Жара, духота и жадность

Глава 4

Если бы у всех копов выходные были в один и тот же день, некому было бы дежурить на улицах и всякие бандиты тут же распоясались бы. Логично? Логично.

Поэтому копы работают по гибкому графику. Вот почему выходные Клинга далеко не всегда совпадали с выходными Кареллы. График дежурств полицейского участка загадочен и непонятен, как древний свиток с берегов Мертвого моря. А ночные смены усложняют дело еще больше. Ночные смены — это все равно что примечания на санскрите. А самое удивительное в этом графике то, что любой коп, едва бросив взгляд на таблицу, тут же точно скажет вам, когда у него в этом месяце выходные. Когда выходные выпадали на субботу и воскресенье, как у всех нормальных людей, это считалось необыкновенной удачей. Такое бывало только раз в месяц. На этой неделе у Клинга были выходные в понедельник и вторник, а сейчас было воскресенье, и у него снова был выходной. И у Огасты тоже. Только Огаста отправилась навестить фотомодель, которую звали Консуэла Геррера. Консуэла свалилась с гепатитом и сейчас лежала в роскошной больнице «Физишенс Павильон». Клинг не стал возражать — он все равно намеревался сегодня поработать.

Работа была связана с расследованием, но не имела отношения к деятельности 87-го участка. Как только Огаста закрыла за собой дверь, Клинг открыл телефонный справочник Айсолы и нашел адрес ресторана А-Вонга. Надев синие джинсы, шлепанцы и голубую футболку с номером «13» на спине — воспоминание о прошлогоднем бейсбольном матче между полицейскими участками, где он играл за 87-й вторым защитником, — Клинг спустился вниз, взял такси и попросил отвезти его в Чайнатаун, на Бун-стрит, дом сорок один. Когда таксист опустил свой флажок, Клинг взглянул на часы. Ровно одиннадцать минут первого.

— Вот жарища, а? — сказал таксист.

Клинг поморщился.

— Говорят, это на всю неделю, — продолжал таксист.

— Надеюсь, что это неправда, — ответил Клинг.

— На всю неделю, бля! Вы знаете, где сейчас моя жена и ребята? Они сейчас на пляже, вот где! А где сейчас я? А я, как проклятый, кручу эту баранку, чтоб ее черти съели!

— Ага, — сказал Клинг.

В воскресенье — особенно в августе, когда те, кто не в отпуске, находятся на пляже, как и жена таксис-га, — уличное движение почти замирает. Огаста ему сказала, что дорога от ресторана А-Вонга заняла полчаса: она вышла из ресторана в десять тридцать, а домой пришла в одиннадцать. Однако это было вечером в субботу, когда улицы забиты машинами. Значит, надо набавить еще минут десять-пятнадцать, учитывая вчерашнее количество народа и пробки на перекрестках.

Таксист высадил его у ресторанчика в двенадцать двадцать шесть по часам Клинга. Пятнадцать минут. Ладно, значит, вчера вечером Огаста действительно могла добираться до дома полчаса. С другой стороны, она в этом году наверняка по меньшей мере раз десять ездила в Чайнатаун на такси. Она знала, сколько времени занимает поездка, и не стала бы говорить, что доехала домой за десять минут, потому что это была бы явная чушь. Клинг расплатился с таксистом, дал ему на чай и направился к ресторану.

Ресторанчик «У А-Вонга» был зажат между китайской прачечной и зданием полицейского участка округа Чайнатаун. Это был один из старейших полицейских участков в городе. В этом году он должен был отметить свое столетие. Клингу захотелось зайти в участок, перекинуться парой слов с Фрэнком Райли. Они вместе учились в академии, а теперь Фрэнк служил детективом второго ранга. Он работал на третьем этаже старого здания. Но вместо этого Клинг немного постоял на тротуаре перед рестораном, осматривая улицу и пытаясь представить себе, как она выглядела накануне вечером, когда здесь была — говорила, что была, — Огаста.

Шелковые полотнища с китайскими надписями неподвижно свисали в свинцовом воздухе, были натянуты через улицу и на стенах домов в обе ее стороны.

На улице было полно ресторанчиков, таких же, как «У А-Вонга». Ярко сияло солнце, и неоновые вывески были потушены. Вчера вечером улица, наверно, полыхала оранжевыми, голубыми и зелеными огнями. А теперь она была почти пуста, мусорные ящики на тротуарах набиты битком, и зеленые полиэтиленовые мешки стояли рядом с ними, точно пухлые часовые. К одному из чугунных столбиков крыльца ресторанчика был прикован цепочкой полицейский мотоцикл. Надо же, в этом городе даже копам приходится приковывать свои мотоциклы цепочкой, перед самым участком!

И тем не менее Чайнатаун был относительно спокойным районом, не то что район 87-го участка или другие с высокой преступностью. В него входили также Стрейтс-ов-Наполи — так называлась часть района, населенная итальянцами, — и полоса дешевых отельчиков и забегаловок, обычно именуемая Винным Погребом за обилие дешевой выпивки, а также несколько кварталов, населенных черными и латиноамериканцами, в частности, муниципальные дома губернатора Джеймса Л. Грейди, идущие вдоль реки Дикс, там, где Стем примыкает к Даллас-авеню. Большинство преступлений в этом районе совершали китайские молодежные банды. Подозревали, что многие из них связаны с содержателями игорных заведений в подвальчиках, где в основном процветала игра, именуемая маджонг. Владельцы игорных заведений, которым надоело, что их то и дело грабят заезжие гастролеры, несколько лет назад стали нанимать этих ребяток для охраны своих владений. Когда ребятки поняли, какие деньги крутятся на игорных столах, они начали требовать повысить им плату, угрожая в противном случае устроить погром. А из игорных притонов малолетние рэкетиры расползлись по ресторанам и лавкам и теперь держали в страхе всех честных торговцев.

Публичных домов как таковых в Чайнатауне не было. Не было там и «массажных кабинетов» — что довольно странно для города, где за последние десять лет они распространились, точно венерическая сыпь. Но в районе между Акведуком и Кленси было довольно много девиц, ловящих клиентов на улицах (правда, китаянок среди них — ни одной), и время от времени какому-нибудь сутенеру приходило в голову утвердить свою власть над одной из девиц, изрезав ей бритвой грудь или смазливую мордашку. Еще чаще случалось, что какой-нибудь фраер, забредший сюда в поисках дешевых развлечений, получал по голове и приходил в себя в темном проулке, воняющем мочой и прокисшим вином, ограбленный и избитый. Немало головной боли доставляла копам неутихающая вражда между доминиканцами и пуэрториканцами, живущими в районе Далласа, и, поскольку в пределах района, ближе к центру, на Хай-стрит, находились здания уголовного, гражданского, муниципального и городского судов, его поневоле посещало множество правонарушителей. Но в целом район был тихий.

Райли раньше работал в Риверхеде, в округе Марин-Тайгер, получившем это название в честь корабля, который, по легенде, привез сюда первую партию пуэрториканцев из Сан-Хуана. Так вот, Райли называл свою новую работу каникулами в деревне. Это несмотря на то, что в этом округе ежегодно совершалось около двадцати убийств, не считая всяческих ограблений, краж со взломом и крупных мошенничеств. Но Райли пришел сюда работать из округа, где жизнь копа, вышедшего на патрулирование в одиночку, не стоила и ломаного цента. В Чайнатауне редко стреляли в копов — не то что в Марин-Тайгер или в знаменитом округе Вейл-стрит. И уровень преступности здесь был ниже, чем в том же восемьдесят седьмом — правда, там население, слава Богу, еще не научилось стрелять в полисменов. Клинг подумал, что ему бы понравилось здесь работать — он любил китайскую кухню.

Берт вошел в ресторан, и навстречу ему хлынула волна экзотических ароматов. Клинг только теперь понял, как он голоден. Он уселся за столик у стены, заказал джин с тоником, жареных креветок, яичные рулеты, мясо на ребрышках, клецки. Потом, все еще не наевшись, заказал му-гу-гай и запил его бутылкой «Хайнекена». Когда официант вернулся к столу спросить его, будет ли он заказывать что-нибудь еще, Клинг подумал, не показать ли свою бляху перед тем, как начать его расспрашивать, но потом решил этого не делать.

— Все было очень вкусно, — сказал он. — Мне о вашем ресторане жена говорила — она тут была вечером с друзьями.

— Да? — улыбнулся официант.

— Их было довольно много. Человек двенадцать.

— А-а, мисс Мерсье и ее друзья! — кивнул официант.

Мисс Мерсье — это Бианка Мерсье, которая только в прошлом месяце появилась на обложке «Harper's Bazaar»: — черноволосая красавица с надменным взором Нефертити, сводившая с ума издателей модных журналов.

— Да-да, — сказал Клинг.

— Их нет двенадцать, — сказал официант. — Только десять.

— А по-моему, одиннадцать, — возразил Клинг.

— Нет, десять. Только один больсой стол, — сказал официант, указывая на круглый стол на другом конце зала. — Туда садится десять целовек. Вчера их было только десять, мисс Мерсье и ее друзья.

— А моя жена говорила, что одиннадцать, — стоял на своем Клинг.

— Нет, только десять. А которая васа жена?

— Рыжая, — сказал Клинг.

— Рызых нет, — сказал официант.

— Высокая, рыжая, — сказал Клинг. — В зеленом костюме.

— Рызых нет, — повторил официант, качая головой. — Только три леди. Мисс Мерсье, церные волосы, ессё другая леди, тозе церная, и ессё одна с зелтыми волосами. Рызых нет.

— Это вы их обслуживали? — спросил Клинг.

— Моя — А-Вонг! — ответил официант, гордо выпрямившись. — Мисс Мерсье — оцень холосая клиент, моя сама ее обслуживать вцера вецером.

— Это было около восьми, может быть, чуть раньше… — сказал Клинг.

— Заказ на восемь, — кивнул А-Вонг. — Десять целовек. Рызых нет.

— А во сколько они разошлись?

— Поздно.

— А когда именно?

— Когда покусать, сидеть и пить. Уходить в одиннадцать.

— В одиннадцать… — повторил Клинг. В одиннадцать Огаста была уже дома. — Ну ладно, спасибо. Было очень вкусно.

— Приходите ессё, — сказал А-Вонг.

Клинг заплатил по счету и ушел из ресторана. Мотоцикл уехал. Цепочка от него по-прежнему болталась на чугунном столбике, запертая на здоровенный замок. Клинг подумал, не съездить ли в жилые кварталы, в Квортер, чтобы разыскать Бианку Мерсье и спросить, была ли Огаста у нее на вечеринке. Потом решил, что не стоит. Была она там или нет — это неважно. Она ушла из дома в шесть ноль-ноль (по крайней мере, так говорилось в записке на холодильнике) и ушла оттуда предположительно в половине восьмого или чуть раньше («Я вышла от Бианки в семь часов двадцать две минуты четырнадцать секунд! Устраивает?»). Полтора часа — это мелочь по сравнению с тремя часами, во время которых она находилась неизвестно где. «Три часа!» — подумал Клинг. Огасте иногда хватало трех минут, чтобы кончить.

Он тяжело вздохнул и пошел к станции метро на Акведуке.

Шлюха, подцепившая Галлорана в баре вблизи Плей-хауз-сквер, дальше к окраине, сказала ему, что она из Миннесоты. На самом деле она была вовсе не из Миннесоты, она родилась в городе, в районе Калмз-Пойнт. Галлоран мог бы догадаться об этом в первую же минуту, по тому, как она обходилась с великим и могучим английским языком. Но Галлоран напился — впервые в жизни, — и история девицы прошла без сучка без задоринки. Она начала говорить перспективным клиентам, что она из Миннесоты, с тех пор, как о проститутках из этого штата стали писать в газетах и говорить по телевизору. «Я из Миннесоты» означало, что ты — беспомощная жертва, попавшаяся в когти безжалостного негра-сутенера, что тебе приходится продавать себя против своей воли, а дома ты была чистой и невинной, пока большой город не развратил тебя. Мужикам нравится думать, что они трахаются с чем-то вроде девственницы, и шлюхи из Миннесоты с невинными мордашками пользовались в городе большой популярностью.

Ким — на самом деле ее звали Луиза Маршек — сделалась блондинкой в пятнадцать лет, когда сутенер — белый, между прочим, — взял ее под свое крылышко и вскружил ей голову обещаниями невообразимых богатств и блеска. Начал он с того, что купил ей трехдолларовую бутылку краски для волос. Это он посоветовал ей работать под именем Ким: «Ты здорово похожа на Ким Новак», — говорил он. Сделавшись блондинкой, она и впрямь поверила, что здорово похожа на Ким Новак — разве что бюст у нее поменьше. В последний год или около того, с тех пор, как она начала говорить клиентам, что она из Миннесоты, она стала обесцвечиваться еще и между ног, чтобы усилить впечатление деревенской невинности. Первое, что она сказала Галлорану, усевшись рядом с ним на табурет в баре, было:

— Привет! Меня зовут Ким. Я из Дулута в Миннесоте.

Она понятия не имела, где находится этот самый Дулут и даже сама Миннесота. Впрочем, Галлоран тоже. Так что в этом они были на равных.

Сидя рядом с ним, Ким думала о том, как его, наверно, должно возбуждать, что девушка, так похожая на Ким Новак, кладет ему ладонь на колено и спрашивает: «Не хочешь поразвлечься?» Галлоран начал пить в двенадцать, когда открылись бары. По воскресеньям питейные заведения открывались только в двенадцать, когда заканчивалась воскресная служба и прихожане выходили из церкви — и, естественно, шли прямиком в бар. К половине второго, когда к Галлорану подсела Ким, он успел выпить три порции виски с содовой и, по чести сказать, чувствовал себя не очень хорошо. Галлоран был ирландец, а принято считать, что все ирландцы — пьяницы, но дед Галлорана умер молодым от цирроза печени, и его отец за всю свою жизнь не взял в рот ни капли спиртного. Если бы отец узнал, что он выпил хотя бы кружку пива, он бы избил сына смертным боем. Поэтому сейчас Галлоран сознавал лишь, что девице, которая уселась рядом с ним и тянется к его паху, лет семнадцать, может быть, восемнадцать. И он был достаточно пьян, чтобы подумать, что она как две капли воды похожа на его жену, Джози, какой она была в том же возрасте, и на его дочку, Мойру, какой он увидел ее вчера, когда она послала его подальше. И он сказал девушке, сидящей на соседнем табурете:

— Зря ты так, Мойра…

— Так что, повеселимся, а? — шепнула она ему на ухо, подбираясь к его ширинке.

Галлоран двенадцать лет просидел в тюрьме и потому не понял бы смысла фразы, даже если бы был трезв — а он к тому же был пьян и плохо расслышал. Поэтому просто кивнул.

— О'кей? — уточнила она. — Пошли, да? Давай, расплачивайся за выпивку и пошли отсюда.

— Ага, — сказал Галлоран, снова кивнул, достал из бумажника десятидолларовую купюру и положил ее на стойку. Ким приметила, что в бумажнике у него толстая пачка баксов. То, что он в стельку пьян, она приметила еще раньше и решила, что, если сумеет верно разыграть свои карты, других клиентов ей сегодня ловить не понадобится. Трахнуться с ним по-быстрому, выгрести бабки — и привет, мистер, поливайте фикусы. На самом деле, не считая той десятки, в бумажнике было сто шестьдесят долларов — все, что осталось у Галлорана от двух сотен, которые ему удалось одолжить у старого приятеля — они когда-то вместе работали в телефонной компании. Это было еще до всех этих неприятностей, когда Галлоран был одним из лучших телефонистов в городе. Он слез с табурета, и девица взяла его под руку. И они вместе вышли из бара, где работал кондиционер, и окунулись в послеобеденный жар городской улицы.

К тому времени, как они дошли до отеля на одной из боковых улочек рядом с Ласситер, до Галлорана дошло, что эта девушка — не его дочь Мойра и не его жена Джози. Впрочем, Джози она и не могла быть — Джози ведь давно умерла, он сам убил ее топором двенадцать лет назад. Кроме того, до него дошло, что эта девушка — шлюха. Но он подумал: «Ну и что, черт возьми? Какая разница?» Он уже так давно не был с женщиной! В тюрьме вместо женщин были мальчишки. Берешь за глотку какого-нибудь зеленого лопуха, который только что попал за решетку, объясняешь ему, чего тебе надо, и он либо дает тебе, либо ты расписываешь его смазливую мордашку под орех. Если он настучит начальству, ловишь его где-нибудь в тихом уголке — в тюрьме таких уголков уйма, — и на этот раз его имеют уже вдесятером. И он твой с потрохами. Он ходит за тобой хвостом, бреет себе ноги, если тебе этого хочется, позволяет тебе рисовать ему сиськи на спине. В тюрьме такие порядки. Либо ты ешь, либо тебя едят. Не нравится — не воруй.

— Ты тут живешь? — спросил он.

— Не, просто комнату снимаю, — сказала Ким.

— И сколько это будет стоить? — спросил он.

— Поговорим об этом наверху, о'кей? — ответила она и подмигнула портье, который выдавал ей ключ.

Комната была на пятом этаже — зачуханная конурка, сильно смахивающая на камеру в Кастлвью. Кровать у стены, на единственном окне — пыльные перекошенные жалюзи, у противоположной стены — ободранный туалетный столик, дверь в сортир открыта, на унитазе — присохшая вчерашняя блевотина. Галлоран закрыл дверь сортира, потом подошел к окну, раздвинул жалюзи и посмотрел вниз, на улицу. Прохожие двигались как в замедленной съемке — в эту проклятую жарищу не хотелось делать резких движений. В комнате была духота. Он поднял жалюзи и распахнул окно. Когда он обернулся, девушка сидела на кровати.

— Как, ты сказала, тебя зовут?

— Ким.

— Ах да, конечно.

— А тебе что, не нравится? — улыбнулась она.

— Да нет, хорошее имя.

— Тебе не кажется, что я похожа на Ким Новак?

— Ну, вот теперь, когда ты об этом сказала…

Она была похожа на Ким Новак не больше, чем он сам.

— Говорят, я на нее здорово похожа.

— Ага, похожа. Так сколько это будет стоить?

— Как насчет пятидесяти?

— А как насчет вернуться обратно в бар?

— Сорок?

— Двадцать пять.

— О'кей, — сказала Ким. Она по-прежнему думала о деньгах, которые видела в его бумажнике. — Но только деньги вперед, ладно? В смысле, прежде, чем мы начнем. Так полагается.

— Да, конечно, — сказал Галлоран. Он достал из кармана бумажник и протянул ей две десятки и пятерку.

— Спасибо, — сказала она.

— Сколько тебе лет-то? — спросил он.

— Семнадцать. — Ей было двадцать два, она уже семь лет была шлюхой и с незапамятных времен сидела на героине. — Но мне говорили, что я выгляжу моложе своих лет.

— Да, в самом деле, — сказал Галлоран. Теперь, когда он начал трезветь, он думал, что она выглядит лет на двадцать восемь — двадцать девять.

— Ну что, давай? — спросила Ким.

— Давай сперва немного поболтаем, ладно?

— Конечно, — сказала она. — Как захочешь.

Она все еще думала о деньгах в бумажнике и о том, не удастся ли ей уболтать его послать за бутылкой. Если сунуть коридорному пару баксов, он найдет кого-нибудь, кто сбегает. Ей не нравилось, как быстро он трезвеет. Добраться до его бумажника ей удастся только в том случае, если он будет по-прежнему пьян в стельку.

— Может, пока мы будем болтать, послать кого-нибудь за бутылкой? — предложила она.

— Я не пью, — сказал Галлоран.

— Ха, — сказала Ким, — не пьет он!

— Серьезно.

— Ты не похож на непьющего, — вкрадчиво заметила она. — Такой мужчина… — и как бы невзначай стрельнула глазами в сторону его ширинки.

— Я сегодня вообще впервые в жизни попробовал крепкие напитки, — сказал Галлоран. — Сегодня. Впервые в жизни. Такое ощущение, что на тебя свалилась тонна кирпичей.

— Мужик, ты гонишь!

— Честно.

— Я вообще-то тоже не пью, — сказала Ким, решив пустить в ход образ невинной девственницы. — У нас в Миннесоте пьянство считается большим пороком…

— Ага, в Миннесоте… — сказал он.

— В Дулуте, — уточнила Ким.

— Это где это?

— В Миннесоте.

— Я впервые за двенадцать лет имею дело с женщиной, — сказал Галлоран.

— Да ну? О-о, тогда это, наверно, будет круто!

— Я за это время ни разу даже не говорил по-настоящему с женщиной.

— Это как это? Ты что, в море уходил?

— Нет, я…

— Или в монастыре жил? — спросила Ким и рассмеялась так, как, по ее мнению, должна была смеяться Ким Новак — грудным, низким, хрипловатым смехом.

— Я был в тюрьме.

— Да? — сказала она и пожала плечами. Половина ее знакомых хоть раз да побывали за решеткой. Даже ее прежний парень, тот, который говорил ей, что она похожа на Ким Новак, один раз отсидел два года за сутенерство.

— В Кастлвью, — продолжал Галлоран. — Знаешь Кастлвью?

— Слыхала. Слушай, может, все-таки послать за бутылкой? Коридорный…

— Нет. Я больше не хочу пить.

— А то бы посидели, расслабились, потрепались, выпили, все как тебе захочется, понимаешь?

— Чего мне не хочется, так это пить, — возразил Галлоран.

— Ну, как скажешь, — ответила Ким и с этого момента утратила к нему всякий интерес. Если напоить его снова не удастся, надо просто управиться с ним как можно быстрее, и все.

— Ну так что, давай? — спросила она. Теперь ее голос звучал куда более резко и по-деловому. Но Галлоран этого не заметил.

— Двенадцать лет я просидел в тюрьме, — сказал он. — Двенадцать долгих лет!

— Слушай, — сказала Ким, — если ты не против, мне хотелось бы…

— Вчера ходил к дочери, — продолжал он. — Ей теперь восемнадцать, и она замужем за ниггером. Я всего-навсего хотел повидаться с ней, понимаешь? Поговорить… — Он покачал головой. — А она мне сказала, чтоб я убирался. Прогнала меня взашей.

— Да, дети… — вздохнула Ким, надеясь, что этим все и кончится. — Ну что, мистер, давайте, что ли? Потому что, видите ли, у меня…

— Ее я не виню, — сказал Галлоран.

Но и себя он не считал виноватым в том, что сделал двенадцать лет назад, когда узнал, что Джози спуталась с другим. Они долго грызлись в гостиной их дома на Мариен-стрит. Его маленькие сыновья спали в детской, а дочка, Мойра, — в соседней комнате. Они с Джози долго орали друг на друга, и наконец Джози крикнула, что да, это правда, она действительно встречается с другим мужчиной, что она любит другого, и сказала, с кем именно, она бросила это имя ему в лицо и разрыдалась…

— …У меня работа, понимаете?

— Чего? — переспросил Галлоран.

— Я говорю, у меня работа. Так что вы говорите? Начнем?

— Знаешь, за что я получил срок?

— Нет. За что? — сказала Ким и вздохнула.

— За убийство, — сказал Галлоран.

Она посмотрела на него.

— Я убил свою жену.

Она по-прежнему смотрела на него.

— Топором, — уточнил он.

Он держал топор на полочке у входной двери, над лестницей. Он хорошо помнил, как молча развернулся, открыл дверь, взял с полки топор, вернулся в гостиную и ударил Джози. Он ударил ее несколько раз, раскроил ей череп, изрубил лицо, он продолжал бить ее даже тогда, когда она была уже мертва, заливая кровью бледно-зеленый ковер на полу…

— Я был не виноват, — сказал он, оборачиваясь к девушке. Она по-прежнему сидела на кровати, глядя на него.

Ким молча рассматривала его, пытаясь понять, врет он или говорит правду. Мужики часто пытаются произвести впечатление, показать, вон, мол, какие они крутые, настоящие мужчины — тоже мне мужчины, бабу себе за бесплатно найти не могут! Этот был высокий, за шесть футов, и за двести фунтов весом, крупнее ее прежнего парня, широкоплечий, с мощными руками и огромными кулаками. Черноволосый, глаза темно-карие, крупный нос. Сейчас он хмурился, и густые брови были угрожающе сдвинуты. Мужиков Ким отродясь не боялась. За семь лет работы она никогда никого не боялась, даже настоящих психов — такие иногда попадаются, хотя лучше их отслеживать и отделываться от них заранее. Но сейчас, когда она вдруг ощутила себя наедине с человеком, который и в самом деле мог кого-то убить, ей сделалось страшно.

— Слушай, — сказала она, — давай забудем об этом, а? Ну, ты понимаешь, о чем я?

Он по-прежнему пялился на нее. Ким подумала, не стоит ли позвать на помощь. Удастся ли ей пробраться мимо него к столику, где она оставила свою сумочку? В сумочке у нее было лезвие опасной бритвы, которое она таскала с собой как раз на такой случай. Он, казалось, не сознавал, что не один в комнате. Смотрел на нее, но ее не видел.

— Понимаешь, я… я ведь на самом деле работаю, понимаешь? Я… — Ким облизнула губы. У нее начали дрожать руки. — Просто… понимаешь… мы ведь здесь уже довольно давно… Если… если тебе не хочется… ну… это самое… может, я тогда лучше верну тебе твои двадцать пять баксов, и разойдемся по-хорошему, потому как я…

— Да нет, оставь себе, — сказал он.

— Да не хочу я брать деньги за то, чего не делала…

— Оставь себе! — рявкнул он.

— Ну… ну тогда ладно, спасибо, но только мне как-то неловко брать деньги, когда я…

— Только уйди отсюда, ладно? Оставь меня в покое.

— Ну ладно, — сказала она, поспешно вскочила с постели и схватила со столика сумочку.

— Ты еще долго тут будешь? — спросила она. — Потому как портье предоставляет мне эту комнату на полчаса, понимаешь? Я плачу ему пятерку за полчаса. Так что если ты просидишь здесь дольше…

— Ничего, все нормально, — сказал он.

— У тебя еще минут пятнадцать…

— Все нормально, — повторил он.

— Мне очень жаль, что у тебя так вышло с дочкой, — сказала она, отворяя дверь.

Он не ответил.

— Ну, пока, — сказала Ким и вышла, закрыв за собой дверь.

Галлоран подошел к кровати и сел на то же место, где сидела она, долго сидел неподвижно, потом лег на подушку, заложив руки за голову и глядя в потолок.

В тот вечер, когда он убил ее — не виноват он был! — он потом сел в машину и поехал в центр, искать того мужика, чье имя назвала ему Джози. Он нашел его у входа в неопрятный отель на Калвер-авеню, погнался за ним по улице с окровавленным топором в руке, наконец догнал, затащил в проулок и уже собирался сделать с ним то же, что только что сделал с Джози, когда у тротуара затормозила машина, и из нее выпрыгнул молодой парень в штатском, размахивающий пистолетом.

Он смотрел в потолок, и в глазах у него накипали слезы — жгучие слезы ярости, сожалений и ощущения потери, заставлявшие его чувствовать себя бессильным («Такой мужчина…» — и стрельнула глазами на его ширинку). Он смотрел в потолок и вспоминал, как этот сукин сын выскочил из машины, размахивая пистолетом. «Полиция! Стой, стрелять буду!» Как он глупо, заливаясь слезами, рассказывал ему обо всем, что произошло в доме на Марисн-стрит, то и дело повторяя: «Я не виноват! Не виноват я!» А полицейский, этот сукин сын, ответил ему: «Ну да, конечно, никто никогда не виноват, верно?» Эти слова звучали у него в ушах двенадцать долгих лет — «Ну да, конечно, никто никогда не виноват, верно?» Как будто мужчина должен не обращать внимания на то, что его жена трахается с другим, как будто это он виноват, а не…

«Сукин сын!» — думал он.

«Двенадцать лет тюрьмы!» — думал он.

Двенадцать лет он занимался любовью с мальчишками вместо Джози.

Сукин сын!

По лицу Галлорана текли слезы. Он стиснул кулаки. Теперь он знал, кто во всем виноват! Никто не виноват? Чушь собачья! Галлоран точно знал, кто именно виноват в том, что ему пришлось провести все эти годы в тюрьме, кто виноват, что его родная, единственная дочь так обошлась с ним вчера, кто виноват во всем этом («Никто никогда не виноват, верно?»).

«Детектив третьего ранга Бертрам Э. Клинг», — подумал он.

И угрюмо кивнул.

В то воскресенье напарником Кареллы был детектив третьего ранга Ричард Дженеро. Могло быть и хуже — Карелле могли навязать Энди Паркера. Дженеро после нескольких недель напряженных трудов наконец отказался от мысли научиться правильно писать слово «рецидивист». Это слово доставляло ему неимоверные мучения. Он делал в нем все мыслимые ошибки, так что, даже когда ему случалось написать это слово правильно, выходило это явно случайно и он сам этому удивлялся. Чаще всего он писал «рецедивист» или «рицидивист», но в целом использовал все возможные комбинации. В конце концов, отчаявшись, Дженеро стал писать в своих отчетах просто «рец.». Вскоре это сделалось общей практикой, и Дженеро обрел славу первооткрывателя.

Дженеро, словно курьер из универмага, никогда не расставался со своим портативным транзистором. Сейчас, когда он сидел за столом, печатая в трех экземплярах про своих «рецев», транзистор стоял на краю стола, извергая последние хиты рок-н-ролла. Лейтенант Бернс не раз сообщал ему, что здесь полицейский участок, а не танцплощадка («Это вам не танцплощадка, Дженеро, мы здесь не на дискотеке!») и обещал Дженеро, что его переведут обратно в Беттаун патрульным полисменом, если он не избавится от этого «шумного предмета, не имеющего отношения к уставной экипировке». Но сегодня у лейтенанта Бернса был выходной, и приемник Дженеро, настроенный на волну той же радиостанции, которую слушали десятилетние близнецы Кареллы, орал на полную громкость. А Карелла набирал номер отеля «Беверли-Уилшир» в Лос-Анджелесе.

Разговаривавший с ним помощник менеджера был вежлив, любезен и предупредителен. В Лос-Анджелесе все старались быть вежливыми, любезными и предупредительными, так же как и лос-анджелесские копы. Карелла легко мог представить себе, как вооруженный грабитель и коп в униформе, встретившись в каком-нибудь каньоне, вежливо раскланиваются перед тем, как начать стрелять друг в друга.

— Мне нужны сведения о женщине, которая недавно останавливалась у вас, — сказал Карелла.

— Да, сэр?

— Ее имя — миссис Джереми Ньюмен, могла зарегистрироваться также как Энн Ньюмен. Согласно нашим сведениям, она должна была вселиться где-то около первого августа.

— Хорошо, сэр, — сказал помощник менеджера. — Подождите минутку, пожалуйста, я сейчас свяжусь с отделом предварительных заказов.

— Мне нужны еще кое-какие сведения, — сказал Карелла. — Давайте я скажу вам все сразу, чтобы не отнимать у вас лишнего времени.

— Конечно, сэр. Рады будем помочь.

— Я хотел бы знать, когда она вселилась — то есть мне нужно подтверждение, что это было первого августа, — и когда она выехала. И еще мне хотелось бы знать заказывала ли она какие-либо междугородные переговоры и, если да, по какому номеру она звонила, когда и сколько времени длились разговоры.

— По поводу звонков вам придется перезвонить в бухгалтерию, сэр, — сказал помощник менеджера. — Но сперва позвольте мне связаться с отделом заказов.

— Спасибо, — сказал Карелла.

В трубке раздался щелчок. Карелла от души понадеялся, что его не разъединили. На другом конце комнаты приемник Дженеро орал песню, в которой все время повторялись слова: «Если я тебя люблю, как же ты меня не любишь?» Почему бы Дженеро не обзавестись такими штучками, которые вставляются в уши? Надо будет ему сказать…

— Мистер Карелла? — послышался голос помощника менеджера.

— Да, я слушаю.

— Мне сообщили нужные вам сведения, сэр. Энн Ньюмен действительно зарегистрировалась первого августа и выписалась вечером в четверг, седьмого августа.

— Спасибо, — сказал Карелла. — Не могли бы вы соединить меня с кем-то, кто может знать о телефонных звонках?

— Им может потребоваться время, чтобы найти квитанции, — сказал помощник менеджера. — Быть может, лучше мы вам перезвоним?

— Да нет, спасибо, я подожду, — сказал Карелла.

— Ну хорошо. Много времени это не займет. Не вешайте трубку, ладно?

Снова раздался щелчок. Карелла ждал. Рок-певец по-прежнему желал знать, как же это вышло, что адресат его жалоб его не любит.

— Дженеро! — окликнул Карелла, перекрикивая шум.

— Чего? — отозвался Дженеро.

— Ты меня слышишь?

— Чего? — повторил Дженеро. Это был жилистый парень с курчавыми черными волосами и мощным неаполитанским носом. Он сидел, сгорбившись над своей машинкой и тыкая в клавиши указательными пальцами.

— Я говорю, ты меня слышишь? — заорал Карелла.

— Конечно, слышу! — ответил Дженеро. — Я ж не глухой! Извини, — добавил он тут же, вспомнив, что жена Кареллы глухонемая.

— Почему ты не купишь такие штучки для ушей? — спросил Карелла.

— Что за штучки для ушей?

— Ну, такие штучки, которые вставляются в уши. Чтобы ты мог слышать радио, а остальным его слушать не приходилось.

— Не, наушники не годятся! — сказал Дженеро. — Они звук искажают. А в этой комнате как раз очень хорошая акустика.

— А ты знаешь, что будет, если вдруг заявится лейтенант?

— Не, не заявится. Он на бейсболе, — ответил Дженеро.

— А ты откуда знаешь? — удивился Карелла. Возможно, Дженеро все же куда лучший детектив, чем он думал…

— Он мне говорил, что у него два билета на сегодняшний матч.

— Ну хоть потише сделай!

— Это испортит звук, — возразил Дженеро.

— Мистер Карелла? — послышался в трубке женский голос.

— Да, детектив Карелла слушает.

— Это бухгалтерия, — сказала женщина. — Мы нашли нужные вам квитанции. Продиктовать вам их?

— Да, говорите, пожалуйста, — сказал Карелла.

— На счет Энн Ньюмен за время ее пребывания в отеле записано четыре междугородних звонка. В тот день, когда она заселилась, то есть первого августа, она звонила в восемь часов вечера по телефону 765-38-11 в Айсоле. Разговор длился три минуты семнадцать секунд.

— Дальше, — сказал Карелла, кончив писать.

— Второй звонок был сделан днем в понедельник, четвертого августа, в четыре тридцать, по телефону 531-84-31, тоже в Айсоле. Разговор длился двадцать семь минут двенадцать секунд.

— Продолжайте, я слушаю.

— Во вторник вечером, пятого августа, она снова звонила по телефону 765 и так далее в девять двенадцать вечера, и разговор длился…

— То есть по телефону 765-38-11?

— Да. Разговор длился двенадцать минут семь секунд.

— И последний звонок?

— Седьмого августа, в пять вечера, по телефону 332-02-95, тоже в Айсоле.

— Это все по местному времени?

— Да, сэр, время калифорнийское.

— Спасибо большое, — сказал Карелла.

— Всего хорошего, — ответила женщина и повесила трубку.

— Дженеро, выключи радио! — рявкнул Карелла. — Мне еще в несколько мест позвонить надо!

— А почему бы тебе не завести такие маленькие штучки, которые вставляют в уши? — осведомился Дженеро. — Такие резиновые затычки, которые заглушают звук?

— Дженеро… — угрожающе начал Карелла.

— Итальянцам же положено любить музыку! — сказал Дженеро, но приемник вырубил.

Из трех номеров Карелле был знаком только один. Он звонил по нему вчера, перед тем как встретиться с Энн Ньюмен в квартире ее свекрови, где она сейчас жила. Тем не менее он все же проверил свою записную книжку и убедился, что номер 332-02-95 действительно принадлежит Сьюзен Ньюмен. Интересно, зачем Энн звонила ей в прошлый четверг, перед тем как вернуться из Калифорнии домой?

Телефон 765-38-11 — это, несомненно, домашний номер Энн. Она говорила Карелле, что звонила мужу в пятницу вечером, когда приехала в отель, и во вторник. Отель «Беверли-Уилшир» это подтверждал — если, конечно, это был тот самый телефон. Карелла проверил справочник телефонов Айсолы и нашел мистера Джереми Р. Ньюмена на Сильвермайн-Овал — да, номер сходится.

Но последний телефон оставался загадкой.

Карелла снова просмотрел записи.

Она звонила в Айсолу по телефону 531-84-31 в понедельник, четвертого августа, днем, и говорила двадцать семь минут двенадцать секунд. Карелла подвинул к себе телефон и набрал 0, чтобы вызвать оператора. Когда ему ответили, он сказал:

— Детектив Карелла, восемьдесят седьмой участок. Мне нужна помощь в расследовании. Мой телефон 377-80-24, добавочный 4. Не могли бы вы попросить вашего начальника мне перезвонить?

— Минуточку, сэр, — ответила телефонистка.

Карелла повесил трубку. Надо будет еще позвонить миссис Ньюмен и спросить, о чем они с невесткой разговаривали вечером седьмого. Ему показалось странным, что последним человеком, которому позвонила Энн Ньюмен перед самым отъездом из Калифорнии, была ее свекровь. Она уже звонила домой пятого, чтобы сказать мужу, что вылетает седьмого, зачем же снова звонить на Восток? Тут зазвонил телефон. Карелла схватил трубку.

— Восемьдесят седьмой участок, Карелла!

— Да, детектив Карелла. Это Марджори Филипс из телефонной компании.

— Здравствуйте, мисс Филипс. Мне нужна справка.

У меня есть номер телефона, и мне хотелось бы знать имя и адрес владельца.

— Телефон местный?

— Да, где-то в Айсоле.

— Какой?

— 531-84-31.

— Подождите минутку, пожалуйста.

Карелла принялся ждать. Из трубки слышалась музыка. Если это не Дженеро, значит, кто-то в телефонной компании, черт бы их побрал. Какой-то поганый оркестр исполнял струнную аранжировку «Пенни Лейн», услышав которую, любой фанат рок-музыки умер бы на месте от возмущения.

— Мистер Карелла?

— Да, мисс Филипс.

— Я нашла этот номер. Карандаш у вас есть?

— Я держу его в руке.

— Этот телефон — 531-84-31 — принадлежит доктору Джеймсу Бролину, адрес — Айсола, Куртенэ-пласа, дом 493.

— Спасибо, — сказал Карелла. — Мисс Филипс, раз уж я вам позвонил, не могли бы вы помочь мне еще в одном деле?

— Да. В каком?

— Мне хотелось бы иметь список телефонных звонков, сделанных с номера…

— Извините, — сказала мисс Филипс, — для этого вам придется позвонить в канцелярию.

— Да, но сегодня воскресенье, и я…

— Они работают завтра с восьми утра.

— А вы ничем не могли бы мне помочь?

— Боюсь, что нет. У меня нет этих сведений. Извините.

— Ну ладно, все равно, спасибо вам, — сказал Карелла.

— Рада была помочь, — ответила мисс Филипс и повесила трубку.

«Доктор Джеймс Бролин…» — подумал Карелла и снова полез в записную книжку. После названия аптеки, где Энн Ньюмен купила секонал в капсулах, было записано имя врача, который выписал рецепт: доктор Джеймс Бролин. Карелла снова снял трубку и набрал номер. К телефону подошла женщина.

— Доктора Бролина, пожалуйста, — сказал Карелла.

— Извините, а кто его спрашивает?

— Детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка.

— Минуточку, — сказала женщина. — Я погляжу, дома ли он.

В переводе на нормальный язык это означало, что доктор, разумеется, дома и она собирается узнать, хочет ли он говорить с детективом. Карелла ждал. Он слышал приглушенные голоса в телефонной трубке. Потом трубку снова взяли.

— Алло! — сказал мужской голос.

— Доктор Бролин? — спросил Карелла.

— Да.

— С вами говорит детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка. Я расследую предполагаемое самоубийство и хотел бы знать, не позволите ли вы задать вам несколько вопросов.

— Да, конечно.

— У вас найдется время?

— Вообще-то у нас гости…

— Это недолго.

— Ну хорошо, — сказал Бролин.

— Доктор Бролин, не вы ли тот врач, который выписал месячную дозу секонала в капсулах Энн Ньюмен?

— Я.

— Скажите, доктор, это обычное количество? В смысле, такая большая доза барбитурата?

— Миссис Ньюмен страдает бессонницей. Лечение секоналом является частью общего лечебного курса. В том, что я выписал такую дозу, ничего необычного нет.

— Она была у вас двадцать девятого июля, верно? Эта дата указана в рецепте…

— Это было во вторник? — уточнил Бролин.

— Да, сэр. Кажется, во вторник.

— Да, она была у меня в этот день. Она бывает у меня каждый вторник, среду и пятницу.

— Простите, сэр? — переспросил Карелла. — Каждый…

— Я психиатр, — пояснил Бролин.

— А-а, понятно, — кивнул Карелла.

— Да, — сказал Бролин.

— И вы лечите ее от бессонницы, не так ли?

— В том числе. Бессонница — это один из симптомов. Мне кажется, что я не обязан обсуждать в подробностях природу ее заболевания, мистер Карелла.

— Нет, конечно, — согласился Карелла. — Доктор Бролин, звонила ли вам миссис Ньюмен из Калифорнии в понедельник вечером?

— Звонила.

— Зачем?

— Она не смогла прийти ко мне в пятницу из-за поездки. Она ощутила приступ острой тревоги и хотела поговорить со мной.

— Доктор Бролин, не помните ли вы, сколько времени длилась ваша беседа?

— Минут двадцать. Может, полчаса. Боюсь, что точнее не помню.

— После этого она вам не звонила?

— Нет, не звонила.

— Значит, это был последний раз, когда вы разговаривали?

— Да. Ну, разумеется, мы увидимся с нею в этот вторник.

— Вы сказали, каждый вторник, среду и пятницу?

— Да.

— Доктор Бролин, знали ли вы мистера Ньюмена?

— Нет.

— Знаете ли вы, что в прошлую пятницу утром миссис Ньюмен, вернувшись домой из Калифорнии, нашла его мертвым?

— Знаю.

— А откуда вы узнали о его смерти, сэр?

— Мне сообщила миссис Ньюмен.

— Но мне казалось, что вы не разговаривали с ней после…

— Ах, простите, я думал, что вы имели в виду, не звонила ли она мне из Калифорнии. Она звонила мне вчера. Она была совершенно не в себе. Мы очень долго разговаривали по телефону.

— Понятно. Ну что ж, доктор, раз у вас гости, не стану вас задерживать. Спасибо, что уделили мне время.

— Тогда до свидания, — сказал Бролин и повесил трубку.

Дженеро стоял в другом конце комнаты, уперев руки в бока, и смотрел вниз, на улицу, сквозь металлическую решетку на распахнутом окне.

— Погляди-ка на эту парочку! — сказал он.

— Я занят, — ответил Карелла и снова снял трубку.

— Титьки вот посюда! — сказал Дженеро.

Карелла набрал номер Сьюзен Ньюмен. Она сняла трубку после третьего звонка.

— Алло?

— Миссис Ньюмен? Это детектив Карелла. Здравствуйте. Как поживаете?

— Мы только что вернулись с кладбища, — ответила миссис Ньюмен. — Принимая во внимание обстоятельства, в целом я в порядке.

— Быть может, я не вовремя?

— У нас люди, — сказала она. — Но это ничего. Что вы хотели?

— Миссис Ньюмен, насколько мне стало известно, ваша невестка звонила вам из Калифорнии в прошлый четверг вечером. Это верно?

— Да, звонила.

— Не могли бы вы мне сказать, о чем вы разговаривали?

— Н-ну… да, могла бы. Но зачем вам это?

— Это обычный сбор информации.

— Я не очень понимаю, что значит «обычный сбор информации».

— Есть некоторые вещи, которые мы обязаны проверить в случае любой насильственной смерти.

— Насильственной?

— Да, мэм. Такой, как убийство или самоубийство.

— Понимаю. Значит, вы все же подозреваете, что моего сына убили?

— Я ничего не подозреваю, миссис Ньюмен. Я просто собираю факты, чтобы иметь возможность сделать обоснованные выводы.

— А какое отношение звонок Энн может иметь к обоснованным выводам?

— Она говорила с мужем — вашим сыном — во вторник вечером. Насколько мне известно, после этого она с ним не разговаривала. Но в четверг, перед тем как вернуться домой, она звонила вам. Я хотел бы знать зачем.

— Вы подозреваете, что Энн имеет отношение к смерти Джерри?

— Нет, мэм, этого я не говорил.

— Тогда я не очень понимаю, зачем вы звоните, мистер Карелла.

Карелла посмотрел на часы на стене. Он говорил с ней уже минуты три, а она так и не сказала ему, зачем ее невестка звонила ей в четверг. В обычных обстоятельствах он мог бы только приветствовать подобную семейную солидарность. Но теперь… «Надо сказать ей о жаре в квартире! — подумал он. — О том, что есть что-то очень подозрительное в квартире, где выключен кондиционер, когда на улице жара за девяносто. Надо сказать ей, что да, черт побери, я не исключаю возможности того, что это было убийство!»

— Миссис Ньюмен!

— Да?

— Вы не обязаны сообщать мне содержание вашей беседы с невесткой. Однако я надеялся…

— Энн не имеет никакого отношения к смерти моего сына!

— Откуда вы знаете?

— Зачем убивать человека, с которым ты собираешься разводиться?

— А она собиралась развестись с вашим сыном?

— Она именно затем и звонила мне в четверг вечером.

— Чтобы обсудить развод?

— Чтобы сказать мне, что она намерена просить о разводе, как только вернется из Калифорнии.

— Понятно. А ваш сын об этом знал?

— Нет.

— Она не говорила ему об этом, так?

— Она собиралась сказать ему, когда вернется. Она звонила, чтобы спросить моего совета.

— И что вы ей сказали?

— Я сказала, чтобы она подавала на развод. С тех пор, как мой муж покончил жизнь самоубийством, мой сын сделался никчемным пьяницей. Понимаете ли, я профессиональная сиделка, и мой сын звонил мне каждый раз, как сильно напьется, и просил, чтобы я приехала и посидела с ним. Я столько ночей просидела с ним, помогая ему гонять чертиков… ну, наверно, это был мой материнский долг. Но Энн… Я удивляюсь, что она терпела это так долго.

— А в каком настроении она была, когда позвонила вам?

— Взволнована, озабочена. Все время, пока мы разговаривали, она плакала.

— А к концу разговора?

— Она приняла решение. На следующее утро она собиралась сказать ему все. Полагаю, я придала ей мужества, чтобы решиться. Но потом, когда она приехала домой…

— Было уже поздно.

— Да, она нашла его мертвым.

— Но почему вы так не хотели говорить мне об этом, миссис Ньюмен?

— Просто потому, что это не ваше дело, мистер Карелла.

— Быть может, — сказал Карелла. — Спасибо вам. Я ценю вашу откровенность.

— Он покончил жизнь самоубийством, вот и все, — сказала миссис Ньюмен. И, поколебавшись, добавила: — Это у нас семейное, видите ли.

И повесила трубку.