Гибель и воскрешение разведчика

В Москве гремели салюты в честь героев Днепра. Без сна и отдыха работали люди в тылу по двадцать часов в сутки – им думалось, что бойцы действующей армии вообще не спят.

У фронтовиков действительно случались периоды, когда спать почти не приходилось. Один такой бессонный месяц был на Курской дуге, другой – на Днепре. Утешали себя: «Ну, форсируем Днепр, тогда отоспимся». Не тут-то было! Немцы старались удержать Восточный вал. Все их резервы, все, кто мог ходить и стрелять, были брошены на ликвидацию плацдармов, захваченных советскими войсками на западном берегу Днепра.

На фронт к советским воинам приезжали делегации с подарками, бригады артистов.

Гостей допускали лишь до широкой днепровской воды и здесь останавливали. На том берегу продолжались тяжелейшие бои.

Но гостей все же надо было принимать – они выступали в госпиталях, в резервных частях, во вторых эшелонах, в штабах, на аэродромах.

Приехали гости и в полк Караваева. Кирилл Алексеевич был на НП, когда ему доложил об этом по телефону начальник тыла подполковник Головачев.

– Хорошо, – устало сказал Караваев, а сам подумал: «Вот принесло не вовремя. Что же делать?» – Ну, вы там организуйте обед, угощение, чтобы все было на уровне.

– Это понятно, все сделаем. Только они на передовую просятся. Вас хотят видеть, героических бойцов.

– Ни в коем случае! Тут такое творится, не продохнешь! Сейчас шестую контратаку отбили. Я к тебе Гарбуза пришлю, он разберется. – И, положив трубку, сказал замполиту: – Давай, Андрей Данилович, это по твоей части. Я здесь как-нибудь без тебя обойдусь, а ты займи гостей.

– Ладно, – мрачно согласился Гарбуз. – И что же там прикажешь мне делать? Они ведь героев хотят видеть.

– Не злись, Данилыч. У нас все герои. Собери в штабе свободных офицеров да возьми Ромашкина с разведчиками – им сейчас тут делать нечего. Забирай и Початкина с его саперами. Вот тебе и герои!

– Это же резерв.

– Не одни они в резерве. Продержимся и без них. У фашистов тоже не бездонная бочка. Смотри, сколько их уложили за день. – Караваев кивнул на поле, усеянное мертвыми вражескими солдатами. – Устоим. Не беспокойся, Андрей Данилович. Я еще в первый батальон позвоню, чтоб к тебе послали натурального Героя – сержанта Пряхина. Вот и будет полный комплект…

Так нежданно-негаданно Ромашкин попал в разгар боя в торжество.

Переправившись на левый берег, разведчики забежали, конечно, к старшине Жмаченко. Почистились, приоделись, нацепили ордена и медали.

– Ось як на украинской земле воювати, так с музыкой! – гордо сказал Шовкопляс.

– Рано мы пируем, – возразил Голощапов, – немец может такую «барыню» сыграть, что в Днепр, как лягушки, прыгать станем.

– Не для того лезли на плацдармы, чтоб назад драпать! – пробасил Рогатин.

– Не кажи гоп, покуда не перескочишь… Хотя мы вже перескочили! – посмеивался Шовкопляс.

– Погоди, немцы наскипидарят тебе одно место, поглядим, куда ты ускочишь, – задирался Голощапов.

Ромашкин привинтил на новую гимнастерку все свои награды. К первой его медали «За боевые заслуги» давно прибавились медаль «За отвагу» и два ордена Красной Звезды. Подумал: скоро еще за Днепр Красное Знамя вручат…

Жмаченко разглаживал на ребятах складки, одергивал, расправлял гимнастерки. Взмокший и красный от усердия, то и дело вытирал платком круглое лицо, лысину, шею.

– Ты тоже одевайся, с нами пойдешь, – сказал Василий старшине.

– Куда мне! – вздохнул с завистью Жмаченко.

Ромашкин понял этот вздох по-своему: «У него и на грудь-то нацепить нечего. Как же мы проглядели? Сколько добрых дел старшина сделал! Разведчики всегда одеты, обуты, сыты. А ведь часто, разыскивая взвод, старшина нарывается на фашистов, отбивается от них. Он сам себе и разведка, и охрана, и транспорт – сам ищет взвод, на себе тащит термосы, мешки с продуктами. Да, не отблагодарили мы старшину! Интенданты в больших штабах ордена получают – и правильно! – а мы своего кормильца, который не меньше других опасностям подвергается, забыли. Нехорошо. Сегодня же с Гарбузом поговорю».

Недалеко от штаба в машине с брезентовым тентом бойкая, веселая женщина продавала конфеты, папиросы, иголки, нитки, пуговицы – прибыл военторг.

К Василию подошел Початкин.

– Слушай, у нее там целая бочка вермута. Давай нальем в те бутылки на всякий случай. А то хватится батя, голову Гулиеву оторвет.

– Правильно. Где бутылки?

Женька принес ящичек. Подошли к машине, подали все сразу.

– Наполните, пожалуйста.

– Обмануть кого-нибудь хотите? – догадалась продавщица. – Ух, какие пузыречки красивые!

– У нас на фронте без обмана, – отрезал Початкин.

– Какой серьезный! – Продавщица обиженно поджала губы и подала бутылки с вермутом.

Василий и Женька тут же стали пробовать.

– Ну и дрянь! – сказал Ромашкин.

– Жженой пробкой пахнет, – поддержал Початкин. – А-а! – махнул рукой. – Ничего, на немцев свалим: у них, мол, кто-то в эти красивые бутылки дряни налил.

– Давай хоть горлышки сургучом запечатаем, – предложил Ромашкин и принес из штабной землянки палочку сургуча. На спичках растопили его и накапали на горлышки. – У меня еще вот что есть, – сказал Василий.

Из кармана он достал немецкие монеты, пришлепнул одной из них, как печатью, теплый сургуч.

– Здорово получилось! – оценил Женька.

Приезжие артисты выступали под открытым небом. Сцену соорудили из двух грузовиков с откинутыми бортами. Зрители сидели на траве. Немолодой конферансье Рафаил Зельдович, в черном костюме с атласными лацканами и платочком в нагрудном кармане, сиял улыбкой и сыпал шутками. Сам спел пародийную песенку о старом часовщике и отбил под нее чечетку.

Песенка кончалась словами о скорой гибели гитлеровской армии, которая, как старые часы, пока еще воюет, но конец ее близок. Эту песенку, как всегда, слушатели хорошо приняли, бурно зааплодировали.

Потом блондинка в длинном, с блестками, розовом платье – Агния Ковальская – пела «Синий платочек». Ей аплодировали еще усерднее. Затем баритон Сидор Гордов, совсем уже пожилой, но с тщательно выбритым, напудренным лицом, во фраке и накрахмаленной манишке, исполнил «Жди меня» и «Темную ночь».

Все эти песни вызывали у Ромашкина тихую грусть: возможно, ему так и не придется испытать ни настоящей любви, ни женской нежности – за Днепром гудели взрывы, до Берлина далеко, сотни ночей еще надо будет ползать за «языками»…

После концерта артистов пригласили пообедать со знатными людьми полка. Столы стояли на опушке леса, недалеко от того места, где проходил концерт. Гарбуз, взявший на себя роль тамады, сидел под березой, рядом с подполковником Головачевым. Он объяснил гостям, почему командир полка не может сам приветствовать их, и предложил первый тост за тружеников тыла, которые все дают для фронта и для победы. И, когда все выпили, представил:

– Познакомьтесь, пожалуйста, с Героем Советского Союза сержантом Пряхиным. Первым переправился через Днепр, заменил раненого командира роты капитана Куржакова, захватил и удержал плацдарм. Все, кто уцелел с ним на плацдарме, были ранены по два-три раза. Сам Пряхин тоже совсем недавно вернулся из госпиталя. Золотая Звезда ему еще не вручена, но он Герой – был Указ Верховного Совета.

Пряхина бурно приветствовали. А он покраснел так, что веснушки на лице исчезли и казалось, вот-вот кровь брызнет через поры.

– Скажи что-нибудь гостям, товарищ Пряхин, – попросил Гарбуз.

– Куда мне! – еще более смутился сержант и согнулся так, будто хотел шмыгнуть под стол.

Ромашкин вспомнил, как Пряхин на плацдарме носился по траншее, подбадривал визгливым фальцетом бойцов, сам бил фашистов из автомата и в рукопашной гвоздил их прикладом. Стало обидно, что гости могут не оценить сержанта по достоинству. И Ромашкин неожиданно для себя поднялся.

– Товарищи, Пряхина надо было видеть там. – Василий кивнул на ту сторону Днепра. – Он не всегда такой застенчивый. В бою выделяется смелостью. Словом, настоящий Герой. Рядом с ним воевать легче.

Гости снова зааплодировали, а Гарбуз тут же пояснил:

– Своего боевого друга вам представил наш прославленный разведчик, старший лейтенант Ромашкин. Он привел сорок пять «языков». В бою за плацдарм был рядом с Пряхиным и награжден орденом Красного Знамени.

Из-за спины замполита Василию лукаво улыбалась чернобровая физиономия Гулиева. В руках у него был тот злополучный ящичек, похожий на этюдник.

Ромашкин обменялся встревоженным взглядом с Початкиным. А Гулиев уже тянулся на цыпочках к уху Гарбуза, торопливо шептал что-то.

– Очень хорошо! – громогласно объявил Гарбуз. – Командир полка прислал нам трофейный гостинец.

– Какая прелесть! – воскликнула Ковальская, увидав уложенные на бархате красивые бутылки с яркими наклейками.

– Таким чудесным вином сейчас могут угостить только на передовой, – многозначительно сказал Зельдович.

«Ты попробуй сначала, а потом уж нахваливай», – мысленно упрекнул его Ромашкин.

Замполит налил всем понемногу из первой бутылки.

– Очень приятное вино, – одобрила Ковальская.

– Какой-то особый привкус, – неопределенно высказался Зельдович.

Баритон помалкивал. «Этого не проведешь», – подумал Василий.

И тут в небе загудели юнкерсы. Застолье притихло, все подняли головы вверх. Зенитки, словно кашляя, ударили по самолетам. Черные облачка взрывов повисли в вышине. Но бомбардировщики все-таки построились в карусель и стали пикировать на тот берег, на плацдарм.

– Наших бомбят, – сказал Гарбуз и поднялся. – Значит, готовят сильную контратаку.

Все встали. Гарбуз оглядел присутствующих, как-то жалко улыбнулся гостям.

– Извините нас, товарищи, мы должны идти. Там сейчас очень трудно. Оставляем вас на попечение подполковника Головачева.

Юнкерсы сбрасывали бомбы порциями, чтобы подольше держать защитников плацдарма в напряжении. Однако не успела их карусель сделать и два круга, как появились наши истребители. Один юнкерс задымил сразу. Еще один сперва завалился на крыло, а потом тоже рухнул на землю. Третий бомбардировщик окутался дымом уже вдали, над немецкими позициями.

– Вот это артисты! – восторженно сказал Зельдович.

А за Днепром все азартнее била артиллерия. Перекрывая общий гул, иногда с треском рвались тяжелые мины. Гарбуз в сопровождении Ромашкина, Початкина, Пряхина, всех разведчиков и саперов, только что сидевших за столом, бежал к переправе.

На противоположном берегу из кустов выскочил навстречу им сержант с перевязанной головой.

– Товарищ майор, дальше нельзя – гитлеровцы.

– Какие гитлеровцы?! – вскричал Гарбуз. – А где командир полка? Караваев где?

– Там, на высотке. И батальоны там. Фашисты их обошли. С фланга прорвались.

– А вы почему здесь?

– Мы раненые. На переправу шли. А пока вот держим фрицев.

– Сколько вас?

– Человек двадцать. Еще связисты подходят.

– Где немцы? Много их?

– Рота, не меньше. Вон там, в старых траншеях засели.

Гарбуз посмотрел в бинокль, куда показывал сержант, приказал:

– Ромашкин с разведчиками и ты, Початкин, со своими – за мной!

Всех, кто прибыл с ним, Гарбуз повел вдоль берега, прикрываясь обрывом. Потом они вылезли наверх и по кустам приблизились к траншее, занятой фашистами. Их заметили, начали обстреливать из минометов и пулеметов. Группа залегла.

– Огонька бы, – вздохнул Гарбуз.

Пряхин чиркнул трофейной зажигалкой.

– Не такого, артиллерийского, – улыбнулся замполит. Мокрые волосы прилипли к его лбу, он настороженно вслушивался.

Вдали кипел бой. Рычали танки, слышались взрывы гранат и длинные пулеметные очереди.

– Надо выручать командира, – сказал Гарбуз.

– Давайте ударим напропалую, – поддержал замполита Пряхин. – Нас тоже почти рота. На плацдарме в первый день у меня двенадцать человек было – ротой считали. А тут вон сколько людей. Да каких! Одни разведчики чего стоят!

– Ишь ты, заговорил! Что же за столом молчал? – спросил Гарбуз. – Беги, Пряхин, к тем раненым и всех, кто может встать, подними в атаку. Отвлечешь фрицев на себя, а мы здесь ударим.

– Есть! – крикнул сержант и побежал исполнять приказ.

– Сколько у нас, Ромашкин, патронов, гранат?

– На одну атаку хватит.

– Давайте поближе подползем.

– Вы бы остались здесь, – не то попросил, не то посоветовал Ромашкин. – Мы сами все сделаем.

– Ты думаешь, я только тосты могу произносить?

– Не знаю вас, что ли?

– Вот и не обижай, – пожурил Андрей Данилович и пополз вместе со всеми.

Из прибрежных зарослей затрещали автоматы, донеслось жиденькое «ура!». Василию показалось, что он слышит тонкий, визгливый голосишко Кузи Пряхина.

– Жаль, если Пряхина убьют. И Золотой Звезды не поносит, – сказал неожиданно Гарбуз. Поднялся во весь рост и скомандовал: – Вперед, за мной!

Ромашкин, привыкший действовать тихо, подумал: «Надо бы и здесь без шума, без „ура!” подползти по кустам ближе». Но саперы и все, кто примкнул к их группе, уже закричали «ура!» и, стреляя на ходу, кинулись к траншее.

Немецкие пулеметы заработали остервенело. Ветки, срезанные пулями, посыпались на головы атакующих. Пулеметчики взяли высоковато, и это спасло многих.

Рогатин, взмахнув ручищей, на бегу добросил гранату до пулемета и тут же метнул вторую. Два взрыва грохнуло почти одновременно.

Разведчики выбежали из кустов. Ромашкин заметил, что один пулемет свалился набок, а у другого что-то заело, и зеленые, в касках пулеметчики лихорадочно дергают затвор. «Успеют или не успеют? – пронеслось в голове. – Если успеют, нам крышка. Да что же это я!» – спохватился он и, прицелясь, дал очередь из автомата. Пули взбили землю возле пулемета.

Разведчики вбежали на взгорок, где была траншея, и, не спускаясь в нее, ринулись поверху, стреляя в мелькающие под ними каски. Вражеские солдаты сталкивались на поворотах траншеи, лезли через убитых.

Рядом с Ромашкиным зарокотал пулемет. Василий оглянулся. Из немецкого пулемета шпарил по немцам Пролеткин. Он устранил задержку и теперь, уткнув приклад в живот, волоча по земле длинную ленту, как метлой, мел огнем впереди себя.

– Давай, давай, чертенок! – весело поощрил его Гарбуз.

Гитлеровцы сбились кучей в конце траншеи, мешая друг другу, пытались еще отстреливаться. Но когда Саша Пролеткин полоснул из пулемета в самую их гущу, оттуда послышались крики, стоны и знакомое «Гитлер капут!».

– Хенде хох! – приказал Ромашкин.

Несколько рук поднялось из траншеи.

Початкин побежал было к ним, но Ромашкин схватил его за гимнастерку.

– Погоди, не горячись. Может, руки подняли не все!

Женька остановился.

И тут произошло непоправимое. Из траншеи раздался одиночный выстрел. Немцы присели, опасаясь ответного огня.

– Вот видишь, – сказал Ромашкин и услыхал, как позади кто-то свалился.

– Комиссар! – жалобно крикнул Саша Пролеткин.

Ромашкин оглянулся и увидел Гарбуза на земле. Струйка крови текла с виска под воротник гимнастерки.

– Товарищ майор! – позвал Ромашкин, склоняясь над Гарбузом и уже понимая, что тот мертв.

За спиной опять загремели выстрелы и взрывы гранат. Ромашкин догадывался, что там происходит, но даже не оглянулся. Держал холодеющую руку Гарбуза и шептал:

– Я же говорил вам, Андрей Данилович, не надо. Мы бы сами…

Шестеро разведчиков унесли Гарбуза на плащ-палатке к переправе. Оттуда Ромашкин позвонил на НП полка, доложил о беде. Караваев долго молчал, только слышно было его дыхание в трубке, потом чужим, одеревеневшим голосом приказал:

– Выносите Андрея Даниловича на тот берег. Хоронить будем всем полком.

– А на кого оставим плацдарм?

– Свято место пусто не бывает. Ночью нас сменят…

На левом берегу, где совсем недавно некому было слушать концерт, теперь стало многолюдно. Подходила свежая дивизия. Усталые солдаты рассаживались на косогоре и, пока паром перевозил через Днепр очередное подразделение, успевали прослушать и просмотреть весь не слишком обширный репертуар оказавшихся здесь артистов. Уплывала одна партия бойцов, подходила другая, и снова все в том же порядке выступали Зельдович, Агния Ковальская, баритон Гордов и балетная пара. Когда разведчики поднимались по трапу с тяжелой своей и скорбной ношей, Ковальская пела:

…Как провожала и обещала

Синий платочек беречь…

Конферансье Зельдович узнал их, заметно заволновался. Ему подумалось почему-то, что погиб тот симпатичный рыженький Герой, который не умел говорить. Такой молодой, совсем мальчик.

Объявив перерыв, артисты побежали к опушке леса, где их угощали обедом. Агния Ковальская, придерживая подол своего красивого розового платья, семенила по лугу в лакированных туфлях. Ей помогал, подхватив под руку, баритон во фраке.

Вокруг тела, накрытого зеленой плащ-палаткой, стояли без пилоток их первые зрители.

– Кто это? – спросила Ковальская, кусая губы.

Ромашкин не мог выговорить ни слова, знал: голос задрожит, и он расплачется. Молча приподнял край палатки, показал лицо Андрея Даниловича.

– Ax! – вскрикнула Ковальская, и из глаз ее покатились слезы…

Ночью остатки полка были выведены во второй эшелон.

Гарбуза похоронили под той самой березой на опушке, где он вчера принимал гостей, правил застольем. На похоронах Караваев произнес не длинную, но очень трудную для него речь. Подполковник часто умолкал, и все опускали при этом глаза, как бы давая возможность командиру собраться с силами. Караваев снова начинал говорить и опять замирал на полуслове.

А Ромашкин видел перед собой далекое алтайское поле, залитое солнцем, на котором никогда не бывал, но которое отлично представлял себе по рассказам Гарбуза. На поле этом урчали трактора, разворачивались комбайны, толпились колхозники. Только не было здесь секретаря райкома Гарбуза.

Когда прогремел прощальный залп, в задних рядах кто-то тихо спросил:

– Где тут артисты?

– А в чем дело? – оглянулся Зельдович.