Жизнь Иисуса

Все больше фарисеев теснилось вокруг Иисуса по мере Его приближения к их логову — Иерусалиму. Одержимые навязчивой идеей столкнуть Назарянина с Законом и уличить Его в богохульстве, они вынуждают Его высказаться о нерасторжимости союза между мужчиной и женщиной — нерасторжимости в любом случае и при любых обстоятельствах… Вопреки Моисею? Да, вопреки Моисею: «Моисей по жестокосердию вашему позволил вам разводиться с женами». Значит, можно что-то принимать, а что-то отвергать в Законе? Иисус это смело утверждает. Он требует от мира нерасторжимости брака, повсеместно нарушаемой. Отныне всякое поколение станет поколением прелюбодейным. Апостолы бормочут: «Тогда лучше не жениться!» Жестокий закон. Но Иисус знает, что Он пришел открыть дверь, проложить путь, ведущий к Нему. Он знает, чего требует от самых близких друзей — не умерщвления плоти, а жизни, независимой от прихотей крови, отделяющих творение от бесконечной Чистоты. Сын Человеческий не разрешил всех мучительных проблем во взаимоотношениях полов. Он не разрешает их и для тех, кто хочет примкнуть к Нему — Он их просто упраздняет. Пусть Его друзья обременены той или иной наследственностью, наделены от рождения каждый своей предрасположенностью, склонностью — Он с этим не считается. Он требует от друзей предельной чистоты, отказа от утоления всякого вожделения вне брака. Соблазн из соблазнов в глазах язычников, преступление против природы, умаление человека… Но Иисусу дела нет до мнения мира: «Не за всех молюсь…» (последние безжалостные слова, произнесенные Им!). Сын Человеческий знает, что путь к Нему требует от нас чистоты, а плоть таит в себе жажду наслаждений, требует их все больше по мере утоления и рождает иллюзию нескончаемых удовольствий — знает, наконец, что плоть является Его соперницей. И потому Он так гневается на апостолов, когда они прогоняют вертящихся вокруг Него детей: в них, по крайней мере, вожделение еще не проснулось.

Невероятное требование! Нужно уподобиться детям, чтобы войти в Царство Божие, вновь стать ребенком, быть как малое дитя. «Кто не примет Царства Божия, как дитя, — не войдет в него».

Богатый юноша

Не только дети заставляют сильнее биться Его сердце. Один юноша со смелостью, свойственной молодости, перебивает Его:

— Учитель, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?

Иисус, не обратив сначала внимания, кто с Ним говорит, отвечает:

— Знаешь заповеди? — и перечисляет их. Тогда юноша говорит:

— Учитель, все это я сохранил от юности моей…

Слова эти, сказанные так просто и смиренно, тронули Христа. Только тогда Он поднял глаза на говорящего: «Иисус, взглянув на него, полюбил его». Полюбил после того, как взглянул на него… Обаяние юности, свет сердца, льющийся из глаз, выражение лица — тронули Сына Человеческого. Да, Он полюбил его, но говорит Он как Бог, которому все подвластно, без вступлений и объяснений, почти резко:

— Одного тебе недостает: пойди, все, что имеешь, продай и раздай нищим — и будешь иметь сокровище на небесах. И приходи, следуй за Мною.

Если бы Иисус не полюбил юношу особой любовью, Он, несомненно, дал бы ему силы оставить все, как это сделали другие. Он покорил бы его всемогущей благодатью. Но любовь не хочет ничего получать от того, кого она любит, без его доброго согласия. Не слишком ли Он полюбил этого незнакомца, чтобы похитить его силой? Быть может, Сын Человеческий ждал от него внезапного движения души, сердечного порыва? «Он же, услышав сие, опечалился, потому что был очень богат».

Юноша затерялся в толпе, а Иисус провожал его взглядом за пределы пространства, в глубину времен — от страдания к страданию, ибо те, кого позвал Христос, но кто отвернулся, падают, поднимаются, снова тащатся, их глаза полны небесного света, одежды испачканы, а руки изодраны в кровь.

Боль, Им испытываемая, сказывается в чрезмерности проклятий, которые Он тут же обрушивает на богатых: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие…»

Он говорит это, не отрывая глаз от уходящего в печали юноши. Маммона уводит душу, которую Он полюбил, но другим непонятна Его горечь. «Кто же может спастись?» — вздыхают они.

Итак, кто же может спастись? Эта мысль мучает даже святых. Грусть, охватившая друзей, смягчает Иисуса. Сын Человеческий — Творец жизни, и одним словом Он упразднит все, что только что сказал; возможно, Он в мыслях видит то мгновение, когда уходящий сейчас юноша возвратится к Нему навсегда по доброй воле силою благодати. «Что невозможно людям, то возможно Богу». Даже спасти столько богатых, сколько Ему заблагорассудится. Вернуть самых падших, взять их силой, принять еще оскверненную душу из уст умирающего. Все возможно Богу, это истинно в буквальном смысле, как и все другие слова Господа. Все возможно Ему! Он уже сказал: «Я всех привлек к Себе». О дивное тайное лукавство безграничного милосердия, не поддающегося контролю! Все возможно Богу.

Суровость Христа ужасает апостолов, но Его милосердие вызывает ревность. Как же так? Значит, весь мир будет спасен? А мы что же? Петр бормочет:

— Вот, мы оставили все и последовали за Тобой…

Живая Любовь смотрит на учеников и за ними видит бесчисленное множество освященных и из века в век распинаемых душ.

— Истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради Меня и Евангелия — и не получил бы ныне, во время это среди гонений, во сто крат более домов, и братьев и сестер, и отцов и матерей, и детей и земель, а в веке грядущем — жизнь вечную.

Работники последнего часа

Они слушают Иисуса с самодовольством, которое Его сердит. Не думают ли они, что им что-то причитается? Творец жизни ничего не должен Своему созданию. Нет никаких формальных прав там, где царствует любовь. Как объяснить им это? Притчу они воспримут лучше, нежели прямое наставление. Итак, Иисус начинает: «Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в свой виноградник…^»

К чему было рассказывать притчу о работниках последнего часа, раз она до сих пор служит для людей соблазном? Плата одна — и тем, кто трудится не покладая рук от зари, и тем, кого Он нанял в середине, а также и в конце дня. Будем ли мы искать этому объяснение? Бог не обязан давать нам отчет. Он ничего не отнимает у тех, кто весь день трудился на жаре, но щедро одаривает и пришедших последними, потому что судит по их любви. Но если б и не было в них вовсе никакой любви, то раз Он их любит, их предпочитает, раз они соответствуют таинственному представлению Христа о человеческой привлекательности — что можем мы на это сказать? Он по-царски одарит их недостающей им любовью. А мы сами, созданные по подобию Божию, — управляли ли мы когда-нибудь движениями своего сердца?