Жизнь взаймы

13

Шон Ласситер не верил своим глазам.

Курьер только что доставил ему пакет, которого он ждал почти год, — результаты второй стадии испытаний амлизина.

Он читал краткое резюме отчета в четыреста страниц, которое гласило, что амлизин в ходе испытаний показал результат ненамного лучший по сравнению с плацебо. И далее было сказано, что препарат, безусловно, не допускается к третьей фазе испытаний.

Ласситер наметанным глазом стал просматривать сопроводительные данные, надеясь, что вся страничка с резюме — это просто ошибка какого-нибудь технического работника. Но данные были еще более ужасающи. Амлизин не выдержал испытаний.

Ласситер знал лучше чем кто бы то ни было, что этот препарат не помогает от болезни Альцгеймера, но отчет должен был представлять собой одобрительные, звучные фразы, направленные на то, чтобы поднять акции его компании. А этот отчет сведет на нет и ту малую ценность, которую они имели, и он окажется на дне финансовой пропасти, из которой ему уже не выбраться.

Но все-таки это ошибка. Гейтс наверняка в курсе дела; это ведь наполовину его идея. Гейтс тоже разбогатеет, Ласситер пообещал ему немало. Ни в коем случае он не мог подписать такой отчет.

Ласситер позвонил Гейтсу в больницу, но ему сказали, что Гейтс вышел. Позвонил на мобильный, но мобильный не отвечал. Он оставил сообщение с просьбой перезвонить срочно.

В конце концов, в три часа Гейтс позвонил;

— Шон, кажется, ты пытался до меня дозвониться?

— Именно так, черт возьми! Ты видел отчет?

— Я его подписал. Как оказалось, мы потерпели неудачу.

Ласситер был так разъярен и настолько плохо соображал, что существовал как бы в параллельном мире.

— Ты с ума сошел! У нас же была договоренность!

— Шон, я не понимаю, о чем ты.

Краем сознания Ласситер понимал: возможно, Гейтс боится, что линия прослушивается. Но он не мог думать об осторожности.

— Тебе это с рук не сойдет. Я тебя порву, клянусь богом!

— Шон, я не люблю, когда мне угрожают.

— Ты мертвец, понял? Если ты не переделаешь отчет до того, как он попадет в управление, ты мертвец! — И Ласситер швырнул трубку.

— Бог все-таки есть. Я по-прежнему богаче Ласситера.

Так Робби Дивайн начал разговор со мной в девять часов утра. Он позвонил мне на мобильный, когда я был в приемной врача, где было запрещено пользоваться мобильными телефонами. Пришлось выйти в коридор, чтобы принять звонок.

— Что вы хотите сказать?

— Испытания лекарства провалились.

— Не может быть, — сказал я. — Об этом уже объявлено?

— Объявлено? — спросил он, словно бы обидевшись. — Кто я, широкая общественность? Я человек не без связей.

— А вы уверены? Потому что это очень странно.

— Ричард, биржевые акции Ласситера не стоят бумаги, на которой напечатаны.

Я поблагодарил его и вернулся туда, откуда увел меня звонок, что, впрочем, не приблизило момента моей встречи с врачом. У меня в Нью-Йорке еще не было постоянного врача, и к доктору Стэйси Фейрбанкс я обратился по рекомендации соседа по лестничной площадке. Доктор Фейрбанкс вошла через двадцать пять минут, улыбнулась и протянула мне руку. Уделив пустой болтовне секунд двенадцать, она спросила, что меня беспокоит.

Я показал ей шрам у границы волос:

— В автокатастрофе я рассек голову.

Она осмотрела шрам:

— Совершенно зажило. Вас это беспокоит?

— Нет, дело не в этом. Я просто хочу узнать, действительно ли этот шрам — последствие автокатастрофы. Мне кажется, у него может быть другое происхождение.

Она отпрянула:

— Не понимаю. Какое другое происхождение?

— Хирургическая операция. А потом, может быть, рану в какой-то момент снова открыли, чтобы было похоже на ссадину, полученную в автокатастрофе.

Казалось, ей хочется задать не меньше сотни вопросов, но она лишь еще раз нежными пальчиками ощупала мой шрам.

— Я бы склонилась к хирургическому вмешательству, но это лишь предположение. А что это была за операция?

— Операция на мозге. А как можно узнать точно?

— Мистер Килмер, простите, но это как-то глупо.

Я объяснил, что это в компетенции полиции, и дал ей номер телефона Кентриса — с ним можно связаться, и он подтвердит.

— Вообще-то это можно определить при помощи компьютерной томографии, — в конце концов сказала она.

Я не отстал, пока она не позвонила и не записала меня на эту процедуру — на три часа, в больнице, при которой она работала. Потом рентгенолог расшифрует томограмму, сказала она, а я могу прийти за результатом к ней или просто позвонить в пять. Это давало мне возможность в течение двух часов сходить с ума от беспокойства по поводу Элли, чем я немедленно и занялся.

Без четверти три я явился в больницу, заполнил бумаги и тотчас меня вызвали в кабинет. Сама по себе процедура отняла не больше получаса. Я тут же вернулся в приемную доктора Фейрбанкс.

В четверть шестого она приняла меня.

Когда мы оказались у нее в кабинете, она подошла к компьютеру, картинка на экране которого, вероятно, изображала мой мозг.

— Мистер Килмер, вы не знаете, делали ли вам операцию на мозге? — Казалось, она не верит собственным глазам.

— Судя по вашему вопросу, я такую операцию перенес, да?

— Безусловно, перенесли. — Взяв ручку, она указала какое-то место слева на экране. — Видите, вот здесь — шрам.

— А других объяснений быть не может? — спросил я.

— Я не нейрохирург, но могу с уверенностью сказать: нет. И не только по виду шрама.

— А по чему еще?

— Вот видите? — Она снова показала на экран, на сей раз чуть повыше, где было небольшое темное пятно. — Здесь — посторонний объект, вживленный вам в мозг.

— Учитывая ваш интерес к нашим испытаниям, я подумал, что нужно позвонить вам, — сказал Гейтс. — Спасибо за то, что пришли так быстро.

— Так что у вас? — спросил Кентрис.

— Ну, мы закончили испытания лекарства, созданного компанией мистера Ласситера. Данные отправлены в Управление по контролю за пищевыми продуктами и лекарственными препаратами и скоро будут опубликованы. Поэтому я просил бы, чтобы до этого момента все, что я вам сказал, оставалось строго между нами.

— Постараюсь. А чем кончились испытания?

— Неудачей. Препарат показал себя неэффективным.

— Вас это удивило?

— Я обычно стараюсь удерживаться от прогнозов. Большинство испытаний заканчиваются именно так. Но вот мистера Ласситера это действительно удивило.

— Что вы хотите сказать?

— Ну, корпоративная этика требует, чтобы компания, вынесшая на рассмотрение лекарство, первой получила этот отчет. Мистер Ласситер получил его сегодня утром и оставил мне сообщение, почти истерическое. Из осторожности я записал наш последующий телефонный разговор. Я хотел бы дать вам его послушать.

— Я полагаю, он расстроился; но давайте послушаем, — сказал Кентрис.

Гейтс немедленно кликнул мышью. Из колонок полились голоса.

После того как они прослушали запись, Гейтс повернулся к Кентрису:

— Не знаю, дает ли такая угроза основание для иска в суд, но меня она беспокоит.

— А до этого вы его знали? Типична ли для него такая реакция?

Гейтс покачал головой.

— Мы знаем друг друга по бизнесу, а это совсем другое. — Он улыбнулся. — Я слышал, что он вспыльчив, но такого ожидать никак не мог.

— И чего вы хотите от меня? — спросил Кентрис.

— Не знаю, но по крайней мере я был бы благодарен вам за совет. Вы наверняка лучше знакомы с подобными вещами.

— Можете заявить на него в вашу местную полицию, но там наверняка положат это дело в долгий ящик. И если вы выдвинете обвинение, вам придется заниматься этим очень, очень долгое время. Так что я не могу вам посоветовать ни того, ни другого.

Гейтс несколько секунд обдумывал это:

— В таком случае я пока подожду. Но можно вам отправить копию записи?

— С какой целью?

Гейтс пожал плечами:

— Не знаю… Просто чтобы она у вас была.

Кентрис сказал, что можно, и ушел. Возвращаясь в свое управление, он попытался понять, почему он уверен, что Гейтс лжет, и зачем тому это нужно.

Он верил, что испытания потерпели неудачу и что запись подлинная, но он никак не мог поверить в невиновность Гейтса; реакция Ласситера была такова, что верилось: договоренность была, и Гейтс ее не выполнил.

Самое логичное объяснение: Гейтс зачем-то подставляет Ласситера, а Кентриса для этого использует.

Кентрис не знал зачем, и это его беспокоило. И даже пугало.

Есть некоторые преимущества в том, что окончил Университет «Лиги плюща». И главное, пожалуй, в том, что это дает тебе друзей, часто друзей на всю жизнь — умных, образованных, состоявшихся и состоятельных людей.

Я не общался близко с друзьями по колледжу, хотя появление электронной почты в какой-то мере это исправило. Но в братстве я состоял и не сомневался, что, даже если я годами не вижу и не слышу своих братьев, любой тотчас откликнется на мой зов, когда будет мне нужен.

И вот он мне нужен, правда, я точно не знаю кто.

Я откопал свой университетский ежегодник и приступил к работе. Составил список имен тех, кого помнил, и стал гуглить каждое имя. Дойдя до сорокового, я поразился, каких успехов достигли мои однокурсники на самых разных поприщах. Мне, известному только в качестве журналиста и по совместительству сумасшедшего, стало даже несколько стыдно, что они настолько меня обогнали. Но не время думать об этом.

Увы, я не находил того, кто мне нужен, — по крайней мере пока не дошел до сорок седьмого имени, имени Дэниэла Лавинджера. Дэн был на два курса старше меня, я помнил его только по вечеринкам в пятницу, на которых мы неизменно напивались. Но он, должно быть, весьма протрезвел, потому что стал ведущим нейрохирургом в больнице «Маунт Синай».

Я позвонил по рабочему телефону, назвался и попросил его позвать. Ответившая девушка сказала не класть трубку, я даже не успел сказать, что я — его университетский друг.

Я думал, он меня забыл.

Но я ошибся. Он взял трубку, и уже через полминуты мы, смеясь, вспоминали о временах, которые я помнил смутно.

В конце концов я сказал, что мне срочно нужен его совет.

— Это имеет какое-то отношение к твоей исчезнувшей девушке? — спросил он, еще раз подтверждая тот факт, что мою статью прочло больше людей, чем в среднем смотрят Суперкубок.

— Для меня это вопрос моего здоровья. Мне нужен человек, которому я доверяю.

— Что случилось?

— Похоже, мне что-то вживили в мозг.

Он сказал, что можно приехать прямо сейчас, и я взял с собой диск, куда доктор Фейрбанкс записала картинку сканирования моего мозга. Дэн был один в кабинете, когда я вошел. День был неприемный, пациентов не было.

Он вставил диск в компьютер и посмотрел на экран.

— Ого! Кто делал операцию?

— Не знаю.

— Ты не знаешь? — спросил он, но не стал ждать ответа, а показал мне очень маленький посторонний объект. — Что это?

— Я надеялся, что на этот вопрос мне ответишь ты.

Он сел за стол и сказал:

— А теперь давай с самого начала.

И я рассказал ему о Джен и о воспоминаниях, которые никто не мог со мной разделить. В основном он это знал: он читал мои статьи, но выслушал еще раз. Когда я закончил, он сказал:

— Единственный способ узнать, что вживили тебе в мозг, — извлечь оттуда этот предмет. Но я не уверен, что тебе этого хочется.

— Почему?

— Ну, во-первых, операция на мозге всегда сопряжена с риском. В данном случае риск невелик, ибо это не самая чувствительная его область.

— А в какой он области?

— Главные функции этой области связаны с памятью.

Я сдержанно сказал:

— В последнее время у меня были проблемы с памятью.

— Ты представляешь себе, когда это было сделано?

— Да. Когда я был в Ардморе.

— И с тех пор у тебя трудности с запоминанием событий?

— Нет, этого я не заметил.

— Тогда, что бы это ни было, оно не мешает твоей способности запоминать, и, значит, твое решение не вполне медицинское.

Он тщательно выбирал слова, и я почувствовал разочарование.

— Дэн, давай без обиняков. Как ты думаешь, что это?

— Я думаю, имплант.

— Что это значит?

— В области памяти ведется громадное количество исследований. Альцгеймер косит наших родителей и обходится нашей экономике в двести миллиардов долларов ежегодно, так что стимул есть. Причем не единственный — также есть мотивация в области психологии; скорее работают над тем, чтобы уничтожить память, чем восстановить ее. Можно стереть из памяти детскую травму. Разумеется, проблема контроля над памятью имеет и этический аспект. Правительства захотят этим обладать, чтобы нейтрализовать диссидентов; работодатели — чтобы обеспечить полную лояльность сотрудников; можно даже заставить бывшую возлюбленную забыть, что ты ее обманул.

— Это не мой случай, — сказал я. — Если я правильно понимаю, то мне не возвращали утраченных воспоминаний. Мне создали новые.

— Да, получается, что так. Мозг посылает и получает аналоговые сигналы, так он разговаривает с телом; таким образом мы видим, слышим, чувствуем боль. Но медицина лишь в последнее время научилась участвовать в этом разговоре.

Он привел несколько примеров: искусственная ушная улитка имплантируется в ухо глухим и восстанавливает слух; скоро станет реальностью искусственная сетчатка.

— Они говорят мозгу, что он должен делать, и мозг делает это.

— Может быть, это устройство говорит мне, что следует помнить? — спросил я.

— Наверняка, если уж работают над устройством, распознающим язык. Я просто не думал, что наука так сильно продвинулась.

— Эти мои воспоминания такие живые, такие подробные…

— Большая часть того, что они тебе впарили, вполне реальна — места, люди, события. Они устроили у тебя в голове мультимедийное представление, вероятно в определенной мере основанное на видео.

Я буквально вздрогнул, когда он это сказал: Мария Галассо говорила, что чипы, над которыми она работает, предназначены для хранения видео.

— Но у меня такое чувство, что это зашло еще дальше. Коммуникация с мозгом — процесс в основном механический, люди, которые этим занимаются, могут даже не понимать его глубины. Исходя из того, что ты рассказал, я думаю, здесь включен мощный психологический компонент, и ты тоже в этом поучаствовал.

— Я?

— Да, ты. Больше всего это похоже на сны. Возможно, они дали тебе большую часть фактов, а собственно историю придумал ты, сам того не понимая. Так, как мы обычно вспоминаем: воскрешаем в памяти отдельные куски, а потом заполняем пустоты между ними. Вот почему на память нельзя полагаться.

— Значит, люди, с которыми, как я помню, я общался, на самом деле мне незнакомы? И места — я тоже в них никогда не бывал?

Он кивнул.

— Те, кто это сделал, получили аудио и видео людей и мест, а твой мозг доделал остальное. Если твоя девушка была на их стороне, они могли заставить ее разыграть некоторые эпизоды. У них ведь достаточно технологических возможностей проделать это?

Мне ли не знать, какие у них технологические возможности?

Я продолжал забрасывать Дэна вопросами, и он отвечал.

Когда я уходил от него, голова у меня кружилась — в первый раз на моем горизонте прояснилось. Его объяснение того, что со мной случилось, казалось мне единственно правдоподобным.

Наверное, мне следовало сосредоточиться на том, кто это со мной сделал, но я не стал. Я думал о том, что это для меня значит и что в свете этого можно сказать о моем рассудке, о моих воспоминаниях, о моей жизни.

Джен была ненастоящая: в конце концов, мне пришлось примириться с этим фактом. Возможно, такая девушка действительно существовала, может быть, это была актриса, но той Джен, которую я любил, не было. Мы не знакомились так, как я это помнил. Мы не полюбили друг друга. Мы не занимались любовью. Мы не жили вместе, и я не просил ее выйти за меня замуж.

Самого главного в моей жизни человека никогда не было.

Или она все-таки была? Она живет в моей памяти, в воспоминаниях, яснее и чудеснее которых у меня нет. И в этом смысле она реальна. Ведь что такое жизнь, если не воспоминания?

Я думал об этом часами. Мне хотелось с кем-нибудь поговорить. Мне хотелось поговорить с Джен. Или с Элли. А что такое Элли? Крейг сказал бы, что она — ключевая фигура заговора и что она и Джен — это одно лицо. Может быть, Элли-Джен-Нэнси сейчас где-нибудь смеется над тем, что она и ее созаговорщики сделали со мной.

Я был измучен, я был вне себя. Мой мозг захватили в буквальном смысле этого слова и заставили меня кривляться, как безмозглую марионетку. Я найду того, кто это сделал!

Лучший способ узнать кто — это понять зачем. Я держался за довольно неубедительную версию, что все это как-то связано с испытаниями лекарства Ласситера, хотя и не понимал, как именно. Но вот испытания кончились провалом, и лекарство не принесет ему состояния, на которое он рассчитывал.

И все-таки это Ласситер. Я ведь писал о нем статью, ту самую, которая должна была принести мне Пулитцеровскую премию, и это, а также тот факт, что испытания его лекарства тоже проводились в Ардморе, не может быть просто совпадением. А главное, тот парень, что угрожал нам пистолетом у шоссе, сказал, что за этим стоит Ласситер, — перед тем как убили его самого.

Я в последнее время плохо спал, и эта ночь не была исключением. И когда в полночь мне позвонил Крейг Ландл, я еще не спал.

— Что происходит? — спросил он. — Ты не звонишь, я не знаю, что с тобой.

— О, ничего особенного. Я просто нашел у себя в мозгах приборчик.

Крейг замялся:

— Ты шутишь, да?

— Хотел бы я, чтоб это было так.

— Прости, Ричард, но я не знаю, куда это может завести, то, о чем ты говоришь. Я предпочитаю оставаться в своем мире, ладно?

— Ладно. Так что случилось в твоем мире?

— Да уж кое-что случилось. С Ласситером. — И он рассказал, что Ласситер купил на завтрашний вечер билет до Москвы с пересадкой в Париже. — В одну сторону, — подчеркнул он.

— Почему в Москву? — спросил я.

— Сам удивляюсь. Но вряд ли на весенние каникулы.

— Ардморский проект сегодня заканчивается. Всех пригласили на прием с коктейлями, чтобы раздать бонусы.

— Значит, завтра — день… не знаю чего. Что ты собираешься делать?

— Хочу остановить Ласситера, не дать ему сесть в самолет.

Операция идет не блестяще; теперь Камень ясно видел это. Последнее, что должен был сделать Килмер, это совершить убийство, но непохоже было, что он это сделает. Эмоциональный компонент ушел, раздражения для мотивации недостаточно.

Но это разочарование, жестоко уязвив эго Камня, больше ни на чем не отразилось. Покупатель-победитель выбран, сделка состоится вот-вот. Покупатель, перед тем как платить деньги, хочет убедиться, что секретность гарантируется.

И гарантии секретности будут предъявлены сегодня днем, когда погибнут все участники проекта. Килмер тоже умрет. И тогда Камень покинет эту страну, которую он так ненавидит.

Так что он ждет только звонка, подтверждающего, что все кончено. Это будет долгий день, но он вознаградит его за все.