Глаз дракона

Глава 6

Хун Ци, Красный Флаг — машина, но не просто машина, разве можно назвать так длинную, черную, блистающую хромом мечту. В стране, где на покупку велосипеда надо копить полтора года, а серебристые вилки или багажник уже говорят о высоком положении владельца и вызывают зависть, Красный Флаг — сказочное чудо ручной сборки. Драгоценный символ элиты, один из немногих открыто говорящих: «Да, классов у нас нет, но статус — есть».

Красный Флаг — машина тех, кем лестница заканчивается… Высших функционеров… генералов, членов Центрального Комитета Коммунистической партии, членов Политбюро, глав областей, министров, их жен и ближайшего окружения. Есть такая старая китайская поговорка, в которую Красный Флаг вдохнул новую жизнь…

Если человек при должности, даже его собаки и куры живут как в раю.

Пиао никогда раньше в такой машине не ездил. Должностью не вышел. На роль курицы или собаки тоже не годился. Он бы не стал лаять или кукарекать по чужой указке даже под дулом пистолета.

Полированное розовое дерево, туго натянутая поскрипывающая кожа, кружевные чехлы на сиденьях, тяжелые коричневые шторы на окнах… В детстве он мечтал укрыться в мрачном, похожем на гроб, вместительном нутре Красного Флага. Позже очарования мечты поубавилось, он увидел в тупоносой помеси Мерседеса и Кадиллака то, чем она и являлась: нахальную полукровку, хозяина дороги. Перед Красным Флагом расступаются все — машины, велосипеды. Можно ехать на красный свет. Красному Флагу дарована привилегия никогда не тормозить резко… ведь можно встряхнуть, или даже повредить функционера, а этого никак нельзя — даже ценой смерти прохожего.

С возрастом он разлюбил Флаги. Он не мог забыть, как светилось лицо жены сквозь штору, пока машина увозила ее всё дальше. Встречный транспорт исчезал в темноте обочин… чтобы не мешать красть его женщину. Вот она глядит поверх руки, грузно накрывшей ей плечи. Исчерченные морщинами пальцы, тяжелые от колец, мешающие видеть… а сейчас перед ним Пекин и там холодная постель одинокого человека. А дождь всё слизывает с лица слезы, солёные, намешанные с выхлопом дизеля.

Как только они вылетают на Гуайхай Лу под проблески красного и приветственные взмахи полицейского, старший следователь снова раздвигает шторы. Янтарная долька солнца сквозь стекло греет ему щёку, тёплая, как дыхание засыпающих любовников. Ехать бы так и ехать… тихо, мягко, безупречно. Может, стоит научиться кукарекать или лаять, думает он, посмеиваясь над собой. Рассеянно касается кожи сиденья… мягкая, гладкая. Вспоминается молочная нежность её бедер.

— Первый раз в Красном Флаге, да, товарищ старший следователь?

Вот болтун за рулем нужен ему, как зубная боль.

— Да. Откуда знаешь?

— Понимаете… Мне тоже нужно все подмечать. Вы не смотрите, что на мне шоферская форма. Я всегда говорю, главное, каков человек внутри. Глядите, когда человек впервые садится в такую машину — он первым делом поднимает шторы. Ну, я думаю, чтобы все их видели. Какой прок ехать в Красном Флаге, и чтобы никто об этом не узнал? Понимаете, о чем я?

Пиао тупо кивает, как игрушечная собачка у лобового стекла.

— Но главное — это сиденья… Кожа выдает всех с головой. Новички, они всегда кожу гладят. Можно подумать, это бедро какой-нибудь пышечки, так они наглаживают. Так что кожа выдаёт их с головой…

Пиао тихо убирает руку с сиденья.

— …Машина что надо, русский ЗИЛ обходит играючи. Вот уж какие инженеры русские, но машина — это же не только механика. Ещё стиль, форма, материалы. Вы дерево пощупайте. В первый раз кто оказывается здесь, все так делают. Сами увидите — нежное, как щёчка вашей жены. Тоже способ новичков распознать. Давайте, трогайте. Лучшая древесина, какую только можно найти в Китае.

Пиао кажется, что он просто обязан коснуться лакированной поверхности. Гладкая, как пластик. Водитель просто сияет от счастья.

— Чья это машина? — как бы между прочим спрашивает Пиао. Шофер суровеет, взгляд деловито снует с зеркала на дорогу, улыбка стирается, как будто ее отключили. Штатное лицо партийного водителя, знающего правильные ответы.

— Лимузин является собственностью государства. Этот принадлежит автопарку Даньвэй Министерства госбезопасности.

Пиао выдает фальшивый хохоток, внимательно глядя в зеркало заднего вида.

— Правильно говоришь, товарищ. Чувствуется большой опыт. Вижу, ты истинный нэй-хан. Нужно быть настоящим дипломатом, чтобы возить высокопоставленных лиц. Думаю, тебе давно пора сидеть сзади, поглаживая бедра пышечки.

Глаза в зеркале щурятся от смеха.

— Никогда не слышал более правильных слов, уважаемый. На этой работе даже отливать приходится в коробку с салфетками. Сдаётся мне, вы знаете, каково это.

— Да, товарищ, знаю… — сочувственно говорит Пиао, наклоняясь к нему, — мне, как и тебе, всю дорогу приходится красиво укладывать слова. Слушай, так чья все-таки это машина? Разве это секрет?

— В этой стране, уважаемый, никогда не знаешь, где начинается нэй-бу. Гриф «секретно» стоит на всём, что движется, и на всём, что давно перестало двигаться. У нас прогнозы погоды — и то государственная тайна.

— Это точно, товарищ, истинная правда. — Пиао согласно кивает. — Может, Партия так заботится о нас, бедных крестьянах? Вдруг мы дойдем до конца радуги, откопаем горшок золота и увидим, что они давно всё потратили?

Шофер смеется и жмёт на сигнал, и словно труба архангела сметает велосипедистов с дороги на пыльные обочины, в ртутном блеске спиц и гневных глаз, в безумном усилии удержать руль.

— Да, ваша правда. Все себе захапали. Флаги, даже, мать её, погоду…

Задумывается, прежде чем продолжить. Давит на газ, надеясь проскочить в брешь на перекрестке с Чжуншан Лу.

— Да пошли они… конечно, машина принадлежит конкретным людям, и толку скрывать, чьи жёны в этой машине ездят по магазинам и чей ребенок обоссал заднее сиденье? Этот Флаг возит твоего босса, Липинга. Вообще-то он рылом не вышел в такой машине кататься. Это всё его кузен, он министр госбезопасности… сам Кан Чжу.

Хотя Пиао предполагал что-то подобное, но имя всё равно ударом приклада бросает его на спинку сиденья. Спокойно, следи за лицом, ты сможешь… но перед глазами мелькают образы прошлого, словно смазанные кадры старого кино. Ее лицо… уменьшается, тает. Лимузин, чёрным мазком по блеску улицы скользнувший в ночь, туда, откуда возник. Рука, обнявшая плечи, словно она всегда принадлежала ему… а Пиао — никогда. За секунду до того, как Красный Флаг растворился вдали, поднялась шторка, и оттуда на Пиао посмотрело лицо. Точёная улыбка. Волосы зализаны назад, украшают голову тугой чёрной шапочкой. Чёрные колодцы глаз. Кан Чжу… министр Кан Чжу. Штора упала, и лимузин каплей чернил растёкся в ночи.

Заговорить не получается — из горла раздаются только хрипы. В окне отражение — окоченевшая улыбка идиота на ступеньках психушки, откуда его только что выпустили. Кан, твое лицо… белое и жирное. Только жрущий молоко и мясо начальник может отрастить такую харю — такую белую и невъебенно жирную.

— Нэмма бай… нэмма пан.

Водитель косится на него поверх красно-золотого погона, уловив слова, выдавленные из сжатых губ.

— Вы знакомы с министром Чжу?

Тревожная складка расползается по лбу водителя.

— Знаю, да…

За окном начинается дождь, косые копья дробят пространство на параллельные миры.

— Ты не беспокойся. У нас с министром, что называется, шапочное знакомство. Я стоял себе на обочине под проливным дождём, а он проезжал мимо в лимузине с моей сукой женой.

Водитель открывает рот для вопроса, но Пиао жестом загоняет его обратно.

— …не спрашивай. Это долгая история и вообще государственная тайна.

В наступившей тишине отчетливо слышен свист раздвигаемого воздуха, когда они пролетают мимо старого седана Шанхай, ковыляющего под дождем, как паккард 50-х годов. Потом водитель снова открывает рот.

— Что ж, думаю, вряд ли вы как следователь БОБ много знаете о Красных Флагах?

Он давит на педаль газа. Взгляд — на дорогу, сжатый рот — как шрам на лице. До конца пути он молчит, и только когда Пиао уже вышел из машины, он произносит последнее, единственное слово…

— Ублюдок.

Чжао-дай-со, гостевая дача Шефа Липинга, расположена на расстоянии броска камня от озера Тайху. Только связка рыбацких лодок, да зеленоватое, в жёлтых бликах, отражение убегающих вдаль плодородных равнин нарушают гладь озера.

Пиао стоит, разглаживая форму и наблюдая за девушками, которые хохочут и плещут друг в друга водой, собирая водяные каштаны — они плавают по озеру в просмоленных бочках. Ни звука, только их смех. Там дальше, за озером, начинаются холмы северо-западных земель. Округлые пригорки, тёплая, щедрая земля. И только когда стремительные темные глаза замечают Пиао, и начинаются подначивания, он уходит под их слова:

— Товарищ полицейский, идите к нам синеглазых детишек делать!

Ничто не указывает на то, что это резиденция Липинга. На ней не написано ни имени, ни номера или адреса. Официального телефонного номера тоже нет. И стоит она на безымянной дороге. Просто безымянный район озера Тайху. И на картах его нет. Пиао жмет кнопку звонка. Видел он такое и раньше. Бейдайхэ, Хуан Шань, Западное озеро… по всем знаменитым курортам страны цветут эти диковинные цветы — резиденции политической элиты. В стране, где всё — государственная тайна, о дачах только шепчутся. Тэ-цюань, особая привилегия высших руководящих кадров, ревностно ими охраняется. Те, у кого есть дачи, говорят о них только с равными по силе и влиянию. Упоминание о дачах непосвященными сурово осуждается. На это смотрят как на… красные глаза под белыми бровями. Да, на ошибку… Очень грубую и очень большую ошибку.

— Кто?

— Старший следователь Пиао к товарищу Липингу.

Тишина… потом злобный зуммер открывающегося замка. Пиао толкает створку ворот и делает шаг на длинную гравиевую дорогу. Архитектура здания выдержана в западном стиле, всё в ней буквально кричит об этом… но густой сад и охраняемый периметр шепчут… о том, что жизнь, она не всем равна. И еще о деньгах. Чужих деньгах. Поэтому и живет поговорка о высших чинах, вертится на языке каждого простого китайца:

Головы наши повёрнуты налево, а вот карманы — направо.

Старая а-и, с секретным допуском куда выше, чем у Пиао, шаркая и тяжело дыша, ведет его длинным мрачным коридором. В стране с ограниченным запасом древесины деревянные стенные панели — большая редкость, и старший следователь позволяет пальцам скользнуть по лаку, скрывшему живую шероховатость. Они входят в комнату, залитую абрикосово-золотистым светом, кремовые шёлковые шторы колышутся на окнах, не пуская внутрь зелёные ветки. В глубине комнаты на приоткрытых французских окнах двигаются, как живые, узорчатые тени, от зелени газона за окнами хочется зажмуриться. Комната принадлежит женщине. Белый сахарно-искрящийся потолок, современная мебель, округло мягкая, как мармеладка, картины в бледно-розовых тонах, изящные безделушки. Ни намека на Липинга. Даже свет, заливающий комнату, нежен, как женщина. Душистые потоки света будто царапаются о щетину на подбородке Пиао. Его провожатая исчезает. Зато тени на окнах замирают, и входит Шеф.

В прекрасно сшитом чёрном френче он стоит, расставив руки, грязные, в бурой, как крепкий чай, земле… та кусками падает на кремовый ковёр. Для китайца он крупноват. Мощное тело грубого и сурового человека. Его равнодушная бесстрастность сминает пространство. И шагает он как страж над краем пропасти. Обтянутый кожей череп порос жестким коротким волосом. Изучающий взгляд рвётся из-под упругих век.

— Ну что, Пиао… обстоятельства не в нашу пользу, как обычно. Издержки профессии.

Вопрос или нет? У Пиао сохнет во рту.

— Предварительный рапорт, товарищ офицер Липинг. Прошу прощения, что написан от руки. Времени не было сесть и сделать по всем правилам.

Шеф берет бумаги и располагается на диване. Подсохшая земля осыпается с его рук на диванные подушки. Липингу нет дела до красоты комнаты… и грязь падает с пальцев. Старенькой а-и придется на коленях ползать, чтобы все отчистить; Пиао чувствует, как задергался уголок рта. Липинг читает, а он стоит и не знает, куда деть руки. Рапорт, полный стандартной ерунды, Липингу должен понравиться. Рапорты ему нравились всегда. Сунь ему в руку рапорт, не важно, какое дерьмо капает со страниц, и Липинг будет счастлив, как джонка посреди Янцзы, когда «все места заняты».

— Глупый, глупый старший следователь.

Липинг скатывает рапорт в тугой комок. Комок летит на пол вместе со следующим комком грязи, замирает у ног Пиао в перекрестье теней.

— …все знают, что ты можешь, следователь. Ты даешь результат. Тебе поручают самые сложные, самые деликатные дела — и ты справляешься. Но тут…

Шеф качает головой. На мясистых губах поблескивает слюна.

— Уж ты-то должен знать… Свидетелей нет. Фактов нет. А ты недрогнувшим пальцем тычешь в госбезопасность. Смотрите все, Партия убивает людей. Глупец….

— Да, товарищ офицер, прямых доказательств нет, но я видел, как доктор Ву отказался исследовать тела, и я слышал, что он мне сказал. И я уже не раз видел, как работают секретные службы, и могу узнать их методы. И это их рук дело.

Липинг поднимается, отряхивая грязь с колен. Ходили разговоры, что шеф — просто чинуша, бюрократ. Не боец. Сейчас до Пиао доходит, что таким он кажется, если ты ни разу не переходил ему дорогу.

— Я не могу помешать тебе быть идиотом. Я только могу посоветовать не быть им. У тебя нет ничего, нет даже зацепки, чтобы начать расследование. Нет судебного заключения. Нет результатов вскрытия. Нет сведений как о жертвах, так и о тех, кто убил. Нет ответов на почему и как. Тем не менее, ты суёшь свою голову куда не следует — под топор. Ву… старик такой же труп, как его подопечные. Его не трогали за былые заслуги. Забудь все, что он говорит. Он трясётся от страха во что-нибудь вляпаться. Он не понимает, что уже зашёл слишком далеко. С ним разберутся…

Липинг, бросив разглядывать свои огромные грязные руки, нависает над Пиао.

— Один совет, Пиао. Запомни его. Не строй дело на словах Ву. И вообще на чужих словах. Доказательства. Вот твоя опора. Доказательства, прочные как железо, а не как бамбук. Это хороший совет. Вся моя жизнь построена на нем…

Шеф идёт обратно.

— …Твое расследование будет полным, точным и по всем правилам. Понадобится — получишь еще людей. Я лично позабочусь, чтобы тела были исследованы как полагается. Все должно быть безупречно. Никаких общих фраз, никакой полуправды. Факты, только факты. Трупы, рядком выложенные на берегу Хуанпу — это уже слишком. Потом вскрытие на каком-то мясном складе, и студент-медик, топчущийся вокруг. Никуда не годится. Наш город — окно, в которое смотрит запад. Наш шанс, старший следователь. Не забывай этого. И всегда помни, что писать в рапорте лишние слова, — Липинг глядит на бумажный комок у ног Пиао, — …всё равно, что самому насаживаться на крючок.

Его губы неприятно близко.

— Цао-му цзе-бин, цао-му цзе-бин.

Старший следователь знает эту поговорку, дошедшую из четвёртого века. Ее знает каждый школьник. Она из притчи о повстанце Фу Цзяне, который собрал миллионную армию, чтобы свергнуть правителя Цзиня. У того было только восемь тысяч солдат. Но весь миллион в панике бежал от колышущейся травы и качающихся ветвей деревьев, решив, что это наступающие войска. Четыре иероглифа стали синонимом паранойи, и каждый китаец знает и боится мудрости и правды этой притчи.

Цао-му цзе-бин… Среди деревьев каждый куст кажется солдатом.

Липинг направляется к саду, на зов мягкой, податливой земли.

— Теперь о рапортах. Избегай обычных каналов. Все должно идти прямо ко мне, и никаких положенных процедур. Я сам буду руководить расследованием. В случае особых, скажем так, причастностей — я буду иметь с ними дело, не ты.

Что-то во взгляде Липинга тревожит Пиао.

— Это против всех правил, товарищ офицер. У вас есть какие-то причины считать это дело особенным? Может, я чего-то не знаю?

Улыбка Липинга сродни взмаху кулака. Если бы слова были воробьями… но Пиао знает, что слова — памятники нашей глупости. Он проклинает ту каплю западной крови, что развязывает ему язык.

— Мне нужен список всех, кого ты задействовал. Кто до сих пор занимался этим делом, кто видел тела…

Липинг ничего не упускает. В том числе и проблеск сомнения в глазах следователя.

— Для их же безопасности.

— Может понадобиться, — добавляет он, протягивая Пиао блокнот и золотую ручку. Красные чернила на белой бумаге.

— Вэньбяо, Чэн, Синь, Ши, Чжиюань, By, Пэн Яобань, сотрудник Яобань.

Имя за именем… красным цветом. Пиао всегда боялся его. Опасный, сильный, живущий собственной жизнью красный цвет.

— Вот теперь молодец, следователь.

Быстрый взгляд, и тщательно сложенный список исчезает во внутреннем кармане френча.

— Понадобится что-то уладить, я займусь. Ши, Чжиюань и иже с ними, да и председатель комитета Шику могут сами о себе позаботиться…

Липинг придвинулся ближе.

— …но тебе они не друзья, товарищ следователь. Я видел их донесения. О тебе там ни доброго слова. Измена, предательство… сильно звучит. У тебя талант наживать могущественных врагов.

Не совсем так. Это сильные мира сего успешно делают его своим врагом. Тонкое различие, ускользнувшее от Липинга, но Пиао усмиряет язык на этот раз.

— Ходу их рапортам я не дам. Отправлю под сукно. Как это у американцев? «The buck stops here…»[2]

Смех… Из пещеры рта угрюмо подмигивают золотые зубы.

— Все взаимосвязано, старший следователь. Мой брат, министр, оценил твоё благоразумие. Ты услышал мой совет, и я рад. Шум никому добра не принесёт. Кому нужны испорченные карьеры… твоя, Кана Чжу? И между вами твоя жена. Рыбка, которую не поделили пеликаны…

Прокушенная губа наполняет рот следователя кровью с привкусом полированного металла.

— Мудро, Пиао, мудро. Помощь таких людей, как Кан Чжу, дорогого стоит. И репутация твоя не пострадала. Да и женой она была плохой. Хорошая лошадь под разными седлами не ходит.

Он почти дошёл до сада. Тени пляшут на застывшем лице.

— Помни — докладывать ежедневно. Не заставляй меня напоминать. Хочу, чтобы ты хорошо это усвоил. В таком деле, где замешаны «носатые», и к тому же мертвые, и особенно американцы, могут пересечься разные интересы, могут начать давить политики… Я хочу быть на шаг впереди. И управлять процессом.

Внутри Пиао звучит хор — резонанс сотрясает ребра.

«Большие носы», люди из-за границ… вай-го-жень. Иностранцы, те, что с запада… ян-гуй-цзы. Дьяволы иноземные.

Слова, грудой камней лежащие на его пути. Просто глянь в зеркало, следователь, в любой блестящий осколок. Посмотри на лицо — не такое, как у всех. Глаза, которые не спрячешь. Вай-го-жень — человек с другой стороны границы. Иностранец.

Где-то звонит телефон. Но недолго. Появившаяся через минуту а-и шепнула что-то Липингу, тот уходит. Пока его нет, Пиао собирает комья жирной земли с дивана и ковра. Вряд ли тот надолго.

— Товарищ старший следователь, что-то случилось. Вы можете поговорить по телефону.

Она ведет Пиао в затемненную комнату, где пахнет тайными садами и секретными переговорами. Трубка воняет дыханием Липинга, с отчетливой навозной нотой.

— Босс, давайте сюда, тут пиздец творится.

Яобань задыхается, взвинчен, на чистом адреналине.

— Я около склада. Тут пожар, охуеть какой пожар.

Вой сирен вдалеке. Пиао известно всё, что будет дальше.

— Думаю, Вэньбяо еще внутри, и ваш брат Чэн…

Следователь с закрытыми глазами считает до трех. Оглушенный перестуком пульса в ушах.

— Выезжаю, постараюсь побыстрей.

— Спасибо, Босс, вы нам нужны… Здесь кромешный ад.

— Яобань, а тела? Что с телами?

— Шеф, вас не слышно… Тут пожарные подъезжают….

— ТЕЛА, ВОСЕМЬ ТРУПОВ?

Шишка орет, перекрыв вой сирен, крики, треск дерева и камня, лопающихся в огне:

— … ИХ ЗНАЕТ, БОСС… ИХ ЗНАЕТ…

Трубка молчит. Мир затихает. Пиао разжимает кулак — земля с ковра Липинга все еще тут, красно-коричневая грязь. Он роняет её на пол.

Чёрная клякса тени вползает в комнату. На её конце стоит Липинг, глядя в окно. Он говорит, стоя спиной к Пиао.

— Не повезло. Огню всё равно, мёртвые или живые. Твои восемь тел. Вряд ли что уцелеет.

Липинг исчезает в потоках солнечного света. Солнце будто съедает его. Пиао уходит, мыслями уже там, на пожаре.

В водах озера Тайху спрятаны специально выбранные камни. Десятилетиями под водой, как жемчужины, они зреют, ждут, когда вода доведёт их до состояния, которое высоко ценится в дизайне садов.

Они лежат, затаившись под толщей воды.

Лимузин мчится к городу. Мотор ревет, водитель молчит.

Носатые… Американцы. Пиао просматривает копию рапорта, и так зная, что там есть и чего там нет. В его докладе Липингу нет ни слова об американцах.