GEDENKBUCH: КНИГА ПАМЯТИ НЕМЦЕВ-ТРУДАРМЕЙЦЕВ

Лобаниха

Случилось так, что части немцев Поволжья, прибывших в июле 1943 г. из Сибири, из Краслага НКВД, пришлось покинуть лагерь Мазунья, расположенный на правом берегу Камы. Я уже писал, что мы были в этом концлагере абсолютно бесправны. Никого не спрашивали о его мнении, ни один начальник не вступал с нами в разговор. При этом мы, конечно, могли бы кое-что предложить. Но трудармейцы были в глазах начальников безликой серой массой, которую можно было беспредельно эксплуатировать - чем тяжелее была работа и чем хуже условия жизни в бараках, тем лучше они, похоже, соответствовали предписаниям, которыми руководствовалось лагерное начальство.

День 2 сентября 1943 г. мы провели на лесосплаве. Погода была теплая и сухая, так что работалось довольно лихо, настроение у нас было хорошее, если это слово вообще применимо к тем условиям. Когда мы после работы пришли в лагерь и съели вечерний хлеб, к нам палатку зашел один из лагерных начальников со списком и зачитал фамилии всех членов нашей бригады. Было сказано, что нам нужно приготовиться и немедленно выйти к лагерным воротам, чтобы отправиться в другой лагерь. Мол, у берега Камы нас дожидается лодка.

Поэтому мы собрали наши пожитки и пошли к лагерным воротам. Нас уже ждал надзиратель в униформе. Когда мы, как обычно, собрались построиться, нам внезапно сказали, чтобы мы отложили в сторону наши чемоданчики и рюкзаки. Мы недоуменно посмотрели друг на друга, но приказ уже прозвучал повторно. Мы сложили наше нищее имущество. Затем послышалось: «Построиться!» и «Вперед, марш!»

Так нам пришлось претерпеть еще одно незабываемое надругательство. В чемоданчиках и рюкзаках мы до сих пор сохранили то, что было нам нужнее, но и дороже всего: миски, ложки, данные с собой матерью или женой, нижнюю рубаху или теплые подштанники, бритвенный прибор… Теперь все это осталось за высоким сплошным ограждением. Почему? Но кто должен был ответить нам на этот вопрос?

Большая плоскодонная лодка стояла на берегу наготове, мы зашли, сопровождающий оттолкнул ее и заскочил туда сам. Тем самым Мазунья стала нашим пагубным прошлым. Некоторые из нас взялись за весла, попытались управлять лодкой, но это им удавалось плохо. Мужики умели обращаться с лошадью, трактором или плугом, но ориентироваться на воде не могли, управлять лодкой надо уметь. Мы хоть и родились в Поволжье, но довольно далеко от реки, в степи.

Мы блуждали по воде, вблизи то одного, то другого берега, то посреди потока. Надзиратель ругался, матерился, но премудростями гребли и управления не владел и он. Вдобавок ко всем бедам незадолго до темноты еще и пошел дождь. Это еще больше сбило с толку нас всех. Слава богу, течение понесло лодку к левому берегу. Мы причалили, вылезли и попытались укрыться под деревьями в лесу. Мы решили оставить проклятую весельную лодку и дальше пойти пешком.

Дождь продолжался всю ночь. По пути мы наткнулись на землянки. В них «жили» наши земляки - лесосплавщики. Несмотря на все недостойные человека условия, они приняли нас в свои норы. Промокнув насквозь, мы провели остаток этой тяжелой ночи у наших нежданных товарищей по несчастью, в их «квартирах».

Когда, наконец, рассвело, дождь прекратился, и мы продолжили свой путь. Тут я увидел моего гриммского школьного товарища Якова Фельде, чей высокообразованный дядя Яков Яковлевич Фельде с сыном Эрнстом искал чего-нибудь поесть на помойке в сибирском лагере, что, однако, не уберегло от голодной смерти никого из них двоих. У Якова были нары в одной из этих земляных нор, днем он занимался сплавом отдельных бревен. Он выглядел очень жалко и не проявил ко мне почти никакого интереса. Я бы охотно чем-нибудь помог ему, но у меня не было ничего, кроме собственной жизни.

Дома этот Яков был активным комсомольцем, хорошо учился и участвовал во многих школьных общественных мероприятиях. Он был известен как прилежный корреспондент молодежных газет «Юнгер Штюрмер» и «Роте Югенд», а также газеты ДЦЦ („Дойче Централь-Цайтунг”). Он никогда больше не вернулся к своим старым родителям. Зимой 1945/46 гг. мне пришлось рассказывать в Устюге его прикованной к постели матери, доброй тете Марии, об этой встрече с ее сыном Яковом, и каждый раз я, казалось, ощущал, как горячи были ее слезы. Яков навсегда остался лежать на берегу Камы.

Я спешно догнал своих товарищей, надзиратель бросил мне пару недобрых слов, к чему мы уже давно привыкли, я присоединился к группе, и мы пошли дальше, через отдельные деревеньки, сквозь густой лес, по голым убранным полям, пока, наконец, не добрались до берега Кольвы, небольшого притока Вишеры. Это место называлось Лобаниха. Единственный барак стоял прямо на берегу, кроме него за ограждением из колючей проволоки не было видно ничего. Этому бараку было суждено стать на несколько месяцев нашим приютом. Перед нашим прибытием там, видимо, размещались заключенные. Стены, пол, все помещения были в грязи, в щелях нар - полно клопов.

Примерно в ста метрах от «зоны» находилась лагерная кухня. Там мы получали нашу еду. Из-за отсутствия помещения для приема пищи мы несли ее в мисках в барак и ели на наших нарах.

На реке вылавливали плывущие по отдельности бревна и сортировали их по длине и породе дерева. Эту работу выполняли днем заключенные из большого лагеря, расположенного в паре километров вверх по течению. До сих пор они занимались этим и ночью. С нашим прибытием их освободили от ночной смены. Вместо них холодные и дождливые осенние ночи на реке должны были проводить мы, трудармейцы. Каждый стоял на мостках, примерно в метре над поверхностью воды и вылавливал бревна. Когда ограждение заполнялось, бревна связывали.

Дождь проникал сквозь наши жалкие фуфайки (о дождевых плащах, естественно, не могло быть и речи), посреди реки не знал пощады холодный ветер. Казалось, ты замерзнешь на месте. И так всю ночь напролет. Промерзшие насквозь, мы возвращались в барак и не могли согреться в хорошо натопленном помещении.

Ни после нашего прибытия, ни затем нас не водили в баню. Последствия легко себе представить. За короткое время мы сплошь завшивели. Наш бригадир Феттер, который пытался по мере возможности облегчить наше положение, не раз обращался по этому поводу к нашему начальнику, но тот этого будто не слышал. Ситуация становилась все отчаянней, паразиты угнездились всюду: в одежде, в прическе, даже в бровях.

Трудно сказать, как бы дело пошло дальше, если бы однажды в наш зачумленный барак не заглянуло начальство лагеря для заключенных, которому мы были непосредственно подчинены. Когда мы вернулись с работы, нас тотчас повели в баню. Тем временем в бараке творилось черт знает что: начальник лагеря собственной персоной скомандовал, чтобы к нашему возвращению барак был очищен, стены побелены, клопы истреблены и постель заменена.

Баня принесла облегчение, мы почувствовали себя почти счастливыми. Свежего белья нам, правда, не дали - для начальства это было бы уж слишком, но, пока мы мылись, нашу завшивленную одежду должным образом прожарили, и все насекомые в ней были истреблены.

Мы вернулись в наш барак и не узнали его: оконные стекла блестели, нары отмыли, пол тоже, воздух был чист, печь пылала жаром - боже мой, какое блаженство! Да, как много все же в нашем трудармейском существовании зависело от лагерного начальства!

Как-то меня подозвал к себе наш бригадир Феттер. Оказалось, что кончились дрова на кухне. Трудармейцы должны были возить дрова для кухни из леса на ручной тележке. Он имеет в виду меня, сказал Феттер. Я должен был подобрать себе помощника и завтра утром приступить к делу. Я не возражал. К тому времени мы изучали лагерные законы достаточно долго, чтобы разбираться, какие преимущества и недостатки имеет та или иная работа. И я сразу же смекнул, что новая работа не останется для меня и моего коллеги без воздаяния, поскольку на кухне, как известно, варят. Если мы будем обеспечивать повара хорошими дровами и, естественно, если он окажется человеком, то он уж сообразит, что от него требуется.

Н-да, подумал я, лесорубом и лесосплавщиком ты уже работал, табельщиком в овощеводстве тоже - это все была, как говорится, работа для людей. А завтра ты должен везти на ручной тележке дрова для кухни, но тянуть повозку - это не человеческая работа, на Волге, как и всюду, впереди телег запрягали лошадей либо волов. То есть ты с завтрашнего дня должен зарабатывать свой хлеб в роли лошади или вола… Ну и черт с ним, сказал я себе, это все же лучше, чем мерзнуть ночью на реке. Так я стал тягловой силой. Моим помощником, т. е. пристяжной, как это называли в Гримме, я выбрал себе молодого человека - Карла Шмидта. Я уже раньше обратил внимание на его скромность. От него редко можно было услышать недовольное слово, он всегда казался довольным. В тяжелые времена такие люди вызывают сострадание, поскольку не умеют постоять за себя. Мое предложение он воспринял как божий дар.

Так мы принялись за заготовку дров для кухни. За краткий срок мы овладели своим ремеслом так хорошо, что нам не доставляло особого труда делать запасы. Груда дров росла, мы пилили и кололи, складывали дрова в поленницу, затем опять отправлялись в лес. Увидев, что мы лихо управляемся с этой работой, на нас возложили еще одну обязанность: мы должны были трижды в неделю ездить с нашей тележкой в лагерь для заключенных и доставлять оттуда на нашу кухню продукты - крупу, хлеб, рыбу, картошку, растительное масло и прочее. Этот мы делали охотно, так как заключенный, который заведовал там продуктовым складом, оказался любезным человеком. Он никогда не забывал дать нам в дорогу что-нибудь съестное.

Мы все должны были помогать и при уборке картошки. В то лето картошка хорошо уродилась, ее уборка доставляла удовольствие. Какая же копка без печеной картошки, такого дома на Волге не бывало, а здесь, казалось нам, тем более не будет. Но не случайно говорится: «Человек предполагает, а Бог располагает». Старичок-агроном запретил нам разводить огонь на поле. Ах, что тут началось! Мы все стали уговаривать агронома, но он заупрямился. Вечером в бараке было решено завтра развести огонь - будь, что будет. По приходу на поле один из нас сразу же пошел в лес за хворостом, без лишних слов он разжег костер, и вот уже ввысь поднялся дым. Агроном увидел нашу решимость и не рискнул воспротивиться - так у нас к обеду появилась хорошая горка печеной картошки. И работа пошла у нас после этого совсем лихо, до вечера мы сделали намного больше, чем в первый день, а старик, похоже, осознал свою вчерашнюю ошибку. Естественно, каждый из нас захватил по паре картошек с собой. Там пошла варка. Пока картошку сварили все, настала почти полночь…

Осень достигла своего зенита, первый тонкий лед покрыл Кольву. Лесосплав прекратился. Работа на берегу была выполнена. Затем мы еще несколько недель занимались разной вспомогательной работой. Но незадолго до Рождества мы столь же неожиданно ушли в ночь, как нас отправили из Мазуньи.