Живое дерево

Глава шестнадцатая. Последний момент в жизни племянника Шупарского

— Юрка, почистишь ружьё, шомпол нашаришь на полке, — сказал Николай, готовясь в клуб на танцы.

Надя, уже одетая в сапожки и пальто, вертелась перед зеркалом — тоже на танцы.

— Ты чего, Юрик, молчишь? — спросила осторожно мать, стремясь выведать, уж не задумал ли что её сын.

— Ничего. Дали б мне ружьё только… — сказал Юра, догадываясь, к чему клонит мать.

— Санька, наверное, хвастал, что волка убили и забыли взять, а он ночью пойдёт и принесёт его? — выпытывала мать. — Он тоже собирался в сельпо?

— Откуда я знаю? Не докладывают мне, мам.

— А чего он суетился так, будто забрал чего в голову?

— Ничего не суетился. Он хочет поскорее добраться до печки и поспать. Устал же.

Юра поел и вышел на улицу. Темнело. Желтели окна в домах. На окраине села, у Шундика, отчаянно заливалась собака. Мглистое небо быстро затягивалось облаками. По укатанной дороге потянулась волнистая, неуверенная позёмка, а в воздухе носилась колючая пыльца.

Юра, оглядываясь и представляя себя в лесу, зашагал в сельпо. Возле сельпо стояла с невыключенным мотором машина. У привязи, укрытая тулупом, хрумкала овёс впряжённая в сани лошадь. Морда и хвост у неё обросли инеем. Юру сразу осенило. Нужно ехать в лес на лошади. Он свяжет того мужика и, перекинув через седло, привезёт в село, и все будут удивляться этому, а он, этак небрежно поддерживая раненную разбойником руку, спрыгнет с лошади и скажет: «Ну, предположим, бывали раньше перестрелки почище этой».

Юра приоткрыл в сельпо дверь. Возле прилавка толклись пятеро мужиков и две старушки.

— Мне, милая, белоголовочку, — говорила одна из старушек. — А можно, Феня, две. К паре. Оно так лучше. Всё одно наведываться завтра. Так лучше седня, милушка.

Продавщица Феня Канышкина, одетая в белый мужнин полушубок, потому что в сельпо было не теплее, чем на улице, сноровисто выхватила из ящика две бутылки водки и поставила перед старушкой.

Юра подождал, пока старушка вышла, и незаметно юркнул вслед за ней. Ведь покупала водку жена Шупарского, а она купила целых две бутылки. Неспроста же. Никто в селе не покупал сразу две бутылки, если не готовился к свадьбе. Это Юра хорошо знал. Его даже в дрожь бросило от правдоподобности своей догадки. Но ему сейчас не хотелось, чтобы тот чужак пришёл в село, ведь его с Санькой в лесу ждали подвиги: костры, настоящая облава на бандита, выстрелы, раны, въезд с факелами в село на красавце Шторме. Он присел за санями, не выпуская из виду старушку.

— Эй, чего там потерял? — крикнул чей-то голос с машины, и Юра вынужден был выйти из укрытия. Как сразу заскрипел под ногами снег! Скрип выдавал его. Но можно идти по улице, не прячась, потому что никто не знает, о чём он, Юра, догадался и какие цели преследует, ходили же разведчики мимо, настоящей, смертельной опасности как ни в чём не бывало.

Никто не видел, как Юра прокрался задами огородов, утопая по пояс в снегу, к дому Шупарского. Какое счастье, что Шупарский не любил собак: Юра мог свободно ходить вокруг дома. Будь собака, она давно уже захлебнулась бы лаем, и ему пришлось бы недели за две до этого прикармливать собаку, чтобы она к ному привыкла, о таком читал он в книгах.

Юра затаился у дома и ждал, а когда ничего подозрительного, указывающего на то, что за ним следят, не обнаружил, просунулся к одному из светящихся окон и прилёг на соломе, поясом утепляющей дом. Юра так вдавился в солому, что, пройди кто рядом, не заметит. Что делать? Окно за навешено, и ничего в доме невозможно увидеть. Конечно, сразу же ему пришла спасительная мысль постучать в окно, как он не раз делал с Санькой, а когда приоткроется занавеска, зарычать или залаять по-собачьи и броситься со всех ног убегать. Но сейчас подобное не подходило.

В маленькую щёлочку виделся только потолок — и всё. Юра так и эдак пытался заглянуть под занавеску, но ничего, кроме потолка, не мог увидеть. Он совсем уж было отчаялся, как неожиданно счастье улыбнулось ему: приоткрылась чёрная занавеска и на подоконник поставили те две бутылки, которые жена Шупарского принесла из магазина. Старушка выручила. Вот теперь образовалась щёлка, в которую просматривалось всё внутри дома.

За столом в белом полушубке и чёрных высоких чёсанках сидел старик Шупарский, угрюмо глядел в угол, где висела икона, и что-то говорил. Юра прислушался. Не слышно. Только какие-то бубнящие звуки долетали до него. Ничего подозрительного в прихожей, куда выходило окно, не замечалось. Старик замолчал, приподнялся, крякнув, подо шёл к окну и, вдруг резко повернувшись, как будто решившись на что-то отчаянно-смелое, заковылял в горницу, припадая на левую ногу. Юра так и прильнул к окну. Что же Шупарский делал в горнице? Что? Юра обежал дом и припал к окну в горнице, но разве увидишь чего-нибудь в чёрном занавешенном окне, к тому же в горнице свет не горел. Пришлось возвращаться к щёлке.

Старуха поставила на стол миску с огурцами, положив рядом с ней две большие очищенные луковицы, хлеб, поставила большую банку с солью.

Юру стал пронимать мороз. Не слушались руки, а рукавицы не взял, предусмотрительно положил их сушить, чтобы в лес на облаву идти с сухими рукавицами. Не думал он, что придётся лежать под окном и мёрзнуть. Терпи теперь, казак, атаманом будешь. А мороз полз за шиворот, вот уже плечам холодно, да и пальцы на ногах пощипывало. Юра захватил руками снегу и стал тереть ладошки.

Ну, скорее бы, что ли, всё узнать! Скорей! А то не побороть ему мороза, сидя в недвижности на ледяной соломе. Лёгкий, но острый ветерок дул в лицо. А такой ветерок хуже сильного. Юра не отрывался от окна, стал елозить на соломе, стараясь двигать руками, ногами.

Из горницы минут через десять появился старик, отщипнул от буханки на столе кусочек хлеба, зажевал и направился в коридор. Прежде чем Юра сообразил, что нужно бежать, раздался скрип шагов.

Старик, кашляя, отдуваясь и сопя носом, медленно протащился мимо. Юра приготовился бежать (ведь старику его не догнать), но что-то удерживало. Протяни руку — и вот он. Юра, лежит, замерев и не дыша, сжавшись в комочек, у самого окна. Только сердце у него глухо и торопливо стучало в груди. Умереть ему, чтобы он ещё раз пришёл сюда, под это проклятое окно. Пронеси, пронеси старика! «Чёт-чёт-пере-чёт…» Старик остановился в шаге от него, покряхтывая и шумно дыша, огляделся, прислушиваясь, и повернул обратно.

Юра радостно вздохнул. Пронесло. Нужно бежать, а то ненароком поймают его здесь и тогда пиши пропало! Но старушка поставила на стол три миски?! Юра был озадачен и не мог понять, почему он ждёт каких-то невероятных событий. Какие уж тут события? Вон вернулся в дом старик, снял полушубок и заковылял в горницу. Остановился в дверях и коротко сказал:

— Айда.

Юра прямо не мог поверить своим глазам и быстро-быстро заморгал, стряхивая иней с ресниц, мешавший смотреть, — в дверях появился маленький чернолицый мужик без уха, с сильными хваткими руками.

— Чужак! — воскликнул Юра и прикусил язык. У него заслезились глаза от радости, и он их постоянно вытирал, чтобы хорошо видеть. Нет, разбойничек, теперь не уйдёшь! Вот где ты прячешься, чужак!

Сомнений не было. Да провалиться ему на месте, если это не чужак. А Юра собирался уходить. Вот что значит действовать без тонкого расчёта, так бы никто и не узнал о пропавшем Шторме, о той великой тайне, которую скрывает старик Шупарский. Теперь не будут болтать, будто Юра оговорил Шупарского. Всё прояснится. Да отмёрзни у него сейчас руки и ноги, окоченей он совсем, всё равно он всё выследит и высмотрит.

На чужаке была большая, не по его росту, серая шерстяная кофта, горло обмотано шалью, на голове взъерошенные длинные, давно нечёсанные волосы, вообще мужик по прошествии времени сильно оброс. Но конечно, это тот самый чужак, который свернул шею гусю на котловане и потом исчез вместе со Штормом. Это он так осторожно пробирался тогда по тропинке и махал мёртвым гусем. Трижды тот самый человек.

Чужак о чём-то спросил Шупарского, сел на табурет, потирая забинтованную руку; быстрыми своими и острыми глазами окинул поданное на стол, и ноздри его жадно раздулись от запахов. Юра замер, стараясь услышать, что ему ответит старик.

Чужак снова глянул на старика, что-то ему проговорил сердито, и в ответ старик вскочил и, выбрасывая руки вперёд, отвечал так же сердито. Юра прильнул к окну, но ничего услышать не мог, лишь доносились обрывки слов. Ему так хотелось услышать разговор, что казалось, будто он слышит:

«Я спрятал коня в пещере, и его никто не найдёт, но нужно переждать время, потому что за мною следят, могут вызнать, где находится этот прекрасный конь».

Тут же Юра подумал, что никакой пещеры у них нет, так что разговора о пещере не могло быть. Но ему так хотелось услышать нечто подобное, что убедил себя, что именно такие слова он слышал.

Чужак похлебал щей, оглянулся на старуху, и его взгляд скользнул по окну. Юра пригнулся.

Шупарский приподнялся из-за стола и повёл головой, показывая племяннику на дверь. Они, одевшись, вышли в сени и там закурили.

— Прокантуюсь две-три недельки в лесу и завалюсь к ним, скажу: денежки за такого жеребца племенного на стол да побыстрее, — услышал Юра голос племянника Шупарского. — А ты, а ты никому! Понял? Чтоб не проболтался, а то — я скор на расправу и твёрд на руку! Понял меня? Молчи, как в рот воды набрал. Ты меня понял или не понял? Даже старухе — ни-ни! Как только мне за жеребца дадут полный куш, ищи меня! Ищи ветра в поле! Понял? Справочку ты подделал прехорошо, что, мол, так и так, податель сего продаёт коня. Это ты придумал прехорошо, потому что все записано, всё прописано, никто не подкопается, а пока… Спать надо пока.

— А если всё ж накроют? — осторожно поинтересовался старик, цвиркнул слюной и закурил. — Гляди! Отговорочку найди.

— А пушка на чего нам дана? — отвечал, посмеиваясь, чужак и хлопнул шумно по карману. — Чай, не воробьёв стрелять. Тут я спокойный. Тут нормальный уровень. А вот чтоб чего другое не ввело в подозрение… Вдруг догадаются позвонить или телеграмму послать: кто, мол, и кто от имени колхоза продаёт жеребца? Вот где может в тонком месте порваться, а в остальном я спокоен. Буду стоять на стрёме, глядеть в оба, милиция потому что не дремлет. Наверняка ищут. Пасся мой жеребчик все те месяцы спокойненько у моего одного дружка в табуне, разжирел, раздался в боках, залоснился. Такой… смотреть на него — красиво!

— А тот твой приятель ничего? Не продаст?

— Нет. Свой человек. В доску.

— Гляди, — неопределённо проговорил старик, позёвывая.

Хлопнула дверь, и они вошли в дом.

Чужак заходил по комнате, поглядывая быстро-быстро то туда, то сюда, словно что-то искал он, словно потерял что. Потом он остановился и начал о чём-то говорить старику, жестикулируя руками. Слова доносились отрывочными звуками, которые разобрать было невозможно, но Юра понял, что чужак говорил о том, что у него раньше была какая-то хорошая и прекрасная жизнь, а теперь плохая и никуда негодная. Вот он перестал говорить, быстро подошёл к окну и из-за занавески глянул во двор, как будто ночью можно было что-то увидеть во дворе.

Юра задрожал от страха и поклялся тут же убежать. Но любопытство держало его под окном.

Вот мужик налил себе водки, выпил её залпом и долго сидел, глядя на стол, потом, пошатываясь и плохо соображая, с трудом облачился в полушубок старика, натянул шапку и направился к выходу.

Юра вскочил и побежал.

Председатель сидел за столом и считал на счётах. Семья его уже спала. На стук в окно председатель вышел в сени, накинув на плечи пиджак, отворил дверь.

— Что случилось? Юра Бородин? Ты?

— Дяди председатель, там! — запыхавшись, проговорил Юра. — Я видел своими глазами! Чтоб мне провалиться на этом месте! — От волнения Юра даже забыл, как звать председателя, ему не терпелось немедленно, сейчас же спешить к Шупарскому, и он бессвязно, то и дело сбиваясь, рассказал всё, что видел и слышал.

— Скачи к участковому Загорулько, кажись, никуда не убрался. Пусть торопится ко мне, а я сам позвоню в районную милицию, там ищут его давно. Заявился, значит, бандюга. А районная милиция с ног сбилась — пропал куда-то, исчез, а он — здесь.

Через десять минут Юра с участковым милиционером вернулся к председателю. Председатель послал участкового за Николаем, Шундиком и председателем сельсовета, а Юре велел отогреваться, выпить чаю. Юра дрожал от холода и нетерпения.

Вскоре пришли Николай и Шундик с ружьями. Вслед за ними прибежала Юрина мать, накричала на Юру и пыталась заставить его пойти домой, но он вырвался из цепких материнских рук и спрятался в сене у председателя во дворе. Выследить, узнать всё, а теперь, когда наступает самое ответственное, захватывающее, он пойдёт домой? Нет уж. Не на того напали! Когда мужики направились к дому Шупарского, Юра незаметно присоединился к ним.

Мужики шли молча, не курили. По одному прокрались во двор. Николай и Шундик притаились у дома со стороны огорода, а председатель и Загорулько подошли к двери. Председатель толкнул дверь. Заперта. Тогда он постучал.

Юра прильнул к окну. За столом сидел старик и спал. Старуха у печи мыла посуду. Как только постучали, свет в доме погас. Может быть, чужак перехитрил и спрятался где-нибудь во дворе? Стало жутковато: вдруг выстрелят по нему, Юре, сзади!

— Юрик! — услыхал он голос матери. — Юрик!

Милиционер постучал в дверь так громко, что Юра вздрогнул. Стучал он носком валенка. Никто не отвечал. В доме, судя по всему, не ожидали прихода. Юра почувствовал, как кто-то лизнул его тёплым в руку: Шарик! Зачем прибежал? Только Шарика не хватало сейчас, когда решается, быть может, судьба человека.

В сенях раздался голос старушки:

— Хто там? Чего надо? По ночам людей будяте!

— Отвори! — громко сказал участковый. — Нечего скрываться! Без сопротивления, дом оцеплен! Открывай! Это смягчит наказание!

«Ну вот, началось», — подумал Юра.

Старушка смолкла, а через несколько минут страшной, томительной тишины задвигали, зашумели в коридоре, закашляли, к двери подошёл старик и хрипло спросил:

— Хто такие? Чего тут надо?

— Я, — ответил председатель. — Открывай. Дело есть.

Дверь отворилась, и участковый, отпрянув в сторону, скомандовал:

— Руки вверх! Руки! Где племянник? Пусть выходит. Эй, там, выходить! Руки вверх! Чистосердечное раскаяние…

В это время позади дома закричали. Юру словно кто дёрнул, и он кинулся туда. По огороду бежали трое.

— Держи его! — это отчаянный голос Николая.

Племянник Шупарского вышиб окно и через огород побежал к лесу. Бежал он быстро, хотя бежать по глубокому снегу было трудно. За ним что есть мочи торопился Николай и, чуть поотстав, задыхался в торопком беге старик Шундик; позади всех, утопая, захлёбываясь снегом, азартно, словно на охоте, лаял Шарик.

— Дер-жи-и! — кричали в темноте, в жуткой, жаркой, как казалось Юре, темноте. — Дер-жи-и! Стой! Стой!

Убегавший мужик вдруг остановился, и Юра увидел красно-рыжую вспышку выстрела, покрасневший, опалённый темнотой ночи снег. А потом долетел до него отрывистый хлопок — выстрелил племянник Шупарского.

Юре стало страшно, и он упал, забарахтался в снегу. Стреляли в Николая. В какую-то секунду в мутном красноватом свете вспышки выстрела он увидел бегущего брата и длинную, заплясавшую на снегу его тень, увидел чужака, показавшегося сейчас таким огромным, что Юру взяла оторопь: а тот ли это мужик?

Юра встал на ноги, но не смог сделать и шагу. Он подумал: «Сейчас мужик уйдёт, и никто не сможет его остановить». Юра растерянно оглянулся.

Раздался снова выстрел, раскатистый ружейный выстрел. Стрелял Николай. Он был лучший в селе охотник, хотя и промазал сегодня в лисицу. Ещё выстрел! И всё смешалось. Юра побежал прямо на выстрел. Кто-то обогнал его, хрипя и сплёвывая. Захлёбывался в лае Шарик. Лаяли все собаки Фросино. Николая Юра потерял из виду, но всё бежал, влекомый тревожной суматохой. Когда подбежал, задыхаясь, к плетню, то увидел барахтающихся в снегу людей.

На чужаке лежал Николай и, не давая тому встать, выкручивал ему за спину руки, а вокруг них бегал, суетился Шундик и никак не мог помочь Николаю, потому что мужик и Николай барахтались в снегу, поворачиваясь к нему то одной стороной, то другой. Мужик упирался рукой Николаю в лицо и визжал, и плакал от злости, и никак не мог словчиться выстрелить Николаю в лицо из пистолета, и никак не мог освободиться от ненавистного, насевшего на него Николая. Но вот подбежал участковый, вмиг бандиту скрутили руки.

Племянника привели в дом к Шупарскому, потом вернулись искать с факелами оброненный в снегу пистолет, а когда нашли, снова вернулись в дом. Племянник страшно ругался на старика и всё пытался вырваться:

— Не дамся! Я сказал: не дамся! Такой момент! Такой момент! Выдал меня! Выдал!

Старик сел на табуретку и вдруг заплакал.

А племянник его всё вырывался, отбиваясь от милиционера ногами, головой, чем мог, и истошно, страшно кричал.

Возле дома уже толпились люди. Юра подошёл к Николаю и почувствовал: его схватили сзади за воротник. От неожиданности Юра испугался, у него даже мурашки побежали по спине. Но схватила его за воротник мать.