Жертва судебной ошибки

I

Несколько лет тому назад в одном из самых старых и мрачных домов на улице Сен-Авуа проживала ясновидящая, некая госпожа Громанш. Она вела странную жизнь, никогда почти не выходила из своей маленькой квартиры на четвертом этаже, жила совершенно одна и по нескольку дней не впускала к себе не только привратницу, приносившую ей скудную пищу, но и многочисленных посетителей, которых привлекала ее громкая известность.

Когда в первый раз она закрылась таким образом, то привратница, не получив ответа на долгие и сильные звонки, встревожилась; подумав, что случилось несчастье, она дала знать полиции. Пришел комиссар и, не добившись ответа, велел выломать дверь. Г-жу Громанш нашли в глубоком летаргическом сне.

Позвали жившего по соседству доктора, некоего Бонакэ. Ему не без труда удалось вывести ясновидящую из сонного состояния, как он выразился. Когда она пришла в себя, то страшно рассердилась и разбранила привратницу и доктора и объявила, что если еще раз позволят себе ворваться к ней насильно — она оставит квартиру.

Заметили, что с этого времени доктор Бонакэ стал часто бывать у ясновидящей. Но никто не знал, в качестве кого он приходит: как врач, как друг или как клиент? Приказание г-жи Громанш было нарушено еще два раза. Однажды дверь ее квартиры не отворялась в продолжение одиннадцати или двенадцати дней. Привратница часто подходила и прислушивалась, но в квартире была полная тишина. Вследствие ли действительного беспокойства или непреодолимого любопытства, но эта женщина взяла все на себя: дверь опять выломали и вошли. В таинственном жилище никого не оказалось. Привратница клялась и божилась, что г-жа Громанш не могла пройти незамеченной. Квартиру тщательно обыскали, но другого хода не нашли. Едва только за удивленной и разочарованной публикой закрылась дверь, как вдруг кто-то приотворил ее изнутри, и все услышали голос ясновидящей: она приказывала привратнице подать ей на следующее утро в окно с площадки обычную пищу — чашку молока и кусок хлеба.

В другой раз пещеру ворожеи открыли насильно при обстоятельствах более серьезных. Уже несколько дней г-жа Громанш не обнаруживала признаков жизни. Вдруг однажды вечером по лестнице распространился запах гари, очевидно, из ее квартиры. Опять выломали дверь и в первой же комнате, наполненной густым дымом, увидели на каменном полу полупочерневшие остатки жженых бумаг. В соседней комнате ворожея лежала на кровати одетая, с помертвевшим лицом, с тусклыми остановившимися глазами, полуоткрытым ртом и окоченевшими членами. Подумали, что она умерла. Но скоро пришел доктор Бонакэ, очень кстати и, без сомнения, случайно, так как никто не давал ему знать.

Сказав, что он сам позаботится обо всем, он выслал соседских кумушек, к их крайнему огорчению, и заперся на всю ночь с мнимоумершей. Утром он вышел из квартиры г-жи Громанш и послал к ней привратницу. Ворожея оказалась вполне здоровой и опять сделала ей строгий выговор за то, что ее постоянно беспокоят. Прислуга заметила ей, что простое благоразумие требовало этого, потому что из квартиры шел запах гари. Г-жа Громанш недоумевала, что это значит, говоря, что уже несколько дней не вставала с постели и не зажигала огня. Тогда привратница указала ей на пепел и на почерневшие плиты пола. Сначала г-жа Громанш казалась озадаченной, но, подумав с минуту, сказала, что это хорошо, — что она знает, в чем дело.

В людном квартале, где жила ясновидящая, было много толков об этих странностях; их преувеличивали, и слух о них дошел и до других частей города, где жил высший свет. Слава ясновидящей выросла до огромных размеров и привлекала к ней множество любопытных всякого рода. Но очень часто они напрасно подымались к ней на четвертый этаж: ясновидящая принимала публику только непосредственно после своего уединения и таинственных исчезновений, а потом снова прекращала прием. Всем было известно ее бескорыстие; таксы у нее не существовало; она брала лишь то, что давали, и как только получка достигала умеренной суммы и копилка, куда клиенты клали деньги, наполнялась, г-жа Громанш со следующих посетителей уже ничего не брала.

Конечно, большинство желавших увидать приподнятым край завесы, скрывающей будущее, стремились к ясновидящей по ребяческой слабости и в безумной надежде. Но сколько сильных умов, сколько закаленных характеров поддавались этому! Кто не знает, между прочим, таинственных отношений Императора Александра I и г-жи Крюднер? Или невероятных предсказаний Императрице Жозефине, сбывшихся еще невероятнее? Кто, наконец, не знает, как смотрел на вызывание умерших Бенжамен Констан, один из сильнейших и глубочайших умов нашего века? И всем известно, что часто нежные и страстные чувства (особенно у женщин, к какому бы классу они ни принадлежали) принимают суеверный характер.

Вот вопросы, с которыми почти всегда обращаются к гадалкам женщины всех званий, невежественные и образованные, глупые и умные, дурнушки и хорошенькие. И только немногими руководят при этом корыстные или честолюбивые расчеты. Теперь никто не сомневается, что иногда сбываются самые удивительные предсказания. Никто, правда, не сомневается и в том, что большинство предсказаний было просто грубым шарлатанством и не сбывалось. Но когда ворожеи предсказывали верно, — что это было? Случайность, плутовство или предвидение? Этого не знают. Но достигли ли некоторые явления ясновидения той степени очевидности, что их оспаривать было бы так же безумно, как и объяснять?

Итак, в середине 1841 года госпожа Громанш, после долгого периода уединения, открыла двери своим старым и новым клиентам. Она принимала только ночью, и вот почему: ее квартира состояла из передней, гостиной и спальни, где она давала аудиенции. Эти три комнаты были рядом. А известно, что лица, посещающие ворожей, желают сохранить инкогнито, что легко достигалось среди полной темноты, какая царила в первых двух комнатах, предшествовавших спальне. Привратница выдавала каждому приходившему номерок и вводила его в гостиную гадалки; невидимые друг другу, посетители ждали в потемках; по окончании сеанса ворожея брала клиента за руку, проводила его через две темные комнаты до двери на лестницу и, возвращаясь, вызывала следующий номер.

Вот какие сцены произошли здесь в начале июня 1841 г. Госпожа Громанш затворила дверь за ушедшим клиентом. Пройдя переднюю, она вошла в гостиную и спросила тихим, молодым и дрожащим голосом:

— Сколько еще номеров?

— Как, госпожа колдунья, — отвечал насмешливый женский голос, — вы, всезнающая, спрашиваете, сколько нас здесь?

— Не угодно ли вам сосчитаться, — повторила ворожея, не отвечая на насмешку.

— Хорошо!.. У меня первый номер, — отвечала усомнившаяся в мудрости ворожеи.

— У меня номер второй, — послышался голос другой женщины.

— У меня номер третий, — проговорил еще один женский голос.

Ворожея, вместо того чтобы по обыкновению, сейчас же пригласить одну из этих особ к себе в спальню, вдруг остановилась неподвижно среди них, словно случилось что-то внезапное. Среди мрака в комнате наступила такая глубокая тишина, что можно было слышать прерывистое дыхание ворожеи, охваченной странным и внезапным волнением. Но вскоре скептический номер первый подал голос и весело проговорил:

— Ну что же, госпожа колдунья, долго мы будем оставаться впотьмах? Я имею право войти первая и хочу скорей узнать судьбу.

Г-жа Громанш продолжала стоять неподвижно и молча, потом прошептала:

— Странно… три женщины?.. Что за связь?..

И после нескольких секунд раздумья она полуоткрыла дверь в спальню и сказала:

— Номер второй, пожалуйте.

— Одну минуту; у меня первый номер, и я не уступлю своей очереди, я стою за свое право, — живо проговорил насмешливый голос.

— Это правда, — ответила ворожея со странным выражением, делая многозначительное ударение на следующих словах, — вы очень дорожите вашим правом, сударыня, вы чересчур дорожите им.

Скептик номер первый был так удивлен и смущен словами ворожеи, что не возразил ни слова и пропустил вперед себя номер второй в кабалистическую комнату. Дверь в нее сейчас же закрылась.

II

Спальня ворожеи отличалась необыкновенной чистотой и вместе с тем спартанской простотой. Лампа под темным абажуром слабо освещала ее. Железная кровать, стол, четыре стула, комод, высокий ореховый шкаф составляли всю обстановку. Стены, оклеенные зелеными обоями, были голы; также отсутствовали обычные кабалистические эмблемы — чучела сов, крокодилов, змей, назначение которых — производить впечатление на простаков. Только на столе, среди нескольких колод карт, стоял магический прибор — хрустальная ваза в форме опрокинутого конуса, наполненная прозрачной водой, и ящик с золотыми, серебряными и железными медальками величиной с копеечную монету; медали были покрыты какими-то таинственными знаками.

Нельзя было рассмотреть, какова на вид ворожея, молода ли, стара, хороша или дурна собой: она всегда принимала в широком черном домино, из которого виднелись только красивые блестящие глаза. Номер второй, молоденькая и хорошенькая женщина, казалась смущенной, несмотря на плутовское выражение пикантного личика. Несколько раз она потупляла большие черные глаза и краснела до корней волос под испытующим взглядом ворожеи, которая молча рассматривала ее. Через несколько секунд г-жа Громанш проговорила тихим, почти ласковым голосом:

— Позвольте вашу правую руку.

И пока посетительница снимала шведскую перчатку, ворожея спросила:

— Вам неизвестны те две особы, что ждут в гостиной?

— Нет, сударыня. В темноте я не могла разглядеть их лиц, но мы обменялись несколькими словами, и я почти уверенно могу сказать, что не знаю этих дам; я раньше никогда не слыхала их голоса. Я приехала сюда со своей подругой, и она ждет меня на извозчике у подъезда. Я хотела только знать…

— Странно, — перебила ворожея, говоря сама с собой, — что это за связь?

— Какая связь?

— Извините, позвольте вашу руку, — сказала г-жа Громанш, не отвечая на вопрос.

Номер второй протянула руку. Ворожея отвернула широкий рукав домино и обнажила свои тонкие пальцы с розовыми отточенными ногтями, взяла руку молодой женщины и начала внимательно рассматривать те странные линии, что перекрещиваются на нашей ладони. Она вся ушла в рассматривание и только изредка переводила взгляд с руки на лицо клиентки. Она словно хотела сравнить начертанные на руке предсказания с линиями на лице и роняла слова, выдавав-шие ее мысли.

— Доброе сердце, — говорила вполголоса г-жа Громанш с чувством внутреннего удовлетворения, — чудное сердце, редкая деликатность.

— Сударыня… — скромно лепетала номер второй, краснея от этой справедливой похвалы.

— Прелестная натура, — продолжала ворожея, все более и более сосредоточиваясь, — ум прямой, правдивый, но мало развитой.

— О, вот это правда! — мило возразила номер второй, обрадовавшись такой критике, — ну, конечно, когда воспитываешься в среде мелких торговцев, то нет ни времени, ни средств стать образованной.

— Характер ровный и безумно веселый. Как она счастлива!

— Что верно, то верно! Вы угадали: я весела как зяблик, а счастлива как никто. Я хотела вас также спросить…

— Любящая, преданная жена… — продолжала ворожея.

— Постойте! Вы, следовательно, знаете, сударыня, что мой Жозеф лучший из людей? — сказала молодая женщина взволнованно.

— И нежная, любящая мать. Да, очень нежная мать.

— Что же тут такого? Все матери нежны, — возразила наивно помер второй, — это не хитро отгадать.

Вдруг ворожея задрожала, уронила руку клиентки к себе на колени, подняла глаза, словно созерцая что-то или собираясь с мыслями, потом перевела взгляд опять на руку клиентки и сказала, задыхаясь:

— Вы родились в 1821 году?

— Да, сударыня.

— Вам двадцать первый год?

— Да.

— Вы вышли замуж…

— 21-го ноября, — отвечала номер второй, удивляясь всезнанию ворожеи и ее тревожному голосу, — я замечала, что число 21 часто играет роль в моей жизни. Не правда ли, как это странно?

Г-жа Громанш ничего не ответила и приложила руки ко лбу. Она казалась огорченной; дрожь в плечах заставляла предположить, что она плачет и старается заглушить рыдания.

— Боже мой! Вы, кажется, плачете, сударыня? — спросила посетительница.

— Да, плачу, — отвечала ясновидящая.

— Вы плачете обо мне? Почему же? Ведь вы меня не знаете.

— Я вас вижу в первый раз; я не знаю, кто вы.

— В таком случае, что же заставляет вас горевать обо мне?

— Нечто ужасное. Но я еще не вполне уверена в том, чего опасаюсь за вас.

— За меня? Постойте, моя добрая, вы ошиблись. Я могу доказать вам, как дважды два — четыре, что я была и буду счастлива всю жизнь. Боже мой! Конечно, да. Я только хотела спросить, буду ли я всегда…

— Будем продолжать гаданье, — перебила ворожея, — желаете продолжать?

— Конечно, потому что я не трусиха и, как говорится, играю только на выигранные деньги. Что же может случиться со мной? Если вы на мой вопрос ответите «да», я буду рада; если «нет», — ну что же!.. — я все-таки буду рада. Надеюсь, у вас не часты такие посетительницы?

— Возьмите из этого ящика, — сказала, вздохнув, гадалка, — семь железных медалей, семь серебряных и семь золотых.

— Стойте, стойте! Опять число 21.

— Да. Теперь оставьте в руке четыре золотых медали, две серебряных и одну железную.

— Вот они.

— Бросьте их все сразу, как попало, в эту вазу.

— Ах, как это забавно! — сказала номер второй с детским любопытством и бросила медали, как приказала гадалка.

Когда вода пришла в спокойное состояние и можно было видеть, как медали расположились на дне вазы, ворожея заметила, что железная медаль легла на дно, потом три золотые, поверх них две серебряные и на самом верху четвертая золотая медалька.

— Теперь положите в этот ящик четыре серебряные, две золотые и одну железную. Закройте его, встряхните и откройте.

Теперь ворожея заметила, что одна из золотых медалей опять легла поверх других. Тогда она сказала молодой женщине, которая была в восторге от этих кабалистических проделок:

— Возьмите в правую руку семь остальных медалей: пять железных, одну золотую и одну серебряную, зажмите их в руке, теперь откройте ее немного, так, чтобы на стол упала только одна медаль, все равно — какая.

Ворожея с беспокойством ожидала результата последней манипуляции.

На стол выпала единственная золотая медаль, бывшая на этот раз в руке молодой женщины.

Ворожея что-то рассчитала по знакам на медалях и казалась довольной, что на этот раз счастливые показания противоречили зловещим опасениям, и сказала:

— Что бы ни случилось, а он будет любить вас до конца жизни.

— Ну, это очень просто, сударыня, — возразила наивно молодая женщина, нисколько не удивляясь такому предзнаменованию, — и вам надо было так долго рассматривать мою руку и заставить меня проделать все эти штуки с медалями только для того, чтобы открыть, что мы с Жозефом любим друг друга?! Я не такая ученая, как вы, а давно уже отгадала это. Полноте! Я хотела спросить вас об одном: умру ли я раньше или после Жозефа? Не бойтесь огорчить меня. Что бы вы ни сказали, я примирюсь. Это очень просто: если Жозеф умрет прежде меня, ему не придется горевать обо мне, что было бы для него ужасно. Да, ужасно! Я знаю это. Если же я умру первая, то избегну величайшего несчастья видеть смерть того, кого я так люблю. Мои слова эгоистичны, но я прежде всего искренна.

— Поверьте мне, — отвечала расстроганная г-жа Громанш, — удовольствуйтесь счастливым предсказанием, не спрашивайте меня больше ни о чем!

— Но, Боже мой! Что вы можете сказать мне такого печального? Говорю же я вам, что мы с Жозефом всегда будем любить друг друга, что мне безразлично — умру я раньше или после него.

— Зачем же спрашивать меня?

— Да затем, чтобы знать это, — ответила номер второй, делая смешливую гримаску, — и потом, ваше колебание подстрекает мое любопытство.

— Прошу вас, умоляю, не предлагайте мне вопросов; я, быть может, отвечу на них против своего желания.

— Ну и что же, моя милочка? — сказала номер второй с видом сострадания и забавного превосходства. — Я вас развеселю. Предположим, вы по моей руке прочитали, что я умру совсем молодой. Что ж из того? Бог простит мне, что я, не желая такого несчастья, все-таки мирюсь с ним. Знаете, как? Я буду утешаться мыслью, что Жозеф сохранит обо мне сладкие воспоминания. То, что я говорю, означает гордость, но, повторяю, я вполне искренна.

— Умереть молодой! Ах, если бы дело шло только о том, чтобы умереть молодой! — печально возразила ворожея.

— Как, «если бы только»?! Разве этого мало? Вот мило! Я сгораю от любопытства и не уйду, пока вы не объяснитесь.

Г-жа Громанш помолчала с минуту и сказала взволнованно:

— В последний раз говорю вам, берегитесь! Это не игра. Берегитесь, не спрашивайте меня о своей смерти. Вот сейчас, когда я плакала о вас, я с ужасом закрыла глаза перед тем, что увидала. О! Не заставляйте меня опять заглядывать в будущее, не заставляйте вновь увидеть страшную картину!

— Вы считаете меня трусихой, сударыня! — вскричала молодая женщина, невольно тронутая искренним тоном ворожеи.

Потом, откинув назад прелестную головку, она прибавила решительно:

— Будьте покойны! Если понадобится, я буду также мужественна, как другие!

— Я знаю это. О, у вас прекрасная, отважная натура… а все-таки мне жаль вас. Не настаивайте же! Вы не знаете, какому опасному искушению подвергаете меня. Истина принуждает меня… Никогда еще я не читала так ясно в будущем! Но если эти откровения позволяют мне предвидеть несчастия, все же не в моей власти остановить их. Я вижу только следствие, а причина почти всегда скрыта от меня. Итак, умоляю вас, откажитесь от бесплодного и вредного любопытства.

— Нет, нет! Я хочу знать все, — вскричала молодая женщина, поддаваясь страху, несмотря на свой веселый нрав.

После такого решительного ответа клиентки г-жа Громанш, поборов колебания, указала ей на колоду карт и, как бы поддаваясь посторонней силе, отрывисто проговорила:

— Здесь четыре колоды; возьмите из каждой сколько придется карт. Хорошо. Теперь, не тасуя, сосчитайте, сколько вы взяли.

— Здесь двадцать одна карта, — отвечала номер второй, сосчитав карты.

— Все одно и то же число! Оно фатально!

— Да, правда. Что за странная случайность?

— Случайность?.. — сказала ворожея, пожимая плечами. — Вот значение этих карт: трефы — смерть; в надгробные часовни свет проникает через отверстия, выдолбленные в камне в виде трефовых очков.

— Я не боюсь смерти. Продолжайте.

— Трефы вместе с червями, красными, как кровавое сердце, означают ужасную смерть, но только ужасную и ничего больше!

— Только? Только? Но что значит это «только»?

— Слушайте, слушайте, — продолжала ясновидящая, волнуясь все больше и больше, — трефы вместе с бубнами, как с двумя соединенными и окрашенными кровью треугольниками, это…

И ворожея провела дрожащей рукой под капюшоном, вытирая со лба выступивший пот.

— Это… — повторила номер второй, словно ее тянуло заглянуть в пропасть помимо ее воли, — кончайте, кончайте! Эти карты… означают…

— Смерть! Но смерть на эшафоте.

— Ай! — вскричала молодая женщина, отшатнувшись и быстро вставая: это, наконец, страшно!

Но через секунду ее ужас сменился успокоительными мыслями. Ей казалось более бессмысленным, чем страшным, что карты смогли предсказать ей смерть на эшафоте, — другими словами, что она совершит убийство или станет жертвой судебной ошибки. Оправившись от первого испуга, она проговорила весело и решительно:

— Так как я никогда не могла даже видеть, как режут цыпленка, то пусть ваши карты говорят, что я сверну кому-то шею! Плевать на них! Но кончайте гаданье. Сосчитаем карты и посмотрим, есть ли там эти знаменитые черви, которые означают такую мерзость?

— Сосчитаем, сосчитаем. Ах! По охватившей меня дрожи я уже чувствую, что первое видение не обмануло меня! Трефы и черви — смерть на эшафоте, не забудьте.

Движения ворожеи сделались порывистыми, почти перешли в подергиванья, когда она просматривала двадцать одну карту, вынутые номером вторым наугад из колоды.

— Странная вещь, — сказала она, — восемнадцать первых все трефы и ни одной черви, ни одной бубны!

При этих словах ворожеи молодая женщина, хотя и не суеверная, почувствовала себя почти довольной. Зловещие карты не появлялись. Вдруг цвет их изменился, и ворожея назвала карты:

— Семерка бубен!

— Ах! — вскричала молодая женщина, не в силах удержать удивление.

— Еще семерка бубен! И еще семерка бубен! — сказала г-жа Громанш, бросая на стол последнюю карту. — Смотрите, смотрите… Эти три семерки опять составляют 21, ваше фатальное число! Да, фатальное, потому что вы прожили трижды семь лет. Вы проживете еще семь и на седьмом году умрете на эшафоте!

— О, какая вы неумолимая! Я уверена, что вы ошибаетесь, но нельзя сказать, чтобы весело было слышать это.

— И для меня непонятно, — продолжала г-жа Громанш слабеющим голосом и впадая в легкое забытье, сменившее сильное нервное напряжение, под влиянием которого она говорила раньше, — что для меня непонятно, так это связь с теми двумя женщинами, которые ждут там. О Боже! Этот эшафот… я вижу… возле них. Да, бойтесь 21-го февраля! Бойтесь…

Она не кончила, откинулась в изнеможении на спинку стула, опустила голову на грудь и осталась неподвижна; руки ее повисли, и только конвульсивные подергивания показывали, что она не умерла. Через несколько минут она вздрогнула, словно просыпаясь, провела рукой по лбу и едва слышно проговорила:

— Достаньте, пожалуйста, вон из того ящика в столе пузырек. У меня кружится голова.

Номер второй достала из стола пузырек и подала ей. Г-жа Громанш понюхала соль, окончательно пришла в себя и сказала твердым голосом:

— Извините, сударыня. Напряжение некоторых способностей действует очень тяжело на тех, кто ими обладает. Мне кажется, что я проснулась от тяжелого сна.

— Так и есть! — вскричала молодая женщина. — Этим объясняется все, и такое объяснение мне больше нравится. В добрый час! Не правда ли, моя милочка, вы бредили с открытыми глазами, когда делали мне это ужасное предсказание? От него волосы могли стать дыбом.

— Такое ужасное предсказание, что волосы могли стать дыбом?! — сказала ясновидящая, силясь что-то припомнить. — Может быть; да, я думаю, что так, но сейчас у меня голова совсем пуста.

— Однако, скажите же мне…

— Ни слова больше! Я должна была сказать вам все, что могла. Но теперь, хоть убейте меня, я не скажу ни слова.

— Однако же, сударыня…

— Ах, оставьте меня, оставьте! Уже поздно, а мне надо принять тех двух особ. Пожалуй, у меня не хватит сил на это. Пойдемте, я вас провожу.

— Вы говорили о 21-м февраля. Одно слово…

— Ни одного! — закричала г-жа Громанш, топнув ногой. — Я ничего больше не знаю и не скажу вам ни слова.

Она подошла к двери и взялась за ручку. Молодая женщина достала маленький кошелек и спросила:

— Сколько я должна заплатить вам?

— Ах, Боже мой! Положите, сколько хотите, вон туда, в копилку, и уходите.

Номер второй напрасно старалась опустить деньги в отверстие копилки и сказала:

— Я ничего не могу положить. Копилка полна.

— Ну, так оставьте у себя эти деньги и отдайте их за меня первому бедняку, которого встретите.

Сказав это, г-жа Громанш отворила дверь, взяла клиентку за руку и провела ее, через две темные комнаты, до двери на лестницу.

III

Вернувшись в гостиную, где ждали в темноте две другие посетительницы, г-жа Громанш сказала:

— Теперь номер первый может войти.

— Наконец-то! — раздался насмешливый голос особы под номером первым, которой полчаса тому назад ворожея многозначительно ответила на заявление ее права войти первой: «Действительно, вы очень стоите за свои права».

Номер первый встала, пошла за ворожеей, и они затворились.

Вошедшая походила на горничную средней руки, — по крайней мере, по костюму. Вместо шляпы, как обыкновенно носят горничные из хороших домов, на ней был маленький свежий чепчик и белый фартук, который облегал ее тонкую, высокую, изящную фигуру. Впрочем, скромный туалет не согласовался с ее осанкой знатной дамы, гордым лицом и величаво-надменной посадкой головы. Ее старание произносить слова по-простонародному бросилось бы в глаза каждому наблюдательному человеку, так что г-жа Громанш сказала ей, пожимая плечами:

— К чему это переодевание?

— Что такое? — отвечала номер первый, краснея. — Какое переодевание? Что вы этим хотите сказать?

— Оставим это, не будем тратить время на пустые разговоры! Что вы хотите узнать?

— Я хочу знать будущее. Разве сюда приходят за чем-нибудь другим? — ответила дерзко номер первый, к которой вернулась прежняя уверенность.

— Вашу руку.

— Нате.

И мнимая субретка протянула восхитительную ручку модной щеголихи. При первом взгляде на нее гадалка вздрогнула, и у нее вырвались следующие слова:

— Все та же таинственная связь! Все она!

— О какой таинственной связи вы говорите, моя милая?

— Я соображаю.

— Нельзя сказать, чтобы это было чересчур ясно для меня, и…

— Довольно насмехаться! — прервала г-жа Громанш. — Вы пришли сюда от безделья, от скуки, вы над всем смеетесь и ни во что не верите. Еще бы! Одному простонародью пристало верить! Вы жалки и в то же время внушаете мне более тяжелое чувство.

— Послушайте, — воскликнула мнимая горничная с необычайной надменностью, забывая свою скромную роль, — да знаете ли вы, с кем осмеливаетесь так говорить?!

— Если бы я этого не знала, то неукротимая гордыня, которую я читаю на вашем лице, объяснила бы мне, кто вы. Но, повторяю, вы ни во что не верите. Чувство, руководящее вами, из благородного и возвышенного, каким оно могло бы быть, превращается в дурное и бесплодное от того применения, какое вы даете ему. Впрочем, оно оберегало вас до сих пор от постыдных слабостей. Иначе вы отдались бы им, при вашем безверии и пылкости крови.

— Хотя я ни слова не поняла из того, что вы мне рассказываете, г-жа колдунья, но мы больше, конечно, не увидимся; поэтому я желаю знать, уберегусь ли я и впредь от всякой постыдной слабости, как и до сих пор?

Номер первый проговорила это, скрывая глубокое изумление и гневную досаду.

— Я ничего не могу предсказать, пока не сравню вашу руку с рукой той особы, что ждет там.

— Но какое отношение я могу иметь к ней? Разве я знаю, кто она такая? И потом, она не меньше меня заботится, чтобы ее не увидали.

— Ни она вас, ни вы ее не увидите.

— При помощи чего же? Волшебства или, вернее, фокуса?

Ворожея встала, взяла с кровати голубой газовый шарф и черную шелковую накидку.

— Закройтесь, — сказала она, подавая накидку, — другая особа закроет лицо шарфом; мне его не нужно видеть, я только хочу сравнить ваши руки. Соглашайтесь, или сеанс окончен.

— Ни в коем случае! Это становится слишком интересно, и я не упущу случая позабавиться.

Ворожея встала, взяла шарф и вышла в соседнюю комнату. По прошествии нескольких минут она вернулась с номером третьим. Черты этой молодой особы совершенно скрылись под голубым шарфом. В свою очередь, и номер первый закрыла лицо и плечи черной шелковой накидкой, как это делают испанки в Кадиксе, оставив только отверстие для глаз.

Кабалистический сеанс начался. Ворожея была важна и задумчива; номер первый старалась казаться беззаботной и насмешливой; а номер третий молчала и дрожала.

После нескольких минут раздумья г-жа Громанш остановила свой взгляд на закрытом лице номера третьего, потом подошла к ней и сказала с глубоким состраданием:

— Увы! Почему моя наука не может воскресить того, о ком так нежно сожалеют!

— Боже! Вам известно мое горе? Вы знаете безрассудную надежду, которая привела меня сюда, признаюсь вам, против моей воли? Но в подобном состоянии, в каком я теперь, часто прибегаешь к крайним средствам, обращаешься к помощи, которую отрицает рассудок. Извините меня за эти слова.

— Вы должны рассуждать так, — нежно ответила ворожея. — Вы воспитаны в строгих религиозных правилах, и ваше появление здесь печалит вас; оно кажется и представляется вам предосудительным. И, однако, вы на него решились, повинуясь чувству, которое я уважаю. Позвольте вашу руку. Вашу также, сударыня, — обратилась она к номеру первому.

Обе женщины подали ей свои руки. Она долго и внимательно рассматривала их; потом так же, как и в первом сеансе, ее охватило глубокое волнение. Она тяжело дышала, грудь ее волновалась и минутами из нее вырывался судорожный вздох; ее нервное волнение все усиливалось, и, наконец, выпустив руки обеих женщин, она отступила от них и с ужасом проговорила:

— Нет! Нет! Слишком много несчастий в один день! Это было бы чересчур!

И ясновидящая сжала руками голову, чтобы собраться с мыслями.

— Говоря откровенно, здесь не очень-то весело, — сказала номер первый. — Так как вы все знаете, то угадали, конечно, что я пришла сюда развлечься. Но при всем желании я не вижу ничего забавного в ваших восклицаниях. До сих пор нет ничего волшебного. Если вы так прекрасно угадываете тайные желания клиентов, то вы обязаны, по крайней мере, подлаживаться к их вкусам. Что касается меня, я объявляю…

Ворожея судорожно схватила карты и перебила номер первый:

— Выньте наугад тринадцать карт.

— Наконец-то! Начинается. Во-первых, вещее число 13, — сказала мнимая горничная.

Она вынула наудачу тринадцать карт и положила их на стол.

— Вы также, сударыня, возьмите тринадцать карт, — обратилась гадалка к номеру третьему. — Теперь пусть каждая выберет из ящика по девять медалей — золотых, серебряных или железных, все равно; но чтобы все были из одного металла. Не думайте, берите первые, какие придут на ум.

— Ну, конечно, я без колебания беру золото. Оно считается эмблемой счастья, а в ворожбе оно будет хорошим предзнаменованием. Что мне теперь делать с девятью золотыми медалями? — спросила номер первый.

— Разложите их на столе треугольником около выбранных вами карт.

— Прекрасно, разложила. Только признаюсь вам для вашей же пользы, г-жа колдунья, вам следовало бы при этом произносить какие-нибудь кабалистические слова, вроде «абракадабра», и другие страшные заклинания.

Ворожея внимательно рассматривала разложенные медали и ничего не ответила.

Номер третий относилась ко всему серьезно. Несколько раз она прикасалась дрожащей рукой к медалькам, но колебалась взять, говоря себе, что, быть может, каждая из них — одна ив букв предсказания.

Номер первый заметила ее нерешительность и сказала весело:

— Послушайтесь моего совета, милый товарищ по колдовству, возьмите золото. Оно горит и сверкает, как путеводная звезда счастливой судьбы.

Номер третий печально покачала головой и, вновь колеблясь, взяла девять железных медалек, как бы надеясь скромным выбором расположить к себе судьбу.

Тогда г-жа Громанш в несколько приемов разложила девять медалей и девять карт, выбранных каждой клиенткой, и занялась таинственными вычислениями.

Номер первый относилась к этому с насмешливым любопытством, тогда как другая особа, взволнованная, сосредоточенная, сдержанная, сжимала руки и, видимо, придавала важное значение решению судьбы.

— Ну-с, госпожа колдунья, — заговорила первая, — вы слишком долго подводите итоги вашим таинственным вычислениям, которым мы будем обязаны поверить. Дальше! Дальше! Не смотрите на мелочи. Будьте пощедрей. Напророчьте нам богатство, любовь и молодость без конца! Ведь от этого ни вам ни нам ничего не прибудет!

— Нет! Я не ошиблась! О! Это ужасно! Ужасно! — бормотала ворожея тихим прерывающимся голосом. — Что за рок тяготеет над этими тремя жизнями? Почему опять 21-е февраля? Что за причина? Я не знаю… в голове темно… я ничего не вижу.

— Вот тебе раз! Эта темнота для нас совсем неутешительна, — сказала номер первый. — Мы именно за тем и пришли, чтобы вы осветили нам будущее, г-жа колдунья.

— Слушайте! Слушайте! Пользуйтесь последними проблесками моего ясновидения. Вы хотите знать будущее. Пусть же исполнится ваше желание! Довольно щадить вас! Правда давит меня, беспокоит, убивает. Я должна ее высказать!

— Вот мило! Уже целый час мы этого только и добиваемся, — сказала иронически номер первый. — Пора бы давно удовлетворить наше любопытство.

Вдруг г-жа Громанш сжала руками грудь и вскричала:

— О, как я страдаю! Кризис приближается! Уж вот он! Надо говорить, пока мрак не окутал моего сознания. Слушайте. Та женщина, которая только что была здесь, и вы обе — все вы обречены на страшную смерть!

Молодая девушка в трауре оцепенела от изумления. Казалось, она была близка к обмороку и оперлась рукой о спинку стула.

А неукротимая особа под номером первым спросила:

— Но, по крайней мере, скажите нам, колдунья, кто будет нашим товарищем по страшной участи? Приятно знать, с кем будешь иметь дело в подобных обстоятельствах.

— Мне нет дела до моей участи, — с усилием прошептала молодая девушка в трауре, — но мой отец?.. Неужели нужно отказаться от последней надежды?..

— Не прерывайте меня, говорю вам; мрак надвигается на меня… едва ли у меня хватит сил кончить!..

Ясновидящая встала и, не замечая присутствия двух женщин, воскликнула в каком-то пророческом экстазе, как древняя пифия на треножнике:

— Да, да! Какое-то общее ужасное несчастье сплело судьбы этих трех злополучных. Разве я не слыхала, как какой-то громкий голос сказал мне: «Двадцать первое февраля — гибельное число! Первая из трех женщин взойдет на эшафот. Ее прелестная головка упадет в корзину палача».

— Кто? Первая? — воскликнула номер первый скорее с негодованием, чем со страхом. — Подите! Такие шутки глупы и жестоки, моя милая! Замолчите сию же минуту!

— Эта, — продолжала ясновидящая, не отвечая, так как мысли ее были далеко, — вот эта умрет отвратительной смертью, той смертью, которая поставляет трупы в морг. Она умрет в страшных муках… Яд… яд… Двадцать первое февраля — роковое число!

— Боже мой, что она говорит? — прошептала молодая девушка в трауре. — О, зачем я пришла сюда! Но я исполнила желание матери!

— Не огорчайтесь, разве вы не видите, что она сумасшедшая и издевается над людьми? — сказала номер первый.

— Наконец, третья, — продолжала, задыхаясь в изнеможении, ясновидящая, — ее судьба еще ужаснее. Смерть — один момент. Но терпеть бесчестье до конца, быть посаженной в тюрьму падших женщин — той, кого всегда уважали, любили… быть осужденной пожизненно на каторжные работы! О, двадцать первое февраля! Роковое число!

— Замолчите ли вы, злая безумица? — крикнула мнимая горничная, запальчиво схватывая ясновидящую за руки, — замолчите ли вы, наконец?! Довольно жестоких шуток! Будь я одна здесь, я бы расхохоталась, но вы напугали это бедное создание. Смотрите, она едва сидит! Повторяю вам, довольно глупых предсказаний! Они могут поразить слабый ум, но сильные характеры смеются над вашими картами и над медалями!

Еще раньше ясновидящая нервно дрожала. Тут она вдруг вздрогнула и, как пораженная громом, упала на пол.

Единственная лампа, слабо освещавшая комнату, перевернулась, и внезапно воцарилась полная темнота. Молодая девушка в трауре упала в обморок. Тогда мнимая горничная, с не изменившим ей мужественным хладнокровием, на ощупь перенесла несчастную девушку на кровать и вышла из таинственного жилища, без малейшей жалости оставив г-жу Громанш распростертой на полу.

Она быстро спустилась с лестницы, сказала привратнице, что гадалке и ее клиентке дурно, и исчезла.