Жара, духота и жадность

Глава 9

Манфред Лейдер был полицейским психологом. Он однажды помог Карелле в расследовании убийств нескольких слепых. Лейдеру было за пятьдесят, и он носил седую бородку, чтобы быть похожим на психиатра. В этом штате психиатр должен был четыре года проучиться в колледже, еще четыре в мединституте, год в интернатуре, три года клинической ординатуры, и еще два года проработать в клинике, прежде чем получить разрешение держать устный и письменный экзамен, дающий право на получение лицензии на частную практику. Вот почему психиатры берут пятьдесят баксов за часовую консультацию — это как минимум. А Лейдер был всего лишь психологом. Вот почему он работал в полицейском управлении за годовое жалованье в 36 400 долларов.

Когда Карелла позвонил Лейдеру утром в четверг, у него сидел пациент — полицейский, который неожиданно начал впадать в истерику ют одного вида собственного пистолета. Не надо быть психиатром или даже психологом, чтобы знать, что именно символизирует пистолет. Секретарь Лейдера сказал Карелле, что доктор (Лейдер действительно имел докторскую степень, но степень доктора философии, а это не так уж высоко котируется) перезвонит ему попозже, когда освободится. Лейдер позвонил в четверть двенадцатого.

— Это Лейдер, — назвался он по телефону.

— Здравствуйте, — сказал Карелла. — Может, вы меня не помните — я детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка. Нам с вами не так давно приходилось разговаривать по поводу…

— По поводу подсознательной памяти, не так ли?

— Да, кошмаров и всего такого…

— Помню, помню. Ну что, пригодилось?

— Да, мы его нашли.

— Это хорошо, — сказал Лейдер. — Рад был помочь.

— На этот раз у меня очень простой вопрос, — сказал Карелла.

— Угу, — ответил Лейдер. Он давно привык к очень простым вопросам, требующим исследований, сравнимых с научной диссертацией.

— У меня имеется жертва предполагаемого самоубийства, человек, умерший от смертельной дозы секонала. Бывшая жена этого человека и его брат единодушно утверждают, что он в рот не брал никаких лекарств.

— У него была фобия?

— Он в детстве испытал сильную аллергическую реакцию на стрептомицин и с тех пор не принимал даже аспирина.

— Пожалуй, это можно назвать фобией.

— Вот вопрос: мог ли такой человек добровольно проглотить двадцать девять капсул секонала?

— Хм… — сказал Лейдер.

Карелла ждал.

— Тут вся проблема вот в чем, — сказал наконец Лейдер, — я вполне могу представить себе ситуацию, в которой он мог его принять.

— Какую именно?

— Видите ли, при фобии человек может вести себя двояко, — начал Лейдер. — Во-первых, он может избегать всего, что вызывает страх. Например, если вы боитесь открытого пространства, вы попросту запретесь у себя в квартире и будете отказываться выходить на улицу, где фобия может вызвать крайнюю тревогу.

— А во-вторых?

— А во-вторых, вы можете броситься навстречу своему страху. Например, многие люди, проявляющие героизм на войне, очень боятся сражений. Но они побеждают свой страх. Ну, возможно, «побеждают» — это сильно сказано. Они преодолевают его, добровольно вызываясь исполнять опасные миссии, и это куда лучше помогает им справиться со своим страхом, чем просто сидеть и трястись от ужаса каждый раз, как где-то рядом рванет снаряд. Вы понимаете, о чем я?

— Думаю, что да.

— Мы называем первое уклонением от опасности, а второе, противоположный механизм, — противофобической конфронтацией. Бросаться навстречу страху. Когда я занимался частной практикой, много лет тому назад, мне пришлось работать с пилотом, который пошел в авиацию, потому что боялся высоты. Это был его способ борьбы с фобией.

— Это весьма утешительно, — сказал Карелла.

— Да, конечно, — согласился Лейдер.

— В смысле, для пассажиров самолетов, — сказал Карелла.

— Ну да, — ответил Лейдер. Карелла понял, что у этого человека чувство юмора как таковое отсутствует напрочь.

— Так вот, — продолжал Лейдер, вернувшись к первоначальной теме разговора, — в вашем случае человек мог попытаться преодолеть свою лекарственную фобию, нарочно проглотив больше лекарства, чем требовалось в качестве снотворного. Если принять во внимание то, что он намеревался сделать…

— То есть?

— Ну, вы ведь сказали, что это предполагаемое самоубийство?

— Да.

— Ну, значит, человек намеревался покончить с собой…

— Да.

— Возможно, это был его способ поддаться наконец своей фобии, так сказать, броситься в ее объятия, поддаться одновременно и фобии, и смерти. Окончательное решение конфликта, так сказать.

— Понятно, — сказал Карелла.

— Извините, если я вас разочаровал, — сказал Лейдер.

— Нет-нет, мне следует рассмотреть все…

— Ну да, понимаю.

И все же Карелла был разочарован.

Он надеялся получить четкий ответ профессионала, отличающийся от того, что лишь вчера сказал ему Джеймс Бролин: «Я не могу ответить на этот вопрос, не ознакомившись подробно с историей человека, которого вы имеете в виду». Возможно, психологи позволяют себе совать нос туда, куда психиатры лазить не решаются. Но разве не мог Лейдер ответить попросту: «Нет, ни в коем случае! Этот человек не мог бы покончить жизнь самоубийством, приняв лекарство». А как все было бы просто! О да, проще некуда. Тогда Карелле только и оставалось бы, что найти убийцу. Так ли уж много убийц в наши дни?

Карелла знал, что нельзя вести дело на одной интуиции. Он видел слишком много случаев, когда копы продолжали упрямо идти по ложному следу только потому, что «чувствовали — в этом что-то есть», и в результате оставались на бобах. Быть может, это только интуиция заставляла его сбрасывать со счетов хрупкого владельца картинной галереи и бывшего капитана израильской армии в качестве подозреваемых в убийстве (которого, кстати, могло и не быть), быть может, ему следовало натравить на них целую команду, чтобы за ними следили день и ночь — теперь, когда поезд уже ушел, — может быть, он слишком рано решил оставить их в покое. Но… Может быть, не всегда можно определить, что человек врет, но, когда человек говорит правду, это видно сразу. Правда звучит иначе — словно удары топора по дубовому стволу. Карелла интуитивно чувствовал — да, чувствовал, да, интуитивно! — что и Луи Керн, и Джессика Герцог рассказали ему всю правду. И он не хотел тратить драгоценное время на преследование этих двоих. Тем не менее Карелла хотел убедиться, что ничего не упустил. Он позвонил Ролли Шабрье, в юридический отдел.

Шабрье привык ко всяческим странным звонкам от детективов 87-го. Сегодня, когда столбик термометра за окном упорно отказывался спускаться ниже отметки в девяносто девять градусов,[5] система кондиционирования в здании уголовного суда решила устроить себе выходной. Когда зазвонил телефон, Шабрье сидел у себя за столом в одной рубашке. Как только Карелла назвался, Шабрье сразу настроился на худшее. Бог троицу любит: жара, отказавшие кондиционеры и теперь еще звонок одного из этих чертей из 87-го.

— Чем могу помочь, Стив? — осторожно спросил он.

— Я расследую подозрительный смертный случай, — сказал Карелла, — и мне нужны кое-какие сведения.

— Убийство? — уточнил Шабрье.

— Предполагаемое самоубийство.

— Угу.

— Но речь идет о двухмиллионном завещании, и я хочу узнать кое-что насчет законов о наследстве, действующих в нашем штате.

— Например?

— Например, если я убью мужика, от которого я должен унаследовать два миллиона баксов, я их все равно получу?

— В законах на этот счет ничего не говорится.

— То есть?

— То есть в данной ситуации все зависит от решения суда. Согласно прецедентам, человек, убивший того, чье наследство он должен был получить, лишается права наследовать его имущество согласно завещанию или по праву наследования в случае, если тот скончался, не оставив завещания. То есть, если вы решите убить человека, потому что знаете, что он должен оставить вам целый сундук денег, и позднее будет доказано, что вы его действительно убили, вам не светит ни цента.

— Хорошо, — сказал Карелла.

— Вам нужны точные сведения? Посмотрите дело «Ригги против Палмера», цитата номер…

— Не надо, — перебил Карелла. — Спасибо большое.

Он повесил трубку. Не успел он отнять руку, как телефон зазвонил снова, заставив Кареллу вздрогнуть.

Он снова поднял трубку.

— Карелла слушает!

— Это Дорфсман, баллистик, — сказали из трубки. — Клинг на месте?

— Только что вышел.

— Ну ладно, тогда запишите и передайте ему, чтобы мне лишний раз не звонить, — сказал Дорфсман. — Я обещал, что сообщу ему результаты до двенадцати.

— А что у него?

— Пуля, которую он сдал сегодня утром.

— Быстро вы обернулись!

— Порядок срочности, — объяснил Дорфсман. — Это покушение на убийство. Ручка есть?

— Давай, — сказал Карелла.

— На этот раз все было проще простого. Скажите ему, что пуля — «ремингтон-магнум», калибр 0,44. Все нудные подробности относительно местности, траектории, диаметра отверстия и так далее я, пожалуй, опущу, но, на мой просвещенный взгляд, пуля была выпущена из пистолета калибра 0,44 «раджер-магнум», именуемого также «черный коршун». Если Клингу понадобятся подробности, можете сообщить ему, что средняя скорость пули — около тысячи семисот футов в минуту и парциальное давление — почти тысяча четыреста фунтов. Этого хватит, чтобы свалить гризли на лету!

— Я ему передам. Слушайте, не могли бы вы соединить меня с офисом Гроссмана?

— Он все еще в суде, — сказал Дорфсман.

— А как насчет Оуэнби?

— Минуточку!

В трубке раздался щелчок. Дожидаясь, пока его соединят, Карелла пытался вспомнить, над каким это покушением на убийство работает Клинг. Насколько ему известно…

— Оуэнби слушает.

— Привет, — сказал Карелла. — Как там с моим делом?

— К концу дня будет на столе у капитана.

— А когда он до него доберется?

— Он в суде. Когда вернется — не знаю. Вроде как сегодня должен с ними развязаться.

— А сегодня он успеет прочесть ваш отчет?

— Если руки дойдут.

— А почему бы вам не прислать мне копию прямо сейчас?

— Это против правил.

— Ну, тогда хоть скажите, что там написано!

— Не могу. Играть в испорченный телефон, знаете ли…

— Ладно, я сам приеду и посмотрю.

— Его еще не распечатали. Я вам говорю, отчет будет к концу дня. Почему бы вам не позвонить ему где-нибудь в четыре — в полпятого?

— Спасибо большое, — сказал Карелла и повесил трубку.

Он нарочно выбрал именно ресторан А-Вонга на Бун-стрит. Тому было три причины: во-первых, Гасси сказала ему, что сегодня будет работать в «Тру-Вью», фотоателье совсем рядом с рестораном; во-вторых, именно здесь она должна была быть вечером в прошлую субботу, и, забрасывая наживку, он хотел, чтобы Огаста невольно вспомнила, что она — женщина, замешанная в дешевую интрижку; и, в-третьих, поблизости было несколько судов, куда он намеревался отправиться, чтобы получить ордер на обыск, едва ему передадут обещанный краткий отчет Дорфсмана по поводу пули.

Они встретились после двенадцати.

Огаста выглядела такой ослепительно прекрасной, что Клинг едва не забыл о своей решимости.

Она пожаловалась, что пришлось все утро проработать под жаркими софитами, а он рассказал, что ему все утро пришлось провести в суде, куда его вызвали свидетелем по делу взломщика, которого он арестовал два месяца назад. Он не сказал только, что, перед тем как ехать в суд, он зашел в лабораторию и оставил для анализа пулю, которую выпустили в него накануне вечером. Наконец он неловко принялся расставлять тщательно продуманную им ловушку.

— Черт бы их всех побрал, — сказал он. — У меня сегодня снова ночное дежурство.

Каждому детективу ночное дежурство выпадало раз в месяц, две ночи подряд: сперва с четырех до часу ночи, потом с часу до девяти утра, а потом два выходных. Огаста это знала. Знала она и то, что он свое отдежурил две недели тому назад.

— С чего это вдруг? — спросила она.

— Паркер заболел, — объяснил Клинг.

Он нарочно выбрал Паркера, потому что это был один из немногих копов, с кем они не дружили домами. Он не рискнул назвать Манера, Брауна или кого-то еще из тех, кого Огаста знала лично: звонок жены или подружки мог испортить весь замысел.

— Он вчера дежурил с четырех до часу, — сказал Клинг, — а сегодня вдруг свалился с простудой. По-моему, он сочиняет, но кто его знает, этого Паркера? Во всяком случае, Пит попросил меня отдежурить за него сегодня.

— Это когда?

— С часу до девяти утра.

Огаста ничего не сказала. Клингу показалось, что на какой-то миг она перестала жевать. Глаз ее он не видел — она смотрела в тарелку.

— Десяток детективов со всего города, — сказал Клинг. — Ну, ты знаешь.

— И где ты будешь? — спросила Огаста.

— В центральном управлении. В том офисе на четвертом этаже, где мы обычно сидим, — это на случай, если тебе вдруг понадобится меня найти, — сказал он и немедленно пожалел об этом. А вдруг она решит позвонить в управление, чтобы проверить? И он поспешно добавил: — Но большую часть времени мы будем дежурить на улицах.

— А я думала, мы сегодня вместе в кино сходим! — протянула Гасси.

— Хорошо бы, но что поделаешь!

— Хотя, послушай, мы все равно можем сходить в кино! Тебе ведь туда только к часу?

— Нет, солнце, до того я буду сидеть в участке, — сказал Клинг. — Надо разобрать бумаги по тому делу о самоубийстве, которое мы сейчас расследуем.

— Отравление секоналом — как же, помню! — кивнула Огаста.

— Оно самое. Единственное утешение — что в том офисе в штабе есть кондиционер.

— Да, полагаю, это плюс, — сказала Огаста. Потом, поколебавшись, спросила: — Может, я тогда одна в кино схожу? Ты не возражаешь?

— С чего бы вдруг?

— Ну, после всего, что эта паскуда Моника тебе наболтала…

— Да я уж все забыл! — махнул рукой Клинг.

— В следующий раз, когда мы встретимся, ей придется заказать себе парик, — сказала Огаста. — Я этой сучке все волосы повыдираю!

— Смотри, не натвори ничего такого, чтобы мне пришлось тебя арестовать! — Клинг заставил себя улыбнуться.

— Я ей этого еще долго не прощу!

— Она была пьяна.

— И все равно…

— Почему бы тебе не выбросить все это из головы? — сказал Клинг и накрыл ее руку своей. — Как я!

— Ты точно обо всем забыл?

— Абсолютно.

— Ну, тогда ладно! — улыбнулась Огаста.

— Во сколько тебе надо вернуться? — спросил Клинг.

Огаста взглянула на часы.

— Ну, еще несколько минут у меня есть, — сказала она. — Ну так что, пообедаем вместе сегодня вечером, или как?

— Я рассчитывал перехватить бутерброд у себя в участке.

Гасси надула губки.

— Великолепно! — сказала она. — Значит, я тебя не увижу до завтра, до девяти утра!

— До полдесятого. Пока я еще доберусь домой из центра…

— Просто замечательно! У меня, между прочим, первый сеанс назначен как раз на половину десятого.

— Солнышко, ну разве я виноват, что Паркер заболел? Если, конечно, он и вправду заболел…

— Это все из-за того, что ты самый младший детектив в участке…

— Неправда, не я, а Тэк Фудживара.

— …на тебя вешают всех собак!

— Солнышко, не в этом дело.

Огаста снова посмотрела на часы.

— Мне пора бежать, — сказала она. — А то крику будет…

Она отодвинула свой стул, подошла к Клингу, чмокнула его в щеку и сказала:

— Будь осторожен сегодня ночью, ладно?

— И ты тоже, — сказал он.

— Засяду дома и запрусь на замок, — пообещала она. — Тебе не о чем беспокоиться.

— В смысле, по дороге из кино домой.

— А я, может, вообще не пойду в кино. Надо посмотреть, что сегодня по телевизору. Позвони мне завтра утром, когда вернешься домой, ладно? Я снова буду в «Тру-Вью», телефон есть у нас в записной книжке.

— Хорошо, позвоню.

— Я там буду ровно в девять тридцать.

— О'кей.

— Ну, пока, милый! — сказала Огаста, снова чмокнула его в щеку и быстро направилась к двери. Ее сумочка болталась на плече. На пороге она обернулась, послала ему воздушный поцелуй и скрылась за дверью. Он еще несколько минут просидел за столиком, потом заплатил по счету и направился к телефону-автомату стоявшему рядом с кухней. Набрал сразу номер помещения для детективов, минуя коммутатор в дежурке. Карелла снял трубку после третьего звонка.

— А я только что собрался пойти на ленч, — сказал он. — Ты где?

— Тут, в центре, — ответил Клинг. — Только что из суда. Дорфсман из баллистики не звонил?

— Звонил. Говорит, пуля 0,44 «ремингтон-магнум». А что за?..

— А какой пистолет, не сказал?

— «Раджер-черный коршун».

— Хорошо, спасибо, — сказал Клинг. — Ну, до встречи. — И повесил трубку прежде, чем Карелла успел спросить еще о чем-то.

Впервые в жизни с тех пор, как Клинг принес присягу офицера полиции, поклявшись следить за неукоснительным соблюдением законов города, штата и страны, ему довелось солгать в официальном заявлении. Более того, он солгал дважды; письменно и позднее — устно члену Верховного суда. Докладная записка Клин-га гласила:

«1-Я являюсь детективом полицейского департамента, приписанным к команде детективов 87-го участка.

2. Я имею сведения, основанные на моих собственных знаниях, мнении и фактах, сообщенных мне жертвой на месте преступления, что на данного гражданина было совершено покушение на убийство, имевшее место у дома 641 по Хоппер-стрит в 23.10 в прошлую среду, 13 августа.

3. Кроме того, я имею сведения, основанные на моих собственных знаниях, мнении и фактах, сообщенных мне жертвой покушения, что во время этого покушения было сделано несколько выстрелов.

4. Кроме того, я имею сведения, основанные на моих собственных знаниях и мнении, что оружием, использованным при покушении, является пистолет калибра 0,44 „раджер-черный коршун“, заряженный патронами калибра 0,44 „ремингтон-магнум“, что было подтверждено Майклом О. Дорфсманом из отдела баллистики сегодня, 14 августа, на основании исследования пули, которую я лично нашел на тротуаре у дома 641 по Хоппер-стрит.

5. Кроме того, я имею сведения, основанные на моих собственных знаниях и мнении, а также на сообщенной мне информации, что Брэдфорд Дуглас, проживающий в этом доме, владеет пистолетом того же калибра, отвечающим описанию пистолета, использованного при покушении на убийство.

6. Основываясь на вышеизложенной достоверной информации и на моих собственных знаниях, я имею достаточные основания полагать, что пистолет, которым владеет Брэдфорд Дуглас, может оказаться уликой по делу о покушении на убийство.

В связи с этим я прошу досточтимый суд выдать мне ордер установленного образца на обыск названного Брэдфорда Дугласа и его квартиры номер 5–1 в доме 641 по Хоппер-стрит. Никаких заявлений по этому делу ни в данный, ни в другой суд, ни какому-либо другому судье или члену магистрата ранее не поступало».

Судья, которому Клинг предоставил эту докладную записку, внимательно прочел ее и посмотрел на Клин-га поверх очков.

— А что вы делали на Хоппер-стрит, сынок? — поинтересовался он.

— Простите, ваша честь?

— Это же на другом конце города от восемьдесят седьмого участка, не так ли?

— Ах да, ваша честь! Я был не на службе. Просто возвращался из ресторана и услышал выстрелы.

— Вы сами видели правонарушителя?

— Нет, ваша честь.

— Значит, вы утверждаете, что имело место быть покушение на убийство, основываясь лишь на словах жертвы?

— Ваша честь, я слышал выстрелы и нашел на мостовой стреляную пулю. Это показалось мне достаточным свидетельством того, что имели место быть выстрелы из пистолета.

— Но не обязательно покушение на убийство.

— Нет, ваша честь, не обязательно. Однако жертва описывала его именно как таковое.

— Как покушение на убийство?

— Да, ваша честь. В него стреляли в упор.

— И вы полагаете, что пистолет, использовавшийся при этом покушении, может находиться в квартире, которую вы намерены обыскать?

— Да, ваша честь, таково мое твердое убеждение.

— От кого вы получили эти сведения?

— От управдома этого здания, человека по имени Генри Уоткинс. Он видел этот пистолет, ваша честь.

— Когда вы планируете провести обыск?

— Сегодня вечером, ваша честь. Как только удостоверюсь, что мистер Дуглас дома.

— Хм… — сказал судья.

— Ваша честь, я прошу также снабдить ордер пометкой «без стука».

— На каком основании?

— На основании сведений и моего мнения, что в квартире находится опасное оружие, ваша честь. «Магнум» калибра 0,44 — это очень мощное…

— Знаю, знаю, — перебил судья. — Ну что ж, хорошо. Я выдам вам ордер. С пометкой «без стука».

— Благодарю вас, ваша честь, — сказал Клинг, достал из кармана платок и вытер лоб.

Он убеждал себя, что эта ложь была не совсем ложью. В конце концов, покушение на убийство действительно имело место, и стреляли действительно именно из «магнума». Но ни Генри Уоткинс, ни кто другой не говорил ему, что Брэдфорд Дуглас владеет таким оружием. Если он действительно найдет его в квартире Дугласа, это будет чистой удачей. Но сегодня вечером он будет искать там Августу. Пометка «без стука» давала ему право выбить дверь. Она не успеет спрятаться в ванной или в шкафу, он застанет ее на месте преступления!

Спускаясь по широким белым ступеням здания суда, окунаясь в море уличного жара, он испытывал мрачную уверенность, что сегодня вечером все будет кончено. Как ему хотелось вернуться к началу, когда их отношения с Огастой были еще свежи и новы, и оба они были полны надежд!

Но надежда — тварь крылатая…

Галлоран следил, как он спускался с крыльца здания суда.

И чего он там делал? Утром он ездил в суд, в двенадцать встретился за ленчем с этой рыжей, потом снова поехал в суд… Обделывает свои делишки, ублюдок! Рыжая — это, наверно, жена или просто какая-нибудь дешевая блядь, с которой он живет. Ничего, завтра утром ее сожитель будет уже трупом.

Вчера вечером он промахнулся, но больше это не повторится.

Сегодня он не промахнется.

Сегодня он ткнет пистолетом в рожу этому ублюдку и сделает все как надо. Он сунет дуло ему в зубы и скормит ему пулю, чтоб его башка разлетелась вдребезги!

Сегодня.

В четыре часа того же дня Карелла позвонил Гроссману. Трубку сняла женщина. Она представилась как миссис Ди Марко, одна из лаборанток.

— Капитана нет, — сказала она. — А кто его спрашивает?

— Детектив Карелла, восемьдесят седьмой участок. А вы не знаете, когда он вернется?

— Только что ушел. Он всю неделю был в суде, Имеет человек право уйти домой после того, как просидел в суде целую неделю?

— То есть сегодня его не будет?

— Не будет.

— А вы не знаете, успел ли он посмотреть те бумаги, что лежали у него на столе?

— Да, какие-то бумаги он просматривал. Кое-что даже забрал с собой.

— Спасибо, — сказал Карелла. — Тогда я позвоню ему домой.

— А он не домой пошел.

— Вы же только что сказали…

— Это я просто так выразилась. Он собирался с женой в ресторан.

— Ладно, позвоню ему попозже.

— А почему бы вам не позвонить ему завтра утром? Люди не любят, когда их беспокоят.

— До свидания, миссис Ди Марко, — сказал Карелла и повесил трубку.

Ну ладно, придется подождать.

Город с блаженным вздохом устраивался отдыхать на ночь.

Не то чтобы жара так сильно спала. Да и влажность никуда не делась. Но ночь приносила с собой хотя бы подобие облегчения, обманчивое ощущение, что тьма сулит прохладу. По крайней мере, солнце зашло, и его палящий жар остался лишь неприятным воспоминанием.