Жизнь Иисуса

27. Воскресение

Небо застилали тучи. Возможно, показались мертвые, но об этом вспомнили лишь позже. Скорей представляется весенний вечер, похожий на все весенние вечера, запах теплой влажной земли, усталость и опустошенность, которые я ощущал в детстве, когда со смертью последнего быка пустела арена, как будто моя собственная кровь истекла вместе со всей пролитой кровью. Счеты сведены, дело сделано. Бесполезная отныне ненависть тяготит сердца книжников. В них накапливалась великая печаль их народа. Ее хватит, чтобы долгие века питать эту неудовлетворенность, эту ненасытность. Фарисеев еще беспокоили хлопоты людей вокруг трупа, пусть и обесчещенного. Люди трезвые насмехались над теми, кого увлек Обманщик. Но наступала Пасха, и все разошлись по домам.

Где же спрятались друзья Побежденного? Что осталось от их веры? Сын Человеческий переступил порог смерти, но через какие ворота! Память о Нем будет противна и отвратительна для иудеев. Наследство, о котором Он столько говорил, стало символом поражения. Победа над миром? Враги растоптали, раздавили Его и перед всем народом доказали Его бессилие и, следовательно, обман. Да, Его друзьям ничего не оставалось делать, как затаиться, скрывать свои слезы и позор и молча ждать.

Они все-таки ждали, вспоминая некоторые Его слова, цепляясь за них. Поколебалась их вера, но не любовь. Возможно, некоторые сердца горели, охваченные безумием веры, которая была уже безумием Креста. Особенно женщины, все эти Марии… Матери же Иисуса не нужна была вера, она знала. Но в Ней продолжались Страсти Сына. Сыпались без передышки удары, плевки летели в родное лицо. Бог непрестанно истекал кровью в Ее сердце, и с этим Она ничего не могла поделать. В Ней все еще звучал каждый Его вопль и малейший вздох, слетавший с обескровленных губ. Дева превратилась в нескончаемое эхо Страстей Иисуса. Она искала на Его челе следы терновых шипов. Она целовала Его ладони… Но, наверно, Ей приходилось заботиться и об убитом горем Иоанне…

Здесь должна бы начаться повесть о возвращении Иисуса в мир. Но тогда это была бы история самого мира до скончания времен. Потому что воскресший Христос всегда здесь присутствует. Хочется даже сказать, что присутствие Христа не прервало Его Вознесение: через несколько месяцев после того, как ученики наблюдали Его исчезновение, Он ослепил Своим светом на пути в Дамаск врага Своего Савла и говорил с ним. Да, апостол Павел никогда не сомневался в том, что он был таким же свидетелем Воскресения, как и те, кто пил и ел вместе с Христом, победившим смерть. Об этом он говорит в известном месте Первого Послания к коринфянам: «Я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был и что воскрес в третий день по Писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати, потом явился более нежели пятистам братиям в одно время, из которых большая часть и доныне в живых, а некоторые и почили. Потом явился Иакову, также всем апостолам. А после всех явился и мне, как некоему извергу».

Несомненно, явления Христа, подтверждающие Его Воскресение, не следует смешивать с теми явлениями, которых были удостоены многие после того, как Он поднялся на Небо. И все же Тот, Кто поверг ниц Павла на пути в Дамаск, это тот самый Христос, которого слышали, видели, касались Франциск Ассизский, Екатерина Сиеннская, Тереза Авильская, Маргарита-Мария, кюре д'Арсский и многие известные и неизвестные святые, перед лицом ли всей Церкви, в тишине ли укромной жизни. Присутствие это не является евхаристическим, но самый простой христианин знает его: ибо, приняв Святые Дары, возвращаясь от Чаши, он бережно прикрывает плащом огонь, горящий в самой сокровенной глубине его существа, оберегая трепетание плененной Любви.

Это подтверждается еще вот чем: множество евангельских повествований остается недоступным нашему воображению, зато те рассказы, которые относятся к Воскресению Христа, особенно близки нашему жизненному опыту. Прежде всего потому, что и мы познаем Христа через Его Страсти. Он приходит к нам не из глубины смерти, а из глубины Своего страдания. Чтобы достичь каждого из нас, Он всякий раз проходит через человеческий ад. То Его лицо, которое мы знаем, это не лицо иудея, которого без поцелуя Иуды не могли различить среди прочих воины когорты и слуги первосвященника. Это лик, оплеванный и избитый за наши грехи, это пламенный и печальный взгляд, следящий за нами всю нашу жизнь, от падения к падению, взгляд, источающий любовь, которая никогда не ослабевает и не отчаивается.

Каждая встреча воскресшего Христа со Своими близкими напоминает христианину какое-либо событие его собственной жизни. Мария Магдалина плачет у гроба, «потому что унесли Господа ее и не знает, где положили Его». «Сказав сие, обратилась назад и увидела Иисуса стоящего, но не узнала, что это Иисус. Иисус говорит ей: „Жена! Что ты плачешь? Кого ищешь?“ Она, думая, что это садовник, говорит Ему: „Господин! Если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его“. Иисус говорит ей: Мария! Она, обратившись, говорит Ему: „Раввуни!“»

Почему бы нам не признаться, что и мы иногда таким же образом вдруг узнаем Его? Чаще всего — в Его священниках, о которых мы так дурно говорим! Однако христианину, по привычке (быть может, плохой) наугад преклонявшему колени перед какой-нибудь исповедальней, не раз случалось слышать неожиданные, ошеломляющие слова; от кроткого и смиренного сердцем незнакомца, заточенного в зарешеченную гробницу исповедальни, он вдруг получает дар Божественной нежности, утешение, исходящее не от этого человека.

Сколько раз срывалось с наших уст молитвенное взывание Фомы, прозванного Близнецом, когда глазами, исполненными веры, и щупающими руками слепца мы видели и касались ран Господа! «Dominus meus et Deus mews…» Господь мой и Бог мой. Он — достояние всех — дарует Себя каждому в отдельности.

В первый раз Иисус появился в запертой комнате, где из страха перед иудеями скрывались ученики, и показал им Свои раны. Он исполнил их сердца миром и радостью и передал власть отпускать грехи. (О уверенность в полученном прощении! Рука священника на нашей голове, и слова разрешительной молитвы текут по нашему сердцу и плоти, подобно воде и крови, истекающим из пронзенного копьем ребра!). Когда явился Иисус, Фомы среди них не было, и потому он не хотел верить их рассказам: «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей и не вложу перста моего в раны от гвоздей и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю». Восемь дней спустя Иисус вновь неожиданно приходит к ним и говорит Фоме: «Подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои, и не будь неверующим, но верующим^». Фома отвечает Ему: «Господь мой и Бог мой!^» Иисус говорит ему: «Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие!^»

Господи, хотя мы и не видели Тебя телесными очами — веруем в Тебя.

Кому из нас не знаком путь в Эммаус? Кто не шел по этой дороге однажды вечером с сознанием, что все потеряно? Христос умер в нас. Его отняли у нас мир, философы и ученые, наши страсти. Не стало Иисуса для нас на земле. Мы шли по дороге одни, но Кто-то шел рядом. Мы были одни — и в то же время не одни. Наступает вечер. Вот дверь, открытая в полутемную комнату гостиницы, пламя очага, которое освещает лишь земляной пол и шевелит тенями. О преломленный хлеб! О частица хлеба, вкушаемая вопреки такому горю! «Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру!»

День склоняется к вечеру, жизнь подходит к концу. Детство кажется более далеким, чем начало мира; из утраченной юности до нас доносится лишь последний шелест в мертвых деревьях неузнаваемого парка.

«И приблизились они к тому селению, в которое шли; и Он показывал им вид, что хочет идти далее. Но они удерживали Его, говоря: останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру. И Он вошел и остался с ними. И когда Он возлежал с ними, то, взяв хлеб, благословил, преломил и подал им. Тогда открылись у них глаза, и они узнали Его. Но Он стал невидим для них. И они сказали друг другу: не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?»

Однажды Кифа, Фома, Нафанаил, Иаков и Иоанн ловили рыбу. Они вернулись на Тивериадское озеро к своим лодкам и сетям, «они остепенились» — так, вероятно, думала их родня. На этот раз они ничего не поймали. Какой-то Незнакомец посоветовал закинуть сеть по правую сторону лодки. И тогда они вытащили столько рыбы, что Иоанна внезапно осенило: «Это Господь! Петр, это Господь!» И Петр тотчас бросается в воду, чтобы как можно скорее достигнуть своего Возлюбленного. Он там, на берегу. Это действительно Он. Дымятся угли. На солнце сохнет одежда Петра. Печется пойманная ими рыба. Иисус дает им хлеб, они принимаются за еду, даже не спросив Его: «Кто Ты?» Никогда нет полной уверенности, что это Он. Но нет! Боже мой! Это Ты! Конечно, это Ты задаешь вдруг вопрос (о, как он нам знаком! Знаком вопрос, но, увы, не ответ):

— Симон Ионин! Любишь ли ты Меня больше, нежели они?

— Так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя…

— Паси агнцев Моих…

Трижды повторяется этот диалог на берегу озера. Затем Иисус удаляется, а Петр следует за Ним; Иоанн идет немного позади — как будто он потерял свои права «самого любимого ученика», а Воскресший Господь уже не оказывает ему Своего предпочтения. Однако Он говорит о сыне Зеведееве таинственные слова, которые убеждают остальных учеников в том, что Иоанн не умрет. Когда несколько недель спустя Иисус отделился от учеников, поднялся в воздух и растворился в свете, это не значит, что Он окончательно расстался с ними.

Он уже прячется на повороте дороги, ведущей из Иерусалима в Дамаск, и выслеживает Савла — Своего возлюбленного гонителя.

Отныне каждого человека на его путях будет подстерегать Бог.