Жизнь Иисуса

Пришла сухая осень, поспевал виноград. В виноградниках ставили шалаши из веток, так называемые кущи, откуда можно было стеречь урожай. Иисус отправился с Двенадцатью в Иерусалим на праздник Кущей. Те несколько недель, что Он втайне трудился над их душами, Христос избегал толпы, и потому маленькая группка не увеличивалась. Но один Учитель знал счет сердцам, которых Он тщетно жаждал и которые отвергли Его. Их полным полно в домах Капернаума, Хоразина, Вифсаиды, как будто Христос никогда не проходил через эти города. Все, что Он совершил, совершено напрасно. Время, которое им было отпущено, истекло: Сын Человеческий отправляется в Иерусалим и больше не вернется, во всяком случае — во плоти. Итак, то, что Он пришел спасти, спасено не будет. Иисус бросит в лицо городам, которых не покорил, вопль сердца, знающего, что дело проиграно (насколько может быть проиграно дело Божие). Любовь, жившая рядом с ними, встает и уходит. Какая тайна заключена в дарованной творению власти отвергать желание Бога! Любовь, должно быть, потерпела там страшное поражение, ибо Сын Человеческий не сдержался и предал этот берег такому проклятию, что от Вифсаиды не осталось и следа. Он, кому ведомы все тайны, не может прийти в Себя от такого отвержения и в горе произносит страшные слова.

Проклятые города

Горе тебе, Хоразин! Горе тебе, Вифсаида! Если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе!

Вспышка гнева проходит, и Сын Человеческий вновь возвращается к тайне Своего существования. Ему не нужно избегать гнева той плоти и крови, в которые Он облекся, чтобы укрыться в недосягаемом покое Отца.

— Славлю тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам; Ей, Отче! Ибо таково было Твое благоволение.

Его укрепляет и утешает сознание этого невыразимого союза. Радость Троицы звучит в словах, которые слушавшие Его бедные люди запомнили, но, как и многое другое, не поняли. Однако они врезались в их память — возможно, потому, что радость зазвучала в Его голосе сразу после леденящих сердце проклятий.

Сын Человеческий погружается в глубины собственного покоя. Он отвратил взор от Капернаума и Хоразина, от которых сегодня остались лишь груды камней. Маленькая кучка людей бредет в молчании. Некоторых удручают мысли о геенне огненной: какой человек может устоять перед соблазнами? Они ищут в памяти имена своих забытых жертв. Все любили Вифсаиду, которая только что была предана проклятию. Многих вдруг охватывает отчаяние: к чему такие усилия, если все кончится вечным огнем и разрушением их земной родины? Но внезапно раздается тот же голос, только что полный гнева, а сейчас нежный:

— Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас.

— Господи, мы устали от наших падений и измен. Такое бремя мы не в силах больше нести…

— Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня: ибо Я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим. Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко.

Да, их смутили проклятия и нашептывания Искариота: «Что за ненужная горячность! Что за бессмысленный гнев!» Но этот исполненный нежности призыв вызвал у них почти физическое ощущение: они причастны к тайне уничиженного Бога! Они знают сладостность этого ига. Они больше ничего не боятся. Что им Вифсаида, что им Хоразин? Их единственное отечество — это Христос. Для них нет иного царства. Напрасно пытался Он напугать их; Его любовь выдает себя на каждом шагу. «Придите ко Мне все труждающиеся…»

Обычно забывают про шумную и надоедливую семью Христа, втайне относившуюся к нему враждебно. Его назаретская родня слышала Его проклятия прибрежным городам и говорила Ему: «Выйди отсюда и пойди в Иудею. Ибо никто не делает чего-нибудь втайне; и ищет сам быть известным. Если Ты творишь такие дела, то яви Себя миру».

Но Иисус не хотел идти в Иерусалим с родными по крови, которые не верили в Него, однако надеялись извлечь некоторую пользу из своего родства. Как и Иуду, их, конечно, терзали сомнения и алчность. Они знали, что Учителю опасно идти в Иерусалим, но с этим не считались: сами-то они ничем не рисковали. Эта лицемерная, докучливая и трусливая родня внушала Христу ужас. Он говорил им:

— Вас мир не может ненавидеть, а Меня ненавидит; потому что Я свидетельствую о нем, что дела его злы. Вы пойдите на праздник сей, а Я еще не пойду, потому что Мое время еще не исполнилось.

Он дал им уйти, сделав вид, что остается. Но затем Иисус отправился в путь. Это не было сиюминутным решением, Его последнее путешествие было предрешено от века: «Когда же приближались дни взятия Его, Он восхотел идти в Иерусалим»… Все предусмотрено заранее: каждый день и каждый час. Время Его настало, и ни на мгновение дольше Он не смог бы остаться, чтобы произнести хоть единое слово ради спасения проклятых городов.

В этот переломный момент Своей земной жизни Сыну Человеческому хотелось побыть одному. Как Он ни любил их, но Ему, должно быть, нелегко было всегда водить за Собой одиннадцать ничего не понимающих с полуслова учеников и хитрого и неумного предателя. Если бы Он мог остаться с одним Иоанном… И действительно, из текста, по-видимому, следует, что с Ним был сын Зеведеев. Остальных Он послал вперед приготовить Ему путь.

Почему, пересекая Самарию, Он обошел Сихарь? В сухом воздухе давильни распространяли запах виноградного сока. Дни становились короче. Испытал ли Бог в числе всех скорбей человеческих и грустное счастье нашей недолговечности? Чувствовал ли Сын Человеческий в таинственной глубине Своей богочеловеческой природы то умиление и печаль, которые пробуждает слабеющее осеннее солнце в смертном человеческом сердце? Ощущение времени, всего, что существует, проходит и кончается, пьянило Сущего, Того самого, Кто несколько дней спустя возмутит иудеев неслыханными словами: «Прежде, нежели был Авраам, Я был!» Но в этот осенний день по дорогам Самарии идет просто Путник, который никогда не вернется в родной город, идет загнанный, как зверь, Человек, над которым уже навис приговор закона. И Он в последний раз любуется сентябрьскими закатами и вдыхает винный запах собираемого винограда. Да, Ему ведомы и наши бедные маленькие радости.

Но уже возвращаются ученики: они никогда не оставляют Его надолго. Все та же история! Самаряне не хотят принимать у себя людей, идущих в Иерусалим. Сыновья Зеведеевы, в чьих ушах все еще звучат проклятия трем городам, с извечным рвением иудеев к мести и разрушению предлагают Ему самое простое решение: «Господи! Хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их?»

Иисус, шедший впереди, обернулся. Как? Неужели этот удар нанес Ему Иоанн? Ученик исходил из проклятий Своего Господа по адресу Вифсаиды. Этот «сын грома», как с нежной усмешкой называл его Иисус, вовсе не был кроток; он думал, что сейчас не время предаваться мирным сельским радостям. Иисус не сердится. В Его ответе слышится невыразимая усталость, грустная жалоба опечаленного Бога:

— Не знаете, какого вы духа!

И Он добавляет:

— Ибо Сын Человеческий пришел не погублять души человеческие, а спасать.

Через пятнадцать веков Иисус явится мучимому сомнениями Франциску Сальскому, и скажет: «Я не тот, кто проклинает, — Меня зовут Иисус…» Действительно, если бы сын Зеведеев осмелился возразить: «Господи, не Ты ли недавно говорил о геенне огненной», Учитель ответил бы:

Я — Бог непоследовательный. Нет ничего более чуждого Мне, чем ваша логика. Сердце Мое живет по иным законам, и ваш рассудок их не улавливает, ибо Я — любовь. Вчера любовь побудила Меня разжечь перед вами неугасимый огонь, а сегодня та же любовь возвещает вам, что Я пришел спасти погибшее…

Он смотрел прямо перед Собой и видел в Иерусалиме одну из многих тамошних безрассудных женщин — жену, изменявшую мужу, которую завтра повергнут к Его стопам: в этот самый момент она отдавалась тому, кто не был ее мужем. Они опьянены вожделением, а соседи уже подсматривают за ними. Женщине, совершившей прелюбодеяние, Он также ничего не скажет о геенне.

В Иерусалиме

Иисус тайно вошел в город и остановился у кого-то из своих, возможно, в Вифании у Лазаря. Но некоторых из тех, кто был с Ним, узнавали, потому что Его повсюду искали. Паломники спрашивали друг у друга: «Где Он?», не смея открыто говорить о Нем, — настолько Он был подозреваем, ненавидим и заранее осужден. Исцеление расслабленного во время Его последнего посещения купальни у Овечьих ворот не было забыто. Он явно намекнет на это, когда в разгар праздника осмелится говорить в Храме — Он, нигде не учившийся, выступит как Учитель Израиля!

Нет, Он не книжник, Он даже заявляет, что у Него нет Своего учения. Зачем что-то придумывать? Его учение — это Отец, и Его слава — это слава Отца. И так как слушатели возроптали и зашептались между собой, Он спросил:

— За что ищете убить Меня?

Они вознегодовали: «Не бес ли в Тебе? Кто ищет убить Тебя?» Возмущение галилеян было искренним. Но Его прозорливость привела в трепет первосвященников, помыслы которых были разгаданы, — теперь они не осмеливались схватить Его среди бела дня. У них был такой испуганный вид, что иудеи спрашивали друг у друга: «Не верят ли они, что Он Мессия?» Но нет! Невозможно поверить подобной глупости: этот парень пришел из Назарета, все знают Его отца и мать, город полон Его родственниками, они первые смеются над Ним и пожимают плечами, стоит их спросить о Нем.

Однако Его голос будоражил толпу! Один только голос: чудес Он больше не творил. И тем не менее Он еще никогда так не волновал сердца. Накануне Страстей речь Господа в минуты высшего подъема озаряется пророческим светом.

— Еще недолго быть Мне с вами, и пойду к пославшему Меня. Будете искать Меня и не найдете; и где буду Я, туда вы не можете прийти.

Они ничего не понимали, но жадно слушали. В последний день праздника особенно жаркие споры разгорелись вокруг слов, смысл которых Иоанн передал так: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей. Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой.»

Сегодня мы знаем, что пророчество это исполнилось. Ибо видевшие Христа во дни Его земной жизни не получили столько благодати, сколько мы — свидетели свершившихся обетований. Не только великое множество святых, но самые худшие из христиан, когда они пребывают в состоянии благодати, являются источниками живой воды и мир не ведает, что окружен и омыт этими брызжущими струями.

С какой силой должен Он был говорить об этом, чтобы так потрясти толпу!

— Он точно пророк…

— Это Мессия!

— Нет, Он из Галилеи, а в Писании сказано, что Мессия придет из Вифлеема…

Но удивительней всего свидетельство стражей, посланных первосвященниками схватить Иисуса — они вернулись с пустыми руками.

— Почему вы не привели Его?

Они отвечали:

— Никогда человек не говорил так, как этот Человек.

Разъяренные первосвященники стали допытываться, не соблазнились ли и они? Не смея их наказать, они принялись вразумлять: разве к этому Обманщику примкнул хоть один фарисей или книжник, знающий Закон? Ведь только невежи следуют за Ним, не ведая, что не может Мессия прийти из Галилеи.

Убедили ли они стражей? Фарисеи уверены, что им ничего не стоит опровергнуть эти соблазнительные слова с помощью своих познаний в Писании. Ведь они богословы! Но среди них был один, кто в глубине сердца, подобно этим простым солдатам, тоже думал, что никогда человек не говорил так, как этот Человек. Однако осторожность Никодима почти граничила с трусостью. И все же он некогда провел ночь наедине с Иисусом, и сердце его до сих пор горело; но огонь этот Никодим присыпал золой. А в тот день он собрал все свое мужество и заговорил дрожащим голосом: «Судит ли Закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он делает?» Первосвященники дали отпор подозрительному фарисею: «А ты не из Галилеи ли? Рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк!»

И Никодим, понурив голову, побрел домой, стараясь не привлекать к себе внимания и остаться незамеченным.