Глаз дракона

Глава 10

Город, деревня. Жизнь там и там очень разнится. И смерть тоже.

В городе, если ты умираешь, тебя кремируют… в обязательном порядке. Землю, способную рождать рис и приносить деньги, нельзя тратить на тех, кого покинула жизнь. В городе пышные, полные обрядами похороны, самая суть исходной китайской религии, культа предков… упростились; их подстригли под корень.

В сельской местности партийные указы вязнут в грязи полей; сминаются в жёлтых от никотина пальцах крестьян. К шестидесяти, стандартному земному сроку, бабушка скопит восемьдесят юаней, на которые можно купить приличный гроб из камфорного дерева и поставить его наготове в угол единственной комнаты в доме. А когда жизнь покинет бабушку, её положат на традиционные три дня перед буддистской звездой, которую уберегли от Красной Гвардии во время потрясений культурной революции. Вокруг неё в три глиняных горшка положат её любимую еду. Ночью её дух будут охранять внуки и правнуки. В последнюю ночь перед похоронами её положат в камфорный гроб, поставленный на стулья… и старший сын будет спать рядом с ним. Демонам ничего не достанется. Практик древней науки Фэн-Ши, геомантии «духов воздуха и воды», вычислит подходящее место для могилы. Похоронная процессия близких родственников, одетых в белые мантии, белые шапки, с полосами белой бумаги на ботинках, пройдёт через деревню, и бабушку похоронят среди елей на склоне холма.

Над озёрами, над долинами, за пределами звёздных сфер.

Семь дней близким родственникам будет запрещено есть мясное. Сорок девять дней сынам и дочерям нельзя купаться и мыть волосы. Если же ты умер до того, как тебе стукнуло шестьдесят, сложные переплетения похоронных обрядов будут жестоко попраны. Тебя назовут «короткоживущим дьяволом». Человеком, который в этой или прежней жизни совершил ужасное злодеяние, раз ему отмерили смерть в таком молодом возрасте. Тело твоё не будут почитать в семейном доме. Известно, что иных крестьян, которые умерли молодыми, например, попали под грузовик, вообще не удостаивают похоронами. Тела их оставляют лежать там, где они упали.

Фестиваль Цин Мин, в начале апреля, славит предков. В это время принято навещать могилы предков… подметать их, очищать от сорняков, рассказывать вслух истории, объяснять детям про те реки, которые текут и в их жизни. Подчёркивать реальность сегодняшней жизни событиями прошлого. Это утешение. Большой палец во рту.

Когда уходишь от могилы, надо положить на неё бумажный цветок, чтобы отметиться, показать, мол, могилу навещали, за ней ухаживают. Что предки пока что с нами; они дышат, они живут.

Красные цветы, синие, зелёные, жёлтые, белые цветы.

Партия не даёт крестьянам выходной в день фестиваля Цин Мин. Это суеверный обычай. Он прославляет предков. Подпирает склоняющееся древо религии. Более того, мешает работать. Но приезжайте в день Цин Мин в Цюаньчжоу, где холм стоит на холме. Каждый следующий подъём серее, чем предыдущий. Видите бумажные цветы?

Красные цветы, синие, зелёные, жёлтые, белые цветы.

Перекопанные до цвета потёртой кожи; идущие до горизонта, видимого с невысоких холмов, поля возделаны, вспаханы, засажены под самую кладбищенскую стену. Внутри кладбища кажется, будто небеса разверзлись и возрыдали, усеяв каждую могилу бумажными цветами, красными, синими, зелёными, жёлтыми, белыми. С каждым дуновением ветра раздаётся шелест.

Бумага на бумаге. Цвета сталкиваются. Вежливые аплодисменты благодарности от предков.

Процессия плакальщиков, как голуби, идёт с кладбища через поля, назад к дому, стоящему на краю деревни. В доме пахнет горящим деревом и слезами. Пиао отказывается от чая, предпочтя ему Дукан. Тот стоит там же, где всегда стоял. Пиао наливает себе сам. Рисовый спирт огнём падает в горло, притупляя острую боль.

Тусклый свет падает с потолка чердака, дрожит на сплетении нитей паутины. Пиао аккуратно ставит бутылку Дукан на пол, стаканы тоже, рядом со спальниками; пустые бутылки из-под пива Цинтао, тарелки с застывшим рисом в потёках соуса из красного перца разбросаны по дощатому полу.

— Я смотрю, пиво кончилось?

Бутылка, запущенная ногой Пиао, катится до самого спальника Яобаня. Шишка потягивается; кости трещат и встают на место.

— Пиво кончилось, терпение кончилось, позвоночник, и тот недолго ещё выдержит.

Он корчит рожу. Зубы его похожи на подмётку ботинка.

— Зубная паста тоже кончилась?

Яобань трёт передние зубы бесцветным пальцем.

— Зубная паста? — Тщательно изучает палец. — Сроду ей не пользовался. Буржуазное говно, для пидорасов и капиталистов…

Пиао до сих пор чувствует на языке мяту собственной зубной пасты. Шишка вытирает палец о рубашку.

— Как прошли похороны, Босс?

Пиао допивает стакан, наполняет его и ещё два. Цвет Дукан похож на расплавленный свинец.

— Похороны. Попытка чем-то заполнить утрату. Депрессивно. Охуительно депрессивно…

Он всасывает Дукан через стиснутые зубы; пожар на поле ржи и сорго неудержим.

— …в похоронах хорошо только то, что можно выпить.

Шишка кивает, соглашаясь, поднимает стакан и осушает, хлопком о пол требуя добавки; слёзы выступают в уголках глаз.

— От депрессии ничего хорошего не будет, Босс. Она бессмысленна, как пиздец. Только ебёт мозг и не даёт спать ночами.

— Зато потом тебе ближе падать, — шепчет Пиао. И разливается тишина. Тишина, как будто он уже падает. Старший следователь вновь наполняет стаканы.

— Дукан, или ты, как все студенты, пьёшь одну Кока-Колу?

Старший следователь протягивает стакан спирта тени, сидящей за Шишкой. Жидкость серая, как сырой шифер. Пань Яобань неуютно ёрзает на бёдрах, сбоку на его лицо падает свет. Пиао опускается рядом с ним на колени, суёт стакан ему в руку; держит ладони Паня.

— Давай сыграем в игру. Я буду честен, абсолютно честен в течение двух минут. Буду благодарен, если ты тоже…

Между ними со стропил, танцуя, опадает пыль. Из темноты на свет… со света в темноту. Пиао продолжает.

— …ты одинок, испуган и зол. Очень зол. Вот только что ты был студентом, в университете жизнь несложная. Чуть-чуть учиться, никакой ответственности, никаких обязанностей, будущее кажется обеспеченным и безопасным. И девушки… «девушки». А потом ты оказываешься в мире, где людей рвут на куски, как обёрточную бумагу. Ночью ты переезжаешь из одного безопасного места в другое. Запираешься в комнатах, где нет окон. Не знаешь хозяев дома. Какое будущее тебя ждёт? Жизнь во тьме… под дамокловым мечом. За тобой следят. Убивают людей рядом с тобой…

Глаза студента закрыты. Слёзы… горячие, злые, тугие. Пиао чувствует запах их тепла, соли на острие, страха у корня.

— …и обвиняешь ты во всём меня. Это я тебя подставил…

Глаза Паня распахиваются, слёзы текут потоком.

— …выпей Дукан. Алкоголь помогает там, где совсем не хочешь его помощи…

Старший следователь поднимает руку студента к его губам. Тот пьёт, кашляет… слёзы капают в рисовый спирт. Пиао рукавом вытирает Паню лицо.

— …так что, студент, я тебя подставил? Восемь трупов разделаны, как фасолевый стручок, и выброшены в реку. Только что похоронили двух человек, один из них был моим двоюродным братом. Подвесили на крючки, как туши свиней. Два часа, представь. Если бы ты задержался на складе на два часа дольше, тебя бы тоже хоронили сейчас. Но тебя там не было, и жизнь тебя ещё не покинула. Нам осталось ещё чуть-чуть времени. Времени искать того, кто убил их… и кто хочет убить нас. Мне больше ничего не нужно…

Порыв ветра проносится по чердаку. На несколько секунд он будто хватает их в охапку. Не осталось мира. Нет ни неба, ни земли. Ни измочаленных трупов.

— …я не герой, но я знаю героев. Они слишком боятся, чтобы быть трусами…

Он тянется за стаканом, опрокидывает его, стекло звенит по полу. Ртутное озерцо медленно протекает через доски. Дар предкам.

— …и что ты будешь делать, закроешь глаза, отвернёшься и уйдёшь? Мы живём в стране, которая «убивает цыплят, чтобы напугать обезьян». Я знаю, по работе я убил немало цыплят. Но наступает момент, когда уже нельзя закрывать глаза, когда кто-то должен сказать: «Хватит».

Пиао отводит глаза, его внимание привлекает отдалённый гудок. Он знает, что седан Шанхай, который следил за ними, до сих про припаркован в тени поворота дороги Лушин. Люди в нём спят по очереди. Один всегда бдит. За вполне достойное время сидения они выкурили вагон сигарет. Трепятся о сиськах… А вокруг стоит запах, какой всегда бывает в машинах с такими пассажирами… запах холодной лапши, холодного пота, с примесью холодного насилия. Теперь, именно теперь они смотрят. Но на что именно? Как следователь расследует? Или на женщину, американку с официальным статусом, на глазах которой ещё стоят ледяные слёзы по сыну? Может, как раз старший следователь отдела по расследованию убийств просто попался им на глаза, они отметили его и забыли. А вот американка, она заслуживает самого пристального внимания.

Пань поднимает голову. Впервые смотрит в глаза. Выглядит он усталым. Ясно, что крепко спать у него не получается. Слова выходят медленно, растянуто, как бельё, развешенное на верёвке безветренным утром.

— Вы когда-нибудь смотрели ковбойские фильмы, американские, вестерны?

Пиао качает головой, ощущая действие Дукан. Каждое слово звучит с эхом, каждое движение глаз отзывается тошнотворным ускорением.

— Нет, не смотрю американские фильмы. Видел один как-то, «История любви»… жена повела в кино. Фильм для женщин. Помню, она там плакала.

— А мне нравятся ковбойские фильмы. В них плохие ребята всегда ходят в чёрном. Без вариантов. Даже лошади у них чёрные. А хорошие ребята носят белое. Всегда белое. Белые шляпы, куртки, сидят на белых конях…

Он останавливается, чтобы облизать губы. Дукан сушит рот… очень сильно.

— …а какие мы?

Пиао смеётся. Полу-китаец, ковбой-детектив скачет на белом коне по городским пейзажам Шанхая. Здесь есть забавные возможности, если бы он ещё умел ездить на лошади…

— Старшему следователю не положена шляпа, студентам, впрочем, тоже. Но мы из хороших ребят…

Он ждёт секунду, смех угасает, но память о нём ещё вытравлена в синеве его глаз.

— …в этом деле.

— Но мы победим. Ковбои в белых шляпах всегда побеждают в конце?

— В нашем деле выиграть можно очень по-разному. Или ты спрашиваешь, не окажешься ли ты тоже в реке или висящим на крюке для туши, я могу ответить, хочешь?

Пань кивает.

— Нет, студент, ты будешь жить, обещаю, жить до старости. Жить, чтобы увидеть крах Партии, и как каждая семья осуществляет мечты о собственном видеомагнитофоне, собственной машине, собственном кредите в банке…

Он треплет Паня по щеке.

— …так что ты будешь жить, ковбой. Ку-хай юй-шэн. Жить в горьком море. А теперь садись на белого коня и рассказывай, о чём поведали тебе трупы.

Определение времени смерти. Так много всего надо учесть. Голый человек остывает в два раза быстрее, чем одетый, а в воде, в Хуанпу, ещё в два раза быстрее. Надо оценить телосложение каждой жертвы. Вентиляцию и температуру комнаты, где обнаружили тело. На каждый из этих факторов надо делать поправку. И в итоге получается всего лишь «пик вероятности». У всех восьмерых пик вероятности общий. От восемнадцати до тридцати шести часов. Окоченение ещё не прошло. Кожа на руках и ногах вся в морщинках. Пятен у основания шеи нет. Ни пятен, ни опухоли ни на лице, ни на шее. Да, от восемнадцати до тридцати шести часов. Столько они были мертвы.

Пань выпивает ещё Дукан, кашляет. Блокнот трепещет листками, как птенец крылышками.

Девушка, она была беременна, срок около двадцати одной недели. На животе ещё различим след иглы от амниоцентеза, который проводили между шестнадцатью и восемнадцатью неделями беременности. Старший следователь допивает очередной стакан, Дукан остаётся на губах… пальцы у него вдруг начинают дрожать, он не знает, куда их сунуть. Наливает очередной стакан.

— Если это стандартный тест, почему я никогда о нём не слышал?

Студент поднимает взгляд. Наконец вопрос, в котором он ориентируется.

— Да, сейчас он становится популярен. Из плодного пузыря забирают двадцать-тридцать миллилитров околоплодной жидкости. Потом её биохимически анализируют, на эмбриональных клетках делают хромосомный анализ. Так можно определить эмбриональные отклонения. Синдром Дауна, генетические нарушения… гемофилию, муковисцидоз, болезнь Тея-Сакса…

Он снова утыкается взглядом в записи, линзы его очков бегут по строчкам… слова, как шеренги муравьёв, отражаются в стекле.

— …так же этим тестом можно определить пол эмбриона. Вот почему в нашей стране он становится популярным. На его основании можно размышлять о раннем аборте. Все хотят мальчиков. Никто не хочет девочек…

— Пролитая вода.

Пань поднимает глаза, узнавая слова старшего следователя; их пропитывает сарказм, уместный и адекватный.

— …ей аборт был не нужен. Она носила мальчика. Его не удаляли, он находился у неё в матке.

Шишка сплёвывает, смачно, с мокротой… следом разливается дух рисового спирта. Его брат продолжает говорить, роясь в записях.

— Старый европеоид, от тридцати семи до сорока пяти лет, он был американцем и боялся старости. Шрамы за ушами от косметической подтяжки лица. Но о национальности его я сужу по остаткам зубов. Ему делали апексификацию. Ему наращивали костную ткань на канале некритичного зуба. Паста кальция гидроксида наносится на вход в канал, что помогает нарасти костному барьеру на канале корня зуба, или помогает верхушке корня незрелого коренного зуба вести образование корня.

Студент выглядит довольным, даже позволяет себе улыбнуться.

— А что, братишка, мы в Народной Республике не умеем так делать, хоть и хуячим спутниками в космос?

Семя даёт всходы; Пань улыбается во весь рот над Шишкой, понимая, что в каждом выступлении должен быть партнёр по диалогу.

— Можем, только не делаем. Мы ждём, пока зуб сгниёт, или рвём прямо так. В Народной Республике думают только о спутниках. Взгляни как-нибудь в зеркало на собственные зубы, брат.

Яобань отворачивается, пальцем ковыряется во рту, бурчит…

— Да всё заебаца у меня с зубами.

Пиао хлопает его по спине.

— Ничего такого, с чем не справился бы американский стоматолог.

Студент уже продолжает, сосредоточившись на последней странице, последней в его отчёте. Похоже, он из тех, кто лучшие куски оставляет напоследок. Сначала ест рис, потом клёцки… а ароматные куски утки откладывает на бортик тарелки.

Все умерли от травм и потери крови из-за обширных ран, разрывов и повреждений живота и груди. Так же при тщательном отмывании обнаружились разрывы внизу спины. Грязь обильно текла из ран, разрывов, чёрными каплями и потоками. Но были и аномалии, формирующие схему в видимом хаосе разрывов. Методики расчленения. Необъяснимые пока отметины. Следы скрытой техники, которые он потерял. Он же просто студент… и на него слишком многое свалилось. Учебники тут не помогут. Подробные картины, наброски, образцы, мазки, он отправил их надёжному профессору, который обучал его в институте, а теперь работает правительственным советником в Пекине. Старший следователь слышит, как воздух свистит между зубами.

— Это большой риск. Я бы предпочёл опираться на твой анализ, или хотя бы на твои квалифицированные предположения.

Пань поднимает глаза, и впервые старший следователь видит в них настоящую боль.

— Нет, нет. Это вне моей компетенции. Никакого анализа, никаких предположений…

Он отставляет стакан, стягивает очки. Слёзы выступают в углах глаз; он вытирает их рукавом. Как мальчик, совсем ещё мальчик.

— …потому что, старший следователь, в институте ничему подобному меня не учили.

Надевает очки. Берёт себя в руки. Аккуратно складывает отчёт и отдаёт его Пиао.

— …видите ли, ни в одном из восьми трупов, которые вы вытащили из реки, не было почек. Ни в одном не было сердца. Кто-то их вырезал.