Жара, духота и жадность

Глава 6

Здесь было еще хуже, чем в других районах. Даже в Марин-Тайгер, расположенном на возвышенности, где когда-то были плодородные пахотные земли, временами дул ветерок с реки Дикс. Но здесь, в Даймондбеке, на краю острова, находящегося в центре города, жара была невыносимой — даже в десять минут первого, когда Галлоран вышел из подземки.

Кирпичные стены и гудроновые крыши домов целый день копили жар. Семи-восьмиэтажные здания стояли тесными рядами, квартал за кварталом, образуя лабиринт, в котором жара застаивалась и висела тяжким удушливым покровом. Все окна в домах стояли нараспашку, но воздух был неподвижен, и снаружи было так же жарко, как внутри, так что обитателям домов казалось, будто они движутся в вязком, липком, непроницаемом, буквально ослепляющем силовом поле. Люди сидели на пожарных лестницах, увешанных бельем, которое не желало сохнуть из-за влажности, на ступеньках домов, стертых и расшатанных от времени и отсутствия ремонта, вяло бродили на перекрестках, играли в шашки при свете уличных фонарей. В Даймондбеке была полночь, но с таким же успехом мог быть и полдень. Улицы были запружены народом. Все равно в такую жарищу заснуть не удастся. Завтра утром многим жителям придется ехать в центр, на работу, в офисы, рестораны, магазины и лавки, оборудованные кондиционерами. Но сейчас, ночью, вокруг была жара, тараканы и крысы.

Идя по авеню в поисках дома, адрес которого дал ему Джимми Бейкер, Галлоран слышал, как крысы шуруют в заброшенных дворах. Он видел крысиные глазки, сверкающие из темноты. Он слышал, как крысы что-то грызут. Заброшенные дворы были завалены мусором. Здесь было проще выкинуть мусор в окно, в соседний ничейный двор, чем выставлять его на обочину, аккуратно упакованным в полиэтиленовые мешки. Мусорщики заботились о Даймондбеке куда меньше, чем о более приличных районах.

Галлоран был одним из немногих белых, бродивших по Даймондбеку в ту ночь. Одной из аксиом науки выживания в городе было, что белым после наступления темноты в Даймондбек лучше не соваться. Белые, появлявшиеся здесь вечером, были либо наркоманами в поисках косячка, либо городскими фраерами, которым захотелось поиметь черную девочку. В любом случае, это была легкая добыча для местных шаек. А те, кто каждый день ездит на работу в центр, будут сидеть у себя на пожарных лестницах, смотреть на улицу, где кого-то убивают или грабят, беспомощно качать головой и проклинать расовые различия, из-за которых честных, порядочных людей ставят на одну доску с ворами, проститутками и сутенерами. Повздыхают, потолкуют о том, что ничего не поделаешь, такова жизнь, хотя это и несправедливо, а утром оденутся в костюмы, купленные в одном из лучших магазинов в центре города, и ровно в девять явятся на работу, печатать под диктовку, продавать белье или возить пассажиров из аэропорта в роскошные кварталы на Стюарт-стрит или на набережной реки Дикс, где швейцар в ливрее отворит дверцу такси и скажет: «Доброе утро, сэр. Ужасная жара, сэр!» Но это будет утром. А сейчас ночь.

Галлоран был крупным мужчиной, и вполне мог оказаться детективом из здешнего, 83-го участка, и это было ему на руку. Кроме того, было в нем нечто, говорившее о том, что этот человек не новичок в уличных драках и связываться с ним опасно. Лучше поискать добычу полегче, чем нарываться на копа или, наоборот, бандюгу, которого разыскивают за убийство в четырнадцати из пятидесяти штатов. Так что Галлоран беспрепятственно шагал по оживленной ночной улице.

Джимми Бейкер был его товарищем по камере в Кастлвью. В прошлом октябре Джимми был отпущен на поруки, отмотав десять лет за вооруженное ограбление. Они с Джимми делили между собой самых хорошеньких мальчиков в тюрьме. Они работали на пару. Выбирали какого-нибудь смазливого пацана, и Галлоран запугивал его до потери сознания, разыгрывая из себя большого страшного зверя, который того и гляди съест парня живьем. Тут в дело вступал Джимми. Джимми был довольно хрупким и слабым, но он бесстрашно вставал на защиту пацана и заявлял Галлорану, что, если тот не оставит мальчишку в покое, он, Джимми, ему яйца отрежет. Благодарный пацан прилипал к Джимми, и через недельку Джимми начинал трахать его, пригрозив, что, если парень не уступит, он отдаст его на съедение страшному Галлорану. Классический прием доброго и злого дяди. А еще через недельку Джимми с Галлораном уже трахали парня по очереди. К тому времени мальчишка, конечно, понимал, что его облапошили, но рассчитывал, что зато эти двое не подпустят к нему других зверюг. А зверюг в Кастлвью было не меньше, чем крыс во дворах Даймондбека.

Бильярдная, которой владел Джимми, находилась в центре квартала, межцу баптистской церковью и салоном красоты, рекламировавшим выпрямление волос и осветление кожи. Когда Галлоран вошел в бильярдную около четверти первого, там было человек двадцать молодых негров, игравших на бильярде. «Чертовым ниггерам делать больше нечего, как играть на бильярде посреди ночи! — подумал Галлоран. — Моя дочь, черт бы ее побрал, вышла замуж за ниггера!» Как ни странно, он никогда не думал о Джимми Бейкере как о ниггере. Джимми Бейкер был просто его товарищ по камере. И лучшего мужика Галлоран за всю жизнь не встречал. «Это исключение из правил», — подумал Галлоран. Они с Джимми поимели уйму мальчишек там, в Кастлвью. Нет, Джимми — свой парень. Черный или белый, Джимми — он свой. В его присутствии Галлоран никогда не употреблял слово «ниггер». Несмотря на то, что Джимми был ниггером.

Когда он вошел, все парни, игравшие в бильярд, оторвались от своего занятия и уставились на него. Глаза у них забегали, как шарики по бильярдному столу. Они приняли его за копа. Вот сейчас раздастся: «Руки вверх, лицом к стене, мать вашу!» Сидящий за высокой стойкой у самого входа толстый негр, читавший утренний выпуск какой-то бульварной газеты, поднял глаза. Над головой у негра висела вывеска, на которой было написано, сколько стоит час игры. В зубах у негра была сигара. Он, видимо, решил не обращать на Галлорана внимания и снова уткнулся в газету. Если этот мужик из полиции, пусть сам скажет, чего ему надо.

— Мне нужен Джимми Бейкер, — сказал Галлоран, не тратя времени на приветствия.

— А кто его спрашивает? — осведомился негр.

— Джек Галлоран.

— А по какому вопросу?

— Мы вместе сидели в Кастлвью.

— Секундочку, — ответил негр и снял трубку телефона, стоявшего на стойке. Набрал одну цифру, подождал.

— Джеймс! — сказал он. — Тут пришел мужик, назвался Джеком Галлораном, хочет тебя повидать.

Выслушал, кивнул, повесил трубку.

— Вон туда, — сказал он. — Красная дверь в дальнем углу.

— Спасибо, — ответил Галлоран.

Негр продолжал курить сигару и читать газету. В комнате снова застучали бильярдные шары. Играющие тихо переговаривались:

— Три сбоку… Неплохой удар, приятель… Четыре сюда…

Галлоран подошел к красной двери и отворил ее.

Джимми Бейкер сидел за столом, заваленным бумагами. На столе стояли два телефона. Он слегка располнел с тех пор, как Галлоран видел его в последний раз, но в остальном остался прежним Джимми. Он улыбнулся Галлорану через стол, на черном лице блеснули крупные белые зубы. Джимми поднялся ему навстречу, протягивая обе руки, радостно скалясь и качая головой. Теперь вместо короткой тюремной стрижки на голове у него красовалась пышная шапка курчавых волос. На нем были джинсы в обтяжку, черная шелковая рубашка, расстегнутая до пупа, и на шее болтался золотой медальон на цепочке.

— Привет, дружище! — сказал он, пожимая Галлорану обе руки. — Ну, мужик, и видок же у тебя, я тебе скажу!

— С чего это ты вдруг сделался Джеймсом? — поинтересовался Галлоран, улыбаясь в ответ. Он действительно был рад видеть Джимми.

— О-о, я тут теперь большая шишка! — ответил Джимми, закатывая глаза. — Иначе как Джеймсом меня никто и не величает — а временами даже мистером Джеймсом! Так бы и начистил ему рожу! Ты когда вышел, дружище?

— Неделю тому назад. Какое у нас сегодня число?

— По часам или на самом деле? — уточнил Джимми. — Если по часам, то сейчас уже вторник, двенадцатое августа. Ну а на самом деле сейчас все еще ночь понедельника — по крайней мере, до тех пор, пока не рассветет. Садись. Выпить хочешь? Не, мужик, ты классно смотришься, на самом деле! Неделю как вышел, да? Пива хочешь? У меня есть холодное пиво. А может, тебе чего покрепче? Ты только скажи! Гос-споди, как же я рад тебя видеть!

— Я тоже рад тебя видеть, Джимми, — сказал Галлоран. Он все еще улыбался. — Как ты тут устроился?

— Так-сяк, — ответил Джимми. — У меня есть бильярдная, я проворачиваю кой-какие делишки, приторговываю наркотиками — короче, в целом нехило. Ну и попутно подыскиваю себе дельце покрупнее, выжидаю. Рано или поздно что-нибудь да подвернется. А ты как?

— Ну, я ведь только вышел, ты же знаешь. Куча дел.

— Ну да, конечно, тебе надо устроиться. Такой геморрой, верно? Временами хочется вернуться в тюрягу — как хорошо, все о тебе заботятся, сидишь, ни о чем думать не надо! Так хочешь пива? Слушай, выпей бутылочку пивка, а?

— Ну давай, — сказал Галлоран.

Джимми подошел к небольшому холодильнику, стоявшему под столом у дальней стены. Достал две бутылки пива, открыл.

— За наш гребаный Касл! — сказал он.

— Твое здоровье, — ответил Галлоран и едва пригубил пиво. Ему не хотелось снова ужираться, как вчера, когда его подцепила та шлюха.

— Как тебе эта жарища? — осведомился Джимми. — Родной город устроил тебе роскошную встречу, а? Большой и горячий привет. Сдохнуть можно!

— Ага, — сказал Галлоран.

— И ты, значит, пришел повидать старика Джимми, а? — сказал Джимми, снова улыбаясь. — Ох, дружище, как же я рад тебя видеть!

Наступило продолжительное молчание.

— Мне нужна пушка, — сказал наконец Галлоран.

— Ого! — сказал Джимми, и глаза его сузились.

— Я подумал, что ты можешь знать, где ее раздобыть.

— А что ты задумал? Может, меня это тоже заинтересует?

— Не думаю.

— Потому как, я ж говорю, я выжидаю, когда подвернется стоящее дельце.

— Нет, это не для тебя.

— Нет, а все-таки, на что тебе пушка? В смысле, я, конечно, помогу тебе ее раздобыть — блин, да мы ее моментом добудем! Но только для чего она тебе?

— Надо повидать одного мужика.

— А-а, вот оно что!

— Ага.

— И какая же пушка тебе нужна?

— Чтоб живым не ушел, — ответил Галлоран.

— Кому ж это так повезло? — рассмеялся Джимми.

— Пожалуй, лучше тебе не говорить, — сказал Галлоран. — Так оно будет безопасней для тебя.

— Меньше знаешь — крепче спишь, а?

— Вот именно.

— Ну ниче, мужик, мы тебе добудем пушку, которая проделает дырку в этом пидоре! Здо-оровую дырку! Только дай я сперва кой-куда звякну, идет? Выясню, как обстоят дела на рынке в эту чудную летнюю ночку. Ты давай допивай свое пиво — это минутное дело.

Дела на рынке обстояли великолепно. Прежде чем они ушли из бильярдной, Джимми позвонил в три места, и к часу ночи они уже сидели у невысокого негра, на вид смахивающего на бухгалтера. Он был в белой рубашке с закатанными рукавами и расстегнутым воротом, в толстых очках без оправы и обильно потел. Джимми называл его просто Сэмом. На столе перед Сэмом был разложен целый арсенал — штук сорок пистолетов и револьверов.

Они находились в квартире на четвертом этаже дома на Карлтон-стрит. Много лет назад, во времена Великой депрессии, на первом этаже дома располагался бар, незаконно торгующий спиртными напитками. А в соседнем доме был бордельчик, где часто бывали белые, которые потом возвращались в центр, к своим мехам и бриллиантам. Но это все было во времена Депрессии. А сейчас это был просто многоквартирный дом, по которому бегали крысы. Сэм сидел у себя на кухне, и оружие, разложенное на белом кухонном столике, сверкало в свете лампочки без абажура, горящей под потолком. В соседней комнате кто-то тихо храпел. Должно быть, жена Сэма. Лицо и голые руки Сэма блестели от пота.

— Для чего вам, собственно, нужна пушка? — осведомился Сэм.

— Это неважно, — отрезал Джимми.

— Я имею в виду, что, ежели вам надо спрятать ее под пиджаком, тогда я посоветовал бы взять вот этот, курносенький, калибра 0,38.

— Ему нужна такая пушка, которая сделает свое дело за один раз, — сказал Джимми.

— Я ж только хочу знать…

— За один раз, и наверняка, — уточнил Джимми.

— То есть надо что-то помощнее, так?

— Да, — сказал Галлоран.

— И неважно, что она будет торчать, и все такое?

— Неважно.

— А дело дневное или ночное?

— Пока не знаю.

— Потому как если это будет днем, тебе, мужик, таки придется ее спрятать как следует, а здоровая пушка — вроде вот этого «раджер-магнума» — будет торчать, словно хер.

— Ну, тогда я, наверно, сделаю это ночью.

— Мощнее «раджера» ничего не найти, — сказал Сэм.

— Который из них «раджер»? — спросил Галлоран.

— Вот этот вот.

— Блин, да это же настоящий миномет! — заметил Джимми.

— Он и бьет как миномет, — сказал Сэм. — В некоторых штатах его даже фараонам носить запрещают. Потому как если фараон пальнет из него в какого-нибудь фраера, пуля прошьет этого фраера насквозь и еще убьет какую-нибудь брюхатую бабу в соседней лавочке. Эта пушка действительно охренительно мощная. Ты говоришь, тебе надо наверняка, — ну, так она сделает свое дело наверняка, и еще с запасом.

— И во сколько мне это обойдется? — спросил Галлоран.

— Только говори настоящую цену, слышь, мужик, — сказал Джимми.

Сэм решил, что они были любовниками в тюрьме. А что, обычное дело: мужик сходится с соседом по камере, и вскоре они начинают обращаться друг с другом, как муж с женой. Наверно, и эти из таких.

— Эта пушка стоит сто пятьдесят, — сказал он.

— Дороговато будет, — немедленно ответил Джимми.

— В магазине такая потянет на две сотни, — возразил Сэм. — А эта новенькая, с иголочки, ни разу не стреляная. Сто пятьдесят — это минимум.

— Сто двадцать пять, — сказал Джимми. — И патроны, сколько понадобится.

Сэм покачал головой.

— Патроны не проблема. Но за сто пятьдесят.

Джеймс, эта пушка мне самому обошлась в сотню, клянусь мамой! Пятьдесят сверху — это ж не навар!

— Ну че, как по-твоему? — спросил Джимми у Галлорана.

— У меня столько бабок не наскребется, — ответил Галлоран.

— А сколько у тебя есть?

— Около сотни.

— Не, так не пойдет! — сказал Сэм, встал и потянулся, показывая, что разговор окончен.

— Тебе эта пушка таки нужна? — спросил Джимми.

— Похоже на то, что она мне подходит, — сказал Галлоран.

— Эта пушка череп сносит на раз, — заметил Сэм.

— Так она тебе нужна или нет? — уточнил Джимми.

— У меня не будет ста пятидесяти, — вздохнул Галлоран. Он взял пистолет и взвесил его на ладони.

— Патроны — 0,44 «магнум» или 0,44 «спешиал», — сказал Сэм. — У меня есть и те, и другие, так что на этот счет не беспокойтесь.

— Хорошая пушечка, — сказал Галлоран.

— Дуло семь с половиной дюймов, — продолжал Сэм. — «Магнум» 0,357 по сравнению с этим — дерьмо собачье. Этот в два раза мощнее.

— Ага, — кивнул Галлоран.

— Эту пушку еще называют «черный коршун-супер», — говорил Сэм. — Калибр как у карабина! В любом магазине за нее возьмут не меньше двух сотен. А я прошу всего-то сто пятьдесят!

— Да у меня просто нет таких бабок! — сказал Галлоран.

— Если эта пушка тебе нужна, ты ее получишь, — отрезал Джимми. Он обернулся к Сэму. — Патроны прилагаются, я правильно понял?

— Сколько потребуется.

— Ну, тогда по рукам, старый мошенник! — Джимми рассмеялся и полез в карман. Он достал пачку банкнот, стянутую резинкой, стянул резинку, надел ее на руку и отсчитал три бумажки по пятьдесят. И, все еще смеясь, заметил: — Дороговато заламываешь, мужик! Надо было отвести его к Никки Гарджеру.

— У Никки «раджеров» нету! — возразил Сэм.

— Вот погоди, зайдешь ты ко мне в бильярдную! — пригрозил Джимми, протягивая ему деньги. — Я с тебя сдеру двадцать баксов за час игры!

— Джимми, я ж за него сам сотню выложил!

Галлоран еще раз взвесил пистолет на ладони. Посмотрел Джимми в глаза и очень тихо сказал:

— Спасибо тебе.

«Ну точно, любовники! — сказал себе Сэм. — Я так и думал!»

В спальне на третьем этаже тихо гудел кондиционер. В комнате было прохладно, но Клингу не спалось. Два часа ночи, а на работу ему только к четырем вечера. Но он собирался встать пораньше, чтобы выйти из дому вместе с Огастой. Он хотел проверить, не пойдет ли она снова к своему дружку на Хоппер-стрит. Хотел выяснить, неужели она ходит к нему каждый день вместо ленча, трахается вместо того, чтобы обедать где-нибудь в китайском ресторанчике. Клинг испытывал искушение выложить ей все как есть, рассказать, что он выследил ее на Хоппер-стрит, видел, как она входила в дом 641, и спросить, что ей там было надо. Покончить с этим раз и навсегда! Он вспомнил совет Кареллы.

— Огаста! — шепнул он.

— М-м?

— Гасси!

— М-м…

— Ты не спишь?

— Сплю… — ответила она и повернулась на другой бок.

— Гасси, мне надо с тобой поговорить.

— Давай спать, а? — сонно пробормотала Огаста.

— Гасси…

— Спи!

— Солнышко, это важно.

— Черт!

— Солнышко…

— Черт, черт, черт, черт! — сказала Огаста, села, включила ночник. — В чем дело? — спросила она и посмотрела на часы на столе. — Берт, сейчас два часа ночи! А мне на работу к половине девятого. Это что, так срочно?

— Мне нужно поговорить с тобой. Сейчас, — сказал Клинг.

— Мне вставать в полседьмого!

— Извини, Гасси, но это действительно важно.

— Ну ладно. В чем дело? — со вздохом спросила она. Взяла пачку сигарет, лежавшую рядом с часами, вытряхнула одну и закурила.

— Я беспокоюсь, — сказал Клинг.

— Беспокоишься? О чем?

— Насчет нас с тобой.

— Насчет нас?

— Мне кажется, мы с тобой потихоньку расходимся.

— Смешно!

— Серьезно.

— С чего ты взял?

— Ну, мы… Ну, хотя бы потому, что мы теперь занимаемся любовью куда реже, чем раньше.

— У меня месячные, ты же знаешь, — сказала Огаста.

— Знаю, но… раньше ведь это не мешало? Когда мы только что поженились?

— Ну… — Огаста помолчала. — Мне лично казалось, что у нас все в порядке.

Клинг покачал головой:

— Не думаю.

— Так, значит, все дело в сексе? В смысле, тебе кажется, что мы мало занимаемся сексом?

— Дело не только в этом… — начал он.

— Потому что, понимаешь, если тебе хочется…

— Да нет, нет…

— Мне казалось, что у нас все прекрасно, — повторяла Огаста, пожала плечами и затушила сигарету.

— Ты знаешь эту девушку, которая работает у вас в агентстве? — спросил Клинг. «Вот оно! — подумал он. — Добрались до сути дела!»

— Какую девушку?

— Такую маленькую блондиночку. Она демонстрирует молодежные моды.

— Монику, что ли?

— Ну да.

— Монику Торп? А что с ней такое?

— Она была тогда на пляже во время приема. Четвертого. Помнишь?

— И что?

— Мы с ней разговорились, — сказал Клинг.

— Угу… — Огаста потянулась за сигаретами и снова закурила. — Не понимаю, какой интерес болтать с этой дурехой?

— Ты слишком много куришь, тебе не кажется? — спросил Клинг.

— Это что, еще одна претензия? — осведомилась Огаста. — Мы не занимаемся сексом, я слишком много курю… Ты что, собрался предъявить мне весь список обвинений, и непременно в два часа ночи?

— Я всего лишь забочусь о твоем здоровье!

— Ну, так что там Моника? О чем вы с ней говорили?

— О тебе.

— Обо мне? Вот это новости! Я-то думала, Моника вообще не способна говорить ни о чем, кроме себя, хорошей. И что же она тебе сказала? Она тоже считает, что я слишком много курю?

— Она сказала, что видела тебя в городе с разными мужиками! — проговорил Клинг на одном дыхании и остановился, чтобы перевести дух.

— Чего-чего?

— Она сказала…

— Ах-х, сопливая сучонка! — воскликнула Огаста и затушила только что раскуренную сигарету. — Она видела меня, меня!..

— Особенно с одним, — добавил Клинг.

— Особенно с одним? Так-так…

— Так она сказала.

— И с каким же?

— Не знаю. Скажи мне сама, Гасси…

— Смешно! — сказала Огаста.

— Я только повторяю то, что сказала мне она.

— И ты ей поверил.

— Я… скажем так, я прислушался к ее словам.

— Но она тебе не сказала, с кем именно она меня якобы видела. Так, Берт?

— Нет. Я спрашивал, но…

— Ах, ты ее спрашивал! Значит, ты ей поверил, так?

— Я только выслушал ее, Гасси.

— Сопливую шлюшку, которая перетрахалась со всеми фотографами в городе и у которой хватает наглости…

— Успокойся, — сказал Клинг.

— …Хватает наглости утверждать, что я…

— Ну же, Гасси!

— Я убью эту сучонку! Как Бог свят, убью!

— Значит, это неправда?

— Конечно, неправда! А ты что, поверил?

— Ну… в общем, да.

— Ну, спасибо, дорогой!

Некоторое время они молчали. Клинг думал, что надо спросить ее насчет дома 641 по Хоппер-стрит. Зачем она ходила туда сегодня днем? Он думал, что выполнил совет Кареллы, но толку с этого никакого, потому что ответа, который успокоил бы его, он так и не получил. Только расковырял рану.

— Гасси…

— Я люблю тебя, Берт, — сказала она. — Ты же знаешь.

— Я тоже думал, что любишь…

— Я тебя люблю!

— Но ты бываешь повсюду без меня…

— Ты же сам это предложил, Берт, ты же знаешь! Ты терпеть не можешь этих вечеринок…

— Да, но все-таки…

— Ну хорошо, больше я без тебя не хожу. Договорились?

— Но…

«А днем? Или во время дежурств, когда я гоняюсь за какими-нибудь мелкими воришками? Во время ночной смены? Что ты будешь делать тогда? Вечеринки — это фигня. Если, конечно, не считать тех случаев, когда ты говоришь, что ужинала в китайском ресторане с толпой народу, а мистер А-Вонг лично сообщает мне, что в компании мисс Мерсье рыжих не было. Жаль, что ты не брюнетка, Гасси. Брюнетки не так бросаются в глаза…»

— Все, обещаю, — сказала Огаста. — Без тебя — никуда. А теперь ляг.

— Есть еще кое-какие вопросы…

— Ложись, — перебила она. — На спину.

Она стянула с него простыню.

— Просто лежи спокойно, — сказала она.

— Гасси…

— Тише.

— Солнышко…

— Тс-с! — сказала она. — Те-с, малыш. Я сейчас поиграю с тобой. Бедный заброшенный мальчик! Мамочка сейчас с тобой поиграет, — сказала она и жадно склонилась над ним…

Когда расследуешь убийство или то, что может оказаться таковым, расписание не имеет значения. Ты приходишь в участок и грызешь это дело, иногда круглыми сутками, потому что у убийцы есть выигрыш во времени и каждый потерянный час дает ему лишний шанс.

Во вторник Карелле полагалось выйти на работу только в четыре, но он явился в десять утра, и никого из дневной смены это не удивило. Труп был обнаружен в прошлую пятницу, а любой коп знает, что самоубийство без предсмертной записки — все равно что хот-дог без кетчупа. Карелла сообщил лейтенанту Бернсу о жаре в этой проклятой квартире, а Бернс сообщил всем прочим детективам — на случай, если кому-нибудь придет в голову блестящая идея насчет того, почему кондиционер оказался отключенным в середине самой жаркой недели за лето. Блестящих идей пока не возникло.

Однако все от души сочувствовали Карелле, который появился на работе в десять ноль-ноль утра, когда ему полагалось прийти только в четыре часа дня. Они все не раз бывали в его шкуре. Приходилось расследовать дела, способные довести детектива до ручки, спать урывками на кушетке в комнате отдыха, трясти проклятое дело, как терьер полудохлую крысу, пока оно не сдохнет совсем — и когда его можно будет спокойно похоронить в папке под грифом «Закрыто». С Кареллой говорили вполголоса и приносили ему кофе из канцелярии. Все знали, что он очень озабочен. Коллеги думали, что его беспокоит только отсутствие предсмертной записки и неработающий кондиционер в комнате, раскаленной, как Сахара. Но, кроме того, Карелла был озабочен еще и тем, что предполагаемый самоубийца якобы проглотил двадцать девять капсул секонала, в то время как он на пушечный выстрел не подходил к обычному аспирину. Этого коллеги не знали, потому что Карелла пока не говорил этого лейтенанту Бернсу, а лейтенант Бернс не сообщал остальным.

В то утро Карелла первым делом позвонил в лабораторию техэкспертизы на Хай-стрит. Разговаривал он с тем самым экспертом, который возглавлял группу, работавшую в квартире Ньюмена. Он был детективом третьего ранга, и звали его Джон Оуэнби. Он с самого начала испортил Карелле настроение, сообщив, что результаты еще не готовы.

— То есть как? — удивился Карелла. — Это ведь было в пятницу, а сейчас вторник! В чем дело?

— В жаре, — ответил Оуэнби.

— Какое отношение имеет жара к…

— Какое у вас дело? — спросил Оуэнби. — Что вы предположительно расследуете?

— Самоубийство.

— Вот именно, самоубийство.

— Но существуют обстоятельства…

— Не надо мне про обстоятельства, — сказал Оуэнби. — Вы не в суде. У вас имеется предполагаемое самоубийство, пустой пузырек из-под секонала…

— Почти пустой, — уточнил Карелла.

— С нашей точки зрения, — объяснил Оуэнби, — если в пузырьке осталась всего одна капсула, а все остальные этот мужик проглотил, пузырек считается пустым.

— Ну так и что же вы возитесь столько времени? Вон, медэксперты уже сообщили причину смерти — а им, между прочим, пришлось вскрывать этот чертов труп…

— Порядок срочности, — сказал Оуэнби. — Может, у медэкспертов порядок срочности другой. Давайте я вам объясню, как с этим у нас. Когда мы имеем…

— Может, лучше вы мне расскажете, не нашлось ли в квартире неопознанных отпечатков пальцев?

— До черта. Они сейчас в отделе отпечатков. Я с ними говорил сегодня утром. Они еще не успели сравнить их с отпечатками покойника и его жены, которые вы нам прислали. Порядок срочности, Карелла! Убийство важнее самоубийства, вооруженное ограбление важнее кражи со взломом, изнасилование важнее мелкого хулиганства. Вы знаете, сколько у нас убийств? Все из-за этой жары! Из-за жары у людей крыша едет. А в эту пятницу еще и полнолуние. Знаете, что будет? Все психи в городе повыползут! На нас свалится столько застреленных, зарезанных, зарубленных, задушенных и задавленных, что вы себе просто и представить не можете! Так что идите вы со своим паршивым самоубийством знаете куда? Результаты я вам завтра пришлю.

— Где капитан Гроссман? — спросил Карелла. — Я хочу поговорить с ним.

— Если вы собираетесь жаловаться начальству, это вам…

— Где он?

— В суде. И пробудет там до конца недели. Он проходит свидетелем по делу об убийстве. А убийство важнее самоубийства. Порядок срочности, Карелла!

— Как вы думаете, когда я смогу получить результаты?

— Через сутки или около того.

— А завтра утром?

— Я сказал — через сутки или около. Мы работаем над тем, что удалось заснять, мы проверяем эту капсулу…

— Медэкспертиза уже определила состав…

— Но мы должны провести свои анализы. Как только мы все подготовим…

— Значит, завтра, договорились?

— Сделаю все, что смогу, — сказал Оуэнби и повесил трубку.

Минут через десять Карелле вручили конверт из телефонной компании. Патрульный, принесший конверт в помещение детективов, подождал, пока Карелла распишется в получении, и бросил конверт на стол, на кучу всякой ерунды, включавшую распечатанное на компьютере приглашение на ежегодный праздник полицейского управления с пикником и танцами, запрос из 31-го участка обо всех известных случаях применения револьвера «смит-и-вессон» калибра 0,38, послание от копов из Сарасоты, штат Флорида, и пачку полученных из фотолаборатории глянцевых снимков восемь на десять, отснятых в пятницу в квартире Ньюмена.

Карелла разорвал конверт.

В нем было четыре страницы ксерокса со списком всех звонков, сделанных с телефона Ньюмена со времени последней оплаты, имевшей место быть в июле. Здесь, как и в большинстве американских городов, счет телефонной компании представлял собой табличку, в графах которой были указаны даты междугородных звонков, город, в который звонили, телефон в этом городе, время звонка, продолжительность разговора в минутах и сумма оплаты.

Карелла начал с последней страницы.

Энн Ньюмен ушла из квартиры на Сильвермайн-Овал первого августа в восемь сорок пять и вернулась только восьмого. Следовательно, можно было предположить, что за это время из квартиры не мог звонить никто, кроме самого Джерри Ньюмена, пока он был еще жив.

Последний пункт гласил:

Стало быть, седьмого августа Джерри Ньюмен звонил в Беверли-Хиллз в 18.21 по местному времени, или в 15.21 по калифорнийскому. Он говорил в течение трех минут, и разговор обошелся ему в тридцать пять центов. Карелла не знал, что означает буква в в колонке «время», но номер телефона показался ему знакомым. Карелла позвонил в калифорнийскую справочную и спросил номер отеля «Беверли-Уилшир». «(213)-275-42-82», — ответила дежурная. Он поблагодарил дежурную и позвонил в телефонную компанию, от души надеясь, что там не будет ни мисс Корнинг, ни мисс Шульц. Вместо них он застал некую безымянную дежурную, которая сообщила ему, что буква «Б» означает всего-навсего, что звонок производился вечером либо в выходные и оплачивается по льготному тарифу. Карелла поблагодарил и повесил трубку.

Итак, можно предположить, что в 18.21 накануне того дня, когда было обнаружено тело Джерри Ньюмена, он был еще жив. Он звонил в отель «Беверли-Уилшир» и, предположительно, разговаривал со своей женой в 15.21 по тихоокеанскому летнему времени. Карелла достал свой блокнот. В 17.00 по тихоокеанскому летнему времени того же дня Энн Ньюмен звонила своей свекрови и сообщила ей, что подумывает о разводе. Потом она, предположительно, собрала вещи и отбыла в аэропорт, чтобы сесть на самолет в 22.30, прилетающий в город в 6.30 следующего дня. Но если она разговаривала со своим мужем в четверг, почему же тогда она сказала Карелле, что в последний раз говорила с ним во вторник, когда сообщила ему время своего прибытия?

Карелла снова снял трубку и набрал номер Сьюзен Ньюмен. Телефон прозвонил раз десять. Карелла уже собирался повесить трубку, когда запыхавшийся голос Энн Ньюмен ответил:

— Алло?

— Миссис Ньюмен?

— Да. Минутку, пожалуйста.

Карелла подождал.

Когда Энн снова взяла трубку, она сказала:

— Извините, я была в душе. Кто это спрашивает?

— Детектив Карелла.

— А, здравствуйте!

— Если я не вовремя…

— Нет, все в порядке. В чем дело?

— Миссис Ньюмен, передо мной лежит телефонный счет, из которого следует, что ваш муж звонил в отель «Беверли-Уилшир» седьмого августа — то есть в четверг — в 18.21 по нашему времени, в 15.21 по калифорнийскому.

— И что? — спросила она.

— Когда мы говорили с вами в прошлую пятницу, вы мне сказали, что в последний раз разговаривали с мужем во вторник, пятого августа. Не так ли?

— Да, именно тогда я с ним и разговаривала.

— Но ведь он, видимо, звонил в «Беверли-Уилшир» в четверг, седьмого?

— Во сколько он звонил, вы говорите?

— В 15.21 по Калифорнии.

— Меня не было, — сказала она.

— Вас не было?

— Да, я уходила гулять.

— Понятно. А когда вы вернулись к себе?

— Наверно, незадолго до пяти.

— Перед тем, как вы позвонили своей свекрови, так?

— Да. Я много размышляла в тот день, и мне хотелось обсудить с ней принятое решение.

— Понятно. А вам не передавали, что вам звонил муж?

— Мне никто ничего не передавал.

— Значит, вы не знали, что он пытался с вами связаться.

— Нет, я узнала об этом только от вас. Вы уверены, что он?..

— Ну, у меня тут счет за телефон, — сказал Карелла.

— Значит, в четверг он был еще жив.

— Похоже, что да.

— О Господи!

— Ну, спасибо вам, — сказал Карелла. — Я просто хотел проверить. Простите, что побеспокоил.

— Ничего-ничего, — ответила Энн и повесила трубку.

Карелла подумал о том, что скажет муниципалитет по поводу всех его междугородных звонков, послал муниципалитет к черту и позвонил в отель «Беверли-Уилшир» в Лос-Анджелесе. Дежурный сообщил ему, что все, что передают по телефону клиентам, записывается, один экземпляр послания кладется в личный ящик постояльца через несколько минут после звонка, а другой просовывается под дверь вскоре после этого. Дежурный не думал, что клиент, пришедший в отель около пяти, мог не увидеть сообщения о звонке, имевшем место быть в 15.21.

Карелла поблагодарил и повесил трубку. Через полчаса ему позвонили из Комиссии по наследствам. Звонила служащая отдела распоряжения наследством по имени Хестер Этгингер, которую Карелла вчера попросил проверить, оставил ли Джереми Ньюмен завещание. В этом штате закон требовал, чтобы завещанию давался ход в течение десяти дней после известия о смерти. Большинство адвокатов внимательно следят за колонками некрологов в газетах, чтобы вовремя узнать, не усоп ли накануне кто-нибудь из их клиентов. И поскольку большинство простых смертных плохо разбираются в законах, если у них на руках окажется завещание или даже если им просто придется подписывать чье-то завещание в качестве свидетелей, они скорее всего обратятся к своему адвокату, чтобы спросить, что им делать. Так что большинство завещаний — конечно, кроме тех, которые хранятся на дне колодца или под половицей, — так или иначе попадают в Комиссию по наследствам. Завещание Джереми Ньюмена поступило туда вчера.

— Это завещание должно быть предано огласке, — сообщила мисс Эттингер, — так что вы можете в любое время прийти и ознакомиться с ним.

— А не могли бы вы зачитать его мне по телефону? — попросил Карелла.

— Ну-у…

— Я расследую убийство, — позволил он себе маленькую ложь. Мысленно он давно уже считал этот случай именно убийством. — Это сбережет мне уйму времени.

— Я его только просмотрела, — сказала мисс Эттингер. — Если не вдаваться в подробности, можно просто сказать, что по завещанию все отходит человеку по имени Луи Керн.

— Он единственный наследник?

— Да.

— А кто должен наследовать имущество после Керна?

— Жена Керна и двое его детей.

— А вы не знаете, кем представлено завещание?

— Его зовут Чарльз Вебер. Я так понимаю, он адвокат. Завещание прислано в голубой папке, и на папке стоит название адвокатской конторы — «Вебер, Герцог и Ллевеллин». Ллевеллин — с двумя «л»…

— Вы сказали «Герцог»?

— Что-что?

— Один из партнеров — Герцог?

— Да, Герцог.

— А как пишется?

Мисс Эттингер произнесла по буквам.

— А адрес там указан?

— Адрес — Айсола, Холл-авеню, 847.

— Спасибо вам большое! — от души сказал Карелла.

— Да не за что, — ответила мисс Эттингер и повесила трубку.

Адвокатская контора «Вебер, Герцог и Ллевеллин» располагалась на двадцать восьмом этаже здания в самом сердце Айсолы. Внутри здания царила блаженная прохлада — окна были заделаны наглухо, и на всех сорока двух этажах работали кондиционеры. Замечательная система — когда нет перебоев с электричеством. Но если электрическая компания ощутит перегрузку сетей — а такое частенько случалось в эту треклятую жарищу, — пиши пропало. В этом случае открыть окно оказывалось невозможно, и небоскреб превращался в сорокадвухэтажную парилку. Но зато выброситься из окна этого небоскреба было сложновато.

Карелла позвонил Чарльзу Веберу около десяти, и ему ответили, что адвокат очень занят и сможет уделить ему не более получаса перед ленчем. Когда Карелла приехал, Вебер беседовал с клиентом. Он позвонил секретарше и попросил ее впустить Кареллу только без четверти одиннадцать. Чарльз Вебер был представительный мужчина немного за пятьдесят, с седеющими темно-русыми волосами и проницательными голубыми глазами. На нем был бледно-голубой, под цвет глаз, тропический костюм и белая рубашка с голубым же, но более темным галстуком. Из-под левого лацкана пиджака выглядывала вышитая темно-синим монограмма «ЧПВ». Он восседал за большим, не заваленным бумагами столом в просторном кабинете с двумя окнами, выходящими на авеню и на западную оконечность Гровер-парка. Приятно улыбнулся, взглянул на часы, чтобы показать Карелле, что тому следует быть кратким, и спросил:

— Чем могу служить, мистер Карелла?

— Мистер Вебер, я расследую предполагаемое самоубийство Джереми Ньюмена. Насколько я понимаю, вы…

— Предполагаемое? — переспросил Вебер.

— Да, сэр, предполагаемое.

— Насколько я понял, он скончался от смертельной дозы барбитуратов…

— Да, сэр, это так. Но дело еще не закрыто как доказанное самоубийство.

— Понимаю.

— Мистер Вебер, насколько я понимаю, вы вчера передали его завещание в Комиссию по наследствам.

— Да.

— Вы сами его составляли?

— Да.

— Если не ошибаюсь, по завещанию все имущество отходит человеку по имени Луи Керн?

— Да.

— Кто такой этот Керн, сэр?

— Владелец «Галереи Керна».

— Это картинная галерея?

— Да, и притом очень знаменитая и влиятельная.

— А где она находится?

— Здесь, в городе. Более того, на этой же улице.

— Не можете ли вы мне сказать, сколько унаследует мистер Керн?

— Полагаю, я не обязан этого делать, мистер Карелла.

— Мне уже известно, что мистер Ньюмен унаследовал от своего отца картины на сумму в несколько миллионов долларов. Это было всего два года назад. Могу ли я предположить…

— Не буду создавать вам лишних трудностей, — улыбнулся Вебер. — Пожалуй, вы можете предположить, что наследство стоит по меньшей мере два миллиона долларов.

— И мистер Ньюмен оставил все это Луи Керну.

— Да.

— Почему?

— Почему? Мистер Карелла, ваш вопрос мне неясен. Любой человек имеет право сам избрать своего наследника.

— В обход своей жены? Своей матери? Своего брата?

— Его жена получит внушительную страховку.

— Сколько?

— Сто тысяч долларов.

— То есть он оставил сотню тысяч своей жене и два миллиона постороннему человеку?

— Мистера Керна нельзя назвать посторонним человеком. Когда Лоуренс Ньюмен был жив, он все свои работы выставлял в «Галерее Керна». На самом деле именно мистер Керн оценил оставшиеся после него картины и позднее помог Джерри продать часть из них.

— То есть Джерри испытывал к нему благодарность.

— Да.

— Которую он оценил в два миллиона долларов.

— Мы только составляем завещание, — сказал Вебер. — К его содержанию мы никакого отношения не имеем. Мистер Ньюмен избрал своего наследника. Завещание составлено согласно его желанию. Лично мне его требования не понравились, но…

— Почему нет?

— Видите ли, я не знаю, знакомы ли вы с законами относительно наследства, действующими в нашем штате…

— Незнаком.

— Я изложу вам их так же кратко, как самому мистеру Ньюмену. В нашем штате, если человек принимает решение оставить наследство кому-либо в обход своей жены, она все равно получает долю наследства, не меньшую, чем если бы он скончался, не оставив завещания. Иными словами, даже если он не включит ее в завещание, она может получить половину наследства, чтобы утвердить свое избирательное право.

— И вы объяснили все это мистеру Ньюмену?

— Да.

— И какова была его реакция?

— Он, видимо, стремился таким образом наказать ее.

— Наказать?

— Да. Он настаивал на том, чтобы вообще исключить ее из завещания. Принимая во внимание его намерения, я предложил ему альтернативную возможность.

— Какую?

— Ну, если хотите, своего рода обходной маневр. Он мог бы оставить жене минимальную сумму, необходимую для обеспечения избирательных прав. Если причитающаяся ей доля наследства составит более двух тысяч пятисот долларов — а в данном случае это, разумеется, так и есть, — он по закону имеет право оставить ей две тысячи пятьсот долларов наличными, а остальные деньги положить на депозит на ее имя, с пожизненной выплатой процентов.

— Но он на это не согласился.

— Он сказал, что не желает оставлять ей ни гроша. Сказал, что остается надеяться на то, что она не пожелает утверждать свое избирательное право. И настаивал, чтобы все его наследство перешло к Луи Керну.

— И именно на этих основаниях вы и составили завещание.

— Именно на этих основаниях. Обязанность адвоката — давать советы. Но клиент, разумеется, вовсе не обязан им следовать. Я полагаю, что он совершил ошибку. Если бы он принял мое предложение, она получила бы ту же самую половину наследства, которую теперь получит по закону. А наказание было бы куда ощутимее.

— Почему?

— Ну, ведь выдача денег растянулась бы на много лет. Всего лишь проценты с депозита. В качестве кругленькой суммы наличными она бы их никогда не получила. Разумеется, утверждение избирательного права повлечет за собой расходы на адвокатов, тяжбы и тому подобное. Возможно, именно на это он и рассчитывал. Причинить ей как можно больше неприятностей и хлопот.

— Мистер Вебер, а с чего бы ему желать ей неприятностей?

— Понятия не имею.

— А вы его не спрашивали?

— Советы по семейным проблемам не моя специальность.

— А у них были семейные проблемы?

— Мистер Ньюмен пил.

— Я знаю. Но, насколько мне известно, Энн Ньюмен была преданной и любящей женой, и…

— Я не спрашивал у мистера Ньюмена, почему он пожелал изменить свое завещание. Я просто дал ему советы относительно существующих законов и следовал его пожеланиям.

— Мистер Вебер, а когда он составил это новое завещание?

— Где-то в прошлом месяце.

— В июле?

— Да.

— А не могли бы вы сообщить мне точную дату?

— Конечно, — сказал Вебер и нажал кнопку на интеркоме. — Мисс Уэлан! — сказал он. — Не могли бы вы сообщить мне дату составления завещания Джереми Ньюмена?

И отключился, не дожидаясь ответа.

— А Луи Керну известно, что он унаследует такую большую сумму денег? — спросил Карелла.

— Я уверен, что ему сообщили.

— Кто ему сообщил?

— Наверное, отдел доверенностей «Первого свободного банка». Этот банк назначен душеприказчиком покойного.

— А когда это должно было произойти?

— Вчера. Я вчера позвонил им и сообщил о кончине мистера Ньюмена и напомнил им, что они назначены душеприказчиками.

— И вы полагаете, что они в свою очередь позвонили Луи Керну?

— Я так думаю. Вам, мистер Карелла, видимо, представляются сцены из фильмов, где все сидят в конторе адвоката и ждут, когда зачитают завещание. Но такого почти никогда не бывает. Обычно наследнику сообщается об этом письмом, иногда по телефону. Даже в таком случае, как сейчас, когда мистер Ньюмен потребовал, чтобы завещание держалось в секрете до его кончины…

— А оно должно было держаться в секрете?

— Конечно.

— Мистер Вебер, является ли некий Герцог членом вашей фирмы?

— Да, это один из наших старших партнеров.

— А как его зовут?

— Мартин.

— Мартин Герцог.

— Да.

— Он не в родстве с Джессикой Герцог?

— Это его сестра.

— Понятно.

— На самом деле, это он и познакомил ее с Джерри. Ох, как же давно это было! — Вебер неожиданно улыбнулся. — А-а, мистер Карелла, я по вашему лицу вижу, что вы углядели здесь конфликт интересов? Зря.

Мой клиент попросил меня составить для него завещание. Тот факт, что некогда он был женат на сестре одного из партнеров нашей фирмы, не имеет никакого отношения ни к содержанию завещания, ни к нашему стремлению соблюсти интересы клиента.

— Угу… — сказал Карелла.

— На самом деле у нас действует правило, что ни наша фирма, ни один из ее работников не может быть назначен душеприказчиком составленного нами завещания. Это правило установлено именно затем, чтобы избежать даже предположения о возможности конфликта интересов.

— Значит, вы считаете, что мисс Герцог ничего не знала об этом завещании.

— Я в этом твердо уверен.

— Вы думаете, что мистер Герцог не мог упомянуть об этом в разговоре с сестрой?

— Нет, конечно.

Зажужжал звонок интеркома. Вебер нажал на кнопку.

— Да?

— Я нашла дату, сэр, — сообщил женский голос.

— Да, мисс Уэлан.

— Восемнадцатое июля, сэр.

— Спасибо, — сказал Вебер и отключился. — Восемнадцатого июля, — сказал он Карелле.

— Ровно за три недели до того, как его нашли мертвым в его квартире, — заметил Карелла.

— Да, вроде бы так.

— Ну, спасибо вам большое, — сказал Карелла. — Не буду отнимать у вас лишнего времени…

— Ну что вы! — сказал Вебер и посмотрел на часы.