эпохи. Он смотрел на "ветер перемен", дувший в Африке в 1960-е годы, не как на бедствие, а как на явление, которое не может быть безусловно благоприятным. Оппенгеймер оплакивал "угасание" Содружества или, по крайней мере, того, что он считал его первоначальными идеалами. Так называлась его лекция памяти Смэтса в Кембриджском университете в 1967 году.³ Оппенгеймер не был звездным поклонником Сесила Джона Родса, основателя (в 1888 году) De Beers Consolidated Mines, но он считал себя и семейное предприятие Оппенгеймеров - династию золотодобытчиков и алмазников - наследниками "традиции Родса". Хотя Оппенгеймер был явным противником апартеида и финансировал Прогрессивную партию в течение десятилетий после ее создания в 1959 году ("Проги", отколовшиеся от ЮП, были либеральной оппозицией националистическому правительству), он поддерживал квалифицированную франшизу до 1978 года. В 1970-х и 1980-х годах он был эволюционным демократом, сторонником постепенности и реформ; однако его поддержка нерасовой демократии сопровождалась всевозможными оговорками относительно правления черного большинства. И хотя Оппенгеймер был просвещенным капиталистом, конечно, по меркам своих сверстников, на его шахтах условия над и под землей способствовали тому, что поколения чернокожих испытывали трудности. Если смотреть на это сквозь призму, то Оппенгеймер вряд ли пройдет мимо лозунгов движения за деколонизацию 21-го века, статуй, идеологически чистых воинов, которые хотят очистить прошлое от двусмысленности. Однако его наследие многогранно, и он не заслуживает ни злословия, ни агиографии.
Обладая утонченным эстетическим чувством, Оппенгеймер, возможно, счел бы грубым иконоборчество современных самозваных борцов за социальную справедливость, копающихся в прошлом в поисках мыслепреступлений. "Когда ты воспитан в пурпуре, - сказал он однажды британскому писателю Энтони Сэмпсону, - единственное, что стоит делать, - это быть кем-то вроде художника"⁴ При его неизменной любви к французской импрессионистской живописи и английской романтической поэзии, особенно к произведениям лорда Байрона и Перси Байша Шелли, нет сомнений, что Оппенгеймер воспринимал свои корпоративные завоевания как сублимированный артистизм. По словам Сэмпсона, он превратил бизнес в форму искусства и "стал в нем художником". В этом мире он был известен просто по своим инициалам - "HFO". Редкий пример наследника, унаследовавшего одновременно и творческий гений, и страсть к коммерции, HFO значительно расширил наследство, оставленное ему отцом. Корпоративное наследство было представлено в виде корпорации Anglo American, основанной Эрнестом Оппенгеймером в 1917 году, и ее родственной компании De Beers.
Но HFO был не просто изобретательным промышленником, чье богатство принесло ему мировое признание. Он занимал видное место в общественной жизни. Среди его многочисленных заслуг, помимо работы в парламенте, Оппенгеймер был канцлером Кейптаунского университета с 1967 по 1996 год. После восстания в Соуэто в 1976 году, ставшего поворотным пунктом в истории Южной Африки, он вместе с Антоном Рупертом основал Фонд Урбана. Став катализатором социально-экономического подъема чернокожих жителей поселков, фонд сыграл важнейшую роль в процессе реформ. Через Мемориальный фонд Эрнеста Оппенгеймера и Фонд председателя правления Anglo American и De Beers HFO институционализировал культуру филантропии. Многочисленные чернокожие бенефициары этой щедрости - по всему спектру искусства и культуры, образования и профессиональной подготовки - смогли получить доступ к возможностям, в которых государство апартеида считало необходимым им отказать. Нельсон Мандела, с которым у HFO завязалась дружба в 1990-х годах, похвалил магната за его усилия по развитию Южной Африки. Вклад Оппенгеймера в создание партнерства между большим бизнесом и новым демократическим правительством", - прославлял Мандела, - "никогда не может быть оценен слишком высоко".⁵ Тем не менее, наследие HFO остается спорным. Имя Оппенгеймера, который в течение четверти века властвовал над крупнейшим горнодобывающим предприятием Южной Африки во времена апартеида, запятнано ассоциацией с теми чертами расово-угнетательской системы, которые оставили после себя еще более едкий осадок. В первую очередь это система трудовых мигрантов. Она раскалывала семьи и разрушала социальную ткань. В этом смысле эпитафия архитектора, посвященная сэру Кристоферу Рену в соборе Святого Павла, - "Если вы хотите найти его памятник, оглянитесь вокруг" - неоднозначно перекликается с темой данного исследования.
Возможность написать биографию Оппенгеймера в сочетании с неограниченным доступом к личным бумагам семьи оказалась для меня захватывающей перспективой. Когда я впервые начал изучать эти фонды в библиотеке Брентхерста, они представляли собой неразграбленную сокровищницу. Я почувствовал себя одним из тех копателей, которые спустились в Кимберли в конце 1870-х годов или, возможно, в Витватерсранд десятилетием позже: вооружившись метафорической киркой и лопатой, я отправился в архив, как будто это было место алмазной лихорадки, Эльдорадо для исследователя. Научная привлекательность Оппенгеймера очевидна. История его жизни неотделима от гобелена развития Южной Африки в XX веке. Запутанные политические, экономические, социальные, культурные и коммерческие нити нации нашли отражение в личном лоскутном одеянии Оппенгеймера. Действительно, происхождение и рост компаний Anglo American и De Beers, двух самых крупных и успешных предприятий в истории южноафриканского капитализма, заслуживают отдельных монографий.⁶ Но моя цель здесь не в этом. Скорее, рассказывая историю долгой и разнообразной жизни Оппенгеймера, я стремился сосредоточиться на личности. Я пытался переплести общественное и частное, хронологическое и тематическое; когда речь шла о его корпоративном мастерстве, я подходил к нему (и смотрел на события, сделки и династию) с точки зрения биографа, а не историка бизнеса.
Несмотря на историческую значимость HFO, ранее он не был объектом всеобъемлющего жизнеописания. Существует двойная биография Оппенгеймера и его отца "Оппенгеймер и сын", опубликованная в 1973 году.⁷ В этой книге было найдено много полезного материала, но она не является продуктом критического исследования; кроме того, по своей природе она не смогла отразить значительную часть карьеры HFO. Оппенгеймер написал набросок собственных мемуаров после выхода на пенсию в середине 1980-х годов. Он набросал несколько глав, но рукопись не была закончена или опубликована. Он "отправлялся в исследовательское путешествие", - написал HFO в своем предисловии, и если окажется, что он выбрал "кружной путь", то он надеялся, что у него хватит "благоразумия" воздержаться от публикации.⁸ Проложенный им курс был более чем достаточно линейным: Оппенгеймер остро ощущал неумолимое движение времени вперед. Возможно, именно природная склонность к самоограничению, аналог определенной учтивости, удержала его от более широкого распространения. При жизни Оппенгеймер вежливо отмахивался от различных предложений потенциальных биографов. Лишь в 2017 году вышел отредактированный том, частично составленный из его речей и публичных заявлений, под названием "Человек из Африки"⁹ Хотя этот сборник посвящен исключительно политической мысли Оппенгеймера - его бизнес и личная жизнь выходят за его рамки, - в книге дается взвешенная оценка наследия Оппенгеймера. Он был "лидером, который вышел за пределы мира бизнеса благодаря стремлению понять общественное благо", - заключает редактор книги Калим Раджаб, закладывая основу для райдера: "Но с точки зрения его прогрессивных политико-экономических мыслей и действий его наследие более напряженное и не должно быть обелено".
Жизнь Оппенгеймера освещает историю политической экономики Южной Африки: он не только пережил взлет и падение апартеида, но и рождение - и реинкарнацию - страны. Через четыре дня после рождения Оппенгеймера в 1908 году начался конституционный съезд, который завершился в 1910 году созданием Южно-Африканского Союза, объединившего бывшие британские колонии и бурские республики в единое национальное государство, управляемое белым меньшинством. Его краеугольным камнем стала сегрегация и исключение чернокожих из гражданства. Более восьмидесяти лет спустя начался другой процесс конституционных переговоров. Он объединил старых антагонистов, белых и чернокожих, чтобы создать то, что архиепископ Десмонд Туту образно назвал "Радужной нацией". Основополагающие демократические выборы 1994 года и Конституция, принятая в 1996 году, стали ее детищем. Таким образом, в преклонном возрасте Оппенгеймер смог стать свидетелем перехода от расовой олигархии к нерасовой демократии.
Оппенгеймер сыграл спорную роль в этой метаморфозе. Для многих левых, стремящихся рационализировать неутешительные дивиденды демократии (даже ее упадок), Оппенгеймер и Мандела служат полезными козлами отпущения за нынешние неудачи страны. Символизируемые этими двумя фигурами, белая корпоративная элита и черная политическая элита, как утверждается, заключили фаустовскую сделку в ходе переговоров по урегулированию. Они сговорились сохранить экономические основы старого порядка в новой диспенсации. Как участники Брентхерстской группы, форума, созывавшегося в 1994-1996 годах, некоторые из них встречались в уединении в йоханнесбургском поместье Оппенгеймера. Там Манделу кооптировали: он продал революцию, а мандарины белого монопольного капитала откупились от новых правителей обещаниями богатства. Так были закреплены привилегии белого меньшинства и жестоко опорочены права чернокожего большинства. Эта версия прошлого случайно вошла в мифологию африканских националистов - или, по крайней мере, в тот фольклор, который окружает отсутствие так называемых радикальных экономических преобразований, о которых трубят самые ярые пропагандисты этого лозунга. Правда, как пытаются показать две последние главы этой биографии, несколько более скользкая.
Экономического пакта не было. Причины раскола "Радужной нации" гораздо сложнее, чем индивидуальное наследие Манделы или Оппенгеймера; не следует также легкомысленно возлагать их на дьявольские силы неолиберализма. Кроме того, если препарировать послужной список Оппенгеймера, нужна более длинная линза. На протяжении долгого времени его выступления против апартеида и за демократию действительно характеризовались двойственностью. Возможно, HFO и подвергался осуждению со стороны сменявших друг друга премьер-министров Национальной партии, но его корпоративная империя участвовала в тонком танце зависимости с правительством; в конце концов, она поддерживала экономику апартеида на плаву. В парламенте Оппенгеймер был яростным критиком Национальной партии. Но свои аргументы против ее расовой политики он старался излагать на языке homo economicus. Язык социальной справедливости не был его естественной формой выражения; он избегал обвинять националистов в нравственности и уклонялся от этических призывов к ним изменить свои пути. Вместо этого Оппенгеймер настаивал на том, что апартеид не имеет экономического смысла, он неосуществим. Индустриализация, заявлял Оппенгеймер, приведет к модернизации и демократии, и в конечном итоге барьеры, отделявшие черных от белых, будут разрушены. Это был зародыш "тезиса Оппенгеймера", разработанного контингентом интеллектуалов Anglo American, многие из которых были размещены в Фонде председателя. Они утверждали, что расовая дискриминация и свободное предпринимательство непримиримы: неспособность искоренить одно неизбежно приведет к уничтожению другого. И все же, как отмечали критики Оппенгеймера, компания Anglo American процветала за счет нечестивой троицы: системы труда мигрантов, которая обеспечивала шахты пополняемым резервом грубо недоплачиваемых и эксплуатируемых черных рабочих; пропускных законов, которые регулировали перемещение черных в города; и системы компаундов, которая загоняла черных горняков в однополые жилые помещения, где их условия зачастую были убогими и бесчеловечными. Anglo American извлекала выгоду из этого ужасного триумвирата, утверждали ее недоброжелатели, и если бы компания действительно хотела разрушить институциональный аппарат господства белой расы, она могла бы собрать необходимые силы.
Оппенгеймера насторожили инсинуации о сотрудничестве или соучастии, которые могли запятнать его наследие. Он считал, что его бизнес процветал вопреки, а не благодаря апартеиду, и что в целом он был движущей силой прогресса. Можно справедливо утверждать, что его компании создали миллионы рабочих мест, построили ценную инфраструктуру, оказали решающее давление на Национальную партию, чтобы та начала реформы, и обеспечили платформу для экономического роста в демократическую эпоху. Партия освобождения унаследовала самую развитую экономику на континенте, и группа компаний Оппенгеймера сыграла жизненно важную роль в ее развитии. Тем не менее, не обошлось и без грехов. Опасные условия труда, которые привели к распространению силикоза и силикотуберкулеза, лежат пятном на золотодобывающей промышленности. Это не было реальностью, которую HFO пытался полностью осознать или с которой он столкнулся лицом к лицу. Он нередко спускался на дно самых глубоких золотых шахт, но был не более чем случайным туристом. "Это довольно забавно, но я бы не хотел там работать", - легкомысленно заметил он однажды журналисту.¹¹ Оглядываясь на свою жизнь, Оппенгеймер с готовностью признал, что его корпорации следовало бы сделать гораздо больше и гораздо раньше, чтобы противостоять сегрегации на рабочем месте. Anglo American следовало настойчиво добиваться размещения большей части своих чернокожих горняков в помещениях, предназначенных для супружеских пар, - уступка, которую Вервурд, будучи министром по делам коренного населения, сделал неохотно, - тем самым нанеся удар по трудовым мигрантам. Но это были запоздалые признания, сделанные с оглядкой на прошлое. Для многих сожаления были пустым звуком: они видели последствия бездействия Англо, причем совершенно ясно, задолго до этого.
Что же тогда с корпоративной династией? Если 2017 год был примечателен обманами Bell Pottinger, то он выделялся и по другой причине: столетие корпорации Anglo American. Но к тому времени финансовый дом горнодобывающей промышленности превратился в тень себя прежнего. На мировой арене его затмили главные конкуренты: Glencore, Rio Tinto и BHP. Раджаб сетует, что "в поисках "разрушенной современной империи, которая могла бы соперничать с "Озимандиасом" Шелли", "не нужно смотреть дальше Anglo American".¹² Тони Блум, бывший председатель правления основанной семьей Premier Group (которую Anglo American поглотила в 1980-х годах), поддержал это мнение. По его мнению, заслуга в "могуществе и престиже Anglo принадлежит HFO", но "монументальное коммерческое наследие" Оппенгеймера было "растрачено его преемниками".¹³ Связи семьи с Anglo American plc, акции которой были размещены на Лондонской фондовой бирже в 1999 году, уже давно растерялись. Ни Ники Оппенгеймер, ни его сын Джонатан никогда не возглавляли и не возглавляют эту компанию. Тем временем в 2011 году Ники продал 40-процентную долю семьи в De Beers компании Anglo American за 5,1 миллиарда долларов, тем самым разорвав отношения, которые длились более восьмидесяти лет. По его словам, в то время это было "трудное решение", но оно было принято "в лучших интересах семьи".¹⁴ Алмазный рынок рухнул во время глобальной рецессии 2008-9 годов, и хотя он был на пути к восстановлению, семье показалось разумным переоценить свою инвестиционную стратегию.
Интересно, хотя и несколько праздное, предположение о том, как бы отнесся к этой траектории HFO. Династия Оппенгеймеров" (кстати, Гарри Оппенгеймер не стал бы приклеивать ярлык к своей семье, тем более не использовал бы его) часто изображалась так, будто она напоминает королевскую семью в Южной Африке. Как и его отца, HFO постоянно называли в прессе "королем бриллиантов", "королем золота" или "человеком с прикосновением Мидаса". В осенние годы в англо-американской прессе к нему относились с благоговением, как к своего рода конституционному монарху. Жена Оппенгеймера, Бриджет, уже в самом начале их брака приняла довольно царственную манеру поведения. На местном уровне эта фамилия приравнивается к Ротшильдам ("королям евреев") или Рокфеллерам ("американской королевской семье").¹⁵ Она заставляет вспомнить о финансовых и промышленных династиях Морганов, Фордов, Меллонов и Карнеги, о неразрывной печати имени, связанного с традицией филантропии, передаваемой из поколения в поколение. Однако, как это часто случается с богатыми династиями, существует закономерность: первое поколение делает деньги, второе - тратит их, а третье - выбрасывает на ветер. В романе Томаса Манна "Будденброки", повествующем о взлете и падении ганзейской купеческой династии, наблюдается постепенная утрата предпринимательской жилки и финансовых способностей: упадок становится заметен в третьем поколении и грозит стать фатальным в четвертом.¹⁶ В случае Ники Оппенгеймера ему удалось сохранить и монетизировать богатство семьи благодаря продуманной по времени (и цене) продаже своей доли в De Beers. Через новую глобальную инвестиционную компанию Oppenheimer Partners, основанную в Африке, Джонатан Оппенгеймер стремится создать долгосрочный портфель предприятий, верных философии его прадеда. Как любил говорить Эрнест Оппенгеймер, цель бизнеса - получать прибыль, но получать ее таким образом, чтобы вносить "реальный и постоянный вклад в благосостояние людей" и развитие сообществ.¹⁷
Династии динамичны. Экономический историк Дэвид Ландес в своем увлекательном исследовании о великих семейных предприятиях мира отмечает, что истории о деньгах, власти и родстве неизбежно влекут за собой "драмы и страсти", особенно с течением поколений: "с ростом богатства растут и возможности для разногласий".¹⁸ В 1935 году Эрнест Оппенгеймер основал компанию E Oppenheimer and Son как холдинговую компанию для семейных инвестиций. Когда я проводил исследование для этой книги, фирма была распущена. По сути, она раздвоилась. Компания Oppenheimer Generations (Opp-Gen) теперь представляет интересы Ники и Джонатана Оппенгеймеров, а сестра Ники, Мэри, и ее дочери, Виктория Фройденгейм, Ребекка Оппенгеймер, Джессика Джелл и Рейчел Слэк, решили решать свои проблемы через компанию Mary Oppenheimer and Daughters (MODO). В некотором роде это событие позволило женщинам в семье самостоятельно напрягать свои финансовые мускулы: исторически компания "Оппенгеймер и сын", как и вся англо-американская группа, была патриархальным институтом. В период работы HFO мысль о том, что женщина Оппенгеймер может сделать карьеру в семейном бизнесе (или взять на себя инициативу в принятии решений об инвестициях), показалась бы ему необычной, отступлением от гендерных норм. Сегодня, как совместно, так и независимо друг от друга, Opp-Gen и MODO сохраняют приверженность филантропии. Когда в 2020 году мир охватила пандемия "Ковид-19", каждая из сторон семьи пожертвовала 1 миллиард рандов в частные фонды для смягчения социально-экономических последствий заболевания для Южной Африки. Мемориальный фонд Оппенгеймера (переименованный), председателем которого в настоящее время является Джонатан, а попечителем - Ребекка, продолжает выделять значительные гранты общественным организациям и учреждениям, в основном в сфере образования. Но характер династии ощутимо изменился.
Эрнест Оппенгеймер был основателем династии. Как рисковый предприниматель, он был тесно связан с экономическим развитием южной Африки. Этот факт отражен в названии весомой биографии капиталистического колосса, написанной сэром Теодором Грегори.¹⁹ Приняв мантию председателя правления после смерти своего отца в 1957 году, Э. Ф. Оппенгеймер стал консолидатором и экспандером. Более консервативный и мозговитый по натуре, он, тем не менее, опирался на завещание и добавил многочисленные протектораты к "империи Оппенгеймера".²⁰ HFO делал это двумя способами. С начала 1960-х годов он диверсифицировал деятельность Anglo American в области вторичной промышленности, о чем свидетельствовало создание Highveld Steel and Vanadium Corporation. На национальном уровне деятельность Anglo в конечном итоге охватывала все сферы производства, строительства, недвижимости и финансов. Отчасти благодаря логике валютного контроля, который заставлял Anglo реинвестировать средства внутри страны, корпорация превратилась в промышленный конгломерат: со временем она полностью доминировала в экономике Южной Африки. Почти одновременно с этим ХФО начал кампанию международной экспансии. К тому времени, когда в конце 1982 года он отказался от председательства в Anglo American (а в конце 1984 года - в De Beers), большая группа - византийское чудовище с многочисленными придатками - превратилась в транснациональный горнодобывающий концерн с интересами во множестве минералов и металлов - от золота и алмазов, платины и урана до никеля и нефти. Группа могла похвастаться своими филиалами в Африке, Северной Америке, Южной Америке, Европе, Азии и Австралазии. Это была империя стоимостью 15 миллиардов долларов, над которой никогда не заходило солнце. Minorco, флагманская международная инвестиционная компания группы (первоначально зарегистрированная на Бермудских островах, а затем в Люксембурге), была главным акционером Phibro-Salomon, ведущего американского инвестиционного банка и сырьевого трейдера. Фактически к 1981 году Minorco стала крупнейшим иностранным инвестором в США.
HFO считал своим предназначением - более того, долгом - поддерживать и укреплять то, что создал его отец. Необычайно близкие отношения между ними - их связывало нечто сродни телепатической связи - являются ключом к пониманию характера, мировоззрения и самооценки HFO. Понятие "разрыв поколений" не приходило мне в голову", - писал HFO о своем отце в набросках к мемуарам. Мне казалось, что я не должен выбирать карьеру, а просто исполнять свой долг в поместье, в которое Богу было угодно призвать меня".²¹ В различных обличьях наследника, ученика, магната, монарха - четверостишие этой книги - HFO часто казалось, что он движется по жизни, ориентируясь на Северную звезду отцовских предписаний. Однако, выйдя из тени отца, он стал самостоятельным человеком; превратности личной и профессиональной судьбы неизбежно формировали его. Когда я пишу эту книгу, у меня в ушах звенит изречение Вирджинии Вульф: хорошая биография, по ее мнению, должна быть записью того, что меняется, а не только того, что происходит. В этой книге я постарался задокументировать как перемены, так и события. К концу жизни Гарри Оппенгеймера его представления о судьбе и семье изменились. В семейных делах Г. Ф. Оппенгеймер верил в силу традиций. Но он пришел к важному осознанию. Он обнаружил, что именно благодаря изменениям, а не соответствию или простой преемственности, искусство может надежнее всего пережить художника.
1908-1931 гг. и ранее
Семейные корни (ДО 1908 Г.)
Кровь и железо, и евреи Франкфурта
За стенами скромной табачной лавки Эдуарда Оппенгеймера во Фридберге, к северу от Франкфурта, бушевали волны националистического пыла. Отто фон Бисмарк, вулканический министр-президент Пруссии, решил сокрушить своих либеральных противников внутри страны и победить своих европейских соперников за рубежом. Целью Бисмарка было превратить разрозненные государства Германии в единую нацию под гегемонией Пруссии - кровью и железом, если потребуется. Германский рейх был создан с помощью оружия и хитрости. Устроив войны с тремя державами, стоявшими на пути к объединению, - Данией, Австрией и Францией - и поочередно разгромив их, Пруссия вышла победительницей, а ее король Вильгельм I был провозглашен новым германским императором в Версальском дворце. Бисмарк должен был стать его канцлером. Так в 1871 году родилась Германская империя. Империя Оппенгеймера, напротив, - сказочный корпоративный гигант XX века, колосс, усыпанный бриллиантами и золотом, - была тогда всего лишь пятнышком пепла на карте Большого Гессена.
Когда "железный канцлер" сваривал Германию воедино, как какой-нибудь завзятый металлург, вотчина Оппенгеймеров ограничивалась одиноким магазином во Фридберге. Они торговали сигарами, а не минералами или металлами. Эдуард Оппенгеймер и его жена Нанетта (или "Нэнни", урожденная Хиршхорн) были обвенчаны раввином в Буцбахе 11 декабря 1862 года. В 1871 году они были родителями четырех сыновей: Бернарда (р. 1866), Густава (р. 1867), Эмиля (р. 1869) и Луи (р. 1870). Эрнст, позже переименованный в Эрнеста, появился на свет десятью годами позже, 22 мая 1880 года, после плодовитого интермедиата с дочерью. Его старшие сестры, Лина, Франциска и Иоганна, родились между 1872 и 1878 годами. Еще один сын, Отто, последовал за Эрнестом два года спустя, а десятый и последний ребенок, Ойген (р. 1884), умер рано, в возрасте пяти лет. Эрнест занял свое место в семье постепенно процветающих немецко-еврейских торговцев. Его отец, дед по отцовской линии и прадед по отцовской линии были владельцами недвижимости, родившимися в Райхенбахе, где Оппенгеймеры занимались своим ремеслом с конца XVIII века.¹
Дед Эрнеста Натан Баер Оппенгеймер, торговец сигарами, стал инициатором переезда во Франкфурт в 1850-х годах. Он надеялся, что свободный имперский город предложит лучшие перспективы для его товаров. Однако всего шестью десятилетиями ранее во Франкфурте царила антиеврейская враждебность. На одной из городских стен официально висело древнее и непристойное антисемитское изображение Judensau ("Еврейская свиноматка"). На нем была изображена группа евреев, унижающих себя с помощью свирепой свиноматки, в том числе раввин, лижущий экскременты свиньи. В 1795 году путешественник, посетивший еврейский квартал, Юденгассе (Еврейский переулок), заметил, что большинство франкфуртских евреев имели "смертельно бледный вид".² Несмотря на то что Юденгассе Франкфурта был "мрачным, влажным и грязным", он породил процветающее племя учителей, врачей, торговцев и финансистов, таких как Майер Амшель Ротшильд (р. 1744),³ который основал банковскую династию Ротшильдов.
В XIX веке евреи смазывали маслом колеса финансовых институтов Германии. Они стимулировали ее экономическое развитие и способствовали повороту к промышленности. По словам историка Фрица Штерна, пожалуй, никогда еще в Европе меньшинство не "поднималось так быстро и не достигало таких высот, как немецкие евреи в XIX веке".⁴ В этом меньшинстве имя Оппенгеймера ассоциировалось с деньгами и политическим влиянием. Несколько Оппенгеймеров стали дипломатами. Карл (впоследствии сэр Чарльз) Оппенгеймер, уроженец Франкфурта, эмигрировавший в Англию в 1852 году в возрасте 16 лет, начинал в лондонском Сити как торговец и закончил свою карьеру посвященным в рыцари британским генеральным консулом во Франкфурте.⁵ Эти Оппенгеймеры могли занимать более высокие и пышные ветви большого семейного дерева, но Эдуард - непритязательный продавец сигар с предвидением и стремлениями в отношении своего большого выводка иждивенцев - использовал любые связи, какие только мог, для блага своих детей. Это казалось все более необходимым. Хотя представители небольшой немецко-еврейской элиты сыграли значительную роль в создании нового национального государства - в период с 1864 по 1871 год они фактически покрыли расходы на объединительные войны Германии, - триумфальный пангерманский национализм, поддерживавший его, был этноцентричным и исключающим.
Немецкие корни Оппенгеймеров глубоки и обширны; действительно, еврейская община города Оппенгейм, откуда происходит фамилия, была впервые зарегистрирована в налоговом реестре города в 1241 году. И все же после 1870 года, когда атавистические, шовинистические настроения взяли верх, само присутствие евреев в немецком государстве стало вызывать негодование и презрение. Это был иной вид национализма, нежели его более либеральный предшественник, сформировавшийся под влиянием революций 1848 года. Теперь интеллектуалы-фёлькишисты представляли еврея как коварного разрушителя традиционных германских ценностей, "главного развратителя немецкой души".⁶ Прозорливый Эдуард Оппенгеймер предупредил своих шестерых сыновей, что Германия больше не является "страной для жизни евреев".⁷ Они должны уехать, как только получат достаточное образование, наставлял он их, и искать свою судьбу вдали от Фридберга. Англия представлялась наиболее безопасным местом. В отличие от большинства стран континентальной Европы, в Великобритании XIX века антисемитизм не смог прочно закрепиться в политической жизни.⁸ Первым Фридберг покинул Бернард, старший сын, молодой человек с властным характером. Он отправился в Лондон по разрешению на выезд, выданному Чарльзом Оппенгеймером. По какой-то причуде судьбы его путь был проложен к открытию алмазов за тысячи миль на южной оконечности Африки. Этот подвиг положил начало промышленной революции в Южной Африке, изменил ее политический ландшафт и кардинально изменил судьбы сыновей Эдуарда Оппенгеймера.
Открытие алмазов в Кимберли
В 1867 году мальчик по имени Эразмус Джейкобс, сын безбедного бурского фермера, нашел алмаз на ферме своего отца недалеко от поселения Хоуптаун на Оранжевой реке. Последовали новые находки.⁹ Началась безумная погоня за богатством. К 1870 году по берегам реки Ваал, от ее впадения в Оранжевую реку до Клипдрифта (позднее Баркли-Уэст) на севере, собралось более десяти тысяч копателей со всего мира. Они занимались разработкой аллювиальных месторождений. Но их ждало еще более великое открытие. В отличие от Индии или Бразилии, алмазы на юге Африки не ограничивались руслами рек. Вскоре стало ясно, что глубоко под поверхностью земли, в твердой породе, называемой голубой землей, находятся алмазные месторождения совершенно иного порядка, чем те, о которых смели мечтать спекулянты. С начала 1870-х годов были найдены трубки с кристаллизованным углеродом, содержащие огромное количество драгоценных камней. В 1871 году на ферме Vooruitzicht, принадлежащей Дидерику и Йоханнесу де Бир, были открыты копальни. В районе, который стал известен как Кимберли, быстро образовались два рудника: Старый Руш (позже De Beers) и Новый Руш (позже Kimberley) в Колесберг-Копье, который располагался на вершине древней трубки из алмазоносной лавы. Небольшое копьё (холм) обрушилось в "Большую дыру" Кимберли, одну из самых глубоких рукотворных полостей в мире. К концу 1871 года были открыты и разрабатывались пять рудников: Бультфонтейн, Дутойтспан, шахта Де Бирс, шахта Кимберли и, в ста милях от нее, Ягерсфонтейн.
Проблема для копателей заключалась в том, как достать алмазы, зарытые глубоко под землей. Для их добычи требовалась сложная техника - физическая, административная и финансовая. В Британии имперские мандарины не могли не обратить на это внимания. В 1871 году они провозгласили Западный Грикваленд (Griqualand West), в состав которого входили копальни в Кимберли, колонией короны, а девять лет спустя присоединили его к Капской колонии. Тем временем пехотинцы империи пытались заявить о своих претензиях. Самым выдающимся среди них был долговязый 18-летний сын английского викария, подросток, обладавший дальновидностью и решительностью. Он болтал пронзительным фальцетом и носился по алмазным полям. Его звали Сесил Джон Родс. Родс купил участок на руднике De Beers и стал одним из самых грозных предпринимателей в Кимберли, соперничая за первенство с Барни Барнато (Barney Barnato), грубым и готовым к работе сыном еврейского лоточника из лондонского Ист-Энда. Родс скупал участки более мелких горнодобывающих компаний. Ему удалось получить финансирование от банковской семьи Ротшильдов. Родс был силой природы, постоянно претерпевающей метаморфозы. Он был шахтером, превратившимся в предпринимателя. Он был успешным капиталистом, превратившимся в амальгаматора. Будучи членом Капского парламента и премьер-министром Капской колонии, Родс стал политическим светилом, "способным вызывать огромные излияния как симпатии, так и ярости".¹⁰ Все эти характеристики со временем будут применены к Эрнесту Оппенгеймеру и созданной им династии. Им предстояло стать своего рода доминионом, сознательно сформированным в "родосской традиции". Однако Родос не сыграл непосредственной роли в судьбе Эрнеста Оппенгеймера. Именно Антон Дункельсбулер - родственник сыновей Эдуарда Оппенгеймера через его жену - развернул для братьев Оппенгеймер драгоценный ковер, который тянулся из Фридберга через Лондон в Кимберли и обратно в Англию. Фирма Дункельсбулера стала "убежищем и мастерской" для Оппенгеймеров, спасавшихся от европейского антисемитизма.¹¹
Антон Дункельсбюлер и ковер с драгоценными камнями
Антон Дюнкельсбюлер родился в Фюрте в Баварии 24 декабря 1844 года. Он поселился в Англии в июле 1866 года и стал натурализованным британским подданным в конце 1871 года. Человек с утонченными чувствами, он стремился сбросить оковы гетто и как можно быстрее превратиться в англичанина, не в последнюю очередь отказавшись от умляутов в своей немецкой фамилии. "В уединении своих домов они могли соблюдать традиционные еврейские обычаи, - писал биограф Эрнеста Оппенгеймера о Дункельсбулере, - но в повседневной коммерческой жизни их стремлением было англизироваться и стать "англичанами еврейского происхождения", как Ротшильды, Монтагусы и Сэмюэлы". Бернард, Густав, Луи, Эрнест и Отто задолго до того, как они вышли из подросткового возраста, покинули Фридберг, чтобы подняться по лестнице финансовой и социальной респектабельности в Лондоне. Кимберли был перевалочным пунктом на этом пути. Только Эрнесту предстояло навсегда обосноваться в центре алмазодобычи и вновь стать человеком Африки и Британской империи. Дункельсбюлер отправился в Кимберли в 1872 году в качестве скупщика алмазов и представителя торгового дома "Мозенталь и компания". Дэвид Харрис, двоюродный брат Барни Барнато и сам знаменитый торговец алмазами, называл Дункельсбулера самым крупным и щедрым покупателем на месторождениях. За четыре года, проведенных в Кимберли, Дункельсбулер совершил сделки на сумму более 1 миллиона фунтов стерлингов от имени "Мосенталс". Он также позаботился о том, чтобы накопить свой собственный запас камней. Вернувшись в Лондон, Данкельсбулер открыл магазин по продаже бриллиантов в Хаттон-Гарден, 97. Он также открыл филиал в Кимберли, откуда местный покупатель регулярно присылал ему бриллианты.
Бернард был первым Оппенгеймером, присоединившимся к лондонскому офису компании A Dunkelsbuhler and Company. Уже приближаясь к среднему возрасту и набирая солидный вес, миниатюрный основатель компании за глаза назывался "Старый Дункельс". После короткой стажировки у Старого Данкельса Бернарда отправили в Кимберли в возрасте 13 лет.¹³ Луи пошел по стопам Бернарда, когда ему исполнилось 16. Два двоюродных брата из Фридберга, Густав Имрот (Gustav Imroth) и Фридрих Хиршхорн (Friedrich 'Fritz' Hirschhorn) - они заняли высокие посты в алмазных брокерских компаниях Barnato Brothers и Wernher, Beit and Company соответственно - уже обосновались в Кимберли. Они обеспечивали готовую социальную сеть для своих родственников. Луис прибыл в Кимберли как раз в тот момент, когда Родс находился в разгаре мощной битвы с Барнато за контроль над алмазной торговлей. При поддержке Альфреда Бейта (Alfred Beit) - застенчивого, ненавязчивого, тщательно англизированного (и обращенного в другую веру) немецкого еврея - Родс быстро одержал верх. В 1888 году он заключил сделку с Барнато, которая привела к созданию De Beers Consolidated Mines Limited. Вскоре в руках Родса оказалось более 95 процентов мировой добычи алмазов. Следующим его шагом стала перестройка шкалы спроса и предложения, чтобы не допустить затопления рынка. Родс хотел доминировать в производстве и монополизировать сбыт. В 1890 году он создал Алмазный синдикат, который был фактически единым каналом поступления алмазов на рынок.¹⁴ В него входили десять фирм, каждая из которых подписывала соглашение о покупке фиксированной квоты алмазов. Dunkelsbuhlers занимала четвертое место по размеру квоты после Wernher, Beit and Company, Barnato Brothers и Mosenthals с долей в десять процентов. Именно Бернард Оппенгеймер поставил свою подпись под договором от имени Dunkelsbuhlers.
Золотая лихорадка в Витватерсранде и появление "рантье
Многие из авантюристов, невероятно разбогатевших в Кимберли, - англизированные немецкие евреи, такие как Альфред Бейт, Антон Дункельсбулер и Джордж Альбу; литовские евреи, такие как Сэмюэл "Сэмми" Маркс; британские евреи, такие как Барнато, племянник Барнато Соломон "Солли" Джоэл и Лайонел Филлипс - после обнаружения золота в 1886 году распространили свою сферу деятельности на Витватерсранд. Они перенесли часть своей физической и финансовой инфраструктуры в Йоханнесбург, чтобы эксплуатировать богатые месторождения. Владение отдельными рудниками было централизовано среди нескольких холдинговых компаний. Учитывая фиксированную цену на золото и спекулятивный характер инвестиций в горнодобывающую промышленность, концентрация собственности означала более эффективное использование технических и административных ресурсов. В результате богатство и власть оказались в руках небольшой элиты, укрепленной системой взаимосвязанного директорства. Некоторые из этих золотых баронов поселились в особняках Парктауна на хребте, возвышающемся над Йоханнесбургом. Они стали "рэндлордами", богатыми и культурными представителями англо-южноафриканского истеблишмента.¹⁵ Другие смотрели на город золота так же, как на город алмазов. Это был временный порт захода на пути их самообогащения в метрополию. Вернувшись в Англию, они продолжали приобретать особняки на Парк-Лейн, скаковых лошадей и загородные дома. Дункельсбулер был странником на прибыльной периферии Британской империи. После открытия Рэнда он приобрел значительные золотые запасы в сотрудничестве с компанией Goerz and Company (позднее - Union Corporation), связанной с Consolidated Mines Selection Company Limited и Transvaal Coal Trust Company Limited (позднее - Rand Selection Corporation Limited). Дункельсбулер отправил Бернарда Оппенгеймера присматривать за его начинающими золотодобывающими предприятиями на Рэнде. Луис взял на себя обязанности Бернарда в офисе в Кимберли и оставался там в течение нескольких лет, а затем вернулся в Лондон, чтобы управлять делами в новой, более крупной штаб-квартире Dunkelsbuhlers на Холборн-Серкус. В конце концов Бернард покинул Dunkelsbuhlers, чтобы объединить усилия с Сэмми Марксом. В конце концов он вернулся в Англию, но еще долго оставался в Кимберли, чтобы служить в добровольческом полку Кимберли, когда город был осажден во время англо-бурской войны. Так получилось, что когда в 1896 году Эрнест проходил обряд перехода из Фридберга в Лондон, он попал под крыло Луи, а не Бернарда. Это была судьбоносная пара. Луи стал братом, с которым Эрнест поддерживал самые близкие отношения и которому, как он утверждал в более поздние годы, "он был обязан всем в своей жизни".¹⁶
Ученичество Эрнеста Оппенгеймера
Эрнест был приземист и мощно сложен, с темными, глубоко посаженными, живыми глазами. В отличие от более эффектного Луи, молодой Эрнест был динамо-машиной. Он добрался до Лондона в свой 16-й день рождения и начал свою стажировку в Dunkelsbuhlers в качестве "офисной собачки", готовя чай и обеспечивая начальство канцелярскими принадлежностями.¹⁷ Со временем, вместе с другим молодым рекрутом - парижанином Этьеном Фаллеком - Эрнест начал сортировать бриллианты. Он считал кристаллы предметами красоты. Они стали основой его карьеры. Когда человек действительно понимает что-то в бриллиантах, - позже заявит Эрнест, - он становится торговцем бриллиантами, а не оценщиком". С того момента, как он вошел в дверь Old Dunkels, Эрнест Оппенгеймер посвятил себя тому, чтобы стать самым выдающимся торговцем бриллиантами в мире. Его амбиции были непомерны. Луи передавал Эрнесту всю корреспонденцию от представителя Dunkelsbuhlers в Кимберли Леона Саутро, которую тот поглощал. Эрнест накапливал все возможные знания. Он собрал все статистические данные о добыче, выходе и возврате рудников в свой личный реестр. Хотя его образование было ограниченным, Эрнест быстро учился. В его выпускном школьном отчете, выданном за две недели до его прибытия в Лондон, результаты по английскому, французскому, географии, химии и минералогии были отмечены как "отличные", а по алгебре и геометрии - как "отличные".¹⁹
Луи выступал в роли своеобразного наставника Эрнеста. Хотя по взглядам и поведению Луи был более пассивным, чем его волевой и крепкий младший брат, он помог Эрнесту сориентироваться в культуре и обычаях принятой ими родины. Под его руководством Эрнест стал натурализованным британским подданным, и 25 ноября 1901 года Эрнест принес присягу.²⁰ Интеллектуально развитый, но эмоционально хрупкий, Луи был нежной душой; он разделял врожденную сдержанность Эрнеста, но ему не хватало решительного темперамента его брата. Тем не менее их связывала интимная связь. Они снимали совместное жилье, сначала в Белсайз-парке, а затем в Вест-Хэмпстеде, и начали создавать густую сеть социальных и коммерческих связей. На рубеже веков все братья, кроме одного, Эмиля, были сосредоточены в районе Квадратной мили и занимались торговлей бриллиантами. Фотография квинтета, сделанная в загородном доме Антона Дункельсбулера в Мейденхеде около 1902 года, свидетельствует о "растущей роскоши племени Оппенгеймеров".²¹ Бернард устремляет свой взгляд на фотографа с видом самодовольства. К тому времени он уже был известным и состоявшимся торговцем бриллиантами. Бернард также был устроен в личной жизни: в 1890 году он женился на Лене Штраус, и в 1892 году она родила ему сына Михаэля. На фотографии Михаэль сладко смотрит в объектив камеры. Усатый Густав выглядит рассеянным и немного не в своей тарелке. Он не имел большого успеха в бизнесе: По легенде Оппенгеймеров, Густав "проваливал все, к чему прикасался".²² Отто, самый младший, подавал надежды. Он был энергичен, хотя ему и не хватало сообразительности Луи и Эрнеста. На картине Отто сидит в шезлонге с беспечным выражением лица. Луи томно смотрит в объектив, а Эрнест, при всей своей солидности, смотрит с нескрываемым недоумением. На коленях у него лежит раскрытая книга. Возможно, его чтение было прервано. Во всяком случае, Эрнест выглядит как-то неловко. Возможно, он чувствовал необходимость доказать свою состоятельность в суматохе алмазных месторождений. Такая возможность вот-вот должна была представиться.
Луи Оппенгеймер решил, что пришло время заменить Леона Соутро, самовлюбленного француза, который с благодушным пренебрежением наблюдал за офисом Dunkelsbuhlers в Кимберли. Соутро уделял больше внимания увеличению собственного количества акций De Beers, чем делам Dunkelsbuhlers. Эрнест должен был сменить Саутро на трехлетнем контракте с годовым окладом в 500 фунтов стерлингов и обещанием длительного отпуска в Англии перед продлением контракта. Он прибыл в Кимберли в ноябре 1902 года. Бурный город" застраивался, но в нем сохранялась прежняя неистовая атмосфера.²³ Родс умер за восемь месяцев до этого, 26 марта, и Эрнест не успел встретиться с человеком, о котором так много слышал и которого так почитал. Однако наследие Родса оставляло желать лучшего. Страна, тем временем, полностью изменилась. Англо-бурская война, вспыхнувшая в 1899 году и столкнувшая буров с британцами в кровавом поединке за обладание алмазами и золотом, завершилась 31 мая 1902 года подписанием Вереенигингского договора. Бывшие бурские республики Трансвааль и Оранжевое свободное государство больше не находились под британским военным управлением; теперь они были колониями британской короны с обещанием в конечном итоге получить самоуправление. Британия гарантировала сумму в 3 миллиона фунтов стерлингов для погашения военных долгов республик, что было частью политики послевоенного восстановления, проводимой лордом Милнером (британским верховным комиссаром и губернатором вышеупомянутых колоний Короны), которая возложила новое финансовое бремя на горнодобывающую промышленность. Вместе со своей административной командой из молодых выпускников Оксфордского университета (презрительно прозванных "детским садом Милнера") Милнер приступил к созданию основ южноафриканского государства, призванного удовлетворить требования британского империализма.²⁴ Это было государство, развитие которого - экономическое и политическое - Эрнест Оппенгеймер и его потомки должны были определять в решающей степени.
Эрнест приехал в Кимберли с 50 фунтами в кармане и поселился в доме своего кузена Фрица Хиршхорна, общительного холостяка, который много лет назад принимал Бернарда и Луиса в шахтерском городке. Это был грандиозный дом под названием "Гранж", построенный для Родса в 1898 году и расположенный по адресу Лодж-роуд, 13. К этому моменту Хиршхорн стал королем алмазов в Кимберли. Как представитель компании Wernher, Beit and Company, он был ключевой фигурой в Алмазном синдикате, а в совете директоров De Beers он был заместителем Альфреда Бейта. Родс считал его непревзойденным авторитетом в области драгоценных камней. Хиршхорн дал Эрнесту бесценные знания о торговле алмазами. Он также обеспечил ему вход в высшие эшелоны общества Кимберли и привил ему интерес к гражданским делам. Хиршхорн был любезным хозяином и bon viveur. За его обеденным столом Эрнест познакомился со всеми ведущими деятелями компании De Beers. Дэвид Харрис, директор De Beers и, после очевидного самоубийства Барнато в 1897 году, занимавший место Кимберли в Капском парламенте, был частым гостем. Еще одним гостем был Соломон "Солли" Джоэл, горючий и чрезвычайно занятой племянник Барнато - среди его многочисленных увлечений были скачки, яхтинг и театр Друри-Лейн. Джоэл унаследовал финансовую, минеральную и имущественную империю своего дяди и был крупнейшим акционером De Beers. Эрнест относился к нему с благоговением. Через Хиршхорна Эрнест также познакомился с людьми из De Beers, более тесно связанными с повседневной деятельностью компании, например с инженером-консультантом Гарднером Уильямсом. Однако самое большое впечатление произвел большой друг Родса, импульсивный и печально известный Леандер Старр Джеймсон (еще один директор De Beers). Джеймсон был человеком, чья неукротимая неугомонность - черта "почти патологического масштаба" - подтолкнула его возглавить неудачный рейд против республиканского правительства Трансвааля Пауля Крюгера в конце 1895 года.²⁵ Это способствовало возникновению англо-бурской войны. Джеймсон дал Эрнесту полезный совет по поводу карьеры: "Если вы хотите стать кем-то в этом городе, оставьте сортировку алмазов другим"²⁶.
Эрнест принял совет Джеймсона близко к сердцу. В строгом зале заседаний совета директоров De Beers с длинным столом и кожаными креслами с круглыми спинками он присутствовал на совещаниях директоров по приглашению Хиршхорна. С портрета Родса Эрнест помогал вести протоколы. Он много работал и искал новые возможности для Dunkelsbuhler. Он отправился в Эландсфонтейн на Хайвелде, чтобы осмотреть рудник "Премьер", где Томас Куллинан обнаружил огромную алмазную трубку - предположительно в шесть раз больше, чем все, что было в Кимберли. Это было важнейшее открытие, которое в конечном итоге позволило обнаружить легендарный алмаз "Куллинан", самый крупный из когда-либо найденных алмазов. Полагаясь на интуицию Эрнеста, Дункельсбюлер купил значительную долю в новом предприятии. Другие члены Алмазного синдиката поначалу недооценили его значение. Все более самодовольные директора De Beers были застигнуты врасплох. Сделка с Данкельсбулером закрепила за Эрнестом репутацию проницательного спекулянта. Кроме того, она закрепила его растущее желание пустить корни на юге Африки. Это место, как ему казалось, таило в себе массу возможностей. Во-первых, как компания, De Beers стала неповоротливой. Она созрела для капитального ремонта. С другой стороны, золотые прииски, в которых Дункельсбулеру, благодаря его контрольному пакету акций Consolidated Mines Selection, принадлежала значительная доля, сверкали перспективами. Но, во-первых, Эрнесту предстоял длительный отпуск. Его первоначальный контракт истек. В конце 1905 года он отплыл в Англию. Эрнест с нетерпением ждал возможности возобновить старые дружеские связи и возобновить свои отношения в Лондоне. Он также собирался навестить своих родителей во Фридберге. Однако на задворках его сознания сидела грызущая тревога. Если ему суждено вернуться в Кимберли, то предпочтительнее было бы сделать это не холостяком, а женатым человеком, основателем собственной династии.
Портрет Эммы Гольдман, бабушки Гарри Оппенгеймера по материнской линии, 1891 год. (Предоставлено Ники Оппенгеймер)
Начало династии Оппенгеймеров
В предыдущем году Луис Оппенгеймер женился на Карлоте (Шарлотте или Лотти) Поллак. Поллаки были обеспеченной, городской семьей англизированных австро-немецких евреев. Отец Шарлотты, Джозеф - проницательный и практичный венский биржевой маклер - одно время занимал пост президента Лондонской фондовой биржи. Ее мать, Эмма Джейн (урожденная Гольдман), несмотря на свое франкфуртское происхождение, родилась в Капской колонии. Отец Эммы Гольдманн, Луис, отправился туда в 1840-х годах, чтобы работать с братьями Мозенталь; до алмазной лихорадки их компания торговала шерстью и страусиными перьями в окрестностях Грааф-Рейнета и Бургерсдорпа.²⁷ Старшая сестра Эммы Поллак, Йоханна, вышла замуж за Гарри Мозенталя, человека, который предоставил Антону Дункельсбулеру его стартовую площадку в Кимберли. Таким образом, в паутине, сотканной немецко-еврейской диаспорой, было несколько переплетающихся нитей. Остальные дети Поллаков - братья и сестры Шарлотты, Гарри, Мэри Лина, Эдит, Лесли, Алиса, Джордж и Сибил - родились в Англии и были настоящими англичанами. В будущем отцу семейства, Джозефу Поллаку, предстояло стать для Эрнеста важным связующим звеном. Он открыл еще один путь в лондонский Сити, в его банки и финансовые дома. Однако более непосредственный интерес для Эрнеста представляла сестра Поллака, которая привлекла его внимание на свадьбе Луиса, - Мэри Лина, или "Мэй", как ее называли.
Во время пребывания Эрнеста в алмазном городе он поддерживал переписку с Мэй Поллак. Теперь, во время отпуска в Англии, он часто с ней встречался. Мэй была упряма и обладала острым умом. Несмотря на то что она была на шесть лет моложе Эрнеста, она была женщиной с культурными вкусами и более образованной, чем ее поклонник. Она планировала поступить в Гиртон-колледж в Кембридже. Чем больше времени Эрнест проводил с Мэй, тем сильнее влюблялся. Но была одна загвоздка: он почти должен был вернуться в Кимберли. Импульсивно Эрнест решил сделать предложение руки и сердца. Мэй согласилась, и в спешном порядке была организована свадьба. Церемония прошла по еврейским обрядам в роскошном доме Поллаков, изначально построенном для сэра Сэмюэля Мортона Пето, по адресу Кенсингтон Гарденс, 12а, 19 июня 1906 года. Синагога британских евреев Западного Лондона выдала свидетельство о браке две недели спустя.²⁸
Почти сразу же молодоженам пришлось уехать в Кимберли. Там они поселились у Фрица Хиршхорна, но это было недолговечно, поскольку пара планировала обзавестись семьей. Эрнест купил участок земли по дороге от Хиршхорна и нанял подрядчиков для строительства дома. Он заплатил за него 2000 фунтов стерлингов, а когда строительство было завершено, назвал его Фридбергом в знак уважения к своим корням. Однако на деле Эрнест стремился к совершенно новой жизни, далекой от Германии и отцовской табачной лавки. И тут на него обрушилась череда бед. В октябре 1907 года в Соединенных Штатах разразился финансовый кризис. Банки разбежались, паника распространилась, и зараза просочилась в алмазную торговлю. Спрос на бриллианты иссяк в одночасье. Алмазный синдикат оказался с запасами на 3 миллиона фунтов стерлингов на руках и без возможности избавиться от них. Тем временем, всего несколькими месяцами ранее, у Мэй случился выкидыш. Она была опустошена. А потом, совершенно неожиданно, умер ее любимый младший брат Джордж. Бабушка Мэй Лина Голдманн написала внучке в отчаянии: ее сердце "почти разбито", а глаза "ослеплены слезами"²⁹ Это было слишком тяжело для 21-летней Мэй. Вдали от привычного Лондона - на сухих, пыльных и негостеприимных улицах Кимберли - она оказалась в изоляции, отрезанная от эмоциональной поддержки родителей, братьев и сестер. Ее недавний брак с Эрнестом, который увез ее на другой конец света, пообещав начать все с чистого листа, оказался под большим вопросом. После выкидыша Мэй Лина пыталась утешить внучку. Подумай только, что твой дорогой муж рядом с тобой, и его любовь скоро отпустит твои слезы"³⁰ Через две недели она снова написала. "Не переживай больше о своей печальной утрате", - успокаивала она Мэй; Эрнест был "хорошим, любящим мужем", и Мэй сможет найти счастье в его "сильной, крепкой любви".³¹ Соболезнования были наполнены надеждой. Лина предсказывала, что не за горами то время, "когда милый дорогой ребенок станет для вас с Эрнестом связующим звеном новой, вечной любви". Слова Лины Гольдман оказались пророческими. В следующем году Мэй забеременела. 28 октября 1908 года в своем новом доме на Лодж-роуд, 7, она родила мальчика. Родители назвали его Гарри Фридрихом.
Эрнест и Мэй Оппенгеймер в день своей свадьбы, 19 июня 1906 года. (Библиотека Брентхерста)
Манифест Судьбы 1908-1927
Новые начинания
Рождение Гарри Оппенгеймера в 1908 году стало спасением для его родителей. Мэй была очарована своим новым появлением. Она радовалась каждому его шагу и записывала каждый шаг для потомков. Первый выход Гарри на крыльцо дома 7 по Лодж-роуд состоялся 29 октября в 7 утра. Первый зуб у него прорезался 10 мая. Через шесть дней он начал ползать, а 18 декабря пошел без посторонней помощи. Его первым словом 14 ноября было "тигр".¹ Младенец был назван в соответствии с еврейскими обрядами и прошел обряд обрезания у раввина Харриса Айзекса из еврейской конгрегации Грикваленд-Уэст.² Несмотря на то, что Луис Оппенгеймер был ближайшим братом Эрнеста, один из других братьев, Густав, был выбран крестным отцом Гарри вместе с Фрицем Хиршхорном. Младшая сестра Мэя Эдит стала крестной матерью Гарри. В первое десятилетие жизни контуры домашней жизни Гарри Оппенгеймера формировались под влиянием еврейской веры его родителей и их родственных связей. Переход в англиканство произошел позже. В конце концов, более широкий политический климат - и культурная среда, в которой развивалась коммерческая империя Эрнеста Оппенгеймера, - направили династа от синагоги к англиканской церкви. Политика бизнеса и бизнес политики в южной Африке привнесли в принятую Эрнестом английскость слабое языческое чувство. В случае Гарри, когда он прошел школу Парктаун в Йоханнесбурге, Чартерхаус в Англии и, в конечном счете, Крайст-Черч в Оксфорде, этот оттенок стал ярко выраженным.
Гарри Оппенгеймер, шести недель от роду, и его мать. (Библиотека Брентхерста)
Политика определяла ход жизни Гарри Оппенгеймера с самого первого вздоха. Через четыре дня после рождения наследника Эрнеста начался конституционный съезд, призванный сформировать новое южноафриканское государство после англо-бурской войны. В результате был принят Акт о Южной Африке 1909 года, который объединил четыре колонии - Капскую, Натальскую, Трансваальскую и Колонию Оранжевой реки - в Южно-Африканский Союз. Как и Германия Бисмарка, южноафриканское национальное государство, образованное в 1910 году, было выковано из крови и металла, хотя золото (и алмазы) заменило железо. Однако национализм, предусмотренный ключевыми участниками переговоров по конвенции, бурскими генералами Луисом Ботой и Яном Смэтсом, был не из разряда "кровь и почва". Более того, Смутс, один из главных архитекторов Союза, выступал за примирение буров и британцев в рамках имперского управления, несмотря на то, что во время войны возглавлял республиканские бурские войска. Умеренный англо-африканерский "южноафриканизм" Бота-Смутса был вполне совместим с колониальным национализмом, проповедуемым лордом Милнером и его "Киндергартеном", которые стремились сбалансировать местный патриотизм с более широкой имперской лояльностью. Наиболее примечательной чертой этого якобы инклюзивного направления южноафриканизма была его неизменная белизна.³ Сегрегация была краеугольным камнем южноафриканского государства. Либеральные делегаты съезда из Капской провинции хотели распространить нерасовое избирательное право своей колонии на остальную часть Союза. Голосование "без цвета кожи" восходит к 1853 году, когда был основан Парламент Мыса Доброй Надежды, и давало право голоса всем взрослым мужчинам колонии (с некоторыми оговорками относительно владения собственностью) независимо от их расы. Однако на Национальном съезде 1908-9 гг. представители Наталя и бывших бурских республик не захотели ничего слушать. Смэтс предложил компромисс. Ни один избиратель из Капской провинции не будет лишен права голоса по признаку цвета кожи, если только большинство в две трети голосов обеих палат парламента, заседающих совместно, не примет иного решения. На самом деле, очевидно, что Смэтс не только не хотел распространять право голоса в Кейпе на другие провинции, но и "хотел бы отменить его в самом Кейпе".⁴ По-своему общая южноафриканская нация, отчеканенная Актом о союзе, была столь же сектантской, как и пангерманизм Бисмарка, поскольку основывалась на почти полном исключении чернокожих из политического тела.
Сматс, южноафриканизм и большая лояльность к Британской империи (и Британскому содружеству наций после его образования в 1931 году) стали определяющими факторами в жизни Эрнеста Оппенгеймера, его сына Гарри и горнодобывающих компаний, которые оказались под их властью. Эти предприятия должны были способствовать экономическому развитию Южной Африки и формированию ее государственности на протяжении XX века. Но в 1908 году подобные заботы казались несколько отдаленными. Эрнест интересовался политикой на уровне прихожан, даже если его интерес был вызван событием мирового значения. Так называемая паника 1907 года, которая обрушила Нью-Йоркскую фондовую биржу и посеяла хаос на алмазных рынках, повергла Кимберли в тяжелые времена. Один из крупных рудников, Дутойтспан, был временно закрыт, а рабочие на других рудниках De Beers были переведены на короткий срок. Многие рабочие места были потеряны, царили нищета и бедность. В панике обвиняли несколько факторов: чрезмерные спекуляции акциями медных, горнодобывающих и железнодорожных компаний, а также нападки президента Теодора Рузвельта на "великих злоумышленников богатства" в Соединенных Штатах.⁵ Тем не менее, именно бизнес-олигархи спасли положение. Джей Пи Морган, самый богатый банкир Нью-Йорка и финансист, чья одноименная компания сыграет решающую роль в карьере Эрнеста Оппенгеймера, поддержал банки вместе со своим коллегой-магнатом и филантропом Джоном Д. Рокфеллером. В Кимберли филантропия Эрнеста была более скромной. Вместе с Мэй он организовывал столовые для безработных. Вид страдающих людей укорял его совесть, и он решил играть более активную роль в общественной жизни. В начале 1908 года, еще до рождения Гарри, Эрнест выставил свою кандидатуру на выборах в городской совет Кимберли. Он получил место и в течение четырех лет был членом совета, а в 1912 году был избран мэром города. Началась двойная роль Оппенгеймера - бизнесмена и политика, которая позже, с ростом богатства и власти, должна была слиться в единую личность бизнесмена-государственника.
Великая война и бегство из Кимберли
В последующие годы Эрнест Оппенгеймер часто шутил, что его участие в муниципальной политике началось потому, что у него было слишком много свободного времени: синдикат Diamond работал как хорошо отлаженная машина, что освобождало его от других дел. Это было ошибочное (хотя и самоуничижительное) утверждение, поскольку растущий интерес Оппенгеймера к политике четко совпадал с его коммерческими интересами. Они усиливали друг друга. Алмазной промышленности в Кимберли требовался хорошо управляемый город, который функционировал бы в интересах Синдиката - и De Beers. Эрнест также черпал вдохновение у Родса, чья погоня за прибылью, к лучшему или худшему - а в Кимберли Эрнест наверняка считал ее лучшей - осуществлялась в рамках политических и социальных целей. Кроме того, знакомство Эрнеста с политикой местных органов власти пошло бы ему на пользу. Это позволило бы расширить опыт: научиться выступать на публике, управлять комитетами и чиновниками. Таким навыкам "нельзя было научиться в офисе торговца алмазами", - заметил биограф Эрнеста.⁶ Очевидно, что амбиции Эрнеста Оппенгеймера простирались дальше управления офисом Олд Данкелса в Кимберли, и он с неистовой энергией прилагал усилия к расширению сферы своего влияния. Время от времени на протяжении всей его жизни случались перебои с физическим здоровьем - или личные неурядицы, например смерть близкого человека, - которые на время выводили его из строя, и он отправлялся в Кейптаун или Лондон, чтобы восстановить силы. Но в основном Эрнест был неумолимо трудолюбив. Он был новатором и первопроходцем. В нем было что-то от пирата: казалось, он всегда оказывался в нужном месте и в нужное время, готовый наброситься и добыть фунт плоти либо для Дункельсбулеров, либо для себя. Так родилась империя Оппенгеймеров - господство и династия. Эрнест был ее основателем и строителем, а Гарри - объединителем.
В годы, предшествовавшие началу Первой мировой войны, Эрнест Оппенгеймер укрепил свою репутацию в Кимберли как сила, с которой нужно считаться. Он представил компании De Beers два отчета - один об огранке алмазов, а другой о проблемах, возникших в связи с недавним открытием алмазов в Юго-Западной Африке, - которые показали его "мастерство" в решении проблем, стоящих перед отраслью.⁷ В 1911 году умер Антон Дункельсбулер (Anton Dunkelsbuhler). Он оставил после себя значительное состояние. Его сын Вальтер исчез со сцены, а Луис Оппенгеймер получил должность управляющего директора Dunkelsbuhlers. В 1912 году Эрнест стал заместителем директора (теперь уже сэра) Дэвида Харриса в совете директоров компании Jagersfontein. В том же году он добился давней цели, которая принесла ему много похвалы от местных жителей: слияние Биконсфилда (место расположения шахты Дютойтспан) и Кимберли в единое муниципальное образование. Оппенгеймер был переизбран мэром Кимберли в 1913 году и еще раз в 1914-м, сразу после начала Великой войны. На благодарном собрании горожан ему подарили портрет в мэрской мантии, сопровождаемый восторженными речами. (Позже Гарри Оппенгеймер опишет картину как "настолько ужасающую", что даже его "глубокое сыновнее благочестие" не смогло "убедить его сохранить ее")⁹ Между всем этим Эрнест стал отцом во второй раз: Мэй родила еще одного сына, Фрэнка Лесли, 17 октября 1910 года. Тем временем младшая сестра Мэй, Эдит, на некоторое время присоединилась к семье на Лодж-роуд, 7; она была симпатичной девушкой, за которой охотился "старый подагрический холостяк" Фриц Хиршхорн, ухаживавший за ней каждую ночь "без особого успеха".¹⁰
После неудачного начала супружеской жизни в Кимберли Эрнест и Мэй наслаждались прекрасным периодом домашнего уюта. Для них дом 7 по Лодж-роуд был уютным убежищем. Уже в зрелом возрасте Гарри Оппенгеймер мог с точностью вспомнить этот дом: прихожую, задрапированную зелеными шторами, небольшую библиотеку с красным кожаным диваном и креслами, участок сада, окаймленный белым забором и маленькими воротами, на которых черными буквами было написано имя Фридберга. "В те времена это был один из лучших домов в Кимберли", - вспоминал он.¹¹ С самого раннего детства мальчик знал, что его отец был мэром, и этим "очень гордился".¹² За прошедшие девять лет Эрнест и Мэй пустили корни; теперь у них была своя молодая семья, и Эрнест был уверен в своей карьере. Это приносило Эрнесту удовлетворение; это подтверждало его решение (и совет отца) уехать из Фридберга. Эрнест приехал в Кимберли, чтобы начать все заново; чтобы преодолеть "глубокую, непреодолимую пропасть между своим детством и юностью в Германии и новой жизнью, новыми целями и амбициями".¹³ Несмотря на то, что Эрнест всю жизнь говорил по-английски с немецким акцентом, он считал себя британцем из Южной Африки. Он был благодарен и гордился своим британским гражданством, а его лояльность к Британской империи была пропущена через призму его зарождающейся южноафриканскости. Кимберли был его домом. И поэтому для него стало ударом, когда в 1915 году мэр Кимберли, ведущий скупщик алмазов и преданный семьянин был изгнан из города на почве антигерманских настроений. Все, ради чего Эрнест работал, казалось, было разрушено; он думал, что его семья и его будущее находятся под угрозой.
Решение премьер-министра ЮАР Луиса Боты вступить в 1914 году в Великую войну против Германии сплотило англоязычное население, но оттолкнуло от него многих африканерских националистов, присоединившихся в 1912 году к отколовшейся Национальной партии генерала Я.Б.М. Херцога. По конституции Союз был частью Британской империи, и, как только Британия объявила войну, у Боты не было другого выбора, кроме как последовать ее примеру. Немцы поддерживали буров во время англо-бурской войны, и среди некоторых африканеров сохранялась симпатия к нации кайзера Вильгельма II. Группа бурских генералов во главе с генералом Коосом де ла Реем выступила против планов Боты начать наступление на немецкую колонию в Юго-Западной Африке. Последовало неудачное бурское "восстание".¹⁴ Преданность Эрнеста Оппенгеймера Британской империи, разумеется, не вызывала сомнений. Но его противники в городском совете Кимберли использовали его немецкое происхождение в политических целях. Особенно вредный и напыщенный член совета, Фред Хикс, разразился язвительными нападками и призвал к отставке Оппенгеймера с поста мэра. Оппенгеймер выстоял. Однако война принесла Кимберли множество лишений, а после того, как алмазные рудники прекратили производство из-за отсутствия торговли - тысячи людей остались без работы - город превратился в котел недовольства. Оппенгеймер серьезно относился к своим гражданским обязанностям. Он проводил батальон Кимберлийского полка, который отправлялся для участия в кампании в Юго-Западной Африке, и помог сформировать вместо него другой батальон. Он учредил Фонд помощи мэра, который обеспечивал занятость на общественных работах, и собрал для него деньги с De Beers. В Юго-Западной Африке войска Боты оттесняли немцев. В Союзе царил непростой мир. Но под землей кипела антигерманская вражда. Когда 7 мая 1915 года подводная лодка Императорского германского флота торпедировала судно RMS Lusitania в Атлантике, недовольство вспыхнуло. На улицах Кимберли начались грабежи и массовые беспорядки. Неконтролируемый гнев вскоре был направлен на конкретную цель: дома богатых торговцев алмазами с немецкими фамилиями. Толпа угрожала сжечь дом Фридберга на Лодж-роуд, 7.
Осознав несостоятельность своего положения, Эрнест Оппенгеймер 12 мая 1915 года сложил с себя полномочия мэра. Следующей ночью он эвакуировал Мэя, Гарри и Фрэнка из Фридберга и отправил их жить к Ирвину Гриммеру, помощнику генерального менеджера De Beers. Тем не менее, толпа пылала праведным негодованием. Толпа собралась у офиса Алмазного синдиката, разбивая окна и срывая латунные таблички с именами Хиршхорна и Оппенгеймера. Эрнест чувствовал себя подавленным и деморализованным. Он не мог спать и остро опасался за безопасность своей семьи. 14 мая он посадил Мэй и мальчиков на поезд до Кейптауна. Это был своевременный побег. На следующий день Эрнест подвергся личному нападению. Когда он выезжал из своего офиса на Стокдейл-стрит, на него набросились бунтовщики и разбили стекла его машины. Эрнесту едва удалось спастись, но из его головы хлынула кровь. Его раны были нанесены осколками стекла. В отчаянии он бросился в близлежащий католический монастырь на Керри-стрит. Монахини Святого Семейства обработали его раны - этот акт доброты он никогда не забудет, - но травма была зарубцована. Тогда же Эрнест принял решение навсегда покинуть Кимберли. Он присоединится к Мэй и детям в Кейптауне, чтобы закончить войну в Англии.
За год до смерти, в интервью Эмили Хан из New Yorker, Эрнест Оппенгеймер вспоминал о событиях мая 1915 года с "легким налетом былой злобы": "Генерал Бота уже захватил Юго-Западную Африку, а генерал Смэтс вытеснял немцев из Восточной Африки... и тут люди вдруг вспомнили, что у меня не было английского имени".На самом деле Бота захватил немецкую территорию 9 июля 1915 года, а Смэтс прибыл в Найроби, чтобы принять командование немецкой кампанией в Восточной Африке, 19 февраля 1916 года.¹⁶ Но даже если бы эти события произошли раньше, вряд ли они изменили бы ход судьбы Эрнеста. Спустя десятилетия Гарри Оппенгеймер был склонен считать, что беспорядки в Кимберли стали лишь катализатором, а не основной причиной решения его отца покинуть город. Они были "эмоциональным толчком" к рациональным "глубинным мотивам". Дело было в том, что кимберлийский этап его жизни закончился, и он понимал, что для реализации своих амбиций ему нужно новое, более широкое поле деятельности. Его он искал в Йоханнесбурге.'¹⁷
Создание корпорации Anglo American
В Кейптауне, укрывшись, как беженец, в отеле в Си-Пойнт вместе с Мэй и двумя маленькими сыновьями, Оппенгеймер погрузился в раздумья. По словам Эмили Хан, в течение нескольких дней он "гулял по песку, взбирался на скалы и сидел, глядя на море, борясь со своим разочарованием и обидой".¹⁸ Он планировал свои дальнейшие действия. Эрнест решил остаться в Южной Африке, но твердо решил никогда не возвращаться в Кимберли. В 1912 году Луис Оппенгеймер стал директором в Лондоне компании Consolidated Mines Selection (CMS) - международной холдинговой компании семейного состояния Дункельсбулеров, которая имела значительные интересы в угольной и золотой промышленности. В то же время инженер-консультант компании, американец Уильям Линкольн Хоннольд, с которым Эрнест познакомился на Рэнде, стал управляющим директором в Йоханнесбурге. Еще один потенциальный путь к богатству и власти, скорее позолоченный, чем усыпанный бриллиантами, казалось, был проложен для Эрнеста компанией Old Dunkels. Однако, какими бы ни были амбиции Эрнеста стать рэндлордом, он отложил их на потом: во второй половине 1915 года он рассматривал Англию как более безопасное убежище для своей семьи. Оппенгеймеры покинули Кейптаун и отправились в Лондон; там они нашли приют у родителей Мэй, которые теперь жили на Портман-сквер, 21, в красивом доме XVIII века, построенном в стиле Адама.
Именно во время своего затворничества в Лондоне, когда на полях кровавых бельгийских сражений бушевала Первая мировая война, Эрнест Оппенгеймер вместе со своим братом Луисом наметил свое будущее. Все братья вновь воссоединились, кроме Отто - с 1908 года он был женат на Беатрис "Битти" Розенберг, поскольку воевал на Западном фронте. Бернард по-прежнему был ведущим торговцем бриллиантами, но все больше времени уделял заводу по производству боеприпасов, который он построил в Летчворте. Она обеспечивала работой около трех тысяч бельгийских беженцев. В 1917 году он также основал в Брайтоне фабрику по огранке и полировке алмазов для инвалидов и демобилизованных солдат.²⁰ Тем временем Эрнест возобновил свое знакомство с Хоннольдом, который переехал в Лондон в 1915 году, чтобы стать директором Комиссии помощи в Бельгии в военное время. Они стали закадычными друзьями. Хоннольд рассказывал Эрнесту истории о золотых приисках Витватерсранда. Он рассказал ему о месторождениях золота в дальневосточном бассейне Рэнд, которые заинтересовали крупные финансовые дома, занимающиеся добычей полезных ископаемых. Эрнест проинформировал лондонских директоров CMS. Они решили отправить его обратно в Южную Африку для проведения миссии по сбору фактов. Так что пока Мэй, Гарри и Фрэнк акклиматизировались в Лондоне, Эрнест вернулся в Союз в 1916 году. На самом деле, он плавал туда-сюда между Англией и Южной Африкой на протяжении всей войны, и, как известно, ему удалось спасти свою жизнь, когда корабль, на котором он путешествовал, Galway Castle, был торпедирован и затонул 12 сентября 1918 года.
Из дальневосточного бассейна Рэнд Оппенгеймер посоветовал директорам CMS немедленно и с максимальной выгодой использовать стремительно расширяющиеся возможности добычи золота на глубоких уровнях. Он договорился с правительством Союза об аренде глубоких уровней рудника Бракпан, новый ствол которого был профинансирован CMS и Rand Selection Corporation. Затем последовали соглашения об аренде Спрингса и Даггафонтейна. Однако большинство членов совета директоров CMS были пожилыми, консервативными и не склонными к авантюрам на Дальнем Востоке Рэнда. Председатель совета директоров подытожил их жесткую позицию: он "не готов шалить" с капиталом компании.²¹ Поддерживая хорошие отношения с CMS, предприимчивый Оппенгеймер решил продвигаться вперед на собственном опыте. Он должен был основать новый горнодобывающий дом. Эрнест обратился к Хоннольду, который, в свою очередь, заручился помощью американского коллеги, Герберта Гувера, коллеги по горному делу (и будущего президента Соединенных Штатов). Уже будучи человеком с полезными политическими связями в Союзе, Оппенгеймер уговорил Генри Халла - бывшего министра финансов в кабинете Боты - отправиться с ним в Лондон на встречу с Гувером. Встреча, состоявшаяся в отеле "Савой", прошла с большим успехом. Гувер провел промежуточную встречу с двумя американскими финансистами - горнодобывающей корпорацией Newmont и ее банкирами, JP Morgan and Company, - и вытряс из них деньги. Эрнест встречался с Яном Смутсом во время его мэрства в Кимберли, и теперь он рассказал начинающему государственному деятелю о своих планах. (В то время Смэтс находился в Лондоне, работая в Имперском военном кабинете, возглавляемом британским премьер-министром Дэвидом Ллойд Джорджем). По словам Эрнеста, Смэтс отнесся к этой схеме "весьма благосклонно", понимая, что в результате появится "крупная южноафриканская компания"²².
Именно это и было целью Эрнеста Оппенгеймера. Большинство крупных горнодобывающих финансовых домов, которые занимались как алмазами, так и золотом, находились в Лондоне. Consolidated Gold Fields, компания, которую Родс возглавлял вместе с De Beers, была образована в Лондоне в 1887 году. Так называемая группа Corner House, партнерство Юлиуса Вернера, Альфреда Бейта и Германа Экштейна, привела Rand Mines Limited под крышу базирующейся в Лондоне Центральной горной и инвестиционной корпорации. Она, подобно колоссу, овладела Витватерсрандом. Йоханнесбургская консолидированная инвестиционная компания (JCI), основанная Барни Барнато и контролируемая его племянниками Солли и Джеком Джоэлом, управлялась из Лондона. Так же, как и корпорация "Юнион". Председатель Генеральной горнодобывающей и финансовой корпорации сэр Джордж Албу жил в Южной Африке, но его горнодобывающему дому не хватало определенной энергичности. Эрнест Оппенгеймер хотел создать динамо-машину для финансирования горнодобывающей промышленности в Южной Африке. 25 сентября 1917 года он открыл южноафриканскую корпорацию Anglo American с первоначальным капиталом в 1 миллион фунтов стерлингов, половина которого была вложена через Newmont и JP Morgan в Америке, а другая половина - через друзей и соратников Эрнеста в Англии и Южной Африке. Это была значительная капитализация, и она указывала на то, что Anglo American планирует стать крупным игроком. Но это было нечто большее. С самого начала ее основатель задумал, что Anglo American должна стоять в ряду преемников компаний Королевской хартии, построивших Британскую империю. Ориентиром стала Британская южноафриканская компания Родса, которая стремилась создать зону британского коммерческого и политического влияния от "мыса до Каира". Бизнес и политика должны были объединиться, чтобы стимулировать развитие. Кроме того, Anglo American должна была стать семейным концерном; она была задумана как "компания Оппенгеймера".²³ Вынужденный унизительно отступить из Кимберли, Эрнест Оппенгеймер теперь заявил о себе как о крупной фигуре на Рэнде и в политической экономике южной Африки. Империя Оппенгеймера обретала форму.
Паломничество Чайльд Гарри
В 1917-1919 годах, когда Эрнест находился преимущественно в Южной Африке, Мэй стала беспокойной. Спустя долгое время после ее смерти New Yorker описывал ее как "необычную женщину", с "умом как бритва" и "необыкновенным пониманием тайн финансов".²⁴ Она должна была обладать восхитительными запасами терпения, чтобы выносить отсутствующего мужа и двух маленьких сыновей, постоянно требовавших ее внимания. Однако к середине 1919 года, после четырех лет жизни в Англии и выигранной войны с Германией, терпение Мэй истощилось. В феврале она написала Эрнесту и сообщила, что "суетится", пытаясь получить паспорта для себя и своей горничной, чтобы организовать их поездку в Южную Африку. Гарри и Фрэнк, по ее словам, были "очень здоровы и очень взволнованы" перспективой возвращения в Союз.²⁵ Мэй надеялась отплыть на судне "Юнион-Касл" в конце месяца или в марте. Неделя приближает мой отъезд, чтобы присоединиться к вам, но никаких определенных новостей о судне нет!" - жаловалась она две недели спустя, добавив с облегчением, что так называемый испанский грипп - пандемия гриппа 1918 года - вернулся, "но пока мы все спаслись".²⁶ К апрелю она становилась все более раздраженной. Вернувшимся военнослужащим и их женам отдавали предпочтение при покупке билетов. Мэй написала Уильяму Шрайнеру, верховному комиссару Южной Африки в Лондоне, и укорила его. Учитывая работу, которую ее муж проделал для Союза, она "имела право на такое же внимание, как и жена солдата" при получении разрешения на проезд домой.²⁷ Шрайнер прислал ей "очень холодный ответ", - вспоминала она в свою очередь Эрнесту.²⁸ Мэй написала и Смэтсу. В то время он находился на Парижской мирной конференции, вел переговоры о Версальском договоре и обдумывал создание Лиги Наций. Мэй дала Сматсу понять, что "работа человека должна считаться независимо от того, надел он хаки или нет".²⁹ Она переутомилась. Ее нервы были "на пределе", и ей "хотелось плакать весь день", призналась она Эрнесту.⁰ "Я только надеюсь, что вы никогда больше не будете делать ничего для южноафриканского правительства", - упрекнула она его. Зачем тратить свое время и деньги, если они не могут проявить ко мне даже умеренную вежливость?"³¹ В конце концов она получила твердое обещание, что они смогут отплыть к концу июля. Мэй сразу же переключилась на практические вопросы. Она заверила Эрнеста, что ему пока не нужно покупать дом в Йоханнесбурге - это может подождать до ее возвращения. Она напомнила ему, чтобы он сходил к директору колледжа Святого Иоанна в Хоутоне: она хотела отправить мальчиков туда на еженедельный пансион, как только они прибудут в Йоханнесбург, поскольку им действительно "нужна дисциплина"³².
Гарри Оппенгеймер со своим братом Фрэнком и семейной собакой в Кимберли, ок. 1914 г. (Библиотека Брентхерста)
Трудно представить Гарри Оппенгеймера непоседливым ребенком. Взрослый человек отличался невозмутимостью; он всегда тщательно следил за тем, чтобы проявлять сдержанность. В детстве он, конечно, не мог слишком часто подвергать Мэй испытаниям. В любом случае он обычно находился под присмотром "Нурси". Позже, когда он стал молодым человеком, Гарри часто наблюдал за своей матерью с холодным любопытством. Мэй, безусловно, была женщиной, осознающей свое положение в обществе. В Лондоне во время Великой войны она вращалась в высшем обществе. Она обедала с видными политиками, такими как бывший премьер-министр Новой Зеландии сэр Джозеф Уорд, которого она считала "ужасно обычным человеком с вощеными кончиками усов".³³ Когда Мэй заказывала ботинки и одежду для Эрнеста в Stovel & Mason, она находила продавцов "слишком знакомыми для слов".³⁴ Даже ее зять Луи не избежал ее укоризненного языка. Мэй подарила 50 фунтов стерлингов общему другу, Берти Эрманну, и его невесте, но ей было "очень стыдно" за подарок Луиса - "маленький серебряный кофейник, кувшин для молока и тазик для сахара, без подноса".³⁵ "Конечно, это приличное серебро и сделано у Тиффани, но оно выглядит слишком грязным, чтобы это можно было сказать", - сплетничала она Эрнесту.³⁶ Мэй имела свое мнение. Джон Твид, "британский Роден", пригласил ее в свою студию, чтобы она увидела его бюст Сматса и рельефные эскизы для предполагаемого военного мемориала в Южной Африке. Твид показал Мэй проекты архитектора Герберта Бейкера, которые она отвергла как "абортивный" и "слишком ужасный".³⁷ Мэй также была настойчива; она была не прочь нанести резкий укол эмоциональной манипуляции. В Лондоне она полюбила молодого пилота Королевских ВВС и пообещала ему работу в Южной Африке после войны. В одном из нескольких писем на эту тему Мэй донимала Эрнеста: "Надеюсь, вы не подведете Роланда Нормана... поскольку он очень рассчитывает стать вашим личным секретарем и только и ждет от вас вестей, когда он вам понадобится. Он покупает себе муфтия... и не может позволить себе тратить деньги впустую".
Гарри был внимателен к недостаткам своей матери - она могла быть напористой и надменной, властной и императивной - и когда ему было уже за двадцать, он записывал ее причуды характера в своих дневниках с ироничной отстраненностью язвительного наблюдателя. Бабушка и дедушка по материнской линии относились к Гарри с симпатией за его тонкость и чувствительность. Джозеф Поллак был бородат и щетинист. Однажды он показал Гарри "ужасную симулянтскую фотографию", на которой ему было 25 лет. Что ты думаешь о дедушке в молодости?" - спросил он, на что мальчик победоносно ответил: "Думаю, сейчас ты выглядишь гораздо лучше".⁹ Этот остроумный ответ создал Гарри "устойчивую репутацию тактичного человека".⁴⁰ В Лондоне во время войны Гарри много времени проводил в компании сестер своей матери. Они сопровождали его в походах в театр, картинные галереи и музеи. Они водили его за покупками декоративных изделий и на чай в Selfridges. Для подростка это была весьма сложная рутина, и она определила его будущие наклонности к активному отдыху. Гарри был ближе всего к самой младшей сестре Поллаков, тете Сибил, которая была старше его на 11 лет. В более поздние годы он вспоминал о ней как об "очень толстой и очень глупой", но в то же время полной "миловидности и доброты и в своем роде довольно симпатичной".⁴¹ Предположительно, в то время он не делился этими мыслями с бабушкой и дедушкой, чтобы не потерять свою репутацию дипломата.
Гарри отправлял новости обо всех своих приключениях в письмах отцу. Вчера у Фрэнка был чудесный день рождения, - писал он в одном письме, - бабушка и все тети пришли на чай в день его рождения, и у него был чудесный праздничный торт с фруктами на верхушке"⁴² На Новый год Гарри отправился на маскарадную вечеринку к тете Эдит, где его очень впечатлил фокусник. Они с Фрэнком смотрели "Золушку" в Лицейском театре, но он старался не утомлять отца мелочами.⁴³ На самом деле Гарри был разборчивым театральным зрителем. Особенно ему понравилась пародия на "Венецианского купца" под названием "Купец из оленины".⁴⁴ Рождественские подарки порадовали его: игрушечные солдатики, нож для фруктов, письменный прибор и несколько книг. На самом деле Гарри был заядлым читателем художественной литературы, и он передавал отцу повороты сюжета и описания персонажей с тщательной проработкой деталей. Берти Эрманн подарил ему басни Эзопа: "В некоторых из них я не могу понять мораль, - признался он, - особенно в басне о луне и ее матери". Если ты сможешь придумать мораль, то расскажешь мне ее в следующем письме?" - спросил он отца.⁴⁵ Если урок этой лунной сказки заключается в том, что оборотни остаются без награды - мать Луны отказывает своей дочери в просьбе купить новое платье, потому что Луна постоянно меняет форму, - то Гарри не нужно было его заучивать. Он знал это интуитивно. Шестьдесят пять лет спустя, оглядываясь на свою жизнь, Оппенгеймер сделал заметку для своих мемуаров: "Ощущение того, что мой отец создал семью и что моя судьба и долг - продолжить... то, что он создал, было главным в моем мировоззрении и последующей карьере"⁴⁶ Его чувство долга и судьбы было закреплено с детства. (Недоброжелательный наблюдатель мог бы прочесть нечто столь же определенное в названии двух книг, которые мать Эрманна подарила Гарри и Фрэнку в детстве. Гарри получил "Романтику современной инженерии", а Франк - "Романтику современной эксплуатации".
Книжный мальчик, любящий красивые вещи: Гарри Оппенгеймер, 10 лет. (Библиотека Брентхерста)
Письма, которые Гарри писал отцу во время Первой мировой войны, свидетельствуют о том, что он был внимательным, проницательным и книжным мальчиком. Он был заботлив, спрашивал о зуде Эрнеста и выражал беспокойство по поводу подагры Фрица Хиршхорна. Но ему нравилось, чтобы все было как есть. Когда Мэй добивалась поездки в Союз, Гарри сказал отцу: "Я буду ужасно рад снова выбраться туда"⁴⁸ Однако у него были четкие инструкции. Купи дом, чтобы нам не пришлось долго жить в гостинице, когда мы приедем к тебе"⁴⁹ Через несколько недель пришла еще одна просьба. ⁵⁰ Выражение лица Гарри отражало спокойствие и самообладание. Он был чрезвычайно уверен в себе для человека, который еще не достиг подросткового возраста, и проявлял признаки утонченной чувствительности. Потолки спальни на Портман-сквер, 21, расписанные Анжеликой Кауффман, произвели на него особое впечатление. После триумфального марша гвардейцев по Лондону 22 марта 1919 года Гарри сказал отцу: "У нас был очень хороший чай".⁵¹ "Розовый атласный староанглийский костюм", который Фрэнк надел в качестве пажа на свадьбу Берти Эрманна, отвечал его эстетическим чувствам.⁵² Тетя Сибил взяла его с собой на службу в собор Святого Павла, и он был рад, что его посадили в "избранные места".⁵³ Письма дают некоторое представление не только о формирующемся характере Гарри, но и о близких отношениях между отцом и сыном, которые глубоко сформировали его. Это была связь почти сверхъестественной интенсивности. Их переписка повторится более двух десятилетий спустя, во время Второй мировой войны, когда Гарри служил в Западной пустыне; но в тот момент бизнес и политика, наряду с боевыми действиями и домашним хозяйством, были главными заботами пары.
Англиканство и англицизация
Во второй половине 1919 года Эрнест, Мэй, Гарри и Фрэнк воссоединились в Южной Африке. Помня о просьбе Гарри, Эрнест купил скромный дом на Юбилейной дороге в Парктауне. Подобие нормальной семейной жизни было восстановлено. Эрнест подолгу гулял с Гарри и рассказывал ему истории, которые, как признал Гарри много лет спустя, были отредактированными отрывками из "Задига и Кандида" Вольтера.⁵⁴ Мальчики были зачислены в близлежащую частную школу Парктауна, основанную А. Р. Аспиналлом после англо-бурской войны для сыновей рэндлордов и состоятельных профессиональных слоев. Аспиналл был полон решимости "распространить среди язычников Южной Африки лучшие традиции английской государственной школы", а его проспект предлагал "готовить сыновей джентльменов" к поступлению в Итон, Харроу и т. п.⁵⁵ Школа была форпостом Британской империи; дома были названы в честь британских генералов или адмиралов, участвовавших в Первой мировой войне, - Китченер, Хейг, Джеллико и Битти. Гарри еще не исполнилось 11 лет, и до этого момента большую часть своего образования он получал от гувернанток. Но он быстро адаптировался к более формальной среде обучения. Среди его сверстников в школе был Уильям (впоследствии лорд) Холфорд, который впоследствии стал известным архитектором и градостроителем Великобритании.
Школа в Парктауне была неконфессиональной, но по своей сути англиканской, и церковные службы обычно проводились англиканскими священнослужителями. К этому времени Гарри, похоже, начал терять связь со своими иудейскими корнями. Существует некоторая путаница относительно того, когда именно Эрнест Оппенгеймер оставил иудейскую веру и перешел в англиканство. После смерти Мэй в 1934 году он женился на Каролине ("Ине") Оппенгеймер - вдове своего племянника Майкла, сына Бернарда Оппенгеймера. Но Ина была католичкой, а не англиканкой. В 1938 году Эрнест обратился к англиканскому епископу Йоханнесбурга Джеффри Клейтону с просьбой принять святое причастие, и Клейтон дал добро.⁵⁶ Однако, скорее всего, его обращение произошло раньше. Согласно одной из версий, Эрнест совершил "духовное паломничество" после ряда личных трагедий в начале 1930-х годов; он нашел утешение в Библии и был "крещен в христианскую веру" в 1935 году.⁵⁷ Следующие поколения Оппенгеймеров пришли к убеждению, что Гарри Оппенгеймер почти наверняка отметил бы свою бар-мицву, когда ему исполнилось 13 лет в 1921 году.⁵⁸ В более поздние годы распространилась апокрифическая история о том, что Эрнест и Мэй установили мемориальную доску в школе Кимберли во время его бар-мицвы, и что в зрелом возрасте (став христианином) Гарри настоял на том, чтобы ее сняли. Когда прихожане отказались, он предложил купить синагогу, выпотрошить ее, а затем отстроить заново без мемориальной доски. Эта история была совершенно неправдивой: записи показывают, что такой таблички не было.⁵⁹ В любом случае, Оппенгеймеры покинули Кимберли, когда Гарри было шесть лет, и больше никогда не жили там постоянно. Нет никаких убедительных доказательств того, что бар-мицва имела место. Более того, это кажется маловероятным. Фрэнк Оппенгеймер был крещен в англиканской приходской церкви Сент-Джуд-он-те-Хилл в Хэмпстед-Гарден-Пригород 28 июля 1919 года, незадолго до того, как вместе с матерью и братом отправился в Южную Африку, о чем есть запись в документах Гарри Оппенгеймера.⁶⁰ Хотя аналогичной записи для старшего брата не существует, кажется маловероятным, что он не был крещен примерно в то же время. Некоторые члены семьи Поллак приняли христианство во втором десятилетии XX века: например, тетя Гарри Эдит была крещена в приходе Святого Томаса, Портман-сквер, в 1915 году. В Лондоне военного времени тетя Сибил регулярно водила Гарри в собор Святого Павла. Когда он приехал писать свои неопубликованные мемуары, Гарри вспоминал, что главными интересами Сибил были "церковь и разведение скотч-терьеров". Он отметил, что ее "религиозные, но не собаководческие наклонности оказали на меня влияние".⁶¹
После трех лет обучения в школе Парктауна родители Гарри решили отправить его в государственную школу в Англии. В конце концов, это была именно та подготовка, которую задумал Аспиналл. К тому времени Эрнест Оппенгеймер был не только преуспевающим рэндлордом и почтенным членом южноафриканской экономической элиты, но и был нацелен Смэтсом на роль на национальной политической сцене. Сматс написал ему в декабре 1919 года: "Я очень хочу, чтобы вы как можно скорее вошли в парламент, так как вы будете очень полезны"⁶². В итоге Эрнест был избран в парламент только в 1924 году, когда - после жестокого подавления Смэтсом забастовки белых шахтеров в 1922 году, так называемого Рэндского восстания - Южноафриканская партия, основанная Ботой и Смэтсом, была переведена на скамьи оппозиции. Эрнест также стал членом британского истеблишмента, получив рыцарское звание. Подробности о награждении были объявлены в новогоднем списке почетных званий, опубликованном 31 декабря 1920 года. Его награда гласила: "Почетный секретарь Южноафриканского военно-мемориального фонда. Принимал ведущее участие в вербовке бойцов и рабочих на различные фронты во время войны"⁶³ Эрнест сразу же выбрал герб и девиз: Spero optima (Надежда на лучшее) - тонкая расправа с городом, изгнавшим его семью: Девиз Кимберли - Spero meliora (Надежда на лучшее). За вклад в военное дело Бернарда также отметили баронетством. Через несколько дней, 8 января 1921 года, Мэй и Эрнест отплыли из Саутгемптона в Нью-Йорк и провели в Америке два месяца. Гарри и Фрэнк были оставлены на попечение друзей семьи, Фреда Сасскинда (крикетиста из провинции Трансвааль) и его жены Дофф. Запись в дневнике Мэй за 4 марта гласит: "Церемония инаугурации президента Хардинга".⁶⁴ Ее муж теперь был фигурой на мировой арене.
Именно Мэй, а не Эрнеста, привлекла идея английской государственной школы для обучения ее сына. Если бы не влияние моей матери, отец отправил бы нас в школы в Южной Африке", - размышлял позже Гарри.⁶⁵ Выбранной школой стала Charterhouse, основанная богатым тюдоровским меценатом в Лондоне в 1611 году и переведенная в окрестности Годалминга в сельской местности Суррея в 1872 году. В этом была небольшая связь с Южной Африкой. На рубеже XX века к готическим зданиям школы был пристроен монастырь в память о старых картузианцах (так называют бывших учеников), участвовавших в англо-бурской войне. Первый камень в фундамент заложил Роберт Баден-Пауэлл, герой осады Мафекинга и старый картузианец. Гарри прибыл в Чартерхаус в сентябре 1922 года, в "ораторский квартал" (или осенний семестр), и был размещен в Дэвисайтах, доме, названном в честь его основателя, преподобного Джеральда Дэвиса. В ноябрьском номере школьного журнала "The Carthusian" приводилась более ранняя редакционная статья, в которой с некоторым самодовольством говорилось: "Любого, кто посетил Старый и Новый Чартерхаус, сразу же поразит возрастающая энергичность наших занятий: наши игры стали более живыми и энергичными, наша любовь к физическим упражнениям заметно возросла, а наша школьная работа... надо надеяться, не отстает и не пренебрегается"⁶⁶.
Гарри не относился к играм с большим энтузиазмом. В более поздние годы он охотно признавался, что был "безнадежен в спорте".⁶⁷ "Командные игры я никогда не переносил и находил их просмотр отчаянно скучным"⁶⁸ Зато он получал удовольствие от учебы. Английский, французский и немецкий были его самыми сильными предметами. Он не высовывался: фамилия Оппенгеймер (Фрэнк присоединился к брату в школе в 1924 году) не фигурирует в спортивных колонках The Carthusian или в колонках, посвященных множеству клубных и общественных мероприятий. Тем не менее Гарри был хорошим учеником и часто попадал в верхний квинтиль своего класса. В конце 1924 года в классе из 25 мальчиков он занял первое место по немецкому языку, пятое - по французскому и шестое - по английскому.⁶⁹ В предыдущей середине четверти его домашний учитель, преподобный Ланселот Аллен, назвал его "хорошим, внимательным мальчиком", а директор школы, Фрэнк Флетчер, назвал его успеваемость "очень удовлетворительной".⁷⁰
Из всех новых мальчиков, поступивших в Дэвисайты в 1922 году, Гарри, похоже, завязал лишь одну дружбу на всю жизнь - с Бернардом Солтау, мальчиком, чей отец погиб в результате несчастного случая в поло и оставил семью в стесненных обстоятельствах.⁷¹ Солтау учился в Чартерхаусе на стипендию и, получив высшее образование в Оксфордском университете, стал приходским священником. Как и в английских государственных школах того времени, в Чартерхаусе превыше всего ценились достижения в командных видах спорта. Хотя академическое соперничество поощрялось, к школьной работе относились как к чему-то второстепенному. Это служило формированию определенного идеала мужественности и способствовало развитию культуры мачизма. Зеленые поля Годалминга могли стать одинокой и отчужденной средой для мальчика, который предпочитал книги ракеткам или мячам для регби. Не способствовал этому и тот факт, что Гарри и Фрэнк проводили каникулы со своими престарелыми бабушкой и дедушкой на Портман-сквер, 21. Они были чрезвычайно добры, но это не было нормальной или подходящей жизнью для школьника, и на преодоление последствий потребовалось некоторое время", - писал Оппенгеймер в набросках к своим мемуарам.⁷² Гарри мог бы быть более счастлив, если бы проводил каникулы в Уайт-Уолтеме, загородном доме в Мейденхеде, где жили его дядя Луис и тетя Карлота, которые казались ему "беззаботными" и "безусловно привлекательными для молодых людей".Сын супругов, Раймонд, был на три года старше Гарри и стал его "самым дорогим другом".⁷⁴ Гарри относился к тете Шарлотте (так он ее называл) с любовью, но посещать Уайт-Уолтем начал только после того, как покинул Чартерхаус. Это странное соглашение возникло потому, что во время школьных лет Гарри непостоянная Мэй отдалилась от своей сестры Карлоты. Оппенгеймер позже вспоминал: "Похоже, Поллаки были ссорящейся семьей, а мой отец и дядя Луис, которые в таких вопросах всегда были крайне слабы, либо не смогли, либо не потрудились уладить все разногласия".⁷⁵ Это стало источником сожалений на всю жизнь. Шесть десятилетий спустя Оппенгеймер писал, что "было совершенно неправильно", когда его родители отправили его и Фрэнка на каникулы на Портман-сквер, 21; и он считал, что "это могло бы существенно повлиять на мое развитие", если бы он отправился в Уайт-Уолтем вместо этого.⁷⁶
Влияние на Фрэнка, по-видимому, было менее заметным, хотя, конечно, в отсутствие его собственных мемуаров или письменных размышлений невозможно быть уверенным. Но сохранившиеся письма Фрэнка, написанные школьником, свидетельствуют о том, что он был совсем не таким, как его брат: он был общительным и носил свое сердце на рукаве. Фрэнк подписывал свои письма родителям признаниями в "моей самой лучшей любви" и целыми поцелуями.⁷⁷ Гарри был более сдержан в своих эмоциях и менее щедр в переписке. Когда он рассказывал матери о своих повседневных делах, его восторг был прибережен для оценки более тонких вещей. Он очень подробно рассказывал о своей одежде. "Я покупаю себе одежду всех видов и описаний, - с гордостью сообщал он Мэй, - в том числе новый костюм: "Тот, что у меня есть, мне очень мал, наверное, я вырос, но я собираюсь оставить старый и носить его, когда мы просто ужинаем на Портман-сквер, а новый оставить для выходов в свет. Я получу две пары туфель, черную пару и пару коричневых брогов, шесть новых рубашек (тонких) и три строгие рубашки, так как иногда, когда я хочу быть очень нарядным, я ношу их с белым жилетом вместо плиссированных; также шесть носков, пару перчаток и три галстука, что завершает список моих покупок".
Гарри составил каталог своих походов в театр и музеи. После просмотра фарса "Тонны денег" дедушка повел их с тетей Сибил в галерею Тейт. Они ходили "туда-сюда 2,5 часа, потому что дедушка не пропускал ни одной картины, какой бы неинтересной она ни была".⁷⁹ К концу "мы с тетей Сибил еле ползли", - признался Гарри, но Джозеф Поллак "скакал, как молодая серна". Старик "ничуть не устал"; "он действительно прекрасен для своего возраста", - размышлял Гарри в предвкушении. Неминуемое возвращение в школу было "ужасно скучным", но уроки танцев доставляли ему удовольствие. Мне они ужасно нравятся", - уверял Гарри мать.⁸⁰ Он пил чай с сестрой отца Линой Леви в "крошечном меблированном домике" на Итон-Террас и шутил потом с Мэй, что тетя Лина "постоянно рассказывала нам, как "ужасна" французская оккупация Рура, и, конечно, тетя Сибил и я чуть не умерли".⁸¹ Однако это были не все картины, спектакли и чаепития. Были и жаворонки. Гарри устроил полуночное пиршество с тетей Сибил: "Это было очень весело", но, по его словам, "не рассчитано на то, чтобы помочь тете Сибил в ее стремлении похудеть".⁸² Сибил была главной опорой Гарри, и в более поздние годы он признал, что без нее его "школьные годы были бы очень мрачными". Он вспоминал о ней с ностальгией, "с благодарностью и любовью".⁸³
Читая детскую переписку Гарри Оппенгеймера, можно прийти к выводу, что его личность полностью сформировалась к 15 годам. Самообладание, привередливость, бдительность, сухой, ироничный юмор - все это проявилось с самого раннего возраста. Он был молодым английским джентльменом (к этому времени его второе имя было англизировано до "Фредерик"). "Вы должны написать и сообщить мне, какие чаевые давать, а также как я могу заказать столик на борту ... "Британика", - наставлял он Мэй перед отплытием в Южную Африку на каникулы.⁸⁴ (Это был лайнер компании Union-Castle, на борту которого хранилась дойная корова для удобства Линдера Старра Джеймсона, когда он вернулся в Лондон в 1907 году). Даже интересы Гарри в подростковом возрасте становились все более и более узкими. Он писал своему отцу в парламент: "Не забывайте присылать Хансарды, когда они выходят, и всякий раз, когда вы выступаете, пожалуйста, присылайте мне все газетные вырезки".⁸⁵ В анкете на поступление в Крайст-Черч в Оксфорде в разделе "К какой работе в жизни он стремится? Гарри написал "бизнес".⁸⁶
Пока Гарри учился в Чартерхаусе, Эрнест купил дом в Парктауне под названием Мариенхоф, недалеко от Джубили-роуд.⁸⁷ Он был заказан в 1904 году директорами компании Consolidated Gold Fields для их нового управляющего директора Драммонда Чаплина. Построенный Гербертом Бейкером, выбранным архитектором Рэндлордов (и протеже Родса и Милнера), дом сочетал в себе черты кейп-голландского и английского стилей. Он стоял на двадцати гектарах парковой территории. Эрнест переименовал его в Брентхерст - так же, как и дом на Джубили-роуд, - и воцарился там. Мне было очень интересно получить план дома; он действительно ужасно большой, и я с нетерпением жду, когда смогу его увидеть", - писал Гарри своей матери.⁸⁸ Поместье Брентерст должно было стать убежищем для Гарри и Фрэнка. Раз в год братья проводили длинные школьные каникулы в Южной Африке. Это включало в себя почти три недели путешествия по морю в каждую сторону и три недели в Брентхерсте. Эти каникулы, которые Гарри проводил, обсуждая с отцом дела и политику, прогуливаясь по поместью, были "главным событием" в его жизни; это была "единственная часть", которая "казалась настоящей и к которой я действительно принадлежал". Школьная карьера была для него "чем-то, что нужно пережить, а не прожить". Возможно, это было заметно проницательному глазу, поскольку, когда мне пришло время покидать школу и я пошел попрощаться с директором, очень мудрым стариком Фрэнком Флетчером, он проводил меня несколько двусмысленными словами: "Я уверен, что у тебя все получится, и ты обнаружишь, что гораздо лучше подготовлен к жизни, чем когда-либо в школе"'⁸⁹.
Это была поистине эпиграмматическая проницательность. Хью Тревор-Ропер, выдающийся оксфордский историк, был на пять лет моложе Гарри и, как и он, учился в Чартерхаусе (в Дэвисайтах), а затем перешел в Крайст-Черч, хотя они просто не должны были совпасть. Биограф Тревора-Ропера описывает Ланселота Аллена, домоуправителя Дэвисайтов, как "нервного, суетливого человека"; Тревор-Ропер, пишет он, считал Аллена "самым реакционным человеком в школе".⁹⁰ Однако Аллен был не лишен проницательности. В 1925 году он писал декану Крайст-Черч в Оксфорде: "Х.Ф. Оппенгеймер по характеру и способностям - все, что можно пожелать: он много читает, очень умен и, я думаю, в ближайшие годы сможет сделать что-то большое. Его отец (сэр Эрнест) - друг Смэтса и член парламента ЮАР: интереснейший человек. Его имя и внешность - единственное, что может быть против него, но он прекрасно чувствует себя в этой палате (хотя и не блещет в играх) благодаря своему вдумчивому бескорыстию. Его младший брат - тоже очень хороший парень, который, как я полагаю, с нетерпением ждет приезда к вам в ближайшие годы"⁹¹ Немецко-еврейская фамилия Гарри (и, предположительно, его семитская внешность) в конечном итоге не сыграли против него. К тому времени, когда он покинул школу в конце весеннего семестра 1927 года, наследник Оппенгеймера был достаточно англизирован и англиканизирован, чтобы заслужить одобрение Чартерхауса. В феврале 1927 года газета The Carthusian сообщила, что он был награжден Холфордской выставкой в Крайст-Черч для чтения современных языков.⁹³ Впереди был самый беззаботный период жизни Гарри Оппенгеймера в самом великом из оксфордских колледжей.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги