Гибель титанов ч.1

Глава 21

Август 641 года. Константинополь.

Благочестивая августа снова стояла в императорской ложе ипподрома и встречала лицом к лицу всю ненависть, что изливал на нее перепуганный константинопольский охлос. Хотя нет, сенаторы и придворные евнухи тоже смотрели волком, не без оснований подозревая, что короткое самостоятельное правление Ираклия второго заканчивается так бесславно именно из-за нее. И у них на то имелись весьма веские причины.

Она стояла из последних сил. Ведь вот-вот, если она не уступит толпе, то та ее просто растерзает. Сначала ее саму, а потом ее детей. Она чувствовала это обостренным чутьем того, кто прожил во дворце десятилетия, и не понаслышке знает, что такое власть. Да, она все еще одета в разноцветные шелка, на ногах — пурпурные туфли, а на голове — расшитая камнями диадема. Но надолго ли?

— Константа хотим!

— Ведьма!

— Грешница проклятая! Из-за тебя все!

— За твои грехи страдаем!

— Константа!

— Константа!

— Константа!

Проклятая чернь бесновалась, а в голове Мартины одна отчаянная мысль сменяла другую. Ведь на чернь ей плевать. Тут было все куда хуже. Ее лютый враг, патрикий Валентин встал с войском в Халкидоне, и теперь его отделяет от столицы всего лишь пролив — Боспор Фракийский. А с суши город блокировала армия склавинского архонта Само, который деловито обустраивал военный лагерь и перекрывал все ворота. Город оказался в кольце, а она сама осталась без поддержки. Только Александр, верный пес, почтительно стоял рядом, разделяя ее позор.

— Мы получили послание Валентина, кирия, — сказал патрикий. — Его требования однозначны, и торговаться с нами он не намерен. Констант должен стать вторым августом, ваши младшие дети должны сложить пурпур и…

— Ну же! — подстегнула его императрица. — Он требует мою голову?

— Да, госпожа, — понурился Александр. — Он требует вашу голову. Хотя, он готов удовлетвориться ссылкой, если вас искалечат так же, как Иоанна Аталариха и Феодора-младшего.

— Не бывать этому! — Мартина покачнулась, и Александр подхватил ее под локоть. — С моими детьми расправятся тут же, как только я перестану защищать их.

— Валентин отступать не намерен, госпожа, — уныло ответил Александр. — Думаю, нам нужно бежать. Мы соберем сторонников…

Евнух из канцелярии пугливо потянул патрикия Александра за рукав, а когда тот в немалом удивлении повернулся к нему, склонился в униженном поклоне и что-то жарко зашептал. Крик Великого цирка относил его слова в сторону, и Мартина слышала лишь обрывки. Евнух совершил чудовищное нарушение дворцового церемониала, но сейчас и это не имело значения. Ее собственная жизнь стояла на кону.

— Простите за дерзость, госпожа, — негромко сказал Александр. — Мой секретарь получал указание нести важные вести немедленно.

— Что еще случилось? — горько спросила Мартина. — Есть вести еще хуже?

— Посланник архонта Само просит принять. Он сказал, что уже имел честь лицезреть вас…

— Зови! — резко произнесла Мартина и ушла в спасительную тень кафизмы.

Она не могла больше видеть эти перекошенные лица и раззявленные рты. Она не могла больше нюхать чесночную вонь, которую доносил сюда ветер. Она не готова терпеть растопыренные пятерни, направленные в ее сторону. Мундза, этот оскорбительный жест, переживет тысячелетия, и до сих пор в Греции за него можно получить по морде.

Она повернулась к гостю, узнавая его. Тот день! День самого большого ее унижения. Она так и не отдала его палачу. Так может быть, стоит это сделать сейчас? Но посланник был явно неглуп и что-то такое прочел в глазах повелительницы мира. Он указал на массивную золотую пластину, висевшую на его груди. На ней с необыкновенным искусством был изображен двуглавый орел, а по кругу выбита надпись: «Владеющего этим слушать так, как если бы я сам приказывал».

— Госпожа! — склонился Коста. — Прежде чем передать послание повелителя, я должен предупредить! Вот эта пластина означает, что на короткий срок моя власть равна власти его светлости Самослава Бериславича. Если ко мне прикоснутся хоть пальцем, это будет равняться оскорблению богов. Личность посла священна у варваров. Если меня убьют, Константинополь будет жестоко наказан.

— Вам не взять Константинополь! — презрительно ответила Мартина. — Его стены неприступны!

— Никто и не станет лезть на эти стены, госпожа, — улыбнулся Коста. — Из азиатских провинций сюда не поступит ни зернышка. Это пообещал сиятельный Валентин. А весь подвоз с моря перекроет наследник Святослав. Его корабли уже вошли в Боспор. Вы просто умрете с голоду. Как только эти люди, — Коста махнул рукой в сторону ипподрома, — увидят его корабли у гаваней столицы, как тут же зерно подорожает вдвое, а потом еще вдвое, а потом еще. А потом на улицах начнут драться за еду.

— Говори! — прервал его речь Александр. — Довольно угроз, посланник.

— Итак, — торжественно начал Коста. — Великий князь словенский Самослав берет под свою защиту василевса Ираклия, его мать, его братьев и сестер. Но у него будет ряд требований. Первое! Титул покойного патриарха Александрийского Кира передается архиепископу Братиславскому Григорию…

— Патриарх умер? — ахнула императрица, а по спине Александра потекла струйка холодного пота. — Когда? Как это вышло?

— Я не знаю, кирия, — развел руками Коста. — Лично я услышал эту весть сегодня утром. Но в городе говорят, что господь призвал его к себе.

— Второе? — с каменным лицом произнес Александр.

— Его светлость и его войско принимают священный завет и становятся христианами. Князь Самослав желает креститься в храме Святой Софии.

— Ну надо же, — усмехнулся Александр. — С таким требованием мы не можем не согласиться. Нам порой приходится платить за это.

— Третье, — продолжил Коста. — Вы признаете переход Египта под скипетр Словении и не пытаетесь отвоевать его. И четвертое! Его светлость Самослав облекается в пурпур и становится императором римлян, а его сын Святослав — цезарем[11].

— Невозможно! — выдохнула Мартина. — Только тот, кто служит империи, может стать императором.

— Мой государь уже служит ей, госпожа, — ответил Коста. — Провинции Паннония Нижняя и Верхняя, Дакия и Норик, Мезия и Истрия процветают под его властью. Никто не может упрекнуть его в дурном правлении или трусости. Он отважный воин и мудрый властитель. А его венчанная жена Мария происходит из знатнейшего рода Авитов. Она потомок римского императора.

Это был удар ниже пояса, потому что сама Мартина была потомком армянских козопасов. Впрочем, в Константинополе какая только шушера не пробиралась на священный трон. Ну просто проходной двор, удивительно даже.

— Это против всех обычаев! — отрезала Мартина. — Мы не пойдем на это!

— Тогда новым августом станет патрикий Валентин, кирия, — ответил Коста. — В полном соответствии со всеми обычаями. Войско провозгласит его. Ведь именно так в Риме становятся императорами.

— Но… — беспомощно повернулся к своей госпоже Александр. — Нам нужно подумать… Вынести встречные требования…

— Мой государь не примет никаких требований, — отрезал Коста. — Именно поэтому здесь я, а не посольство. Я просто гонец, и не более того. Я знаю только, что у вас времени до заката. После этого все гавани будут блокированы, а на столицу полетят огненные шары. Я прошу вас, благочестивая августа! Избавьте мой родной город от разорения и напасти! И воздастся вам сторицей!

— А Констант? — почти выплюнула Мартина. — Он тоже становится августом?

— Это требование патрикия Валентина, — ответил Коста. — И его придется выполнить, иначе вы потеряете Азию, Африку и острова. Мой повелитель не станет воевать за вас.

— Он даст войско для войны с арабами? — подалась вперед Мартина.

— Он позволит пойти на эту войну всем желающим, — ответил Коста. — Но воевать сам не пойдет. И со стороны Египта удара не будет тоже. Итак! До заката мой государь ждет ответа. После этого требования изменятся. Он уже не станет настаивать на сохранении вашей жизни, госпожа.

Коста откланялся и ушел, а Мартина рассеянным взором смотрела на беснующийся на ипподроме плебс. Там становилось все громче и громче. И все напряженнее становилось молчание сенаторов и высших дворцовых чинов, стоявших рядом. Они слышали каждое слово и теперь прикидывали, как бы половчей подмазаться к новым фигурам на доске. И многие из них ненавидящим взором сверлили Александра. Его в последнее время часто замечали выходящим из покоев младшей императрицы Григории, матери Константа и маленького Феодосия. Инстинкты опытнейших царедворцев вопили, что здесь происходит совсем не то, что им показывают, но охватить всю картину разом они так и не смогли.

— Ведите сюда мальчишку! — негромко сказала Мартина. — И позовите василевса Ираклия. Мы облечем в пурпур нашего внука Константа.

Это прозвучало слегка непривычно, но завещание мужа делало ее матерью цезарей. А значит, малолетний Констант с точки зрения закона считался сыном ее приемного сына Константина. В этом не было ничего необычного. Римляне вообще усыновляли взрослых уже людей налево и направо. Иногда даже тех, кто был существенно старше них самих.

Часом позже, когда горожане в восторге разошлись по домам, узрев возведение в сан августа одиннадцатилетнего Константа II, до них стала доходить жестокая правда жизни. Город взят в осаду варварами с одной стороны, и собственной армией — с другой. О наступлении словенских войск знали давно, и продовольствия в городе было достаточно. Но во всем этом есть одно НО. Тут живет четыреста тысяч человек. Плюс из соседних селений прибежало немало. Сколько нужно зерна каждый день, чтобы кормить полмиллиона человек? Двадцать тысяч мешков по меньшей мере! А если блокируют гавани?

Двумя часами позже патрикий Александр любовался в окно дворца Буколеон на словенские дромоны, которые, словно дурачась, пускали глиняные шары в пришвартованные у берега рыбацкие лодки. Каждое удачное попадание вызывало бурю восторга у парней на борту. А самое плохое во всем этом было то, что ни один ромейский корабль так и не покинул гавани столицы. Моряки наотрез отказались выходить из порта. Они, с одной стороны, прекрасно понимали, чем это для них закончится, а с другой — никто из них умирать за Мартину и ее сыновей не желал. Матросы так и заявили друнгарию и пришедшим с ним в порт дворцовым чиновникам в максимально доступной форме. Город блокировали, и на форумах началась паника. Как и предупреждал посланник князя, зерно и хлеб подорожали тут же. Только не вдвое, а втрое. Торговцы решили не мелочиться.

Повелительница мира сидела на собственной постели, обняв колени. Тронутые сединой волосы растрепались и пришли в полный беспорядок, но ее это уже не волновало. Она тупо смотрела на покрытую драгоценным розовым мрамором стену, что была перед ней, и просто грызла ногти. Она не делала так с детства, но сейчас ей плевать, что думают об этом почтительно стоявшие рядом патрикии и евнухи. Короткие пальцы, напоминавшие сосиски, стали теперь похожи на пальцы какой-нибудь торговки.

— Солнце скоро сядет, кирия, — негромко сказал Александр. — Архонт Само — варвар, конечно, но пока никто не упрекнул его в нарушении однажды данного слова. Ваша жизнь в опасности. Еще немного, и даже не Валентин, а столичная чернь потребует вашего отречения.

Мартина молчала. Молчала до тех пор, пока за окном не раздался сухой деревянный стук, а в ее покои не влетел глиняный шар, который ударился об пол, плеснув в стороны огненными брызгами. Патрикии и евнухи разбежались с воплями, а Александр, который предусмотрительно встал в темный угол, схватил какой-то плащ и бросил его на занимающееся пламя. Ему удалось затоптать его, да и евнухи-веститоры проявили отвагу, помогая ему. Через пару минут Александр стоял перед госпожой, которая едва слышно выла на одной низкой ноте. Она так и не нашла выхода из этой ситуации.

— Так мы согласны на предложение князя Самослава, кирия?

Она молчала, впившись в него полубезумным взглядом.

— Я прочитал ответ в ваших глазах, ваша царственность, — спокойно сказал Александр. — Эй! Кто-нибудь! Пошлите гонца за стену! Ее царственность согласна!

Коста шел по улице, привычным взором босяка незаметно осматривая все вокруг. Он доверял себе. И вот сейчас волосы на затылке встали дыбом, чуя чей-то недобрый взгляд. Все понятно! Кто бы его из императорской ложи без хвоста выпустил. Патрикий Александр, проклятый союзничек? Ну конечно! Коста даже не сомневался, что лукавый ромей, разыгравший перед своей госпожой целое представление, послал за ним опытного человека. Шпион шел за ним, умело прячась за спинами гончаров и кожевенников, которые валом валили с ипподрома, горячо обсуждая новости.

Коста заложил немалую петлю по городу, прошел мимо Михи, демонстративно отворачиваясь в сторону, а когда убедился, что тот все понял верно, пошел к своему логову. Миха побежал бегом. Он должен успеть. Волк ждет его неподалеку от дома.

Коста для верности еще раз обошел квартал и зашел в темный, заплеванный подъезд своей инсулы. Он постоял, привыкая к полутьме, но ничего постороннего не почуял. И впрямь, не врал егерь. Хрен его почуешь, а ведь он где-то тут. Наверное, под лестницей сидит. Коста поднялся на пару этажей, а потом услышал негромкий хрип. Пора идти назад.

— Он? — Волк показал на придушенного им шпиона.

— Он! — удовлетворенно сказал Коста. — Вот смеху было бы, если бы не он…

— Мне же Миха описал его, — Волк посмотрел на Косту с немалой укоризной. Он не любил, когда сомневались в его мастерстве.

— О! Готов уже? — Миха сунул сытую морду в подъезд и бросил на тело плащ. — Надеваем и сажаем у стены. Вот деревянная чашка. Все подумают, что нищий. До ночи точно никто ничего не поймет. Главное, капюшон поглубже надвинуть нужно. Уходим! Чтоб он провалился! Три кератия отдал за это барахло!

Еще через час у Золотых ворот в таверне трое мужей попивали вино и заедали его жареной рыбой. Цены выросли, но им было плевать. Эти трое стали так богаты, что чихать хотели на стоимость еды в осажденном городе. Они следили за теми, кто войдет или выйдет через эти ворота, ведь лагерь великого князя расположился прямо напротив них.

— Слушай, Волк, — помялся Коста. — А патриарха Кира ты убил?

— Не-а, — беспечно махнул рукой тот. — Он сам.

— Как это? — удивились парни.

— Да я монахом переоделся, — развел руками Волк, — зашел к нему спящему в келью, и на койку сел рядом. А потом рот ему заткнул, в глаза посмотрел и ласково так сказал: «Иисус Христос, проклятый ты еретик, познается нераздельно в двух природах и действует натурально по двум своим естествам». И улыбнулся ему. А он багровый стал, за сердце взялся и помер.

— Да ты откуда послание патриарха Софрония Иерусалимского знаешь? — выпучили глаза Коста и Миха. — Ты же язычник! Великий старец нипочем не позволял Эктезис с монофелитскими догматами издать, пока жив был.

— Да не знаю я никакого вашего Софрония, — отмахнулся Волк. — Я вообще ни хрена из сказанного не понимаю. Меня Вацлав Драгомирович заставил это наизусть выучить. Сказал, что старый живодер нипочем таких слов не вынесет, и от злости лопнет. Ну и прав старшой оказался. Даже душить его не пришлось.

— Царствие небесное! — перекрестились Коста и Миха. — Упокой, господи, его нечистую душу!

— А ты думаешь, — горделиво подбоченился Волк, — что мы только глотки резать можем, а? Хотя ты прав, чушь какая-то! Какая разница, сколько там этих природ у Христа и сколько этих… э-э-э… естествов? И чего старик из-за такой малости распереживался? Не понять мне вас, ромеев, никогда.

— Если государыня Мартина на предложение князя не согласится, что делать будешь? — спросил у Волка Коста, попивая легкое вино.

— Ворота ночью открою изнутри и войско впущу, — пожал тот могучими плечами. — Дело нехитрое. У меня же тут десяток егерей. А стража здешняя такое дерьмо, что плакать хочется.

— Да что не так-то? — Миха и Коста даже обиделись за родной город.

— Понимаете, парни, — проникновенно ответил Волк. — Вы, ромеи, ни разу не старые римляне. Нам на командирских курсах один чудак из Университета про них рассказывал. Там такой порядок был, что когда из лагеря уходили, можно было яблоки на деревьях пересчитывать. Они все до одного на месте висели.

— Да врут! — неуверенно сказал Миха.

— Может, и врут, — снова пожал плечами Волк. — Да только насчет вас чистая правда. Вы греки, а не римляне. А значит народ ленивый, лживый и вороватый. Не могут добрые воины из такого народа получиться. Вот кто вашего императора охраняет?

— Экскубиторы! — с горячностью воскликнули парни и потухли. Мечники были исаврами, которые по-гречески и говорить толком не умели.

— Ага! — радостно ощерился Волк. — И готы-клибанарии еще. А до этого даны. А на том берегу армяне с грузинами стоят. Тоже не греки ни разу. Так вот, стража ваша городская — дерьмо из дерьма, а потому я из этого города выйти могу хоть сейчас и целое войско впустить. У вас же тут не только эти ворота есть. У вас еще и в каждом порту свои ворота, а во Влахернах так и вовсе калитка какая-то. Около нее два стражника носом клюют. А это, скажу вам, такие вояки, что я их щелбаном прибить могу.

Парни понурились. Они и не знали, что через восемь сотен лет в совершенно иной реальности турки именно так и зашли в Константинополь, через кем-то незакрытые ворота Калигария, что во Влахернах. Конечно, даже если бы они остались закрыты, то и это ничего бы не изменило. Константинополь был обречен. Но факт остается фактом: ворота какой-то разгильдяй оставил незапертыми, и через них прорвались враги.

— Это что же, — Миха побледнел, — если государыня Мартина предложение великого князя не примет, в мой город враг войдет? Кровь на улицах польется?

— Вот ты недалекий все-таки! — с сожалением посмотрел на него Волк. — Нет, конечно! Вы же греки! А значит, народ бесчестный и подлый. Согласится ваша Мартина, потому что сама знает, что с ней будет, если не согласится. Ее свои же убьют, а новый мальчишка-император все сделает как надо. На золотой спорим, что она все условия примет?

— Не буду я с тобой спорить, — воспрянул духом Миха. — Вон гонец к воротам подскакал. И их уже открывают. Ставлю золотой, что его светлость Самослав крестится уже завтра до заката.

Ответом ему было молчание. Никто спорить с Михой не захотел. Тут все думали точно так же.