Жуков

КУРСКОЕ ПОБОИЩЕ

Что же — дело до боли знакомое. В который раз в паузу между сражениями в штабах как грибы прорастали планы, представлявшиеся их составителям самыми многообещающими. О чем они торопились доложить наверх, иногда на самый верх. К предложениям с фронта Сталин относился более чем серьезно по причине, описанной со свойственным ему редким тактом Василевским:

«Проскальзывала у И. В. Сталина некоторая недооценка работы аппарата Генерального штаба. Многих руководящих работников Генштаба он стремился отослать в войска. На мое возражение против посылки очередного работника из аппарата Генштаба на фронт он неизменно отвечал:

— Там он более нужен, а с этой канцелярией мы управимся.

А когда я обратился к Сталину с просьбой вернуть из войск Н. Ф. Ватутина, ибо мы, что называется, задыхались без квалифицированных штабных работников, он серьезно спросил: «А что, он не годится на фронте?»

Теперь Жуков был сам на фронте и видел, что только весомыми аргументами можно перечеркнуть сумасбродные, а в конечном счете опасные для всей Красной Армии планы, к которым приложили руку стратеги хрущевского разбора. Остановив немцев на курском направлении, Жуков взялся за установление стратегического направления, на котором враг может попытаться провести неизбежное летнее наступление. То, что оно последует, Георгий Константинович не сомневался пи на миг — он хорошо изучил психологию тевтонских тугодумов. Они не простили Сталинграда и попытаются отомстить. Эмоции, замешенные на страхе перед гитлеровским руководством, подавят военный разум у безмерно жестоких и ограниченных немецких генералов. Все это было бесспорно.

Донесения, которые по приказу Жукова стекались в его спецпоезд, вполне убедительно свидетельствовали о том, что немцы уже подкрепляют намерение наступать созданием соответствующих возможностей — на фронт с запада везли войска, оснащенные новейшей, особенно танковой, техникой. Везли, как убеждала Жукова разведка, к центру советско-германского фронта, то есть примерно туда, где он находился. Наверное, поэтому на этот раз очередное стратегическое озарение Жукова оказалось не только, как обычно, правильным, но и неслыханно точным в деталях.

Многократно отмечалось, что на войне играет роль, иногда громадную, случай. Предвидеть его нельзя, но упустить можно. Жуков, конечно, случайно (в результате поражения Голикова и иных) оказался в этом районе, но совершенно сознательно использовал Открывшиеся возможности — именно на месте предстоявшего немецкого удара вычислил с математической точностью грядущие события. Находившийся с ним рядом генерал Л. Ф. Минюк свидетельствовал:

«Бывало, уже глубокая ночь, пора бы маршалу отдохнуть, а он стоит у огромной карты всего театра войны. Стоит и час, и другой в глубокой задумчивости. Так и хотелось сказать: «Ложитесь, Георгий Константинович, утро вечера мудренее». Но никто из нас в этот момент не смел его беспокоить. Маршал думает. Маршал принимает решение. Но, по обыкновению, в ночь решение не созревало, что-то мешало принять окончательное решение в том главном, ради чего и задержался в районе Курска».

Вот это «главное» — установление направления и силы предстоявшего немецкого наступления, и занимало все помыслы Г. К. Жукова в те недели. Так вот о чем он думал тогда, по собственным словам: «Я размышлял, глядя на карту: «На севере противник обложил Ленинград, но взять его не сможет, частично снята блокада города, а неприятель завяз в Синявинских и Волховских болотах и лесах. Вторично не посмеет идти прямо на Москву, о чем так беспокоится Сталин… На южном фланге — в Кавказских горах и в Сталинграде — враг потерпел жестокое поражение… Где же все-таки предпримет генеральное наступление? Логическая цепь рассуждений привела к выводу: враг решится на мощный удар только в Центральной России, по линии Орел— Курск — Белгород… Тут простор, раздолье для танков и механизированных клиньев, охватов… Только тут. и нигде больше», — утверждался я, чувствуя, что интуиция меня не подводит. Кстати, и всякого рода разведка подтверждала правильность этого предвидения. Да и — пусть для вас не покажется странным — по своему опыту охотника я знал: дикий раненый зверь по своему кровавому следу вторично не пойдет».

Так говорил Г. К. Жуков в 1972 году. Но и тогда, спустя почти три десятилетия после весны 1943 года, он все ощущал тяжесть ответственности, лежавшей в свое время на его плечах, тяжесть, поистине непомерную: «Теперь все это ушло в прошлое, стало историей, но тогда прийти к этой идее было чрезвычайно трудно. Шут знает, то ли везло мне в войну, то ли рожден был для деятельности военным, во всяком случае, и на этот раз повезло, вытянул груз непомерной тяжести. Ведь передо мной Верховный поставил тогда сложнейшую задачу: не только поправить дела на Воронежском фронте, оказавшемся под тяжким бременем удара, но и дать наметки стратегического плана действий противоборствующих сторон на весну и лето 1943 года. А это, простите, не дом срубить и даже не камни ворочать, к чему в крестьянстве я привык, а предусмотреть буквально все: и расположение наших войск, их моральный дух, и наличие резервов, пропускную способность железных дорог, и обширнейшие районы, на которых могли развернуться великие сражения, а прежде всего предугадать, что замышляет германский генералитет и ставка во главе с Гитлером. Вот только подумайте: а вдруг германское командование, концентрируя силы в одном районе, на самом деле изберет полем битвы совсем другой театр войны?

Стало быть, все наметки плана полетят прахом. Просчет в прогнозах может стоить потока крови, потери новых территорий нашей страны».

Жуков размышлял в одиночестве, вечерами и ночами, а дни были до отказа забиты поездками в войска, совещаниями в штабах. Помимо штаба фронта, он совещался с генералами, командовавшими 40, 13, 70, 65, 43-й армиями. На них он, не раскрывая всего, проверял правильность своих предположений. С Ватутиным и Рокоссовским обстоятельные беседы, переходившие иногда в горячие споры. Наконец вечером 7 апреля Жуков вернулся в спецпоезд, хлоп-пул ладонью по столу и сказал — все! Он позвал Минюка, поделился с ним своими мыслями о вероятном направлении летнего немецкого наступления, нанес на карту предполагаемые удары врага. В заключение доверил написать доклад для Сталина.

Минюк прилежно трудился всю ночь. После завтрака, раздуваясь от авторской гордости, он прочитал его Жукову. В ответ гневное:

— Ты кому это написал? Ты что, думаешь, Сталин — начальник Генерального штаба?

Обидевшийся Минюк попытался возражать. Жуков был непреклонным:

— Во-первых, Сталин — гражданский человек, ему надо докладывать коротко, ясно, а ты пишешь штабным языком… Во-вторых, выражаешься недомолвками, будто боясь за последствия. Надо излагать мысли определенно и твердо.

— Но это же огромная ответственность.

— Вот именно от-вет-ствен-ность, — с растяжкой сказал Жуков. — А как же иначе? Начальников, боящихся взять на себя ответственность, развелось хоть пруд пруди. Они-то и губят дело!

Кончилось тем, что Жуков, схватив ручку, взялся править доклад, быстро увлекся и практически переписал довольно обширный документ. Так вот что вышло из-под пера маршала — доклад Сталину от 8 апреля 1943 года. Документ отражал мнение Генштаба, с руководством которого Жуков успел обговорить как его содержание, так и выводы. Доклад был также обсужден с командующими Воронежским и Центральным фронтами. Жуков писал:

«Докладываю свое мнение о возможных действиях противника весной и летом 1943 года и соображения о наших оборонительных боях на ближайший период.

1. Понеся большие потери в зимней кампании 42/43 года, видимо…ввиду ограниченности крупных резервов, противник вынужден будет весной и в первой половине лета 1943 года развернуть свои наступательные действия на более узком фронте… Исходя из наличия в данный момент группировок против наших Центрального, Воронежского и Юго-Западного фронтов, я считаю, что главные наступательные действия противник развернет против этих трех фронтов…

2. Нанесет удар своей орловско-крымской группировкой в обход Курска с северо-востока и белгородско-харьковской группировкой в обход Курска с юго-востока.

3. Следует ожидать, что противник в этом году основную ставку при наступательных действиях будет делать на свои танковые дивизии и авиацию, так как его пехота сейчас значительно слабее подготовлена к наступательным действиям, чем в прошлом году.

В настоящее время перед Центральным и Воронежским. фронтами противник имеет до 12 танковых дивизий и, подтянув с других участков 3–4 танковые дивизии, может бросить против нашей курской группировки до 15–16 танковых дивизий общей численностью до 2500 танков.

4. Для того, чтобы противник разбился о нашу оборону, кроме мер по усилению ПТО Центрального и Воронежского фронтов, нам необходимо как можно быстрее собрать с пассивных участков и перебросить в резерв Ставки на угрожаемые направления 30 полков ИПТАП; все полки самоходной артиллерии сосредоточить на участке Ливны — Касторное — Ст. Оскол. Часть полков желательно сейчас же дать на усиление Рокоссовского и Ватутина и сосредоточить как можно больше авиации в резерве Ставки, чтобы массированными ударами авиации во взаимодействии с танками и стрелковыми соединениями разбить мощные группировки и сорвать план наступления противника.

Я не знаком с окончательным расположением наших оперативных резервов, считал бы целесообразным предложить расположить их в районе Ефремов — Ливны — Касторное — Нов. Оскол — Валуйки — Россошь — Лиски — Воронеж — Елец. При этом главную массу резервов расположить в районе Елец — Воронеж. Более глубокие резервы расположить в районе Ряжска, Раненбурга, Мичуринска, Тамбова.

В районе Тула — Сталиногорск необходимо иметь одну резервную армию.

Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным. Лучше будет, если мы измотаем противника в нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем основную группировку противника. Константинов (Жуков)».

Когда Сталин получил доклад Жукова, у него был начальник Генштаба Василевский. Внимательно прочитав документ, Верховный какое-то время молча просаживался по кабинету, попыхивая трубкой и разглядывая портреты Александра Суворова и Михаила Кутузова (вскоре после начала войны он распорядился повесить эти портреты в кабинете). Наконец сказал:

— Надо посоветоваться с командующими фронтами.

Верховный велел собрать совещание для обсуждения летней кампании 1943 года.

Вечером 11 апреля Жуков вернулся в Москву и весь следующий день согласовывал с Василевским и его заместителем Антоновым доклад Верховному. Они трое сошлись во мнении: немцы пытаются ликвидировать далеко вдававшийся в их расположение Курский выступ, или Курскую дугу. Если они преуспеют и разгромят наши войска внутри Курского выступа, может претерпеть изменения общая стратегическая обстановка в пользу врага.

Вечером 12 апреля 1943 года Жуков и Василевский докладывали в Ставке: когда немцы возобновят активные действия весной и летом 1943 года, надо встретить их на заранее и тщательно оборудованных позициях, обескровить и только потом переходить в наступление. «Верховный, пожалуй, как никогда, — писал Жуков, — внимательно выслушал наши соображения. Он согласился с тем, что главные усилия надо сосредоточить в районе Курска… Таким образом, оборона наших войск была, безусловно, не вынужденной, а сугубо преднамеренной, а выбор момента для перехода в наступление Ставка поставила в зависимость от обстановки. Имелось в виду не торопиться с ним, но и не затягивать его».

Решили: всячески укреплять позиции по Курскому выступу, северный фас которого держал Центральный фронт Рокоссовского, а южный — Воронежский фронт Ватутина. Генеральный штаб и командование этих фронтов занялись подробной разработкой плана сосредоточения в этом районе наших сил.

Итак, 8 апреля Жуков определил место предстоящего сражения и предложил способ разгрома вермахта, 12 апреля Ставка согласилась с ним.

Рассматривая ход войны под углом зрения возможностей танковых войск, английский историк Д. Орджилл в монографии «Т-34. Русские танки» (1971) подчеркнул:

«По мере совершенствования вооружения росло и боевое мастерство владевших им людей. Уверенность в успехе боя идет в войска сверху, в Красной Армии в горниле войны были выкованы военачальники, достойные занять почетное место среди великих полководцев на протяжении всей истории. Одним из них, конечно, был человек железной воли Георгий Константинович Жуков, требовательный и подчас беспощадный к тем, кто не выполнял свой служебный долг, наделенный блестящим умом и особым полководческим даром предвидения развития боевых событий — способностью «читать боевую обстановку». Жуков понял и проверил на практике, что оборона вновь правит полем боя, и, следовательно, победоносному наступлению должна предшествовать успешная оборона. Оружие победы отныне танковые войска Красной Армии, если, разумеется, не будут допущены старые ошибки распыления танковых частей. Находившиеся на вооружении типы советских танков представляли собой почти идеальный инструмент для реализации доктрин Жукова, которым теперь предстояло полностью претвориться в жизнь».

Что же происходило в ставке другой стороны, Гитлера?

В директиве № 6, отданной Гитлером 15 апреля 1943 года, вермахту ставились задачи, предсказанные Г. К. Жуковым. Советский маршал точно предвидел и силы, которые сумеет собрать вермахт, — 2500 танков. В битве под Курском немцы использовали 2700 танков и штурмовых орудий. Их количество точно определил Г. К. Жуков почти за три месяца до того, как они поползли на наши позиции. Ход мысли в директиве Гитлера был разобран Жуковым в докладе Сталину 8 апреля, то есть за неделю до ее издания. Единственное различие — Гитлер верил: удар по Курской дуге принесет Германии гигантскую победу. Жуков считал: последует ее катастрофическое поражение. Итак, заглянем в директиву Гитлера: «Я решил, как только позволят условия погоды, провести наступление «Цитадель» — первое наступление в этом году.

Этому наступлению придается решающее значение. Оно должно завершиться быстрым и решающим успехом. Наступление должно дать в наши руки инициативу на весну и лето текущего года.

В связи с этим все подготовительные мероприятия необходимо провести с величайшей тщательностью и энергией. На направлении главных ударов должны быть использованы лучшие соединения, наилучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов. Каждый командир, каждый рядовой солдат обязаны проникнуться сознанием решающего значения этого наступления. Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира».

Приказываю:

1. Целью наступления является сосредоточенные ударом, проведенным решительно и быстро силами одной ударной армии из района Белгорода и другой — из района южнее Орла, путем концентрического наступления окружить находящиеся в районе Курска войска противника и уничтожить их.

5…Следует принять все меры по маскировке, сохранению тайны и введению противника в заблуждение. Самым ранним сроком наступления является 3.5. Выдвижение на исходные позиции для наступления должно осуществляться только ночью при соблюдены! всех правил маскировки…

7. В целях соблюдения тайны в замысел операции должны быть посвящены только те лица, привлечение которых абсолютно необходимо. Новые лица должны знакомиться с замыслом постепенно и по возможности позже. На этот раз необходимо непременно избежать того, чтобы вследствие неосторожности или небрежности противнику стало что-либо известно о наших замыслах. Путем усиления контрразведки обеспечить постоянную борьбу с вражеским шпионажем».

Длинная была директива, изобиловавшая самоуверенными указаниями, что и как делать после разгрома советских войск, например, «о немедленном и полнота учете всех захваченных пленных, местных жителей и трофеев». Упорядочение бандитской бухгалтерии имело свою историю. При подготовке операции «Цитадель» Гитлер сначала постановил — пленных во брать, а расстреливать на месте. Узнав об этом от своих приятелей — профессиональных убийц генерале?! СС, министр вооружений А. Шпеер обомлел — на военных заводах Германии нехватка рабов, а тут заранее вознамерились уничтожить «сотни тысяч» здоровых мужчин. Он уговорил фюрера отказаться от своего намерения. Посему директива еще была дополнена рекомендациями «о ведении пропаганды по разложению противника». Ах, споры эти по поводу будущих пленных «оказались беспредметными», сокрушался позднее Шпеер, ввиду известных результатов операции «Цитадель» — очередного разгрома вермахта.

Только политические кретины, какими изобиловало высшее руководство рейха, могли вообразить, что на исходе второго года войны кому-нибудь могло прийти в голову поднять руки перед фашистами.

На Курской дуге стояли командиры и красноармейцы, прошедшие сотни километров на запад, освобождая родную землю. На каждом шагу они видели, что пос фашизм нашему народу. Командующий 65-й армией, державшей «вершину» Курского выступа, генерал П. И. Батов рассказывает типичный случай в ходе зимнего наступления. Он осведомляется по телефону у подчиненного командира, как идут дела.

Ответ: «Имеем трофеи — шестьдесят автомашин и сорок пять орудий разных калибров… Вы спрашиваете про пленных? Немного, десятка три. Но мы сегодня освободили сто шестнадцать красноармейцев из фашистского плена. Глядеть страшно, товарищ командующий! Одни скелеты. Рапы гниют. Тряпье на них гниет. Будь она проклята, эта «западная цивилизация»! Доложить, каково настроение? Я их кормлю, товарищ командующий, у самого небогато, но откормлю. Это будут самые неистовые бойцы — таково настроение…»

Наши войска захватили инструкцию «Двенадцать заповедей на Востоке и обхождения с русскими», скрепленную подписью Гитлера. Там значилось: «Вы должны осознать, что являетесь на столетия представителями великой Германии и знаменосцами новой Европы. Вы должны поэтому с достоинством проводить наитвердейшие и наибеспощаднейшие меры…» Вот и «решили» гитлеровские пропагандисты давнюю проблему — Запад и Россия. «Политработники 65-й армии использовали «заповеди» в беседах с бойцами», — заканчивает И. И. Батов.

Конечно, соотношение сил на фронте отнюдь не благоприятствовало немцам. Тотальной мобилизацией Германии удалось довести численность войск на советско-германском фронте к лету 1943 года до 4,8 миллиона человек (плюс 525 тысяч войск ее сателлитов), имевших более 54 тысяч орудий и минометов, 5,8 тысячи танков и штурмовых орудий, до трех тысяч самолетов. Ио Германии не удалось восполнить потери и вернуться к уровню максимальной численности своих армий на Восточном фронте, достигавшей осенью 1942 года 6,2 миллиона человек.

Наша действующая армия выросла к лету 1943 года до 6,6 миллиона человек при 105 тысячах орудий и минометов, 2200 реактивных установок, 10 199 танков и самоходных орудий, почти 10 252 самолетов. В армии на 1 июня 1943 года было 1 818 385 коммунистов и 2 493 396 комсомольцев. Немало политработников были переведены на командирские должности, а 160 из них получили генеральские звания. С начала 1943 года армия и флот с гордостью носили погоны — символ почетного воинского долга перед Родиной. Перечень наград отличившимся пополнили введенные новые боевые ордена — Суворова, Кутузова, Александра Невского, Нахимова. Вековечные ратные традиции России подтверждались.

18 апреля 1943 года за подписями Сталина и Жукова была отдана директива Ставки командующим фронтами об использовании гвардейских соединений в боевых действиях. Отныне предписывалось держать гвардейские стрелковые корпуса и гвардейские армии «как правило, в резерве или во втором эшелоне и использовать их в наступательной операции для прорыва на направлении главного удара». Гвардейские соединения надлежало тщательно обучать, а при боевом использовании подпирать мощными вторыми эшелонами с тем, чтобы после прорыва «выводить в резерв для отдыха и восстановления, не доводя их ни в коем случае до истощения». Такова суровая специфика военного дела, шансы на выживание имеют лучшие и более полезные. В директиве указывалось, что дисциплиной, «вниманием к бойцу» и многим другим следует «добиться, чтобы гвардейские части являлись образцом и примером для всех остальных частей Красной Армии».

В руках нашего Верховного Главнокомандования на исходе второго года Великой Отечественной сосредоточилась исполинская вооруженная мощь. Но и враг все еще был силен. Хотя у нас были союзники — США и Англия, а Вашингтон и Лондон состязались по части лестных слов в адрес Красной Армии и советского парода, — к этому времени отчетливо прояснилось: основное бремя боевых действий по-прежнему придется нести Советскому Союзу. Нужно было заранее думать о том, какой выйдет наша Родина из величайшей в истории человечества войны. Следовательно, громить врага меньшей кровью.

Наступление на Курской дуге, первоначально намеченное на начало мая, немцы в последующие два месяца несколько раз откладывали. Гитлер замахнулся, но боялся действовать. Что таится за зловещим спокойствием на Восточном фронте? Разведка не могла доложить ничего определенного, меры предосторожности, введенные советским командованием, дали свои плоды: над нашими армиями сгустилась непроницаемая завеса.

Гитлер запросил мнение генерала Модели — ему предстояло наступать с севера от Орла, — сколько времени потребуется для достижения Курска. Три дня, гласил ответ. Через год Гитлер плакался: «У меня похолодели ноги», немецкие войска за трехдневный бой будут истреблены.

Гитлеровское руководство полагалось на то, что новая техника — танки «тигр», «пантера», штурмовые орудия «фердинанд» — принесет победу. Эти тяжеловесные машины немецких конструкторов имели очень толстую броню, были малоподвижны. На «фердинандах» и части «тигров» не было пулеметов, и эти машины оказались уязвимыми в ближнем бою. Но тевтонская гигантомания сделала свое дело: Гитлер и высший генералитет уверовали, что в их руках чудо-оружие. Немцы пригнали и свезли под Курск все, что считалось лучшим в вермахте. К началу июля на курском направлении они имели свыше 900 тысяч личного состава, около 10 тысяч орудий и минометов, до 2700 танков и штурмовых орудий, примерно две тысячи самолетов.

Наши противостоящие фронты — Центральный и Воронежский — имели более 1300 тысяч человек. 19 тысяч орудий и минометов, около 3500 танков, более 2000 самолетов. Непосредственно в их тылу развернулся еще Степной фронт И. С. Конева — до 600 тысяч человек, 8400 орудий и минометов, более 1500 танков. Мы существенно превосходили врага в силах и средствах.

В районе Курского выступа у нас было восемь оборонительных полос общей глубиной до 300 километров. Объем быстро проведенных работ поражает: только окопов и траншей отрыли почти 10 тысяч километров! На всех танкоопасных направлениях — минные поля, противотанковые районы, рвы. Везде широкие полосы проволочных заграждений, некоторые из них под током, «Это была огромная, поистине титаническая работа», — писал А. М. Василевский «своих мемуарах.

Исследуя шаг за шагом полководческое мастерство Жукова, американец М. Кайден в книге «Тигры» горят», посвященной Курской битве, не уставал изумляться: «При изучении подготовки ~ русских к битве под Курском ясно одно — немцы давно имели репутацию готовившихся к сражению методически, эффективно, не упуская ничего. Теперь русские превзошли врага в детальной и основательной подготовке… Под твердым руководством Жукова русские трудились круглосуточно, наполняя людскими и материальными ресурсами курский выступ.

Основной замысел, предложенный Жуковым в предстоящей операции, был развитием мер, которые он применял в яростных боях под Москвой и планировал в битве под Сталинградом. Сначала оборона.

Затем, в классическом стиле Жуковских операций, по мере того, как немецкий натиск утрачивал свою силу, а вражеские войска уничтожались превосходящей русской огневой мощью, ход сражения изменится. Жуков, тщательно следящий за всеми перипетиями боя, определяет момент — немецкое наступление выдохлось. Именно в этот момент Жуков и бросит свои армии на орды вермахта».

Да, вторил Кайдену другой западный эксперт Д. Орджилл, «одним из стратегических приемов Жукова было позволить противнику истощиться в атаках, нанося ему максимальный урон, тогда как он сам незаметно накапливал силы, чтобы создать местный численный перевес. Затем, когда силы противника были растянуты до предела, Жуков наносил контрудар по дезорганизованному и обескураженному противнику на участке фронта, где наступление врага провалилось. Это была превосходная тактика против танковых дивизий, которая, несмотря на свою кажущуюся простоту, требовала высочайшего мужества от принимавшей на себя первый удар противника русской пехоты».

Два месяца — май и июнь — Жуков безотлучно провел в войсках Воронежского и Центрального фронтов. Он вникал в самые мельчайшие детали подготовки к сражению. Ничто не проходило мимо его внимания. Вот как в это время была построена здесь система принятия решений. Например, донесение командования Центрального фронта в Генштаб от 26 мая 1943 года по вопросу отнюдь не решающему, с учетом масштабов предстоявшего сражения: «С разрешения маршала Жукова и товарища Сталина, Романенко усиливается всего двумя дивизиями 202 и 170 сд (стрелковые дивизии. — Авт.) из резерва фронта. Рокоссовский, Телегин».

Жуков ежедневно, а иногда и несколько раз в день направляет телеграммы Верховному Главнокомандующему, оповещая о принятии тех или иных мер, с просьбой одобрить их. Предложения представителей Ставки — Жукова, Василевского — командования фронтов самым внимательным образом рассматривались в Ставке и Генштабе и отправлялись фронтам в виде директив Верховного Главнокомандования. Подготовка к сражению под Курском — выдающийся пример коллективной работы Ставки, Генерального штаба и командования фронтов.

Советской разведке удалось не только установить, где и какие силы сосредоточили немцы, но и своевременно выяснять даты перехода в наступление, которые Гитлер переносил. Каждый раз Ставка немедленно предупреждала командование фронтов на Курской дуге об очередном сроке ожидавшегося вражеского удара. Эти предупреждения молниеносно передавались вниз — в штабы армий, корпусов, дивизий, полков. Доходили до каждого взвода на передовой. Все — от генералов до солдат — настораживались. Но опять ничего не происходило…

В штабе Воронежского фронта сложилось впечатление — Ставка-де колеблется. Воинственный Н. Ф. Ватутин взволнованно внушал руководству Генштаба во второй половине июня:

— Проспим мы, упустим момент. Противник не наступает, скоро осень, и все наши планы сорвутся. Давайте бросим окапываться и начнем первыми. Сил для этого у нас достаточно.

Свое неуемное желание отличиться командование Воронежского фронта пыталось подкрепить сухими военными данными, которые не всегда исходили из надежных источников. По ту сторону фронта сосредоточивались мощные танковые соединения, немецкие гренадеры выдвигались на исходные рубежи, а знатоки на Воронежском фронте (конечно, среди них блистал Хрущев) истолковывали это как, оборонительные меры врага. Одним недомыслием этого не объяснить. Причины были, вероятно, комплексными, среди них не последняя — деятели вокруг безудержно говорливого Хрущева попались на удочку немецких дезинформаторов.

Всего за десять дней до того, как разразилось Курское побоище, командование Воронежского фронта 24 июня 1943 года осмелилось доложить в Ставку: к Все эти мероприятия показывают, что противник, возможно, отказался на ближайшее время от решительных наступательных действий и перешел к обороне занимаемого рубежа с одновременной подготовкой в глубине второго оборонительного рубежа. Обращают на себя внимание разговоры солдат 169 пд противника об удержании занимаемого оборонительного рубежа до сбора урожая этого года. Ватутин, Хрущев, Иванов». Второй адресат замечательного стратегического предвидения после Сталина — Жуков. По должности. Надо думать, Жукову оставалось только развести руками. Он просто не мог взять в толк, как мог грамотный военный пойти на поводу немецкой службы дезинформации, в общем, работавшей грубо и примитивно в расчете на «недочеловеков». Примечательно, что сам Жуков, говоря о Курском побоище, пи словом не упоминает о немецких потугах на этом поприще, для него они не имели никакого значения. Он видел насквозь этих сочинителей из абвера, пытавшихся сбить с толку наше командование.

Но, увы, под сосредоточенным хрущевско-ватутинским натиском штатский Сталин было заколебался. Объединив свои усилия с Василевским, Жуков убедил Сталина не торопиться, что было не очень легко: почти на 100 дней затянулось предгрозовое затишье на советско-германском фронте — с момента, когда Жуков остановил Манштейна севернее Белгорода и до начала операции «Цитадель».

Нервы у всех наших командующих были напряжены до предела. Изматывал их не только противник, но ставший вдвойне-втройне докучливым в месяцы грозного фронтового затишья Сталин. О чем Жуков примерно в это время без обиняков сказал в лицо Верховному. Тот удивился. Жуков объяснил: сталинская манера работать по ночам влекла за собой бодрствование и военных. Сталин уезжал на рассвете спать, а у генералов разгар работы — подводились итоги прошедшего дня, наступал новый. Сталин вставал в два дня. К этому времени нужно было быть готовым к вызовам, а все утро отдано работе. «Так идет день за днем, месяц за месяцем. И люди измотаны этим», — твердо сказал Жуков. Верховный удивился, что никто не ложился спать, пока не отправлялся спать он сам, и сказал: «Хорошо. Обещаю вам, что больше не буду звонить вам ночью». С тех пор до самого конца войны он никогда не звонил Жукову позднее двенадцати часов.

30 июня Жуков получает приказ: быть на орловском направлении для координации действий Центрального, Брянского и Западного фронтов. Уже была разработана операция «Кутузов» по отбитию вражеского наступления на Орел! На Воронежский фронт отправился Василевский. Там силами Воронежского и сопредельного Юго-Западпого фронтов планировалась операция «Румянцев»: вслед за оборонительной фазой сражения вперед на белгородско-харьковском направлении!

Все звенья нашей разведки работали с точностью часового механизма — в ночь с 4 на 5 июля удалось установить: немецкое наступление начнется в 3 часа утра. Жуков тут же позвонил Сталину и доложил о принятом решении: немедленно провести артиллерийскую коптрподготовку. Верховный Главнокомандующий одобрил и просил информировать его почаще о происходившем. «Я почувствовал, — вспоминал Жуков, — что Верховный находится в напряженном состоянии. Да и все мы, несмотря на то, что удалось построить глубоко эшелонированную оборону и что в наших руках теперь находились мощные средства удара по немецким войскам, сильно волновались и были крайне возбуждены. Была глубокая ночь, но сон как рукой сняло».

В 2.20 утра там, где ожидались удары врага, зарокотала наша артиллерия. Впоследствии выяснилось, что на Центральном фронте оставалось всего 10 минут до начала вражеской артподготовки. От нас рев тысяч орудий, с той стороны — отдельные выстрелы, которые скоро стихли. Командир дивизии П. Гудзь записал: «Гул все нарастал. Запад выглядел мрачно. Сплошная сизо-черная туча пыли и дыма, пересекаемая молниями разрывов, зловещей стеной поднималась к небу. Едва ли бессмертному Данте с его изумительным воображением так рисовался ад в его «Божественной комедии». Подошел к одной батарее, расположенной в 100 метрах от НП. Люди объясняются жестами: голоса никто бы не услышал. Рты все открыты, иначе лопнут барабанные перепонки. Мускулистые загорелые тела (гимнастерки и рубашки сняты) блестят от пота. Скорость стрельбы предельная».

Потерпев серьезный урон, враг выступил против Центрального фронта с запозданием на 2,5 часа, против Воронежского — на 3 часа. Немцы полезли в атаку не только ослабленные, но терзаемые тяжкими предчувствиями. Ливень снарядов, обрушившихся на них, а наступали опытные солдаты, открыл глаза: русские знают, русские готовы! Жуков все повышал требовательность. На его взгляд артиллерийская контрподготовка должна была дать больше, огонь нередко велся по площадям, а не по конкретным целям.

Высказывался он и по другим вопросам, но после начала сражения только высказывался, а не вмешивался в руководство войсками. Стиль отношений между Жуковым и Рокоссовским со времен битвы под Москвой решительно изменился. Потом Рокоссовский отмечал, что «Г. К. Жуков долго был на Центральном фронте в подготовительный период, вместе с ним мы решали принципиальные вопросы организации и ведения оборонительных действий и контрнаступления. Не без его помощи были удовлетворены тогда многие наши запросы, адресовавшиеся в Москву. А в самый канун битвы он опять прибыл к нам, детально ознакомился с обстановкой и утром 5 июля, в разгар развернувшегося уже сражения, доложил Сталину: командующий фронтом управляет войсками твердо, с задачей справится самостоятельно. И полностью передал инициативу в мои руки. Это было правильно!»

Германские генералы действовали по шаблону, их тактика была нашим войскам знакома: в острие клина шли тяжелые танки, на этот раз новейшие «тигры», за ними валила масса танков полегче, пехота на бронетранспортерах. Они ломились напролом, до точки выполняя приказ: «Танки ни при каких обстоятельствах не должны останавливаться, чтобы оказать помощь экипажам выведенных из строя машин. Командиры должны идти к своим целям, пока танки сохраняют подвижность. Если же танк подбит, а орудие действует, он должен поддерживать атаку огнем с места». Но только на отдельных участках врагу удалось вклиниться в наши позиции, в подавляющем большинстве случаев его отбивали.

Иногда атакующие не могли пройти даже нашего переднего края. По приказу Жукова впервые широко ставились противотанковые мины в 50 метрах от окопов и между ними. Если же немецкие танки все же проникали в глубину обороны, то встречали все новые рубежи, прикрытые новыми минными полями, массированный и точный огонь противотанковой артиллерии.

В борьбе с полчищами танков исход каждой схватки решался стойкостью и умением бойцов и командиров. Они оказались на высоте и сделали все, что было в человеческих силах, и даже больше. Для генерала И. М. Чистякова, командовавшего 6-й гвардейской армией, дравшегося на южном фасе Курского выступа, Курское побоище явилось продолжением схватки, в которой выстояла его армия (тогда именовавшаяся 21-й) в марте 1943 года. Только враг был сильнее: «На наиболее важных участках плотность танков доходила до 100 и более боевых машин на километр фронта. Сам танк занимает три метра в ширину, и поэтому можно сказать, что на нас шла степа танков». Самые оголтелые немецкие танкисты рвались вперед и оказывались в ловушках: стоило их танкам кое-как перевалить через наши окопы, как их поражали и с тыла, а бойцы, оставшиеся на местах, отсекали пехоту. На угрожаемых направлениях Жуков и Рокоссовский вводили в дело танки, контратаковавшие ослабевшего врага.

Генерал-полковник В. С. Архипов, тонкий знаток танкового боя, так описывает, что происходило с вражескими танкистами, атаковавшими сильную оборону. Вот немецкие танки почти подошли к очередному рубежу обороны. «Это уже близко к перелому в ходе боя, но еще не перелом. Ведь что такое 100–200 метров для атакующего танка? Считанные секунды хода — и он ворвется на наши позиции. В оптический прибор танкист даже ясно различает двуручную пилу и прочий шанцевый инструмент, притороченный к броне ведущего по нему огонь танка, красные, напряженные лица артиллеристов, мелькающие над щитом противотанковой пушки. Еще рывок и… Но рывка нет. Нет в эфире голоса командира — убит, ранен или выскочил из подожженной машины. А рядом, свесив пушку, застыл танк Вилли, и сам Вилли тоже повис вниз головой из башенного люка. Нет, нет, нет! Закон самосохранения берет верх над холодной логикой, механик-водитель уже рванул рычаг, танк пятится и выходит из боя. Или уже не выходит. Потому что огонь наших орудий одинаково поражает наступающие и отступающие танки».

Повинуясь приказу Гитлера наступать вопреки всему, немецкие генералы посылали в начале Курского побоища свою пехоту в бой на бронетранспортерах. «Мы вообще не понимали замыслов вражеского командования в такого рода атаках на сильную оборону», — замечает Архипов. Если «пехота сопровождала свои танки не в пешем строю, а в машинах», то по его словам, результат один: наши «пушки выводили немецкий бронетранспортер из строя не только прямым попаданием снаряда, но и близким разрывом. Пехотинцы либо все погибали под тонкой броней, либо, выскакивая один за другим из поврежденной машины, падали под прицельным пулеметным, артиллерийским и минометным огнем».

На исходе первого дня немецкого наступления, 5 июля, Жуков шлет донесение на четырех страницах в Ставку, которое заключает словами: «Наша пехота и артиллерия, несмотря на понесенные потери, дрались хорошо и организованно встретили массовую танковую атаку противника». Так продолжалось и дальше.

Перегруппировывая силы, меняя направление ударов, вражеские танковые дивизии все бросались на Центральный фронт. То они атаковали у Понырей, то у Ольховатки. Везде встречали прочную оборону. Отлично действовала наша авиация, штурмовики Ил-2 впервые применили противотанковые бомбы кумулятивного действия. Каждый самолет брал по 144 такие бомбы, которые прожигали броню немецких танков. Постепенно в воздушных боях с участием сотен, самолетов наша авиация завоевала господство в воздухе, надежно прикрыв стоявшие насмерть наземные войска.

Хотя враг иной раз наступал силами 300–500 танков, примерно за неделю боев его максимальное продвижение на Центральном фронте не превысило 6— 12 километров. Жуков и Рокоссовский умело руководили сражением, фронт отбил наступление собственными силами, не обратившись за помощью к стоявшему в тылу Степному фронту.

С глубоким удовлетворением Жуков докладывал Верховному Главнокомандующему о первых итогах сражения. 9 июля Сталин спросил:

— Не пора ли вводить в дело Брянский фронт и левое крыло Западного фронта, как это было предусмотрено планом?

Жуков придерживался того же мнения и вылетел в штаб Брянского фронта проводить операцию «Кутузов». 11 июля Юрьев (Жуков) докладывает Иванову (Сталину): «Подготовка по «Кутузову» полностью закончена. Сегодня проводили силовую разведку с целью уточнения переднего края обороны противника. По докладам командармов и командиров соединений на всех этих направлениях считают, что наши части находятся перед передним краем.

На самом деле сегодняшние действия усиленных батальонов показали, что первые траншеи противником занимались небольшими подразделениями.

Все действовавшие батальоны сегодня первую трап-шею захватили. В соответствии с уточненным передним краем противника сейчас вносятся поправки для артиллерии и авиации на период артподготовки».

О мельчайших деталях действий войск доложил Жуков, умолчал только о том, что накануне 11 июля лично занимался разведкой переднего края противника. Иначе было нельзя — немцы двадцать месяцев стояли на этой линии, основательно укрепили свои позиции. Жуков хотел увидеть все собственными глазами. Вместе с командующим фронтом М. М. Поповым он подъехал на машине к участку удара. Оставив машину примерно в километре от передовой, он дальше пошел один — убедиться в правильности выбора направления для действий танков. Затем ползком к нейтральной полосе. Вдруг разрыв мины впереди, друге? сзади. Вилка!

— Третья — наша! — крикнул Жуков.

Она рванула на пригорке, метрах в четырех от Георгия Константиновича и Бедова, прикрывшего, по его словам, своим телом маршала. Осколки просвистели выше, оба были сильно контужены. Жуков оглох на одно ухо. Плохо. Но дело было сделано — визуальное наблюдение подтвердило — маршрут для танкового корпуса выбран правильно.

12 июля были нанесены сокрушительные удары в направлении Орла. При первых известиях о том, что севернее началось советское наступление, гитлеровцы прекратили атаки против Центрального фронта и бросились затыкать дыры войсками, уже избитыми на Курской дуге. Штаб Центрального фронта доложил в Ставку: «Встретив противника стеной разящего металла, русской стойкостью и упорством, войска Центрального фронта измотали в непрерывных восьмидневных боях врага и остановили его натиск. Первый этап сражения закончился». 15 июля и Центральный фронт перешел в наступление.

Жукова уже здесь не было, он пробыл на Брянском фронте менее трех дней: во второй половине 12 июля Сталин приказал ему выехать на южный фас Курского выступа и взять на себя координацию действий Воронежского и Степного фронтов.

Чем это было вызвано? Хотя войска Ватутина приняли бой с не меньшим мужеством, чем их боевые товарищи, дравшиеся под руководством Рокоссовского, немцы, имевшие здесь более сильную группировку, чем на северном фасе выступа, все же вогнали клин до 35 километров в нашу оборону. На участки прорыва были срочно переброшены соединения танковых и стрелковых войск Степного фронта. 12 июля в районе Прохоровки разыгралось крупнейшее во второй мировой войне встречное танковое сражение — около 800 фашистских танков и штурмовых орудий столкнулись с примерно таким же количеством танков и самоходных артиллерийских установок с нашей стороны. Немецкие танки «тигр» превосходили наши Т-34 по дальности прямого выстрела, но уступали в маневренности. Наши танки смело ворвались в боевые порядки малоповоротливых «тигров» и учинили страшный погром. Вражеский план введения в бой тяжелых танков был опрокинут. Напрасно гитлеровцы пытались оторваться, перегруппировать силы и начать все сначала. Стремительные Т-34 продолжали свое дело, в крайних случаях шли на таран, гибли сами, но несли смерть врагу.

Немецкий танкист с ужасом вспоминал об этой битве: «На нас обрушилась неисчислимая масса вражеских танков, я никогда не получал такого впечатления о подавляющей русской мощи, как в тот день. Клубы пыли и дыма не дали возможности авиации оказать нам помощь, и скоро множество Т-34 прорвало наши порядки и бешено носилось по всему полю боя». Примерно половина вражеских танков, вступивших в бой под Прохоровкой, была выведена из строя. Наши потери были также велики, но меньше, чем у немцев.

На исходе этого исторического сражения утром 13 июля Жуков приехал на командный пункт Воронежского фронта, где оказался командующий Степным фронтом Конев. «Шли ожесточенные кровавые бои, — писал впоследствии Жуков, — горели сотни танков и самоходных орудий. Над полем боя стояли тучи пыли и дыма. Это был переломный момент в сражении на белгородском направлении». Василевский не почувствовал этого и 14 июля доложил Сталину: «Угроза прорыва танков противника… продолжает оставаться реальной… Не исключена здесь и завтра возможность встречного танкового сражения». Вслед за этим Василевский отбыл по приказу Сталина координировать действия Юго-Западного и Южного фронтов.

Изучив штабные документы, опросив пленных, Жуков увидел, что кризис в сражении миновал. Вывод Жукова: «…обескровленные и потерявшие веру в победу, гитлеровские войска переходили к оборонительным действиям». 16 июля немцы окончательно прекратили атаки и постепенно начали отступать на исходные позиции. Теперь нельзя было упустить момент! Надо достичь этих рубежей раньше отходившего врага, не допустить, чтобы немцы уползали в свои обжитые траншеи и восстановили систему огня. К сожалению, к 23 июля случилось именно это: враг снова встал на позиции, откуда он 5 июля полез в бесславное наступление.

Для Жукова отнюдь не неожиданность. Он прибыл на Воронежский фронт в самый разгар сражения, когда уже были приняты основные решения — ввести в действие все наличные силы.

Далеко не все понравилось Жукову при ближайшем рассмотрении на южном фасе Курского выступа. Но он не выходил за рамки фронтового товарищества. Командующий 5-й гвардейской армией генерал А. С. Жадов в последние годы жизни написал мемуары, увидевшие свет в 1978 году. Он рассказал, что 16 июля 1943 года на КП его армии приехал Г. К. Жуков, который «поинтересовался, как был организован ввод армии для нанесения контрудара 12 июля». Выслушав командование армии, Жуков, писал Жадов, «оставшись со мною наедине, выразил недовольство организацией ввода армии в бой и сделал мне строгое внушение за то, что полностью укомплектованная личным составом, хорошо подготовленная к выполнению боевых задач армия вводилась в сражение без усиления танками, достаточным количеством артиллерии и крайне слабо обеспеченной боеприпасами. В заключение Георгий Константинович сказал:

«Если по каким-либо причинам штаб фронта не сумел своевременно обеспечить армию всем необходимым, то вы должны были настойчиво просить об этом командующего фронтом или в крайнем случае обратиться в Ставку. За войска армии и выполнение ими поставленной задачи отвечают прежде всего командарм, командиры корпусов и дивизий».

Я всю войну помнил это указание Маршала Советского Союза Г. К. Жукова и руководствовался им. Между прочим, обращаться в Ставку за какими-либо разъяснениями и помощью — такие мысли мне в голову тогда не пришли».

В результате командование армии попало, прямо скажем, в незавидное положение — задача не выполнена, а войска понесли очень серьезные потери. Обладавший громадными полномочиями Жуков, однако, ограничился «строгим внушением» с глазу на глаз А. С. Жадову, а в Москву 17 июля доложил Сталину: «Армия Жадова введена в бой 12 июля без разведки противника, без артподготовки и фактически без снарядов. Корпуса после 100—110-километрового марша перешли в наступление с хода, не зная, какие силы противника перед ним и где они находятся… В результате такого неорганизованного ввода в бой она… никакого результата не добилась. Сейчас Жадову приказано перейти к жесткой обороне». Жуков видел глубинные причины неудачи — бездумное выполнение буквы приказов, но, не пощадив слов в разговоре с Жадовым, не счёл нужным растолковывать это еще и Сталину. В противном случае последствия могли быть непредсказуемыми.

Как представитель Ставки, Жуков, естественно, выполнял свои повседневные задачи. Одновременно он шлет Сталину несколько довольно пространных документов, в какой-то мере военно-теоретического, а частично даже воспитательного характера. Их суть — как в рамках вооруженной борьбы проводить наступления.

Так, 16 июля Юрьев (Жуков) докладывает Иванову (Сталину): «Опыт наступательных операций, проведенных нами на различных фронтах, показал следующие недостатки в проведении артиллерийской подготовки:

1. Вследствие плохого изучения оборонительной системы зачастую его ложный передний край, занятый усиленным боевым охранением, нашими командирами принимался за истинный, и основная масса артиллерийского огня планировалась по этому ложному переднему краю…

2. Артиллерийская подготовка проводилась по методу, который противником был уже изучен. Немцы знали, что последний огневой налет заканчивается ударом PC, залп которых являлся одновременно сигналом для перехода в атаку нашей пехоты. С переносом огня в глубину темп его был слабее последнего огневого налета, и немцы, ожидая нашу атаку, вылезали из укрытий и встречали атакующих огнем».

Нет, так действовать нельзя. А как? Жуков приводил в пример наступления войск Западного и Брянского фронтов 12 июля. Усиленные батальоны нащупывали истинный передний край, по нему и велась артиллерийская подготовка. «Движение танков, а затем пехоты с исходного рубежа началось за 20 минут до конца артподготовки. Это движение не задерживалось до самого броска в атаку. Артиллерия, следя за движением пехоты, по мере ее приближения к траншеям противника усиливала темп огня, сопровождая ее огнем по типу огневого вала. Такой метод артподготовки не дал возможности противнику определить конец артподготовки, вылезти из укрытий для встречи нашей пехоты и тем самым позволил ей внезапно ворваться в траншеи врага». Предложения Жукова: 1) Использовать опыт Западного и Брянского фронтов. 2) Ознакомить комсостав до командиров стрелковых и артиллерийских полков».

Почему маршал, до предела загруженный фронтовыми делами, не терпевшими и часа отсрочки, выкроил из донельзя перегруженных дней и ночей время на составление этих документов? Он сумел проникнуть в только что оформившийся замысел гитлеровского руководства. Курское побоище погасило последние проблески надежд в ставке Гитлера на то, что можно нанести нам поражение наступательными операциями. Последовавшие указания Гитлера были однозначны: жесткой обороной наносить максимальные потери нашим войскам, обескровить их до синевы.

Анализируя наступление Западного и Брянского фронтов, Жуков доказывал Ставке, почему нельзя спешить с ним на Воронежском фронте. Да, Центральный фронт пошел на Орел сразу после отражения немецкого наступления, хорошо дебютировал, но бьет немцев в лоб. В результате — очень медленное продвижение и неоправданные потери с нашей стороны. Зачем заранее обрекать себя на то же самое на харьковском направлении?

Тут прояснилось: командование Западного фронта неумеренно возгордилось своими достижениями. Командующий 11-й гвардейской армией И. X. Баграмян (впоследствии Маршал Советского Союза) через много лет рассказал, что из этого получилось. Оставив за скобками неумеренно оптимистические реляции в Москву, Баграмян сообщает: «28-го (июля) был важный разговор по ВЧ с Верховным Главнокомандующим. Он выразил удовлетворение действиями армии в Орловской операции и выделил нам крупное пополнение, чтобы поддержать наступление». Окрыленный Баграмян отправился в войска, чтобы форсировать наступление. От этого занятия его внезапно оторвал срочный вызов на КП армии, куда совершенно неожиданно прибыл Жуков. Прибыл на два дня в эту армию, оставив Воронежский фронт.

«Когда я прилетел на КП, — писал Баграмян, — то понял, что Георгий Константинович явно не в духе. Мое радужное настроение, вызванное похвалой Верховного и его обещанием помочь пополнением, как рукой сняло. Довольно сухо поздоровавшись, маршал резко спросил:

— Как это ты, Иван Христофорович, опытный генерал, уговорил своего командующего фронтом Василия Даниловича Соколовского принять явно неправильное решение — ввести 4-ю танковую армию на неблагоприятном для массированных действий танков волховском направлении, а не на хатынецком, где явно можно было бы добиться гораздо больших успехов. Идет третий год войны, пора бы уже научиться воевать и беречь людей и технику!»

Большой дипломат в военных погонах с пресловутым кавказским красноречием сумел отвести справедливые упреки прямодушного маршала, открыв, что он-де собирался действовать именно так, как того требует Жуков, но его не послушались и т. д. Дело кончилось тем, что Жуков отправился в 4-ю танковую армию, а «позже я узнал, — заканчивает Баграмян, — с каким искренним желанием помочь Георгий Константинович, порой рискуя жизнью, осматривал самые важные участки фронта наступления 4-й танковой армии». Весь опыт и сердце маршала-солдата восстали против того, чтобы бушевавшее здесь и на сопредельных фронтах жесточайшее сражение превратилось еще и в самое кровопролитное.

Конечно, никак не могло импонировать Жукову выявившееся было намерение Баграмяна в угоду Сталину наступать без оглядки. «Именно к этому периоду войны относится замечание Жукова: «Основных законов оперативно-стратегического искусства И, В. Сталин не придерживался. Он был подобен темпераментному кулачному бойцу, часто горячился и торопился вступать в сражение. Горячась и торопясь, И. В. Сталин не всегда правильно учитывал время, необходимое для всесторонней подготовки операции… Конечно, при этом приходилось серьезно спорить и выслушивать от И. В. Сталина неприятные и незаслуженные слова. Но тогда мы мало обращали на это внимания». «Мы» — это Г. К. Жуков и А, М. Василевский.

Им обоим потребовалось употребить немало сил, чтобы отговорить Сталина от опрометчивого решения немедленно идти вперед. Пришлось развенчивать и оптимизм иных генералов, которые после Курска фигурально грызли удила, рвались очертя голову в бой за Харьков. «Скрепя сердце после многократных переговоров Верховный утвердил наше решение, так как иного выхода тогда не было», — заметил Жуков. Около 10 дней армии двух фронтов набирались сил, сосредоточили до 230 орудий и минометов, 70 танков на каждый километр в районе прорыва.

В войсках — почти миллион человек, свыше 12 тысяч орудий и минометов, 2400 танков и самоходных орудий, 1300 самолетов — таковы силы Воронежского и Степного фронтов. Они много сильнее врага, но…

На белгородско-харьковском направлении у врага семь оборонительных рубежей. Населенные пункты превращены в мощные узлы сопротивления. Глубина обороны — 90 километров. А войсками управляет тот, кто считается в вермахте самым разумным, — поворотливый и инициативный генерал-фельдмаршал Манштейн.

Значит, здесь и мое место, рассудил Г. К. Жуков. С утра 2 августа на НП 53-й армии И. М. Манагарова ожидали маршала, который формально должен был провести инспекционную проверку. Тут же с раннего утра суетился командующий Степным фронтом генерал армии Конев. Его осенила идея — на развилки проселочных дорог выслали офицеров встречать Жукова. Они вернулись днем, недоуменно разводя руками — маршала нет! Только в 18.00 к шлагбауму подкатили два «виллиса», из первого генерал для поручений крикнул часовому: «Подымай! Маршал Жуков едет!» Часовой, солдат еще довоенного призыва, потребовал, чтобы маршал предъявил удостоверение личности.

Жуков, а он был в кожаной куртке, без слова протянул часовому документ. Солдат взглянул, отвернул борт куртки — мелькнул маршальский погон. Он подтянулся, отрапортовал: «Есть, товарищ маршал! Это вы. Можете ехать!» Жуков громко поблагодарил солдата за службу. Снял с руки часы и подарил их часовому. Этот небольшой эпизод задал тон проверке на КП армии. Жуков остался очень доволен Манагаровым, «хотя и пришлось с ним серьезно поработать над планом наступления… Я глядел на него и думал: таких командиров бойцы особенно любят и идут за ними в огонь и воду». Особенно тронула Жукова игра Манагарова на баяне после ужина.

Маршал шутливо заметил, что «он не хуже «сыграет» артиллерийскую музыку для противника 3 августа». Когда 3 августа грянула операция «Румянцев», пожелание Жукова оправдалось. Законное чувство удовлетворения и нескрываемой гордости за войска, проделанную работу пронизывают строки подробного донесения маршала Жукова Сталину:

«Сегодня 3.8.43. войска Чистякова, Жадова, Манагарова, Крюченкина в 5.00 начали контрнаступление, которое проводилось с полным учетом опыта Западного и Брянского фронтов и было построено так:

5 минут огневой налет артиллерии, минометов, «катюш» и огня пехоты по переднему краю и всей глубине обороны противника.

35 минут контроль прицела и пристрелки орудий тяжелого калибра.

1 час 20 минут методическое подавление, разрушение целей и залпы «катюш».

20 минут нарастающий до предельного режима артиллерийский и минометный огонь.

45 минут заранее спланированный артогонь по узлам сопротивления в глубине обороны противника.

Пехота с танками прорыва и орудиями самоходной артиллерии в атаку была поднята в 7.55, то есть в момент открытия артиллерией нарастающего до предельного режима огня, и, прижимаясь к огневому валу, пехота с танками и орудиями самоходной артиллерии через 20 минут прорвалась на передний край обороны противника.

Авиация в течение дня действовала по следующему плану:

Первый бомбовый удар был произведен по штабам, узлам и линиям связи для нарушения управления.

Второй, третий и четвертый бомбардировочные удары последовательно производились по артиллерийским позициям в глубине обороны, по скоплениям противника и резервам противника.

Первый удар штурмовиков произведен в 7.55, то есть в момент подъема пехоты в атаку, и продолжался беспрерывно в течение двух с половиной часов с огневой задачей подавления артиллерии, минометов противника и огневых точек на обратных скатах…

Танковые армии Катукова и Ротмистрова, построенные в боевые порядки на выжидательных позициях, продвигали свои авангардные бригады непосредственно за пехотой, что обеспечило быстрый ввод главных сил танковых армий в прорыв после взлома тактической глубины обороны противника».

Оборона противника была взломана к 14.00. Наши войска углубились на шесть-семь километров. Тут же введены в прорыв главные силы танковых армий, которые к 18.00 прошли до 20 километров. К вечеру Воронежский и Степной фронты отбросили противника до 35 километров.

Утром 5 августа красное знамя взвилось над Белгородом, и в этот же день завершились тяжелые бои по овладению Орлом.

В честь этих побед в Москве прогремел первый салют Великой Отечественной войны.

За пять дней наступления наши войска продвинулись с непрерывными боями западнее Харькова до восьмидесяти километров. Штабами овладел азарт наступления. Били противника, где бы он ни попадался, и не сразу сообразили, что враг постепенно приходит в себя, организуется и может остановить наше наступление без оглядки.

15 августа Жуков резко пробуждает к реальности командующих Воронежским и Стедным фронтами и девяти входящих в их состав армий. Он пишет:

«Ставка дала вам артиллерийский: корпус и дивизии прорыва для того, чтобы прорвать оборону противника. На первом этапе при прорыве обороны противника 3.8.43 г. вы правильно использовали артиллерийские дивизии прорыва, и как результат правильного использования, задача была блестяще выполнена.

При преследовании артиллерийские дивизии также были правильно использованы, усиливая легкими бригадами артиллерийских дивизий стрелковые дивизии.

Сейчас обстановка изменилась, третий день мы ведем наступление против организованной обороны противника, следовательно, в сложившейся обстановке нужно использовать артиллерийские дивизии для прорыва на главном, решающем направлении, а на деле получается, что артиллерийские дивизии розданы стрелковый дивизиям и занимаются проталкиванием дивизий, а не прорывом.

ТРЕБУЮ:

1. Артиллерийские дивизии прорыва собрать на главном направлении.

2. Организовать артиллерийский прорыв, создав на главном направлении 150–170 стволов на один километр фронта.

3. На избранном направлении собрать основную массу танков и орудий самоходной артиллерии.

4. Прорыв организовать на направлениях, позволяющих производить охваты противника, обходы его группировки с флангов и тыла, лобовые прорывы, приводящие к тягучим, кровопролитным боям, не допускать».

Обходы в исполнение требований Жукова требовали немалого умения. Командующему 6-й гвардейской армией И. М. Чистякову доложили: через станцию Алексеевку, что в 20–25 километрах южнее Харькова, уходят вражеские эшелоны с танками и другой боевой техникой. Чистяков держал совет с командующим фронтом Ватутиным, и они сообща 16 августа набросали план овладения станцией с тем, чтобы перерезать пути отхода вражеской группировки на Полтаву.

Неожиданно в штаб армии, где Чистяков с Ватутиным обговаривали последние детали замечательного замысла, заехал Жуков. Он бросил взгляд на карту, перед которой сидел Чистяков, и спросил:

— А что это у вас, товарищ Чистяков, за стрелы?

Чистяков степенно раскрыл дорогой его сердцу план. «Маршал Жуков, — запомнил на всю жизнь Чистяков, — взглянул на карту и со свойственной ему поразительной способностью моментально оценить обстановку спросил меня:

— Сколько же там противника перед вами будет? Дивизия? Две? Три? Ведь под Харьковом их было четыре или пять. Вы же хотите сделать погоду с одной своей 52-й гвардейской дивизией. Вряд ли у вас что с этой затеей получится. Да, вы можете временно овладеть станцией и перерезать дорогу, но противник, идущий танковыми частями и пехотой из Харькова на Полтаву, прогонит вас с этой железной дороги, а вам нечем будет парировать его удар!»

Ватутин и Чистяков заверили маршала, что у них все продумано. Жуков пожал плечами и бросил на прощание:

— Ну смотрите, не очень мне это дело нравится.

17 августа станцию Алексеевку взяли. Немцы же повернули две танковые дивизии и выбили наши войска.

Жуков сделал выговор Чистякову:

— Прежде чем наступать, надо хорошо знать противника, а не начинать действия с одной дивизией, и то неполной. Куда же теперь противник пошел?

— Дорога идет только на Полтаву.

— Интересно, почему он на тебя не пошел дальше? На плечах 52-й дивизии он бы ворвался к тебе и смял твою оборону. Дельная поговорка: «Не зная броду, не суйся в воду». А на войне особенно.

«Да, для меня это был хороший урок, — сокрушался Чистяков. — И штаб у нас был очень сильный, и у меня кое-какой опыт, и командующий фронтом согласился с нами, а маршал Жуков оказался прав, надо было нам его послушать.

К слову говоря, мне не раз приходилось встречаться с маршалом Жуковым, и я, кажется, изучил некоторые особенности его характера. Все мы знали, что если маршал Жуков приедет в хорошем настроении, все равно распечет за какое-нибудь упущение, которое заметит, и уедет сердитый. А если приедет в плохом, распечет, но уедет в хорошем. При всем том маршал Жуков всегда являл нам пример незлопамятности».

В эти августовские недели Жукова мало видели в штабах фронтов, он все время «на колесах», в войсках. Стремился отладить наступление так, чтобы немецкие соединения окружались и разбивались по частям. Шла маневренная война, в которой и Манштейн был не слаб. Он не пропускал ни одного опрометчивого шага наших командиров, тут же следовали сильные контрудары. Жуков всегда требовал от подчиненных действовать стремительно, но обдуманно, ничего не оставлять на волю случая.

Вдали от театра военных действий, из Москвы, картина представлялась смазанной, иной раз малопонятной, ибо обстановка менялась ежедневно, а иногда и ежечасно. Нередко бои шли с переменным успехом… Но линия фронта все же отодвигалась на запад и юго-запад!

16 августа Жуков доложил Верховному: «Как я Вам уже доносил, противник за последние дни значительно усилил сопротивление нашим наступающим частям… Взятые пленные показывают, что в частях получен приказ Гитлера — драться до последнего солдата, умереть, но не отходить дальше обороняемых позиций и во что бы то ни стало удержать Харьков». На подступах к городу шли ожесточенные бои.

Жуков на месте направлял, исправлял, указывал и, конечно, не имел времени докладывать более подробно обо всем в Ставку.

22 августа он коротко сообщает Сталину: «Организацию операции по овладению Харьковом необходимо объединить в одних руках», то есть в руках командующего Степным фронтом Конева, и тогда действовать. Эта телеграмма, видимо, разошлась с указанием из Москвы.

22 августа из Ставки пришли грозные телеграммы. В адрес Ватутина:.

«События последних дней показали, что Вы не учли опыта прошлого и продолжаете повторять старые ошибки как при планировании, так и проведении операций. Стремление к наступлению повсюду и овладению возможно большей территорией, без закрепления успеха и прочного обеспечения фланговых ударных группировок, является наступлением огульного характера. Такое наступление приводит к распылению сил и средств и дает возможность противнику наносить удары во фланг и тыл нашим далеко продвинувшимся вперед и не обеспеченным с флангов группировкам и бить их по частям… Я еще раз вынужден указать Вам на недопустимые ошибки, неоднократно повторяемые Вами при проведении операций».

В адрес Жукова:

«Ставке Верховного Главнокомандования неизвестно по какому плану действуют сейчас Воронежский и Степной фронты. Ставка требует, чтобы Вы представили план».

Главный упрек Сталина — «затянулась» операция по овладению Харьковом и не разбита вражеская группировка в районе Ахтырки.

Еще не успели расшифровать адресатам телеграммы Верховного, как войска Степного фронта 23 августа 1943 года освободили Харьков. Враг, огрызаясь, бежал из города, опасаясь окружения своей харьковской группировки. Вскоре немцев выбили и из Ахтырки.

Генерал-фельдмаршал Манштейн, возвращаясь к сражениям, проигранным им в августе 1943 года, назвал эту главу своих мемуаров «Борьба с гидрой» и в ней разрыдался: «К концу августа только наша группа потеряла 7 командиров дивизий, 38 командиров полков и 282 командира батальонов… Наши ресурсы иссякли… Мы, конечно, не ожидали от советской стороны таких больших организаторских способностей, которые она проявила в этом деле, а также развертывания своей военной промышленности. Мы встретили поистине гидру, у которой на месте одной отрубленной головы вырастали две новые».

После освобождения Харькова «Правда» в передовой 26 августа 1943 года выразила надежды всего советского народа: «Красное знамя снова взвилось над второй столицей Украины. Блестящей победой советского оружия завершилась гигантская битва… Заря освобождения ярко разгорается над Днепром. Чутко прислушиваются измученные, исстрадавшиеся советские люди и на левом и на правом его берегу к радостным вестям, идущим с востока».

Взятие Харькова — военные историки считают эпилогом Курской битвы. За пятидесятидневное сражение враг потерял около 500 тысяч солдат и офицеров, 1,5 тысячи танков, 3 тысячи орудий и более 3,7 тысячи самолетов. Хребет ударной силы вермахта — танковые войска — был сломан, и отныне и вплоть до конца войны они так и не смогли восстановить свою былую мощь. Начавшееся у Курска наступление наших войск к концу августа 1943 года переросло в общее стратегическое наступление, охватившее до 2000 километров советско-германского фронта.

Победы Красной Армии в 1943 году под Сталинградом и Курском прогремели на весь мир. Они эхом отдались на конференции Ф. Рузвельта и У, Черчилля, проведенной во второй половине августа 1943 года в канадском городе Квебеке. Президент США и премьер-министр Англии попытались за закрытыми дверями оценить последствия наших побед, одержанных под водительством блестящей плеяды полководцев во главе с Жуковым, не только для дальнейшего ведения войны, но и послевоенного мира. Американский комитет начальников штабов в документе «Позиция России», представленном конференции, доложил результаты своих изысканий об изменении соотношения сил внутри антигитлеровской коалиции:

«По окончании войны Россия будет занимать господствующее положение в Европе. После разгрома Германии в Европе не останется ни одной державы, которая могла бы противостоять огромным военным силам России. Правда, Великобритания укрепляет свои позиции на Средиземном море против России, что может оказаться полезным для создания баланса сил в Европе. Однако и здесь она не будет в состоянии противостоять России, если не получит соответствующей поддержки.

Выводы из вышеизложенного ясны. Поскольку Россия является решающим фактором в войне, ей надо оказывать всяческую помощь и надо прилагать все усилия к тому, чтобы добиться ее дружбы. Поскольку она, безусловно, будет занимать господствующее положение в Европе после поражения держав оси, то еще более важно поддерживать и развивать самые дружественные отношения с Россией».

Красная Армия, весь советский народ исполинскими победами и тяжкими жертвами отвоевывали для нашей страны подобающее место в мире. Западные союзники уже к исходу лета 1943 года отчетливо понимали — складывается равновесие военных сил между ними и СССР. Следовательно, иного не дано, кроме как поддерживать дружественные отношения с великой Россией, как именовали на Западе Советский Союз. Насколько искренне было это отношение с их стороны, вопрос другой. Внешне правительства США и Англии на каждом шагу заверяли в верности к своему союзнику, нашей стране, России.