Геенна огненная

XIX

Фиакр, покачиваясь, преодолевал улицу де Вожирар. Мадам Шантелув забилась в угол и хранила молчание. Дюрталь смотрел на нее. Уличный фонарь, мимо которого проехал фиакр, на мгновение осветил ее вуаль. Ему показалось, что за ее безмолвной оболочкой скрывается нервозность, какое-то странное возбуждение. Он взял ее за руки, она не отняла их, и он сквозь перчатки почувствовал холод ее пальцев. Ее светлые волосы разметались по плечам, и этим вечером Дюрталь вдруг заметил, что они не столь уж тонки и ломки.

— Мы, наверное, уже подъезжаем, дорогая?

— Нет еще. Молчите! — ответила она тревожным шепотом.

Он затосковал, недовольный напряженной, почти враждебной тишиной, и уставился на дорогу, проплывающую в квадратном окошке фиакра.

Вокруг было пустынно. Уходящая в бесконечность дорога была плохо вымощена, и фиакр жалобно скрипел, подпрыгивая на булыжниках. По мере продвижения газовые фонари попадались все реже и реже, так что мостовая была едва освещена. «Зачем я ввязался в эту авантюру?» — подумал Дюрталь, встревоженный холодным, отрешенным лицом своей спутницы.

Наконец экипаж свернул в темную улицу и остановился.

Гиацинта вышла из фиакра. В ожидании, пока возница отсчитает положенную сдачу, Дюрталь осмотрелся. Видимо, они находились в каком-то тупике. Низкие угрюмые домики теснились у самого края проезжей части. Тротуаров не было. Фиакр отъехал, и Дюрталь, обернувшись, уперся взглядом в длинную высокую стену, над которой шумели во тьме кроны деревьев. Дюрталь заметил в стене с налепленными заплатами белой штукатурки, прикрывающими бреши и щели, дверь с прорезанным в ней окошком. В одном из домов зажегся свет, и какой-то человек в черном фартуке, какой надевают обычно торговцы вином, вышел из своей лавки, видимо, привлеченный шумом фиакра, и застыл на пороге.

— Это здесь, — проронила мадам Шантелув.

Она позвонила. Окошко открылось, мадам Шантелув приподняла вуаль, луч от фонаря ударил ей в лицо. Дверь бесшумно отворилась, и они оказались в саду.

— Здравствуйте, мадам.

— Добрый вечер, Мари.

— Куда нам пройти? В часовню?

— Да. Мадам угодно, чтобы я вас проводила?

— Нет, спасибо.

Женщина, державшая фонарь, окинула внимательным взглядом Дюрталя. Из-под капора на него смотрела старуха с неправильными, сморщенными чертами лица. Серые пряди волос беспорядочно торчали, примятые у основания головным убором. Не дав ему времени хорошенько разглядеть ее, она скрылась в маленьком домике, прилегавшем к стене.

Он двинулся вслед за Гиацинтой. Они шли по темным аллеям, в воздухе чувствовался запах самшита. Наконец показалось крыльцо какого-то строения. Мадам Шантелув уверенно толкнула дверь, словно находилась у себя дома, ее каблучки стучали по плитам.

— Осторожно, — предупредила она, когда они миновали прихожую, — здесь три ступеньки.

Они вышли во двор и остановились перед старинным фасадом. Она позвонила. Появился какой-то коротышка, посторонился, пропуская их, жеманным поющим голосом спросил у мадам Шантелув, как она поживает. Поприветствовав его, мадам Шантелув прошла вперед, взгляд Дюрталя скользнул по его неприятному лицу, водянистым глазам, немного подведенным, щекам с толстым слоем румян, накрашенным губам, и он подумал, что попал в самое логово сатанистов и содомитов.

— Вы не предупредили меня, что здесь собираются подобные типы, — упрекнул он Гиацинту, нагнав ее в том месте, где коридор, освещенный лампой, поворачивал.

— А вы надеялись повстречать здесь святых?

Она пожала плечами и дернула за ручку двери. Они шагнули в часовню. Низкий потолок перерезали балки, вымазанные дегтем, окна прятались под тяжелыми занавесками, стены выцвели и покрылись трещинами. Дюрталь невольно отступил назад. Зев обогревательного устройства изрыгал скрученные струи воздуха. От острого запаха сырости, плесени, угара, едких испарений, щелочи, смолы, жженой травы ломило в висках и першило в горле.

Он ощупью стал пробираться вперед, привыкая к мраку, царившему в часовне. Светильники из бронзы и розового стекла, свисавшие С потолка, давали лишь весьма скудное освещение. Гиацинта знаками предложила ему сесть и направилась к группе людей, устроившихся в темном углу на диване. Дюрталь, слегка смущенный положением изгоя, все-таки заметил, что среди присутствующих очень мало мужчин. Но напрасно он пытался разглядеть лица женщин и немногих собратьев. В луче света, падавшего с потолка, мелькнула темная шевелюра толстой дамы, затем гладко выбритая грустная физиономия какого-то мужчины. Он обратил внимание на то, что не было слышно женского кудахтанья, казалось, они вели важную беседу, боязливо избегая смеха и громких реплик. Они перешептывались нерешительно, пугливо, опасаясь лишних движений.

«Черт возьми! По всей видимости, Сатана не очень-то стремится сделать своих овечек счастливыми».

Певчий, в красном одеянии, отошел в глубину часовни и стал зажигать свечи. Из темноты выплыл алтарь, точно такой же, как и в обычном храме, с дарохранительницей, над которой возвышалось распятие с поруганным Христом. Его голова была отделена от тела, на щеках прорисованы складки, превратившие маску страдания в гнусную шутовскую гримасу. Его тело представало полностью обнаженным, материя, опоясывающая его бедра, отсутствовала, и взору открывалась плоть, возбужденно вознесенная над пуком конских волос. Перед дарохранительницей стоял потир, накрытый покровом. Мальчик-певчий скользил руками по поверхности алтаря, поводил бедрами, становился на цыпочки, как если бы он был херувимом, готовящимся взлететь, стараясь дотянуться до черных свечей, источавших запах смолы и вара, усиливавший зловоние.

Красное одеяние Исусика не обмануло Дюрталя, он узнал существо, отворившее им дверь, и понял, какая роль отведена этому человечку, чья извращенность заменяла младенческую непорочность, столь почитаемую Церковью.

Откуда-то вынырнул еще более безобразный певчий. Жирные, красные и белые пятна расползались по его лицу, он захлебывался кашлем, напевая что-то. Припадая на одну ногу, он приблизился к треножнику, расположенному рядом с алтарем, помешал в тагане угли, зарытые в пепел и золу, и подбросил смолы и травы.

Дюрталь уже начал томиться, и тут к нему подошла Гиацинта. Она извинилась за то, что бросила его одного, и предложила перебраться на другое место. Она отвела его в самый дальний угол, они оказались на отшибе, позади рядов стульев.

— А это и вправду часовня? — спросил Дюрталь.

— Да, эта церковь, а также дом и сад, через которые мы шли, — это то, что осталось от монастыря урсулинок. В часовне долгое время хранили фураж, дом же принадлежал одному человеку, сдававшему внаем экипажи. Потом он продал его вон той даме, — и она указала ему на толстую брюнетку.

Дюрталь уже раньше обратил внимание на эту даму.

— А она замужем?

— Нет, когда-то она была монахиней, ее сбил с пути каноник Докр.

— А! А кто те господа, которые предпочитают держаться дальше от света?

— Сатанисты… один из них преподавал в Школе медицины, был профессором… у себя дома он оборудовал молельню, поставил на престол статую Венеры Астарты и поклоняется ей.

— Ну и ну!

— Да, он стареет, и эти молитвы укрепляют его силы, которые он растрачивает с такими вот типами, — она кивнула в сторону певчего.

— Неужели это правда?

— О, я ничего не придумала. Его история изложена во всех подробностях в религиозной газете «Анналы святости». Так вот, этот господин не осмелился подать в суд за клевету! Что это с вами? — встревожилась она, взглянув на него.

— Я… я задыхаюсь… что за отвратительный запах!

— Вы скоро привыкнете к нему.

— Что может так вонять?

— Самые обычные растения: листья белены, дурмана, мирт, сухие пасленовые. Это излюбленные ароматы сатаны, нашего властелина.

Ее голос изменился, в нем послышались интонации, уже знакомые Дюрталю. Точно так же она разговаривала с ним, когда они занимались любовью.

Он всмотрелся в ее лицо. Она была бледна, плотно сжала губы, в глазах плыл туман.

— А вот и он, — шепнула она.

Какие-то женщины пробежали мимо них и поспешили преклонить колени.

Впереди шли двое певчих, а за ними — в пунцовом колпаке, увенчанном двумя рогами бизона, во всем красном шествовал каноник.

Дюрталь успел рассмотреть его, пока он преодолевал путь к алтарю. Он был высокого роста, но плохо сложен, открытый лоб перетекал в прямой нос, щеки поросли густой грубой щетиной, как у древних священнослужителей, не прикасавшихся к бритве, черты лица были неправильными, топорными, глаза напоминали семечки от яблока, маленькие, черные, посаженные у самого носа, глянцевито блестящие. Его облик был зловещим и отталкивающим, но он казался переполненным энергией, и его твердый, неподвижный взгляд ничуть не был таинственным и бегающим, как это представлялось Дюрталю.

Он торжественно склонил голову перед алтарем, поднялся по ступенькам, и месса началась.

Дюрталь увидел, что каноник облачился в свое одеяние поверх голого тела. Оно выпирало из-под подвязок и нависало над черными чулками. Его самая обычная риза была цвета засохшей крови, посередине был начертан треугольник, оплетенный ветками бессмертника, можжевельника, барбариса, молочая, внутри которого угрожающе накренил рога черный козел.

Дюрталь преклонил колени, согнул поясницу в глубоком поклоне, как это полагалось по ритуалу. Певчие, стоя на коленях, чистыми голосами нараспев читали молитвы, растягивая последние слоги слов.

— Да это самая обычная месса, — шепнул Дюрталь мадам Шантелув.

Она покачала головой. В этот момент певчие скрылись за алтарем и вынесли оттуда медные нагревательные приборы и кадила, которые раздали присутствующим. Часовню заволокло дымом, женщины полной грудью вдыхали запах, быстро распространявшийся по рядам, а затем с расслабленными стонами начали расстегивать платья.

Священник, пятясь, стал спускаться по ступенькам и, остановившись на последней, пал на колени и резким, прерывающимся голосом возопил:

«Устроитель оргий, ниспосылающий благодать преступлений, Хранитель грехов и пороков, Сатана, тебе поклоняемся, Бог истинный!

Несравненный медиум, ты собираешь милостыню наших слез, ты спасаешь честь семей, благословляя очищение плодоносящего чрева, даруя забвение, ты побуждаешь матерей извергнуть выкидыш, твоя акушерская помощь избавляет их от тягот материнства, а нерожденных детей оберегает от боли поражений, горестей зрелости!

Опора отчаявшихся неимущих, надежда побеждённых, ты оделяешь их лицемерием, неблагодарностью, гордыней, дабы они могли противостоять исчадиям Бога, богатым и благополучным!

Пестун застарелой ненависти, Держатель презрения, Казначей унижений, ты один исцеляешь человека, раздавленного несправедливостью, ты нашептываешь ему мысль о мести, заносишь его руку для удара, толкаешь его на убийство, открываешь ему радость расправы, упоение свершившейся казнью, слезами, пролитыми по его вине!

Гений возмужалости, ты тревожишься о непорочной матке, ты, Сатана, не нуждаешься в бессмысленных знаках целомудрия, не кичишься безумием постничества, ты принимаешь приношения плотью от нищих и алчных семей. Ты подстрекаешь матерей продавать дочерей, соблазнять сыновей, ты покровительствуешь бесплодной, недостойной любви, вынянчиваешь, острые неврозы, служишь столпом истерик, сосудом, омываемым кровью насилия!

Владыка, мы, твои верные слуги, возносим тебе молитвы, преклонив колени. Пошли нам веселый дух злодеяний, укрытых от глаз правосудия, помоги нам познать пути колдовства, неподвластные человеческому разуму, услышь наши молитвы, накажи тех, кто нас любит и служит нам, даруй нам славу, богатство, могущество, ты, Король обездоленных, грозный Сын, изгнавший непреклонного Отца!»

Докр поднялся, протянул вперед руки и звонким, злобным голосом продолжил:

«А ты, ты, Иисус, Ремесленник мошенничества, Вор почестей, Лжекумир, призываю тебя, хочешь ты того или нет, спуститься и воплотиться в этом хлебе! Слушай же голос священника! С того дня, как ты вышел из чрева Девы, ты лишь нарушал свои обязательства, отрекался от своих обещаний, века сотрясались от рыданий, ожидая твоего пришествия, Бог беглец, Бог безмолвный! Ты назвался Искупителем, но никого не спас, ты должен явиться в лучах славы, а ты дремлешь! Продолжай же лгать, тверди тем, кто призывает тебя: „Надейтесь, терпите, страдайте, ваши души излечатся на небесах, когда вострубят ангелы“! Самозванец! Ты знаешь, что ангелы, недовольные твоим равнодушием, давно отлетели! К тебе устремлены жалобы, ты объявил себя слугой людских слез, готовым стать посредником между человеком и Отцом, но ты бездействуешь, ведь заступничество нарушит твой вечный покой, пресытившийся лицемер!

Ты забыл о том, что проповедовал бедность, приверженец банков! На твоих глазах пресс финансовых операций давит с хрустом слабых, до тебя доносятся хрипы несчастных, обессилевших от голода, женщин, продающих свое лоно за кусок хлеба, но ты лишь передаешь через своих канцелярских крыс, через фарисеев, торгующих твоим именем, через твоих наместников невнятные извинения, уклончивые обещания, Заседатель ризниц, Бог деловитости!

Чудовище, ты плодишь жизнь и навязываешь ее невинным, которых ты осмеливаешься осуждать в силу какого-то первородного греха, которых ты наказываешь, исходя из неких никому не понятных условий договора, мы заставим тебя признаться в бесстыдной лжи, в преступлениях, которым нет искупления! Ты достоин того, чтобы гвозди вновь вонзились в тебя, шипы оставили свежие язвы на теле, чтобы кровь брызнула из твоих зарубцевавшихся ран!

И мы сделаем это, разбередим твое тело, познавшее покой! Ты, Осквернитель пороков, любитель бессмысленной непорочности, проклятый Назареянин, Король безделья, Бог предатель!»

— Аминь, — пропели кристально-чистые голоса.

Дюрталь внимательно выслушал поток проклятий и оскорблений. После того как недостойный священник замолк, на некоторое время воцарилось молчание. Дым от кадил поднимался к сводам часовни. Женщины, молча внимавшие священнику, пришли в движение. Каноник обернулся к своей пастве и широким жестом благословил всех левой рукой.

Внезапно певчие зазвонили в колокольчики.

Вероятно, это был сигнал, заслышав его, женщины стали кататься по ковру, устилавшему пол. Одна из них, словно подброшенная невидимой пружиной, бросилась на живот, колотя ногами, другая, пораженная внезапным косоглазием, закудахтала, потом, онемев, так и стояла с отвисшей челюстью, высунув язык. Третья, мертвенно-бледная, раздувшаяся, с расширенными зрачками, уронила голову на грудь, затем рывком выпрямилась и принялась царапать ногтями свою шею; четвертая легла на спину, задрала юбку, оголила живот, вспухший, огромный, гримасничая, высунула белый язык, рваный по краям, да так и не смогла убрать его обратно в залитый кровью рот, пропаханный окрасившимися в красный цвет зубами.

Дюрталь привстал, чтобы лучше видеть происходящее. Его взгляд упал на каноника Докра, стоявшего в отдалении.

Скрестив руки на груди, он созерцал Христа и извергал на него оскорбления, надрываясь, осыпал его изощренными ругательствами, уместными лишь в устах пьяного возницы. Один из певчих стоял перед ним на коленях спиной к алтарю. Дрожь прошла по телу священника. Он торжественно произнес чуть прерывающимся голосом: «Воистину это тело мое!», затем вместо того, чтобы пасть на колени перед священным телом, повернулся к своей аудитории. Его лицо налилось кровью, по нему струился пот, взгляд потерянно шарил в пустоте.

Он пошатнулся. Двое певчих подняли полы его рясы, открывая взорам его живот. Облатки, которые он держал перед собой, поруганные и оскверненные, посыпались на ступеньки.

Дюрталь содрогнулся. Ветер безумия ворвался в часовню. Истерика скручивала женщин одну за другой. Певчие курили фимиам вокруг нагого жреца, женщины набросились на облатки и, рухнув на живот, тут же, у подножия алтаря, рвали на части Божественную Плоть, царапали и кусали ее.

Одна женщина опустилась на корточки над распятием с раздирающим душу смехом и закричала: «Мой священник! мой священник!» Какая-то старуха рвала на себе волосы, прыгала, выделывала пируэты, крутилась вокруг себя на одной ноге, в конце концов плюхнулась рядом с девушкой, которая билась в конвульсиях у стены, из ее рта вырывались проклятия в фонтанах пенистой слюны, по лицу текли слезы. Сквозь дымку Дюрталь разглядел рога, торчащие из головного убора Докра. Каноник, сидя на полу, брызгая слюной, пережевывал пресный хлеб и, выплюнув его, протирал им свое тело, а затем раздавал женщинам, которые, громко голося, накидывались на мякиш, падая друг на друга, толкаясь.

Вокруг облаток вырастали шалаши из тел. В этой парилке бесновались проститутки и сумасшедшие. Певчие совокуплялись с мужчинами, хозяйка дома, растерзанная, поднялась к алтарю, одной рукой отодрала часть фигуры Христа от распятия, а другой схватила потир и попрала его босыми ногами. В глубине часовни до сих пор неподвижно стоявший ребенок вдруг наклонился вперед и взвыл, точно взбесившаяся собака.

Задохнувшись, почувствовав подступившую дурноту, Дюрталь решил спастись бегством. Он поискал глазами Гиацинту, но ее не было рядом. В конце концов он приметил ее рядом с каноником. Перешагивая через тела, он пробрался к ней. Ее ноздри раздувались, она жадно вдыхала испарения, исходившие от тел.

— Пахнет шабашем! — сквозь зубы едва слышно проговорила она.

— Так вы идете или нет?

Она очнулась и после некоторого колебания молча последовала за ним.

Ему пришлось поработать локтями, расшвыривая ощерившихся женщин. Он вытолкнул мадам Шантелув за дверь, они пересекли двор, еще один коридор, прихожую; закуток консьержки был пуст. Дюрталь дернул за веревку и очутился на улице.

Он глотал воздух, заполняя им легкие. Гиацинта застыла поодаль, прислонившись к стене.

Он взглянул на нее.

— Признайтесь, вам хочется вернуться туда? — В его голосе проскользнуло презрение.

— Нет, — с усилием выговорила она. — Я чувствую себя разбитой. Я словно в дурмане. Мне нужен глоток воды, чтобы прийти в себя.

Она двинулась вверх по улице, опираясь на Дюрталя, направляясь к лавке торговца вином.

Это было весьма сомнительное заведение. В крохотном помещении стояли деревянные столы и скамьи, рядом с цинковым прилавком оборудовано место для игры в кости, в глубине расставлены фиолетовые жбаны и кувшины. У самого потолка мигал газовый рожок. Землекопы играли в карты, заслышав шаги, они обернулись, странно ухмыляясь. Хозяин лавки вынул изо рта трубку и сплюнул на землю. Казалось, его нисколько не удивляет появление элегантной дамы в его логове. Дюрталь готов был поклясться, что заметил, как тот перемигнулся с мадам Шантелув.

Хозяин лавки зажег свечу и шепнул на ухо Дюрталю:

— Месье, вам не стоит оставаться здесь, с этими людьми. Я провожу вас в комнату, где никто вас не потревожит.

— Ну вот, — проворчал Дюрталь, поднимаясь по лестнице, — столько суеты ради стакана воды.

Но она уже переступила порог комнаты, заваленной разорванной, покрывшейся плесенью бумагой; к стенам были прикреплены шпильками вырезанные из иллюстрированных журналов картинки, неплотно прилегавшие выщербленные плитки покрывали пол. Меблировка состояла из прогнутой кровати без полога, стола и двух стульев. Картину дополняли таз и кувшин с отбитым горлышком.

Хозяин принес графин с водкой, два стакана, сахар. Затем он спустился вниз. В ее глазах вспыхнуло безумие, она обвила руками Дюрталя.

— А! Нет, — прорычал он, поняв, что попал в западню, — с меня хватит! И потом, уже поздно, вас ждет муж, вам пора домой!

Она не слушала его.

— Я хочу тебя, — сказала она, не обращая внимания на его протесты.

Она поспешно разделась, бросила свое платье на пол, сорвала покрывало с устрашающего ложа, задрала рубашку и, упав на спину, потерлась о грубую шершавую простыню, млея от удовольствия.

Он понял, что значит попасть в плен. Она притянула его к себе. Ему и в голову не приходило, что она способна выделывать в постели такие мерзости, сдабривая их припадками вампиризма. Вырвавшись из ее рук, он заметил на простыне куски облаток и застонал.

— О, это ужасно! Ну же, одевайтесь, нам пора!

Она послушно взялась за одежду, рассеянно глядя перед собой. Дюрталь опустился на стул, его затошнило от этой зловонной комнаты. Он не верил в пресуществление, в то, что Спаситель воплотился в хлебе, над которым учинено кощунство, но, несмотря на это, ему было не по себе, и мысль о том, что он помимо своей воли все-таки участвовал в надругательстве, повергла его в уныние. «А что, если этот мерзкий священник и Гиацинта правы, и чудо действительно свершилось? Нет, я сыт помоями по горло! Хватит, кажется, все происшедшее — прекрасный повод, чтобы порвать с этой особой, которую я, по правде говоря, с самой первой встречи терпел с большим трудом. Решено!»

Они спустились вниз, и он почувствовал на себе липкие, нахальные взгляды рабочих, расплывшихся в двусмысленных усмешках. Он расплатился и, не дожидаясь сдачи, торопливо вышел. Они добрались до улицы Вожирар, и он остановил экипаж. Они избегали смотреть друг на друга, и каждый думал о своем.

— До встречи, — робко проговорила мадам Шантелув, когда он подвел ее к двери ее дома.

— Нам не стоит больше встречаться, — ответил он. — Вряд ли мы поймем друг друга. У вас слишком большие претензии, которые я не смогу удовлетворить. Лучше расстаться сейчас, иначе наши отношения увязнут в затверженных назубок повторах, набивающих оскомину. И к тому же после всего того, что было в этот вечер… О, нет, поймите меня, нет!

И он нырнул в фиакр и назвал свой адрес.