Гладиатрикс

XIII

Нестасену полагалось бы в восторге потирать руки, но восторга почему-то не было. Лишь странное ощущение пустоты. Он много раз и очень подробно припоминал все увиденное. Вот шлюшка-спартанка сходится с германкой, ее движения лишены проворства, ее выпады неуклюжи, ее защита выглядит попросту жалко… Ее поражение унизительно. У него сердце подпрыгнуло от радости, когда Лисандра — во всех смыслах поверженная — рухнула на песок. Но радость очень скоро прошла, потому что случившееся было некоторым образом несправедливо. Ведь сломать Лисандру выпало не ему.

Даже ночная тишина собственной комнаты казалась Нестасену насмешкой.

Он размял в глиняном горшочке конопляные стебли, взял масляную лампу и поджег их кончики. Когда они затлели, нубиец отодвинул лампу, наклонился над горшочком и глубоко втянул в себя воздух.

Он возненавидел ее с самого первого взгляда. Это самонадеянное высокомерие, сквозившее даже в походке, это презрительное выражение лица, с которым она обращалась ко всем, в том числе и к нему! А ведь Нестасен был царевичем, прямым наследником великих воителей, прославившихся еще в седой древности, когда спартанцы были простыми козопасами в своем диком углу. Ну да, она доказала, что умеет принимать побои, но это, как говорится, дело нехитрое. Девчонка нарывалась — всем своим поведением, всеми своими разговорами, наконец нарвалась и тем бесконечно разочаровала Нестасена.

Он-то думал сунуть ее смазливой мордой в грязь, когда надменная сучка решит, что уже достигла всего и стала непобедимой. Да, палка от нее, что называется, отскочила как от стенки горох, но существует уйма способов сломить дух. Уж он, Нестасен, придумал бы, как унизить наглую сучку. Уж он бы придумал!..

Его губы двигались над горкой тлеющей конопли. Он видел, он чувствовал, как она беспомощно бьется под ним. Он больше, он неизмеримо сильней, и вот уже она молит его остановиться. Нестасен наслаждался выражением ее глаз, мысленно вонзая свое орудие в ее разверстую утробу, слыша крик, полный боли, и чувствуя, как расступается, рвется под его натиском ее нежная плоть.

Его естество от таких мыслей напряглось и окаменело.

Конопля начинала действовать, насылая видения. Перед мысленным взором Нестасена одна за другой проплывали картины упоительных зверств, всех мыслимых и немыслимых жестокостей, которые только мужчина способен учинить над женщиной, отданной в его власть. Он откинулся на ложе, его тело горело, кожу покалывало изнутри. Почти бессознательно Нестасен принялся поглаживать сам себя, всхлипывая от наслаждения, которое дарило ему осязание, обостренное коноплей.

Вот она стоит, Лисандра, такая гордая, такая высокомерная. Вот он, Нестасен, набросился на нее, содрал со спартанки одежду и рассмеялся при виде недоумения на ее лице, потом еще раз, когда его огромный кулак вмялся в это лицо. Вот он повалил ее, пригвоздил запястья к земле и развернул в стороны ее колени. И вот она уже под ним, точно самая распоследняя шлюха. И это ни с чем не сравнимое наслаждение самого первого, кровавого, насильственного соития.

Он крепко стиснул собственную плоть, удерживая накатывающий оргазм. Сердце бешено колотилось, по телу струями стекал пот. Нестасен приподнялся, подул на еле тлевшую коноплю, заставляя ее разгореться пожарче, и спросил себя, с какой стати ему ограничиваться воображаемым насилием? Эта дрянь заслужила большего. Поистине заслужила. Своим презрением к нему, Нестасену. Она заслужила. Пора ей получить по заслугам!

Дурман тек по его жилам. Первоначальное возбуждение слегка улеглось, но осталось глухое, тягостное желание излить семя.

Он уже знал, кто ему для этого пригодится.

Спартанка…

Катуволька снедало беспокойство. Он волновался за Лисандру и за себя самого. Множество женщин на его глазах прошло через луд, и галл давно отучил себя от нежных чувств по отношению к ним. Тем более что Бальб был хорошим хозяином. Наставники, служившие в его школе, регулярно получали женщин — именно затем, чтобы их поменьше влекло к воительницам, с которыми какие-либо вольности были строго запрещены.

Но то, что творилось в его сердце сейчас, не было обычным влечением, и молодой галл сам это чувствовал. Того, что он испытывал к этой холодной и прекрасной спартанке, он не испытывал еще ни к кому. Стоило ему только прикрыть глаза, как перед ним вставала Лисандра. Катувольк даже запустил пятерню в непослушные медно-рыжие кудри, как бы силясь выскрести из головы все мысли о ней и наперед зная — не поможет.

Он чуть не умер от страха, когда она рухнула под натиском Хильдрет. Его особенно встревожило, что ей несколько раз крепко досталось по голове. Он знал, какая от этого может быть беда. Такая рана может оставить тело живым, но высосать из него душу.

Катувольк подробно расспросил лекаря Квинта, как там Лисандра. Тот заверил его, что с девушкой все в порядке, но беспокойство галла нимало не улеглось. Ко всему прочему он, кажется, переусердствовал в своих расспросах. Квинт наверняка удивлялся, с чего бы это ему так переживать об одной-единственной подопечной.

Катувольк знал, что не успокоится, пока сам не посмотрит на нее и не убедится в том, что с Лисандрой действительно не произошло ничего страшного. Он бывал в сражениях и знал приметы неизлечимых ран. Квинт был опытным лекарем, но, может, он пропустил что-нибудь, от чего может зависеть жизнь или смерть?.. Квинт уже немолод, он вполне мог сделать ошибку.

Час был поздний, но вылазка в лечебницу обещала стать рискованным предприятием. Если его просто заметят разгуливающим по луду, то это легко можно будет объяснить любовью к свежему воздуху или просто причудой, но вот если застукают на входе или выходе из лечебницы, то тут уж придется отвечать на вопросы. Катувольк понимал, что он едва ли сумеет придумать удовлетворительные ответы. В общем, лучше, чтобы вне пределов жилища его никто не увидел. Это потребует охотничьей сноровки и опыта, а уж их-то у Катуволька было в избытке.

Некоторый риск, конечно, оставался, но галл решил, что вполне может себе его позволить.

Просто чтобы увидеть ее…

Эта мысль заставила Катуволька раздраженно хлопнуть себя ладонью по лбу. Ну вот что, спрашивается, лезет ему на ум? Он ни в коем случае не должен давать волю своим чувствам к Лисандре. Это слишком опасно для них. Если кто-нибудь об этом догадается, то их обоих немедленно выставят на торги. В итоге он и сам лишится возможности когда-нибудь выйти на свободу, и у нее отнимет последний шанс.

Тут сердце Катуволька стиснул внезапный страх.

«А вдруг она не выживет?..» — шепнул внутренний голос.

Катувольк знал, что не сможет дальше жить, сознавая, что позволил этому случиться. Он судорожно облизнул пересохшие губы и решил, что должен увидеть ее! Немедленно!

Больше галл ни о чем не раздумывал. Решение было принято. Катувольк крадучись выбрался наружу и тихо-тихо прикрыл за собой дверь.

Ночь стояла тихая и душная, спертый воздух предвещал грозу. Громко стрекотали ночные насекомые, где-то прокричала сова, вылетевшая на охоту. Надвинулись облака и скрыли луну, и Катувольк понял, что боги были благосклонны к нему.

Он привычно обежал взглядом стены луда, замечая силуэты наемных стражников Бальба. Одни прохаживались туда и сюда, другие стояли, опираясь на копья. Было похоже, что отсутствие ланисты несколько притупило их бдительность. Катувольк чуть помедлил, чувствуя, как упругими толчками мчится по жилам кровь. Пути назад не было.

Точно кот, крался он в темноте, стараясь не высовываться из тени, двигаясь неторопливо и осторожно. Он знал, что скрытность требует терпения и сосредоточенности, скорость тут ни к чему. Катувольк скользнул меж домиков, где жили лучшие бойцы школы, Тит и старшие слуги Бальба. Он делал очередной шаг только тогда, когда был полностью уверен в том, что останется незамеченным.

Чтобы добраться до лечебницы, ему еще пришлось по широкой дуге обойти учебные площадки. Задержка была немалая, но высунуться на открытое место даже глухой ночью значило поставить все задуманное под угрозу. Катувольк мучительно медленно огибал песчаные прямоугольники, минуя запертые каморки — обиталища гладиатрикс. При этом он по-прежнему то и дело проверял, не смотрят ли в его сторону стражники. Они не смотрели. Даже оттуда, где находился Катувольк, было слышно, как они смеялись и болтали между собой. Галл хмуро улыбнулся, представив, что сказал бы им Бальб, если бы мог видеть подобное отсутствие бдительности.

Вот остались позади жилища рядовых воительниц, потом домишко, где жили уборщицы. Все благополучно. Добравшись до обширного здания бань, Катувольк позволил себе вздохнуть с облегчением. Его цель была совсем рядом.

Дверь лечебницы оказалась полуоткрыта.

Катувольк обходил ее целую вечность, напряженно прислушиваясь, не донесутся ли изнутри какие-то голоса или шорохи, выдающие движение. Однако все было тихо. Через некоторое время Катувольк запоздало осознал, что он, оказывается, затаил дыхание, и позволил себе осторожно выдохнуть. Еще миг, и галл проскользнул внутрь лечебницы.

Оказавшись там, он помедлил еще какое-то время, давая глазам привыкнуть к полумраку, царившему в помещении.

Богиня Луны выбрала именно этот момент, чтобы откинуть покрывало облаков, скрывавшее ее сияющий лик. Тусклый отраженный свет наполнил лечебницу, и сердце Катуволька остановилось в груди. В дальнем конце комнаты, высвеченный луной, стоял Нестасен.

Его наготу скрывала только набедренная повязка. Он стоял возле единственной занятой постели. Катувольку не надо было всматриваться в игру лунных ликов на бледном лице, не потребовалось узнавать шелковую пелену черных волос, разметавшихся по подушке. Он и так знал, что там лежала Лисандра.

Нубиец не шелохнулся. Он просто стоял точно статуя, вырезанная из черного камня, и наблюдал за спящей Лисандрой.

— Нестасен, — выговорил Катувольк и только потом спохватился.

Нубиец медленно, словно пробуждаясь от сна, поднял голову. Нечесаные патлы, свисавшие по обеим сторонам лица, и лихорадочный блеск глаз придавали гиганту какой-то демонический вид.

Нестасен приложил палец к губам — тихо, мол, — и медленно отошел от постели спартанки.

Когда он приблизился, Катувольк почувствовал запах его пота. Набедренная повязка бессильна была скрыть очевидные признаки плотского возбуждения. Катувольк ощутил, что наливается кровью от ярости, стоило ему только представить, как эта тварь лапает беспомощную спартанку. Ему стало дурно.

— Ты что здесь делаешь? — шепотом спросил он нубийца.

Шепот получился хриплым и слишком громким.

— А ты сам что здесь забыл? — отозвался Нестасен.

Его голос так и дрожал от внутреннего напряжения. Казалось, еще чуть-чуть, и он согнется в припадке истерического хохота.

— Я увидел, как ты входил, и решил проверить, что у тебя на уме, — солгал Катувольк.

Нестасен глубоко втянул воздух, отчего широченная грудь так и раздулась.

— Мне потребовалось лекарство, — ответил он шепотом. — Конопля, Катувольк. Мой запас подходит к концу, а у Квинта она водится.

— И что? — спросил Катувольк. — Квинт держит ее под ложем Лисандры?

— Она что-то пробормотала во сне, — ответил нубиец. — Я услышал и подошел посмотреть, все ли в порядке.

Он помолчал. Его зрачки были неестественно расширены.

Потом Нестасен спросил, глядя на Катуволька:

— Ну а тебе какое, собственно, дело? По-моему, ты решил приударить за девкой. То-то ты объявил ее больной, чтобы оправдать поганое выступление. А теперь, когда все спят, ты нечаянным образом появляешься там, куда ее поместили.

Улыбка раздвинула его губы. Зубы на фоне черной кожи казались невероятно белыми.

Катувольк невольно сглотнул.

— Не пори чушь, — сказал он, надеясь, что голос его не выдаст. — Я же ясно сказал, что видел, как ты сюда вошел. Почем я знаю, что ты задумал?

Нестасен кивнул.

— Не хочешь подышать со мной травкой, а, галл?

Какое там! Катувольку было тошно и страшно от мысли, что нубиец, в общем, верно угадал причину его появления в лечебнице. Он ругательски ругал себя за оплошность, за то, что сам загнал себя в угол. Однако особого выбора у него не оставалось — только принять предложение Нестасена. Отказаться значило бы по крайней мере дать чернокожему время поразмыслить о том, что на самом деле случилось. Катувольк предпочел надеяться на то, что ночь, проведенная в обществе конопли, несколько притупит подозрения Нестасена.

Он заставил себя улыбнуться, кивнул, повернулся и бесшумно направился к выходу из лечебницы.

Видел бы он, каким взглядом, полным ненависти, нубиец ожег его спину!