Жуков

ГРЯНУЛА ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ

То были самые длинные дни в году — стоял июнь, но дневного времени не хватало, до глубокой ночи не гасли окна в громадном здании Генерального штаба на Арбатской площади. Жуков трудился по 18–19 часов в сутки. Как нарком обороны, С. К. Тимошенко, так и Г. К. Жуков стояли за приведение войск приграничных округов в боевую готовность и развертывание их первых эшелонов по планам прикрытия границы. Вот-вот разразится военная гроза.

Тяжелые разговоры со Сталиным. Он медлил. Резко, а иногда грубо обрывал военных, настаивавших на принятии самых элементарных мер предосторожности. Политику виднее.

13 июня в присутствии Жукова Тимошенко настаивал у Сталина — привести войска приграничных округов в боевую готовность, развернуть по планам прикрытия первые эшелоны. В ответ:

— Сейчас этого делать не следует, мы готовим сообщение ТАСС и завтра опубликуем его.

Нарком и начальник Генштаба вернулись в здание на Арбатскую площадь с пустыми руками. В кабинете наркома Жуков продолжил разговор:

— Ну, что?

— Велел завтра газеты читать, — раздраженно сказал С. К. Тимошенко и, поднявшись из-за стола, добавил: — Пойдем обедать!

14 июня 1941 года появилось пресловутое сообщение ТАСС. В нем слухи о войне между Германией и СССР объявлялись не имевшими основания, а источники их, особенно английская печать, клеймились как заинтересованные в разжигании германо-советского конфликта.

Сообщение ТАСС никак не вязалось с известным командованию армии. 15 июня Тимошенко и Жуков доложили Сталину о «необходимости приведения войск в полную боевую готовность». Ответ: «С Германией у нас договор о ненападении. Германия по уши увязла в войне на Западе, и я не верю в то, что Гитлер рискнет создать для себя второй фронт, напав на Советский Союз. Гитлер не такой дурак, чтобы не понять, что Советский Союз — это не Польша, это не Франция и ’ito даже не Англия и все они, вместе взятые».

После очередного фиаско в Кремле Жуков «решил пройтись немного пешком. В Александровском саду возле Кремля беспечно резвились дети. Вспомнил я и своих дочерей и как-то особенно остро почувствовал, какая громадная ответственность лежит на всех нас за ребят, за их будущее, за всю страну».

Потом, много лет спустя, Жуков поймет, но не оправдает причину колебаний Сталина — в Кремль стекалась вся информация, он отдавал предпочтение той точке зрения, что враги торопятся вовлечь нас скорее в войну, столкнув с Германией. Практически все предупреждения о назревавшей агрессии обставлялись этой оговоркой — шла ли речь о докладах начальника Главного разведывательного управления Ф. Н. Голикова или посла в Лондоне И. М. Майского. В Москве все еще не теряли надежду, что удастся оттянуть войну, и старались не дать повод Берлину для оправдания агрессии. Это дорого обошлось нам.

Потеряв тогда надежду побудить Сталина изменить свою позицию, граничившую с самоубийством, руководство Наркомата обороны попыталось было на свой страх и риск повысить боеготовность в приграничных округах. Что из этого вышло, Г. К. Жуков рассказал через 25 лет, в 1966 году: «Тимошенко кое-что начал двигать, несмотря на строжайшие указания. Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал: вот, мол, военные не выполняют, провоцируют… Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует нахлобучку. Этот удар спустился до меня. Что вы смотрите? Немедленно вызвать к телефону Кирпоноса, немедленно отвести, наказать виновных и прочее. Я, конечно, по этой части не отставал. Ну и пошло. А уже другие командующие не рискнули. Давайте приказ, тогда… А кто приказ даст? Кто захочет класть свою голову? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: «Развернуть». Сталину докладывают. На каком основании? На основании опасности. Ну-ка, Берия, возьмите его к себе в подвал».

Начальник Генерального штаба Жуков был вынужден конкретизировать общее указание Сталина на этот счет. 10 июня 1941 года командующему Киевским особым военным округом генерал-полковнику М. П. Кирпоносу идет телеграмма: «Начальник погранвойск НКВД УССР генерал Хоменко донес, что начальники укрепрайонов получили указание занять предполье. Донесите для доклада наркому обороны, на каком основании части укрепрайонов КОВО получили приказ занять предполье. Такие действия могут немедленно спровоцировать немцев на вооруженное столкновение и чреваты всякими последствиями. Такое распоряжение немедленно отмените и донесите, кто конкретно дал такое самоличное распоряжение».

18 июня по Прибалтийскому особому военному округу был отдан приказ к 18.00 часам 19 июня привести систему ПВО в боевую готовность. Жуков 21 июня командующему ПрибОВО: «Вами без санкции наркома дано приказание по ПВО о введении в действие положения № 2 — это значит провести по Прибалтике затемнение, чем и нанести ущерб промышленности. Такие действия могут проводиться только по решению правительства. Сейчас Ваше распоряжение вызывает различные толки и нервирует общественность. Требую немедленно отменить незаконно отданное распоряжение и дать объяснение для доклада наркому». Уже через несколько часов Жуков дорого бы дал, чтобы этой телеграммы в ПрибОВО не направлялось…

Вечером 21 июня Жукову доложили — немецкий фельдфебель-перебежчик сообщает: 22 июня Германия начнет войну против. СССР. С Тимошенко и генералом Н. Ф. Ватутиным, заместителем Жукова, в Кремль. Первый вопрос Сталина:

— А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать войну?

Тимошенко и Жуков ответили категорическим нет. Дело было не в одном немецком фельдфебеле, его побег к советским пограничникам — последний штрих на фоне общей тревожной картины. Поколебавшись, Сталин наконец утвердил рассылку по приграничным округам предупреждения: 22–23 июня возможно внезапное нападение немцев. Предписывалось за ночь на 22 июня скрытно занять огневые точки укрепленных районов, до рассвета рассредоточить по полевым аэродромам авиацию, все войска привести в боевую готовность. В 00.30 минут передача директивы была закончена. Однако уже перед рассветом 22 июня гитлеровские диверсанты нарушили связь в ряде мест. Получение директивы задержалось, а немало частей так и не узнали о ней.

Сталин ни словом не обмолвился о том, что он как раз в эти часы обговаривал с Берией. На донесении военного атташе при правительстве Виши Суслопарова о том, что Германия нападет на СССР 22 июня, Сталин начертал: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор этой провокации, и накажите его». Это развязало руки политическому авантюристу Берии, и он перешел к действиям. На предупреждении о войне Берия 21 июня поставил резолюцию: «В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников «Ястреба», «Кармен», «Верного» за систематическую. дезинформацию стереть в лагерную пыль, как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией. Остальных строго предупредить».

А Сталину Берия угодливо доложил 21 июня: «Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня «дезой» о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. То же радировал и генерал-майор В. И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на берлинскую агентуру». При таких умонастроениях в Кремле и на Лубянке усилия Арбатской площади пробудить к реальности высшее советское руководство были обречены на провал.

Как подобает профессиональным военным, командование наших Вооруженных Сил положилось на свои силы. В ночь на 22 июня руководство Наркомата обороны бодрствовало. Телефоны в кабинете Жукова работали непрерывно, поток тревожных донесений нарастал. В 24 часа командующий Киевским округом М. П. Кирпонос доложил еще об одном немецком перебежчике, который заявил: в 4 утра — война. Обстановка разъяснилась вскоре после трех часов утра — немецкая авиация обрушилась на наши аэродромы, посыпались бомбы и на приграничные города. В четыре часа с минутами поступили донесения: под прикрытием ураганного артиллерийского огня немцы переходят советскую границу. Война! Жуков дозвонился до Сталина, потребовал, чтобы его подняли с постели.

Тот страшный день навсегда запал в память Жукова. В 4.30 утра собралось Политбюро, куда он приехал с Тимошенко. Вскоре последовало сообщение: Германия объявила войну. Тягостное молчание. Бледный Сталин задумался. Затянувшуюся паузу прервал резкий голос Жукова: нужно немедленно обрушиться всеми силами на вторгнувшегося врага и задержать его продвижение. Предложение, видимо, показалось недостаточным, раздались реплики: не «задержать», а «уничтожить». Что и приказали войскам. Приказ не отвечал складывавшейся обстановке — войска, еще вчера жившие мирной жизнью, просто не могли тягаться с готовым на все и ко всему агрессором. Что и выяснилось без промедления.

Танковые колонны вермахта уже продвигались в глубь нашей страны. Поднятые по тревоге советские войска с ходу вступали в бой с врагом. Они вводились в действие по частям, пройдя через ад массированных ударов с воздуха. Небо потемнело от германских самолетов, а наша авиация, застигнутая врасплох на аэродромах, понесла тяжкие потери: в первый день войны было уничтожено 1200 самолетов. Это резко осложнило организацию отпора врагу.

Хотя сопротивление не было организованным, с первого часа войны враг вступил в борьбу, какой не видел на Западе. Дрались до последнего человека пограничные заставы, началась героическая оборона Брестской крепости, советские летчики сражались самоотверженно, а в крайних случаях шли на таран. В воздушных боях 22 июня было уничтожено до 200 вражеских самолетов. Бойцы и командиры совершали бесчисленные подвиги, о многих из которых стало известно позднее, а о некоторых только после войны. По большому счету Германия начала проигрывагь войну с момента, когда первый немецкий солдат переступил нашу границу.

В исторической ретроспективе это не вызывает сомнения. Но тогда, в первый день войны, генерал армии Жуков все пытался разобраться в противоречивых донесениях, чтобы принять обоснованные решения. Около часа дня позвонил Сталин. Он раздраженно бросил в трубку: командующие фронтами (их было создано три: Северо-Западный, Западный и Юго-Западный) «несколько растерялись». Сталин приказал Жукову немедленно вылететь в штаб Юго-Западного фронта, разобраться в обстановке и помочь на месте. Жуков должен отбыть в качестве представителя только что созданной Ставки Главного командования.

Жуков торопливо позвонил домой, коротко сказал, что уезжает, и менее чем через час был в воздухе. Поздним вечером в тот же день он в штабе фронта в Тернополе. Тут его настиг звонок из Москвы. Генерал Н. Ф. Ватутин доложил: Сталин отдал новую директиву — перейти в контрнаступление, разгромить врага на главнейших направлениях с выходом на территорию противника.

— Но мы еще не знаем, где и какими силами противник наносит свои удары, — возразил Жуков. — Не лучше ли до утра разобраться в том, что происходит на фронте, и уж тогда принять нужное решение.

— Я разделяю вашу точку зрения, но дело это решенное, — ответил Ватутин.

Приказ был приказом и для начальника Генерального штаба, оказавшегося в Тернополе.

Маршал Советского Союза И. X. Баграмян, в ту пору полковник, возглавлявший оперативный отдел штаба Юго-Западного фронта, оставил зарисовки о считанных днях пребывания там Жукова. Какие бы внутренние сомнения ни терзали Жукова, подчиненным он дал пример дисциплинированности. «Георгий Константинович Жуков, всегда отличавшийся конкретностью и четкостью в организации управления войсками, одобрил принятое командованием фронта решение и предложил, не теряя времени, отдать приказ о подготовке контрудара».

Коротко информировав Генеральный штаб об общей обстановке на фронте, Жуков выехал в войска.

По плану «Барбаросса» германской группе армий «Юг» предписывалось «уничтожить русские войска, находящиеся на Украине, еще до выхода последних к Днепру, С этой целью главный удар наносится из района Люблин в общем направлении на Киев». Во исполнение этого плана мощная 1-я танковая группа Клейста, пробив 50-километровую брешь, неумолимо шла на восток. Жуков и командующий фронтом генерал-полковник М. П. Кирпонос решили нанести контрудар по обоим флангам врага с севера и юга на первый случай силами четырех механизированных корпусов.

Одним из них, 9-м, командовал К. К. Рокоссовский, по ходатайству Жукова перед Сталиным выпущенный из тюрьмы всего за год до начала войны. Жуков попросил назначить Рокоссовского к себе, то есть в Киевский особый военный округ. Талантливый военачальник, Рокоссовский прекрасно видел, что больших шансов на успех контрудар не имеет. Его мехкорпус война застала в стадии перевооружения, не хватало вооружения, не завершено обучение личного состава. Но, писал Рокоссовский, «тогда нам было не до анализа и критики. Их размагничивающему влиянию мы не поддавались, а стремились собрать в боевой кулак наши части и получше их организовать, чтобы четко выполнить свой солдатский долг».

С 23 июня в районе Луцк, Броды, Ровно неделю полыхало встречное танковое сражение, в которое с обеих сторон втянулось много больше тысячи танков. Жуков, выезжавший в штабы корпусов, по его словам, «вспомнил славную 11-ю танковую бригаду, ее командира — отважного комбрига М. П. Яковлева, и то, как они громили противника в 1939 году у горы Баия-Цаган на Халхин-Голе. Да, эти люди будут драться не хуже». Они дрались не хуже, но обстановка была иной.

На нас внезапно навалилась грохочущая гадина — вооруженные до зубов, отлично обученные танковые дивизии, укомплектованные молодыми убийцами, напичканными дремучим фашистским бредом о расовом «превосходстве». Хотя наступавшая группа германских войск превосходила по силам то, что могли поспешно собрать и бросить против нее Жуков и Кирпонос, под натиском наших танкистов она остановилась, а кое-где и попятилась. Понеслись просьбы о помощи высшему командованию вермахта, ряд немецких дивизий был повернут против наших механизированных корпусов» На пополнение Клейсту пришли сотни танков! Гальдер, занимавший пост, аналогичный посту Г. К. Жукова, начальника генерального штаба по ту сторону фронта, отмечает в дневнике 26 июня: «У противника, действующего против группы армий «Юг», отмечается твердое и энергичное руководство. Противник все время подтягивает из глубины новые свежие силы против нашего танкового клина». Указав на «значительные потери» гитлеровских войск, он неожиданно заканчивает: «Будем уповать на бога». На следующий день он записывает: «Русское командование на Украине (следует отдать ему должное, оно действует хорошо и энергично)».

Так писал Гальдер уже в первые дни войны о сражении, управление которым осуществлял Жуков как представитель Ставки Главного командования. Ему приходилось направлять, поправлять и рекомендовать по самым разнообразным вопросам. А они были порой неожиданными для кадрового военного, во всяком случае, теоретически не входили в компетенцию генерала армии. В ответ, например, на утверждение одного из командующих, что тяжелые танки КВ с 152-миллиметровыми орудиями стоят без снарядов, Жуков разъясняет: «152-миллиметровые орудия КВ стреляют снарядами 09–30 г.г., поэтому прикажите немедля выдать бетонобойные снаряды 09–30 г.г. и пустить их в ход. Будете лупить танки противника вовсю». Приходилось вмешиваться даже в подбор боеприпасов к орудиям!

В этом исполинском приграничном танковом сражении враг нередко терпел поражения и нес урон в ожесточенных схватках. Обстановка стремительно менялась, иной раз гитлеровцы, пришедшие победителями из Европы, бежали от советских танков на десятки километров.

Дважды Герой Советского Союза генерал-полковник танковых войск В. С. Архипов в то время был капитаном, командиром разведывательного батальона танковой дивизии. С наступлением темноты его танкисты обрушились на вражескую колонну. В эту огненную ночь наши танкисты расстреляли и раздавили множество вражеских машин и легких танков.

Рассвело. Броня советских танков Т-34 почернела от сажи. Архипову доложили, что «раненый немецкий офицер-танкист просит позвать «руссиш командир». Он был очень плох, говорил как в бреду. Он сказал, что русский танкист таранил его танк. Я видел сороковой во Франции — разве это война? Он видел русскую пехоту под Сокалем. Как она шла в штыковую атаку! Вот это — война! Так он говорил, а переводчик пересказывал нам, и было немного странно слушать этот панегирик из уст умирающего врага на раннем июньском рассвете, в чаду горящих бензовозов».

В этих боях было захвачено немало пленных. «Пленные, — заканчивает Архипов, — как правило, спешили заявить, что не принадлежат к национал-социалистам, и очень охотно давали показания. Подобное психологическое состояние гитлеровских войск, подавленность и панику наблюдать мне довелось очень и очень не скоро — только после Сталинграда и Курской битвы». Таковы были первые последствия контрудара, подготовленного Жуковым, для настроения гитлеровских вояк.

Баграмян вспоминает об одной из встреч с Жуковым, только что вернувшимся из войск в эти невеселые дни: «Начальник Генерального штаба был хмур. Oн молча кивнул в ответ на мое приветствие; из разговора я понял, что Жуков считает действия командования фронта недостаточно энергичными и целеустремленными. По его словам, много времени уделяется решению второстепенных задач и слишком медленно идет сосредоточение корпусов. А нужно определить главную опасность и против нее сосредоточить основные усилия. Такой главной угрозой являются танковые и моторизованные группировки противника, глубоко вклинившиеся в глубь нашей обороны. Поэтому основные силы фронта при поддержке всей авиации должны быть брошены именно на эти направления. Только так можно добиться перелома в ходе пограничного сражения».

Но. перелома не случилось, хромало взаимодействие и управление войск, подводила связь, неважно была организована разведка. Жуков надеялся выправить положение. Его кипучую деятельность прервал 26 июня вызов, в Москву. Сталин просил немедленно вернуться — «на Западном фронте сложилась тяжелая обстановка. Противник подошел к Минску». Когда в этот день он вылетал в Москву, враг так и не добился оперативного прорыва советского фронта. Это случилось уже 28 июня.

Впоследствии, возвращаясь к этим дням, Г. К. Жуков требовал от историков «детально разобрать» это сражение, ибо «в результате именно этих действий наших войск на Украине был сорван в самом начале вражеский план стремительного прорыва к Киеву».

К глубокому сожалению, совершенно по-иному складывалась обстановка на Западном и Северо-Западном фронтах.

* * *

Когда поздним вечером 26 июня Жуков прямо с аэродрома направился к Сталину, он застал в его кабинете Тимошенко и Ватутина. Шел напряженный разговор, собеседники бледные, осунувшиеся. Военные стояли навытяжку. Сталин, едва поздоровавшись, бросил на стол карту Западного фронта и потребовал ответить, что можно сделать. Из переговоров с Ватутиным по телефону Жуков уже уяснил — здесь сложилась «почти катастрофическая обстановка». Жуков попросил сорок минут на размышление. Военные удалились в соседнюю комнату. Положение на карте выглядело угрожающим — враг прошел уже сотни километров по советской земле. Гитлеровские танки смыкают клещи у Минска, а далеко во вражеском тылу продолжают биться насмерть окруженные советские войска.

Жуков предложил: создавать оборону по линии Западная Двина — Полоцк — Витебск — Орша — Могилев. А на рубеже Смоленск — Рославль — Гомель незамедлительно оборудовать тыловой рубеж. Замысел Жукова состоял в том, чтобы остановить врага на пути к Москве на одном из оборонительных рубежей, не предрешая, на каком именно измотать его, а затем перейти в контрнаступление. Сталин немедленно утвердил предложение.

Утром 27 июня Жуков передал приказ Ставки командованию Западного фронта навести наконец порядок в отступивших войсках, отводить их на линию старых укрепленных районов. Он указал, что танковые группы Гота и Гудериана, наступавшие соответственно севернее и южнее оси Брест — Москва, оторвались от пехоты, и потребовал бить их с тыла, а потом обрушиться на пехоту, двигавшуюся без танков. «Такое смелое действие принесло бы славу войскам Западного округа. Особенно большой успех получится, если сумеете организовать ночное нападение на мехчасти». Операция не удалась, противник рвался на восток. 28 июня к вечеру пал Минск.

Напряжение в Генштабе достигло крайней степени. Как будто дурных вестей с фронта было мало, 29 июня Сталин собственной персоной в сопровождении стратегов из Политбюро явился в Наркомат обороны. Он ругался, грозил. Жуков смолчал, высокие визитеры удалились. Но, когда та же компания вторично и в тот же день явилась в Генштаб, Жуков холодно потребовал не мешать работать, а в конце дня он доложит все сведения об обстановке на фронте. У Сталина хватило ума не скандалить и уйти. С ним убрались Молотов, Микоян, Маленков и другие, окатив Жукова грозными взорами. Как же, начальник Генштаба выставил вождя и учителя с соратниками! Зрелище было смехотворное и драматическое. «И как он ни обвинял Д. Г. Павлова, — сухо заметил Жуков, — все же нам казалось, что где-то наедине с собой он чувствовал во всем этом и свои предвоенные просчеты и ошибки».

В отместку 30 июня Сталин потребовал на следующий день, чтобы Жуков вызвал Павлова в Москву. Дальше он действовал по мучительно известной схеме. Командующий Западным фронтом генерал Д. Г. Павлов, начальник штаба фронта генерал В. Е. Климовских, начальник артиллерии фронта Н. Клич, начальник связи фронта генерал А. Григорьев, командующий 4-й армией генерал А. А. Коробков были преданы суду и в начале июля расстреляны. На Западный фронт выехали новый командующий — С. К. Тимошенко с заместителем А. И, Еременко, а наши войска продолжали отступать!

Тогда в мире оказалось немало людей, которые думали, что «блицкриг» удался. Они судили по стремительным темпам продвижения гитлеровских орд. В своей ставке Гитлер знал лучше. Если геббельсовская пропаганда надрывалась, твердя о фантастических успехах, фюрер с вымученной улыбкой растолковал приближенным 27 июня, что он подобен легендарному всаднику, который, узнав, что переехал, не заметив, замерзшее озеро, умер от ужаса. «Если бы у меня хоть было малейшее представление о гигантских силах Красной Армии, я бы никогда не принял решения о нападении», — добавил он. Через два дня, в то время как радио Берлина сразу передало в эфир первые семь хвастливых коммюнике о победах в России, Гитлер задумался о смерти и секретным указом назначил преемника — Геринга.

Уже тогда Гитлер, вероятно, сообразил, что ввязался в фатальное предприятие. Но у банды заговорщиков в Берлине пути назад не было, как азартные игроки, они играли ва-банк, понукая вермахт продолжать наступление не переводя дух. Отлаженный инструмент, каким был вермахт, натасканная на убийство немецкая солдатня делали свое дело. Они ломились на восток. Отступая, наши войска переходили к стратегической обороне. Жуков был в центре событий — железной рукой руководил войсками, требуя прежде всего и больше всего глубокого построения обороны. Контуры стратегической обороны постепенно вырисовывались, темп наступления врага снижался, а потери увеличивались. Но, несмотря на все усилия, введение в дело большого количества соединений, прибывавших из внутренних округов, устойчивого фронта стратегической обороны создать так и не удавалось.

А в ставке Гитлера пессимизм сменялся приступами оптимизма. Историограф верховного командования вермахта так описывал царившее там настроение в первые дни июля: «С захватом Минска в неделю мы прошли треть расстояния до Москвы и Ленинграда, такими темпами мы через 14 дней будем в обоих этих городах, а может быть, и раньше». Какие бы внутренние сомнения уже ни терзали Гитлера, перед своими приближенными он разглагольствовал у карты Советского Союза: «В считанные недели мы будем в Москве. Я сровняю город с землей и устрою на месте его водохранилище. Само название «Москва» должно исчезнуть с карт». Не только в Берлине, но и в Вашингтоне считали — для разгрома СССР Германии потребуется два, максимум три месяца.

Красная Армия переходила к стратегической обороне. Приобретался опыт войны, вводились в сражение новые силы. Личный состав армии и флота с должным вниманием воспринял речь Сталина по радио 3 июля 1941 года. Он засел за ее подготовку сразу после того, как Г. IL Жуков показал ему и членам Политбюро на дверь 29 июня. Великий народ поднимался на священную войну против немецко-фашистских захватчиков. Главное — продержаться, выстоять, пока не даст свои плоды переход всей страны на военный лад под руководством Государственного Комитета Обороны, созданного 30 июня 1941 года.

С высоты поста начальника Генерального штаба события в вооруженной борьбе, естественно, укрупнялись. Жуков мыслил в основном категориями фронтов, однако в той тяжелой обстановке ему зачастую приходилось вмешиваться в управление не только корпусами, но и дивизиями. Он знал о формировании новых армий, переводе промышленности на военные рельсы. Знал и о том, что захват врагом все новых областей потребовал эвакуации многих оборонных заводов. Они оказались на колесах и когда еще смогут дать военную продукцию.

Жуков был в центре событий, он добивался от войск я штабов прежде всего глубокого построения стратегической обороны. Ее контуры постепенно вырисовывались, темп наступления врага снижался, а потери его увеличивались. Но, несмотря на все наши усилия, введение в бой большого количества соединений, прибывавших из внутренних округов, устойчивого фронта стратегической обороны создать так и не удавалось.

Днем и ночью перемалывались силы врага, упорной обороной и контрударами они лишались маневренности и подвижности. 1 июля Жуков от имени Ставки отдает директиву командующим поисками фронтов: «Боевыми действиями против танковых и моторизованных частей противника установлена неспособность немцев отражать внезапные ночные атаки на танки, бронемашины и мототранспорт, останавливающиеся на ночь в деревнях и на дорогах. Немцы боятся вступать в рукопашный бой…

Ставка Главного командования приказывает:

Широко развернуть внезапные ночные действия с целью уничтожения танковых и моторизованных частей противника перед фронтом, на флангах и в тылу. С этой целью создавать отряды из пехоты в составе 1–2 рот и не более батальона, из смешанной конницы, из минометных и артиллерийских частей. Операции по уничтожению танковых и моторизованных частей противника должны подготавливаться в глубокой тайне, начинаться ночью, проводиться дерзко, решительно и быстро и заканчиваться так, чтобы до рассвета вернуться на свои базы…»

Через сорок лет после этих событий генерал-полковник В. М. Шатилов в своих воспоминаниях подчеркнул: «Это было весьма своевременное и важное указание, вооружающее нас новой, проверенной в боях тактикой». Молодой тогда командир Шатилов воевал в рядах стрелковой дивизии на Украине.

Враг продолжал наседать, фронт был неустойчивым, но на каждом шагу фашисты получали отпор и несли потери. В тех жестоких боях гитлеровцы нередко продвигались вперед только тогда, когда гибли с оружием в руках защитники очередного рубежа. В Генеральный штаб шел об этом поток донесений. На основе этого генерал армии Жуков счел необходимым уже на исходе второй недели войны 5 июля дать указание командующим войсками фронтов о представлении к правительственным наградам бойцов и командиров, которые «проявили исключительное мужество и отвагу» в боях за социалистическое Отечество. Он требует «срочно» представить к правительственным наградам всех тех, кто этого заслуживал.

Жуков понимал: солдат, идущий на подвиг, должен быть уверен, что никто и ничто не будет забыто. На том стоит моральный дух сражающейся армии. Проволочки с награждением героев недопустимы.

Бойцы и командиры дрались геройски. Но одного героизма было мало. Все еще не удавалось наладить четкое управление войсками. Противник продолжал навязывать нам свою волю, боевые действия развивались пока в основном на его условиях. Жуков был убежден — положение изменится.

Он смотрит дальше. 6 июля Жуков указывает командующему Юго-Западным фронтом генерал-полковнику М. П. Кирпоносу, что Генштаб не согласен с расформированием механизированных корпусов и укомплектованием мотопехоты за счет танкистов. «Если это провести в жизнь, мы останемся без танкистов и без кадров танковых войск. Танковые (имеются в виду механизированные. — Авт.) корпуса вывести в резерв и приводить их в порядок. Запретить по всякому поводу трепать и добивать мехкорпуса…» Суровое время вскоре продиктовало — корпуса все же пришлось раздробить, но по танковым дивизиям и бригадам. Кадры были сохранены. Прошел год с небольшим, и на фронт пошли сначала механизированные и танковые корпуса, а затем танковые армии.

В первые недели войны изыскивались все возможности для отражения бешеного натиска вермахта. На фронт бросалось решительно все. Кому-то в Генштабе пришла мысль использовать на московском направлении морскую артиллерию. По словам адмирала Н. Г. Кузнецова, запрос об этом был сделан «еще в конце июня, когда бои громыхали далеко на западе». Кузнецов отдал приказ собрать под Вязьмой два дивизиона (восемь батарей) морских орудий калибром 100, 130, 152 миллиметра. Естественно, Сталину поторопились доложить, что на защиту столицы становятся и моряки. В начале июля на вопрос И. В. Сталина: «Как обстоит дело с морской артиллерией?» — «Она уже на колесах», — браво доложил Кузнецов. Надо думать, распорядительность командования флота и на суше — дивизионы были поставлены у станции Издешково, западнее Вязьмы, — пришлась по сердцу Сталину. Неизбежно пришла на ум риторика и героика гражданской войны, моряки, опоясанные пулеметными лентами. Гвардия революции на защите столицы.

Командование сухопутной артиллерии, в те недели возглавлявшееся генерал-полковником Н. Д. Яковлевым, обуревали тревоги противоположного свойства: как вывести из-под удара врага артиллерию особой и большой мощности, то есть орудия примерно тех калибров, которые моряки лихо выставили у Вязьмы на пути возможного наступления неприятеля. 15 июля начальник Главного артиллерийского управления Н. Д. Яковлев обращается к тому, кто, вероятно, один мог понять трагизм положения и вынести единственно правильное решение, — начальнику Генерального штаба Г. К. Жукову: «Характер боевых действий, развивающихся на всех фронтах, не представляет возможности эффективно использовать в боях артиллерийские полки и отдельные дивизионы Резерва Главного командования большой и особой мощности. Ценная материальная часть подвергается риску потери… Прошу вашего распоряжения о выводе частей БМ и ОМ на территорию внутренних округов, приведения их в порядок и подготовке к боевым действиям в соответствии с их предназначением».

На следующий день, 16 июля, начальник Генерального штаба генерал армии Г. К. Жуков ставит на документе, в котором перечислены номера многих десятков артиллерийских полков и дивизионов ОМ и БМ, лаконичную резолюцию: «Немедленно отвести». Он мог быть уверенным, что дело останется на этом уровне, не пойдет выше, где могут превратно истолковать, прямо скажем, смелое решение. Я. Д. Яковлева, говорил Жуков в 1966 году, «я хорошо знал еще до войны», а, воздавая должное «выдающимся работникам» военных лет, прославленный маршал начал с начальника ГАУ, подчеркнув, что он «создал в руководимом им аппарате атмосферу взаимного уважения и доверия». Не случайно и то, что описанный документ об отводе артиллерии ОМ и БМ в архиве оказался подшитым в делах Резервного фронта. А это значит — отбывая через две недели на фронт, Г. К. Жуков взял среди важнейших и этот документ с собой, дабы не давать пищи для праздных размышлений другим…

Могли ли они возникнуть? Разумеется! Н. С. Хрущева до смерти так ничто и не научило. Давно ушла в небытие Отечественная, вышла о ней библиотека книг, а он примерно через три десятилетия, подсвистывая протезом, шепелявил в микрофон магнитофона о том лете 1941 года: «Мы оказались и без артиллерии. Маленков говорит (в доверительном разговоре с Хрущевым. — Авт.): «Дается указание самим ковать оружие, делать пики, делать ножи. G танками бороться бутылками, бензиновыми бутылками, бросать их и жечь танки». И такая обстановка создалась буквально через несколько недель! Мы оказались без оружия. Если эго сказать тогда народу, то не знаю, как отреагировал бы он на это. Но народ не узнал, конечно, от нас о такой ситуации, хотя по фактическому положению вещей догадывался. Красная Армия осталась без должного пулеметного и артиллерийского прикрытия, даже без винтовок. Вот, собственно говоря, какая обстановка сложилась буквально в первые недели войны».

В 1941 году Хрущевы имели власть, а как они применяли ее, показали 1937-й и последующие годы. Они, в сущности, малокомпетентные люди не поняли бы смысла отвода артиллерии ОМ и БМ в тыл и обрушились бы на тех, кто, по их мнению, был виноват. При дефиците «доверия» при сталинщине последствия могли быть самыми непредсказуемыми.

Если уж начальника Генштаба не пощадили бы, то что говорить о начальнике ГАУ, малоизвестном тогда в Москве генерале, приехавшем из Киева и вступившем в должность в ночь на 22 июня 1941 года. Вставшую перед ним проблему понял и помог разрешить тогдашний начальник военных сообщений, а впоследствии нарком путей сообщения СССР И. В. Ковалев. «Довольно молодой генерал-полковник И. Д. Яковлев, — говорил Ковалев в 1989 году, — сразу показал высокий профессионализм и независимость суждений. Одним из первых приказов нового начальника ГАУ был приказ о срочной эвакуации всей артиллерии большой и особой мощности во внутренние округа. Если бы Берия об этом пронюхал, то не сомневаюсь, что Н. Д. Яковлев был бы тут же расстрелян как пораженец. Ведь в июле 1941 года многие еще надеялись на скорую победу. Однако вся операция по переброске тяжелых артиллерийских орудий на Восток была проведена настолько скрытно, что ни немецкая разведка, ни люди Берии ничего про это не узнали, а мы спасли артиллерию, ставшую потом основой Резерва Главного командования, артиллерию Победы».

От Балтийского до Черного моря подняли махину артиллерии ОМ и БМ Резерва Главного командования. Кадровые полки грузились на железных дорогах, на платформах водружали и маскировали громадные орудия от дальнобойных 152-миллиметровых орудий до 280-миллиметровых гаубиц. Тяжелые эшелоны уходили на восток в том же направлении, куда шли и шли эшелоны с эвакуированными женщинами и детьми. Малоизвестная страница в истории Великой Отечественной! Не все артиллеристы понимали происходившее — громыхал фронт, лилась кровь, а они, прекрасно обученные, овладевшие могучей военной техникой, вскоре оказались в глубоком тылу, где начали переформирование и занятия по боевой подготовке. Пошло совершенствование навыков применения артиллерии большой мощности.

Что до морских орудий, выставленных под Вязьмой, чтобы снискать благоволение Сталина, то с ними случилось то, что должно было случиться. «Противник, — досадовад адмирал Кузнецов после войны, — пошел не прямо на Вязьму, а в обход». Морские артиллеристы «оказались в окружении с войсками фронта». Результат: «дальнобойные морские орудия особой артиллерийской группы не оправдали тех больших надежд, которые на них возлагались. И виноваты в этом не артиллеристы: им невозможно отказать в умении и храбрости. Основную роль в наступлении у фашистов играли очень подвижные танковые и моторизованные части. А флотские батареи, к сожалению, не обладали маневренностью». Адмирал счел возможным еще щедро, задним числом признать промах флотоводцев, взявшихся воевать на суше: «Это можно было предвидеть».

Морские артиллеристы уже 9 октября получили приказ на отход, пришлось подорвать орудия и пробиваться к своим. Только 26 октября некоторые дошли…

Когда Красная Армия, пережив горечь неудач, уверенно погнала захватчиков на запад, артиллерийские части особой и большой мощности, полностью укомплектованные, отлично подготовленные, в изобилии снабженные снарядами, вышли на фронт. Вглядитесь в кадры военной кинохроники победных наступлений Красной Армии с конца 1942 года: неизменно длинные ряды тяжелых орудий, извергающих сталь на гитлеровцев. Это работала артиллерия Резерва Главного командования, прокладывавшая нашим войскам дорогу на Запад, — могучие орудия, сохраненные в свое время предусмотрительностью старших артиллерийских начальников и Жукова.

Но вернемся к лету 1941 года.

В Великую Отечественную характеристика Б. М. Шапошниковым Генштаба как «мозга армии» оправдалась во всех отношениях. От уровня работы Генерального штаба во многом зависел ход вооруженной борьбы, ведущим в нем было оперативное управление. С началом войны три отдела этого управления в основном обеспечивали Ставке и начальнику Генерального штаба руководство боевыми действиями трех направлений — северо-западного, западного и юго-западного.

В отделах шла практически круглосуточная работа. В своих мемуарах Маршал Советского Союза А. М. Василевский вспоминал: «Не переставая работали «Бодо» — телеграфные аппараты, отправлявшие сразу несколько телеграмм по встречным курсам. Бывшие окружные штабы, а ныне фронтовые управления слали нам свои донесения. Мы передавали распоряжения Центра в войска. Людей не хватало. Главная работа сосредоточилась в большом зале, куда были стянуты основные кадры, обслуживавшие связь с войсками. Всюду карты — географические, топографические разных масштабов и предназначений. Непрерывные донесения. Телеграфные или доставляемые самолетами связи, самолетами-разведчиками. Информация, как можно более полная и точная, необходима как воздух. Что происходит на фронтах, где находятся войска, наши и вражеские, на каком рубеже идут бои? Куда направить подкрепления, где и какая необходима боевая техника? Лишь бы не сбиться с ритма, не опоздать, вовремя дать сведения Ставке».

Коллектив высокоподготовленных, исполнительных, преданных делу людей, естественно, работал под руководством Жукова. Генеральный штаб напряженно изыскивал пути и средства, чтобы остановить немецко-фашистские полчища. Фронтам ставились четкие задачи, но, к сожалению, иногда получалось далеко не так, как было задумано. Отрывки из переговоров по «Бодо» Жукова с командованием фронтов проливают свет на возникавшие трудности.

Северо-Западный фронт. Из разговора Г. К. Жукова с командующим фронтом генерал-полковником Ф. И. Кузнецовым еще 26 июня:

«Жуков: Давайте конкретнее об обстановке, рассуждений не нужно, нам не до этого. Где противник?.. Вы как командующий очень плохо справляетесь с руководством войсками фронта… Не знаете, где соединения фронта и что они делают… Имейте в виду, передовые моточасти (противника) далеко оторвались от своей пехоты. Поэтому вам подвертывается удобный случай уничтожать их с тыла ночными действиями. Дайте задачу частям на широкие ночные действия…»

Не получилось, вражеское наступление продолжалось. Штаб Северо-Западного фронта к десятым числам июля возглавил первый заместитель начальника Генштаба генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин. Из разговора Г. К. Жукова с ним 13 июля:

«Жуков: Все ваши планы до сих пор в жизнь не проводились и оставались только фантазией, потому что эти планы до полков, рот, батальонов не доходили и никто это не контролировал…

Ватутин: Товарищ генерал армии, все указания ваши мне понятны… Сил не так много, как кажется…

Жуков:…части при плохих руководителях, ничего существенно не сделав, теряют не только личный состав, но и вооружение…»

Юго-Западный фронт. Утром 29 июня Г. К. Жуков передает командующему фронтом генерал-полковнику М. П. Кирпоносу: «Товарищ Сталин особенно требует смелее бить корпуса противника с тыла, отрезая их пути питания. У нас такой случай подвернулся, и на этом деле можно крепко проучить заносчивого противника…»

Надлежащего удара не получилось, гитлеровцы двигались на восток. В ночь на 3 июля Г. К. Жуков обращает внимание начальника штаба фронта генерал-лейтенанта М. А. Пуркаева:

«…Учитывая стремление противника отрезать части 6-й, 26-й и 12-й (армий), вам необходимо проявить исключительную активность, изобретательность и смелость в руководстве выводом частей. Если этого не сделаете, армии будут отрезаны и для них это пахнет катастрофой…» В ночь на 6 июля Жуков подчеркивает в переговорах с Кирионосом: «…Примите меры, чтобы противник не оказался у вас в Бердичеве и не отрезал бы 26-ю и 12-ю армии. Спешите с отводом за УР (укрепленные районы)…»

В 16.00 7 июля гитлеровцы ворвались в Бердичев. «Ии в штабе 6-й армии, ни в штабе фронта об этом пока не знали», — удивлялся И. X. Баграмян. Узнали примерно через 10–12 часов после захвата города врагом. Хотя противнику не удалось окружить эти армии, он прошел через укрепленный район. Г. К. Жукову оставалось только в переговорах со штабом фронта задать риторический вопрос: «Не понимаю, как вы могли пропустить противника через Шепетовский укрепленный район?»

Одновременно, это осложняло дело, Жукову приходилось все время отбиваться от наскоков и необоснованных упреков Сталина. «В начале войны, — свидетельствует Жуков, — со Сталиным было очень и очень трудно работать. Он прежде всего тогда плохо разбирался в способах, методах и формах ведения современной войны, тем более с таким опытным и сильным врагом, как германская армия. Все его познания были сугубо дилетантские, а нам нужна была большая выдержка и способность коротко и наглядно доложить обстановку и свои предложения». Хотя главкомом и председателем Ставки значился Тимошенко, он и шаг не мог сделать без утверждения Сталиным. «Сталин ежечасно вмешивался в ход событий, в работу Главкома, по нескольку раз в день вызывал Главкома Тимошенко и меня в Кремль, страшно нервничал, бранился и всем этим только дезорганизовывал и без того недостаточно организованную работу Главного командования в осложнившейся обстановке.

9 июля 1941 года я доложил некоторым членам Политбюро о необходимости сделать Сталина не только фактическим, но и юридическим Верховным командующим, так как существующая двойственность в Главном командовании может катастрофически сказаться на судьбах Родины. 10 июля нас вызвали в ГОКО и объявили решение о создании Ставки ВГК, о назначении Сталина ГК и наркомом обороны». Жуков, естественно, вошел в состав Ставки, сформированной, что нужно особо подчеркнуть, в конечном итоге по его инициативе. Вклад Сталина, учредившего в тот же день три главных командований направлений, однако осложнил высшее руководство войной, возникла ненужная бюрократическая надстройка.

Жуков только формально считался со сталинским нововведением. Он действовал так, как считал нужным. Главным оставалось западное направление, где действовали основные силы врага. 14 июля со ссылкой на Ставку Жуков отдает приказ о создании фронта резервных армий, войска которого развертывались на рубеже Старая Русса — Осташков — Белый — Ельзы — Брянск. «Перед фронтом армий и внутри оборонительных районов, — указывалось в нем, — создать полосу заграждений с противотанковыми препятствиями и сплошной полосой мощного противотанкового огня. При организации обороны особое внимание уделить строительству различных противотанковых препятствий, минных полей и фугасов, щелей для пехоты и оборудованию артиллерийских позиций, особенно противотанковой артиллерии».

Очень своевременное решение, как раз тогда развернулось ожесточенное сражение за Смоленск и восточнее его. 16 июля ремцы захватили город. Новое продвижение врага в направлении на Москву, писал Жуков, «было тяжело воспринято Государственным Комитетом Обороны и особенно И. В. Сталиным. Он был вне себя. Мы, руководящие военные работники, испытали всю тяжесть сталинского гнева». Но не столько сталинские выпады, сколько опять поспешный и плохо организованный отход удручал Жукова.

Положение на Западном фронте складывалось крайне опасное, с захватом города Ельни враг приобретал плацдарм для наступления на Москву. Разъяренный Сталин потребовал вернуть Смоленск любой ценой. Oн запретил сообщать «до особого распоряжения» о сдаче Смоленска. Завязалось чудовищное по напряжению и потерям сражение. 14 июля 1941 года под Оршей мы применили с успехом реактивные установки, прозванные впоследствии «катюшами». Но работала единственная имевшаяся в наличии экспериментальная батарея И. А. Флерова.

За утрату Смоленска Сталин попытался сместить командующего Западным фронтом Тимошенко. Объявив об этом в присутствии почти всех членов Политбюро, Сталин предложил заменить его Жуковым. Георгий Константинович решительно выступил против. Сталин обратился к своим соратникам: «Может быть, согласимся с Жуковым?» Видимо, уловив какие-то только им ведомые нотки в голосе вождя, члены Политбюро согласились.

Тимошенко по возвращении в Генштаб горько сказал: «Ты зря отговорил Сталина. Я страшно устал от его дерганья».

Все же Сталин взял свое на другом уровне. 19 июля 1941 года он стал наркомом обороны вместо Тимошенко. Видимо, вождь серьезно верил в значение магии его имени для вооруженной борьбы. Это совпало с энергичным проведением в жизнь Указа Президиума Верховного Совета СССР о введении института военных комиссаров от 16 июля 1941 года. Мера объяснялась в указе условиями войны. Требуется, чтобы «политработники не ограничивали свою работу пропагандой, а взяли на себя ответственность также за военную работу на фронтах… подобно тому как это имело место в период гражданской войны против иностранной военной интервенции». В звонких формулировках указа, к сожалению, просматривалось сомнение в командном составе армии.

Тем временем Ставка создала пять оперативных групп с задачей контратаковать в направлении Смоленска из районов Белый — Ярцево — Рославль. Одна из них под командованием генерал-майора К. К. Рокоссовского, действуя вблизи Ярцева, добилась существенных успехов. Остальные под командованием генералов В. А. Хоменко, С. А. Калинина, В. Я. Качалова и И. И. Масленникова втянулись в затяжные бои. 27 июля по «Бодо» Жуков связывается с представителем Ставки Маршалом Советского Союза Б. М. Шапошниковым. Итак:

«У аппарата маршал Шапошников.

У аппарата Жуков.

Жуков: Борис Михайлович, нам неясно, кто на кого наступает. Мы на немцев или они на нас. Второй день авиация фронта и авиация Резерва Главного командования бьет наземные части противника, а ударные группы, по существу, стоят на месте и отбиваются. Не думает ли командование решать поставленную задачу одной авиацией, если это не так, чего же тогда стоят на месте части Хоменко, Калинина, Качалова и других.

Неясно, как руководит командование боем ударных группировок, если штаб ваш ничего не знает в течение 27 июля ни о Хоменко, ни о Качалове. За это время, вы отлично понимаете, могут произойти крупные события, которые потом будет поздно исправить…

…Прошу передать Главкому, что потеря времени и пассивные действия ударных групп дают полную возможность противнику подтянуть свои резервы и нанести удар по вашим группам.

Если не хотите проиграть операцию, надо немедленно наносить уничтожающие удары по еще не вполне готовому противнику…

Ставка категорически требует от всех командующих быть ближе к войскам на поле боя. Лично видеть ход боя…

…Относительно Ельни. Не растреплет ли 24-я армия части в непрерывных и при этом неорганизованных атаках? Не лучше ли ей применять больше уничтожения огнем, о чем я вам вчера передавал…

Шапошников: Вполне с вами согласен. Кроме вашего разговора, я читал ваше указание Богданову (командующий Резервным фронтом. — Авт.) и вполне с ним согласен. Ваше вчерашнее поручение мною Жигареву передано».

Конечно, и Жуков тогда обстановку знал неполно. В отношении «пассивности» ударных групп он оказался не прав, в чем скоро убедился. Во время переговоров с Шапошниковым он не знал, что враг далеко превосходил, например, самоотверженно дравшуюся группу В. Я. Качалова. Ее трем дивизиям пришлось схватиться с девятью дивизиями врага.

Жуков в этом случае требовал невозможного. Но нужно помнить тогдашнюю обстановку. Она была тяжелой не только на фронте, но и для работавших непосредственно под руководством Сталина. Как коротко скажет А. М. Василевский о лете 1941 года: «Были в деятельности Сталина того времени и просчеты, причем иногда серьезные. Тогда он был неоправданно самоуверен, самонадеян, переоценивал свои силы и знания в руководстве войной. Он мало опирался на Генеральный штаб».

Маршал Василевский, как известно, был весьма осмотрителен в словах и поступках, а мемуары увидели свет в самом начале 1974 года. Маршал авиации Н. М. Скоморохов, в войну прославленный ас, дважды Герой Советского Союза, ныне, помимо прочего, доктор военных наук, четко сказал в мае 1988 года о настроении военной молодежи горьким летом 1941 года:

«Слушаем сводки Совинформбюро и ничего не понимаем. Ничего. Почему наши войска отступают, почему мы, вопреки уверениям наших вождей о неизбежности быстрого разгрома врага на его территории, откатываемся на восток? Тогда, несмотря на неудачи, поражения, на панику, охватившую большинство западных областей, на гибель тысяч и тысяч солдат (об армиях, попавших в окружение, сотнях тысяч пленных мы тогда не ведали), на смятение в душе, наша вера в гений Сталина не колебалась… Скажи Сталин: «Умри, Скоморохов, так надо!», я бы сделал это не задумываясь. И мои товарищи поступили бы так же. Хорошо это или плохо — не знаю, но это было, из песни слова не выкинешь. И делать вид, что все мы тогда быстро прозрели, — значит, кривить душой».

Г. К. Жуков, конечно, ценил тогда моральный фактор, но подкреплял дух армии и жесткими мерами. 27 июля «главкомы и командующие фронтами» получают его директиву: «Заградслужба в тылах армии и фронта организована очень низко и стоит только на дорогах… Немедленно лично разобраться, как организована заградслужба, и дать нач. охраны тыла исчерпывающие указания, всех задержанных вливать во фронтовые части и в тыл не направлять».

Успехов добивались и известные военные руководители, и безвестные герои, сражавшиеся у Смоленска. 30 июля германская группа армий «Центр» получила приказ в основном стать в оборону. В этом сражении она потеряла 250 тысяч человек. Центр нашего фронта ценой страшных жертв пока устоял.

Во второй половине июля враг так и не смог выйти на ближайшие подступы к Ленинграду, лучшие соединения вермахта сгорали в полыхавшем Смоленском сражении, а на юге, хотя немцы и вышли к Днепру, они вынуждены были отказаться от лобового натиска на Киев. В Генштабе понимали, что возможности вермахта не неограниченны. Но любая ошибка в стратегическом планировании могла ухудшить и без того сложное положение — к исходу третьей недели войны враг продвинулся на 500–600 километров в глубь нашей страны. Он вполне мог сосредоточить крупные силы на одном стратегическом направлении и добиться там серьезного успеха. Но где?

Для определения этого нужно было заняться прогнозированием ближайших намерений военного руководства Германии. Жуков был профессионально подготовлен к решению этой неслыханно трудной задачи всей своей жизнью в рядах армии, отменным знанием немецкой военной мысли. В горниле жесточайшей войны должны были дать отдачу годы и годы, проведенные за изучением трудов немецких стратегов. В богатой личной библиотеке Жукова были все сколько-нибудь значительные книги по военным вопросам, выпущенные за годы Советской власти, и немало фундаментальных дореволюционных изданий. Подавляющая часть их была испещрена пометками на полях.

Теперь за рабочим столом начальника Генерального штаба он продолжил привычную аналитическую работу, делая пометки в тексте остро отточенным простым карандашом и цветными — на картах. Только ныне перед Георгием Константиновичем лежали во книги, а бесчисленные оперативные документы, доклады и донесения разведки. За месяц войны советский Генеральный штаб накопил достаточно данных о распределении сил вермахта, его резервах на советско-германском фронте.

В разгар жесточайших сражений, когда, казалось, нельзя было ни на минуту оторваться от текущих дел, Жуков и его помощники проделали серьезнейшую аналитическую работу. Вместе с руководящими оперативными работниками Генштаба он снова и снова изучал развертывание немецких войск на советско-германском фронте. В первую очередь определялись танковые группы противника, а в конце и их возможности. Они были основной пробивной силой вермахта. Объективно, с максимально возможной точностью определялись их потери. Вывод был однозначен: потрепанные танковые и моторизованные дивизии врага нуждаются в пополнении. Немцы не могут надеяться на успех везде. Более того, анализ показывал, что удар будет нанесен только там, где, по представлению германских генералов, нет прочной обороны Красной Армии. Генеральный штаб пришел к выводу, что по этой причине прямой удар на Москву в ближайшее время маловероятен.

Еще раз просчитав все варианты, руководство Генштаба заключило, что с учетом всех обстоятельств, в том числе и конфигурации линии фронта, противник нанесет удар по Центральному фронту, прикрывавшему гомельское направление, с целью выйти во фланг и в тыл Юго-Западному фронту. 29 июля Жуков во всеоружии накопленных материалов направил докладную об этом в Ставку. С сокрушенным сердцем он писал: во избежание окружения войска Юго-Западного фронта нужно отвести за Днепр. Киев придется оставить. Чтобы предотвратить тяжкие последствия неминуемого гитлеровского наступления, Жуков подчеркнул необходимость укрепить Центральный фронт и за счет войск, прикрывавших Москву с запада.

Последовал вызов в Ставку. Разгневанный Сталин встретил Жукова в присутствии Маленкова и Мехлиса. В последовавшем тяжелом разговоре они, разумеется, словами и жестами поддерживали выходившего из себя Сталина.

— Вы что же, — зловеще спросил он, — считаете возможным ослабить направление на Москву?

Жуков объяснил, что нужно победить в споре со временем — через две недели сюда можно подбросить около десятка дивизий с Дальнего Востока. Тем временем сосредоточить две армии за правым флангом Юго-Западного фронта для отражения неизбежного удара врага. Разумеется, держать крепкую оборону по Днепру. А в заключение предложил немедленно организовать контрудар в районе города Ельни (Ельнинского выступа), захваченного немцами в самом конце июля, откуда они могли возобновить наступление на Москву.

Сказанного было слишком много для Сталина, человека, обладавшего, по словам Жукова, порывистым характером. Он вспылил:

— Какие там еще контрудары, что за чепуха? Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?

Жуков был наделен характером не менее «порывистым» и не сдержался, точнее, вероятно, и не счел необходимым сдерживаться. Глубоко уязвленный тем, что перечеркивается кропотливая работа Генштаба, не принимаются в расчет знания и опыт его работников, он бросил:

— Товарищ Сталин, прошу выбирать выражения.

Я начальник Генерального штаба, если вы, как Верховный Главнокомандующий, считаете, что ваш начальник Генерального штаба городит чепуху, то его следует отрешить от должности, о чем я и прошу вас, и послать на фронт. Там я, видимо, принесу больше пользы Родине.

— Вы не горячитесь, — сказал Сталин. — А впрочем… Мы без Ленина обошлись, а без вас тем более обойдемся.

Последовал острый обмен репликами.

«Тут, — писал впоследствии Жуков, — как всегда, Мехлис подлил масла в огонь:

— Кто вам дал право так разговаривать с товарищем Сталиным?

Я ответил Мехлису: «Сложившаяся обстановка требует решительных мер, поэтому я их так и отстаиваю».

Сталин, сверкнув глазами, сказал: «Идите, работайте, через полчаса мы с вами поговорим…»

Именно по этому поводу Жуков рассказывал о Сталине: «Бывал он груб, очень. По своему характеру я в некоторых случаях не лез за словом в карман. Случалось даже, что резко отвечал на его грубости, причем шел на это сознательно, потому что иногда нужно было спорить, иначе я бы не мог выполнить своего долга». Жукова на месте освободили от поста начальника Генштаба и. коль скоро он указал на опасность Ельнинского выступа, удовлетворили его просьбу заняться им.

Сталин сверх всего бросил нелестные реплики в адрес Красной Армии. Они запечатлелись в памяти Жукова:

— Хотите наступать? — иронически спросил он.

— Да. — ответил я.

— Считаете, что с нашими войсками можно проводить наступление? — продолжал он так же иронически. — Им еще не удалось ни одно наступление, а вы собираетесь наступать?

Жуков ответил, что надеется на успех. Он получил назначение командующим Резервным фронтом, развернутым в районе Ельнинского выступа.

Но, подчеркнул Сталин, Жуков остается членом Ставки Верховного Главнокомандования. Через несколько дней Жуков, сдав дела маршалу Б. М. Шапошникову. выехал в район Гжатска, где находился штаб вверенного ему фронт.

В очень понятном подавленном состоянии новый командующий фронтом прибыл на место. Жуков смолоду насмотрелся на войну и не питал никаких иллюзий по поводу врага, уже тогда нагло попиравшего ее законы и обычаи. Но то, что творили вчерашние благополучные обыватели Германии в крысиной форме вермахта, было неописуемым. Они явились на русскую землю убивать, убивать детей и женщин, раненых и стариков. От рук мерзавцев, именовавших себя «высшей расой», гибли наши люди, гибло созданное многими годами напряженного труда. Смерть, разорение и слезы на каждом шагу несли фашистские варвары. Ответить на это нужно «мечом и только мечом, беспощадно уничтожая злобного врага», — говорил себе Жуков.

В штаб фронта он прибыл 31 июля 1941 года.

Конечно, масштабы его работы теперь были неизмеримо меньшими — Резервный фронт не был главным, и силы его были скромными. Но Жуков всегда признавал мудрость старой истины: не место красит человека, а человек — место.

Георгий Константинович не успел еще толком оглядеться, как пришлось принимать важные решения. Героическая группа генерал-майора В. Я. Качалова попала в исключительно тяжелое положение под Рославлем. Жуков на месте увидел то, чего не мог видеть в Москве: в районе Рославля превосходство гитлеровцев в силах было подавляющим.

4 августа Жуков доложил начальнику Генерального штаба Б. М. Шапошникову: «…Со взятием противником Рославля положение Качалова может быть очень невыгодным: Качалову грозит окружение. Считаю необходимым левый фланг и центр Качалова немедленно оттянуть на восток…» На что Шапошников ответил: «Принимаемое вами сейчас решение в отношении Качалова считаю правильным, что же касается его общего отвода, то дам ответ после доклада Ставке».

Всего несколько дней тому назад Жуков был на нынешнем месте Шапошникова в Москве и отлично знал неизбежные бюрократические согласования тех, кто цепенел при одном слове «Сталин». Поэтому не дожидаясь ответа Ставки, он отдает те распоряжения Качалову, которые считал неотложными. О чем и сообщил в Генштаб. Немедленно звонок начальника оперативного управления А. М. Василевского начальнику штаба Резервного фронта генерал-майору П. И. Ляпину.

Василевский: «Из поступивших сегодня документов к нам от вас видим, что группе даны указания об отводе не только левого фланга и тылов, но и центра группы, тогда как тов. Жуков, заканчивая разговор, поставил в известность нач. Генштаба, что им будут даны распоряжения лишь об отводе левого фланга и тыла. Указаний Ставки об общем отводе группы Качалова еще не было. Как понимать и чем вызваны указанные распоряжения, отданные, судя по документам, еще в 5.00 4.8.41.».

Ляпин, естественно, бросился за разъяснениями к самому Жукову. Командующий фронтом не счел необходимым докладывать по этому вопросу в Москву, а поручил все разговоры Ляпину. Тот ответил Василевскому: «Доложил командующему фронтом наш разговор. Он приказал мне доложить вам следующее. Отданный им утром приказ он оставляет в силе вследствие того, что группа Качалова как соединение уже не существует, так как он сам этой группой, находясь в окружении, управлять не может, речь идет о его частях, неизвестно где находящихся в настоящее время, и, как я уже сказал, если не в окружении, то в полуокружении».

Лишь немногие из группы В. Я. Качалова сумели пробиться к своим, сам он геройски пал в бою. Обстоятельства гибели героического генерала тогда не были известны, посему он был объявлен изменником Родины. Усилиями Мехлиса.

То происходило в тылу, на фронте Жуков со своей обычной обстоятельностью вникал в дела подчиненных ему соединений. Оказалось, что далеко не все знали, во что превратили немцы Ельнинский выступ. Командование немецкой группы армий «Центр», несомненно, собиралось использовать этот район как плацдарм при возобновлении наступления на Москву. А пока гитлеровцы основательно укрепили его — вырыли траншеи, натянули проволочные заграждения, вкопали в землю танки. Словом, создали крепкую оборону.

Ликвидировать плацдарм без основательной подготовку было невозможно. Жуков поставил командованию 24-й армии задачу; всеми видами разведки вскрыть систему вражеской обороны, установить местонахождение огневых точек и подтянуть две-три дивизии, а главное — артиллерию. Пока шло сосредоточение наших войск, Жуков наметил к двадцатым числам августа перейти в наступление. В то же время он приказал, не давая покоя врагу, перемолотить на месте огнем артиллерии его подвижные части. Ельнинский выступ занимали лучшие немецкие соединения: полк к Великая Германия» (на деле моторизованная бригада), две танковые и моторизованная дивизии.

Очень опасная в маневренных операциях элита вражеских подвижных войск, скученная на плацдарме, оказалась под градом снарядов советской артиллерии, точность огня которой с каждым днем возрастала. Ельнинский выступ постепенно превращался в кладбище отборных гитлеровских частей и техники. Гальдер, однако, приказал: «Не сдавать Ельню ни в коем случае». Только через несколько недель немецкий генштаб прозрел: уничтожается нацистская «гвардия» — и приказал вывести с Ельнинского выступа танковые и моторизованные части, прислав им на замену пять пехотных дивизий. Их ожидала та же участь.

По приказу Жукова обстоятельно исследовались сильные и слабые стороны противника, уже проявившиеся в этих боях. С большим удовлетворением он отметил грубейшую ошибку немцев, располагавших систему опорных пунктов преимущественно на переднем крае. В глубину оборона развивалась недостаточно. Хотя мы сражались с немецкой армией образца 1941 года, укомплектованной молодыми, уверенными в себе солдатами, опытным офицерским составом, наши части, прощупывавшие по указанию Жукова оборону противника, выявили неустойчивость немецкой пехоты. Получив жестокие уроки от советской артиллерии, причинявшей громадные потери, вражеские солдаты, как крысы, прятались по окопам, стоило заговорить нашим орудиям. Их огонь, хотя и интенсивный, был, в сущности, бесприцельным, шуму, конечно, было много.

Добытое в ходе разведки всеми средствами доводилось до наших войск.

Искусно готовя разгром немецкой группировки в районе Ельни, Жуков помнил: он — член Ставки Верховного Главнокомандования. А там Сталин озаботился еще веять титул Верховного Главнокомандующего, о чем советский народ узнал из постановления, опубликованного 8 августа 1941 года. 16 августа Ставка издает приказ № 270. Воздав должное мужеству и героизму «громадного большинства» командиров и комиссаров Красной Армии, приказ клеймил «отдельных» генералов, которые позорно сдались в плен. Среди трех названных по имени (все они были впоследствии реабилитированы) значился, разумеется, В. Я. Качалов, уже павший смертью героя. «Как известно, — говорилось в? приказе, — некоторые командиры и политработники своим поведением на фронте не только не показывают красноармейцам образец смелости, стойкости и любви к Родине, а, наоборот, прячутся в щелях, возятся в канцеляриях, не видят и не наблюдают поле боя, а при первых серьезных трудностях в бою пасуют перед врагом, срывают с себя знаки различия, дезертируют с поля боя».

Таких, по приказу, надлежало «расстреливать на месте». Приказом № 270 следовало «обязать каждого военнослужащего независимо от его служебного положения потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и, если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться ему в плен, — уничтожать их всеми возможными средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи». Командирам дивизий следовало смещать с постов командиров батальонов и полков, «прячущихся в щелях во время боя и боящихся руководить ходом боя», при необходимости «расстреливать», выдвигая на их место «мужественных людей из младшего начсостава или из рядов отличившихся красноармейцев».

Под приказом № 270 стояли подписи Сталина, Молотова, Буденвого, Ворошилова, Тимошенко, Шапошникова, Жукова. Дисциплину приходилось поддерживать и такими методами, но все же Жуков был занят проблемами стратегии и тактики. 19 августа Георгий Константинович посылает Сталину телеграмму: «Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на пути к Москве, имея на своих флангах Центральный фронт и великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов. Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов — Конотоп — Прилуки, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта. После чего — главный удар на Москву в обход брянских лесов и удар на Донбасс».

Эта оценка — пример глубокой прозорливости полководца, охватывающего своим мышлением обстановку на всем советско-германском фронте. И это тогда, когда на него давило бремя ответственности и огромный объем организаторской работы командующего войсками фронта! Глубина оценки видна особенно рельефно, поскольку именно в это время на совещаниях у Гитлера был отработан и утвержден план, точно описанный в телеграмме Жукова Сталину 19 августа!

В приказе Гитлера, отданном через два дня, 21 августа, читаем: «Важнейшей целью до наступления зимы считать не захват Москвы, а захват Крыма, индустриального и угольного района Донбасса… Немедленно предпринять операцию» на окружение, добиваясь «уничтожения противника до того, как он достигнет линии р. Десна, Конотоп, р. Сула».

Приказ Гитлера был отдан во исполнение первоначального замысла плана «Барбаросса»: по достижении рубежа Днепра танковые группы Гота и Гудериана расходятся налево и направо от оси Минск — Москва. Гот должен помогать группе армий «Север» в захвате Ленинграда, а Гудериан принять участие в овладении Украиной.

В Москве согласились с анализом Жукова, гем более что в Генштабе тоже пришли к аналогичным выводам. В ответ на его доклад 19 августа из Ставки в тот же день сообщили: «Ваши соображения насчет вероятного продвижения немцев в сторону Чернигова, Конотопа, Прилук считаем правильными». Жуков предлагал создать в этом районе сильную группировку (в том числе не менее тысячи танков) и нанести удар во фланг Гудериана с юго-запада вместе с ударом с востока вновь организованного Брянского фронта. Следовательно, подрубить с обеих сторон клин Гудериана, устремившийся в тыл Юго-Западному фронту.

Все так. Только откуда взять тысячу танков? Жуков думал создать эту группировку за счет Закавказского округа и еще 300 танков взять с Дальнего Востока. Но это требовало времени, которого не оказалось.

Ставка, однако, сочла в основном достаточными действия Брянского фронта, созданного еще 14 августа. Назначенный его командующим генерал А. И. Еременко заверил Сталина, что «в ближайшие дни безусловно» разгромит Гудериана.

— Вот тот человек, который нам нужен в этих сложных условиях, — заметил Сталин, выслушав заверения Еременко.

20 августа Еременко докладывал в Ставку: «Я очень благодарен Вам, товарищ Сталин, за то, что Вы укрепляете меня танками и самолетами. Прошу только ускорить их отправку, они нам очень и очень нужны. А насчет этого подлеца Гудериана, безусловно, постараемся разбить, задачу, поставленную Вами, выполнить, то есть разбить. У меня к Вам больше вопросов нет…»

Брянскому фронту были направлены подкрепления. Однако, несмотря на громкие заверения командующего (Жуков скажет «несерьезные заявления»), войска Брянского фронта не смогли выполнить эту задачу: танковая группа Гудериана прорвалась на юг и вышла в глубокий тыл Юго-Западного фронта.

Жуков в эти дни руководил наступлением на Ельню.

21 августа он докладывает Сталину: «К 20.8.41. частям 24А Резервного фронта в районе Ельня не удалось окружить и уничтожить немецкие части…

За 10 дней операции я был во всех дивизиях и на местности лично разобрался с условиями ведения боя и как ведут себя части. Бойцы и командиры держат себя в большинстве хорошо. Потерь не боятся и уже научились технике и тактике уничтожения противника, но все части очень малочисленны и переутомлены от наступательных действий и огня противника».

Жуков просит пополнений, а также прервать «общее наступление» до 24 августа; 25 августа — возобновить атаки. Ставка согласилась. За эти несколько дней войска привели себя в порядок, а когда операция возобновилась, последовал успех. Железными клещами наши войска сжимали горловину Ельнинского выступа, не давая и часа передышки врагу. Как обычно, в операциях, которыми руководил Жуков, сражение не прерывалось и ночью. То были, по словам Жукова, «незабываемые» бои: впервые с 22 июня вражеские дивизии неумолимо оттеснялись, бои, полные героики наших бойцов и командиров… и прискорбных потерь.

В Ставке, разумеется, следили на свершениями Г. К. Жукова, даже иные недоброжелатели в Москве не могли не признать — отрадные достижения под Ельней резко контрастировали с положением на фронте от Балтийского до Черного моря. Пока нигде так умело и методически не били немцев, как Резервный фронт Г. К. Жукова. К Сталину, естественно, шла информация о полководце по всем каналам, ибо каждую минуту с 25 июня 1941 года до конца войны рядом с Георгием Константиновичем была группа, отвечавшая за его безопасность, во главе с офицером для особых поручений Н. X. Бедовым. Большим любителем фотографии был этот Бедов, запечатлевавший и тем самым документировавший каждый шаг «охраняемого». Бедов со всей бесхитростностью человека его профессии признался в скупых послевоенных воспоминаниях о начале работы у Жукова летом 1941 года: «Помню его всяким — суровым, гневным, решительным, напористым и веселым… И потому, быть может, так трудно давалась мне «притирка» к нему: что ни сделаю, все побаивался, как он прореагирует. Это потом уже все встало на свои места. Да и то… Постоянно помнил, кто я и кто Жуков!» Это он очень правильно делал.

По всей вероятности, сравнивая действия войск Резервного фронта с безотрадным положением почти везде на советско-германском фронте, Сталин по-новому оценил полководческий дар Жукова. Уже 1 сентября он попытался вызвать его в Москву. Жуков ответил, что обстановка требует его присутствия на месте, поэтому «просил бы, если возможно, отложить мой приезд, если же нельзя, то выеду немедленно». Видимо, скрепя сердце Сталин согласился. Жуков зачастую в войсках продолжал руководить сражением, отмечая, как выросли некоторые наши стрелковые дивизии, в первую очередь 100-я под командованием генерал-майора И. Н. Руссиянова, которого он знал командиром полка еще в 1933 году в Слуцке.

Круглосуточное наступление наших войск нарастало, было разгромлено пять немецких дивизий. Наконец силы врага иссякли, и, воспользовавшись темнотой, остатки немецкой группировки вырвались через горловину Ельнинского выступа. Утром 6 сентября в Ельню вступили победители.

6 сентября Сталину поступает телеграмма:

«Ваш приказ о разгроме Ельнинской группировки противника и взятии гор. Ельня выполнен.

Ельня сегодня занята нашими войсками. Идут ожесточенные бои с разбитыми частями противника западнее Ельни. Противник в полуокружении. Жуков».

В подробном «Донесении об итогах операции под Ельней» Жуков с гордостью писал: «Очень хорошо действовала вся артиллерия, даже молодые дивизии. PС (прославленные «катюши». — Авт.) своими действиями производит сплошные опустошения. Я осмотрел районы, по которым велся обстрел PC, и лично видел полное уничтожение и разрушение целых оборонительных районов».

Немцы потеряли до 45–47 тысяч человек убитыми и ранеными, массу боевой техники. Жуков с профессиональной зоркостью отметил: танки и авиацию в завершающие дни сражения враг применял очень скупо. «Видимо, эти средства он перебросил на другие направления». Так оно и было. Потрепанные подвижные соединения, снятые из-под Ельни, в это время в танковой группе Гудериана пробивались на юг.

Днем 6 сентября Жуков осмотрел то, что осталось от Ельни. Одно из немногих уцелевших зданий — деревянный кинотеатр — было превращено немцами в конюшню, нечистоты стекали в оркестровую яму, до краев заполненную зловонной жижей. Следы европейцев, высшей расы — на каждом шагу. Разворованный и разгромленный скромный музей композитора М. И. Глинки. Жуков подобрал затоптанные в грязь ноты, писанные рукой русского гения. Он протянул лист, на котором отпечаталась подошва немецкого сапога, старому учителю, гневно сказав: «Пусть история и это покажет нашим внукам».

Он мельком осмотрел немецкое воинское кладбище, на надгробных крестах пробитые пулями или осколками каски. Жуков подержал в руке одну из них. «Металлолом истории! — сказал он. — Простреленные каски еще пригодятся историкам». Выяснилось, что немцы под угрозой смерти заставили жителей ухаживать за своими могилами, а непокорных расстреляли. «Услышав все это, — рассказывал очевидец Е. З. Воробьев, — Жуков разгорячился, повысил голос. Не помню дословно, но смысл его короткой гневной речи сводился к тому, что оккупанты пытаются унизить наше национальное достоинство, инсценировать фальшивую благодарность убийцам, что история никогда не забудет их злодеяний, они останутся на черной совести фашистов, мы жестоко отомстим палачам».

15 сентября иностранным журналистам впервые с начала войны разрешили поездку на наш фронт, их направили в Ельню. Англичанин А. Верт не мог поверить своим глазам — все было разрушено: деревни, города. В самой Ельне, где до войны жило 15 тысяч человек, «уцелела только каменная церковь». Дело было не только в разрушениях, вызванных военными действиями. Перед бегством «немцы обходили дома, забирали все, что можно было найти в них ценного, a noToai поджигали дом за домом».

Разбитые снарядами леса, выжженная земля. Везде немецкие трупы и горы разбитой немецкой техники — танки, орудия, минометы. «Эта неделя, проведенная на Смоленщине, — записал Верт, — подействовала на меня в известной мере ободряюще, но в то же время оставила впечатление трагедии. Исторически то была одна из стариннейших русских земель, чуть не самое сердце Древней Руси… Трагичной была вся полностью разрушенная территория Ельнинского выступа, где все города и деревни были уничтожены, а немногие уцелевшие жители ютились в погребах и землянках… И все же это была не просто первая победа Красной Армии над немцами, но и первый кусок земли во всей Европе — каких-нибудь 150–200 квадратных километров, быть может, — отвоеванный у гитлеровского вермахта».

Начальник штаба Западного фронта генерал В. д. Соколовский разъяснил журналистам увиденное ими. Началось по-настоящему «перемалывание» вермахта. Они поинтересовались его мнением: пойдут ли гитлеровцы снова на Москву? Соколовский не исключал такой попытки, даже нескольких. «Но я не думаю, что они дойдут до Москвы», — твердо сказал Соколовский.

Журналисты освидетельствовали результаты победы войск под командованием Жукова, но с ним самим не встретились: еще 9 сентября он был вызван в Москву.

— Неплохо у вас получилось с Ельнинским выступом, — приветливо сказал Сталин, когда усталый Жуков явился к нему на квартиру. Верховный ужинал, вместе с ним, обсев стол, с аппетитом кушали члены Политбюро.

Похвала сняла камень с сердца Жукова. Он все оттягивал свой отъезд с фронта и даже в день приезда опоздал на час. О чем и доложил Сталину, войдя в квартиру. «На час и пять минут», — отозвался вождь.

— Вы тогда были правы, — припомнил Сталин беседу с Жуковым 29 июля. — Куда вы думаете теперь?

— Обратно на фронт, — коротко ответил Жуков.

Верховный, как к этому времени Сталина называли между собой высшие военачальники, вспомнил Жуков, «заговорил о Ленинграде и Ленинградском фронте. Положение, сложившееся под Ленинградом в тот момент, он оценивал как катастрофическое. Помню, он даже употребил слово «безнадежное». Он говорил, что, видимо, пройдет еще несколько дней и Ленинград придется считать потерянным. А с потерей Ленинграда произойдет соединение немцев с финнами, и в результате там создастся опасная группировка, нависающая с севера над Москвой.

Сказав все это, он спросил меня:

— Что вы думаете делать дальше?

Я с некоторым удивлением ответил, что собираюсь ехать обратно, к себе на фронт.

— Ну а если не ехать обратно, а получить другое назначение?

Услышав это, я сказал, что, если так, я бы хотел поехать командовать Ленинградским фронтом.

— А если это безнадежное дело? — сказал он.

Я высказал надежду, что оно еще может оказаться не таким безнадежным.

— Когда можете ехать? — коротко спросил он.

Я ответил, что если ехать — предпочитаю немедленно.

— Немедленно нельзя. Надо сначала организовать вам сопровождение истребителей.

И сразу же позвонил авиаторам, запросив у них прогноз погоды. Пока ему давали прогноз погоды, он спросил, кого, по моему мнению, можно назначить моим преемником на Западном фронте. Я ответил, что командующего 19-й армией Конева.

Тем временем авиаторы дали прогноз. Прогноз на утро был плохой: туман.

Сталин сказал:

— Дают плохую погоду. А для нас значит — хорошую.

И тут же написал короткую записку:

«Ворошилову. ГКО назначает командующим Ленинградским фронтом генерала армии Жукова. Сдайте ему фронт и возвращайтесь тем же самолетом. Сталин».

Эта записка и была моим назначением. Договорились о деталях: Жуков возьмет с собой по собственному усмотрению нескольких генералов, чтобы назначить новых командующих на месте.

Сталин вернулся к боям за Ельню, спросил, как дрались войска 24-й армии, освободившие город. Жуков выделил действия 100, 127, 153 и 161-й стрелковых дивизий. Верховный спросил: «А чем вы, товарищ Жуков, объясняете успех этих дивизий?» Минут пятнадцать Георгий Константинович подробно рассказывал о том, как именно проводилась операция. Сталин внимательно слушал, делая пометки в записной книжке. Он резюмировал: «Молодцы! Это именно то, что нам теперь так нужно». Что именно, Жукову предстояло узнать через неделю.

Жуков воспользовался встречей со Сталиным и в который раз повторил свое предостережение: необходимо немедленно отвести всю нашу киевскую группировку на восточный берег Днепра. «Как ни тяжело, а Киев придется оставить. Иного выхода у нас нет», — отчеканил Жуков.

Руководство Генерального штаба к этому времени полностью соглашалось с ним. Но, отмечает А. М. Василевский, тогда первый заместитель начальника Генштаба, «ври одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев Сталин выходил из себя и на мгновение терял самообладание. Нам же, видимо, не хватало необходимой твердости, чтобы выдержать эти вспышки неудержимого гнева, и должного понимания всей степени нашей ответственности за неминуемую катастрофу на Юго-Западном направлении». Жукову перед отлетом в Ленинград Василевский только и сказал печально: «Думаю, что мы уже крепко опоздали с отводом войск за Днепр».

Со временем Жуков напишет: «Как известно, войска Юго-Западного фронта в дальнейшем тяжело поплатились за эти решения, которые были приняты без серьезного анализа обстановки». Впрочем, о каком анализе могла идти речь, ибо в этом случае означало идти против Сталина.

10 сентября Жуков вылетел в Ленинград. Над свинцовыми водами Ладоги прошли на бреющем полете, пережив самые неприятные минуты: на хвосте транспортного Ли-2 повисли два «мессершмитта». Жуков с каменным лицом следил за маневрами вражеских истребителей и не проронил ни слова. После посадки он поторопился в Смольный, где находился Военный совет Ленинградского фронта.

Ленинград уже жил и работал по-фронтовому. Не покладая рук ленинградцы готовили оборонительные рубежи. «На обычно оживленных улицах и площадях, — записал прилетевший с Жуковым генерал И. И. Федюнинский, — было сравнительно малолюдно. Золоченый купол Исаакия покрывала серая защитная краска. В садах и скверах, усыпанных багряными листьями, виднелись недавно отрытые щели и огневые позиции зенитчиков. Там же укрывались в ожидании своей ночной службы серебристые аэростаты воздушного заграждения, похожие на больших неуклюжих рыб. Все это придавало городу какую-то особую, суровую красоту, Ленинград, словно могучий богатырь с гордо поднятой головой, готовился к жестокой схватке с врагом». Смольный не узнать, здание прикрывала гигантская маскировочная сетка. Крыша в коричневых и желтых пятнах под цвет деревьев парка.

Врага, подступавшего к городу, командование фронта не сумело удержать, но свою безопасность обеспечивало. Жукова с группой генералов, пытавшихся войти в Смольный, задержали. Он назвал себя. Не помогло. Минут пятнадцать пришлось ждать, пока комендант штаба не разрешил лично доступ в Смольный. Жуков появился в разгар совещания Военного совета фронта, на котором под водительством самозваного стратега А. А. Жданова и послушного К. Е. Ворошилова обсуждалось, что делать, если не удастся удержать Ленинград. Коротко докладывалось о том, как именно взорвать и уничтожить важнейшие объекты города, Жуков послушал и передал сталинскую записку Ворошилову, тот прочитал и передал ее Жданову. Словопрение продолжалось. Пришлось Жукову закрыть заседание. Особых формальностей при сдаче дел бывшим командующим Ворошиловым не было. Жуков доложил в Ставку по прямому проводу: «В командование вступил». Собрав генералов штаба фронта попрощаться, Ворошилов с горечью отметил:

— Отзывает меня Верховный! Нынче не гражданская война — по-другому следует воевать. А в том, что разобьем мы здесь фашистскую сволочь, и минуты не сомневайтесь! Они уже высунув язык к городу лезут, собственной кровью захлебываются.

Из Ленинграда отбыл пресловутый «сталинский нарком», председательствовавший на кровавой оргии истребления десятков тысяч командиров Красной Армии в канун войны. Прояснилось, что на большее, чем на палаческие функции, он не был способен.

Первые решения Военного совета фронта под руководством Жукова: Ленинград защищать до последнего человека. Не Ленинград боится смерти, а смерть боится Ленинграда — вот лозунг момента. Навсегда забыть о мерах на случай, если враг ворвется в город. Этому не бывать.

Особенно возмутила Жукова подготовка к выводу из строя кораблей Балтийского флота, если немцы ворвутся в город. Наверняка он припомнил фатальное решение в русской военной истории — затопление кораблей Черноморского флота в бухте у Севастополя во время Крымской войны, чтобы интервенты — англо-французы — не получили еще поддержки от своего флота, который мог бы ворваться в гавань. Жуков, большой знаток военной истории, разумом и сердцем был на стороне тех адмиралов, которые выступали за сражение с англо-французским флотом. Конечно, гибель русского Черноморского флота была предрешена, но корабли пошли бы ко дну в бою! Теперь, в сентябре 1941 года, он практически повторил их аргументацию.

На заседании Военного совета в Ленинграде, вспоминал Жуков, «моряки обсуждали вопрос, в каком порядке им рвать суда, чтобы они не достались немцам. Я сказал командующему флотом Трибуцу: «Вот мой мандат, — и протянул ему записку, написанную товарищем Сталиным, где были определены мои полномочия. — Как командующий фронтом, запрещаю вам это. Во-первых, извольте разминировать корабли, чтобы они сами не взорвались, а во-вторых, подведите их ближе к городу, чтобы они могли стрелять всей своей артиллерией». Они, видите ли, обсуждали вопрос о минировании кораблей, а на них, на этих кораблях, было сорок боекомплектов (так в тексте. — Авт.). Я сказал им: «Как вообще можно минировать корабли? Да, возможно, они погибнут. Но если так, они должны погибнуть только в бою, стреляя».

Контр-адмирал Ю. В. Ладинский, вспоминая о днях своей боевой молодости — он командовал соединением кораблей, охранявшим морские подступы к Ленинграду, писал, что моряки почувствовали «нечто новое» с прибытием в город Жукова. «Флоту было приказано использовать на полную мощь все артиллерийские средства и авиацию, не оставляя никаких резерве:. Линкор «Октябрьская революция», эсминец «Стерегущий», канонерские лодки «Амгунь», «Москва», «Каме» и «Волга» вышли на Петергофский рейд и, не жалея боеприпасов, вели огонь по сухопутным целям. То же самое делали стоящие в Кронштадте линкор «Марат» и крейсер «Киров», а на позициях у Ораниенбаума — лидер «Ленинград», эсминцы «Славный» и «Грозящий». Крейсера «Максим Горький» и «Петропавловск» вошла в Неву и оттуда поддерживали огнем наши обороняющиеся части. В действии была также вся береговая стационарная и железнодорожная артиллерия».

Д. В. Павлов, в то время уполномоченный ГКО из снабжению фронта и населения Ленинграда продовольствием, запомнил, что Жуков, знакомясь с руководителями обороны города, порывался что-то сказать, но промолчал. Через многие годы, после войны, Павлов обратился к Жукову с вопросом, так ли это.

«Верно, — ответил Жуков. На прощание перед отлетом в Ленинград Сталин сказал, что положение на Ленинградском фронте очень тяжелое, и, если немцы возьмут Ленинград, наше положение политически крайне осложнится. Вашей задачей, сказал мне Сталин, является не допустить врага в Ленинград, чего бы это ни стоило.

Вот я и хотел сказать вам об этом, но воздержался. А воздержался потому, что хотя обстановка и была предельно опасна, но не безнадежная. Войска проявили исключительную стойкость, военные и гражданские власти делали все, чтобы отстоять город, — Георгий Константинович сделал паузу, посмотрел на меня, улыбнулся. — И, как вы знаете, врагу не удалось ворваться в город».

Как был достигнут всеобщий подъем боевого духа? Ответ Жукова спустя десятилетия в мемуарах: «Выли предусмотрены два важнейших фактора: внедрение в сознание наших воинов и населения непоколебимой уверенности в нашей победе и необходимость накопления резервов с целью увеличения глубины обороны фронта». По подсчетам Жукова, вес морального духа на весах победы или поражения никак не уступал военной мощи, если не превосходил ее;

Немецкая группа армий «Север» генерал-фельдмаршала Лееба захватила Шлиссельбург и блокировала город с суши. На Карельском перешейке финские войска в случае успеха союзника южнее готовились ринуться с севера на Ленинград. Назревал генеральный штурм, с командных пунктов немецких частей в бинокли был виден центр города. Штаб группы армий «Север» руководствовался категорической директивой фюрера: «Ленинград для России в течение 24 лет был символом революции. Падение Ленинграда может привести к полной катастрофе России». Гитлер ни на минуту не забывал, что силой оружия решает исход объявленной им идеологической борьбы против «большевизма». Жуков, как мы видели, понимал это и принял меры, но немецкие войска, подошедшие вплотную к Ленинграду, были насыщены танками. Тут подъема одного морального духа мало.

Приказ Жукова: снять часть зенитных орудий с позиций и установить их на танкоопасных направлениях, прежде всего в районе Урицк — Пулковские высоты. Централизовать управление артиллерийским огнем, включая крупные калибры флота, и сосредоточить его на этом участке. Изучая южные подступы к городу, а здесь немцы и собирались нанести главный удар, Жуков пришел в бешенство по поводу слепоты тех, кто возглавлял до него оборону города.

Сплошная застройка пригородов, лесные массивы привязывали немецкие танковые соединения к дорогам. Они неизбежно будут наступать только вдоль дорог, которые молено заминировать, устроить различные инженерные препятствия. Артиллерия и минометы сумеют сосредоточить на этих, самой местностью подсказанных танкоопасных направлениях плотный огонь. Иными словами, маневренность немецких танковых дивизий будет ликвидирована, им придется в лоб штурмовать наши укрепленные позиции.

Из переговоров 14 сентября с Москвой по прямому проводу.

«Жуков: Обстановка в южном секторе фронта значительно сложнее, чем казалось Генеральному штабу.

…К исходу сегодняшнего дня нами организована на путях движения противника система артиллерийского огня, включая морскую, зенитную и прочую артиллерию. Собираем минометы, и, думаю, к утру мы сможем на основных направлениях подготовить плотный заградительный огонь для взаимодействия с пехотой, которую к исходу дня расположили на вышеуказанном рубеже…

Шапошников: Конечно, сейчас надо считаться с обстановкой, которая сложилась на вечер 13 сентября. Считаю, что принятые вами решения прежде всего организовать артиллерийскую завесу единственно правильны».

Жуков приказал списать на берег часть моряков и направить их на фронт. Везде создавать глубоко эшелонированную оборону, заминировать угрожаемые направления. Наконец, снять с Карельского перешейка ряд частей и бросить их под Урицк. Конечно, риск: Гитлер торопил финского командующего Маннергейма с переходом в наступление. В эти дни в Хельсинки состоялась пышная церемония: чтобы подбодрить Маннергейма, ему вручили немецкий Железный крест.

А из Берлина уже летели реляции: кольцо вокруг Ленинграда стягивается все туже, падение города — вопрос нескольких дней. 12 сентября Гальдер помечает в дневнике: «На фронте группой армий «Север» отмечены значительные успехи в наступлении на Ленинград. Противник начинает ослабевать…» Но Ленинград устоял и показал выдающийся пример стойкости, доблести и мужества нашего народа.

По сей день на Западе не перестают изучать оборону Ленинграда. Конечно, не для того, чтобы воздать нам должное, а сделать надлежащие выводы на будущее. На что способна социалистическая система в экстремальных условиях. Видный американский публицист Г. Солсбери, посвятивший обороне Ленинграда книгу «900 дней», написал о времени, когда Ленинградским фронтом командовал Жуков:

«Если немцы и были остановлены, то этого добились, пустив им кровь. Сколько их было перебито в эти сентябрьские дни, никто никогда не подсчитает. У Урицка протекал ручей. Многие дни он был красен от крови немецких солдат. «Катюши»? Возможно. Ничего не было страшнее во вторую мировую войну, чем «катюши». Неистовый визг ракетных снарядов, устрашающий их дымный след, грохот взрывов, все вокруг взрывалось в огне и громе.

Остановила немцев железная воля Жукова?

Он был страшен в эти дни сентября. Нельзя его назвать по-иному, нет другого слова».

Он неумолимо требовал только одного — атаковать и атаковать! В этом были в те дни и стратегия, и тактика боевых действий под Ленинградом, суть его приказов, начиная с самого первого. Они заключались в том, чтобы не дать врагу возможности создать ударные группировки. Достигнуть этого можно было только атаками. В те дни Жуков проявлял высокую требовательность. В тяжелых условиях он, бывало, не всегда сдерживался.

Жуков вызвал начальника Инженерного управления Ленинградского фронта Б. В. Бычевского и распек за промедление с выводом одной из дивизий на подготовленный рубеж. Разговор закончил так:

— Немедленно отправляйтесь и помните: если к девяти часам дивизия не будет на месте, расстреляю…

Когда тот вышел в приемную, Иван Иванович Федюнинский, бывший там, хитро улыбнулся и спросил Бычевского:

— Попало, инженер?

— Самую малость, товарищ генерал. Командующий обещал расстрелять, если к утру шестая дивизия не будет на окружной дороге.

— Не серчай, инженер! — улыбнулся командарм. — Тебе еще повезло. Нас с членом Военного совета армии за то же самое Георгий Константинович повесить обещал.

Конечно, Жуков никого не расстрелял и не повесил. Но обстановка требовала резких фраз.

В половине третьего ночи 15 сентября состоялся разговор Жукова с командующим 54-й отдельной армией Г. И. Куликом. До войны Маршал Советского Союза Кулик был одним из приближенных Сталина, возвысившего этого малограмотного человека в память о боях под Царицыном в 1918 году. Теперь Кулику, неспособному человеку, Сталин вверил войска, которые должны были деблокировать Ленинград с востока:

«Жуков: Я хотел бы, чтобы у нас с тобой, старых солдат, быстрее закипела работа по очистке территории, на которой мы могли бы пожать друг другу руки… У меня к тебе настойчивая просьба — не ожидать наступления противника, а немедленно организовать артподготовку и перейти в наступление в общем направлении на Мгу… Если ты не перейдешь в наступление завтра, то у нас положение может быть катастрофическим».

В ответ Кулик стал пространно объяснять, что сразу наступать не может, поскольку «не отработано на месте взаимодействие». Ему еще сообщили, что «противник в 23 часа переходил в наступление под Шлиссельбургом» и т. д.

«Жуков: Противник не в наступление переходил, а вел ночную силовую разведку! Каждую разведку или мелкие действия врага некоторые, к сожалению, принимают за наступление…

Вы должны понять, что мне приходится прямо с заводов с одними винтовками бросать людей навстречу атакующему противнику, не ожидая отработки взаимодействия на местности. В общем для меня ясно, что я рассчитывать на серьезный маневр с вашей стороны не должен. Буду решать задачи сам… По-моему, на вашем месте Суворов поступил бы иначе. Я извиняюсь за откровенность, но мне не до дипломатии. Желаю всего лучшего».

Резко? Конечно! Добавим две выдержки из переговоров по прямому проводу Сталина с Куликом.

16 сентября:

«Сталин, Шапошников: Не задерживать подготовку к наступлению, а вести его решительно, дабы открыть сообщение с Жуковым. В своем разговоре с вами 15.9 Жуков обрисовал вам его положение, и поэтому вашу операцию затягивать нельзя».

20 сентября:

«Сталин: В эти два дня, 21-го и 22-го, надо пробить брешь во фронте противника и соединиться с ленинградцами, а потом уже будет поздно. Вы очень запоздали. Надо наверстать потерянное время. В противном случае, если вы еще будете запаздывать, немцы успеют превратить каждую деревню в крепость и вам никогда уже не придется соединиться с ленинградцами».

Действия 54-й отдельной армии успеха не имели. 26 сентября армию подчинили Ленинградскому фронту, Кулика отозвали. После Ворошилова это был второй из сталинских маршалов, показавших свою бездарность. К сожалению, за счет жизней красноармейцев и командиров.

А в эти дни Ленинградский фронт жил одной мыслью: не допустить врага к воротам города. Отбросить противника при его перевесе в силах в данный момент едва ли удастся, но, навязав гитлеровцам единоборство, измотать их можно, — так рассудил Жуков. Тупой мощи вермахта, навалившегося на Ленинград, он противопоставил дерзкий стремительный маневр. Были сняты медлительные командиры, выдвинуты новые.

Неожиданно Г. К. Жуков получил помощь из Москвы, от Верховного, обрадовавшего Красную Армию приказом № 308 народного комиссара обороны. Георгий Константинович, прочитав приказ, увидел, что Сталин законспектировал его рассказ 9 сентября о боях под Ельней и теперь от своего имени оглашал для всеобщего сведения. Повторив перечисленные Жуковым стрелковые дивизии — 100, 127, 153 и 161-я, отличившиеся в боях за Ельню, Сталин в приказе объяснял, почему «этим нашим стрелковым дивизиям удалось бить врага и гнать перед собой хваленые немецкие войска». Он указал на пять причин, а именно:

1. Тщательная разведка и подготовка при наступлении. 2. При прорыве эти дивизии «сматывали фланги» противника; видимо, не знавший этого термина Сталин написал «старались расширять прорыв своими действиями по ближайшим тылам противника, направо и налево от места прорыва». 3. На занятой территории окапывались, организовывали «крепкое охранение на ночь» (прослушал вождь объяснение Жукова о круглосуточном ведении боевых действий со сменой частей). 4. При обороне не были пассивными, а контратаковали. 5. При нажиме врага «отвечали ударом на удар». И еще — командиры и комиссары были мужественными и требовательными начальниками.

Приказом № 308 эти дивизии преобразовывались в 1, 2, 3 и 4-ю гвардейские. Так под командованием? Кукова под Ельней родилась советская гвардия.

Указания в приказе № 308, точнее, Жуковские принципы ведения вооруженной борьбы принесли громадную пользу делу. Жуков в это время в который раз подтвердил свое умение бить все еще высокомерного врага. Он сосредоточил кулак численностью до 50 тысяч человек и при массированной поддержке артиллерии фронта и флота нанес удар во фланг ударной группировке немцев, уже вышедшей на исходные позиции для броска на осажденный город. Немцы поспешно сняли моторизованный корпус у Урицка, нацеленный на Ленинград. В исключительно тяжелых боях фашистские дивизии, которым предстояло пробить оборону Ленинграда, были обескровлены.

«Удивительно мужественно», по словам Жукова, дрались наши войска у стен Ленинграда. Прославленный Кировский завод не только продолжал давать продукцию — тяжелые тапки КВ, — но и посылал на фронт бойцов. У порога родного города под огнем противника ополченцы превращались в опытных солдат. Впереди — коммунисты.

Трофейный немецкий документ, отнюдь не предназначавшийся для посторонних глаз, рисует как мужество наших людей, так и возможности боевой техники, созданной руками ленинградцев. «Русский танк КВ-1 сумел достичь единственной дороги в тылу немецкой ударной группы и блокировал ее на несколько дней. Появившиеся первыми ничего не подозревавшие грузовики с припасами были немедленно сожжены танком. Практически не было средств, чтобы справиться с чудовищем. Танк нельзя обойти, вокруг топкая местность. Нельзя подвезти боеприпасы, тяжелораненые умирали, их нельзя было вывезти. Попытки ликвидировать танк огнем 50-миллиметровой противотанковой батареи с расстояния 500 метров привели к тяжким потерям в расчетах и орудиях.

Танк не имел повреждений, несмотря на то, что, как выяснилось, получил 14 прямых попаданий. От них остались лишь вмятины на броне- Когда подвезли 88-мм орудие на расстояние 700 метров, танк спокойно выждал, пока оно будет поставлено на позицию, и уничтожил его. Попытки саперов подорвать танк оказались безуспешными. Заряды были недостаточными для громадных гусениц. Сначала группы русских солдат и гражданских лиц снабжали танк снарядами и припасами по ночам, затем все подходы к нему были перекрыты. Однако и это не заставило танкистов покинуть свою позицию. Наконец он стал жертвой хитрости. 50 немецких танков симулировали атаку со всех сторон, чтобы отвлечь внимание. Под прикрытием ее удалось выдвинуть и замаскировать 88-мм орудие с тыла танка. Из 12 прямых попаданий 3 прошили броню и уничтожили танк».

Подвиг безымянных советских танкистов сухим языком гитлеровского штабиста…

Как всегда, Жуков, выполняя непосредственную задачу, не упускал из виду общую картину борьбы на всем советско-германском фронте. В Ленинграде он узнал о нашем поражении на Украине. Он предвидел, что опьяненный победой Гитлер вернет на московское направление как танковую группу Гудериана, так и танковую группу Гота. План «Барбаросса» уже трещал по всем швам, но, если предстоит немецкое наступление на Москву, оно должно состояться до наступления зимы. Значит, Гот со своими танками уйдет, обязательно уйдет из-под Ленинграда. А пока командование немецкой группы армий «Север» до отказа будет использовать эти танки, пытаясь выполнить приказ Гитлера о взятии Ленинграда. Значит, предстоит новый, самый ожесточенный натиск.

Безупречное стратегическое мышление. Именно в эти недели на германского командующего под Ленинградом фон Лееба яростно давили из ставки Гитлера, требуя наконец взять Ленинград. Обещая Гитлеру успех, он умолял оставить еще на неделю, на день, на два танковые дивизии Гота. И в отчаянии бросал их на наши позиции. Напряжение достигло высшей точки: враг видел город перед собой, но войти в него не мог. Везде перед немецкими танками вставала сплошная стена разрывов — била полевая артиллерия, «катюши», минометы, а когда с чудовищным грохотом рвались 305-миллиметровые снаряды главных калибров флота, немецкая солдатня в ужасе пятилась и замирала. Прославленная советская артиллерия увенчала себя в этом сражении новыми лаврами.

Лееб не выполнил своих обещаний и вскоре был снят за провал операции. Но еще раньше, 22–23 сентября, ушли из-под Ленинграда на юг избитые у степ невской твердыни части танковой группы Гота, которой предстояло наступать на Москву. В начале октября разведка установила: немцы ставят мины, роют землянки, утепляют блиндажи. «Впервые за много дней мы осознали, — удовлетворенно писал Жуков, — что фронт на подступах к городу выполнил свою задачу и остановил» немецкое наступление. По поводу доклада «немцы окапываются» Жуков потребовал: не допускать, чтобы враг окапывался, а закопать его в землю.

В приказе по войскам Ленинградского фронта Жуков воздал должное стойкости оборонявших Ленинград. Он перечислил ряд особо выдающихся эпизодов и заключил: это «свидетельствует о том, что среди личного состава соединений начал создаваться необходимый перелом, приобретается уверенность в победе, стремление бить врага всеми имеющимися средствами».

Командующий Ленинградским фронтом Жуков, героические защитники легендарного города справились с труднейшей задачей: фронт под Ленинградом стабилизировался, непосредственная угроза городу была снята. 18 сентября Гальдер признал поражение германского оружия: «Положение здесь будет напряженным до тех пор, пока не даст себя знать наш союзник — голод». 22 сентября Гитлер отдает директиву: «Стереть с лица земли город Петербург… Город надлежит блокировать и путем обстрела артиллерией всех калибров и непрерывными бомбардировками сровнять с землей. Если в результате этого город предложит капитуляцию, ее не принимать».

Начиналась эпохальная оборона Ленинграда. «Организаторская работа ленинградских большевиков, — писал секретарь Ленинградского горкома партии А. А. Кузнецов, — соединила всех трудящихся города и направила их усилия к одной общей цели — защите города». Оборона Ленинграда продолжалась 900 дней. Но город выстоял.

5 октября Жукову позвонил Сталин и вызвал в Москву — на подступах к столице сложилось тяжелое положение. «Ставка, — сказал Сталин, — хотела бы с вами посоветоваться». Жуков попросил отсрочки на один день. Но и 6-го вылететь не удалось, обстановка на фронте была сложной. Вечером новый звонок Сталина из Москвы. Вежливый разговор о делах и категорически: «Завтра немедленно вылетайте в Ставку».

7 октября Жуков в Кремле.