Гимназист

Глава 18

Не теряя времени, я подпрыгнул и, ухватившись за край забора, в секунду перемахнул через него, оказавшись во дворе. Ноги, закутанные в овчину, глухо и практически бесшумно бухнули о землю, и я с низкого старта рванул к распахнутому окну. Ночь выдалась тёплая, вот и не стали закрывать. Неплохо, если бы это оказалась господская спальня. Сразу закрыл бы главный вопрос.

Вроде и небольшое окошко, но я в него даже не влез, а скорее влетел. Причём умудрился сделать это, не потревожив пожилую парочку, спящую на широкой постели. Впрочем, чему тут удивляться, если их не разбудил даже злобный лай, который всё ещё доносился из сада.

Я быстренько прикрыл за собой створки и подступился к спящим. Однозначно дворовые слуги, крепостные или наёмные бог весть, да и без разницы, для меня это всего лишь источник опасности. Извлёк из нагрудного кармана мешочек с дробью и первым делом оглушил бабу. Мужик тот спросонья пока поймёт, что к чему, да полезет с разборками, за это время я его дважды выключить успею. А вот баба начнёт верещать, ещё не поняв, что случилось.

Оглушив обоих, прислушался к происходящему во дворе. Пёс прекратил лаять и вернулся во двор. Покрутился и устроился в своей будке. Меня он уже не чуял или считал, что коль скоро нахожусь в доме, то всё в порядке. Кто знает, что в его косматой башке творится. В доме всё тихо, только и того, что под полом скребётся мышь. Середина мая, грызуны пока не торопятся мигрировать в поля.

Связав слуг и заткнув им рты кляпами, я вышел из их комнатушки. Сразу за дверью прихожая, далее коридор, погружённый в темноту, хотя на улице уже предрассветные сумерки. Только сквозь окна, выходящие во двор, проникает какой-никакой свет, но этого явно недостаточно для того, чтобы уверенно ходить.

Сейчас не помешал бы даже самый слабенький дар, позволяющий использовать плетение «Кошачье зрение». Но чего нет, того нет, а потому продвигался я, как на минном поле. Ловил малейшие отблески света и ощупывал пространство перед собой как руками, так и ногами. Практика у меня имеется, я далеко не законопослушный гражданин.

Нет, домашними кражами в этом мире я не пробавлялся. Как уже не раз говорил, в деньгах я стеснений не ощущаю. А вот забраться к кому-нибудь, чтобы пощекотать нервы, это совсем другое дело. Проникнешь на подворье, пройдёшь весь дом насквозь, выберешься на противоположную улицу и совсем иначе себя чувствуешь. Потому что ты можешь это сделать, и никому невдомёк, что ты там был. Ага, вот такое развлечение.

В гостиной было не сказать, что светло, но хоть что-то, так как свет проникал сквозь щели ставней на окнах, выходящих на улицу. Их задача ведь защита от татей, а не светомаскировка. И с этим они прекрасно справлялись.

Сквозь неясный свет с трудом удалось рассмотреть две двери. Заглянув в одну из них, я обнаружил рабочий кабинет с окном, выходящим на улицу и так же забранным ставнями. Зато когда отворил вторую, оказался в спальне. Сквозь распахнутое окно, выходящее в садик, свободно проникали предрассветные сумерки, и видимость была отличной. Хозяину дома тоже жарко. Ну или просто соскучился по свежему воздуху после стылой зимы и законопаченных окон.

У стены широкая постель, на которой спит мужчина лет двадцати пяти. Именно столько ему и должно быть, коль скоро он год назад вернулся со службы в гвардии. Высок, крепок, что угадывается даже под одеялом. Спит на спине и слегка похрапывает. Это хорошо. Просто замечательно.

Я достал склянку и, откупорив её, приблизился к спящему. Поднёс горлышко к приоткрытым губам и влил толику зелья. Спящий почмокал губами, пробормотал что-то невнятное и отвернулся к стене.

Но не успел я убрать бутылочку, как он вскочил, словно ошпаренный. С чего бы? Кошмар приснился? Да наплевать! Вот некогда думать, эти мысли ещё проносились в голове, а мой кулак уже врезался в челюсть всполошившегося Егорова. Вложился я настолько качественно, что он тут же завалился набок, ткнувшись лицом в большую перьевую подушку.

Запоздало подумалось о том, что эдак могу и перелом челюсти ему устроить, а тогда уж какой из него собеседник. Но сомневаться и сожалеть о содеянном уже поздно. Что сделано, то сделано, остаётся лишь принять последствия, какими бы они не были.

Дар и амулет способны защитить от любого оружия, но не реагируют, если атаковать голыми руками и ногами. Вот если на сапогах есть хотя бы набойки или шпоры, тогда ими лучше не махать, потому что Сила защитит атакуемого.

Права оказалась Рябова, амулет в виде золотой пластины с вязью плетения и двухкаратным бриллиантом обнаружился у него на цепочке. Ну, ни дать ни взять личный номер, уж больно по форме похож. Его я прибрал себе, невольно задавшись вопросом, а как будут друг с другом взаимодействовать два «Панциря», будучи оба на мне. Или их возможности суммируются? Никогда не интересовался этим вопросом.

Егоров пришёл в себя, когда я уже закончил его привязывать к креслу. Дёрнулся в безуспешной попытке освободиться и что-то там промычал. Я похлопал мужчину в исподнем по плечу, мол, не суетись лишний раз, и, вооружившись свечой, отправился проверять дом на предмет других обитателей, ну мало ли, вдруг ещё кто есть. В спальне-то светло, а вот в других помещениях не очень.

— Ну что, сучёныш, поговорим, — произнёс я, присаживаясь напротив связанного.

Мы находились при свете свечи, так как я мало что закрыл створки окна, так ещё и занавесил его стёганым одеялом. В спальне стало темно, зато, если клиент попробует поднять шум, на улице не больно-то и услышат. А он попробует. Потому что миндальничать с ним я не собираюсь. Держать же его всё время с кляпом во рту не получится, мне ведь с ним поговорить нужно.

Первое, что я сделал, это налил в кружку немного кваса и добавил туда зелья. Лучше перебдеть, чем недобдеть. Вот ни капли желания разбираться с его даром. Лучше уж погасить с гарантией. Запрокинул ему голову и заставил выпить. Проглотил он немного, в основном расплескал, но я посчитал, что принятого теперь хватит для разговора с гарантией. В живых его я оставлять не собирался.

— Значит так, чтобы избежать ненужных разговоров, оправданий и искренних заверений, я точно знаю, что ты причастен к похищению моей сестры Ярцевой Елизаветы. Ещё и записочку мне подбросили. Глупое ребячество. Лучше бы вы схватили меня, а ещё лучше, вообще обходили бы стороной. Впрочем, не суть. Итак, где моя сестра и что с ней? Говорить будем?

Пленник утвердительно закивал как человек, спешащий сообщить что-то важное. Прекрасно понимая, что сейчас произойдёт, я выдернул кляп, вырвав из пленника болезненный стон, после чего тот поспешно заговорил.

— Послушай, парень, это какая-то ошибка, я не знаю твою сестру и тебя вижу впервые в жизни. Давай договоримся. Хочешь, я тебе заплачу…

Дальше слушать я его не стал. А зачем? Самоутверждаться за его счёт я не собираюсь. К тому же этот страх и желание угодить мне всего лишь игра и, между прочим, не такая уж и талантливая. Нет, он, конечно же, боялся, но не до мокрых штанов. А иначе волхв не привлёк бы его в свою команду. Ни к чему ему иметь дело с трусом и размазнёй.

Отчего такая уверенность в собственной правоте? Я узнал его по отсутствующему мизинцу левой руки. Не бывает таких совпадений, чтобы малец указал на того, кому служил последний год Топорок, и у него по чистой случайности имелось точно такое же увечье.

— Не этих слов я от тебя жду, — вновь затолкав ему в рот кляп, покачал я головой. — Кому ты служишь? И где моя сестра? Вот что меня интересует. Всё остальное чушь и враньё.

Я пожал плечами и приступил, как это любят описывать в книжках, к экспресс-допросу в полевых условиях. А по сути, начал истязать пленника. Он мычал, елозил на стуле, выпучив глаза, тряс головой, словно хотел что-то сказать, но я и не подумал вынимать кляп. Просто не хотел терять время на пустые разговоры. А ещё боялся, что могу смалодушничать и дать заднюю. Я никогда прежде ничего подобного не делал и даже не видел. Ну вот не случилось на моё счастье у меня подобного опыта. Хотя теорию я знал и сейчас её применял.

Когда же я наконец увидел в его взгляде мольбу и, как мне показалось, готовность говорить, он вдруг забился в падучей. Я вырвал кляп, но он лишь хрипел, пуская пузыри кровавой пены. Если бы у него случился болевой шок, тогда ещё ладно, но чтобы такое. Меньше минуты и он обвис. Пульс не прощупывался. Твою мать! Эпилептик, что ли?

Сам не знаю, с какого перепуга, но я взрезал ему на спине исподнюю рубаху, сдёрнул её и оторопел. Поскрёбыш, отслуживший положенный срок в гвардии, должен был обзавестись своим набором узоров, потому что на рост рангов ему надеяться не приходится. В основном они поднимаются до второго и, получив возможность нанести четыре узора, делают это.

Но на теле убиенного их имелось семь, что свидетельствует о пятом ранге. Как такое возможно при их наличии, мне было непонятно. Может, желчь волколака даёт возможность пробить такое ограничение. Кто знает. Куда больше меня занимало наличие среди них узора «Повиновения». Я видел, как мать и отец наносили такие же на наших сторожевых псов, поэтому ошибки никакой.

Это что же такое должно было случиться, чтобы одарённый согласился на подобное украшение? Ведь этим ты полностью отдаёшь себя во власть нанёсшего узор, превращаясь в его покорного раба. Правда, при этом остальные черты характера не теряются, но всё, что касается хозяина, — слепая вера, повиновение и беззаветная преданность.

Ладно, опустим это. В конце концов, узор можно нанести и против воли. Это распространённая практика в тех же заокеанских колониях, где рабы трудятся на плантациях, или в Османской империи и на Ближнем Востоке. Идеальное решение. Хотя есть один нюанс, продать невольника с таким украшением уже не получится.

Куда больше меня волнует, что делать дальше? Ниточка, которую я нащупал, оборвалась. Как мне узнать, кому он служил? Поискать среди возможных однополчан, как предполагала Рябова? Попробовать, конечно, можно, но в положительный результат я не верю. Слишком уж очевидный след. А коль скоро этот волхв до сих пор ни под кого не лёг, значит, прятать следы он умеет.

При свете свечи я обыскал спальню, но не нашёл ни единой зацепки. После чего переместился в кабинет. Обстановка не сказать, что богатая. Письменный стол с выдвижными ящиками, книжный шкаф с довольно скудной библиотекой, кресло, у стены небольшой жёсткий деревянный диван с парой подушек.

Пробежался по корешкам книг. Ничего особенного, художественная литература, господину Егорову нравились любовные романы. Внешность у него мужественная, такие нравятся девицам, книги же способствуют расширению кругозора, позволяют обогатить словарный запас и обзавестись набором интересных цитат.

На самой нижней полке обнаружился ряд потрёпанных книжиц в одинаковом переплёте. Названия на корешках отсутствуют, только нумерация. Я взял последнюю в ряду и, открыв, сразу понял, что именно держу в руках. Это был дневник. Прямо поветрие какое-то, их вели все: девушки, парни, зрелые дамы и мужи. Некоторые на склоне лет садились за мемуары, чтобы осчастливить потомков своими глубокими измышлениями и поделиться жизненным опытом.

Я взял крайний в ряду дневник и открыл последнюю страницу. Чистая, значит, не закончен. Вернулся в начало и пролистал страницы, исписанные убористым почерком, чтобы составить себе представление об их владельце. Благо я не только быстро читал, но и усваивал прочитанное. По всему выходило, что Егоров отслужил в гвардейском драгунском Измайловском полку одарённых и год назад вышел в отставку. Вернувшись в родной город при деньгах, он купил себе домик и занялся частными уроками, обучая дворянских детей фехтованию и подлой борьбе.

Ничего подлого в ней не было, просто рукопашный бой без оружия, хотя и не в моём понимании. Ну, вот такое название, пошедшее от подлого сословия, которому иметь оружие запрещалось, а потому драться его представители могли только без него. Однако Сила внесла свои коррективы, и так как никакой щит не мог уберечь от удара без оружия, то эту борьбу стали изучать и дворяне.

Записи обрывались датой годичной давности. Пометка о том, что на завтра он приглашён в поместье к некоему Седову Илье Макаровичу, с которым познакомился совершенно случайно за игрой в карты в доме у Елесеева.

Хм. Может быть это новой ниточкой? Без понятия. Для начала не мешало бы разузнать, кто он такой, где его усадьба, и отсюда плясать. Но очень похоже. Покойный скрупулёзно, на протяжении многих лет вёл дневники, которые хранил и систематизировал. И вдруг ему это стало неинтересно. Значит, у него поменялись приоритеты. Как вариант, с момента посещения поместья и получения узора всё его существо стало направлено на службу своему господину.

Дневник я сунул во внутренний нагрудный карман. Кстати, опять моё изобретение. Аборигены обходятся боковыми наружными, европейские кафтаны ещё и большие обшлага[12] имеют, где можно носить хоть те же бумаги. Но мне этого оказалось недостаточно. Без понятия, подхватил ли кто у меня эту идею или я один такой. Но мне удобно, а потому я леплю их на всех своих кафтанах и камзолах. Дело-то не хитрое — пришить клочок подкладки.

После этого я заглянул в выдвижные ящики стола. Но там ничего интересного не нашёл. Разве только шкатулку, в которой в общей сложности обнаружилось триста пятьдесят три рубля в золоте и серебре. Деньги я без каких-либо угрызений совести ссыпал себе в карман. И как-то наплевать на неподобающее поведение, и что это не трофеи на поле боя, а самый настоящий грабёж с отягчающими.

Ещё и пожалел о том, что там не оказалось амулета портала. Возможно, господин выдаёт его своему подручному, только когда тот отправляется на дело. Лично я так и поступал бы. Уж больно дорогое удовольствие.

Наружу выбрался через окно спальни в сад, не забыв для начала сместиться к калитке во двор и закрыть её. Мне только с четвероногим сторожем не хватало схлестнуться. Но тот отчего-то вёл себя подозрительно тихо. Впрочем, разбираться по этому поводу я не стал, побежав к забору сада, за которым должен был находиться переулок. Всё меньше шансов нарваться на возможных свидетелей, чем на улице…

— Одарённый, согласившийся на узор «Повиновения»… — с сомнением произнесла Рябова, которую я вновь разбудил ни свет ни заря.

— И тем не менее, — утвердительно кивнув, заверил я.

— Но даже если и так, он что же, преставился, едва вы спросили его о сестре?

— Скажем так, я не стеснялся в методах, — уклончиво ответил я.

— Это недостойно дворянина, — заметила она, правда, как-то без огонька, всё же бывалая дама.

— Возможно. Но ради сестры я ещё и не на такое пойду.

— Ладно, опустим.

— Согласен, подробности ни к чему. А что до узора, то обращающий людей в оборотней не остановится и перед клеймением. Кстати, он не узнает о том, что носивший его клеймо мёртв?

— Нет. Вот тот, кто носил его украшение, о смерти господина непременно узнает.

— Как?

— Лишится чувств, а после поймёт, что больше не зависит от хозяина, с кончиной которого узор «Повиновения» развеивается. Подобное же свойство и у узора «Верности», но он подразумевает под собой служение роду, а потому для этого придётся изнечтожить весь род. А это достаточно сложная задача.

— Кстати, а как так получилось, что зелье блокировало дар, но узор всё равно сработал?

— Я уже говорила вам, Пётр Анисимович, что зелье блокирует вместилище, на которое и завязан дар, узоры же к вместилищу не имеют никакого отношения. Разве только его объём влияет на их количество.

— Понятно. Ну что же, пока весть о гибели Егорова не распространилась, необходимо узнать, кто такой этот господин Седов. В дневнике только имя и ничего больше. На этом записи обрываются.

— Быть может, он и не имеет никакого отношения к нашему делу, — с сомнением пожала плечами Рябова.

— Я такую возможность не исключаю. Но пока это всё, что у нас есть.

— Согласна. Тогда давайте сделаем так. Вы ложись отдыхать, а я попытаюсь выяснить всё возможное об этом господине.

— И как вы это сделаете? Надеюсь, не отправитесь прямиком в дворянское собрание? Тогда уж лучше выйти на лобное место и сообщить о наших планах во всеуслышание.

— Нет, конечно же. Навещу начальника местной гимназии. Он по долгу службы обязан знать всё дворянство в округе Курска.

— А если у Седова нет семьи?

— Не имеет значения. И да, дайте мне ваш амулет, я попрошу моих коллег слить в него понемногу Силы и заполню до краёв.

— Буду признателен, — снимая с шеи ладанку, ответил я.

О трофейном «Панцире» я говорить и не подумал. Рано ещё. Того, что он может оказаться разряженным, я даже не допускал. Это было бы невероятной глупостью со стороны Егорова. Ему ведь не нужно ни к кому обращаться, достаточно постепенно сливать часть запаса из своего вместилища.

— Кстати, Эльвира Анатольевна, я что хотел спросить. Когда я влил спящему в рот Егорову пару капель зелья, он через несколько секунд вскочил как ошпаренный.

— Ничего удивительного. Одарённые настолько привыкли к постоянной связи с даром, что даже не обращают на это внимания. Но стоит ей пропасть, как на них сразу наваливается опустошённость. Мерзкое чувство. Нас поили этим зельем в кадетском корпусе, чтобы дать понять, каково это ощущать дар, но не иметь возможности к нему прикоснуться.

— Понятно.

— Ладно, с познавательной лекцией покончено, забирайте ваши вещи и перебирайтесь в соседний номер, я его зарезервировала за вами. Наши лошади на конюшне, о них позаботился конюх. Поэтому поспите. Думаю, что часа четыре у вас есть. Пока ещё слишком рано и в гимназии я никого не застану.

— Четыре часа сна… Звучит заманчиво, — кивнув, согласился я.