Гесериада

Примечания

Поставив себе ограниченную цель историко-литературного анализа, автор не думал вначале давать особых примечаний, тем более что связанные с памятником вопросы филологического и лингвистического порядка уже достаточно исследованы в монголоведческой литературе (А. Бобровников, А. М. Позднеев, Н. Н. Поппе). В этих видах текст перевода конструирован таким образом, чтобы рядоположением монгольских терминов и их русских эквивалентов избежать по возможности специальных примечаний. С этою целью в тексте перевода, например, даются такие сочетания: «миля-бэрэ», «демон-шимнус» и т. п. Однако в ряде случаев оказалось невозможным обойтись без некоторых дополнительных пояснений. Кроме того, некоторые необходимые библиографические пояснения к тексту памятника не могли найти себе места, по изложенным соображениям, в тексте исследования и неизбежно потребовали некоторых примечаний общего характера.

Нижеследующие примечания, с указанием в соответствующих случаях страниц текста, к которым они относятся, и имеют в виду устранить отмеченные недочеты, а также предложить некоторые выводы из наблюдений над языком памятника.

К стр. 39; I[57].

Так называемая пекинская версия Гесериады ксилографически воспроизводит только семь песен из пятнадцати, относящихся к восточно-монгольской версии памятника. Издание акад. Шмидта представляет простую перепечатку пекинского ксилографа, имеющегося в нескольких экземплярах в библиотеке Института востоковедения Академии Наук СССР (ИВ).

Рукописный фонд этой версии представлен довольно полно, хотя одиннадцатая и четырнадцатая песни пока не найдены вовсе. Для установления текста памятника мы располагаем следующими рукописями:

I^o Рукописи, воспроизводящие первые семь песен, и, возможно, являющиеся копиями Пекинского ксилографического издания.

2° Ms под sign. VI 113, содержащая песни I—IX, причем песни I— VII совпадают с пекинским ксилографическим текстом.

3° Ms под sign. Ill 2 и Mong. Nova 20; песни Vili и IX.

4° Ms под sign. P₅: песнь IX.

5° Ms под sign. Mong. Nova 20; песни X, XII, XIII и XV.

6° Ms под sign. 1₄₁: далекий от ксилографического вариант VI песни.

Калмыцкие или западно-монгольские изводы памятника представлены:

I^o Два калм. ms ИВ под sign. В₂ и В₃, содержащие первую песнь Гесериады.

2° В. Bergmann, Nomadische Streifereien, Riga, 1804, где имеется перевод Vili и IX песен калмыцкого извода.

3° Калмыцкий ms ИВ под sign. В₁: VIII и IX песни калмыцкого извода.

4° Близкая к предыдущей калмыцкая рукопись, принадлежащая Б. Я. Владимирцову.

5° А. М. Позднеев, Сказка про сражение Гесер-хана с Андалмой (Калмыцкие сказки, VII), Зап., т. IX. 1896, стр. 41—58.

6° Попов, Грамматика калмыцкого языка, Казань, 1847, IX-390, где со стр. 374 помещена часть VII песни калмыцкого извода Гесериады.

7° Тимковский, Путешествие в Китай, ч. I, где со стр. 289 приведено содержание VIII и IX песен, примыкающее почти полностью к вышеуказанной передаче калмыцкого извода этих песен у Bergmann’a.

8° Потанин, Очерки северо-западной Монголии, вып. IV, Материалы этнографические, СПб., 1883, стр. 250—257, 317—820, где приводится содержание слышанных им версий Гесериады.

Далее мы имеем особо стоящий западно-бурятский цикл сказаний о Гесере, лишь очень слабо, по-видимому, связанный тематически с вышеприведенными письменными версиями памятника и принявший, кроме того, форму типичного бурятского улигера — рифмованной героической былины[58].

Цикл этот представлен в записях:

I^o Ц. Ж. Жамцарано, Произведения народной словесности бурят. племен, т. II, вып. I. Серия Образцы народной словесности монгольских племен. Эпические произведения эхрит-булгатов. Гэсэр-Богдо. Эпопея. Л., 1930, 1—166 стр.

2° Ц. Ж. Жамцарано, Произведения народной словесности бурят. Эпические произведения эхрит-булгатов (былины цикла Гесера). Серия Образцы народной словесности монгольских племен, т. II, вып. 2, Л., 1932, 14—167—330 стр.

Наконец, Тибетско-тангутская версия, признаваемая некоторыми исследователями, как, например, Н. Н. Поппе, прототипом, первоисточником цикла сказаний о Гесере, представлена:

I^o Опубликованные Franche части тибетской версии Гесериады.

2° Два тиб. mss., принадлежащие Институту востоковедения Академии наук и содержащие две различные версии Гесериады.

3° A. David Neel и лама Jongden, La vie surhumaine de Guésar de Ling, le héros thibétain racontée par les bardes de son pays, Paris, 1931, — перевод тибетской версии Гесериады.

4° Ms Институт востоковедения Академии Наук, содержащая монгольскую версию Geser-Ling’a.

5° Потанин, Тангутско-тибетская окраина Китая и Центральной Монголии, т. II, СПб., 1893, стр. 120, passim., где содержатся записи содержания слышанных им сказаний, примыкающих к той же версии. Таким образом, мы имеем три письменные (восточно-монгольскую, западно-монгольскую и тибетско-тангутскую) версии Гесериады и одну изустную, западно-бурятскую. Н. Н. Поппе упоминает еще об одной версии, тюркской[59], и, таким образом, можем констатировать, что Гесеровский цикл является достоянием многих народностей всей Центр. Азии. Независимо от взглядов на памятник, изложенных в историко-литературном исследовании его, автор имел и имеет в виду в дальнейшем опубликовать переводы всех трех его письменных версий, т. е. восточно-монгольской, западно-монгольской (калмыцкой) и западно-бурятской во всей их полноте, доступной в пределах наличного фонда соответствующих рукописей и изданий. Лишь по выполнении подобной работы мы имели бы возможность широко и основательно поставить разрешение тех многочисленных вопросов, которые возникли в связи с изучением данного эпического цикла на основе явно недостаточных источников. Само собою разумеется при этом, что в равной мере необходимо и критическое издание текстов этих версий, хотя бы и в том объеме, который ограничивается наличным рукописным фондом.

Что касается, в частности, вопроса, о том, почему письменные версии Гесериады предстают нам в прозаической форме или лишь изредка перемежаясь стихом, то этот вопрос уже и при тех материалах, которыми мы располагаем в настоящее время, может быть разрешен с достаточной достоверностью. Многие исследователи, как, например, Hans Conon v. d. Gabelentz, E. Windisch, Dr. Berthold Laufer, проф. A. M. Позднеев, акад. В. В. Бартольд, Б. Я. Владимирцов, H. Н. Поппе, в той или иной форме поддерживали гипотезу о принятом у монголов и тибетцев обыкновении переделывать и приспособлять для исторических повествований и хроник народные эпические сказания, слагавшиеся обычно в стихах. Примером служат в монгольской литературе хроника «Altan tobci» летопись Sanang-Secen’a и в особенности, «Mongyol-un niyuca tobciyan» (или знаменитый «Юань чао миши»), в котором прозаическое повествование едва ли не на одну треть переплетается с эпизодами, представленными в форме стихотворных эпических отрывков, песен, пословиц и т. п. Приводимые H. Н. Поппе[60] факты и соображения о взаимовлияниях в литературе и фольклоре на монгольской почве не только должны быть приняты как достаточно убедительные, но и послужить основанием для дальнейших выводов о таких же взаимовлияниях между «книжным» методом приспособления фольклора для целей исторического или беллетристического повествования, и методом самого эпического творчества, который и в своих первоисточниках нередко приобретает как у монголов, так и у тибетцев форму стихов, перемежающихся с прозой или наоборот.

Ксилографическая версия Гесериады, очень бедная стихотворными вставками, представляет наитипичнейший образец беллетристического приспособления народной словесности. Однако с этой стороны нуждается в основательном доследовании весь рукописный фонд монгольских версий, так как выделение стиха не всегда в монгольском письменном представляет простую и легко выполнимую задачу ввиду своеобразных моментов как самого стихосложения, так и методов монгольского письма вообще.

Однако установленное влияние «книжного» направления фольклора может иметь место именно и в данном случае. Но для окончательного решения этого вопроса, как видим, представляется совершенно необходимым привлечь все тексты письменного фонда цикла о Гесере, чего в настоящее время сделать пока невозможно.

К стр. 46—48; 8—10.

По ксилографическому изводу цикла, Гесер рождается у матери «положенным путем», т. е. самым естественным образом. Но самое обстоятельство зачатия его изложено так, что остается место для всяких догадок из области чудесного. Да и сама роженица, видимо, колеблется в этом вопросе между двумя одинаково для нее допустимыми возможностями: обыкновенного зачатия в состоянии «обморока» и зачатия магического, хубилганского, сверхъестественного.

С этой точки зрения возможно допустить и некоторую двусмысленность в многократном употреблении здесь в разных формах глагола bariydaxu, который в соответствующих местах может быть понимаем и как «мною удержан», и как «мною подхвачен» (зачат).

К стр. 51—52; 13.

Текст, как он фиксирован в ксилографической версии, не дает оснований для перевода, «отменили бы приговор о ссылке». Но то обстоятельство, что в данном случае совершенно неуместно от лица жены изгнанницы употреблен феодальный субститут «larliy bojba» вместо обычного «kemebe», «gebe», дает основание предполагать, что мы здесь имеем дело с порчею текста, который и устанавливается мною по смыслу. Буквально следовало бы переводить: «с иронией изволила изречь». Возможно также, что здесь и пропуск фразы, восстановление которой в таком виде, как здесь проектируется, как нельзя лучше увязывается с дальнейшим течением рассказа об отмене тяготевшего над стариком Санлуном приговора схода, подстроенного Цотон-нойоном.

К стр. 64; 26.

Кочевала шайка горных бродячих хищников. Едва ли возможно, как это, например, у Шмидта, понимать слова текста «Sartaycin ayaycin boliyaycin» как названия племен. Последние два слова совершенно очевидно значат «бродячие хищники». Слово «sartay» в диалектах значит «горная падь» (см., например, Калм. словарь Позднеева, стр. 149).

К стр. 65; 26.

«Снимай свои волосы и бороды», т. е. принимай сан буддийских баньди — монахов, послушников, которые по обрядам буддийской церкви обязаны сбривать волосы, бороды и усы.

«Стал летовать... в черной полуюрте», иначе jolon. Так называется юрта бедняков, состоящая из одной конусообразной крыши на жердях — унинах, без стен (решеток-хана).

К стр. 68; 28.

Субурган (suburyan). Санскр. tchâitya, stûpa, sthûpa — надгробная пирамида.

К стр. 68; 29.

Хомшим-бодисатва или Хонгшим-б. Санскр. Avalokitâçvara, кит. Kouan-chi-in. Имя этого бодисатвы монголы передают еще словами «Niduber üjegci», т. е. «взирающий очами».

К стр. 69; 30.

Чиндамани-эрдени, санскр. Tchintamani, талисман-драгоценность, исполняющий все желания.

К стр. 76; 36.

«На подставке üne пел у меня попугай; на подставке xatun куковала кукушка; на подставке boytal-un распевала птица Urangxatiinyoa». В других местах те же подставки, т. е. опорные столбы в юрте называются: 1) Noyan tulya ~ üne tulya, т. е. господский или дорогой столб; 2) xatun tulya, т. е. женский и 3) boytal-un tulya ~ boydasun tulya, т. e. «для сватов» и для «блаженных». Дело идет, конечно, о разной «почетности» мест в юрте, в соответствии с близостью или дальностью от входной двери (с южной стороны): «красный» угол (xoyimar) — против входа, у северной стены, под божницами, (вблизи Noyan ~ üne tulya); средней почетности — между местом у входа и «красным» посередине, вблизи xatun tulya и очага, всегдашнего места хозяек; и последнее место — для сватов или странников, у входа, вблизи от boytal-un — boydas-un tulya. Термины местные, очевидно, южномонгольские; так как ни у халхасцев, ни у калмыков не в ходу. Это обстоятельство лишний раз характеризует данную версию как возникшую среди монголов «тибетско-тангутской окраины». Параллели üne ~ noyan и boytal-un ~ boydas-un tulya — вернее всего, мнимые параллели, явившись в результате ошибки при переписке mss среди монголов северовосточных говоров.

К стр. 78; 39.

Тарни — мистический отдел буддийского канона. В народном понимании — заговор, заклинание. Фрагменты из этой интереснейшей области монгольского фольклора местами вкраплены и в нашем памятнике, таковы, например, эпизоды с причитаниями матери Гесера при обрезании пуповины, заговор на расположение скота, на добрую пастьбу, на стрельбу без промаха и т. п. Надо пожалеть, что пока эта часть фольклора весьма слабо представлена в записях наших монголоведов, между тем как она представляет неисчерпаемые богатства как в шаманской, так и в буддийской среде отживающего поколения стариков.

К стр. 90; 50.

Птица Гаруди, санскр. Garuda, баснословная птица, представляется в различных видах: то как огромный журавль, то как коршун или орел. «Задняя пола горит» — очевидно, оттого, что совершила грех: задней, нечистой полой задела священный огонь.

К стр. 106; 65.

Чай и шилю (шолю), т. е. кирпичный чай, забеленный молоком и сдобренный жиром и стружками мускатного ореха; и суп из бараньего мяса ломтиками. Самые обычные кушанья у всех монголов, иногда соединяемые вместе, в одном и том же котле. Непременное угощение, предлагаемое всякому гостю.

К стр. 111; 70.

«Уразумела это дочь хана»... Она тоже «небесного» происхождения, как и Гесер, она хубилган и возмущена долготерпением всемогущего Гесера: «Это худо!» — т. е. это даже и для хубилгана трудная пытка. «Доколе же ты будешь сносить подобные мучения?» — говорит она. «Alibüri» — «доколе».

К стр. 113; 73.

Нечто вроде «похвалы» (maytal) чаю, который представляется монгольскому кочевнику главнейшим и существеннейшим питанием, «начатком», «первенцем» всякой пищи, — «Cai singgin bolbocigi iden-i degeji boina» — «Чай хоть и жидок — а священный первенец в еде». Похвалы — maytat’ы — также являются одним из излюбленных и широко распространенных видов монгольской народной поэзии.

К стр. 114; 74.

Aralyo-yoa — это имя, данное родителями, a Tüimen jiryalang, т. е. «десять тысяч блаженств», «тьма блаженств» — это имя, данное, по обычаю монголов вторично — мужем или возлюбленным.

Etügen-Eke — Мать-Земля, древнейшее шаманское божество, рядополагаемое в эпосе с «Вечным Синим Небом». Если задаваться вопросом о том, какое религиозное сознание отражается в Гесериаде, то все как будто бы свидетельствует об интимнейших и глубоких симпатиях творцов этого эпического цикла к шаманской натурфилософии.

К стр. 118; 78.

Скорбь изгоняемой Тумен-чжиргаланг передана стихами. В переводе это отмечено двояким пересказом этого места. Во многих других местах определенно ощутим своеобразный внутренний ритм монгольского стиха, здесь же кроме того наличествуют и рифмы (аллитерация).

К стр. 122—123; 82—83.

Фантастические существа — полузвери, полуптицы, полулюди, Сэру и Ролок, наподобие наших былинных Сирина и Алконоста. При этом Сэру — единорог, возможно стоит в каком-то отношении с «рогом» на вершине древка знамени (seru), тогда как к эпическому Roloy, возможно, восходит термин чингисовой эпохи «örlög», раскрываемый китайцами, а вслед за ними и Кафаровым и Владимировым как синоним «bayatur’a», т. е. «витязь», герой. В действительности, мне думается, здесь дело идет о Vöro — «внутренность», «особенность», «отдельность», опричь нет ближе, милей, т. е. то, что у нас было известно под термином «опричник». Об этом соображения мои изложены в исследовании о термине «örlög» в связи с публикацией перевода монгольского эпического фрагмента «Чингисов пир» (речи девяти излюбленных чингисовских örlög’ов).

«Святой град Урчжин» — санскр. Urjâin в Мальве, столице царя Викрамадитии (Vikramâditya), один из семи «священных» городов Индии. Весь этот пассаж также, несомненно, восходит к образцам заклинаний — yöröl'ей или tarni.

К стр. 124; 84.

«Делает за один прыжок десять гацзаров-верст». yajar (собств. земля) — неопределенная мера длины; расстояние, на которое можно слышать человеческий голос; в дальнейшем — кит. ли — около полуверсты; потом, в местностях, соприкасавшихся с русскими, — верста, как «modun» — столб деревянный, «верстовый столб».

К стр. 134; 95.

«Покрыли полотном с начертанной на нем молитвою мани, т. е. буддийскою молитвенно-тарнистической формулой «От mani pad те hûm», которая начертывается обычно на порталах храмов, надгробиях, на священных скалах, молитвенных цилиндрах, флагах и т. п. При перебирании четок нередко произносится только начальный слог формулы «mani», как и в данном случае.

К стр. 136; 96.

«Разве не говорил я тебе: «Kümün-dü yurban jüyil itegel-ügei — tomo modun-i modun-du ülü toyocixu; kitaryu sibayun-i sibayun-du ülü toyocixu; eme kümün-i nökür-tü ülü toyocixu!», т. e. буквально — для человека три рода вещей неприемлемы всерьез: нельзя считать дубину деревом; нельзя считать воробья птицей; нельзя бабу считать другом, т. е. то же, примерно, что у нас выражает поговорка «воробей — не птица, баба — не человек». Однако сочетание «tomo modun» несколько ненатурально в монгольском, почему здесь можно заподозрить некоторую порчу текста. Вместо «tomo» допустимо чтение «dom modun», т. е. дерево в качестве «элемента» в гадательной процедуре, где наряду с прочими представителями девяти стихий — элементов участвует и крохотная стружка дерева как символ дерева. В соответствии с этим может быть несколько переиначен и смысл вышеприведенной пословицы.

К стр. 137; 98.

Тарничи-лама, т. е. монах, специалист по произнесению тарнистических формул и гаданьям.

К стр. 143; 104.

«Черного цвета напиток забвения, называемый бак». Этимология слова «bay» (куча, узел, совокупное), несомненно, восходит к древним монголо-тюркским шаманским представлениям астрологического характера: гаданья и заговоры по «узлам», по созвездиям и т. п. В этом отношении характерны сочетания со словом bay: «bay toloyai» — «маска комедианта»; «bay cindur» — «забвенный прах», «bay cerig» — 12 звезд созвездия Волк.

Любопытно развитие семасиологии этого корня в ряде: bay-si — учитель; baysixu — baysi-ra-xu — столпиться; bay-ta-xu — внедриться, уместиться; bay-ta-yu — образовать отряды; bay-la-yan — сноп, пучок; bay-ca — пучок, кипа; сад; bay-ca-ci — садовник; bay-jayar — коренастый; bay-ca-tu — сотник войсковой.

К стр. 144; 105.

Ширайгольские ханы, т. е. ханы южных монголов, кочующих в районе озера Куку-нор в верховьях Хуан-хэ, к северу от Тибета и Тангута. Cf. J. J. Schmidt, Forschungen im Gebiete der Geschichte Mittelasiens, S. 228, atque Geschichte der Ostmongolen, S. 359.

К стр. 146; 107.

«Златотканые Ганджур с Данджуром», т. е. книги буддийского канона.

К стр. 147; 108.

«Обернулись небесною птицею Ганга», yangya (санскр. ganggatchilli) — larus ridibundus — большой черноголовый коршун.

К стр. 170; 135.

«Сын Солонгосского хана», т. е. корейского; «Земля Мон или Мун» — название тибетской области.

К стр. 180; 143.

Кулан (xulan) — особый вид дикой лошади.

К стр. 1, 7, 32 и 33 (I песнь) и 85 (IV песнь) монгольского текста.

Язык Гесериады нашей версии весьма резко отличается от обычных форм и стиля монгольского письменного языка и своим лексическим составом, и морфологией, и синтаксисом, допуская в изобилии формы и обороты, свойственные одному из южно-монгольских живых диалектов. Особенности морфологии и синтаксиса этого стиля достаточно обследованы H. Н. Поппе в его Geserica и отчасти Б. Я. Владимирцова в Pañca-tantra.

С своей стороны я предлагаю здесь несколько замечаний по вопросу о природе некоторых глаголообразующих суффиксов в монгольском, сложившихся в результате сопоставления стиля памятника с классическими формами монгольского письменного с одной стороны и живых диалектов — с другой.

Соответствующие места к указанным страницам монгольского текста (по изданию Шмидта) приведены в тексте нижеследующих замечаний.

Исполнилось ровно сто лет с тех пор, как по почину нашего знаменитого монголиста О. Ковалевского все наши монгольские грамматики регистрируют, в качестве особой глагольной парадигмы, средний (возвратный) залог, характеризующийся специальным суффиксом — га ~ re, — который служит для образования непереходящих глаголов от имен, наречий и от переходящих глаголов (см. О. Ковалевский, Грамм., стр. 120, 121. Ср. Котвич, Грамм., стр. 91, 92, — Руднев, Грамм., стр. 54, — Н. Поппе, Практич. учебн., 1931 г., стр. 148).

Состав соответствующих глаголов, подтверждающих этот вывод, исчерпывается (во всех названных работах) следующими:

1. xatayuraxy < xatayu «твердый» — затвердеть;

2. mayuraxu < mayu «худой» — худеть;

3. bayuraxu < bayuxu «спуститься» — спуститься; похудеть.

4. tasuraxu < tasulaxu «разорвать» — разорваться;

5. kökerekü < koke «синий» — посинеть;

6. jögelerekü < jögelen «мягкий» — смягчиться; размякнуть;

7. ügeyirekü < ügei «неимущий» — обеднеть;

8. xayuciraxu < xayucin «старый» — состариться;

9. ebderekü < ebdekü «разрушить» — разрушиться;

10. baìbaraxu < balbalaxu «раздробить» — раздробиться;

11. xayaraxu < xayalaxu «ломать» — сломаться;

12. kögsirekü < kögsin «старый» — устареть;

13. samayuraxu < samayu «расстройство» — прийти в расстройство.

Из этого ряда в 13 глаголов восемь происходят от именных основ, только пять считаются происходящими от глаголов, а именно: bayuraxu, tasuraxu, ebderekü, balbaraxu и xayraxu. Однако нет никаких оснований производить tasuraxu < tasulaxu, так как оба они самостоятельно происходят от основы tas-tas ~ tas (звукоподр. примитив, выражающий треск от ломки). Это же относится и к происхождению глаголов xayaraxu и xayalaxu от общего ^xaya.

Таким образом, от глаголов происходят лишь: bayuraxu < bayuxu и ebderekü < ebdekü. Но и bayuxu, и его дериват оба суть непереходящие глаголы. А следовательно, предположение о том, что посредством суффикса -ra от переходящих производятся непереходящие глаголы — неверно.

Остается единственный глагол ebderekü — «разрушаться», который, происходит от ebdekü — «разрушать», и как будто бы в этом случае суффикс -ra оправдывает свое назначение.

Однако и этот последний глагол, по крайней мере в некоторых сочетаниях, вызывает сомнение в своей непереходности: xoton-i öbesüben ebderegsen ajuyu, т. e.: «случилось, что кремль их сам себя разрушил». Весьма любопытно, фраза эта сопоставляется с другой: «Kümün bögsentü minu — egüdügsen bey-e ben ebden irejü bilebil, T. e.: то, что у меня нижняя часть человечья (значит), что я пришел (имею) сбросить (разрушить) свое (это вот) тварное тело» (Гесер-хан в изд. Шмидта, стр. 1, 7. — На этимологии этого глагола я останавливаюсь далее по поводу суффиксов — da и др.). В обоих сочетаниях — ebderejü и ebden irejü — за глаголом ebde — остается управление accusativ’ом. Если мы продолжим несколько этот ряд глаголов с суффиксом -ra, происшедших от глагольных же основ переходящего типа, то увидим, что сплошь и рядом переходящими являются как основные, так и производные от них глаголы, так:

1. ömörekü ~ ömögerekü < /em ~ öm ~ öm-le — «лечить — защищать (xuda-iyen ömörekü, См. Гесериада, Песнь I, стр. 32, 33).

2. dokirxu < doxiya — «знак», «сигнал» — травить, подстрекать (кого — noxoi-yi doxirxu);

3. düsürekü < dusxu — «капать» — лить (usun-i düsürekü);

4. dayarixu < dayax/u — «следовать» — настигать, наезжать, опрокидывать;

5. acaraxu < abci (u) «беря» — приносить;

6. abadirxu < abäd — «взявши» — приносить.

Этих примеров вполне достаточно для того, чтобы поколебать утверждение о непременной возвратности глаголов с суффиксом — ra.

Все, что можно и должно установить из анализа вышеприведенных рядов — это: 1) что глаголы с суффиксом -ra образуются от а) имен, б) звукоподр. частиц-примитивов и в) глаголов; 2) что глаголы, образованные от основ а и б, действительно, в переводе на русский язык могут быть переданы глаголами возвратного залога, и 3) что глаголы третьей категории, т. е. произведенные от глаголов же, в состоянии сохранять то же самое управление винительным падежом, какое им было присуще до сочетания с суффиксом -ra, иначе говоря — оставаться глаголами переходными.

По странной случайности доселе ничьего внимания не привлекли последние три глагола в приведенном мною ряду, а именно: dayarixu, acaraxu и abadirxu, которые употребляются в письменном языке, и в иной версии: dayarin irekü — (См. Ковалевский, Словарь, стр. 1582) — «столкнуть», abcu irekü и abuyad ~ abäd irekü — «принести», т. е. представляют синтактические сочетания из деепричастной формы данного глагола как понятия частного и любой формы глагола как понятия общего.

Приходить — irekü — есть глагол, выражающий общее понятие о направлении движения сюда, в сторону говорящего и, возможно, представляет не что иное, как более позднюю эволюцию того же глагола с сильной придыхательной инкурсией, т. е. глагола kürkü < kirkü — (тожество u ~ ü — i как вставных слогообразующих, по крайней мере, вполне доказано) — достигнуть, т. е. прийти (сюда).

Итак, приведенные сочетания означают: 1) dayarin irekü (где — ri в dayarin представляет очевидный плеоназм: вместо dayan, так как позабыто, что глагол irekü сюда уже наращен и стал уже подобием суффикса) — «следуя в данном направлении, настигнуть», 2) abcu irekü — «взявши, прийти», «со взятым прийти», т. е. «принести». 3) abäd irekü — idem (разница только в употреблении не соединительного, а разделительного деепричастия).

Что касается, таким образом, приведенных сочетаний, то мы, очевидно, присутствуем здесь при совершающемся на наших глазах и незаконченном еще процессе образования составных глаголов из синтактических сочетаний, в которых основную часть, и первую по порядку, составляет данный глагол, выражающий частное понятие о действии и принимающий (в сочетании) форму деепричастия, а вторую, так сказать, суффиксную часть, составляет глагол с общим значением направления движения, в любой форме, в зависимости от контекста речи; последний стремится слиться с впереди стоящим до степени его суффикса, подчинившись при этом общему фонетическому закону сингармонизма или, по силе возможности, сам потребовав такового же подчинения, т. е. сингармонического равнения по своим гласным.

Показанное явление, заключающееся в превращении синтактической работы глаголов, выражающих общие понятия (которые условно лишь могут продолжать называться вспомогательными), в работу морфологическую, т. е. превращения вспомогательных глаголов в суффиксы коренных глаголов, есть явление постоянное в монгольском и представляющее одну из характернейших и важнейших его особенностей, способных в дальнейшем послужить одним из тех общих и существеннейших признаков, которые могут быть положены в основание выделения этой языковой системы из ряда других при общей ревизии классификации языковых систем.

В описанном процессе необходимо обратить внимание также и на следующее весьма важное обстоятельство. Письменный язык как язык более консервативный и косный долгое время, по-видимому, противится всяким инновациям живой речи и инкорпорирует их с большим запозданием, постепенно, медленно и как бы неохотно, и таким образом, служит для нас незаменимым источником легкого и верного отыскания генетических оснований тех морфологических и синтактических фактов, которые нами наблюдаются в живых диалектах.

Так, глагол acaraxu и доселе можно употребить только в достаточно опрощенном письменном языке, который сохраняет доселе давно погасший в живой речи синтактический комплекс «abcu irekü» или «abuyad i’rekü’».

Далее, такие сочетания как «yabana» (< yabun ana), yabjana < < (yabuju ana), «irjomna» (< ireju jabuna), совершенно незаменимые в живых диалектах, в письменном выражаются доселе также синтактическими сочетаниями: yabun bayimui; irejü bayimui: Упомянутое ana’ (см. Бобровников, Грамм., стр. 154) < Va-xu представляет, очевидно, ранее всего допущенный в письменный язык разговорный оборот, превратившийся своею последнею частью в суффикс indicativi praes.-futuri, в виде — па.

В сочетании irjamna ~ irejü yabun ana не может не привлечь к себе внимания фонема yam — yab, с полной очевидностью показывающая и фонетическое тожество корней yam и yab, и таким образом, современные yabuxu и Jamnaxu — тожественны, как и слова yam — дорога (древнее) и jam (новое). Это обстоятельство, кроме того, лишний раз доказывает сравнительную новизну фонемы j и взаимозаменяемость в монгольском смычных т (сонорного) b (шумного губного).

Следовательно, из вновь возникающих суффиксов indicai, praes. — ana, — jana и jamna письменный язык едва только инкорпорировал один, именно -па, и то только для употребления в некоторых случаях передачи живого диалога и т. п.

Возникновение в монгольских разговорных диалектах подобных же суффиксов в связи с глаголом «orxixu» достаточно общеизвестно, чтобы не ограничиться здесь одним лишь упоминанием о нем.

Таким образом, можно считать доказанным, что в ряду других глаголов, выражающих общие понятия направления движения, глагол «irekü» стремится к образованию новых глагольных понятий путем примыкания сзади к другим именным, глагольным и первообразным основам с тем, чтобы в дальнейшем развитии процесса влиться в них в виде суффикса -ra -re -ir — r с значением: «дойти до такого состояния, что...», прийти в такое состояние, что...», «обратиться в», «стать, сделаться тем-то» и т. п., причем управление падежами у вновь составленных глаголов колеблется то в сторону конечной части прежнего синтактического сочетания (irekü ~ ~ kürkü), то остается за первой его частью, т. е. за первым глаголом в комплексе.

Если мы, в соответствии с изложенными соображениями, перестроим наши предыдущие ряды, то получим следующее изображение процесса возникновения данных составных глаголов:

1. Xatayu (bayidal-dur) irekü > xatayuraxu «приходить в твердое (состояние), затвердеть»;

2. mayu irekü > mayuraxu «приходить в дурное состояние, дурнеть»;

3. bayun irekü > bayuraxu «приходить в низкое положение, спуститься»;

4. tas irekü > tasuraxu прийти в состояние разрыва (tas!) разорваться»;

5. köke irekü > kökerekü «прийти в синее, посинеть»;

6. jögelen irekü > jögelerekü «прийти в мягкость, смягчиться, размякнуть»;

7. ügei irekü > ügeyirekü «прийти в неимущее состояние, обеднеть»;

8. xayucin irekü > xayuciraxu «прийти в старость, постареть»;

9. ebden irekü > ebderekü «разрушаясь, дойти, т. е. прийти в разруху, разрушиться»;

10. beloan irekü > balbaraxu «раздробясь, дойти, т. е. дойти до состояния раздробления, раздробиться».

11. xaya irekü > xayaraxu «прийти в состояние разделения (xaya), сломаться»;

12. kögsin irekü > kögsirekü «прийти в старость, состариться»;

13. samayu irekü > samayuraxu «прийти в состояние смуты за —, возмутиться».

14. emnen irekü < ömörikü «леча, защищая, прийти на помощь, защитить»;

15. doxiya-irekü > doxirxu «прийти в состояние кивка, мигания; кивнуть, поманить, натравить, подстрекнуть»;

16. dusun irekü > düsürekü «прийти в состояние капели, течения, — лить»;

17. dayan irekü > dayarixu «следуя в данном направлении дойти, — наехать, наступить, навалиться, повалить» и т. п.

18. toyorin irekü > tögerikü «прийти в состояние кружения, закружиться, заблудиться»;

19. abci irekü > acaraxu «взять прийти, принести»;

20. abuyad irekü > abadirku — idem;

21. yabun ana > yabana «идучи есть, идет»;

22. yabuji bayina > yabjana — idem;

23. iren yabuju bayina > irjamna «подходит (сейчас)».

Из рассмотрения этого ряда в фонетическом отношении необходимо заключить, что а) если бы наш вывод о восхождении суффикса -ra -re к глаголу «irekü» (переднего ряда) был бы неверен, то оставалось бы совершенно необъяснимым, почему имеем «tögerikü», несомненно, происходящее от «toyorin» — «кругом». — Вполне ясно, что само toyorin восходит к toyon — котел (круглый) и что поэтому безразлично возводить «tögerikü» к «toyon» или к toyorin, учитывая лишь, что в последнем случае, во избежание скопления — rin ~ ri ~ ~ re одно из них отбрасывается как излишнее, а не «toyoraxu», по нерушимому закону сингармонизма.

Тогда как, принимая наш вывод, мы легко объясним это явление тем, что переднее по природе своей «irekü» сделало передним же и «toyorin > tögerin, точно так же как и в глаголе düsürekü передняя часть нового сочетания — гуттуральное dusun — подчинилось, по закону сингармонизма, последнему наслоению — irekü. Возникающий при этом вопрос о том, в каких же именно случаях сингармонический перевес получает первая часть синтактического комплекса и в каких — вторая, может быть пока, впредь до дальнейших исследований, разрешен предположением, что b) если «irekü», превратившись в суффикс — ra (re), наращается на слова заднего ряда с преобладающим открытым а, то и суффикс (-га) идет по заднему ряду. Но если «irekü» присоединяется к таким основам заднего ряда, которые подчинены фонемам менее устойчивым — о или и, то получающийся из «irekü» суффикс -re — ri — ir — r сам переводит всю начальную часть вновь возникающего слова в передний ряд, с гласными о или ü.

В семасиологическом отношении приведенный ряд от подстановки вместо -ra (re) его выявленного предшественника — irekü — не только ничего не проигрывает в ясности, но и не оставляет ни одного неразрешенного в связи с этой комбинацией вопроса. Остается только признать этот вопрос разрешенным исчерпывающим образом и сделать соответствующие выводы, а именно:

Фонема -ra — re ~ ire ~ ir ~ r действительно является суффиксом для образования от имен, наречий, эмфатических частиц и слов, а также и от глаголов — других глаголов с значением «приходить в такое состояние, что...», причем вновь образуемые глаголы могут быть как переходными, так и непереходными.

Суффикс этот, несомненно, восходит к глаголу «irekü», показывая таким образом, что в данном случае возникновение суффикса является после и в результате предварительной синтактической работы языка.

Образующиеся при помощи этого суффикса новые составные глаголы только что были, а отчасти еще теперь остаются — синтактическими сочетаниями.

Такой генезис суффикса -ra вскрывает, по-видимому (как это я стараюсь показать далее), и общий метод образования глагольных суффиксов в монгольском, которые все нуждаются в дальнейшем исследовании именно с точки зрения истории языка.

Синтактический метод возникновения монгольских глаголообразующих суффиксов, непременною частью в котором являются адвербиальные формы, привлекает исключительное внимание к этой парадигме для разрешения, в ряду других вопросов, также и важнейшего вопроса о том, где лежит граница между морфологической и чисто синтактической ролью адвербиальных форм в монгольском, какая (и существует ли) принципиальная разница между этими двумя функциями одной и той же парадигмы и т. д.

Большое теоретическое значение приводимых положений ясно само собою. Что касается их практического значения, то в этом отношении я позволю себе сослаться хотя бы на случай «с чтением того пассажа в письме иль-хана» «Öljeyitü», где выражение «degere ömerin baiya» составило столько затруднений из-за понимания (между прочим) глагола «ömerikü ~ ömögerikü» как глагола с возвратным значением, т. е. как «защищаться против...» вместо правильного — «защищать высшее».

Установив синтактическое происхождение глаголообразующего суффикса -га, восходящего к сочетанию данного слова (эмфатического примитива, имени, или адвербиальной формы какого-нибудь глагола), с глаголом irekü, необходимо остановиться на таком же анализе и других глаголообразующих суффиксов, как, например, распространеннейших: -da, -la, -äci ~ ci — ji (с их мутациями в зависимости от преобладающего сингармонизма в данном слове).

То обстоятельство, что и эти суффиксы, с точки зрения истории языка, должны быть результатом предшествующего синтактического процесса, т. е. явиться в результате подобных же синтактических соединений двух глаголов, это обстоятельство не может больше подлежать сомнению; но при этом возникает трудный вопрос: все ли монгольские глаголы, и если не все, то какие именно и почему именно призваны нести подобную морфологическую работу, соответствующую отчасти работе (отсутствующих в монгольском) префиксов в языках других систем?

Весьма близок к разрешению этого вопроса был уже наш замечательный исследователь, монголист А. Бобровников, когда писал: «Сложные глагольные формы не есть нечто целое или не есть форма этимологическая, а есть логическое или синтактическое сочетание глаголов. А посему, хотя сложными формами и выражаются времена (и виды?), однако их нельзя признать в строгом смысле временами глаголов» (А. Бобровников, Грамм., стр. 166).

О «вспомогательных» же глаголах, являющихся непременной составной частью подобных «логических или синтактических сочетаний», он рассуждал таким образом: «Вспомогательные глаголы признаются таковыми только по общности своего значения, близкого к понятию бытия вообще. Между тем в качестве вспомогательного глагола служит и всякий другой глагол, когда главная мысль заключается не в нем, а в предшествующем глаголе. Например, Xonin-i jaxa-du cino-a güyijü yabunam, где yabunam и является таким вспомогательным глаголом (ibid., стр. 150, ср. также стр. 305).

Иначе говоря, А. Бобровниковым установлены положения:

1) Времена в монгольском (а отчасти и виды) показываются путем синтактических соединений с участием в конце таковых вспомогательных глаголов (в европейском понимании этого термина).

2) Вспомогательными в монгольском являются все глагольные понятия общего значения.

Не сделано только вытекающих отсюда выводов, не устранены противоречия и не поставлены и не решены вытекающие отсюда вопросы, — как то: 1) До конца ли, перманентно ли остаются выражающие времена и виды вспомогательные глаголы только частью синтактических соединений; не омертвевают ли они и не видоизменяются ли со временем в простые аффиксы или, как стоящие всегда на конце соединения, — именно в суффиксы? 2) Если всякий монгольский глагол может быть в синтактическом соединении вспомогательным по отношению к впереди стоящему [это по существу верное, но не точное положение составляет особую тему о взаимной вспомогательности всех монгольских глаголов или о двойных, тройных и более сочетаниях глаголов, причем последний не всегда имеет смысл вспомогательного глагола, ср., например, üjekü], то нужен ли в таком случае самый термин? 3) Если вспомогательными в монгольском являются именно глаголы общего значения, то нельзя ли выделить их и точно определить их роль и значение?

Уже из самой постановки вопросов выясняется, что термин «вспомогательных» глаголов (хотя и условный) все же нужен и что им определяется ряд глаголов общего значения с определенными (самым фактом выдела их в эту группу) функциями.

Какие именно эти глаголы (и глаголоподобные слова) устанавливает в разных местах своей работы сам же Бобровников (Грамм., стр. 145—159; 150; 319—321; 400 и др.). Я насчитываю, по Бобровникову, следующий ряд в 15 глаголов, который решаюсь пока увеличить до 23, а именно: 1) bükü; 2) busu ~ bisi ~ si; 3) mön ~ bui ~ ~ bi (i) ~ buyu; 4) bui ~ bii ~ butai | | ügei; 5) ajuyu, bui; 6) axu; 7) bayixxu; 8) bolyu; 9) yabuxu; 10) kebtekü; 11) sayuxu 12) irekü; 13) ögkü; 14) odxu ~ ocixu; 15) orkixu; 16) abxu; 17) edükü; 18) kikü; 19) gekü; 20) bolyaxu; 21) olxu; 22) üjekü и 23) jokixu.

Каждый из этих глаголов может быть использован двояким способом: 1) как коренной глагол, как автономная синтактическая единица, и тогда он ничем не отличается от всех вообще монгольских глаголов, и 2) как последняя часть синтактического сочетания из двух или более глаголов, и тогда он служит только для некоего обобщения частного понятия, заключающегося в предыдущем глаголе. Вместе с тем в некоторых случаях, в каких именно, решить пока трудно, он стремится к слиянию с последним до степени его суффикса для образования новых сложно-глагольных понятий.

Для такой роли именно и могут с удобством служить приведенные выше монгольские sui generis вспомогательные глаголы, круг которых пока очерчен, возможно, еще не с достаточной полнотой. Решительно все они, как это с полной убедительностью показано уже Бобровниковым, встречаются в сдвоенных глаголах или двойных глагольных сочетаниях, но ни об одном из них не сформулировано нашего положения о стремлении их к превращению в суффиксы. Между тем это явление совершенно очевидно в таких разговорных сочетаниях, как, например, «yabuju bayina, abun irekü», превращенных в «yabjana ~», «aburaxu», где -jana u-raxu стали уже сдвоенными суффиксами indic. praes.-fut. и мнимо-возвратного залога. Нет надобности приводить многочисленных всем известных примеров, например, с глаголом orkixu (в живых диалектах).

Подлежащий нашему исследованию вопрос может уже быть поставлен прямо: какие именно из перечисленных выше «вспомогательных» глаголов лежат в основе суффиксных глаголо-образующих тем: -da, -la, -äci, -ji?

В качестве материалов для ответа на этот вопрос нам послужат нижеследующие сочетания, в которых вспомогательные глаголы, являясь (с точки зрения нашего языкового мышления) лишними, могли бы превратиться в суффиксы, но по каким-то неблагоприятным условиям не превратились и даже как будто не обнаруживают к этому тенденции, освещая, однако, дело в отношении других случаев, где такие благоприятные условия оказались налицо, и, следовательно, вскрывая происхождение соответствующего суффикса:

1. asan odku — калм. вспылить. (Позднеев, Калм. слов., стр. 3);

2. xuruyun-i mönggü bolju ociba — палец его сделался серебряным;

3. yeke dalai bohiyad odcuxui — явилось великое море;

4. köbegün-ü xormoi ni kürün odba — пола мальчика задела;

5. köbegün cu untayad odubai — и мальчик уснул;

6. Ene yayun bohiyad odci? Что это случилось? (Бобровников, Грамм., стр. 321);

Tere bayasun-i nigen taladügürcü ecibe — пометом его наполнилась вся степь (Гесериада, песнь 3, стр. 85.)

Во всех этих случаях замыкающий деепричастную форму глаголов — asan, bolju, bohiyad, kürün, untayad, bohiyad — глагол odxu, как «вспомогательный», совсем оставляется без перевода, потому якобы, что он только дополняет смысл впереди стоящего глагола, а сам, как говорится, «ничего не значит». Но чем дополняет и почему? Этот вопрос и не ставился. Однако немыслимо допустить, чтобы в данном сочетании семантически равнялся нулю глагол такого вполне конкретного содержания, как — odxu «уходить». Если мы подставим в приведенных сочетаниях его прямое значение, то получим: 1) «вспыливши, ушел»; 2) «сделавшись, ушел»; 3) «задевши, ушла»; 4) «сделавшись, ушло»; 5) «сделавшись, ушло» и 6) «уснувши, ушел»; т. е. сочетания по меньшей мере неясные.

Однако, развернув несколько семантический ряд глагола — odxu, можем иметь: «отправляться», «уходить», «выступать», «выходить». В этом месте семантика, в нашем языковом мышлении, двоится: в прямом значении — исходить от данной точки отправления; в переносном (как, например, в выражениях «ничего не вышло», «вышло, что я же стал виноват») — «происходить» и русское безличное «выходит», «вышло, что»...

Независимо даже от того, что мы наблюдаем множество совершенно параллельных подобных же раздвоений значения в русском и монгольском и, следовательно, могли бы добавить и эти последние значения к глаголу odxu, вышеприведенные примеры сами по себе дают нам полное основание считать в числе вторичных значений этого слова — «происходить», «выходить», «случиться», т. е. считать, что в монгольском odxu ~ edükü ~ bolyu. Между odxu и ed(ü) kü может быть, кроме того, поставлен знак равенства и по звуковому их составу, ввиду установленного закона переключения из гуттурального ряда в палатальный, как, например, в казусах: yatulxu ~ ~ gelülkü; ayimaxu ~ üyimekü; dasku ~ teskü; aburayu — ömerikü; odxu ~ ocix ~ ecikü и т. п. Это явление можно бы назвать фонетическим метатезисом по аналогии с подобным же явлением в отдельных слогах слова, отмеченным Б. Я. Владимирцевым (См. Сравн. грамм., стр. 336), и ввиду обширности его выделить в особую тему исследования.

Как только мы воспользуемся этим выводом (odxu ~ edükü ~ ~ bolyu), тотчас же приведенный ряд сочетаний примет логически вполне закономерный вид: 1) «вышло, что загорелся», т. е. вспылил; 2) «вышло, что палец сделался серебряным»; 3) «вышло, что появилось великое море»; 4) «вышло, что пола задела»; 5) «вышло, что и мальчик уснул»; 6) «что это подеялось — вышло?» и 7) «получилось, что вся степь полна его помету».

По аналогии с полученными нами выводами при исследовании природы суффикса -га > irekü, необходимо заключить, что odxu ~ ~ ocixu ~ ecikü ~ edükü ~ bolyu в приведенных сочетаниях (скажем псевдо-синтактических, или средних между чисто синтактическими и получившимися из них морфологическими) должно быть равно (~) таковым же и в сочетаниях, ставших уже морфологическими, иначе говоря, что в основании суффиксных тем -da, -la, -(a)ci должны лежать те же равные по смыслу друг другу: odxu ~ ocixu ~ ecikü ~ ~ edükü ~ bolyu, или детальнее: 1) суффикс -da есть дериват odxu ~ edükü; 2) суффикс -la > bol-xu (после синкопе bl — и поглощения проточным l предыдущего смычного b) и 3) суффикс -(a) ci восходит к ^oci —.

Но мы имеем также еще сочетание «yala olxu» — «провиниться», буквально: «заполучить штраф», «стать виновным и получить наказание, быть наказану» (См. Ковалевский, Словарь, стр. 405 и 2281; Позднеев, Словарь, стр. 275), из которого необходимо заключить, что «olxu» семантически — «bolyu». А так как смычные «b» и проточные «w, у, x», по-видимому, суть элементы придыхательной инкурсии (начальной аспирации) начальных гласных, равно как и элементы родственного с этим явлением так называемого «стяжения» (внутрислоговой аспирации), то они по фонетической природе своей равнозначащи и взаимозаменимы (ср., например, калм. debel ~ dewel ~ бур. deyel ~ халх. deel). А следовательно, имеющее следы начальной аспирации bolxu ~ olxu, утратившему таковую.

Независимо от изложенного, имея одновременно сочетание «yala olxu» — «получить пеню», проштрафиться и пр. и глагол «yalalaxu — idem», мы являемся свидетелями процесса перехода синтактических сочетаний в морфологические, совершающиеся, можно сказать, на наших глазах.

Построим три ряда глаголов, по одному на каждый из означенных суффиксов, и произведем ревизию их значений в соответствии с приведенным выводом о происхождении их.

I. С суффиксом — da.

1. dayudaxu — звать;

2. ebedükü — болеть;

3. ebdekü — разрушить;

4. amyadaxu (калм.) — взнуздать;

5. adalidaxu — уподобить (ся);

6. aliyadaxu — плутовать;

7. jiluyadaxu — править;

8. sirtekü — красить;

9. xoladaxu — удалиться;

10. kirögedükü — пилить;

11. yaldaxu — зажигать;

12. bekidekü — чернить;

13. örömdökü (калм.) — сверлить;

14. aryadaxu — хитрить;

15. yekedekü — увеличиваться;

16. axuradxu — сокращаться;

17. deremdekü — ограбить;

18. suyudxu — взять под мышки;

19. urtudxu — удлиниться;

20. oyiradxu — приблизиться;

21. ögüdkü — сделаться;

22. ergüdkü — поднимать;

23. xoryadaxu — спрятаться;

II. С суффиксом -la.

1. akalaxu — золотить;

2. dayiaxu — петь;

3. aldalaxu — мерять саженью;

4. amalaxu — молвить;

5. andayariaxu — присягать;

6. angyucitaxu — охотиться;

7. adislaxu — благословлять;

8. alaycilaxu — различать;

9. asiylaxu — барышничать;

10. emcilekü — лечить;

11. xorsiyalaxu — объединяться;

12. sacalaxu — сравняться;

13. surbuljilaxu — разведывать;

14. sinjilekü — примечать; изу-;

15. kereglekü — нуждаться;

С суффиксом -(a)ci ~ ji.

1. abäcixu — увести, унести, убрать;

2. jancixu — сечь, истязать < januxu — стращать;

3. jorcixu — шествовать || jorcin odxu — отправиться;

4. cabcixu — рубить, косить. Хлопать (глазами), щурить; || cab kikü — вдруг, внезапно (цап-царап);

5. toyacixu ~ toyacaxu — причислять, исчислять;

6. sucixu — испугаться, вздрогнуть;

7. burcixu — разрушить. Укротить (> bur-bur — клокотание);

8. xatayuci(ji)xu — трудиться, терпеть, страдать, подвизаться;

9. bayajixu — богатеть;

10. örgüjikü — örgejikü (< ergi, ergen) — возвышаться.

И. А. Бобровников, и за ним Н. Поппе (Бобровников, Грамм., стр. 118, и др. Н. Поппе, Практич. учебн., стр. 147) были правы, когда интуитивно заключали, что глаголы с приведенными суффиксами означают примерно: 1) -la — «сделать то, что выражается данным именем; 2) -da — «сделать при помощи того-то» и 3) -ji — «становиться тем-то». Этот вывод, мне кажется, приобретает прочное обоснование, если и эти глаголы рассматривать как происшедшие из обычных синтактических сочетаний звукоподражательных частиц, имен или адвербиальных форм глаголов + глаголы odxu ~ ocixu ~ ecikü ~ edükü ~ bolxu ~ olxu (в любой форме), — слившиеся до состояния сложносоставных, глаголов, в которых вторая часть соединения приобрела вид суффикса. В таком случае вышеприведенные ряды примут следующий вид [следует при этом принимать: «odxu» — «делаться» и edükü — делать]:

I.

1. dayudaxu < dayun edükü — «сделать клич» — «позвать»;

2. ebedükü < ebü odxu — «сделаться ох!» — болеть;

3. ebdekü < ebü edükü — «сделать увы!» — сокрушить, разрушить;

4. amayadaxu < amayai edükü — «во рту имеющееся сделать» — зануздать;

5. adalidaxu < adaliodxu — «сделаться подобным» — уподобиться;

6. aliyadaxu < aliya edükü — «сделать шалость» — сплутовать;

7. jiluyadaxu < jihiya odxu — «сделаться уздой» — руководить;

8. sirtekü < sir edükü — «крашенным сделать» — красить;

9. xoladaxu < xota odxu — «далеко уйти» — удалиться;

10. kirögedükü < kiröge edükü — «пилой действовать» — пилить;

II. yaldaxu < yai edükü — «огнем сделать» — зажечь;

12. bekidekü < beki edükü — «тушью сделать» — чернить;

13. örömdökü < öröm edükü — «сверлом действовать» — сверлить;

14. aryadaxu < arya edükü — «хитрость творить» — хитрить;

15. yekedekü < yeke odxu — «большим стать» — увеличиться;

16. axuradxu < axur odxu — «коротким стать» — сократиться;

17. dëremdeku < dërem edükü — «учинить разбой» — ограбить;

18. suyudxu < suyu edükü — «подмышки сделать» — взять;

19. urtudxu < urtu odxu — «стать длинным» — удлиниться;

20. oyiradxu < oyira odxu — «близко стать» — приблизиться;

21. egüdkü < ög-* — «двигать; od — сделаться, зародиться.

22. ergükü < ergi edükü — «высоким сделать» — поднять.

23. xoryadaxu < xorya odxu — сделаться защитным (хогуо — крепость, убежище) — спрятаться.

II.

1. altalaxu < altan bolxu — «золотым станет» — золотить;

2. dayulaxu < dayun bolxu — «в голос обратиться» — петь;

3. aldalaxu < alda bolxu — «в саженях станет» — мерять саженью;

4. amalaxu < aman bolxu — «стать устами» — молвить;

5. andayarlaxu < anda и bolxu — «делаться присяжными друзьями-андами» — присягать;

6. angyuciíaxu < angyuci bolxu — «стать охотником» — охотиться;

7. adislaxu < adis bolxu — «стать благоволением» — благословить;

8. alaycilaxu < alay — различный; alayci — различитель — «стать различителем», различать;

9. asiylaxu < asiy olxu — «барыш находить» — барышничать;

10. emcilekü < emci bolxu — «стать врачом» — врачевать;

11. xorsiya laxu < xorsiya bolxu — «стать объедин» — объединиться;

12. sacaiaxu < saca bolxu — «стать равным» — сравняться;

13. surbuljilaxu < surbutji bolxu — «стать разведкой» — разведать;

14. jinjilekü < sinji olxu — «находить приметы» — примечать;

15. kereglekü < kereg olxu — «нужду находить» — нуждаться.

III.

1. abäcixu < abäd ocixu — «взять и уйти» — убрать, унести;

2. jancixu < janun ocixu — «стращающим сделаться» — сечь, накалывать;

3. jorcixu < joriy(iyer) ocixu — « свободно идти» — шествовать;

4. cabcixu < cab-ocixu — «вышло цап» — цапнуть, рубнуть;

5. toyocixu < toya ocixu — «выйдет число» — причислить, сосчитать;

6. sucixu < sü-ociyu — «сделалось sü — страшное» — испугаться;

7. burcixu < bur-bur ocixu — «выйдет бур-бур» — разрушить;

8. xatayuci(ij)xu < xatayu ocixu — «круто приходится» — страдать;

9. bayajixu < bayan ocixu — «богатым становиться» — богатеть;

10. örgejikü < ergen ocixu — «стать высоким» — возвышаться.

Ввиду фактов параллельного существования jorcixu ~ jorcin odxu; yalalaxu ~ yala olxu; cabcixu ~ cab kikü, — правильность заключения о происхождении суффиксов из рядоположенных глаголов принимает характер очевидности; при этом в первом случае забыто, что глагол odxu ~ ocixu уже вошел в слово в виде суффикса -ci, и он повторен опять в синтактическом сочетании; во втором случае примитив cab, пишущийся отдельно от суффиксоподобного kikü, еще не дозрел в письменном до слияния в одно слово.

Приведенные в настоящей статье предположения о природе многих глаголообразующих суффиксов в монгольском, которые образовались, по-видимому, из вспомогательных глаголов, подводя вплотную к одной из сложнейших и важнейших в монгольской грамматике проблем, к проблеме составных глаголов и глагольных сочетаний, позволяет уже сделать в этом отношении целый ряд весьма важных выводов.

1) Самым характерным, быть может, явлением в синтаксисе монгольской речи представляются рядоположенные глагольные скопления, числом от двух до пяти, которые расположены в порядке строгой постепенности как глагольных парадигм, так и глагольных разрядов.

2) Последовательность парадигм в сочетании: в начале адвербиальные по их «старшинству», отмеченному еще Бобровниковым (слитное, соединительное и разделительное), в конце — любая (для середины фразы particip.) и indicativ. или imperativ. (для окончания фразы).

3) Последовательность глагольных разрядов: впереди глаголы частного значения, далее — глаголы более общего и позади — глаголы общего значения, по общему синтактическому принципу в монгольском; частное, атрибутивное предшествует общему.

4) В связи с этим закономерным явлением монгольского синтаксиса речи и самые глаголы возможно делить на следующие виды или разряды: а) глаголы дифференцирующего значения, которые служат для определения и выражения действий, поясняющих или сопутствующих заключенному в главном или коренном глаголе и заменяют работу и роль недостаточно развитой в монгольском парадигмы наречий и, совершенно отсутствующих, — префиксов; например, выражение, tungxayiaün jariaxu bicig значит — «провозглашение», «манифест», буквально же: «грамота, которая объявляется, обнародуя (всенародно)», где jariaxu — главный, или коренной глагол; «tungxaylaün» — дифференцирующего значения, выполняющий в данном случае роль наречия «всенародно» — или префиксов «про-», «воз-», «об-». Глаголы этой последней категории, разумеется, могут, в иных сочетаниях или изолированно, нести также и функции коренных глаголов; Ь) глаголы коренные, которые вполне соответствуют по функциям и значению глаголам других языковых систем, могут в особых сочетаниях исполнять роль дифференцирующих глаголов, для чего, однако, они должны, как и первые, носить форму одного из трех помянутых адвербиальных и занимать в сочетании место перед поясняемым главным глаголом; с) глаголы вспомогательные, т. е. не вполне еще выделенная группа глаголов, выражающих общие понятия бытия, состояния и движения, как-то: быть, находиться, становиться, существовать, приходить, уходить, брать давать, получать и т. п., которые служат для следующих семосиологически различных целей, резко распределяющих эти глаголы на группы: а) глаголы для выражения времени и сослагат. наклонения (bui, ахи, bükü, bayixu, bolxu); ß) глаголы для показания совершенного вида (за недостаточностью временных парадигм вообще и отсутствием парадигмы глагольного вида) — (orkixu); у) глаголы для выражения понятия «попробую», «попытаюсь» (сделать то-то) — üjokü; d) глаголы для выражения понятия долженствования: jokixu и ему подобные имена и глаголы; е) глаголы для показания направления движения (irekü, odxu, yarxu, kürkü); e) глаголы для выражения понятия «вышло то-то», «случилось то-то» (odxu); n) глаголы, показывающие совершение действия по просьбе кого-то или в пользу кого-нибудь (ögkü); 0) глаголы для создания новых составных глаголов от звукоподражательных частиц, наречий, имен и глаголов.

Все эти глаголы несут описанные вспомогательные функции единственно лишь в синтактических глагольных сочетаниях указанного типа и порядка и не иначе, как будучи предваряемы деепричастной формой коренного глагола.

5) Из предыдущих данных нельзя не видеть, что в монгольском глаголе многие морфологические задачи выполняются синтактическим методом. Это явление, несомненно, свойственное и другим языковым системам, с особенной наглядностью выступает в монгольском письменном, быть может, в связи с современной стадией его развития, которая давно уже пройдена другими, например, европейскими, системами.

6) Однако названное явление представляет, так сказать, синтаксис в морфологии, т. е. синтактические приемы в разрешении морфологических задач, синтаксис слова, но не синтаксис речи. Равным образом подобные морфологические свойства и роль монгольских деепричастий выявляют только одну из многочисленных и уже чисто синтактических функций этой широко развитой в монгольском парадигмы. Смешивая эти две различные функции одной и той же логической категории, можно сделать два одинаково неправильных вывода: или что в монгольской грамматике нет ничего кроме синтаксиса; или, наоборот, что монгольский синтаксис еще в зародыше или не вышел за пределы морфологии, иначе говоря — или чрезмерно преувеличивать синтактическую роль адвербиальных форм в монгольском, или до крайности суживать их чисто синтактическое значение в монгольском периоде.

7) В этом отношении особенно важными представляются дальнейшие исследования вопроса о глагольных скоплениях в монгольском (и в частности о синтактической роли именных и адвербиальных форм глагола), которые должны между прочим показать многоразличную роль монгольских деепричастных форм как в области морфологической (мнимо или примитивно синтактической), так и в области собственно синтактической, т. е. в строении монгольской периодической речи.