Жара, духота и жадность

Глава 8

Операция по захвату дельцов наркобизнеса была назначена на вечер среды, десять сорок пять. Незадолго до полудня все собрались в кабинете лейтенанта, и Бернс высказал мнение, что Мейер Мейер, возможно, еще не в состоянии возглавлять группу. Мейеру прострелили ногу на прошлое Рождество, и, хотя на дворе уже стоял август, Мейер все еще прихрамывал.

— Это от влажности! — говорил он коллегам. Это же ответил он и Бернсу.

— Я думал, что вам стоит пойти позади остальных, — возразил Бернс.

У лейтенанта была небольшая голова в форме пули. Серо-стальные волосы коротко подстрижены и расчесаны на косой пробор. Голубые глаза лейтенанта остановились на левой ноге Мейера, пониже коленной чашечки, пронзив ее навылет, как та пуля калибра 0,38 на прошлое Рождество.

«Остальные», о которых говорил лейтенант, расположились в кабинете лейтенанта в подчеркнуто небрежных позах. Хэл Уиллис полусидел на подоконнике. Коттон Хейз развалился на стуле рядом с книжным шкафом лейтенанта, где стояли переплетенные сборники законов. В последнее время лейтенант в них почти не заглядывал. Артур Браун стоял, прислонясь к запертой двери и сложив руки на груди. Именно они, в течение полугода занимавшиеся этим делом, должны будут первыми вломиться в подозреваемую квартиру. За этим могучим клином последуют шестеро полисменов из 87-го участка. Замыкать группу захвата будут двое отважных копов из отделения по борьбе с наркотиками.

— И как же вы собираетесь вышибать дверь? — поинтересовался Бернс.

— Правой ногой, — ответил Мейер. — Я всегда вышибаю дверь правой.

— А левая нога выдержит?

— Выдержит, лейтенант, — сказал Мейер. — Это все из-за влажности.

На лице лейтенанта отразилось сомнение.

— Если вы промахнетесь с первого удара, вас изрешетят сквозь дверь.

— С чего это я вдруг промахнусь? — осведомился Мейер. — Я не слепой, Пит, у меня всего лишь нога прострелена.

— Я имею в виду, сумеете ли вы высадить ее за один раз. Если вы ударите недостаточно сильно, эти парни внутри начнут пальбу.

— Ордер у нас есть? — спросил Уиллис.

Уиллис был самый низкорослый во всем участке — пять футов восемь дюймов без каблуков. Он едва прошел по стандартам полицейского управления в те времена, когда дюймы еще считали. А потом какой-то бывший бармен ростом пять футов шесть дюймов подал в суд на магистрат за то, что в полицейском управлении не стали даже рассматривать его заявление о приеме на работу. Он объявил, что подвергся дискриминации из-за своего роста. После того как бармен выиграл дело, по всем полицейским участкам шутили, что скоро в полицию будут брать карликов трех футов ростом, которые смогут заворачивать пожарные краны, не наклоняясь. Но Уиллису эта шутка смешной не казалась.

— Ордер есть, — ответил Мейер.

— «Без стука»?

— «Без стука».

— В жилетах пойдем? — спросил Хейз.

В нем было шесть футов два дюйма. Длинные ноги Хейза занимали половину маленького кабинета лейтенанта. Его рыжие волосы горели огнем в падавших через окно солнечных лучах, и седая прядь на виске напоминала полоску пепла на раскаленных угольях. Хейзу зверски хотелось есть. Пока он ждал ответа лейтенанта, у него забурчало в животе, и Хейз покосился на Брауна, словно это Браун, а не он, Хейз, нарушил приличия.

— От этих чертовых жилетов больше неудобств, чем пользы, — сказал Мейер. — А вы как думаете?

— Ну, если дойдет до стрельбы…

— А может дойти.

— Ну, тогда пойдем в жилетах, — подвел черту Хейз, пожав плечами. В животе у него снова забурчало.

— Мне нужен доброволец, — ровным тоном сказал Бернс.

— Пит, это моя команда! — сказал Мейер. — Если кто-то должен выбить эту дверь…

— Давайте я вперед пойду, — предложил Браун. Он был единственным черным среди детективов. Детектив второго ранга. Браун был выше Хейза и шире в плечах. Рост шесть футов четыре дюйма, вес двести двадцать фунтов. Когда Артур Браун вышибал дверь, она действительно вылетала со свистом. Если Артур Браун вышибал дверь в Калмз-Пойнт, она перелетала мост и плюхалась в реку у Беттауна.

— Если мы пустим вперед тебя, Каролина может остаться вдовой, — возразил Хейз. — Пит, давай я пойду впереди.

— Слушайте, ну какого черта? — возмутился Мейер. — Что я вам, калека, что ли? Может, мне попросить пенсию по инвалидности?

— Риск слишком велик, — ответил Бернс.

— Вам что, доказательства требуются? — разгорячился Мейер. — Заприте вашу гребаную дверь, лейтенант, и я ее вышибу!

— Это не имеет никакого отношения к…

— А в чем тогда дело? Объясните, какого…

— Дело в том, что вы рискуете всей командой, ясно? — сказал Бернс.

— Тогда, может, мне вообще остаться дома в постели? Нет, ну какого черта?!

— Он хочет быть героем, — заметил Уиллис.

— Ну дайте ему побыть героем, — сказал Браун.

— Я уже герой! — обиделся Мейер. — Я был ранен в перестрелке! Мне вообще медаль полагается!

— Дайте ему медаль, — сказал Хейз.

— Дайте ему вышибить дверь, — сказал Уиллис.

— Щас я из него мозги вышибу! — взорвался Бернс.

— Может, мне вообще перейти в ассенизаторы? — сердито спросил Мейер. — Как вы думаете, лейтенант, я еще способен ворочать мусорные бачки?

— Мейер…

— Что Мейер, что Мейер? Это моя команда, я ее и поведу!

— А пусть впереди идет кто-нибудь из «нарков», — предложил Уиллис.

— Ага, то-то весело будет! — заметил Браун.

Бернс вздохнул.

— Но только в жилете! — сказал он.

— Ладно, в жилете, — согласился Мейер.

— Во сколько начинаем?

— Без четверти одиннадцать.

— А что так рано?

— Они собираются сразу после ужина, часов в девять — в полдесятого. Если вломиться туда незадолго до одиннадцати, они все будут в сборе, и наркотики, и деньги будут на месте.

— А француз там будет?

— Надеюсь, даже оба.

— Вы видели их у того дома?

— С прошлого месяца они не появлялись. Но Арти прослушивал телефон…

— Они туда звонили?

— Два дня тому назад, — сказал Браун. — Они там будут сегодня вечером, лейтенант, это без вопросов.

— Они говорили о деньгах.

— Тот, что с низким голосом, сказал, что он готов.

— По-английски?

— По-английски.

— Так и сказал?

— Так и сказал — готов, — кивнул Браун. — Он и в прошлом месяце говорил точно так же.

— В смысле, готов совершить сделку, — уточнил Мейер.

— Будем надеяться, — вставил Бернс.

— А что еще он мог иметь в виду? Что он готов идти на танцульки?

— А кто их знает, этих преступников! — философски заметил Бернс.

— Полисменов отобрали?

— Шесть лучших полисменов в городе, — сухо ответил Хейз.

— А кого посылает отдел по борьбе с наркотиками?

— Миллера и Джерарди, — сказал Мейер. — Я их обоих не знаю.

— Я тоже, — Бернс пожал плечами. — В котором часу они здесь будут?

— Я им сказал приезжать за час до облавы.

— Хорошо, — кивнул Бернс.

— Ну ладно. Что-нибудь еще?

— Да вроде все.

— Мне все же хотелось бы…

— А мне хотелось бы стать миллионером! — отрезал Мейер.

— А разве ты еще не миллионер? — сказал Уиллис.

— С твоими-то нетрудовыми доходами! — подмигнул Браун.

— Может, тебе еще удастся урвать кусок «дури» сегодня вечером, — сказал Хейз. — То-то ты так рвешься пойти первым! Схватишь кило героина, сунешь в карман и поминай как звали.

— Себе в задницу засунь! — дружелюбно огрызнулся Мейер.

На этом военный совет завершился.

Кабинет доктора Джеймса Бролина находился в той части города, которую местные жители ласково именовали Дурдомом и которая тянулась от южной оконечности Гровер-парка у Холл-авеню, мимо Джефферсона и до Гардена. Улица, пестревшая вывесками психоаналитиков, служила неофициальной границей между среднезажиточными кварталами на западе и пуэрто-риканскими трущобами на востоке. На пуэрто-риканской стороне Карелла повсюду видел открытые пожарные краны, расходующие впустую драгоценные запасы воды. Мальчишки в плавках поливали друг друга водой, шлепали по лужам, скалили зубы, перекрикивались. Карелле ужасно хотелось присоединиться к ним.

Встреча была назначена на час пятьдесят, в десятиминутный перерыв между пациентами Бролина. Карелла приехал за пять минут до условленного времени. В маленькой приемной Бролина сидел человек с зонтиком. На нем были серые фланелевые брюки и теплое шерстяное пальто, под которым Карелла разглядел твидовый спортивный пиджак и свитер с треугольным вырезом. При этом казалось, что человеку довольно холодно. Может, он открыл способ не чувствовать жары? Ровно без десяти два из кабинета Бролина вышла женщина. Она посмотрела на человека в пальто, на Кареллу и ушла в маленькое помещение рядом с приемной — видимо, туалет. Карелла услышал, как щелкнула задвижка.

— Писать пошла, — сказал человек в пальто. — Она всегда писает.

— Мистер Карелла?

— Да? — отозвался Карелла, отвернувшись от человека в пальто. — Вы доктор Бролин?

— Заходите, пожалуйста.

— По-моему, сейчас моя очередь! — возмутился человек в пальто.

— Не волнуйтесь, мистер Гарфильд, это не займет много времени, — сказал Бролин.

— Вам ведь положено хранить в тайне имена пациентов! — сказал человек в пальто и повернулся к Бролину спиной. Доктор любезно улыбнулся, провел Кареллу в кабинет и закрыл за собой дверь.

Он был примерно того же роста, что и сам Карелла — ну, может, на пару дюймов выше или ниже. Но сложения более крепкого — плечи шире, шея толще.

Волосы у него были совершенно седые, так же как и ван-дейковская бородка. Карелла прикинул, что ему, должно быть, под пятьдесят или даже за пятьдесят.

— Ну что ж, — сказал Бролин. — Вы насчет мистера Ньюмена?

— Да, — ответил Карелла, продолжая стоять. В кабинете был кожаный диван, стоящий под углом к столу, единственный стул у стола и кожаное кресло напротив.

— Садитесь в кресло, — сказал Бролин.

Карелла сел.

— Так что вы хотели узнать? — спросил Бролин. — Вы извините, но нам придется быть лаконичными — у меня прием расписан по минутам…

— Понимаю, — сказал Карелла. — Доктор Бролин, я знаю, было бы неэтично обсуждать то, что говорят пациенты в этом кабинете…

— Неэтично, — кивнул Бролин.

— Но то, о чем я хочу вас спросить, касается не самой Энн Ньюмен, а ее отношений с мужем.

— Угу, — сказал Бролин.

— Так что если вы сможете ответить на некоторые мои вопросы…

— Сперва мне нужно их услышать.

— Конечно, — сказал Карелла. — Во-первых, не могли бы вы сказать, упоминала ли миссис Ньюмен о том, что ее муж может покончить жизнь самоубийством?

— Упоминала, — ответил Бролин.

Этот мгновенный ответ удивил Кареллу — он уже был готов к длинному рассуждению о конфиденциальности. Застигнутый врасплох, он кивнул и переспросил:

— Она говорила об этом?

— Да.

— Когда это было, доктор Бролин?

— Несколько раз.

— Она говорила, что боится, как бы ее муж не покончил жизнь самоубийством?

— Она говорила, что он угрожает покончить жизнь самоубийством.

— А не говорила — почему? — спросил Карелла.

— Ну, этот человек страдал алкоголизмом, — сказал Бролин. Он поставил локти на стол, сложил пальцы домиком и принялся смотреть на Кареллу поверх них. Карелла обнаружил, что глаза у него ярко-голубые.

— Постепенно, — продолжал Бролин, — ему становилось все труднее справляться со своими проблемами. Работа помогала мало. Он был вольным художником, работал по договорам и большую часть времени проводил в одиночестве. Без обычных компромиссов и обмена мнениями — того, что называется социальными отношениями, того товарищества своего рода, которое обычно существует в атмосфере делового офиса, магазина или любой другой организации, — его проблемы сделались неразрешимыми. Я не раз предлагал миссис Ньюмен посоветовать ему обратиться за помощью. Но, по-видимому…

— Какой именно помощью?

— Психиатрической.

— И что он на это ответил?

— Он отказался. Он каждый раз отвечал ей, что вполне способен сам распоряжаться собственной жизнью. И вот… — Бролин вздохнул. — И вот он покончил с собой. Видимо, счел это лучшим способом распорядиться…

Карелла кивнул и спросил:

— Доктор Бролин, а эти угрозы покончить жизнь самоубийством имели место до составления завещания?

— Какого завещания? — спросил Бролин.

— В прошлом месяце мистер Ньюмен составил новое завещание.

— О Господи! Да он грозился покончить с собой почти все то время, что миссис Ньюмен лечилась у меня.

— То есть это не было чем-то новым.

— Вовсе нет.

— Доктор Бролин, миссис Ньюмен когда-нибудь обсуждала с вами вопрос о разводе?

— Я боюсь, что, ответив на ваш вопрос, я нарушу тайну личности пациента.

— А вам не кажется, что вы на него уже ответили?

— Возможно, — улыбнулся Бролин. — Да, она обдумывала возможность развода.

— А что вы ей посоветовали?

— Мистер Карелла, в обязанности психиатра не входит давать советы. Моя задача — помогать пациентам принимать взвешенные решения.

— Когда она впервые обсуждала с вами вопрос о разводе?

— Где-то в прошлом месяце.

— Доктор Бролин… Как вы думаете, могла ли миссис Ньюмен знать о новом завещании мужа?

— Я впервые узнал о существовании какого бы то ни было завещания от вас, несколько минут назад.

Упоминание о времени, видимо, заставило Бролина вспомнить о пациенте, ожидавшем в приемной. Он взглянул на часы.

— У меня еще пара вопросов, — сказал Карелла, тоже посмотрев на часы. — Когда миссис Ньюмен обсуждала с вами вопрос о разводе, не упоминала ли она о том, что это имеет отношение к завещанию ее мужа?

— Я же вам только что сказал…

— Я имею в виду тот факт, что мистер Ньюмен оставил все свое состояние владельцу картинной галереи по имени Луи Керн.

— Это имя никогда не упоминалось в моем кабинете.

— Доктор Бролин, я пытаюсь выяснить, могла ли миссис Ньюмен испытывать негодование…

— Негодование?

— Да, по поводу того, что муж оставил ей в наследство только сравнительно небольшую сумму страховки, в то время как в своем завещании…

— Даже если она и знала о таком завещании, здесь она о нем ни разу не упоминала.

— Доктор Бролин, с точки зрения…

— Мистер Карелла, я должен извиниться, но меня ждет пациент.

— Один последний вопрос!

— Пожалуйста.

— С точки зрения профессионала, как вы считаете, мог ли человек, испытывавший стойкое отвращение к любым медикаментам, добровольно принять смертельную дозу секонала?

— Я не могу ответить на этот вопрос, не ознакомившись подробно с историей человека, которого вы имеете в виду.

— Вы, наверно, догадываетесь, что я имею в виду…

— Мистера Ньюмена. Но я знаю о нем только то, что его жена рассказывала мне здесь, в кабинете. Мне недостает эмпирических данных, чтобы вынести профессиональное суждение.

— Понятно, — сказал Карелла и встал. Он протянул руку через стол. — Спасибо, доктор Бролин, — сказал он. — Благодарю за помощь.

— Рад был помочь, — ответил Бролин.

В маленькой приемной по-прежнему сидел человек в пальто. Когда Карелла проходил мимо, он поднял голову и спросил:

— А вы разве не пойдете писать?

— Потом, — ответил Карелла.

Вся команда по очереди зашла в туалет помочиться.

Когда они спустились вниз за снаряжением в маленькую кладовку справа от железной лестницы, часы, висящие над столом в дежурке, показывали 10.10. Карманные рации на батарейках были собственностью полицейского управления, и на них это было написано. Бронежилет же каждому детективу, который думал, что он ему может пригодиться, приходилось приобретать самому. В этом городе бронежилеты выдавались только копам из отдела тяжких преступлений; все прочие копы, которые хотели иметь бронежилеты, должны были покупать их за свои кровные баксы. На спинах жилетов были карандашом надписаны имена владельцев. Копы часто одалживали свои бронежилеты другим, менее богатым, если у тех назревало жаркое дельце. Не у всех детективов 87-го участка были свои бронежилеты, но обычно их хватало на всех нуждающихся.

Жилеты были громоздкие и неудобные и часто настолько сковывали движения, что многие детективы предпочитали рискнуть и обойтись без них. Разумеется не существует на свете копа, который считал бы себя проворнее пули, но все же в перестрелке быстрота часто имеет жизненно важное значение, так что, если не успеть пригнуться, можно получить пулю в голову — ведь на голову жилет не натянешь. Сегодня полицейские собирались надеть жилеты, только прибыв на место действия, к зданию на Калвер-авеню. Они всегда надевали их только на месте, даже когда было не так жарко, как сегодня. Детективы из отделения по борьбе с наркотиками жилетов с собой не захватили и хотели теперь одолжить жилеты в 87-м участке.

В рейде участвовали четверо детективов из 87-го участка и шестеро полисменов. Жилетов было всего восемь. Уиллис решил, что ему жилет не нужен. Шестеро полисменов разыграли оставшиеся пять жилетов. Один из них и оба «нарка» остались без жилетов. Джерарди, один из «нарков», принялся жаловаться, что в 87-м участке ведут себя не по-товарищески. Миллер, другой «нарк», заметил, что это вообще не их работа — вся слава от этой облавы достанется 87-му участку, а им придется подставлять задницу под пули, да еще без жилетов. Мейер предложил им вернуться домой к маменьке. Перед выездом все снова зашли помочиться.

Когда несколько седанов без опознавательных знаков подъехали к дому 1124 на Калвер-авеню, полицейский фургон, замаскированный под хлебный, уже стоял во дворе. Не доезжая трех кварталов до места, все надели бронежилеты, и теперь им было тесно и неудобно. Машины затормозили у бровки, все с радостью вывалились на тротуар и, выхватив оружие, бросились к подъезду. Впереди бежал Мейер. Следом за ним, чуть позади, двигались Браун и Хейз, а за ними — Уиллис и патрульный полисмен по имени Роджер Хиггинс, который был перепуган до полусмерти. Они поднялись по лестнице, стараясь идти как можно тише. Впрочем, совершенно бесшумно такая толпа двигаться не может. Главным была скорость. Подняться на третий этаж выбить дверь, захватить их с поличным и арестовать. На площадке третьего этажа один из «нарков» споткнулся и буркнул: «Черт!» Один из патрульных шикнул на него. А потом они как-то вдруг оказались уже на четвертом. Теперь уже страшно стало не только Хиггинсу. Когда Мейер подошел к двери подозреваемой квартиры, сердце у него отчаянно колотилось. Ему было знакомо это чувство — страх перед неизвестностью. Он предполагал, что ему известно, кто ожидает их за дверью, которую он сейчас вышибет; но он не знал, сколько у противников оружия и какого.

В этом штате для того, чтобы войти в подозреваемое помещение, нужно было получить специальный ордер на обыск либо у кого-то из судей уголовного суда, либо в суде одной из высших инстанций — в Айсоле это был Верховный суд. Форма и содержание ордера были установлены законом. Если детективы, ведущие расследование, полагали, что в подозреваемом помещении могут храниться контрабандные товары — наркотики, оружие и т. п., — они могли потребовать, чтобы ордер давал право входить «без стука», то есть не представляясь и не спрашивая разрешения войти. Ордер Мейера, подписанный вчера в здании уголовного суда, давал им такое право. Но то, что они по закону имели право войти в квартиру не представляясь, не рассеивало настойчивого страха перед неизвестностью, перед возможностью внезапной смерти, подстерегающей их за запертой дверью. Мейер весь вспотел. Он прислонился к стене напротив двери, поднял правую ногу и ударил каблуком точно в замок.

Замок сломался, дверь распахнулась настежь.

— Полиция! — крикнул Мейер. — Не двигаться!

В комнате было только двое.

Оба сидели за длинным столом.

Женщина в одной ночной рубашке. И мужчина в трусах. Женщина — белая, мужчина — негр. Женщина — худая, на грани истощения. Мужчина относительно крепок, но глаза такие же стеклянные, как у женщины. На столе лежал шприц, книжечка картонных спичек, закопченная столовая ложка и два разорванных, пустых прозрачных пакетика. Когда детективы и полицейские в форме вломились в комнату, мужчина и женщина подняли головы и взглянули на детективов. Ни один не произнес ни слова. Копы разбежались по комнате, распахнули двери в другие комнаты, дверцы стенных шкафов, заглянули в маленький туалет. В квартире не было никого, кроме этих двоих, которые ошеломленно сидели за столом и молча глазели на полицейских.

— Здесь еще кто-нибудь есть? — спросил Мейер.

Женщина покачала головой.

— Как ваше имя?

— Мэри…

— А фамилия?

— Как моя фамилия? — спросила она у негра.

Тот пожал плечами.

— А вас как зовут? — спросил у него Мейер.

— Джефферсон Хилл.

— Где вы взяли «дурь»? — спросил один из «нар-ков», беря со стола прозрачный пакетик.

— Мэри! — окликнул Хилл. — Где мы это взяли?

— Хорошая «дурь», — кивнула Мэри.

— Где те парни, которым принадлежит эта квартира? — спросил Браун.

— Где эти парни, Мэри? — спросил Хилл.

— Ага, — ответила Мэри и пожала плечами.

— Столько шуму, и все из-за пары паршивых ширял! — сказал другой «нарк».

Ну что ж, раз на раз не приходится.

Огаста сказала ему, что сегодня они будут сниматься на открытом воздухе, в больнице «Лонг-Дженерал». Снимать новый стиль лыжных мод на фоне сурового каменного здания больницы и накрахмаленных белых халатов обслуживающего персонала. Огаста объяснила что реклама появится на телеэкранах не раньше декабря, но снимать ее будут заранее. Предстоящие съемки ее не очень радовали. Демонстрировать лыжные куртки в удушающую жару под светом мощных прожекторов — не лучший способ проводить летний вечер.

Клинг не поверил ни единому ее слову.

Он позвонил начальнику охраны больницы и выяснил, что ни в самой больнице, ни рядом с ней никаких съемок сегодня вечером не будет.

— Это же больница! — несколько резковато ответил ему охранник. — У нас тут больные! Только телевизионщиков нам тут не хватало.

Клинг вежливо поблагодарил охранника, подивился беспардонному вранью Гасси и еще некоторое время сидел за своим столом в помещении для детективов, глядя в окно и прислушиваясь к приглушенным звукам летней ночи. Через некоторое время он попрощался с Кареллой, спустился вниз, сказал Мерчисону за столом в дежурке, что уходит, прошел два квартала до станции подземки на Гровер-авеню и поехал в центр.

На втором этаже здания на Хоппер-стрит, в квартире, принадлежащей художнику Майклу Лукасу, свет не горел. На третьем этаже тоже — Марта и Мишель скорее всего бродили по городу, а Франни, предполагаемая шлюха, была Бог весть где. Он ожидал, что в фотоателье на четвертом и пятом этажах будет темно — и так оно и было. Но в квартире на шестом этаже, принадлежавшей человеку, который демонстрировал «иногда моды, иногда мускулы», человеку по имени Брэдфорд Дуглас, с могучими мышцами и гривой белокурых волос, — в этой квартире свет горел во всех окнах вдоль верхнего этажа здания. Клинг испытывал большое искушение подняться туда и вышибить дверь — безо всякого там ордера с правом на вход «без стука», просто вышибить эту проклятую дверь и найти там Огасту.

Он стоял на противоположной стороне улицы в тени, футах в тридцати от единственного фонаря на углу. Магазины и рестораны вдоль улицы уже закрылись на ночь. Было около одиннадцати, а Огаста отправилась на свои «съемки» без четверти девять. Клинг смотрел на освещенные окна. И на месте окон перед его мысленным взором возникли экраны, на которых демонстрировали порнографию. Огаста в одном белье, Дуглас без рубашки, Огаста в его объятиях, Огаста, принимающая его ласки и поцелуи, отдающаяся…

Первый выстрел застал его врасплох.

Он услышал грохот откуда-то слева, из-за пределов круга света, отбрасываемого фонарем на углу, услышал, как пуля вошла в кирпичную стену, увидел краем глаза, как всего в футе от его головы кирпич рассыпался фонтаном тускло-красных осколков. К тому времени, как прозвучал второй выстрел, он уже распластался на тротуаре с пистолетом в руке, сердце его отчаянно колотилось, глаза обшаривали темноту по ту сторону круга света. Прозвучал еще один выстрел — поспешный, сделанный наугад, — а потом топот, удаляющийся во тьму. Поднимаясь на ноги, Клинг увидел, как фигура бегущего человека пересекла круг света под другим фонарем. Темная ветровка и фетровая шляпа с широкими полями. В правой руке у него блестел пистолет. Он мчался, точно чемпион мира по легкой атлетике. Не успел Клинг пуститься в погоню, как человек уже скрылся за углом. Когда Клинг добежал до фонаря, незнакомец… исчез.

Запыхавшийся, он вернулся к тому месту, откуда предположительно были сделаны выстрелы. Он долго ползал на четвереньках, обшаривая руками мостовую в поисках стреляных гильз. Без толку, только руки испачкал. Либо стреляли не отсюда, либо стреляли не из пистолета, а из револьвера. Клинг вернулся на то место, где стоял, когда в него стреляли. Дыра в кирпичной стене оказалась дюймов шести в диаметре — оружие было мощное. Здесь было темно. Клинг оглядел улицу, надеясь увидеть патрульную машину — у полисмена должен быть с собой фонарик. Но улица была пуста.

Вот всегда так — никогда этих копов нет под рукой когда надо. Клинг снова встал на четвереньки и в темноте принялся ощупывать тротуар в поисках пуль. Ему повезло — он нашел пулю, и в довольно хорошем состоянии, не слишком расплющенную. Он сунул ее карман, подумал, не стоит ли сообщить о происшествии в местный участок, и решил этого не делать. Вместо этого он прошел два квартала, вышел на освещенную авеню, поймал такси и попросил шофера отвезти его к больнице «Лонг-Дженерал». Никакой съемочной группы и фотомоделей у больницы не было. Клинг дал таксисту свой домашний адрес, потом нервно достал сигарету из купленной утром пачки и трясущимися руками закурил ее. Последний раз он курил в ночь своей свадьбы, почти четыре года назад, когда Огаста, его невеста, была похищена психом, который три дня продержал ее в плену.

— Простите, — сказал таксист, — не могли бы вы затушить сигарету? У меня аллергия на табачный дым.

— Чего? — очнулся Клинг.

— Там сзади табличка, видите?

Клинг затушил сигарету.

Они вернулись в участок и принялись обсуждать неудавшуюся операцию.

— Их, должно быть, предупредили, — сказал Джерарди, старший из полисменов из отдела по борьбе с наркотиками.

— Не думаю, — ответил Мейер.

— Тогда почему же мы обнаружили там только двоих ширял, исколотых от плеча до задницы?

— Наверно, встречу отменили, — сказал Браун. — Возможно, груз задержался.

— Черта с два! — возразил Миллер, другой «нарк». — Их кто-то предупредил.

— Вам следовало бы тщательнее следить за ними, — сказал Джерарди.

— Кто там сидел? — спросил Миллер. — Какой-нибудь коп? Наверняка ему дали на лапу.

Браун посмотрел на него и ничего не сказал. Взгляды Брауна бывали куда выразительнее тысячи слов.

— Где этот сукин сын, который сидел в хлебном фургоне? — осведомился Джерарди. — Я думаю, ему следовало бы прийти сюда.

— Разбирается с фотографиями, — ответил Уиллис.

— Чего? — переспросил Джерарди.

— Он в фотолаборатории, ему надо разобраться со своими ребятами.

— Разобраться? В чем? Он придет сюда, чтобы объяснить, что, черт побери, стряслось сегодня ночью?

— Придет, — сказал Уиллис.

— Когда? Уже полдвенадцатого!

— Как разберется, так и придет.

— Он просто пытается спасти свою шкуру, вот и все! — высказался Миллер. — Как это вышло, что нас никто не предупредил?

— В смысле? — поинтересовался Хейз.

— Как вышло, что этот парень в фургоне, который сидит там круглыми сутками, не сообщил нам по рации, что там никого нет, кроме пары ширял?

— А по-моему, — сказал Джерарди, — ему, если хотите знать, просто дали на лапу.

— А я себе едва шею не свернул на этой проклятой лестнице! — пожаловался Миллер.

— Двое ширял, окосевших в дымину. И квартирка пуста, как сердце шлюхи, — сказал Джерарди. — Я вам точно говорю, их кто-то предупредил!

— А вот и он! — сказал Мейер и поспешно подошел к решетчатому барьеру, отделявшему комнату от коридора. — Эл, заходи! Ты со всем разобрался?

— Я вообще не знаю, почему я должен был с чем-то разбираться, — проворчал полисмен. Он был одет в пеструю спортивную рубашку с короткими рукавами, голубые хлопчатобумажные брюки и сандалии. Едва войдя в дежурку, он немедленно прикрепил к карману рубашки свое закатанное в пластик удостоверение, как будто входил в центральное управление или что-нибудь в этом духе.

— Это Эл Родригес, — представил его Мейер. — Это Джерарди и Миллер из отдела по борьбе с наркотиками. Остальных, думаю, ты знаешь.

— Ага, — сказал Родригес. — Привет.

— Это вы сидели в том фургоне? — спросил Джерарди.

— Ага, — ответил Родригес.

— И что же произошло сегодня вечером?

— В смысле?

— Мы поднялись наверх и нашли там только двух ширял. Где все эти мужики с фотографий, которые вы снимали?

— А я-то почем знаю, черт возьми?

— Да вы что, дрыхли, что ли, в этом проклятом фургоне?

— Я фотографировал! — обиделся Родригес.

— Ну и что же вы нафотографировали сегодня? Пару ширял, которые поднимались наверх, чтобы словить кайф?

— Я не знаю, кто туда поднимался, а кто нет! — сказал Родригес. — Я навожу камеру на подъезд, камера фотографирует. Когда кончается пленка, я вставляю новую. Я не знаю, что там на пленке. Пленку проявляют где-то в центре. Иногда я даже не знаю, что было на той пленке, которую уже проявили.

— Кто нажимает на кнопку, чтобы делать снимки?

— Я.

— Когда?

— Когда кто-нибудь подходит к подъезду.

— Ну и кто подходил к нему сегодня вечером?

— Уйма народу.

— И вся эта уйма народу вошла в здание?

— Ну конечно!

— И куда же они подевались?

— Блин, а я что, знаю? Может, на крышу вылезли, голубей гонять. Мне за ними следить не положено, мне положено фотографировать.

— Вы узнали кого-нибудь из тех, кто заходил в здание?

— Некоторые из них показались мне знакомыми.

— Двое французов заходили?

— А я что, знаю, французы они или нет?

— Ну, француза же сразу видно! — сказал Джерарди.

— Вам следовало нам позвонить, — сказал Миллер.

— Зачем?

— Сообщить о том, что там происходит.

— Блин, а я что, знал, что там происходит? Все было как месяц назад. Толпа народу заходила, те же самые, что всегда. Мне что, положено было сообщить, что все как обычно?

— Вам следовало позвонить! — упрямо повторил Миллер.

— Слушайте, я устал, — сказал Родригес. — Вы что, за этим меня сюда и притащили? Чтобы выслушать уйму всякой чуши о том, что мне следовало и чего не следовало делать? Слушайте, скажите это все моему лейтенанту, о'кей? Если хотите жаловаться, идите вешать лапшу на уши ему. А я пошел домой спать.

— Мы намерены просмотреть эту пленку! — сказал Джерарди.

— Ну так идите и смотрите! — горячо ответил Родригес. — Счастливо оставаться!

— Не напрягайся, — сказал ему Мейер.

— Эти гребаные «нарки» только и делают, что воняют! — сказал Родригес. — Почему бы вам не заняться чем-нибудь полезным? — Это было сказано Джерарди. — Пока, Мейер! Если понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать.

Он подошел к барьеру, открыл дверцу и сердито затопал вниз по лестнице. Железные ступеньки гудели у него под ногами.

— Ну и что теперь? — спросил Мейер.

— Попробуем через месяц, — сказал Мейер.

— Да через месяц эти парни будут уже в Китае! — возразил Джерарди. — Я вам говорю, их кто-то предупредил. Они знают, что мы их засекли, и у них хватит ума держаться оттуда подальше. Так что об этой операции можно забыть, ничего не выйдет.

— Если ничего не выйдет, мы вам позвоним, — сказал Мейер.

— Это он так шутит! — пояснил Джерарди своему напарнику.

Домой она вернулась немного за полночь. Он сидел у телевизора, смотрел начало старого фильма.

— Привет! — сказала она от входа, вынула ключ из замка, вошла в гостиную и чмокнула его в макушку.

— Как дела? — спросил он.

— Съемку отменили.

— Да ну?

— Какие-то нелады с больницей. Они не хотели, чтобы рядом со зданием велись съемки. Сказали, это обеспокоит пациентов.

— Ну и где же в конце концов происходили съемки? — спросил Клинг.

— А их не было. Вместо съемок устроили большое совещание. На «Челси».

— «Челси»?

— Объединенная компания «Челси-ТВ». Хочешь сандвич или чего-нибудь этакого? Я жутко проголодалась! — сказала Огаста и ушла на кухню.

Он посмотрел ей вслед и продолжал следить за ней, пока она разворачивала на кухонном столе порезанную на ломтики буханку. Он вспоминал их первую встречу, вспоминал так отчетливо, словно это происходило здесь и сейчас. Звонок из дежурки от Мерчисона. «На Ричардсон-драйв, в доме 657, квартира 11-Д, произошла кража со взломом. Съезди, поговори с девушкой».

У девушки оказались длинные рыжие волосы и густой загар. Она была одета в темно-зеленый свитер, копоткую коричневую юбку и коричневые ботинки. Она сидела, скрестив ноги, и тупо глядела в стену. Первое, что он почувствовал, увидев ее, было ощущение полной гармонии, небрежное совершенство цвета и рисунка, рыжее и зеленое, волосы и глаза, свитер и юбка, ботинки сливались с ногами, покрытыми ровным загаром, длинные, стройные, грациозные ноги, вопросительно склоненная набок голова, водопад блестящих рыжих волос.

У нее, у девушки, были высокие скулы, чуть раскосые глаза, горящие зеленым на фоне посмуглевшего лица, вздернутый носик, чуть оттягивающий верхнюю губку, так что видны ровные белые зубы. Свитер обтягивал груди — крепкие, без всякого там лифчика, — и на талии был туго стянут коричневым поясом с медной пряжкой, попка мягким изгибом вминалась в пухлый диван, и, когда девушка повернулась, юбка чуть задралась, обнажив бедро.

Он ни разу в жизни не встречал более красивой женщины.

— Кто это такие? — спросил он.

— Кто? — переспросила Огаста с кухни.

— «Челси-ТВ».

— Рекламная фирма, снимает ролик.

— А-а. А что там было на совещании?

— Утрясали расписание, подыскивали новое место — ну, знаешь, вся эта канитель. — Гасси облизала нож, которым намазывала арахисовое масло, и сказала: — М-м, вкусно! Ты уверен, что не хочешь?

— И ты им для этого была нужна?

— Для чего?

— Ну, утрясать расписание, подыскивать место и…

— Да, Ларри хотел, чтобы я была под рукой.

— Ларри?

— Паттерсон. Из «Челси-ТВ». Он сам написал сценарий, и режиссер тоже он.

— Ax, ну да.

— Ему нужно было знать, когда я смогу подъехать и все такое.

Она вернулась в гостиную с сандвичем в руке. Клинг поймал себя на том, что уставился на нее точно так же как когда-то на первом свидании, — смотрел и глаз не мог отвести. Тогда Огаста в конце концов сказала ему:

«Ну что ты на меня пялишься?» Клингу пришлось признаться, что ему еще никогда не приходилось разговаривать с такой красивой девушкой. Огаста просто ответила, что ему придется к этому привыкнуть. Клинг помнил ее ответ слово в слово.

«Знаешь, придется тебе к этому привыкнуть. Ты ведь тоже очень красивый — а если мы только и будем делать, что сидеть и пялиться друг на друга, что же из этого выйдет? В смысле, я думаю, что мы будем видеться довольно часто, и мне хотелось бы думать, что я могу иногда позволить себе вспотеть, к примеру. Я здорово потею, знаешь ли».

«Да, Гасси, — думал он, — ты здорово потеешь, теперь я это знаю. А еще ты иногда рыгаешь, и я не раз видел тебя сидящей на унитазе, а однажды ты напилась вдрызг с этими твоими педиками-фотографами, чтоб их черт побрал, и я держал тебе голову, пока ты блевала, а потом уложил тебя в кровать, а сам пошел вытирать пол в ванной, да, Гасси, я знаю, что ты потеешь, я знаю, что ты не ангел, но, Господи, Гасси, зачем… зачем ты это сделала, зачем ты так поступила со мной, неужели ты не могла иначе — не как… не как сука в течке?!»

— …Поехать в Южную Америку, чтобы снять этот ролик там, — говорила Огаста.

— Чего? — очнулся Клинг.

— Ларри хочет поехать в Южную Америку, чтобы снять этот ролик там, — повторила Огаста. — Там теперь лежит снег. К черту символическую гору, давайте снимать в настоящих горах!

— Что еще за символическая гора?

— Ну, больница «Лонг-Дженерал». Ты когда-нибудь видел это здание? Оно похоже на…

— Да, на гору.

— Ну вот, значит, ты понимаешь, о чем я.

— Так ты поедешь в Южную Америку, да?

— Всего на несколько дней. Если получится.

— Когда?

— Ну, я пока не знаю…

— А приблизительно?

— Наверно, довольно скоро. Пока там еще лежит снег. У них ведь сейчас зима, ты же знаешь.

— Ага, — сказал Клинг. — А когда именно? В этом месяце?

— Да, вероятно.

— И ты ему сказала, что поедешь?

— Знаешь, Берт, мне так редко приходится сниматься для телевидения… Ролик будет идти целую минуту, это для меня очень важно…

— Да, конечно. Я знаю.

— Это всего на несколько дней.

— А кто туда поедет? — спросил он.

— Только мы с Ларри и съемочная группа.

— А другие модели?

— Остальных он собирается набрать на месте.

— Я, по-моему, с ним ни разу не встречался, — сказал Клинг. — Я его знаю?

— Кого?

— Ларри Паттерсона.

— Нет, не думаю, — ответила Огаста и отвела взгляд. — Ты точно не хочешь есть?

— Не хочу. Спасибо.