Женщины в политике. От Семирамиды до Дарьи Дугиной

Для того чтобы женщина вольно или невольно повлияла на государственные решения своего облечённого властью спутника, совершенно необязателен законный брак. Порой бывало достаточно любовных отношений. Этой лазейкой в большую политику вовсю пользовались авантюристки разных мастей: кто-то расчётливо устраивая свою личную жизнь на вершине чиновной иерархии, а кто-то просто из любви к романтическим приключениям.

Фаворитки в законе. Маркиза де Помпадур и Жанна Дюбарри

Многочисленным женским окружением наслаждались не только восточные монархи, властелины обширных гаремов. Своеобразными гаремами обладали и западные короли, невзирая на противозаконность подобных действий с точки зрения европейского семейного права и полную аморальность в глазах христианского общества.

Взять хотя бы французского суверена Людовика XV – того самого, известного сакраментальной фразой «после нас хоть потоп». Он имел, по меньшей мере, шесть официальных фавориток (носивших звание maitresse-en-titre, «метресса ан титр»), публично представленных при дворе и проживавших в отдельных покоях Версальского дворца, соединённых с королевской опочивальней потайными ходами. И это – не считая множества любовниц низшего ранга, которых содержали в усадьбе «Олений парк» и готовили к «высокой службе» едва ли не с детства, оберегая от контактов с другими мужчинами. На фоне сластолюбивого правителя Франции иные мусульманские ханы Золотой орды, ограничивавшиеся двумятремя жёнами, выглядят чуть ли не эталонами супружеской верности.

Маркиза де Помпадур – фаворитка короля Людовика XV

Среди подруг Людовика XV были и такие, от которых зависела кадровая и внешняя политика могущественнейшей державы XVIII века.

Одной из них оказалась Жанна-Антуанетта Д’Этиоль, дочь беглого спекулянта, удачно выскочившая замуж за мелкопоместного дворянина. С Его Величеством, томившимся в поисках нового увлечения, её свёл столичный банкир Жозеф Пари, рассчитывавший поправить свои финансовые дела такого рода ВИП-сводничеством. Двадцатичетырёхлетняя мадам Д’Этиоль так очаровала Людовика, что он без промедлений возвёл её в статус своей метрессы, наградил титулом маркизы и подарил имение Помпадур, а вместе с ним фамилию, под которой Жанна-Антуанетта вошла в историю.

Для потомков маркиза де Помпадур стала символом расточительства: только на собственные ювелирные украшения она истратила сотни тысяч казённых ливров. Многие историки, критиковавшие дом Бурбонов, считают, что именно заносчивая маркиза некоторое время правила Францией вместо ленивого и равнодушного к политике короля. По крайней мере, именно ей Франция обязана отставкой с поста министра иностранных дел кардинала Берни и назначением герцога Шуазеля, сторонника союза с Австрией. Также Жанна де Помпадур настояла на том, чтобы армию возглавил маршал Де Ришелье, не любимый в среде высшего офицерства.

Какой бы влиятельной ни выглядела фаворитка Людовика, при сравнении с теневыми правительницами из гаремов ей не хватало главного козыря – ни при каких обстоятельствах дети метресс не могли претендовать на французский престол. Но, пожалуй, это и к лучшему – маркизе де Помпадур, как и её «коллегам по цеху», не требовалось вести смертельную междоусобную войну за будущее своих отпрысков. Вместо тайных убийств Жанна-Антуанетта отметилась в актах благотворительности и покровительства, например, защищая работу над созданием первой французской энциклопедии от нападок консервативной критики, а в нашумевшем процессе над протестантом Жаном Каласом сумела добиться хоть и посмертного, но оправдания. В конце концов, то, что умерла маркиза де Помпадур от болезни, а не от кинжала или шёлкового шнурка заговорщиков, тоже можно счесть плюсом при сравнении с судьбами большинства политических звёзд восточных гаремов.

Лишившийся фаворитки Людовик горевал недолго (впрочем, пока был полон «Олений парк», у французского монарха хватало поводов отвлечься от траура). Вскоре он подобрал на роль метрессы номер один другую Жанну, чьё происхождение вызвало при дворце ещё большие пересуды. Вниманием Его Величества овладела Жанна Бекю, дочь швеи, к двадцати трём годам ставшая, благодаря своей восхитительной внешности, популярной куртизанкой в парижском высшем свете. Поскольку фавориткой короля могла стать только знатная дама, Людовик XV устроил брак Жанны с графом Дюбарри, после чего, ничтоже сумняшеся, переселил её в версальские апартаменты. О низком происхождении и тёмном прошлом мадам Дюбарри ходили колкие анекдоты. Например, досужие парижане с сарказмом пересказывали друг другу диалог короля и герцога де Ноайи: когда Людовик признался, что встреча с Жанной открыла для него новые удовольствия, герцог парировал: «Просто Вы, Ваше Величество, никогда прежде не были в борделе».

Жанна Дюбарри – фаворитка короля Людовика XV

Политический вес мадам Дюбарри в сравнении с мадам де Помпадур был невелик: она служила скорее поводом для критики в адрес королевского дома, нежели деятельным участником придворных интриг; скорее пассивным, нежели активным элементом элиты; скорее игрушкой, нежели игроком. Правда, трудно отрицать роль Жанны Дюбарри в отставке министра Шуазеля, протеже её предшественницы. Но последний был сам виновен в своём падении – слишком активно пытался отвадить короля от недостойной его пассии. Единственное, в чём отличилась последняя метресса Людовика, так это дела милосердия. Она регулярно ходатайствовала перед королём за приговорённых к высшей мере. Так, ей удалось сохранить жизнь престарелой чете графов де Лузен, оказавших неадекватное сопротивление пришедшим за долгами судебным приставам, а также спасти от виселицы молодую женщину, обвиняемую в убийстве мертворожденного ребёнка. Если де Помпадур играла в Версале негласную роль, которую мы сегодня бы назвали ролью лидера правящей политической партии, то Дюбарри по этой аналогии следует классифицировать как правозащитника той эпохи, неформального уполномоченного по правам человека.

Судьба, однако, оказалась не столь милосердна к последней фаворитке французского монарха. Она закончила жизнь на якобинской гильотине в 1793 году, – хотя её августейший покровитель уже почти двадцать лет как скончался, после чего сама мадам Дюбарри была удалена из высшего света. Презрение элит, окружавшее Жанну в дни её успеха, особенно усилилось после смерти Людовика XV, в годы отстранения. Но это не помешало мягкосердечной Дюбарри сочувствовать аристократам, подвергавшимся революционным репрессиям, и помогать их эмиграции. Содействие беглецам легло в основу сурового приговора якобинского трибунала. Бедняжка до конца не верила, что её могут обезглавить, и уже на эшафоте умоляла хоть чуть-чуть отсрочить страшный миг: «Мсье палач, ещё одну минутку!»

При том, что начальная часть биографии Жанны Бекю выглядела едва ли не самой непристойной среди всех метресс двора Бурбонов, сама она вызывает сочувствие: наивная заложница собственной привлекательности и, в определённой мере, жертва падкого до этой привлекательности мужского общества.

Острые углы любовных треугольников. Графиня Потоцкая и леди Гамильтон

Какую фамилию носили предки Софии Витт-Потоцкой – не поручится никто. Её жизненная история окутана мифами, которые она мастерски сочиняла, очаровывая слушателей, как гомеровская сирена. Точно известно, что София была фанариот-кой, то есть принадлежала к греческой общине Стамбула. А легенды о знатном происхождении и даже родстве с династией последних василевсов Византии – почти наверняка плоды её неудержимой фантазии.

Юная Дуду (так звали Софию в детстве) унаследовала ремесло куртизанки от матери, которая промышляла в дипломатическом квартале турецкой столицы. Соблазнительная внешность, помноженная на невероятное умение овладевать вниманием, способствовали раннему успеху девицы среди европейских дипломатов, томившихся вдали от семей в стране роскошных гаремов. В восемнадцать лет она получает приглашение из Варшавы – вернувшийся на родину польский посол заскучал по своей знакомице и даже выслал ей внушительную сумму на дорогу. Дуду взяла деньги, но до Варшавы не доехала – в крепости Каменец ей приглянулся сын коменданта, майор Витт, которому она представилась итальянкой-аристократкой Софией де Челиче. Спустя несколько дней после знакомства молодые обвенчались без благословения родителей – так гречанка Дуду обрела новое имя – София, новую фамилию – Витт, новое Отечество – Речь Посполитую – и новый титул графини. Впрочем, как и следовало ожидать, верность новоявленным фамилии и Отечеству она хранила недолго.

София Витт-Потоцкая

Де Витт, счастливый новобрачный, имеет неосторожность представить молодую супругу королю Станиславу Августу, после чего красавица София производит настоящий фурор при королевских домах Европы. Мало того, что от неё без ума весь польский двор: следом за Варшавой графиня де Витт покоряет Берлин и Вену; австрийский император рекомендует её своей сестре – королеве Франции Марии-Антуанетте, и в результате парижского турне в пани Витт влюбляются сразу два наследника французского престола! Когда София рожает первенца, в Каменец на крестины является Станислав Август собственной персоной, удивлённый дед младенца получает по этому случаю новый чин, а салонные кумушки шепчутся, что со времени знакомства роженицы с королём Польши минуло ровно девять месяцев. Впрочем, в политической карьере авантюрной гречанки главные роли сыграли отнюдь не представители правящих династий, а два мужчины рангом пониже. Правда, влияние этих двух могло поспорить с влиянием дюжины монархов времён «лоскутной Европы». Речь идёт о некоронованном властителе Новороссии Григории Потёмкине и таком же неформальном хозяине правобережной Украины Станиславе Потоцком.

Благодаря связи с Потёмкиным, София Витт получила дорогие имения в Массандре, Симеизе и Мисхоре, а её муж – должность губернатора отвоёванного у Турции Херсона и оклад в 6 тысяч золотых рублей. Но знаменитый покоритель Крыма не был настолько простодушным, чтобы осыпать свою любовницу дорогими дарами исключительно за красивые глаза. В обмен он принудил её использовать своё обаяние для продвижения российских интересов в раздираемой противоречиями Польше.

Видимо, во время исполнения этих деликатных поручений София знакомится с богатейшим магнатом «восточных земель» Речи Посполитой – Станиславом Потоцким – и соблазняет его. Увлечение знатного землевладельца так сильно и искренне, что он не останавливается перед разводом, пренебрегая прежней супругой, родившей ему целых одиннадцать наследников!

Эмма Лайон, леди Гамильтон

Одновременно Потоцкий становится лидером «российской партии» в Польше, возглавляя враждебную королю и сейму Тарговицкую конфедерацию, а София, используя своё обаяние и связи, выступает в роли посредницы между двумя Станиславами – обладателем короны и вождём конфедератов. Хотя, в конце концов, «российская партия» одержала верх, а пани Витт стала пани Потоцкой, этот победный дубль не принёс Станиславу Потоцкому счастья. Вскоре он обнаружил свою вожделенную супругу в постели собственного сына Ежи. Горечь измены быстро свела богатейшего латифундиста днепровского правобережья в могилу. Софии не пришлось сильно горевать об усопшем – ей в наследство досталось имущество стоимостью 60 миллионов екатерининских рублей и великолепный парк «Софиевка» под Уманью, специально спроектированный по её прихоти магнатом, потерявшим голову от любви, и названный в её честь.

Совсем иной конец ожидал другую, ещё более известную любительницу романтических приключений – Эмму Лайон, вошедшую в историю как леди Гамильтон.

Рождённая в семье бедняка в 1765 году, да к тому же рано осиротевшая, Эмма оказалась на подлинном социальном дне, со всеми вытекающими последствиями. Не гнушаясь ради заработка мужским покровительством и участием в непристойных уличных шоу, она уже в шестнадцать лет забеременела. Однако рождённая дочь не входила в планы предприимчивой Эммы – ребёнка она отдала на воспитание бабушке и о его судьбе не слишком заботилась. По крайней мере, когда горе-мамаша была вознесена на вершину своей карьеры, брошенная дочка трудилась скромной служанкой у лондонских буржуа.

Сменив фамилию на Харт, Эмма стала любовницей аристократа Чарльза Гревилля, через которого познакомилась с пожилым вдовцом сэром Гамильтоном, известным дипломатом и в высшей степени достойным человеком: учёным, искусствоведом и меценатом. Однако и убелённый сединами Уильям Гамильтон не смог устоять перед чарами девицы на 35 лет моложе себя – в 1786 году Эмма отправляется за ним в Неаполь, в посольство при дворе Королевства обеих Сицилий, а в 1791 году становится его законной женой.

Оказавшись в высшем свете, Эмма Гамильтон творчески переработала навыки, приобретённые ещё на задворках Лондона, где она играла обнажённую «богиню здоровья» перед толпой зевак. Для благородной публики была предложена более приличная программа, балансирующая на грани допустимого – Эмма изображала классические картины, представая то в роли Афродиты, то Афины, то Минервы. Успех её «аттитюдов» был так велик, что современные знатоки сравнивают её популярность в Европе наполеоновской эпохи с популярностью Мэрилин Монро в середине ХХ столетия. Но свою известность у потомков леди Лайон-Харт-Гамильтон приобрела благодаря роману с непобедимым британским адмиралом Нельсоном.

После того как якобинская Франция выступила запальником общеевропейского революционного пожара, Эмма волею обстоятельств оказалась в лагере реакции, защищая интересы своей близкой знакомой – неаполитанской королевы Марии Каролины, чья сестра Мария-Антуанетта была безжалостно казнена парижским трибуналом. Адмирал Нельсон командовал английским флотом, противостоящим французским революционерам, и его увлечение женой посла, близкой к Марии Каролине, оказалось как нельзя кстати для неаполитанской династии. Когда итальянские революционеры – союзники Наполеона – овладели Неаполем, Эмма не просто обеспечивала координацию действий неаполитанских «белых» и британской эскадры. Знаменитая актриса выступила в роли карателя, требуя жестоких расправ над повстанцами. Так, она лично настаивала на смертном приговоре для вождя восставших адмирала Карачиолло, и ради неё Нельсон приказал повесить приговорённого сразу же после суда, поскольку Эмма в тот вечер уезжала в Лондон и выразила желание персонально лицезреть казнь.

Несколько лет адмирал Нельсон, сэр Уильям и Эмма составляли любовный треугольник, который трудно назвать классическим из-за отсутствия видимого соперничества «катетов» за благосклонность «гипотенузы». Складывалось впечатление, что сэр Гамильтон не возражает против близких отношений жены с победителем французов и даже греется в лучах славы великого флотоводца. Правда, эти «высокие отношения», породившие столько пересудов в британской прессе, длились недолго: в 1803 году скончался престарелый Уильям, а два года спустя получил смертельное ранение под Трафальгаром боевой адмирал. Найти нового фаворита соответствующего ранга вдова Гамильтон не смогла, а жить привыкла на широкую ногу. Королевская казна Британии не удовлетворила предсмертную просьбу Нельсона назначить пенсию его возлюбленной, а королевскому двору Неаполя было не до старой приятельницы – повелителям обеих Сицилий пришлось самим скрываться в эмиграции от нашествия наполеоновских войск. Остаток жизни бывшая звезда провела в поисках денежных займов и умерла в пятьдесят лет в нелюбимой Франции, скрываясь от разъярённых кредиторов.

И Эмма Гамильтон, и София Потоцкая, как и целый ряд менее знаменитых авантюристок (например, Софи Доуз или Варвара Крюденер), были выдающимися и даже гениальными обольстительницами, но отнюдь не великими политиками. В политику они вмешивались постольку, поскольку были вовлечены в отношения с вершащими державные дела мужчинами. Трудно назвать грандиозные государственные цели, которые преследовали дамы типа Гамильтон и Потоцкой, во всяком случае, такие цели, которые казались бы им важнее, чем впечатление, производимое ими на мужчин.

Зато в истории есть пример иной искательницы приключений, в душе которой колоссальные личные амбиции слились с исполнением национальной миссии поистине континентального масштаба. Игра, в которую она вступила, с каждым новым витком всё меньше зависела от близких ей мужчин, наоборот – судьбы её избранников всё больше зависели от неё самой. Наш рассказ пойдёт о спутнице двух Лжедмитриев, оставившей неизгладимый след в русской истории и культуре.

Непризнанная царица схизматиков. Марина Мнишек

Зимой 1606 года на западной заставе Русского государства собралась свита небывалой пышности. Около тысячи человек, от знатных бояр до избранной прислуги, облачённые в лучшие одежды (даже самые нижние чины в золотой парче!), три месяца томились в ожидании некоего важного гостя. Огромная карета, окованная серебром, а внутри убранная соболиными мехами, стояла наготове. Такие приготовления были сделаны не к приезду кого-то из великих европейских самодержцев. Виновницей суматохи оказалась всего-навсего семнадцатилетняя дочь сандомирского воеводы Ежи Мнишека – Марина. За что же дочке разорившегося польского пана полагались такие почести?

Марина Мнишек – спутница Лжедмитриев

За год с лишним до своего триумфального прибытия на Русь Марина была обручена в краковском костёле со скандальным самозванцем Русской Смуты Григорием Отрепьевым, ныне известным как Лжедмитрий Первый. Гордая наследница древнего польского рода ни за что не стала бы связывать судьбу с беглым московитским холопом, к тому же отнюдь не красавцем на вид. Но её воодушевило величие возложенной на неё задачи: как минимум стать царицей «дикой восточной страны», а как максимум – воплотить вековую мечту польской элиты, привести к подножию католического папского престола православных «раскольников-схизматиков». Многие поколения польской шляхты и ксендзов считали своим призванием покончить с расколом, покорив весь христианский мир к востоку от Буга и обратив «русских варваров» в «истинную католическую веру». В начале XVII века подвернулось и подходящее орудие этого замысла – расстрига Гришка Отрепьев, выдающий себя за спасшегося царевича Дмитрия, в отрочестве погибшего в Угличе младшего сына Ивана Грозного.

С тех пор, как династия Грозного пресеклась, на Руси бушевала Смута: ни народ, ни боярство не признавали легитимность царей-временщиков; страну раздирали мятежи и волнения. Заставить русских поверить в самозванца, посадить его на трон в Москве, при этом сделав послушной марионеткой в руках католической церкви и польской короны, – таков был иезуитский замысел гроссмейстеров «большой шахматной доски» того времени. Варшава и Рим обещали Лжедмитрию помощь золотом и солдатами, в обмен он должен был стать католиком и взять в жёны верную дочь костёла из родовитой польской семьи. Выбор пал на Марину Мнишек.

Роман Марины и Григория поистине загадочен. Что заставило девочку, которой не было ещё и шестнадцати, решиться на такую отчаянную миссию – подчинять «русских варваров»? Безропотное подчинение воле отца, рассчитывавшего, благодаря такой сделке, вылезти из долговой ямы? Полудетские грёзы о царском троне? Или всё же верность шляхетскому долгу, надежда прославиться как героиня польского «натиска на восток»?

Не вполне понятно и поведение Отрепьева. Русское общество, томившееся по законному царю, с лёгкостью поверило в миф о спасённом Дмитрии и признало фальсификатора своим монархом. Тогда почему после торжественного вступления в Москву, находясь на вершине славы, ГригорийЛжедмитрий, с лёгкостью соривший словами и без стеснения забывавший свои обещания, выполнил обручальный обет и вызвал Марину из Польши, чтобы разделить с нею власть?

Разве мало ему было красавиц на Москве? К тому же с невестой из местных было гораздо проще удержать симпатии населения. Либо самозванец безгранично верил в могущество западных покровителей, считая его главной гарантией своего царствования, а Марину – залогом этой гарантии? Либо виновата любовь, и прав Пушкин, вложивший в уста Отрепьева строки: «Что без неё мне жизнь, и славы блеск, и русская держава»?

Однако путешествие в Россию, начавшееся для юной Мнишек как триумф, быстро превратилось в триллер. Гладко расписанный сценарий «приручения московитов» дал сбой с первых же дней. Торжественный обряд венчания брачной четы на царство шокировал православную публику. Во-первых, никогда ранее на Руси не происходило коронации государевой супруги – это было неожиданным новшеством, но таким, с которым ещё можно смириться. Во-вторых, прикладываясь к иконе, Марина поцеловала Богородицу в губы. Это уже выглядело как наглость и святотатство. Но самое ужасное заключалось в том, что царственная пара после возложения царских венцов отказалась причащаться у православного иерея. (Накануне Марина в специальном письме к Папе Римскому просила разрешения на такое отступление от католических канонов во имя намеченной цели, но получила отказ.) С этого момента москвичам стало ясно: троном завладели чужаки!

Высокомерное поведение польских телохранителей, смотревших даже на знатных жителей Москвы как на потенциальных холопов, подливало масло в огонь. Не прошло и недели, как вспыхнувший бунт покончил с самозванцем. Непризнанной царице удалось избежать расправы благодаря своему малому росту и субтильному телосложению: она укрылась в складках широкой плиссированной юбки своей гофмейстерины, а затем неузнанной была выведена из Кремля.

Казалось, после такого приёма семнадцатилетней Марине надо бежать из враждебной страны в отчий дом. Но велика ты, человеческая гордость! «Всего лишила меня превратная фортуна, одно лишь законное право на московский престол осталось при мне», – заявляет она публично. С этого момента жизнь Мнишек – непрерывное сражение в попытке снова ухватить за хвост промелькнувшую перед ней птицу удачи.

Ради этой призрачной цели Марина Мнишек признаёт своим законным мужем и спасшимся Дмитрием второго самозванца, ещё менее привлекательного и совсем не такого харизматичного, как первый. Терпит нелюбимого мужа; делит с ним военные невзгоды в Тушинском лагере; прорывается к нему из окружения, одев военную форму; ведёт переговоры с поляками о подкреплениях. В момент битвы, когда отряд польского гетмана Сапеги начал «показывать тыл» перед наступающими русскими, Марина бросается в самую гущу боя с кличем: «Что вы делаете, злодеи, я – женщина – и то не испугалась!» – и меняет ход схватки.

После гибели Лжедмитрия Второго в декабре 1610 года упрямая претендентка на трон отказывается признать русским царём сына польского монарха Владислава Сигизмундовича, о чём просят её вчерашние спонсоры. Недавняя пешка, почувствовавшая себя королевой, выходит из-под контроля и начинает собственную игру. К тому же у неё на руках появляется дополнительный козырь – новорожденный сын, которого Марина объявляет законным наследником, потомком царевича Дмитрия и внуком Ивана Грозного. Даже в близком окружении самозванцев сомневаются в предложенной версии – мол, «Маринка воровала со многими», но шёпот за спиной не смущает лжецарицу, пошедшую ва-банк. Она находит авантюриста под стать себе – казачьего атамана Ивана Заруцкого.

Не отягощая себя угрызениями совести, Заруцкий отчаянно маневрирует между польскими интервентами, русским ополчением, очередным самозванцем Лжедмитрием Третьим и сыном Мнишек, новорожденным «Иваном Дмитриевичем». Вместе с Мариной они планируют отравление князя Пожарского, но попытка заканчивается неудачей. Спасаясь от мести, оба злоумышленника уходят сначала на Волгу, потом на Урал, помышляют скрыться в Персии, но летом 1614 года преследователи настигают их и предают суду.

В Москве уже избран Земским Собором новый царь – Михаил Романов, а сына Мнишек («ворёнка») и её спутника Заруцкого предают казни. Жизнь несостоявшейся царицы Мнишек оборвалась в тот же год: по мнению одних – от тоски, по другой версии – от яда. Как бы то ни было, страница Смуты на Руси была перевёрнута, её вольные и невольные антигерои навеки сошли с исторической сцены.

Царственный венец лишь на несколько дней воссиял над головой дерзкой полячки, а затем растаял, как призрак. Но не над всеми дерзнувшими судьба посмеялась так жестоко. Следующий раздел посвящён тем женщинам, кому, вопреки обстоятельствам рождения, посчастливилось обрести корону и скипетр.