Геенна огненная

VI

Утром следующего дня Дюрталь проснулся позже обычного. Последнее, что он видел во сне, — это проплывающие в странном танце дьяволопоклонники, о которых говорил де Герми. «Сколько их, этих клоунесс, которые умудряются стоять на голове и при этом молитвенно складывать ноги!» — подумал он, потягиваясь и зевая. Он посмотрел на окно: на стеклах среди папоротников из инея расцвели хрупкие снежные лилии. Он быстро спрятал руки под одеяло, устраиваясь в постели поудобнее.

«В такую погоду лучше всего будет остаться дома и поработать, — решил он. — Сейчас я встану, разожгу огонь. Ну же, соберись с духом…» — подбодрил он себя. Но вместо того, чтобы решительно отбросить одеяло, он натянул его до самого носа.

— А! ты не одобряешь, когда я долго валяюсь в постели, — проговорил он, обращаясь к коту, который развалился на стеганом одеяле у него в ногах и пристально смотрел на него зелеными глазищами.

Это преданное и ласковое животное могло быть хитрым и настойчивым. Кот не допускал никакой самодеятельности, никаких отступлений от установленных правил, терпеть не мог, когда сбивался режим и Дюрталь вставал или ложился позже обычного, и тогда он с мрачной раздраженностью гипнотизировал своего хозяина, у которого не оставалось никаких сомнений о причинах его недовольства.

Если Дюрталь возвращался домой около одиннадцати вечера, кот ждал его в прихожей, у двери, царапая пол и мяукая. Когда он входил, тот томно прикрывал темные золотисто-зеленые глаза, терся о его брюки, вспрыгивал на мебель, выгибался, напоминая заартачившегося жеребенка, и в ответ на проявления дружеского расположения со стороны Дюрталя тыкался головой в его руки. Если же Дюрталь появлялся позже одиннадцати, он уже не встречал его у дверей и только привставал с места, когда хозяин подходил к нему, потягивался, но не ласкался и еще долго жаловался и ворчал, отвергая любую попытку погладить его или почесать ему за ухом.

Этим утром лень хозяина вывела его из себя. Он сел, немного помедлил, а затем с самым мрачным видом переместился на грудь к Дюрталю и воззрился на него, намекая, что тому уже давно пора убраться из постели и уступить ему теплое местечко.

Дюрталя забавляли его маневры. Не двигаясь, он смотрел на кота. Это был самый заурядный откормленный кот, наполовину рыжий, как прогоревший кокс, а наполовину серый, как щетина у новенькой метелки, с белыми вкраплениями. Как и у других домашних котов, у него были длинные лапы, в черных браслетах, большая голова с кляксами вокруг глаз.

— Ты, конечно, брюзга, старый упрямец, и терпения у тебя ни на грош, но, несмотря на это, ты очень славное животное, — попытался задобрить его Дюрталь. — Я привык рассказывать тебе то, о чем обычно люди молчат. Ты — сточная яма моей души, мой невнимательный и снисходительный исповедник. Тебя не удивляют падения духа, все то, что я изливаю на тебя, чтобы облегчить свое сердце. По сути, ты для этого и создан, чтобы морально поддерживать одиноких холостяков вроде меня. Ты не можешь отрицать того, что я забочусь о тебе, окружаю тебя вниманием. И все-таки, позволь тебе заметить, что с твоими постоянными обидами и претензиями ты часто бываешь невыносим!

Кот по-прежнему не сводил с него глаз, навострив уши, стараясь по интонации уловить смысл обращенных к нему слов. Ему было ясно, что Дюрталь не собирается покинуть свое лежбище, и он с неудовольствием вернулся на свое прежнее место и лег, повернувшись к хозяину спиной.

— Ну, — обреченно вздохнул Дюрталь, взглянув на часы, — пора уделить внимание Жилю де Рэ.

Он выпрыгнул из кровати и поспешно стал натягивать брюки. Кот вскочил, нырнул под одеяло и тут же свернулся клубочком на теплой простыне.

— Ну и холод!

Дюрталь надел вязаную фуфайку и перешел в другую комнату, чтобы разжечь огонь.

— Зуб на зуб не попадает! — пробормотал он.

К счастью, его жилье было легко обогреть. Оно состояло из прихожей, крохотной гостиной, спальни, довольно просторной ванной комнаты. Эту квартиру на шестом этаже, выходящую окнами на широкий светлый двор, Дюрталь снимал за восемьсот франков.

Она была обставлена весьма скромно. Гостиную Дюрталь использовал как кабинет. Вдоль стен стояли этажерки из черного дерева, заваленные книгами. Около окна поместился стол, рядом с ним — кожаное кресло и несколько стульев. От камина до потолка стена была обтянута ветхой тканью, и вместо традиционного зеркала ее украшала картина в деревянной раме, на которой на фоне пейзажа, отливающего голубым, серым, белым, оранжевым, зеленым и черным, был изображен отшельник, преклонивший колени под кроной деревьев, рядом с кардинальской шапочкой и пурпурным плащом.

По краям картины, колорит которой напоминал оттенки прожаренного лука, теснились пестрые миниатюры, карликовые дома лепились к черной раме, выведенные фигурки лилипутов наезжали друг на друга. Святой, имя которого Дюрталю так и не удалось установить, пересекал в лодке бурлящую реку, чьи серовато-стальные воды покрывали белые барашки, брел через селения величиной с ноготь, исчезал в сумраке картины, вновь возникал, на этот раз на фоне восточного пейзажа, рядом с пещерой в окружении верблюдов и разных чудищ, растворялся в полотне, играл в прятки со зрителем, его одинокая фигурка с посохом в руке, еще сильнее уменьшенная в размерах, всплывала из глубины, с мешком за плечами он направлялся к собору, странно деформированному под кистью художника.

Это была работа неизвестного художника, по всей видимости, голландца, перенявшего основные приемы и колоритную гамму у итальянцев, на родине которых он, вероятно, побывал.

В спальне стояли кровать, пузатый комод, кресла. На камине старинные часы с маятником и медные подсвечники, стены украшала удачная репродукция одной из картин Боттичелли, хранящейся в музее в Берлине: скорбящая Дева Мария, сокрушенная и суровая, среди ангелов, томных, не лишенных кокетства, желтоватых фигур, с длинными волосами, убранными цветами, держащих крученый воск свечей, этих пажей, с вожделением смотрящих на младенца Христа, благословляющего мир.

Рядом висел эстамп с картины Брейгеля, сделанный Коком, — «Мудрые Девы и Девы неразумные». С двух сторон от завитка облака изображены трубящие ангелы с надутыми щеками, а по центру — еще один ангел в небрежном одеянии, не закрывающем его пупка. В руках у этой странной фигуры — свиток, на котором начертана строка из Евангелия: «Се грядет жених, идите же во сретенье ему».

Ниже сидят добропорядочные фламандки, они заняты пряжей, распевая гимны, сматывают клубки при ярком свете. С другой стороны — пышный луг, на котором порочные девы, четыре кумушки, весело кружатся в хороводе, взявшись за руки, а пятая играет на волынке, отбивая такт ногой. Над ними не струится свет. Над облаком пятеро мудрых дев, обнаженные, потрясая горящими факелами, плывут к готической церкви, где их ждет Христос, в то время как также обнаженные светловолосые порочные девы, устало опустив потухшие светильники, стучат в запертые двери.

Дюрталь любил эту старинную гравюру. Сцены, изображенные внизу, были пронизаны домашним духом, а верхняя часть картины излучала блаженную наивность примитивистов. В ней было что-то от Остаде и что-то от Тьерри Бу.

Огонь уже начал потрескивать в камине, решетка накалялась все сильнее. Дюрталь сел к столу и разложил свои записи.

«Итак, — Дюрталь принялся сворачивать сигарету, — я остановился на том, что блистательный Жиль занялся алхимией. Легко представить себе, кто были его помощники в деле переплавки металлов в золото».

Алхимия процветала уже за столетие до его рождения. Посвященные располагали трудами Альберта Великого, Арно Вилленефа, Раймонда Люллия. По рукам ходили рукописи Николаса Фламеля. Конечно, все это не ускользнуло от внимания Жиля, живо интересовавшегося стариной и обожавшего все необычное. К этому нужно добавить, что во времена де Рэ существовал эдикт Карла V, запрещавший под страхом тюремного заключения и даже виселицы занятия черной магией, и что оставалась в силе специальная булла Папы Иоанна XXII, предававшая анафеме всех алхимиков. Чернокнижие находилось под запретом и поэтому было особенно притягательно. Жиль прилежно изучал руководства, но разобраться в них было не так-то просто.

Эти книги были набиты галиматьей, невразумительной тарабарщиной. Сложные аллегории перемешивались с метафорами, двусмысленными и неясными, с бесконечными символами, туманными притчами, загадками и цифрами. Дюрталь взял с полки рукопись Аш-Мезареф, сочинение иудея Абрагама и Николаса Фламеля, реконструированное, переведенное и прокомментированное Элифасом Леви.

Эту книгу одолжил ему де Герми, отыскавший ее среди каких-то старых документов.

В ней был записан рецепт изготовления философского камня, эликсира мудрости. «Весьма смутно», — подумал Дюрталь, разглядывая картинки, выполненные пером и затем раскрашенные. Под надписью «Химический процесс» были нарисованы склянки. В одной из них оказался помещен зеленый лев, уткнувшийся головой в полумесяц, внутри другой находились голуби, одни из них смотрели наверх, другие склонили голову вниз. В черной жидкости, среди красноватых и золотых волн, белых пятен и клякс барахталась лягушка. На поверхности виднелись смутные очертания иногда молочной, а иногда пламенеюще-красной звезды.

Элифас Леви пытался объяснить, что символизируют эти птицы, помещенные в сосуд, но обошел молчанием собственно рецепт чудодейственного снадобья. Как и в других своих книгах, он сначала торжественно обещал сорвать покров с тайны, а затем отнекивался, ссылаясь на то, что в случае, если он будет недостаточно скромен и выдаст секрет, его ждет смерть.

К этому приему прибегали многие современные оккультисты, прикрывая им, как фиговым листом, свою полную беспомощность. «По сути, все очень просто», — решил Дюрталь, захлопывая труд Николаса Фламеля.

Философами-алхимиками было открыто — и современная наука, пофыркав, признала это открытие, — что металлы имеют сложную структуру и что они устроены одинаковым образом. Между собой они различаются лишь разной пропорцией составляющих их веществ. Воздействуя на них определенным способом, можно изменять эти пропорции, получая из одной субстанции другую, например, из ртути серебро, а из олова золото.

Для этой переплавки необходим философский камень, ртуть — но не та обычная ртуть, которую алхимисты рассматривали как изъятую металлическую сперму, — а особая, называвшаяся зеленым львом, змеей, молоком Девы, связующей влагой.

Но способ получения этой ртути, этого камня мудрости, был неизвестен, и над ним бились из века в век: в средние века, в эпоху Возрождения, в более поздние времена.

«Чего только они не перепробовали!» — думал Дюрталь, пробегая свои записи. Мышьяк, обыкновенная ртуть, олово, купорос, селитра, ртутная жидкость, сок чистотела и портулака, внутренности голодной жабы, человеческая моча, кровь, выделяющаяся при менструациях, женское молоко!

Должно быть, Жиль де Рэ экспериментировал в этом духе. Очевидно, что ему, жившему в Тиффоге в полном уединении, были не под силу подобные изыскания. В это время центр тайных знаний находился в Париже. Алхимики собирались под сводами Нотр-Дам и изучали иероглифы на оссарии Инносан и портал Сен-Жак-де-ля-Бушри, на котором Николас Фламель начертил незадолго до смерти кабалистические знаки, скрывающие формулу знаменитого камня.

Маршал не мог попасть в Париж, так как дороги и подступы к нему были заняты английскими войсками. Он выбрал более простой путь: пригласил наиболее известных алхимиков Юга и, потратив уйму денег, в конце концов заполучил их в свой замок Тиффог.

Судя по документам, он заказал специальную печь, которой пользовались обычно алхимики, купил весы, тигель и реторту. Одну часть замка он переоборудовал под лабораторию, — затворился там с Антуаном де Палерм, Франсуа Ломбардом, Жаном Пети, парижским ювелиром, и целые сутки напролет колдовал над варевом.

У него ничего не получалось. Все средства были испробованы, и чернокнижники стали покидать замок. На смену им в Тиффог прибыли другие: из всех уголков Бретани, посланцы Пуату, с берегов Мэна, — в одиночку или со свитой колдунов и ведьм. Кузены и друзья маршала, Жиль де Сийе, Роже де Брикевилль, рыскали в окрестностях в поисках дичи, а священник Евстахий Бланше отбыл в Италию, которая кишела знатоками в области металлов.

Жиль де Рэ не терял надежды и продолжал опыты, но все они оказывались неудачными. В конце концов он поверил в то, что чернокнижники были правы, утверждая, что нельзя обойтись без помощи сатаны.

Однажды ночью он в сопровождении Жана де Ривьера, колдуна из Пуатье, отправился в лес, расположенный неподалеку от замка Тиффог. Он с двумя слугами остался на опушке, а колдун ушел в чащу. Ночь была безлунная. Жиль, нервничая, вглядывался во мрак, вслушивался в тяжелое молчание леса. Его напуганные спутники жались друг к другу, вздыхали и перешептывались, вздрагивая от малейшего дуновения ветерка. Внезапно раздался страшный крик. После некоторого колебания они ощупью двинулись вперед в темноту и вскоре увидели в мерцающем свете фонаря Жана де Ривьера. Он был явно не в себе, дрожал и испуганно озирался по сторонам. Прерывающимся шепотом он поведал, что дьявол явился ему в облике леопарда и прошел в двух шагах от него, но ничего не сказал и даже не взглянул на него.

На следующий день колдун сбежал, и на его место водворился другой. Он носил громкое имя Дю Месниль. Вскоре он настоял на том, чтобы Жиль письменно обратился к дьяволу, и обещал ему все, что тот захочет, «кроме жизни и души», и подписался кровью. Жиль согласился и на то, что в праздник Всех Святых в церкви при замке была пропета служба оглашенным. Но Сатана не появился.

Маршал стал сомневаться в могуществе своих колдунов. Но последующие события убедили его в том, что иногда дьявол дает о себе знать.

Некий колдун, имя которого до нас не дошло, заперся в одной из комнат замка вместе с Жилем и Сийе. Он начертил круг на полу и предложил им войти в него.

Сийе отказался. Его охватил ужас, он задрожал, бросился к окну, распахнул его и принялся бормотать заклинания, изгоняющие дьявола.

Жиль оказался более смелым и встал в центр круга. Но, как только колдун приступил к делу, он в свою очередь дрогнул и попытался осенить себя крестным знамением. Колдун приказал ему замереть. В какой-то момент он почувствовал, что кто-то коснулся его затылка. Он зашатался и принялся молить Пресвятую Деву Марию о спасении. Колдун, рассвирепев, вытолкнул его из круга. Он бросился к дверям, Сийе выпрыгнул в окно, они встретились внизу и стали прислушиваться к вою, доносящемуся из комнаты, где остался колдун. До них доносились удары, звон шпаг, стоны, жалобные крики, призыв на помощь.

Скованные страхом, они боялись двинуться с места. Когда шум стих, они подкрались к двери, распахнули ее и наткнулись на распростертое тело колдуна, израненного, с размозженной головой. Вся комната была залита кровью.

Они подняли его, Жиль, которого переполняла жалость, уложил его в собственную постель, перевязал его раны, послал за священником, опасаясь, что он умрет без исповеди. Несколько дней он находился между жизнью и смертью, но потом дело пошло на поправку, и он покинул замок.

Жиль отчаялся выведать заветную тайну у Сатаны, но в это время он получил известие о том, что Евстахий Бланше возвращается из Италии. Вместе с ним прибыл знаменитый флорентийский маг, славившийся тем, что он умеет призывать дьявола и злых духов, Франсуа Прелати.

Жиль был поражен. Франсуа не было и двадцати трех лет, но его отличали удивительная начитанность и изысканность манер. Чем он занимался до того, как попал в Тиффог, где вместе с маршалом совершил множество неслыханных злодеяний? Записи допросов, которые велись во время процесса Жиля, говорят об этом крайне скупо. Он родился в епархии Люк, в Пистре и был посвящен в сан епископом Ареццо. Вскоре после этого он стал учеником флорентийского чудотворца Иоанна де Фонтенелля. Он подписал договор с дьяволом по имени Баррон, и с этого момента обходительный, образованный и красноречивый аббат посвятил себя страшным ритуалам черной магии.

Жиль поверил в него, и печи вновь запылали. Прелати видел философский камень, податливый, хрупкий, красный, пахнущий морской солью. Вдвоем они с жаром принялись за дело, призывая на помощь преисподнюю.

Но все их усилия были тщетны. Жиль был разочарован и просил пустить в ход более сильные заклинания. Это чуть было не стоило Прелати жизни.

Однажды после полудня Евстахий Бланше заметил на галерее замка Жиля, заливавшегося слезами. Из комнаты, где Прелати вызывал дьявола, доносились крики и мольбы.

— Сатана убьет моего бедного Франсуа, — воскликнул Жиль, — умоляю тебя, помоги ему!

Но испуганный Бланше отказался войти в комнату. Тогда Жиль, поборов свой страх, хотел было выломать дверь, но в эту минуту она распахнулась и истекающий кровью Прелати упал ему на руки. Его отвели в комнату маршала и уложили, раны, полученные им, были серьезны, он метался в жару и бредил. Жиль сидел у его постели, выхаживал его и был вне себя от радости, когда смертельная опасность миновала.

«Довольно странно, что тот безымянный колдун и этот Прелати, оба тяжело раненные, выздоравливают, отлеживаясь в комнате де Рэ», — заметил про себя Дюрталь.

Документы, рассказывающие об этих двух случаях, представляют собой фрагменты процесса по делу Жиля. Есть собственные признания обвиняемых, есть показания свидетелей, и все сходится. Трудно заподозрить, что Жиль и Прелата лгали, говоря о своих сношениях с Сатаной; ведь тем самым они приговаривали себя к костру.

Если бы они утверждали, что их посетил лукавый или дьяволица, что они слышали голоса, чувствовали странные запахи, прикосновения, можно было бы подумать, что это всего-навсего галлюцинации, какие бывают у многих пациентов, содержащихся в психиатрической лечебнице Бисетр. Но речь идет о телесных повреждениях, о видимых следах от ударов!

Естественно, что столь склонный к мистицизму Жиль де Рэ не мог не поверить в существование дьявола после всего происшедшего.

Ни он, ни тем более Прелата, чудом оставшийся в живых, несмотря на постигшие их неудачи, не сомневались, что они сумеют добыть камень, если Сатана отнесется к ним благосклонно. Они мечтали не только о богатстве, но еще и о бессмертии. Считалось, что философский камень не только переплавляет олово и медь в серебро и золото, но еще и лечит любые болезни и дарует возможность достигнуть возраста патриархов, избегнуть немощной старости и смерти.

«Да уж, поистине удивительная наука!» — пробурчал Дюрталь. Он пододвинулся поближе к камину и вытянул нота. Чернокнижие принесло свои плоды. Современная наука часто подсовывает в качестве новейших достижений открытия, уже успевшие покрыться пылью веков.

Выдающийся химик Дюма признает, что в изомерии проступают очертания теорий, выдвинутых алхимиками, а Бертело заявил, что «нельзя отрицать возможности получения так называемых простых тел, хотя бы априори».

Кроме того, существуют засвидетельствованные факты. По всей вероятности, получил-таки искомое Николас Фламель, в XVII веке химик Ван Гельмонт переплавил восемь унций ртути в золото при помощи крохотного осколка философского камня, переданного ему человеком, оставшимся неизвестным.

Примерно в это же время Гельвеций, боровшийся с предрассудками, получил от неизвестного крошку, и ему удалось отлить из олова слиток золота. Гельвеция не так-то просто обвести вокруг пальца, да и Спинозу, который выступил в качестве эксперта и подтвердил, что получено действительно золото, никак нельзя назвать наивным простаком.

А тот загадочный человек, Александр Сетон по прозвищу Космополит, который разъезжал по Европе, демонстрируя перед вельможами и их свитой превращение различных металлов в золото? Он был заточен в тюрьму Христианом II. Известно, что этот алхимик презирал богатство, не прикасался к добытому им золоту и жил, как нищий, милостыней. Он стоически перенес выпавшие на его долю мучения, уподобившись святым. Его избивали, протыкали тело гвоздями, но он так и не выдал секрета, утверждая, как и Николас Фламель, что он был ему явлен свыше.

Над философским камнем бьются и сейчас! Правда, большинство чернокнижников отрицают его божественные целительные свойства. По их мнению, это всего лишь фермент, который, если добавить его в плавящийся металл, вызывает перестройку их структуры, подобно тому, как дрожжи заставляют бродить органические вещества.

Де Герми, знавший этот мир не понаслышке, утверждал, что во Франции существует более сорока алхимических лабораторий и что особенно много адептов этого учения в Ганновере и в Бавьере.

Удалось ли им приоткрыть завесу тайны? Маловероятно, хотя многие претендуют на это. Еще не нашлось мастера, который бы сумел создать этот камень, чье происхождение весьма сомнительно и более чем необычно. В ноябре 1886 года в Париже состоялось судебное разбирательство между господином Поппом, изобретателем пневматических часов, и его финансистами, на котором химики из Школы горнодобытчиков, инженеры, заявили, что можно извлекать золото из строительного камня, что оно замуровано в стены, а мансарды выложены буквально слитками!

«И все-таки не очень-то выгодное дело», — улыбнулся Дюрталь. Он представил себе старца, оборудовавшего лабораторию на шестом этаже в доме по улице Сен-Жак.

Этот человек, Огюст Редутэ, каждый вечер приходил в Национальную библиотеку и просиживал часами над опусами Николаса Фламеля. Большую часть дня он проводил у своих печей.

16 марта прошлого года он вышел из библиотеки вместе со своим случайным соседом по столу в читальном зале и сообщил ему, что владеет великой тайной. Они пришли в его кабинет, алхимик бросил в реторту кусочек железа, и вскоре появились кристаллы кроваво-красного цвета. Его спутник изучил их, а затем высмеял старика. Тот, вне себя от ярости, подскочил к нему и изо всех сил ударил его молотком, после чего алхимика скрутили и тут же отвезли в больницу Сент-Анн.

В XVI веке в Люксембурге чернокнижников поджаривали в железных клетках; веком позже в Германии их вешали на золоченых столбах. Теперь их оставили в покое, но они теряют разум! Как бы то ни было, их участь всегда печальна. Дюрталь вздохнул, придя к этому заключению.

Из-за входной двери донеслось робкое позвякивание. Дюрталь вышел в прихожую и тут же вернулся с письмом, которое принес консьерж.

Он вскрыл конверт. «Что бы это могло быть?» — удивился он.

Он погрузился в чтение.

«Месье, я не искательница приключений, не сумасбродка, не эмансипированная особа, предпочитающая болтовню ликерам и духам. И я никак уж не из тех любопытствующих, сгорающих от желания вызнать, похож ли автор на своих героев. Все эти, а также множество других предположений, которые могут прийти вам в голову, далеки от истины. Только что я кончила читать ваш последний роман…»

— Однако она не очень спешила с этим, мой последний роман вышел год назад, — пробурчал Дюрталь.

«…мучительный, как биение плененного сердца…»

«А, к черту комплименты, они вечно мешают главному!»

«…Конечно, месье, я понимаю, что было бы наивно и глупо мечтать об исполнении своих тайных желаний, но все-таки, может быть, вы решитесь на встречу с одной из ваших сестер, уставшей, как и вы. Место выберите сами, мы проведем вместе вечер, а затем разойдемся по домам и снова станем обреченными одиночками, не желающими занять место в общем строю. Всего доброго, месье, и примите мои заверения в том, что я считаю вас личностью, какую редко можно встретить в наш ничтожный век.

Не знаю, ответите ли вы мне, и предпочитаю пока не открывать своего имени. Сегодня вечером горничная зайдет к вашему консьержу узнать, не будет ли записки на имя мадам Мобель».

«Мда! — Дюрталь сложил письмо. — Представляю себе! Какая-нибудь престарелая дама, обделенная вниманием, с невостребованной душой! Ей лет сорок пять, не меньше. Проводит время в окружении юнцов, довольных уже тем, что им не нужно платить за угощение, или литераторов, расплодившихся в последнее время. Уродство возлюбленных, которых они себе заводят, уже вошло в поговорку. Не исключено, что это просто-напросто мистификация. Но кто за этим стоит? И для чего все это затеяно? Я почти ни с кем не общаюсь. Ну да ладно, не отвечать же на эту галиматью!»

Но он невольно снова потянулся к письму. «В конце концов чем я рискую?» — подумал он.

«Если эта дама предложит мне свое одряхлевшее сердце, то никто не заставляет меня принять этот дар. Я отделаюсь одним свиданием. Да, но мне поручено выбрать место… Только не у меня дома! Пусти ее один раз — и все… Не так-то просто выставить женщину за дверь. Уж лучше сбежать от нее где-нибудь на улице. А что, если назначить ей свидание на углу де Севр и де ля Шез, у стен Аббей-о-Буа? Там довольно пустынно, и к тому же это совсем близко от моего дома. Ладно, для начала я набросаю ответное послание, но не буду указывать точного места встречи. С этим мы разберемся позже, если завяжется переписка». И он сочинил письмо, в котором рассуждал о душевной усталости, говорил о том, что считает их встречу бессмысленной, так как он уже ничего не ждет от жизни.

«Пожалуй, стоит добавить, что я страдаю, это всегда производит хорошее впечатление и, кроме того, может послужить в дальнейшем оправданием, если возникнут какие-нибудь сложности».

Он закурил.

«Ну вот, готово. В целом не очень-то обнадеживающий ответ. Что еще? Да, чтобы избежать неприятностей, намекну-ка я на то, что серьезная и прочная связь со мной невозможна, так как я обременен семьей. На первый раз, пожалуй, хватит…»

Он запечатал письмо и надписал конверт.

Некоторое время он пребывал в нерешительности. «А не совершаю ли я глупость? Кто знает, в какую ловушку заведет меня этот поступок?» Он был твердо убежден, что любая женщина привносит в жизнь целый сонм проблем и горестей. Порядочные женщины часто глупы, или болезненны, или слишком плодовиты, чуть только до них дотронься. Если же женщина обладает скверным характером, то тут уж готовься ко всему! И в том и в другом случае того и гляди нарвешься на неприятности.

Он с отвращением вспомнил опыт своей молодости, бесконечные ожидания, ложь, уловки, измены, грязь, в которой барахтались души совсем юных особ. «Нет, все это мне уже не по силам. И потом, я не нуждаюсь в женском обществе!»

Но что-то в этой незнакомке заинтересовало его. «Кто знает? Возможно, она не такая уж дурнушка. И, по чистой случайности, незлая. Мне не составит большого труда проверить все это самому». Он еще раз перечитал письмо, «Пишет без ошибок. И почерк не вульгарный. Рассуждения о моей книге самые примитивные, но, черт побери, нельзя требовать многого. О, пахнет гелиотропами», — заметил он, взяв в руки конверт.

«Ну, с Богом!» Отправляясь в город позавтракать, он оставил свой ответ у консьержа.