Глава LIX. ПРЕДАНИЯ И ПЕЙЗАЖИ

В Ла-Кроссе к нам прибавилось несколько новых пассажиров; в числе прочих старый джентльмен, который прибыл сюда, в Северо-Западный край, с первыми поселенцами и знал здесь каждый уголок. Он очень гордился этим (что вполне простительно). Он говорил:

— Вы найдете между этим местом и Сент-Полом виды, которые дадут сто очков вперед Гудзону. Тут будет Скала Королевы в семьсот футов высотой — с любой скалой поспорит; затем вы увидите остров Тремпло, которому нет подобного во всей Америке, как я полагаю, ибо это гигантская гора с обрывистыми краями; он просто кишит индейскими легендами, а встарь кишел и гремучими змеями; если вы застанете его при солнце, вы увидите незабываемое зрелище. А за Уиноной будут прекрасные луга; затем идет Тысяча островов — их просто и описать невозможно, так они хороши. Зелень? Да вам нигде не увидеть такой зеленой, такой густой листвы! Точно тысяча плюшевых подушек плавает по зеркалу — это при тихой погоде; а чудовищные обрывы по обеим сторонам реки — крутые и темные — превосходное обрамление: сами знаете, что нужна строгая рамка, чтобы оттенить красоту нежного рисунка и выделить ее!

Старый джентльмен рассказал нам две-три трогательные индейские легенды — правда, не особенно интересные.

После этого исторического отступления он снова вернулся к пейзажу и стал его описывать необычайно подробно, от Тысячи островов до Сент-Пола; он сыпал названиями с такой беглостью, он так легко и непринужденно развивал эту тему, вставляя тяжеловесные слова с таким небрежным видом (для меня, мол, это пустяки, могу в любое время повторить) и тут же отпуская, в виде неожиданного сюрприза, такие перлы красноречия с такими обдуманными интервалами, что я скоро стал подозревать…

Впрочем, не важно, что я стал подозревать. Послушайте его:

— В десяти милях от Уиноны мы подходим к Фаунтин-Сити, очаровательно гнездящемуся у подножья скал, которые, словно Юпитер, вздымают свое грозное чело к лазурным глубинам небес, омывающих их девственно-чистым воздухом, не знавших иных касаний, кроме касаний ангельских крыл.

Дальше мы скользим по серебристым водам, среди упоительных, невыразимо прекрасных пейзажей, заставляющих наши сердца трепетать от нежного восторга; проходим двенадцать миль — и достигаем Маунт-Вернона, скалы в шестьсот футов высотой; поэтические развалины некогда существовавшего там первоклассного отеля вздымаются в тени облаков, пестрящих ее головокружительные высоты; это единственное, что уцелело от когда-то цветущего города Маунт-Вернона, старинного города, ныне разрушенного и совершенно покинутого.

Наш путь продолжается. Вот мы проносимся мимо Чимни-Рока — внушительной скалы в шестьсот футов; вот, недалеко от пристани Минниеска, наше внимание привлечено совершенно поразительным мысом в пятьсот футов высотой, имеющим форму правильной пирамиды; его конические очертания, густая поросль леса, опоясывающая его, его конусовидная вершина пробуждают в зрителе чувство изумления пред творениями природы; с этих головокружительных высот открывается великолепный вид на леса, потоки, скалы, горы и долы на мили вокруг. Можно ли представить себе более величественную обстановку на реке, чем когда с вершин этих скал глядишь в лежащие под ними долины, созерцая чарующие пейзажи? Первобытная нетронутость и внушающее благоговение одиночество этих великолепных созданий природы и творца вызывают чувство безграничного восхищения, которое никогда не изгладится из памяти.

Затем идут Голова Льва и Голова Львицы, изваянные искусной рукой природы, дабы они украсили кpaсавицу реку и вознеслись над нею; а далее река вновь расширяется, и нашим взорам внезапно открывается вид прелестной и величавой долины: суровые холмы, одетые с вершины до подножья зеленеющими лесами, ровные луга, охватившие прекрасный Уобашо — город целебных вод, могучего врага Брайтовой болезни, и величайшее из творений природы — несравненное озеро Пепин, — все это представляет картину, на которую глаз туриста может взирать несчетные часы, с наслаждением ненасытным и неутомимым.

И мы скользим дальше; подходит час, когда мы приближаемся к величественным возвышенностям: мощной Сахарной Голове и великолепной Скале Девы; поэтическое суеверие позднейших лет наделило ее даже голосом; часто, когда березовый челнок скользит мимо нее в сумерки, смущенному гребцу мнится, что он слышит тихую, нежную музыку давно ушедшей Виноны, любимицы индейских песен и легенд.

Далее пред нашим взором встает Фронтенак — прелестный уголок для летнего отдыха усталых туристов; затем быстро растущий Ред-Уинг и Даймант-Блафф, внушительный и подавляющий своим одиноким величием; затем Прескотт и Сент-Крой, — и вот уже мы видим купола и шпили Сент-Пола — молодого гиганта, вождя всего Севера; семимильной поступью шагает он по пути прогресса, вздымая знамя самой высокой, самой новой цивилизации, прокладывая свой благодетельный путь томагавком предприимчивой торговли, бросая воинственный клич христианской культуры, срывая дымящийся скальп с отсталости и суеверия, дабы насадить паровые плуги и школы, — и перед ним блекнут беззакония, невежество, преступление, горе; и по его следам расцветают тюрьмы, виселицы и церковные кафедры; и…

— Вы когда-нибудь разъезжали с передвижной панорамой?

— Прежде я этим занимался.

Мое подозрение подтвердилось.

— И все еще разъезжаете?

— Нет, панорама свернута до открытия осеннего сезона. Я сейчас помогаю разрабатывать материалы к «Путеводителю для туристов», который нынче летом собирается издать Пароходная компания Септ-Пол — Сент-Луис в помощь путешественникам, едущим по их линии.

— Когда вы говорили о Скале Девы, вы упомянули о давно ушедшей Виноне, любимице индейских песен и легенд. Она и есть дева этой скалы? Легенда их как-нибудь связывает?

— Да, они связаны очень трагическим и грустным преданием. Это, вероятно, самое знаменитое и одно из самых трогательных преданий на Миссисипи.

Мы попросили его рассказать нам эту легенду. Он сразу переменил простой разговорный тон на тон лекторский и начал:

— На недалеком расстоянии от Лейк-Сити находится знаменитое место под названием Скала Девы; это не только живописный уголок: он полон поэтического обаяния, так как там разыгралась история, давшая скале это имя. Не так давно благодаря тамошней прекрасной охоте и рыбной ловле это место было любимым пребыванием индейского племени Сиукс, и в окрестностях всегда находилось много индейцев. Среди семей, живших поблизости, была одна семья, принадлежавшая к племени Уобаш. Девушку, которая дала клятву верности своему возлюбленному из того же племени, звали Винона (перворожденная). Но суровые родители обещали ее руку другому — знаменитому войну, и настаивали на их браке. К великому горю девушки, родители назначили день брака. Она притворилась, что согласна, и отправилась с родителями на скалу, чтобы нарвать цветов для празднества. Когда они пришли на скалу, Винона взбежала на вершину и у самого края пропасти начала укорять своих родителей, стоявших внизу, за их жестокость, а потом запела предсмертную песню и бросилась с обрыва, размозжив их вдребезги о камень.

— Размозжив кого — своих родителей?

— Ну, это действительно, как вы говорите, трагическая история. И более того — в ней совершенно неожиданная драматическая развязка, какой и не ожидал. Видно, старые, затрепанные индейские предания основательно переработаны. По берегам Миссисипи есть по крайней мере пятьдесят скал «Прыжок Влюбленных», с вершины которых прыгали отчаявшиеся индейские девушки, — но это единственный прыжок, который окончился справедливо и удачно. Что стало с Виноной?

— Она сильно разбилась и исцарапалась; но она все же собрала силы и скрылась, прежде чем власти прибыли на роковое место; говорят, что она отыскала своего возлюбленного, вышла за него замуж и ушла с ним в дальние края, где жила счастливо до конца дней, а нежная ее душа еще более смягчилась и очистилась после романтического происшествия, которое так рано лишило ее нежной любви матери и надежной защиты отца и бросило, без друзей и близких, на милость холодного, безучастного света!

Я был доволен, что услышал описания местности от этого лектора: они помогли оценить увиденное и дали возможность вообразить то, что мы не могли видеть с наступлением ночи.

Как заметил лектор, вся местность буквально усеяна индейскими легендами и преданиями. Но я ему напомнил, что обычно люди только упоминают об этом — да так, что у человека слюнки текут, — и предусмотрительно на этом останавливаются. Почему? Потому что остается впечатление, что в этих сказках масса интересных событий, много фантазии, — впечатление очень приятное, но оно немедленно рассеялось бы, если бы рассказать эти легенды. Я показал лектору целую груду таких произведений, собранных мною, и он признал, что это жалкий хлам, удивительно унылая ерунда, а я осмелился добавить, что легенды, которые он рассказал, тоже все в том же роде, и единственное исключение — поразительная история Виноны. Он согласился со мной, но добавил, что, если я разыщу книгу Скулкрафта, которая вышла около пятидесяти лет тому назад и, вероятно, сейчас распродана, я найду в ней кое-какие индейские рассказы, о которых не скажешь, что они лишены фабулы и фантазии, как не скажешь этого о легендах «Гайаваты», — которые взяты из книги Скулкрафта, — и что в этой книге есть еще много легенд, которые мистер Лонгфелло мог бы с успехом переложить стихами. Например, там есть легенда о «Неумирающей Голове». Он не может ее передать, так как многие подробности стерлись из его памяти, но он очень советует мне отыскать легенду и составить по ней более высокое мнение о фантазии индейцев. Он сказал, что эта легенда, да и многие другие легенды в этой книге были очень популярны среди индейцев в этой части Миссисипи, когда он сам сюда впервые приехал, и что лица, дававшие материал для сборника Скулкрафта, записывали легенды непосредственно со слов индейцев, и записывали совершенно точно, без всяких прикрас,

Я разыскал эту книгу. Лектор был прав. В книге есть несколько легенд, которые подтверждают его слова. Я предложу читателю две из них: «Неумирающую Голову» и «Пибоан и Сигуан — аллегория о временах года». Последняя вошла в «Гайавату»; но ее стоит прочесть в подлинном виде, хотя бы для того, чтобы увидеть, какой сильной может быть истинная поэма без подспорья красот поэтического метра и ритма.

ПИБОАН И СИГУАН

Старик сидел одиноко в хижине на берегу застывшего ручья. Подходила зима, а его очаг почти потух. Он казался очень старым и очень беспомощным. Его кудри побелели oт времени, и он дрожал всем телом. День за днем проходили в одиночестве, и он не слышал ничего, кроме воя вьюги, наметавшей свежевыпавший снег.

Однажды, когда его огонь совсем угасал, к хижине приблизился прекрасный юноша и вошел в дверь. На его щеках горела румянцем юная кровь, глаза искрились оживлением, на губах играла улыбка. Легки и быстры были его шаги. На лбу вместо повязки воина был венок из душистых трав, а в руке он держал букет цветов.

— Сын мой, — проговорил старик, я рад видеть тебя. Войди! Войди и расскажи о своих приключениях. Поведай, какие чужие страны посетил ты. Проведем ночь вместе. Я расскажу тебе о своей доблести и своих подвигах, о том, что я умею делать. И ты ответишь мне тем же, — мы хорошо проведем время.

И он вынул из сумки старинную трубку с причудливой резьбой и, наполнив ее табаком, мягким от примеси особых листьев, вручил гостю. Когда эта церемония была закончена, они начали беседу.

— Я дуну — и потоки останавливаются, — сказал старик. — Вода делается плотной и твердой, словно прозрачный камень.

— Я дохну, — сказал юноша, — и цветы расцветают в долине.

— Я тряхну волосами, — проговорил старик, — и снег покрывает землю. Листья падают с деревьев по моему приказу, и дыхание мое уносит их прочь. Птицы подымаются с воды и улетают в дальние страны. Звери прячутся от моего дыхания, и даже земля становится тверже кремня.

— Я тряхну кудрями, — отвечал юноша, — и теплые потоки ласкового дождя падают на землю. Растения выглядывают из земли, раскрываясь, точно сияющие от радости детские глаза. Мой голос призывает птиц. Тепло моего дыхания расковывает реки. Музыка наполняет леса там, где я прохожу, и вся природа ликует.

Наконец взошло солнце. Нежное тепло разлилось по хижине. Речь старика смолкла. Реполов и малиновка запели на крыше. У дверей забормотал ручей, и весенний ветер мягко донес свежий аромат молодой травы и цветов.

При дневном свете юноша сразу узнал, кто его собеседник. Он увидел ледяное лицо Пибоана[24]. Ручьи потекли из глаз старика. Солнце грело все жарче, и он становился все меньше, меньше, а потом совсем растаял. На месте его очага не осталось ничего, кроме мискодида — маленького белого цветка с розовым ободком, который одним из самых первых распускается на севере.

«Неумирающая Голова» — довольно длинная сказка, но зато ее длинноты искупаются жутью вымысла, фантастическими подвигами, разнообразными приключениями и живостью действия.

Загрузка...