Жуков

О ДОЛГОМ ВЕЧЕРЕ ЖИЗНИ

Несмотря на изобилие впечатляющих эпитетов, чаще звонких, чем осмысленных, о маршале Жукове, информационное затемнение, опустившееся на его жизнь и деятельность в середине 1946 года, так и не рассеялось. Больше того, ограничения, введенные тогда по известным причинам, не были в новинку, а пожалуй, только усилили печать секретности, наложенную на работу Жукова много раньше потребностями войны. С согласия, а нередко по указанию самого военачальника. Писатель С. С. Смирнов, прославившийся восстановлением правды о Великой Отечественной — в первую очередь истории героической обороты Брестской крепости, в сущности, признал свое бессилие, когда речь зашла о Жукове. Он писал:

«В газетах тех военных лет не найдешь почти никаких материалов о нем — ни очерков писателей, ни журналистских интервью с ним. Сохранилось очень немного фотографий того времени, на которых изображен Жуков. В киноархивах кадры, запечатлевшие его военные будни, измеряются несколькими сотнями, если не десятками метров.

Однажды в разговоре с маршалом я посетовал на этот недостаток исторически важных материалов о нем. Жуков в ответ усмехнулся.

— Я ведь приказал своей охране, чтобы ко мне не допускали ни журналистов, ни кино- или фоторепортеров, — сказал он. — Теперь я понимаю, что сделал ошибку, но тогда казалось, что об истории думать некогда, все мысли и чувства были направлены на одно — как победить врага и скорее закончить войну».

Редактор «Красной звезды» Д. И. Ортенберг «выбил» у Жукова статью о боях на Халхин-Голе. Это был единственный успех газетчиков. Когда же они пытались соблазнять — материал будет подготовлен и останется только «подправить и подписать», то получили от Жукова решительный отпор. Ортенберг запомнил, как Жуков посмотрел на него «если не злыми, то гневными глазами» и бросил: «Нет уж, эти штуки бросьте».

Тягу к перу Жуков в годы войны подавил, разумеется, не без внушения Верховного. Причем это случилось в первое военное лето — Жуков обмолвился у Сталина, что собирался выполнить просьбу написать статью. Верховный резко заявил, что это не дело начальника Генштаба. Его задача, погрозил пальцем Сталин, «заниматься фронтами, а не сочинительством».

Георгий Константинович, по всей вероятности, одним из первых среди наших военачальников приступил к обобщению опыта войны, проще говоря, написанию мемуаров. Он считал это чрезвычайно важным и имел четкое представление о том, как именно это нужно делать. В беседе с К. М. Симоновым спустя десятилетия после войны маршал сказал: военачальников не место огромным спискам, имен и огромному количеству боевых эпизодов с упоминаниями тех или иных случаев героизма. В: тех случаях, когда это преподносится как личные наблюдения, — это неправда. Ты, командующий фронтом, сам этого не видел, не присутствовал при этом, не знаешь лично человека, о котором идет речь, не представляешь себе подробностей его подвига. В большинстве случаев эти факты в мемуарах берутся из чужих материалов.

Они не характеризуют деятельности командующего фронтом, а порой мешают созданию целостной картины происходящего, изложенной с точки зрения того, кто пишет мемуары. Мне думается, что злоупотребление этим выглядит как ложный демократизм, ложное заигрывание.

Для того чтобы показать, как воюет народ, не обязательно брать из газет того времени или из политдонесений списки фамилий. Когда ты рассказываешь о том, как воюет целый фронт, как воюют входящие в него армии, как воюет вся эта огромная масса людей, какие потери они несут, чего добиваются и как побеждают, — это и есть рассказ о действиях народа на войне».

Иными словами, мемуары должны носить отпечаток личности того, кто взялся за перо. Георгий Константинович сразу после войны начал писать книгу, по всей вероятности, пока фрагментами. Фиксировал на бумаге события, пока они не изгладились из памяти. «В ходе войны, — сказал он Симонову в той же беседе, — мы совершили немало ошибок, и об этих ошибках нам надо писать в мемуарах. Я, во всяком случае, пишу». Увы, на той, самой ранней стадии создания книги, ныне известной как трехтомник «Воспоминания и Размышления», нашелся непрошеный читатель рукописи — И. В. Сталин.

Люди с горячими сердцами, естественно, не смирились с тем, что маршал выгнал в шею троих с чистыми руками. Они подстерегли момент и вскоре после фиаско на даче толпой ввалились в городскую квартиру Г. К. Жукова. Вооруженные до зубов и точно рассчитав время — дверь открыла семнадцатилетняя Эра, родители еще спали. На этот раз они явились с ордером на обыск и, прикрывшись солдатом с автоматом, которого они поставили на пост у туалета. Формальный повод — изъять некие «ценности». Пришельцы унесли с собой практически все. В бездонных мешках исчезли любимые куклы девятилетней Эллы. К чистым рукам прилипло немало, в том числе, дивилась Эра, ее дешевый фотоаппарат и то, что Александра Диевна шутя-серьезно называла «приданым», несколько отрезов на платья для старшей дочери. Безгранично любимый отец под взглядами жены и дочерей стоял с беспомощно опущенными руками в кителе с тремя Звездами Героя Советского Союза. А что было делать, в квартире хозяйничали матерые чекисты, профессионалы обысков, арестов…

Из квартиры бесстрашные рыцари революции отправились на дачу, тут, рассказывает историк генерал Н. Г. Павленко со слов Жукова, «подручные Берии перерыли все документы и материалы, находившиеся на даче маршала в Сосновке, и наиболее ценные увезли с собой. Сталину было известно и то, какие документы и материалы хранились в сейфе в кабинете Жукова. Однажды он позвонил полководцу и спросил: «Вы что, собираетесь писать историю. Не надо. Пусть этим делом занимаются историки, когда мы умрем». Некоторые важные документы и записи вскоре были изъяты из сейфа, и больше Жуков их не видел».

Когда в середине пятидесятых председатель КГБ И. А. Серов угодливо принес министру обороны Г. К. Жукову опись изъятых вещей («неувязочка вышла») и предложил попытаться разыскать и вернуть их, маршал категорически отказался. «Еще наживу», — буркнул он главному чекисту страны. На единственный вопрос маршала, где бумаги, Серов развел руками. Так что мы никогда не узнаем, каковы были мемуары Г. К. Жукова в первом приближении, как в состоянии по этим и сходным причинам лишь эскизно проследить его послевоенный жизненный путь.

13 июня 1946 года Жуков приехал в Одессу. Он коротко познакомился с работой штаба округа и выехал в войска, где провел большую часть времени в бытность командующим округом. В полевой поездке он встретил и свое пятидесятилетие. Георгий Константинович чувствовал себя много лучше среди командиров и солдат, чем в кабинете. По крайней мере не ощущал от них липкого внимания.

Конечно, работать было трудно, но «я, приехав в Одессу, — говорил Жуков, — твердо решил ни на йоту не снизить требований к своим подчиненным, к войскам, к их боевой подготовке. Я твердо решил остаться самим собой. Я понимал: от меня ждут, что стану другим, что махну рукой и буду командовать округом через пень-колоду. Но я не позволил себе этого. Конечно, слава есть слава. Но в то же время она палка о двух концах и иногда больно бьет по тебе. После этого удара я сделал все, чтобы остаться таким, каким был. В этом я видел свое внутреннее спасение. В выдержке, в работе, в том, чтобы не потерять силы характера и в этих тяжело сложившихся для меня обстоятельствах».

Положение Жукова было в высшей степени, мягко говоря, сложным. Неумеренное любопытство некоторых, предположения и прямые выдумки. Вскоре после назначения Жукова в Одессу в Москве состоялся Пленум ЦК ВКП(б). Как кандидат в члены ЦК Жуков был обязан присутствовать. Впоследствии он рассказывал:

«Когда я увидел, что Сталин снова одет в довоенный китель, понял: быть грозе. И опять не ошибся.

После рассмотрения общеполитических вопросов и назревших проблем по восстановлению народного хозяйства Пленум приступил к обсуждению персональных дел отдельных членов ЦК.

Семь человек, выведенных из состава ЦК, один за другим покинули зал заседаний. И тут я услышал свою фамилию. Каких-то новых фактов, доказывающих мою вину, не было приведено. Поэтому, когда мне было предложено выступить, я отказался от слова. Оправдываться мне было не в чем. Состоялось голосование, и меня вывели из состава ЦК. Как только руки голосовавших опустились, я поднялся со своего места и строевым шагом вышел из зала…»

По возвращении в Одессу секретарь обкома явился к Жукову с расспросами. Маршал сначала отмалчивался, а потом коротко объяснил — он был выведен из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б) и по этой причине не может знать, что происходило на Пленуме. Разговор как-то зашел о Параде Победы, глаза Георгия Константиновича озорно блеснули, он промолвил загадочно: «Конь подо мной был слишком белый». Видимо, эта шутка ему понравилась, и он нисколько раз повторял ее…

А жизнь продолжалась, с серьезными- заботами и мелкими уколами (по значимости, но не^ по возможным последствиям!). Офицер для особых поручений С. П. Марков, рассказывая о Жукове в Одессе, выделил — и там маршал не изменил своим привычкам, сложившимся за десятилетия военной службы: «В войска и на учения Георгий Константинович выезжал в любое время года и в любую погоду. Вспоминается, как в феврале 1947 года он поездом направился на штабные учения в Тирасполь. В пути нас настигла сильная пурга, снегом занесло железнодорожное полотно. Движение было приостановлено.

Можно было отменить или перенести на день-два проведение учений. Но это было не в характере Жукова. Встал вопрос: как дальше следовать в Тирасполь? И тогда, как в боевые времена Великой Отечественной войны, по указанию маршала были вызваны маленькие самолеты Ан-2. С примитивной маленькой площадки в пургу они поднялись и вскоре приземлились близ города.

Штабные учения начались точно в срок, как и было предусмотрено планом.

Жуков исколесил всю территорию округа, чаще всего бывал в Николаеве, Тирасполе, Кишиневе, Бельцах, Бендерах. В течение этого времени интересы Г. К. Жукова не замыкались чисто профессиональным военным делом. Он регулярно посещал театры — оперы и балета, драматический, оперетты, смотрел все новые фильмы».

Командующий округом оказался благодарным зрителем, что использовали жуковские недоброжелатели, следившие за каждым его шагом. В июне 1947 года ЦК ВКП(б) объявил коммунисту Г. К. Жукову партийное взыскание «выговор». Москва напомнила о положении Маршала Советского Союза в мирное время. По словам Жукова, причина взыскания «неправильное награждение артистов», он запамятовал, что право награждения, которое имели в войну командующие фронтами, с наступлением мира Президиум Верховного Совета СССР вернул себе. Сам по себе факт незначительный, но «в 47-м каждый день ждал ареста. Подготовил чемоданчик с бельем», — скажет в 1965 году Г. К. Жуков.

То не была излишняя предосторожность, порожденная мнительностью, — в конце 1947 года Жукова срочно вызвали в Москву. Причины не объявили и никаких дел не поручили. Он проводил время на Квартире, время от времени бывал на даче. Ждал. G опаской оглядываясь на дверь, офицеры-доброжелатели докладывали: в тюрьме член Военного совета 1-го Белорусского округа генерал-лейтенант К. Ф. Телегин. Арестованы многие работавшие с ним: генералы для особых поручений — генерал-лейтенант Минюк, генерал-лейтенант Варенников, Герой Советского Союза генерал-лейтенант Крюков, генерал-майор Филатов, адъютант полковник Семочкин, верный водитель Бучин и многие другие. Кольцо сжималось. Внешне он оставался спокойным, собранным, внимательным и доброжелательным к редким собеседникам. Сердце маршала знало лучше. В начале января 1948 года Георгия Константиновича внезапно госпитализировали. Диагноз — инфаркт. Первый.

По выходе из больницы ему объявили о новом назначении — командующим Уральским военным округом. 12 февраля 1948 года в старом штабном вагоне военных лет маршал Жуков с Александрой Дневной выехал к месту определенной свыше службы — в Свердловск.

Вот и Урал, на вокзале все знакомые лица, встречавших генералов Жуков знал в годы войны. Сильный мороз, от которого он отвык в Одессе, и привычные обязанности. Уже в 9 утра на следующий день Георгий Константинович на службе, в кабинете командующего округа. Прием дел занял немногие дни, и Жуков выехал в войска. Он приступил к «освоению» обширной территории нового для него округа. Домашние дела почти не отвлекали, дочери учились в Москве. С родителями они проводили только каникулы.

Командующий округом был весь на виду, на людях — на работе окружен сослуживцами и подчиненными, в частях сплошь и рядом сталкивался с теми, кто встречался с маршалом на дорогах войны, а иной раз Жукова в бесконечных поездках узнавали и восторженно приветствовали местные жители. Снова и снова как он сам, так и его спутники убеждались в народной любви к полководцу. Как и было ясно — он был занят делом и только им одним. Интриганы в конечном счете не могли ничего поделать с этим, о чем Жуков узнал много спустя. В бытность командующим округом в Свердловске, рассказывал он, «Абакумов под руководством Берии подготовил целое дело о военном заговоре. Был арестован целый ряд офицеров, встал вопрос о моем аресте. Берия с Абакумовым дошли до такой нелепости и подлости, что пытались изобразить меня человеком, который во главе этих арестованных офицеров готовил военный заговор против Сталина. Но, как мне потом говорили присутствовавшие при этом разговоре люди, Сталин, выслушав предложение Берии о моем аресте, сказал:

— Нет, Жукова арестовать не дам. Не верю во все это. Я его хорошо знаю. Я его за четыре года войны узнал лучше, чем самого себя.

Так мне передали этот разговор, после которого попытка Берии покончить со мной провалилась».

Надо думать, к концу сороковых Сталин одумался в отношении Жукова. В 1950 году Жуков второй раз после 1946 года был выдвинут кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Честь назвать его выпала на долю Ирбитского мотоциклетного завода. Георгий Константинович с величайшей серьезностью отнесся к избирательной кампании. В служебном вагоне, на машинах, включая вездеходы, и, наконец, на санях он объехал свой избирательный округ. Встречи с избирателями, а едва ли была одна без фронтовиков, выливались в чествование любимого героя. Очень часто Георгию Константиновичу приходилось прилагать усилие, чтобы ввести в подобающие рамки приветствия и аплодисменты. Иногда, что понимали самые близкие, он смахивал слезу. Безмерной радости.

Стоит ли говорить, что маршал Г. К. Жуков достойно занял свое место в Верховном Совете СССР и ревностно выполнял депутатские обязанности. Народный депутат!

Должные выводы из изменения отношения к опальному военачальнику поторопился сделать К. М. Симонов, обожавший вращаться на самом «верху». В 1951 году на заседании, где обсуждалось очередное присуждение Государственных, именовавшихся тогда Сталинскими, премий, Сталин обратился к книге «товарища Казакевича» «Весна на Одере». Он нашел, что в романе член Военного совета Сизокрылов выведен так, будто он командовал фронтом. «Но мы знаем, кто командовал этим фронтом. Им командовал не какой-то Сизокрылов, а Жуков. У Жукова есть свои недостатки, мы его за них критиковали. Но Жуков командовал под Берлином хорошо, во всяком случае неплохо. Почему же в романе товарища Казакевича выведен какой-то Сизокрылов, а не Жуков? Это не соответствует действительности». Обратившись к присутствовавшим писателям, Сталин поручил им сказать «товарищу Казакевичу», чтобы он, если не поздно, исправил этот «недостаток».

Симонов оказался самым легким на ногу, рассказал Казакевичу о сталинском поручении. «Казакевич только зубами скрипнул», — отметил Симонов. Еще он отметил: «Сталин угадал совершенно точно» — в первоначальном тексте, если верить романисту, значился Жуков, «по в обстановке, которая сложилась в то время вокруг Жукова», Казакевич не смог опубликовать «эту линию романа». Простая мысль поставила предел сетованиям обоих мастеров слова — роман уже выдержал несколько изданий, и «что-нибудь менять в нем было теперь поздно».

Как раз в это время Симонов завершал свой роман «Товарищи по оружию» о Халхин-Голе. Окрыленный историей с Казакевичем, писатель, разумеется, не назвав главного героя — Жукова, разгромившего японцев, описал командующего группой войск, «за фигурой которого проглядывала личность Жукова — прототипа этой фигуры». Если судить по фрагментам воспоминаний Симонова, он почитал это чуть ли не гражданским подвигом. Прозаик определенно гордился принципиальностью в собственном понимании по сравнению с работавшими в редакции, готовившей роман к печати. «Они опасались, как пройдет соответствующее место романа через цензуру, — любовался собой мужественный автор. — Опасения, впрочем, оказались напрасными. Роман благополучно прошел цензуру».

Иначе и быть не могло, маршалу Жукову довольно быстро возвращали утраченное. Летом 1951 года впервые с 1946 года о нем заговорили на международной арене. В июле в составе правительственной делегации Жуков посетил Польскую Народную Республику по случаю национального праздника — годовщины возрождения Польши. В канун памятного дня в оперном театре Варшавы состоялось торжественное собрание с участием представителей Войска Польского. В числе выступавших на собрании Жуков.

Пребывание в Варшаве приобрело особый смысл для Г. К. Жукова. Министром национальной обороны ПНР тогда был К. К. Рокоссовский. После нескольких лет разлуки встретились старые друзья и соратники. Им было о чем поговорить и что вспомнить. К. К. Рокоссовский принимал парад Войска Польского, Г, К. Жуков профессионально оценил проходившие перед трибуной части, вооруженные советским оружием, обученные по нашим уставам. Полководец Великой Отечественной, Рокоссовский, как и следовало ожидать, оказался отличным воспитателем войск на своей родине.

Год 1952-й — последний пребывания Г. К. Жукова в Свердловске. Если не считать названия, он полюбил этот уральский город. Расправивший крылья как могучий индустриальный центр в годы войны, Свердловск в то время уже олицетворял культуру на востоке нашей страны, на стыке Европы и Азии. Большой театрал, Георгий Константинович не пропускал ни одного нового спектакля в драматическом театре, театре оперы и балета имени Луначарского. Он считал и неоднократно повторял — всесоюзная слава театра музыкальной комедии Свердловска более чем заслужена, и подтверждал свое мнение частыми посещениями. Стоило в городе появиться заезжей знаменитости, например А. Вертинскому, в зале видели командующего округом. Наконец, он очень много читал, пожалуй, как никогда еще в жизни, поглощая книгу за книгой, разумеется, в первую очередь военно-исторические сочинения.

Вся жизнь Г. К. Жукова была связана с партией. В свердловский период жизни он пунктуально участвовал в работе пленумов Свердловского обкома партии, конференциях и активах парторганизации округа. Коммунисты Свердловска послали Г. К. Жукова своим делегатом на XIX съезд КПСС в октябре 1952 года, а тал! его избрали кандидатом в члены ЦК КПСС. На ужине, который ЦК дал иностранным делегациям на съезде, вездесущий Симонов подсел к Жукову и на протяжении нескольких часов, стараясь приятно грассировать, познакомил маршала со своими взглядами на минувшую войну и военную стратегию вообще.

В завязавшейся беседе писатель узнал, что Жуков прочитал его роман «Товарищи по оружию». Особенного подъема это открытие у него не вызвало. Маститый прозаик зафиксировал причину: «Признаться, в тот вечер меня по-человечески беспокоило, как отнесется Жуков к отсутствию в романе его имени, не сочтет ли он это в сложившихся вокруг него обстоятельствах признаком моей робости или результатом привходящих соображений. И я был рад, что, не касаясь этой щепетильной темы, он говорил о романе с сочувствием, видимо, правильно поняв меня». Еще бы не понять!

В конце февраля 1953 года Жукова отзывают в Москву, что для него психологически не было неожиданностью. К этому дело уже шло. Смерть Сталина 5 марта 1953 года вернула маршала точно на то место, которое он занимал семь лет назад — первого заместителя министра обороны СССР. Знакомый объем работы, знакомое здание на Арбатской площади, знакомый кабинет. Только… Все же Георгий Константинович начинал чувствовать возраст.

Годы опалы не прошли зря, в интеллектуальном отношении он приобрел, пожалуй, профессорские навыки. Полководец, обреченный силой непреодолимых обстоятельств заниматься делами в границах округа, легко справлялся с ними, а беспокойный ум военного гения бодрствовал, охватывал события и тенденции планетарных масштабов. Он размышлял о военном искусстве второй половины XX века и неизбежно приходил к выводу — советский офицер должен быть самым подготовленным, образованным. С первых недель пребывания в Министерстве обороны Жуков дал могучий толчок развитию военной науки. Он смотрел широко на сложнейшие проблемы, вставшие на пути теоретических разработок. Иногда Георгий Константинович не исключал метода проб и ошибок. Но в одном он не сомневался — профессиональный военный должен быть прекрасно информирован.

Идеология идеологией, но наш военный должен знать реальную обстановку по «ту сторону». Заботам Г. К. Жукова военный читатель обязан тому, что с середины пятидесятых годов пошел поток переводов ка русский язык практически всех по тем временам значительных книг по военным вопросам. В изданиях, выходивших ограниченными тиражами, их выпускали полностью, без купюр. Например, мемуары противников Жукова в Великую Отечественную — немецких военачальников Гудериана и Манштейна. Сначала для служебных целей, а затем широкому читателю были предложены дневники начальника генерального штаба сухопутных сил Германии Гальдера. Жуков настоял на переводе шеститомного труда У. Черчилля «Вторая мировая война», который в пятидесятые годы на Западе считался самым информативным сочинением о минувшей тогда недавно войне.

В упорядоченную, набиравшую темпы работу летом 1953 года внезапно вклинилась политика. В форме глубоко отвратительной для кадрового военного. Министр обороны Н. А. Булганин вызвал своего заместителя Жукова и загадочно сказал: «Поедем в Кремль. Есть срочное дело». Что ж, дело есть дело, говорил формально Маршал Советского Союза, облеченный доверием, он звал с собой другого. Жуков, конечно, никогда не считал Булганина военным, маршальские погоны носил не полководец, а в прошлом партийный и советский работник.

Приехали. В кабинете у Н. С. Хрущева Г. М. Маленков, известный своими приятельскими отношениями с Берией. Хрущев без вступления озадачил: нужно арестовать Берию. Предложил взять с собой несколько надежных генералов, пару молодых адъютантов и захватить оружие.

— Я всего мог ожидать, любого самого сложного и ответственного задания, уже привык к этому на фронте, да и после войны, но такое… — вспоминал Жуков через 10 лет.

После довольно длительной паузы он согласился. Расчет политиков вовлечь в свои дела военных оправдался, Жуков помнил, что многие годы люди Берии буквально дышали ему в затылок, а сам архиинтриган подсовывал Сталину «компромат» на маршала, домогаясь его ареста. Теперь они менялись ролями, только дело Жукова было справедливым.

На следующий день Жуков с генералами Батицким, Москаленко, Неделиным и двумя адъютантами приехали в Кремль. Они-де приглашены на заседание Президиума ЦК, на котором предстоит обсудить военные вопросы. Как договорились с Хрущевым, разместились в комнате поблизости от зала заседания. Жуков пока ничего не сказал о задании. Около часа они просидели, обмениваясь пустыми фразами, гадая, зачем вызвали. Резкий звонок! Его и ждал Жуков, по звонку, как договорились с Хрущевым и Маленковым, военные должны были войти в зал заседаний и арестовать Берию. Жуков встал и, обращаясь к генералам, впоследствии при Хрущеве все трое получили маршальские погоны, отрывисто сказал, если не скомандовал:

— Мы должны арестовать Берию. Он намерен захватить власть. Согласны все? Понимаете значение порученного?

Те согласились и тесной группой вошли в зал во главе с Жуковым. Берия в центре стола, генералы направляются к стульям у стены за его спиной, будто собираются сесть. Сам Жуков внезапно стремительно подходит к Берии сзади и командует:

— Встать! Вы арестованы.

Палач оказался робким. Он медлил, тогда Жуков схватил его, заломил руки, приподнял, встряхнул и тут же провел ладонью по бедрам — нет ли пистолета. Оружия при Берии не оказалось. Своим землякам на встрече в день своего 75-летия Жуков закончил рассказ так:

«Мои сподвижники быстро ощупывают карманы костюма Берии — нет ли оружия. Я увидел на столе перед Берией толстую кожаную палку. Подумав, что в ней может быть оружие, с силой толкнул ее вдоль стола. Пролетев всю длину стола, папка упала около ног Хрущева. Берия побледнел как полотно. Не успел сказать ни слова, как с нашей помощью оказался в соседней комнате. Я приказал адъютанту вытащить у него брючный ремень и срезать пуговицы на брюках (так мы делали в гражданскую, когда сопровождали пленных «языков»).

Злость на Берию у меня была беспредельна, я подошел к нему и, глядя в его испуганные глаза, сказал:

— Сволочь, доигрался! Ты хотел посадить всю страну, теперь ответишь за все!

Генералы — крупные, высокие — плотно окружили его, и так мы его вывели из здания.

Чтобы при выезде из Кремля нас не проверяли, мы решили сесть в одну машину — всех нас охрана знала в лицо. Берию с кляпом во рту мы положили на пол задней кабины между ног Серова, Батицкого и Москаленко. Наше предположение оправдалось, охрана поприветствовала нас, автомашину не остановила. Из Кремля прямым ходом приехали в гарнизонную гауптвахту, где всю охрану заменили на офицеров, значительно увеличив численность внутренних и внешних постов.

На другой день Берия под усиленной охраной был переведен в бункер во внутреннем дворе штаба Московского военного округа.

Внутренний двор штаба представляет собой замкнутый строениями квадрат, в каждом углу которого разместили по одному танку с офицерскими экипажами. Стволы танковых пушек были направлены в сторону бункера…

Георгий Константинович закончил рассказ, глубоко вздохнул и добавил:

— Да, эта операция была очень серьезной и сложной.

— А что говорил Берия на суде?

Г. К. Жуков нахмурился и резко ответил:

— Мне было приказано арестовать Берию, что я и сделал. А судил его маршал Конев, спрашивайте у него!»

Надо думать, действия Жукова произвели сильное впечатление на Хрущева с товарищами, выросших в номенклатуре и не видевших дальше стен своих кабинетов. Пришли в зал заседаний военные в высоких чипах, а предъявили навыки унтер-офицеров той давней полузабытой первой мировой войны. А Жуков каков! Предупреждали его, что Берия физически сильный, знает приемы джиу-джитсу, а он, разнеслось среди вождей, в ответ усмехнулся: «Ничего, справлюсь, нам тоже силы не занимать». И справился, не обнажив оружия, с невыразимым презрением взял злодея голыми руками. Было над чем призадуматься, командный голос маршала запомнился, долго звенел в ушах свидетелей невиданной в этом зале сцены.

Что до главного героя случившегося, то Жуков, по-видимому, поступил так, как он вел себя в неприятных обстоятельствах. Отвечая в глубокой старости на вопрос, простил ли он Сталина, маршал сказал: «Я это просто вычеркнул из своей памяти». Запомнил о Сталине он другое. «Думаю, что он хотел назначить меня министром обороны, но не успел, смерть помешала». Так и после ареста Берии он постарался выбросить этот эпизод из головы. Важнее для Георгия Константиновича было то, что при равнодушном к военному делу дилетанте Булганине он с каждым месяцем расширял круг своей деятельности, постепенно стал исполняющим обязанности министра обороны.

Г. К. Жуков двинул перевооружение армии на базе новой техники, появление которой было следствием развития научно-технической революции. Нужно было определить место ядерного оружия в борьбе, вынести правильные решения — на чем сделать акцент в развитии средств доставки: на ракетах или пилотируемой бомбардировочной авиации. За океаном американские генералы и политики безмерно восторгались возможностями стратегических ВВС, молились на новинку Б-52, у нас Г. К. Жуков был среди тех, кто высказался за приоритет ракет, начиная от тактических и вплоть до межконтинентальных баллистических. Благодаря прозорливости Жукова мы в военном строительстве не потянулись за американцами в создании абсурдно-громадного флота тяжелых бомбардировщиков. При возраставшей стоимости сложных систем вооружений цена правильного или ошибочного решения исчислялась десятками, если не сотнями миллиардов рублей. Жуков сделал правильный выбор, обеспечивая обороноспособность страны не за счет подрыва всей инфраструктуры национальной экономики.

В развернувшейся тогда дискуссии о «взаимном сдерживании» авторитетно прозвучал его голос победителя в Великой Отечественной. Разрушительное действие ядерного оружия, на взгляд Жукова, отнюдь не означало, что наши потенциальные противники откажутся от его внезапного применения. Следовательно, нужно учитывать это в советской военной доктрине. Что же касается возможности сохранения мира ссылками на «взаимное сдерживание», то на деле господство такой сочки зрения развязывало руки сторонникам «ограниченных войн». В любом случае, считал Жуков, СССР должен сохранять высокий уровень обороноспособности. В интервью группе ведущих американских журналистов в ответ на вопрос о реальности «взаимного сдерживания» Г. К. Жуков 7 февраля 1955 года откровенно указал: «Я считаю, что это неверно».

Суровый реалист, каким всегда был Г. К. Жуков, стоял на том, что в современном мире нужна величайшая бдительность в отношении тех, кто способен развязать войну. Вопреки рассуждениям сторонников мира Жуков смело заглядывал за порог начала вооруженного конфликта, что тогда? Он много и плодотворно размышлял о формах ведения боевых действий с учетом возможностей ракетно-ядерного оружия. Отталкиваясь от опыта минувшей войны, маршал пришел к выводу, что всевозрастающее значение приобретают ночные действия. Готовить войска к ведению ночного боя требовал главком сухопутных сил, в феврале 1955 года ставший, наконец, министром обороны Советского Союза. Георгий Константинович Жуков достиг пика военной карьеры.

Параллельно, скорее вопреки, а не по желанию маршала утяжелялся его вес как политического деятеля. В середине пятидесятых это частично объяснялось тем, что в Соединенных Штатах с января 1953 года президентом был генерал Д. Эйзенхауэр. Хрущев, как, впрочем, и другие наши лидеры, почитал себя знатоком международных дел и стремился войти в историю великим дипломатом. Методы, уместные в аппаратных разбирательствах, где значительную роль играют симпатии и антипатии, он попытался применить во внешней политике. Хрущев, видимо, свято уверовал, что привлечение Жукова к советско-американским переговорам открывает некие, ведомые только ему самому, перспективы. Наверное, он надеялся, что внимательное отношение к маршалу — вернейший путь к сердцу другого военного — генерала Эйзенхауэра.

В июле 1955 года по наущению Хрущева Жуков дебютировал как дипломат. Министр обороны СССР был включен в состав советской делегации на конференции в Женеве в июле 1955 года. Со своей стороны американские руководители проявили к Жукову отнюдь не самый здоровый интерес. Георгий Константинович не мог не видеть, что вокруг него затеваются политические игры. Он был теперь умудрен отрицательным опытом и отнюдь не горел желанием быть игрушкой в чьих-либо руках. Посему прибег к известной военной хитрости — умнейший человек предстал только исполнителем. Главное — не дать пищи для кривотолков. С большим разочарованием по поводу несбывшихся надежд, а они, несомненно, были, Эйзенхауэр писал в 1963 году: «Перед конференцией в Женеве Жуков был назначен министром обороны СССР. Было ли это результатом изменения обстановки у Советов или его направили в Женеву в ожидании того, что изложение им советской точки зрения на меня окажет влияние, мы не знали. В начале конференции несколько членов моего штата получили туманные, но отнюдь не тонкие предложения в форме предположений, подсказанных простым любопытством — «президент может захотеть повидаться со своим старым другом Жуковым». Я решил последовать этим тяжеловесным намекам, надеясь, что маршал сможет как-то объяснить мне непоследовательный характер русской политики».

Эйзенхауэр пригласил Жукова на ленч в свою виллу. Жуков «немедленно согласился». Они оживленно побеседовали о прошлом, вспомнили войну. «Но как только мы затронули серьезные вопросы, которыми занималась конференция, стало совершенно очевидно — Жуков не тот, каким был в 1945 году… Теперь в Женеве, спустя 10 лет, он был сломан и встревожен. Тихо и монотонно он повторил мне те же аргументы, которые развивал за столом руководитель советской делегации. Но это не была обычная беседа, он говорил, как будто повторял урок, который вбили в него до точки. Он был безжизненным, ни улыбки, ни шутки. Мой старый друг выполнял приказ начальства. Я не извлек ничего из этого личного разговора, кроме горечи». А что хотел извлечь президент США?

Георгий Константинович с достоинством вышел из испытания, каким было для него участие в конференции в Женеве. Конечно, он не был «безжизненным», служившие с маршалом в то время единодушно отмечают — он был полон энергии, неутомим. Другое дело, каким он представал перед западными деятелями, все домогавшимися выяснить, как министр обороны смотрел на те или иные проблемы международной жизни.

Попытки эти нередко носили крайне назойливый характер. Тогдашний американский посол в Москве Ч. Болен попытался разговорить Г. К. Жукова сразу после событии в Польше осенью 1956 года. «На приеме в турецком посольстве он сказал, что в Восточной Германии, Белоруссии и Польше было более чем достаточно войск, чтобы разрешить вопрос на условиях Кремля. Блеснув своими голубыми глазами, он настаивал — «они бы раздавили их как мух». Когда же я спросил, кто это «они», он не дал прямого ответа, но, очевидно, Жуков имел в виду советские войска, ибо он сказал: «Красная Армия проявила «громадную сдержанность» в Польше. Он сказал, что направил командующего силами Варшавского Договора маршала И. С. Конева в Восточную Германию, чтобы гарантировать — войска оттуда не вступят в Польшу. Так сказать, читая между строк Жукова, я полагаю — он выступал за военное вмешательство в Польше, но ему не дали этого сделать. Высказывания Жукова по поводу Венгрии позднее подтвердили мои подозрения». С такими собеседниками Георгию Константиновичу нужно было быть вдвойне, втройне осмотрительнее.

На XX съезде КПСС в феврале 1956 года Жукова избирают членом ЦК (он был переведен из кандидатов в члены ЦК в 1953 году в связи с назначением первым заместителем министра обороны). В декабре 1956 года за выдающиеся заслуги перед советским пародом и в связи с 60-летием со дня рождения Г. К. Жуков награжден орденом Ленина и четвертой медалью «Золотая Звезда» Героя Советского Союза. В следующем, 1957 году Г. К. Жукова вводят кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС.

26 января 1957 года индийский народ праздновал 7-ю годовщину провозглашения Индии республикой. Жители Дели с энтузиазмом приветствовали советскую делегацию во главе с Жуковым. Он побыл на параде, встретился с премьером Джавахарлалом Неру и другими деятелями. Маршал поездил по стране, посетил воинские части, училища, корабли и отметил — офицеры подтянуты. По возвращении в Москву министр издал приказ три дня в неделю начинать рабочий день с занятий физкультурой., Группу маршалов собирали для этого в плавательном бассейне ЦСКА. Жуков пунктуально являлся на занятия и аккуратно справлялся у них — людей в среднем около 60 лет и старше, не тяжелы ли занятия. Маршалы бодро заверяли: физкультура творит чудеса. По-видимому, Жуков так и не распознал лукавства старых солдат, между собой утверждавших — полезнее всего поднимать и опускать веки. Этим открытием они остереглись поделиться с энтузиастом физических занятий.

Строительство Вооруженных Сил каждый день ставило новые проблемы перед руководством Министерства обороны. Тем более что неутомимый реформатор Хрущев бесцеремонно вмешивался в дела, в которых он не был компетентен. Сокращение Вооруженных Сил было не всегда продумано, и затрагивались судьбы тысяч и тысяч людей, посвятивших всю свою жизнь военной службе. В 1955 году было сокращено 640 тысяч человек, а уже в мае 1956 года было объявлено — в предстоящий год подлежали демобилизации 1 200 тысяч человек. Для некоторых это обернулось личной трагедией, не говоря уже о том, что из-под знамен первыми уходили победители Великой Отечественной войны. Наступавшую ракетно-ядерную эру политики истолковывали в меру своего понимания — испытания ядерных бомб, хотя по количеству и уступали США, пошли сериями — в 1957 году, например, 19 января, 8 марта, 3, 6, 10 и 12 апреля. Хотя выступая публично в Москве 16 марта 1957 года, Г. К. Жуков подчеркивал, что отныне ядерное оружие основное ударное средство, он не разделял набегов Хрущева на деликатную область военной стратегии. Как профессиональному военному, Жукову было чуждо бахвальство военной мощью, чем иногда грешил несдержанный на язык Хрущев.

Внезапно политика властно вторглась в жизнь маршала — перессорились политики. Сторонники прошлых методов руководства — с тюрьмами и дрочим — попытались сбросить Хрущева. Маленков, Молотов, Каганович и другие заголосовали его на заседании Президиума. Возникла реальная опасность восстановления сталинских порядков. Жуков, конечно, не мог согласиться с этим и помог созвать Пленум, послав военные самолеты за членами ЦК КПСС. На открывшемся 22 июня 1957 года после четырехдневных препирательств Пленуме председательствовал Суслов. Основной докладчик — Г. К. Жуков. Хрущев ушел в кусты по причине более чем очевидной — Жукову поручили поставить вопрос о прямой ответственности Маленкова, Молотова, Кагановича за преступные репрессии тридцатых-сороковых годов. Если бы с этим выступил Хрущев, обвиняемые — их обозвали «антипартийной группировкой» — без труда предъявили бы счет за массовые убийства ему, Микояну, Ворошилову. Хрущевцы в этом отношении ничем не отличались от «антипартийной группировки».

Доклад Жукова произвел сильнейшее впечатление — он зачитал резолюции на списках уничтожавшихся людей: «Бить, бить и бить», «Мерзавцам так и надо» (Молотов), «Приветствую расстрел» (Каганович), вплоть до нецензурной брани в адрес казнимых. Впервые были оглашены данные — в 1937–1938 годах арестовали свыше полутора миллионов человек, из них расстреляно 681622 человека. Когда Жуков четким, командирским голосом бросал в зал суровые обвинения, нервы у одного из лидеров «антипартийной группировки» сдали. Он прервал маршала и визгливо закричал — время было-де такое, когда приходилось подписывать «некоторые документы» независимо от желания и, если порыться в архивах, можно найти и такие, под которыми стоит подпись Жукова.

Маршал обернулся к подавшему голос за его спиной и как обрезал:

— Нет, не найдете. Ройтесь! Моей подписи вы там не найдете.

Руками Жукова хрущевцы нанесли позорное поражение тем, кто десятилетиями ходили в вождях. Кристально честный военачальник уличил на основе подобранных ему материалов душегубов. Жуков доминировал на Пленуме и повел за собой присутствовавших. Они от всего сердца поддерживали маршала, ибо на XIX и особенно на XX съездах КПСС состав ЦК претерпел значительные изменения. Подавляющее большинство из 226 человек участников Пленума уже по возрасту не принимали участия в массовых убийствах и охотно предъявляли друг другу свою незапятнанную и возмущенную совесть.

Постановление о Пленуме, закончившемся 29 июня, было опубликовано только 4 июля, причем в документе для народа было опущено основное, как именно проиграла «антипартийная группировка» — причастность к массовым репрессиям. Хрущев, несомненно, не хотел рисковать — оповещение об этом неизбежно повлекло бы за собой вопросу к нему, Микояну и оставленным пока на своих постах, чтобы скрыть серьезность схватки президента Ворошилова и премьера Булганина.

В избранный новый Президиум ЦК КПСС в составе 15 человек вошел Г. К. Жуков.

Хрущев расценил итоги Пленума как мандат на единоличное правление. Ему, увы, никто не осмелился противоречить в руководстве страны. Открывался период бездумного хрущевского экспериментирования, волюнтаризма и прочего. Единственным противовесом импульсивному импровизатору мог бы быть Г. К. Жуков. Он не стал им, ибо счел, что Пленум положил конец политиканству и открыл все возможности для вдохновенного, творческого труда в профессиональных областях. Победив на Пленуме, хрущевцы утвердились в кабинетах в Кремле и на Старой площади, продолжив государственно-административную кадриль, а Жуков отправился в войска — в июле — августе он руководил большими общеармейскими учениями в Белоруссии и Прибалтике.

Перед началом их на партийном активе участников учений выступил заместитель начальника Глав-кура генерал-лейтенант А. М. Пронин. Он в высоких словах воздал должное роли Г. К. Жукова на недавнем Пленуме ЦК КПСС, заклеймил «антипартийную группировку». О том же сказал в своей речи первый заместитель министра обороны Р. Я. Малиновский.

Жуков с воодушевлением провел эти памятные учения, как оказалось, последнюю операцию в своей жизни. Выступление маршала на разборе в Борисове было проникнуто новыми идеями и мудрым призывом не предавать забвению опыт минувшей войны. Георгий Константинович напомнил, что войска действовали в исторических местах — здесь в 1944 году началось освобождение Белоруссии. Он говорил о том, что первоначально операцию тогда планировали до рубежа Бобруйска, однако с успехами войск глубина планирования достигла трехсот километров, темпы наступления увеличились. Обратившись к возможностям Советской Армии, маршал указал, что при возросшей огневой мощи артиллерийской и ракетной техники, авиации и вертолетов, применении новых танков и боевых машин пехоты войска могут и обязаны быстрее переходить в атаку, добиваясь решительных целей с куда меньшими людскими потерями и материальными издержками. Это собственно и показали учения.

Он вернулся в Москву окрыленным и даже помолодевшим — армия совершенствует свое боевое мастерство, защита Отечества в надежных руках. На октябрь Жуков наметил новые учения, на этот раз в Киевском военном округе. Туда уже поторопился Хрущев. Внезапно Жукову объявили, что его направляют с официальной миссией в Югославию и Албанию. Недоумевающий маршал позвонил в Киев Хрущеву. Получил поразительный ответ на предложение приехать на учение:

— Выполняйте свою государственную миссию, а мы тут дома с учением как-нибудь справимся и без вас.

3 октября 1957 года на крейсере «Куйбышев» в сопровождении эсминцев «Блестящий» и «Бывалый» министр обороны СССР Г. К. Жуков отбыл из Севастополя. При прохождении через проливы на борту крейсера была получена телеграмма: «Великому Маршалу Советского Союза, высочайшему полководцу второй мировой войны. Приветствуем и поздравляем Вас с заходом в турецкие воды. Долгих лет жизни и наилучшие пожелания. Счастливого плавания». Можно не сомневаться, текст телеграммы был немедленно доложен Хрущеву, который в то время, как маршал выполнял государственную миссию, хлопотал о его смещении. «Как я потом узнал, — скупо говорил Жуков, — Хрущев использовал присутствие многих военачальников на учениях в своих интересах: у одних он спрашивал мнение о министре обороны, а другим внушал ту мысль, что, дескать, Жуков опасный человек для государства».

Советские газеты тем временем подробно информировали о пребывании Г. К. Жукова в Югославии и Албании. Последние сообщения на эту тему 25 октября. Через день, 27 октября, в хронике на последней странице «Правды» сообщалось: министром обороны СССР назначен Р. Я. Малиновский. Г. К. Жуков освобожден от обязанностей министра обороны. Еще через день, 29 октября, состоялся Пленум ЦК КПСС — об улучшении партийно-политической работы в Советской Армии и Военно-Морском Флоте. В обнародованном постановлении Пленума сказано: Г. К. Жуков «нарушал ленинские, партийные принципы руководства Вооруженными Силами, проводил линию на свертывание работы партийных организаций, политорганов и Военных советов, на ликвидацию руководства и контроля над Армией и Военно-Морским Флотом со стороны партии, ее ЦК и правительства».

Пленум вывел Г. К. Жукова из состава членов Президиума ЦК КПСС и членов ЦК КПСС.

Как пережил он эту чудовищную несправедливость, мы частично знаем со слов самого опального маршала. Подготовка к отстранению от должности министра обороны и само снятие было проделано за спиной Г. К. Жукова. Глубокое презрение прозвучало в сказанном им по возвращении из Югославии. Главный маршал авиации А. Е. Голованов рассказывал:

— Когда Жуков прилетел в Москву, не зная, что уже снят Хрущевым, его встретила на аэродроме не свита, а порученец. Доложил, что освободили от должности министра обороны.

— А кого назначили? — спросил Жуков.

— Малиновского, товарищ маршал.

— Ну, это еще ничего, — сказал Жуков. — А то я подумал — Фурцеву.

Соль Жуковского замечания — Екатерина Фурцева, вознесенная Хрущевым в члены Политбюро, пресловутая временщица того времени, «ведавшая» культурой всей необъятной страны.

Нет сомнения — самым тяжелым переживанием было присутствовать на пленуме, лес рук членов ЦК, одобрявших хрущевскую расправу над национальным героем. Голосовали именно те, кто всего за четыре месяца перед этим горячо одобрили на другом пленуме речь Г. К. Жукова против «антипартийной группировки». Теперь, а многие даже не прятали глаз, смотрели нагло и вызывающе, демонстрируя «сплочение» вокруг ленинского Политбюро, точнее, кучки хрущевцев, надругавшихся над прославленным полководцем. Говорить что-либо им было бесполезно.

«Узнав о партийном приговоре, — вспоминал Жуков, — я твердо решил не потерять себя, не сломаться, не раскиснуть, не утратить силы воли, как бы ни было тяжело.

Что мне помогло? Я поступил так. Вернувшись, принял снотворное. Проспал несколько часов. Поднялся. Поел. Принял снотворное. Опять заснул. Снова проснулся, снова принял снотворное, снова заснул… Так продолжалось пятнадцать суток, которые я проспал с короткими перерывами. И я как-то пережил все то, что мучило меня, что сидело в памяти. Все то, о чем бы я думал, с чем внутренне спорил, что переживал бы в бодрствующем состоянии, все это я пережил, видимо, во сне. Спорил и доказывал, и огорчался — все во сне. А потом, когда прошли эти пятнадцать суток, поехал на рыбалку.

И лишь после этого написал в ЦК, попросил разрешения уехать лечиться на курорт.

Так я пережил этот тяжелый момент».

А тем временем вокруг имени Георгия Константиновича нагнетались страсти, сначала вполголоса, затем все громче стали распространяться разного рода инсинуации, нередко граничившие с прямой клеветой. Тот, кто завоевал доверие и любовь миллионов солдат и офицеров, прошедших за ним и с ним по дорогам Великой Отечественной, стал изображаться человеком, вынашивающим некие коварные замыслы.

3 ноября в печати пошли сообщения о том, что коммунисты на различных активах — армейских, краевых и областных организаций единодушно одобрили постановление Пленума. Маршал И. С. Конев разразился в «Правде» статьей «Сила Советской Армии и Флота — в руководстве партией и неразрывной связи с народом». По словам Конева, Жуков был виноват в недостаточной подготовке к войне, его заслуги преувеличивались и т. д.

Разнузданный стиль статьи, нагромождение обвинений, фантастических и глупых, напомнило о происхождении Конева — из комиссарствовавших во времена гражданской войны и первых лет Советской власти. То, что Конев и К⁰ обращали против «классового врага», он в угоду Хрущеву обрушил на Георгия Константиновича. Статья не могла найти понимания в Вооруженных Силах и серьезно подорвала репутацию не Жукова, а Конева. В чем же состояла «партийность» в понимании гонителей Жукова?

В его бытность министром обороны военная прокуратура расследовала, увы, типичное дело. В 1938 году был арестован, судим и расстрелян начальник инженерных войск Московского военного округа полковник С. Асланов, член КПСС с 1917 года. Жену — в ссылку, где она сошла с ума и умерла, детей — в детдом. При проверке дела в 1957 году выяснилось, что единственное основание для расправы — донос майора Галицкого Н. П., который и занял место казненного. Когда военная прокуратура занялась делом, Галицкий был процветающим генералом. Он горячо отрицал свою причастность к гнусному преступлению, но был уличен разысканным в архиве собственноручным доносом. Прокуратура проинформировала министра обороны Г. К. Жукова об этом позорном деле. По приказу министра Галицкий был отстранен от должности начальника одной из военных академий. По представлению Министерства обороны его лишили генеральского звания, а парторганизация исключила из рядов КПСС. Суровое, но справедливое возмездие!

Когда Жукова убрали с поста министра обороны, Галицкий бросился в высшие партийные инстанции с жалобами на «расправу». Главному военному прокурору А. Горному и прокурору Б. А. Викторову (руководителю группы по пересмотру дел ГВП) недовольно заявили на партийном Олимпе: «Вы зачем подсунули Жукову этот факт? Вы что, не знаете, какой нрав у Жукова — рубить сплеча?» Галицкий практически отделался легким испугом. «Не стоило удивляться. Уже была принята на вооружение концепция «выгодной» и «невыгодной» правды», — вздохнул Б. А. Викторов.

Историк Н. Г. Павленко, впоследствии обсуждавший с Г. К. Жуковым обстоятельства расправы с маршалом, подвел итог беседам: «В основе его опалы, по мнению полководца, были следующие причины.

Во-первых, чисто клеветнические измышления (его, в частности, обвинили в тайной организации специальной диверсионной команды).

Во-вторых, тенденциозные заявления недругов полководца о том, что якобы Г. К. Жуков не только властолюбив, он — «опасная личность вообще».

В-третьих, предвзятые истолкования некоторых фраз Г. К. Жукова. В период борьбы с антипартийной группой Молотова — Маленкова у него в пылу полемики вырвалась следующая фраза:

— Если вы и дальше будете бороться против линии партии, я буду вынужден обратиться к армии и пароду.

Эта фраза была истолкована Н. С. Хрущевым как проявление «бонапартизма». А для того, чтобы этот ярлык звучал более убедительно, в некоторых залах, где проходили собрания и активы с осуждением Г. К. Жукова, выставлялась картина Яковлева, где был изображен Г. К. Жуков на белом коне».

На каждом шагу ему предъявлялись смехотворные претензии. Кто-то с добрым сердцем сумел достучаться до министра обороны — белый конь, на котором он принимал Парад Победы, нес службу в армии до постарения. Судьба его была предрешена: «Выбраковать», пустить под нож. Маршал распорядился — отправить ветерана в Стрелковку доживать немногие годы. И это в строку бывшему министру.

15 марта 1958 года Жукову объявили об увольнении в отставку. Он был снят с партийного учета в Министерстве обороны и до смерти состоял на нем на заводе «Память революции 1905 года» в Краснопресненском РК КПСС.

Хрущев распорядился отобрать дачу в Сосновке под Москвой, на которой в изоляции жил Жуков. Пришлось полководцу предъявить документ, подписанный И. В. Сталиным и утвержденный Политбюро ЦК ВКП(б) — «…закрепить пожизненно за тов. Жуковым». В ознаменование Победы под Москвой в декабре 1941 года.

Отдавать негласные для посторонних глаз указания чиновникам труда не составляло, а как с реноме на Западе, каким дорожил Хрущев? Во время поездки по США в 1959 году Хрущев пытался говорить с Эйзенхауэром как военный и завел разговор о Жукове. «Да, он сильный человек и его не сдвинешь с позиции, которую он считает правильной. Это хорошо, — тут Хрущев ухмыльнулся и закончил, — но только для военного Ваш друг Жуков в порядке. Сидит себе на Украине, ловит рыбу и, наверное, пописывает мемуары, как все генералы».

Имя Г. К. Жукова практически было вычеркнуто из нашей истории, а в редких случаях, когда упоминалось, то с нелестными эпитетами.

Для предания забвению подвига Георгия Константиновича в Великую Отечественную были приложены различные и серьезные усилия. Одной из задач первой официальной истории той войны, несомненно, было именно это. В Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС создали отдел истории Великой Отечественной войны, в котором были подготовлены шесть объемистых томов «История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945». В 1960–1965 годах они увидели свет в Военном издательстве МО СССР.

Редакционную комиссию возглавил известный еще по временам сталинщины идеолог П. Н. Поспелов. Среди 30 членов, помимо группы военных деятелей, сверхнадежные в глазах хрущевцев историки — Е. М. Жуков, И. И. Минул, А. М. Хвостов и др. Они всегда в годы культа личности были в рядах активнейших охранителей «устоев» и прославили себя преданностью принципу «чего изволите?». После потрясения XX съезда КПСС эти люди при подготовке шеститомника почувствовали себя в своей тарелке и сделали все, чтобы возвеличить тогдашнего «хозяина» — Н. С. Хрущева. «Указатель имен» к первым пяти томам (в шестом, вышедшем в 1965 году, его нет) более чем красноречив — Хрущев упоминается 126 раз, а Жуков только 16! Но почему военные — члены редакционной комиссии, редколлегий томов и авторы согласились с тем, что из истории войны «исчез» наш великий полководец? Причины более чем понятные — с одной стороны, они работали в установленных рамках, с другой — среди них были и такие, кто претендовал на большее значение в истории Великой Отечественной. Задним числом.

В 1955 году, например, Маршалом Советского Союза стал И. X. Баграмян, спустя десять лет после окончания войны. В редакционной комиссии он повел себя по-маршальски, да еще опираясь на нетленную ценность принципов социалистического интернационализма. Отметить вклад представителя небольшого народа у нас святое дело. Вступив в войну полковником, Баграмян окончил ее генералом армии. Казалось, очень неплохо. Но цепкая память наверняка подсказывала — с Жуковым в начале двадцатых были равны, оба командиры кавполков, а в конце Отечественной Георгий Константинович брал Берлин, Баграмян, даже не командующий фронтом, руководил операциями против земландской группировки противника.

В свой актив Баграмян, однако, записал близкие отношения с Хрущевым, особенно скрепленные катастрофой в наступлении под Харьковом в мае 1942 года, что позволило ему объяснить главе государства при подготовке издания стратегию той войны. Не забывая, конечно, о себе, в шеститомнике Баграмян упоминается 13 раз, почти как Жуков. Правда, в десять раз меньше, чем Хрущев, но он взял реванш в 12-томной «Истории второй мировой войны 1939–1945» (вышла в 1973–1982 гг.) упомянут 17 раз, а Хрущев только 11. «Указатели имен» коротко и ясно вскрывают анатомию многотомных публикаций…

Надо думать, бесцеремонное искажение истории войны ускорило работу Георгия Константиновича над своими мемуарами. «Книга является, возможно, последним из того, что я считаю обязанным сделать», — твердо сказал он близким.

Работа над рукописью завершилась весной 1966 года, заняв общей сложностью около восьми лет. Книга увидела свет в 1969 году и сразу получила широкую известность. Без нее — «Воспоминаний и размышлений», нет биографии Г. К. Жукова. Однако, когда я вплотную занялся ее написанием, то с немалым удивлением заметил, что в достойных во многих отношениях «Воспоминаниях и размышлениях» героя моего повествования есть сентенции, не отвечающие его характеру, как он был известен многим. Иной раз даже находящиеся не в ладах со здравым смыслом. В апреле 1943 года по приказу Ставки маршал Г. К. Жуков с наркомом Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецовым, командующим ВВС Красной Армии маршалом авиации А. А. Новиковым и одним из ведущих работников Генштаба генералом С. М. Штеменко прибыли на Северо-Кавказский фронт. Среди других дел они обсудили положение наших войск на Малой земле, плацдарме у Новороссийска. «Всех нас тогда беспокоил один вопрос, — написано в мемуарах Г. К. Жукова, — выдержат ли советские воины испытания, выпавшие на их долю, в неравной борьбе с врагом, который день и ночь наносил воздушные удары и вел артиллерийский обстрел по защитникам этого небольшого плацдарма.

Об этом мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-й армии Л. И. Брежневым, который там неоднократно бывал и хорошо знал обстановку, но на этот раз он находился на Малой земле, где шли тяжелейшие бои».

Звучит как-то странно, стиль не жуковский, да и мало похож на язык профессионального военного, а о подходе и говорить не приходится. Но последуем за мемуаристом — двум маршалам и адмиралу флота не удалось поговорить с Л. И. Брежневым, посему пришлось заменить начальника политотдела командующим армией К. Н. Леселидзе; не полковник, конечно, но на худой конец и генерал-лейтенант сойдет. Что там командование армии, штаб и прочее: «…из того, что нам рассказал командарм К. Н. Леселидзе было ясно: наши воины полны решимости драться с врагом до полного его разгрома и сбросить себя в море не дадут. Доложив И. В. Сталину наше мнение…» и т. д. Вот как, оказывается, осуществлялось руководство войной на высшем уровне — на основе «рассказов» докладывали в Ставку.

Ясности не прибавили воспоминания о поездке наших военачальников под Новороссийск записки флотоводца Н. Г. Кузнецова. По его мемуарам «Курсом к победе», они с Г. К. Жуковым тогда занимались не столько вопросом, выдержит или не выдержит Малая земля натиск немцев, сколько изучали возможность проверить предложение в Ставке высадить в этом районе «крупный десант». Сошлись, что «высаживать сейчас новый крупный десант на Малую землю нецелесообразно». Еще Н. Г. Кузнецов добавил: «Мне сказали, что сейчас на Мысхако находится начальник политотдела 18-й армии полковник Л. И. Брежнев. На этом клочке земли, насквозь простреливаемом вражеским огнем, он уже не в первый раз. Леонид Ильич лично организует партийно-политическую работу на плацдарме, обходит окопы и землянки, беседует с бойцами и командирами». Отсюда нетрудно вывести заключение, что ему было недосуг побеседовать с приехавшим из Москвы большим начальством.

Коль скоро между мемуарами Жукова и Кузнецова обнаружились противоречия, я обратился за помощью к генералу С., прекрасно знавшему обоих. Тут мое авторское самолюбие потерпело изрядный ущерб: оказалось, что генерал давно заметил описанный разнобой в воспоминаниях маршала и адмирала. Не только заметил, но сразу по выходе мемуаров попросил Г. К. Жукова разъяснить, как это он принял решение в апреле 1943 года по Малой земле без совета с полковником Брежневым. Беседа происходила в палате госпиталя, где лежал больной Жуков. Маршал пришел в ярость, махнул рукой, на пол полетели пузырьки и стаканы со столика у кровати. Он бросил: «Кто такой тогда был Брежнев, я и знать не знал его». Выругался, помолчал и заметил каким-то бесцветным тоном: мало ли чего «вписали» ему в книгу.

Если так, тогда пришлось заняться тем, что у историков называется «критикой источников», — проверкой по возможности фактов и т. д. Работа по тем временам не очень простая — до 6-го издания включительно, то есть по 1984 год, или в течение 15 лет с момента выхода мемуаров, эти нелепые рассуждения, вписанные какой-то чиновничьей рукой во славу Брежнева, оскверняли книгу.

Откровенно говоря, не поднимается рука вникать в детали последующих лет жизни Георгия Константиновича. Конечно, постепенно пришло прозрение и к тем, кто единодушно шельмовал Г. К. Жукова. Пришло на всех уровнях, даже бывших членов Политбюро ЦК КПСС. В марте 1991 года признался в этом А. Н. Шелепин. Он написал:

«Именно Хрущев организовал и осуществил заговор против выдающегося военачальника, любимца советских людей маршала Г. К. Жукова. В отсутствие Георгия Константиновича, когда тот находился в заграничной командировке, он, по предложению Хрущева, был выведен из Президиума ЦК КПСС и из состава ЦК КПСС, освобожден от обязанностей министра обороны СССР.

Помню, мы, члены ЦК, были удивлены, что Пленум, на котором обсуждается вопрос о политической работе в армии, проводится без участия министра обороны, которого буквально за несколько дней до того направили в Югославию. И уж совсем неожиданным было предложение о его освобождении со всех постов. Оказалось, все было продумано. Вот это был настоящий заговор, для которого, по моему личному мнению, не было должных оснований. Все дело в том, что Хрущев боялся огромного авторитета Жукова в стране и за рубежом. К тому же в то время другой видный военачальник — Эйзенхауэр — был избран президентом США, что, видимо, наталкивало Хрущева на грустные размышления. Полагаю, что было бы правильным отменить решение Пленума ЦК в части вывода Г. К. Жукова из состава ЦК КПСС».

С этой просьбой Г. К. Жуков многократно обращался в ЦК КПСС при Л. И. Брежневе. Безуспешно. Что еще сказать о трагедии маршала? С 1965 года его иногда стали помещать в президиумы по торжественным дням, но руководители Главпура тщательно следили за должной тональностью считавшихся общественными отзывов о маршале. Как бы не перехвалили.

В марте 1971 года проходил XXIV съезд КПСС. Г. К. Жуков был избран делегатом от Московской области. Он подтянулся, даже помолодел, предвкушая участие в высшем форуме коммунистов страны. Сшил новый мундир. Но неожиданный удар — маршалу не стоит появляться на съезде. Сообщил об этом по телефону лично Л. И. Брежнев. Георгий Константинович был буквально убит известием. Он на глазах как-то осел, вдруг стало видно — глубокий старик.

В декабре того же года знаменательная дата в его жизни — 75-летие. Прошло незамеченным.

Неизбежны были и встречи Г. К. Жукова с бывшими коллегами, военачальниками, практически единодушно предавшими анафеме товарища.

С годами он снисходительно простил их человеческую слабость. На семидесятилетии И. С. Конева 28 декабря 1967 года жуковские доброжелатели устроили примирение полководцев. Во всяком случае, Георгий Константинович сидел за праздничным столом и произнес достойный тост. Полководцы обнялись, друзья Г. К. Жукова понимающе переглянулись. Но и тут Главпур в лице начальника этого учреждения А. А. Епишева напомнил о себе. Поспевший присутствовать на торжестве К. Симонов потом писал (в 1968 году и посему с привычной для нашего прозаика осмотрительностью не назвал имени):

«Один из присутствующих, считая, что он исполняет при этом свою, как видно, непосильную для него должность, вдруг произнес длительную речь поучительного характера.

Стараясь подчеркнуть свою причастность к военной профессии, он стал разъяснять, что такое военачальник, в чем состоит его роль на войне и, в частности, что должны и чего не должны делать на войне командующие фронтами. В общей форме его мысль сводилась к тому, что доблесть командующего фронтом состоит в управлении войсками, а не в том, чтобы рисковать жизнью и ползать по передовой на животе, чего он не должен и не имеет права делать.

Оратор повторял эту полюбившуюся ему и в общем-то в основе здравую мысль долго, на разные лады, но всякий раз в категорической форме. С высоты своего служебного положения он поучал сидевших за столом бывших командующих фронтами тому, как они должны были себя вести тогда, на войне… При очередном упоминании о ползании на животе Жуков все-таки не выдержал.

— А я вот, будучи командующим фронтом, — медленно и громко сказал он, — неоднократно ползал на животе, когда этого требовала обстановка и особенно когда перед наступлением своего фронта в интересах дела желал составить личное представление о переднем крае противника на участке будущего прорыва.

Так что вот, признаюсь, было дело — ползал! — повторил он и развел руками, словно иронически извиняясь перед оратором в том, что он, Жуков, увы, действовал тогда вопреки этим застольным инструкциям. Сказал и уткнулся в свою тарелку». Убийственное замечание Георгия Константиновича не остановило поток красноречия профессионального говоруна, его речевой аппарат продолжал артикулировать, правда, на другую тему.

Г. К. Жуков в который раз мог убедиться — пуровцы неисправимы. Что до военных, товарищей по оружию, то незадолго перед смертью Георгий Константинович улыбнулся удивительно по-русски и сказал: «Они себя чувствуют, как мокрые курицы, побитые дождем и градом, но я им сказал: я не злопамятный, и не надо передо мной оправдываться».

На исходе седьмого десятка, в 1966 году он съехался с женщиной, по профессии врачом, ровно на тридцать лет моложе его. От них осталась дочь. Жена, появившаяся перед «заходом солнца», скончалась 46 лет 13 ноября 1973 года. Спустя полгода, 18 июня 1974 года, не стало Георгия Константиновича Жукова. Похоронен на Красной площади, у Кремлевской стены.

Наследие полководца — его победы, о которых он успел рассказать в своих мемуарах «Воспоминания и размышления». Многое из написанного мною взято из этих мемуаров, эпиграфом к которым могли бы быть слова, сказанные Г. К. Жуковым на исходе жизни и обращенные к нашей молодежи:

УЧИТЕСЬ! ЗНАЙТЕ, ЧТО НАШИ ВРАГИ НЕ СИДЯТ СЛОЖА РУКИ.