Глаз дракона

Глава 36

Рваная дробь барабанит по крыше машины. Дождь льёт настойчиво и непрерывно. Толпы людей стоят в дверях магазинов, трясутся, прижимаясь к витринам, вдавливаясь в бронированное стекло. Пиао останавливается на Ваньпинлу и дальше идёт пешком, почти бегом. Ливень жалит его, мочит до костей. По лицу льются потоки, падают с носа, с подбородка, заливают глаза. И всё время чувствуется дырка в ботинке… нога так промокла, так замёрзла, так болит.

Он добегает до набережной, когда разражается празднование Нового года, будто, добежав до Хуанпу, он повернул выключатель. Ниже по реке расположен Бунд, волны ракет взлетают в небеса. Оставляют золотые следы. Река желта, как горчичное зерно. Очередной грохот, река становится красной, как перец. Пиао отодвигается в складку тени, спускается по набережной. Со ступенек прыгает на первую баржу; верёвки толщиной в руку связывают волнующийся, дрожащий караван вздымающихся над водой стальных понтонов. Они привязаны к громадным стальным кольцам, вмурованным в каменную стену в слезах ржавчины и водорослей. Бусины дождя налипли на лицо, повторяя цвета взрывов ракет. Он опускается на руки и колени; волна, прокатившаяся по реке, передаётся через стальную скорлупу баржи, и прямо в центр его лба. Голова немеет. Его накрывает потоком тошноты. Они будут ждать его на последней барже, их предупредили, что он придёт один. Яобань там, он знает… это ловушка, а не обман. Следователя выворачивает. Неясно, это морская болезнь его так скрутила, да и важно ли это теперь, когда варианты все кончились? Снова летят ракеты, небо становится фиолетовым, облака — пурпурными. Он идёт по дребезжащему краю баржи, лицом к небу, с открытым ртом… дождь приносит на язык вкус пороха, ржавого железа и каждого слова, которое он когда-нибудь хотел сказать, но не сказал. Он думает о лимузине на дороге в аэропорт Хунцяо. Самолёт разворачивается, заправляется. Глухой щелчок зажигалки Данхилл Хейвена. Ноги Барбары медленно и неторопливо ложатся одна на другую. Сегодня… сегодня он может умереть. Он может умереть в любой день, так какая разница? Разница в раскалённом добела гвозде потрясения, во внезапном осознании, что ему больше не хочется умирать.

Он неустойчиво стоит. Смотрит на середину реки вдоль неровного ряда барж. Железная цепочка, каждое звено которой ухвачено своим стиснутым добела кулаком. Он прыгает через разошедшийся провал. Железная палуба вздымается, бьёт по ногам. Снова провал, и ещё один. Река зажата в бутерброд между перекатывающимися амортизаторами из рифлёного железа… вода стремительно меняет цвет, когда ракеты взлетают в небо, вспыхивают и падают. Вот — оранжевая. Теперь слепяще белая. Ночь разорвана. Толстые столбы дыма соединяют город с облаками.

Когда до последнего понтона остаётся пять барж, Пиао останавливается, переводит дыхание, успокаивает лихорадочные мысли. Пот его мешается с дождём. Начался прилив, каждая волна распухла, как беременная женщина к концу срока. Он прыгает на следующую баржу, когда она, гружёная тюками, упакованными в брезент и шнуры, проваливается вниз. Он теряет равновесие, падает. Хватается за грубую ткань толстых верёвок. Грубые волокна обжигают руки, до цвета крашеного алой помадой рта. Он вздёргивает себя на ноги, мысли уже забегают вперёд. Если они настолько хороши, как им положено, они уже приготовились и ждут его. Если они наполовину так хороши, они уже его заметили… и сейчас следят за ним. Он обходит вздымающиеся кучи груза. Баржа проваливается, её соседка взлетает, челюсть к челюсти в железном поцелуе. Река сдавлена между ними в светящиеся лазурные иглы, когда залп ракет достигает зенита, и опрокидывается россыпью сапфиров. Баржа к барже… Пиао движется вдоль, полупрыгает, полубежит. Свет гаснет. Город, река, баржи сливаются друг с другом оттенками серого. Когда небо освещается вновь потоком вишнёво-красных огней, он видит последнюю баржу, накрепко пришвартованную к бую. И человека, Яобаня, с кровью на лбу, склеившей волосы… привязанного к ящику с грузом. Проверяет тени, перепроверяет; только Шишка, больше никого нет. Он достаёт пистолет и пригибается; прыжком преодолевает расстояние до следующей баржи. Грубый рукав вытирает глаза, стряхивая шторы дождя. Он проверяет обойму, девять запасных выстрелов лежат в кармане. Снимает предохранитель. Ракеты падают искрами… и всё взрывается ярко-зелёным светом. Река. Дождь. Самые глубокие складки брезента. Глаза напряжённо всматриваются в каждый уголок, он обходит мутные кучи. В груди стреляют постоянные залпы; он ждёт, когда тень поднимется из тени. С железом в руке. Выдох пламени, когда пуля покинет короткий ствол пистолета… но ничего нет.

Теперь он ясно видит Яобаня. Верёвки спутывают ему руки, лодыжки. Он трясёт головой, когда сознание хоть чуть возвращается к нему. На мгновение свет гаснет до серого, потом темнота разлетается в стороны… всё залито слепящим золотом, резким, как лимонный сок. Пиао спрыгивает на яростно дёргающуюся последнюю баржу. Дождь падает золотым покровом. Он идёт к Шишке… губы того уже складываются в слова, но он не успевает ничего сказать. Глаза широко раскрываются, дико смотрят за спину Пиао. Там, за плечом у него, встаёт человек с вытянутой рукой. Пиао инстинктивно ныряет влево, натянутый брезент обрывает его полёт. Он изворачивается. Обе руки уже сжимают прямоугольную рукоять Модели 67. Он выпускает два выстрела от груди. Присевшая фигура, красная в багряном свете, складывается, потом обрушивается на железо палубы. Голова тошнотворно бьётся о металл. Пистолет выскальзывает в мелкие лужи. Дождь течёт по лицу с глазами, открытыми… но мёртвыми. Мокрое пятно, почти чёрное, растекается из-под его куртки и дважды простреленной рубашки. Удар… и небо становится слепяще-белым. Превращая железо в лёд. Реку в глетчер. Тени у бортика исчезают, и тогда вытягивается, меняет форму серое пятно. Две, три вспышки, человек падает на колени, встаёт, бежит… уронив пистолет. Пиао видит его забег во вспышках огней, нацеливает дуло 67 в тело бегущего человека. Раздаются два выстрела. Первый уходит в бортик. Выбивает морозно белые искры. Второй делает дыру в разлетающихся полах плаща. Следом летит ещё две пули… они находят свою цель, бедро и живот. Грубо спихивают его в дыру между баржами. Старший следователь бежит на дребезжащий край баржи, когда снизу протягивается рука, крепкая хватка, как капкан, смыкается у него на ноге. Он падает, теряя равновесие, на железо палубы, удар перемалывает ему кости. Пальцы кровоточат, скребут настил, выискивая, за что уцепиться, пока под весом человека ноги почти до пояса свешиваются с края баржи. Он смотрит вниз, лицо врага серебрится дождём и потом. Река снизу чёрная. Он осознаёт визг фейерверков повсюду, но тот кажется бесконечно далеко. Он слышит только шум внутри, стук сердца, и лязг воспоминаний, которые собираются, как вагоны поезда, чтобы проехать перед ним. Запах пороха, сточных вод и одеколона мужика, с которым вместе они вот-вот погибнут в Хуанпу. Но в этот миг всё случается… он видит, как баржа-близняшка взлетает на пузе опухшей волны, провал уменьшается. Челюсти из ржавого железа сжимаются на плечах у убийцы в тошнотворном вопле металла по металлу. Тот сразу выпускает ноги Пиао и приваренный железный выступ, в который вцепилась вторая рука. Старший следователь подтягивает ноги вверх и упирается в дребезжащий борт баржи напротив. Всё время смотрит в лицо врага, у того во взгляде отпечаталось удивление. Вечное удивление. Даже когда челюсти барж кровавым железом сжимаются на его черепе, облупившаяся краска, воспоминания, мысли и жизнь выплёскиваются медленным султанчиком красного цвета… он смотрит в лицо врага.

Пиао оборачивается к Яобаню, тот больше не распахивает удивлённые глаза, зато поднимает связанные руки… поднимает руки, три дрожащих пальца вытянуты к небу. Всего три пальца. Три. Ещё один пока жив, и он должен быть сзади Пиао. Где-то за спиной.

Старший следователь крутится на каблуках, пригибается. Только поздно. Слышен шум дождя, вспарываемый огнём. Два выстрела бьют его в поясницу, швыряют на палубу; он врезается в Яобаня. Видит, как пистолет выпадает из руки. Смотрит, как его собственная кровь, тёплая, как летняя ночь, изгибается и вихрится в ржавых лужах вокруг него. Всё… звуки, формы, дождь на лице, обрезаны новой реальностью. Одновременно близкие и далёкие, одновременно и зазубренная сталь, и плюшевый бархат. Пиао поднимает взгляд, человек перед ним, в руке пистолет, сияющий хромом. Дождь и свет играют у него на черепе… товарищ Шеф Липинг.

Небо обрывается в синий цвет, и Липинг уверенно идёт к нему, его поступь бесшумна. Слова доносятся издали, будто он шепчет в длинный тоннель.

— Глупый Пиао. Ты был моим лучшим следователем. Всегда такой умный. Слишком умный. Иногда быть слишком умным вредно для здоровья…

Он опускается рядом с Пиао на колени. Глаза Шефа, тепло крови, текущей из спины, но вкус которой чувствуется и на языке; это вся вселенная старшего следователя. А теперь он думает только о колене Липинга, стоящем в луже. Оно промокнет. Будет холодным, как лёд.

Человек может жутко простудиться.

— …в тебе я видел себя самого. Пытался тебя вести. Поддержать. Предупредить. Как отец — подрастающего сына…

Липинг кладёт пистолет на палубу; матово-чёрный в реке отражений. Цвета умирают, от васильково-синего до аспидно-чёрного. Он лезет в карман, достаёт нож, очень осторожно вынимает лезвие. На отточенном металле мелькают блики.

— …это больно, да, старший следователь, знать правду и умирать за неё? Знать, что она умрёт вместе с тобой. Ты умираешь, Пиао. Умрёшь ли ты так же благоразумно, как делал другие дела?

Липинг обеими руками тянется вперёд, медленно, размеренно, будто хочет обнять подрастающего сына. Хватает Пиао за правое ухо, сначала аккуратно… потом как тисками. Другая рука проводит ножом над лицом старшего следователя. Холодное лезвие сильно вжимается в то место, где ухо соединяется с челюстью. И большая слеза крови скользит по шее Пиао. Лезвие замирает буквально на секунду… прежде чем жестоко дёрнуться вверх, разрезая ткани. Нож исчезает из поля зрения старшего следователя. Удар невыносимой боли, и тошнотворное тепло начинает заливаться под воротник Пиао, по плечу. Липинг держит трофей в грязных, окровавленных пальцах. Ухо, меньше, аккуратнее, чем мог представить себе Пиао. Он понимает, что надо бы визжать от ужаса, обеими руками стискивать горящую сторону лица. Но всё так притупилось, и сил совсем не осталось… старший следователь чувствует, как они красным горячим потоком вытекают из спины на холодное железо. И всё время дождь барабанит по черепу, отмечая каждую пролетевшую секунду. Шеф Липинг говорит, каждое слово раздаётся где-то вдали, и упаковано отдельно. Он моет в луже лезвие ножа. Убирает его в карман и встаёт.

— Ты оказался личинкой в миске с рисом, старший следователь Пиао. Почти испортил нам праздник…

Поднимает руку, в которой стиснут пистолет. Обвиняющий палец из анодированной стали.

— …но теперь всё закончилось.

Палец напрягается, готовясь плюнуть ядом. Выстрел… его треск почти съеден яростью небес над головой. Липинг заваливается вбок, будто его рисовали с высоченной башни из детских кирпичиков. Пистолет и ухо Пиао выпадают у него из рук. Желтушные глазные яблоки закатываются… он мёртв раньше, чем падает на железную палубу. Только когда он уже лежит, уткнувшись лицом в ботинки Яобаня, можно понять, что его подкосило; рана, дырка, большая, как пончик, у основания черепа. Чернее его глаз. И красная лента течёт с неё по шее… в лужу, и скоро вся вода становится красной. Пиао некоторое время разглядывает поток крови, он напоминает ему о верёвке воздушного змея, летящего по ветру; но появляется тень человека, стоящего над ним, и закрывает свет.

Хейвен опускается на колени, глаза у него такие тёмные, что их не видно. Просто два провала на лице… как у тех восьмерых, как у Бобби. И всё время дождь сыпется в глубокую складку тени между ними.

— Похоже, ты не удивлён, увидев меня, старший следователь?

Слова, как далёкий колокол, вплетаются в шлепки и удары волн о железный борт баржи. Пиао не отвечает, его внимание, как остатки кораблекрушения… плавает само по себе, качается на месте.

— Но ты бы не удивился, правда?

Пальцы Хейвена роются в луже консистенции краски. Он нащупывает ухо и держит его перед глазами старшего следователя. Кладёт его на колено. Кровь пачкает его пальцы. В янтарном свете она коричневая, как говно. Он вытирает их о рубашку Пиао.

— Неудача — новый для тебя опыт, нужно время, чтобы его осмыслить. Но, конечно, времени на осмысливание опыта решительно не осталось. Ты истекаешь кровью. Через час, может, и быстрее, ты будешь мёртв…

Просто слова, куча звуков накладываются один на другой бессмысленными каплями. Пиао чуть шевелит головой, все силы вытекли или потрачены. Он пытается глянуть мимо плеча англичанина на реку. На милые розовые волны.

— …хочешь знать, почему я убил Липинга?

Хейвен берёт его за руку, осторожно разжимает стиснутый кулак.

— Я стал балластом, который он должен был спихнуть в воду. Какая жалость. Он так и не понял, что сам оказался балластом. Который хочу спихнуть в воду я…

Он улыбается.

— …я бы сказал, теперь от воды его отделяет два шага. Вот так, следователь.

Хейвен вытирает рукоятку винтовки, ствол и прицел носовым платком. Берёт за руку Пиао. Осторожно, очень осторожно сжимает её на нежном дереве. Мягком, как поверхность бедра толстушки. Собирает стреляные гильзы, откидывает их на пару метров от ног старшего следователя.

— Ещё один балласт, министр, мой деловой партнёр. Хочешь знать, почему Кан Чжу пошёл против меня?

Пиао смотрит вниз, на винтовку, прежде чем впериться в глаза англичанина; кажется, будто огонь смотрит в огонь. Он произносит слова, но собственный голос кажется незнакомым.

— Не поделился.

Хейвен смеётся, нутро его рта красное, как перезрелая вишня. Он хлопает Пиао по стиснутой руке.

— О, я с ним всегда делился, старший следователь…

Встаёт, свет заливает румянцем его голову и плечи.

— …а теперь он получает свою долю…

Он прикуривает. Дым теряется в дыму… как ручей теряется в реке, а река — в море.

— …вот, старший следователь, так это всё и выглядит. Ты явно объявил вендетту своему начальнику, товарищу Шефу Липингу. Всем известно, что он выдвинул против тебя серьёзные обвинения. Ты воспринял это близко к сердцу. Выманил его сюда, пообещав сделать полное признание. Да, это звучит многообещающе, оставим этот кусок, да? Но, конечно, Шеф был не дурак, он привёл с собой двоих людей. Был бой. Ужасный. Кровавый. Сплошные жестокости. Никто не выжил. Вот и нет больше балласта…

Англичанин смотрит на часы. Время ещё есть. Ночное небо, конфетти стальных искр.

— …мне надо встретиться с леди. Сесть на самолёт. А тебе ещё предстоит умирать. Будешь как твой друг…

Он пинает ногу Яобаня…

— …дохлый…

Не оглядываясь, Хейвен идёт по вздымающимся баржам, старший следователь видит, как они поднимаются и опускаются; волны дыма как глазурью покрывают реку, плывут через ржавые железные понтоны. В лучах света будто вырезан проход. Пиао смотрит ему вслед. Смотрит, пока тот не исчезает с глаз. Голова Пиао снова падает около ноги Шишки, во взгляде остаётся только небо и лицо Яобаня. Белое, как луна… его покинуло сознание, и все черты стёрлись. И дождь по-прежнему бьёт копьями. И кровь… везде, куда ни посмотри. Кровь.

Новогодний праздник завершается. Ракеты падают на землю. Толпы расходятся. Пивные бутылки на бордюре. Запах сладости и трат, которые нельзя себе позволить. Небо темнее, чем когда-нибудь видел Пиао. Он смотрит вверх, слышит собственные слова…

— Посмотри на звёзды, они спустятся ночью с небес…

Булавочные уколы разливаются пятнами, зрение отказывает. Только образы, что уже у него в голове, расцвечивают чёрную пустыню, которая простирается над ним. Её глаза. Её запах. Её волосы. Как её губы замирают в полуулыбке… словно у неё есть секрет, который она никому никогда не расскажет. И через всё — серебристый самолёт, уносящий её к серебристой жизни, в серебристый город, населённый исключительно серебристыми людьми.

Давайте, мистер Хейвен, летите в свой Нью-Йорк. Пока я не передумал.

Ладонь стискивается в кулак… и Пиао лежит в её центре. Такая тёмная, такая чёрная ночь. Бездонная, и в ней для него ничего не осталось. И всё время падает дождь, непрерывным потоком. Будто бог ссыт на него с неба.