Глаз дракона

Глава 35

Новый год.

Выплачиваются долги. Люди мирятся с теми, с кем испортили или порвали отношения. Дома наполняют сладости и новая жизнь.

В центре гостиной стоит стол… ставший алтарём. На нём расположились свиная голова, курица, рыба и новогодний торт. По улицам идут детишки в новых одеждах; яркие цвета, красные, синие, зелёные, но больше красные. Перчатки, шарфы, всякие мелочи, которые доставляют столько удовольствия.

День Нового года, и всё такое сладкое. В чай кладут сахар. Едят личи и «глаз дракона».[5] А ещё семена лотоса, хурму, грейпфруты, засахаренный имбирь. И слоеные пироги, и няньгао, традиционные «пироги, с каждым годом поднимающиеся выше». На улицах по столбам развешаны фигурки счастливых людей. Обещание, что сладость и новая жизнь наполнят ваш дом.

А что горит в сердцах функционеров и даху, китайских нуворишей… посредников, маклеров, дилеров? Как обычно, бизнес.

Они приезжают ровно вовремя, две совершенно обычных скорых помощи. Тонированные стёкла. Подъезжают к заднему, служебному входу в Больницу № 1, туда, где стоят помойные баки, переполненные мусором.

— Ничего не говорите, — шипит Ву, когда открывается дверь и они залезают. Уезжают на полной скорости. Фары высвечивают Сучжоу Бэйлу. В заднем отсеке скорой помощи видны бледные лица. Никто не разговаривает. Никто не курит. Полное сосредоточение.

Новый год. Люди едят, танцуют, слушают музыку, обнимаются. Бутылки вина, бутылки пива. Лица пролетают мимо длинными цепями. Никто не оборачивается. Будто скорой помощи и людей внутри вообще не существует. Может, так оно и есть. Остаток путешествия Пиао изучает свои пальцы, ладони… хитросплетение линий, которые никуда не ведут.

Они объезжают внутреннюю стену муниципальной тюрьмы, и перед ними открываются южные ворота. За ними сияют слепящие огни, размытые выгоревшие фигурки превращаются в комиссию по встрече из охранников и надзирателей. Пиао следом за доктором идёт по лабиринту коридоров; их окружают голые кирпичные стены и грязные бетонные полы. Темноту разгоняет ряд голых лампочек… и синхронные шаги. Раздевалка расположена в новом блоке, там до сих пор пахнет спешно наложенной краской, её капли застыли в полёте. Двойной ряд оливково-зелёных шкафчиков идёт в центр комнаты. Больничный персонал подходит к ним, снимает куртки. Открывают шкафчики в какофонии ударов стали по стали. Ву тянет старшего следователя за куртку, шепчет краем рта.

— Значит так, повторяйте всё за мной.

Халат и колпак крахмальной белизны. Пиао берёт их из шкафчика, снимает куртку, натягивает их, пряча кобуру от людей за дверцей шкафа. Чувствует себя неуместно. Дурацкое ощущение… так же ребёнком он ненавидел карнавальные наряды. Он разворачивается и видит, как фигуры в зелёной одежде протискиваются через двойные резиновые двери в следующую комнату. Старший следователь идёт за ними, Ву стоит у ряда раковин, на руки падает обжигающий поток воды. На линзах очков оседает пар.

— Мойте руки, повторяйте всё за мной, в точности.

Пиао смотрит и повторяет, трёт руки и предплечья под яростным потоком. Локтем нажимает на кнопку податчика… ладонями ловит розового слизня жидкого мыла. Растирает его в пену. Смывает. Сушит руки под потоком воздуха. Помогает доктору надеть хирургические перчатки; Ву, в свою очередь, помогает ему. Последняя фигура проходит через резиновые двери. С хлопком они съезжаются и закрываются, поднимая вихрь пропитанного лекарствами воздуха.

— Все остальные одеты в зелёное, а почему мы в белое?

Ву щёлкает перчаткой, поправляя край, и берёт стерильный набор инструментов.

— Очень умное замечание, старший следователь. Без сомнения вы так же заметите, что мы сейчас пройдём совсем в другую дверь. А теперь держитесь поближе ко мне и повторяйте всё за мной, иначе мы не сможем, как там вы это называете?

— Засунуть говно лошади в жопу?

Старик открывает дверь в дальнем конце раздевалки и идёт по короткому коридору, где от них бегают тени, вытянутые, как стамески.

— Именно, старший следователь. Именно.

За каждым окошком камеры — лицо. Руки стиснуты на прутьях, чёрные. Кулаки белые. Глаза Пиао бегут по шестиярусному блоку, длинные каменные пролёты, квадратные, с ровными углами, идут по трём сторонам громадного внутреннего двора. Лицо и кулаки за каждым окошком. Он вздрагивает, когда взгляд упирается в блок прожекторов… он видит, как два потока сине-белого света сливаются на полу в озёра, превращая ночь в день. Одно из озёр — взлётная площадка для вертолётов… и там стоит жирная чёрная муха Чжишэнцзи-9А «Дельфина», со знаком воздушных сил Народной Освободительной Армии на борту. Второй поток света упирается в группу людей у низкого подиума… надзиратели, чиновники, охрана. В руке какого-то функционера — пачка бумаг. Опилки, коричневые, как говно, налипли на их полированные ботинки. Кто-то прикуривает, смех, громкий и резкий, доносится от команды Чжишэнцзи… и в этой атмосфере раздаётся шёпот Пиао:

— Это что? Что тут происходит?

Ву отступает, держится в тени.

— Ждите. Смотрите. Следователи это должны хорошо уметь.

Доктор наслаждается своей властью. Пиао присоединяется к нему в тени, внезапно чувствует телом кожаную кобуру под халатом и сталь пистолета, который в ней спит. Да, он подождёт. Посмотрит. Он следователь, они это хорошо умеют.

Начинается морось. Мелкая, но занудная, она мочит каждый открытый клочок кожи. Полумесяцы между рукавами и перчатками. Между воротником и волосами. Директор тюрьмы рявкает приказ; ему совсем не в удовольствие мокнуть. И тут же всё ускоряется. Четыре охранника идут следом за парой, несущей винтовки, вытаскивают из темноты одного заключённого, потом второго, тянут через тени в озеро света. Те выглядят сонными, под успокоительным. Ноги волочатся. В опилках появляются четыре канавки. Заключённых вытягивают по стойке смирно, пока директор зачитывает их преступления. Приговоры. Отдаёт приказ. Заключённых ставят на колени. Охранники подходят. Винтовка одного упирается прямо в спину узника… второй прижимает оружие к основанию черепа своего. Выстрел. Ещё выстрел. Приглушённые удары волной гуляют между тюремными блоками. Два языка дыма медленными изгибами улетают в небо со стволов винтовок. Пиао закрывает глаза, под веками разливается красно-коричневый цвет… который пронизывают два серебристых лезвия. Когда он открывает глаза, трупы уже утащили вперёд. Два охранника переворачивают их на спины. Кровь разливается под ними озером на опилках, кажется, будто весь двор сейчас будет покрыт жирной чёрной жидкостью. Ву выходит в свет прожекторов. Мятые морщины его лица выбелены дочиста. Он выглядит лет на двадцать моложе, Пиао почти может представить его в расцвете лет. Муж, отец, любовник… а не иссохшийся старик.

— Пойдём, старший следователь. Смерть ждёт нас.

Директор и функционеры уже живенько бегут в укрытие. Впервые Пиао чувствует запах дождя, не похожий на слёзы… он пропитан порохом. Ещё он пахнет тёплой кровью на опилках. Следователь идёт вперёд в полуденный свет, глаза косятся. Рядом идёт старик.

— Пойдём, доктор. Смерть ждёт нас.

— Не говорите, просто повторяйте всё за мной.

Пиао опускается на колени в опилки. Повсюду кровь. Впитывается в халат, в штаны, в колени. Он уже представляет себе малиновые пятна, которые будет отмывать дома с кожи. Следит за каждым движением доктора Ву.

Смотрит, какие инструменты тот берёт. Стетоскоп. Маленький фонарик. Изображает все движения по поиску признаков жизни. Пульс. Сужение зрачков. Но всё указывает на то, что жизнь покинула тело в тот момент, когда разрядилась винтовка. Доктор Ву достаёт иглу из стерильной упаковки. Без промедления… втыкает её глубоко в висок заключённого. Пиао чувствует, как давление злобно стискивает его череп. Против желания тоже вытаскивает иголку из пачки. Сталь в свете прожекторов чиста, как стекло. Он медлит.

— Повторяйте всё за мной.

Медлит. В глазах Ву появляется тревога. Он смотрит через плечо на охранников, следящих за ними. Яростно шепчет.

— Давайте. Давайте.

— Сами втыкайте, доктор. Смерть зовёт вас.

Охранники придвигаются. Ву неуютно ёрзает на артритных коленях… шипит.

— Господи боже, да воткните её. Это же просто игла. Он ничего не чувствует, он мёртв. Давайте, или мы сейчас присоединимся к нему.

Ещё несколько секунд, и старший следователь втыкает иглу. Сначала кожа натягивается, потом морщится, вздувается… и из-под неё выкатывается единственная виноградина крови. Желчь подступает к горлу Пиао. Он светит фонариком в глаза заключённому. Ничего. Их цвет, жёлто-коричневый, потихоньку блекнет… как песок просыпается сквозь пальцы.

— Он мёртв.

Старший следователь ловит отражение собственных глаз в блеске очков старика.

— Конечно он мёртв. Ему прострелили череп.

Ву закрывает чемоданчик, кивает охранникам. Их руки рывком поднимают трупы и утаскивают через дворик. Тонкие дорожки крови ведут в новый блок.

Кожа на стали. Сталь на коже.

Они не теряют времени. Две команды в зелёных халатах составлены из пустоглазых пассажиров скорой помощи, теперь превратившихся в совершенных профессионалов. Они срезают одежду с трупов.

Омывают их. Обрабатывают антисептиком, жёлтым от йода, поверхность от грудины до лобка. От лба до щёк. Команда работает над глазами одного из мёртвых заключённых. Крючки для мышц. Изогнутые ножницы для энуклеации. Стальные лезвия проникают вдоль боковой стенки глазного яблока. Плотный, резиновый оптический нерв зажат между ними… и отрезается вплотную к поверхности глаза. Глазные яблоки вынуты. Их кладут в стерильные контейнеры, в клеточный питательный раствор Маккерри-Кауфмана. Теперь им не страшен всеобщий эндотериальный некроз клеток. Стерильные контейнеры закрывают и упаковывают для транспортировки. Вторая команда работает над оставшимся телом; скальпель делает вертикальный разрез от солнечного сплетения до лобка. Крестообразный брюшной разрез, глубокий, прямо над пупком, позволяет обнажить внутренности. На каждый лепесток наложены операционные зажимы, складки плоти свисают по бокам тела; кожа на коже. Работают люди быстро… аккуратно, но быстро. Методом Кохера рассекают восходящую часть двенадцатиперстной кишки. Вместе вынимают обе почки. Вместе с ними цилиндр полой вены и мочеточник длиной сантиметров пятнадцать. Почки разделяются, упаковываются… укладываются в холодильную установку.

Задачи выполнены, будто они были цементом между кирпичами… команда распадается, возвращается в раздевалку. Открываются шкафчики. Халаты исчезают внутри. Кто-то уходит назад во двор, унося с собой упакованные органы. Чжишэнцзи оживает. Винты перемешивают воздух и свет фонарей. Ветер, пыль, грохот… вырываются из хватки залитого светом двора. Ветер, пыль, грохот… слабеют. Теряются в ночи, темнота смыкает на них свой тугой кулак. Вертолёт летит на север, над городом. От всего происшедшего не остаётся следов, зелёные хвостовые огни тают с каждой секундой.

В операционной никого нет, только Пиао, только Ву. И на столах, дырявый мусор… два белых трупа. Впервые Пиао замечает их лица. Молодые, едва за двадцать. Слишком молодые, чтобы жизнь вытравила на лице морщины. Чтобы поседели волосы. На мгновение, всего на мгновение старший следователь закрывает глаза. Черно-белые кадры мелькают в сине-белой фотолампе, наполняя его мысленный взор. Восемь лиц, измазанных в грязи. Восемь тел, измазанных в грязи. Увечья, дыры в плоти, безглазые впадины… когда грязь цвета говна смыли с них. Пиао открывает глаза, ветер из кондиционера оставляет на зубах тошнотворный приступ йода, мыла и дыма от вертолётного топлива.

— Вот это произошло с теми восемью, что мы нашли в Хуанпу, так?

Ву медленно стягивает хирургические перчатки.

— У них похитили органы, и ты сразу это понял, так, доктор?

Тот поднимает голову, линзы отсвечивают белым в свете операционных ламп.

— «Собран урожай». Мы называем это «собирать урожай» органов.

— Собирать урожай? Нет, доктор. Нет. Можно собирать урожай пшеницы, летним днём выйти в поле, всей деревней, вместе работать, поглядывать украдкой на пышных девушек. Это — собирать урожай.

Пиао машет в сторону трупов.

— …а это не собирать урожай. Это убивать людей. Насиловать их.

Ву снимает колпак, очки, протирает шапочкой линзы. Ничего не говорит. Старший следователь берёт очки из рук Ву, подносит их к глазам. Мир заполняется грязными, расплывчатыми цветами. И тела расплываются в розовые капли. Рельефные красные взмахи скальпелей рассеиваются, рассыпаются. Пиао стирает пятнышко с одной линзы краем рубашки, и отдаёт очки старику; голос его низок, спокоен, но в нём прорезается беспощадное лезвие решимости.

— А теперь рассказывай всё, что знаешь про эту хуйню с урожаем, или мы доведём поездку по мосту через Янпу до закономерного финала.

Ву прислоняется к нержавеющей стали операционного стола, его рукава елозят по мёртвой коже. Дырявое, разрезанное тело, брошенное за ненадобностью… сколько субпродуктов придётся выбрасывать.

Чей-то ребёнок. Чей-то сын.

— Такие люди, как ты.

Старик отводит взгляд от Пиао, надевает очки.

— Что такие люди как я, доктор?

— Такие люди, как ты, вечно любуются собой. Ты здоров, молод. Ты не обращаешь внимания на тех, кто не таков. Можешь представить себе, каково это — страдать от почечной недостаточности… когда тебе говорят, мол, иди домой, жди, когда зазвонит телефон и тебе сообщат, что найдены почки для пересадки? И в то же время ты знаешь, что телефон никогда не зазвонит. Или твоё зрение медленно затуманивается, ты постепенно слепнешь. И знаешь, что пересаженная роговица позволит тебе ещё раз увидеть жену. Лица внуков…

Старик озлобленно машет рукой на трупы.

— …вот о чём мы говорим. О жизни. О надежде.

— Нет, доктор. Мы говорим не о жизни. Мы говорим о том, как её отнимают. Не оставляя надежды…

Он подходит вплотную к Ву, так, чтобы старик ни с чем не спутал выражение его глаз.

— …да блядь, посмотри на них, и объясни мне, как тут можно говорить о жизни и о надежде?

Ву смотрит в другую сторону.

— А что мы должны сделать, потерять нужные органы, сжечь их в крематории… ты этого требуешь? Будь же благоразумен, подумай трезво. Мы казним больше десяти тысяч заключённых в год, их тела принадлежат государству, мы можем делать с ними всё, что хотим. А мы хотим использовать их в ответственном деле, так, чтобы из их злодеяний выросло хоть что-нибудь хорошее. Я спрашиваю тебя, старший следователь, разве неразумно, что благодаря необходимым смертям мы можем подарить людям жизнь?

— Объясни тогда, как это всё работает. Как на смерти можно брать и спасать жизни?

Глаза Пиао не отрываются от бледного лица заключённого, он едва способен смириться с тем, что вот человека вытаскивают из тюремного блока и прямо перед ним расстреливают. Лицо без глаз. Как много человеческого исчезло вместе с ними. Как сложно поверить, что это лицо тоже кто-то любил, кто-то целовал.

— Не понимаю, старший следователь, чего ты требуешь?

Он придвигается ещё ближе. Так близко, что доктор чувствует запах его дыхания; запах злости, зажатой, скованной цепями. Запах тоски, которую не опишут никакие слова.

— Я требую подробностей. Я хочу знать всё, что ты знаешь об этой торговле. Не твою точку зрения. Не лекцию по её этичности. Подробности. Только подробности.

Ву снимает очки, нервно крутит в руках. Подробности… в подробностях как раз много неприятного. Так обдирают шпон с голых досок правды.

— Ты должен понимать, всё, что я расскажу, это государственная тайна. Это сведения, доступные очень ограниченному кругу лиц. Сведения, неизвестные за пределами страны. Комитеты по этике за пределами Народной Республики точно нас не поймут. Они не смогут отделить действия после казни от самого процесса казни. В нашей стране ситуация другая.

— В чём другая?

Палец старика скользит по краю стального операционного стола.

— Заключённых, которых казнят, не просят подписывать согласие на донорство органов, и к родственникам тоже не обращаются. Семьи заключённых содержатся под домашним арестом, пока не происходит сама казнь, а потом им разрешают придти и забрать урну с прахом. Им не говорят, что у покойных удаляли органы. В редких случаях, когда родственников просят подписать согласие, в случае отказа им угрожают громадными счетами за питание заключённого, за стоимость пули, которую используют во время казни, и прочие расходы…

Старик замолкает, ждёт язвительных комментариев Пиао. Тот молчит.

— …когда заключённого расстреливают, с точки зрения закона он перестаёт быть человеческим существом. Это просто объект, который стал собственностью государства. Власти уже определили его группу крови. Уже расписано, какие органы и кому будут пересажены.

— Но такие вещи нельзя планировать заранее. Во время казни повреждаются разные органы. Пуле ведь не прикажешь.

Взгляд Пиао скользит по столу. Тело. Выстрел в основание черепа вышел там, где была прежде левая щека. Кратер ужасающих размеров. Глаз, нос, половина рта, зубы, челюсть… пожрал яростный голод пули. Неровный укус цвета стоп-сигналов машины обрывается в чёрный тоннель.

— Некоторым пулям вполне можно приказать.

Понимание бьёт Пиао в солнечное сплетение. Удар исподтишка обрывает дыхание. Он едва может облечь его в слова.

— Заключённых стреляют по указанию, так? Если хирургам нужны глаза, стреляют в спину. Если хотят вырезать почки, стреляют в голову.

Ву отходит через комнату.

— Потребность в органах крайне значительна. В данный момент в стране есть две тысячи провинциальных центров с тюрьмами, где проходят казни. После каждой появляются органы, которые можно использовать, но для этого мы должны быть организованными, профессиональными. Необходимо планировать всё заранее.

— Значит, это планируется заранее?

— Ты не так понял, старший следователь. Если тебе нужна почка, мы можем организовать её в течение четырёх часов, подобрать её по твоим медицинским показателям. Заключённый застрелен в 11 утра… а почка приедет к тебе в 2 часа дня. В любой другой стране мира придётся ждать дни, недели, месяцы, иногда даже годы. Чаще всего органа не будет слишком долго, и ты умрёшь.

Старик снова протирает очки; пятен на них давно уже нет.

— Со всего мира больные люди прилетают к нам. Прилетают в Китай. Едут из Европы, Америки, Азии. За одну-единственную почку платят сто тысяч долларов наличными. Представь, Пиао, это помогает возродить больницы. Приносит много, много миллионов долларов нашей экономике от людей, которые у себя на родине просто умерли бы.

Он пытается улыбнуться, получается жалко.

— Те восемь человек, что мы выловили из реки, ты их узнал, доктор, так?

— Я узнал то, что с ними сделали. Узнал то, что кто-то пытался скрыть, изувечив их.

— Ты узнал их, правда?

— Только четверых.

— Которых четверых?

Тишина. Доктор аккуратно водружает очки на переносицу.

— Что, доктор, мне ответить за тебя? Ты узнал четверых китайцев, которых казнили в Гундэлинь. Юншэ. Фэн. Дэцай. Цзыян.

— Да, я узнал их. Это я засвидетельствовал их смерть после казни в «Лесу Добродетели». В последний раз я видел их, когда их оттаскивали в грузовик крематория.

— Из них не вырезали органы для донорства?

— Нет. Они не подходили для сбора урожая.

Со стороны двора в комнату врывается вихрь, поднятый лопастями вертолёта; дрожь резонанса проносится по нержавеющей стали операционных столов и стеклянным дверцам шкафов с инструментами.

— Загубленный урожай, а, доктор? Должно быть нелегко было отказываться от пары сотен тысяч долларов, которые продажа их органов дала бы нашей экономике.

— Нам приходится сталкиваться со множеством проблем. Отсев. Совместимость тканей. Пришлось усилить контроль качества, потому что многие заключённые осуждаются за наркоманию и могут быть больны гепатитом или другими вирусными инфекциями.

Контроль качества, так сказал бы репортёр, экономист. Они говорят о чьём-то ребёнке, чьём-то сыне. И теперь у Пиао из головы не лезут заводы, машины, холодильники… велосипеды.

— И что ваш контроль качества сказал об этих четверых?

— Наркомания.

— И?

— Гепатит…

Ву чуть медлит, подбирает слова, которые сейчас сорвутся с губ.

— …у одного был ВИЧ.

Старший следователь присвистывает. Протяжно, глухо…

— Но доктор, ВИЧ не существует в Китайской Народной Республике. Это заболевание капиталистической системы.

— Официально ты прав, конечно, старший следователь.

— А неофициально?

— А неофициально ВИЧ не обращает внимания на политический строй. На границе его не задерживают. Он становится проблемой, как говорится, «неудобной».

— Неудобной? Интересное описание ВИЧ, доктор Ву. Но это же не единственная «неудобная» проблема, правда?

Пиао подходит к двери, открывает её… грохочущий шум, всеобъемлющий, обрушивается на них. Он гасит хирургическую лампу; громадные рефлекторы блекнут от белого до жёлтого, оранжевого, чёрного. Ву пойман темнотой, на ощупь он идёт в коридор следом за старшим следователем, вслушиваясь в его слова.

— Ты видел, как четверых казнили и отправили в крематорий. Они были слишком больны, чтобы использовать их органы для пересадки. А потом их находят на побережье Хуанпу, и из них вырезаны органы. Тела изувечены, чтобы скрыть их отсутствие. Неподходящие доноры. Повреждённый товар.

Они стоят во дворике, но Пиао думает исключительно об открытых рынках, о всех сотнях открытых рынков. Перезрелые фрукты. Мятые овощи. Сплетение резких голосов. Мальчик снова идёт за руку с мамой. Она отсчитывает из кошелька мелкие монетки за мятые, повреждённые банки, выложенные в больших ящиках. Мятые банки, повреждённые банки… их всегда кто-нибудь готов купить. По сниженным ценам. Не задавая вопросов.

Пиао складывает ладони рупором, прижимает к уху доктора, говорит в них.

— А у вас появился чёрный рынок, доктор. Кто-то крадёт у вас награбленные органы. Кто-то, кому по хую все ваши контроли качества. Кто-то, кто берёт органы, которые брать нельзя. Но там на берегу лежало ещё четыре трупа, и у них тоже вырезали органы. Если помнишь, трое были иностранцами. Они вообще выпадают из нашей судебной системы, и государство не могло их казнить. Это ты тоже сразу понял. Ещё одна причина, почему ты не хотел иметь ничего общего с этим делом, старший консультант полицейского департамента, и даже трогать их отказывался.

— Я о таких делах ничего не знаю, старший следователь. Ни про какие чёрные рынки. Ничего не знаю про тех, кого ты нашёл там на берегу реки. Я знаю лишь про государственную политику по оказанию помощи тем, кто не может помочь себе сам.

Ещё один Чжисэнцзи медленно взлетает, неторопливо, будто боится высоты. От него по двору разлетается стробирующий сине-зелёный, оранжево-красный свет.

— Что происходит, когда спрос превышает предложение, а, доктор, вы казните больше заключённых, чтобы снять дефицит органов? Правите законы так, чтобы к смерти приговаривали за менее тяжёлые преступления? Или просто убиваете того, кто попадётся под руку?

Ву указывает на Чжишэнцзи, летящий над крышей дальнего тюремного блока. Ночное небо всасывает его блевотные цвета, размачивает их.

— В Народной больнице № 7 в Чжэнчжоу сейчас ждут три пациента. Двое — высокопоставленные армейские чины. Третий — бизнесмен из Гонконга. К утру они получат органы. У них начнётся новая жизнь. Представляешь, старший следователь, что они почувствуют? Представь, что почувствовал бы ты. Как найти новые карманные часы на золотой цепочке.

На мгновение всё замирает, нет звуков, нет цветов. Старший следователь заглядывает сквозь очки старика глубоко в глаза. Тот действительно верит в свои слова.

— Да, доктор Ву, — шепчет Пиао, — карманные часы на золотой цепочке, и с каждого звена свисает разбитое сердце.

Фары прорезают темноту. Разворот. Задние фонари высвечивают кирпичную стену, когда вторая скорая помощь задом въезжает во внутренний дворик, вплотную прижимается к открытым двойным дверям. Внутрь аккуратно заезжают носилки; кокон из хрома и белых простыней. Открыто только лицо заключённого. Бледное. Ёжик бритых волос. Он накачан успокоительным… во сне движутся только закатившиеся глаза под веками. Доктор неуютно ёрзает рядом с Пиао, ждёт вопроса, как стебель пшеницы ждёт косы.

— Это кто? И что мы делаем?

— Мы едем назад в больницу, там ты всё узнаешь.

— Узнаю что, доктор?

Ву поднимает руку ко рту, прикрывает губы.

— Приглушите голос, старший следователь. Я уже сказал слишком много. Больше я ничего не скажу. Ничего.

— А я хочу ещё многое услышать, Ву. Имена. Громкие слова. Громкие имена.

— Нет. Нет.

Глаза старика горят под очками.

— Больше ничего, я уже ничего тебе не должен.

Скорая помощь выезжает из южных ворот на улицу. Новый год. Толпы, свет, голоса… смеющиеся рты, набитые пищей. И тут он вспоминает каждый Новый год, который провёл с ней. Каждый-каждый. Как они всегда занимались в эту ночь любовью, будто это ритуал, будто в последний раз. А потом ели апельсины, смотрели, как сок капает ей на груди. Апельсины. Будто больше никогда не удастся их попробовать.

Снова насладиться этим вкусом… однажды получится.

Тело подготовлено, анестезия проведена. Тело зажато в тиски слепяще-белой хирургической лампы. Пиао смотрит на него из обзорной галереи. Шар плоти, белый, лишённый черт. Кожа кажется плоской, твёрдой и бесплодной, как айсберг.

Ву со старшим следователем втиснулись на задний ряд, приткнулись с краю. Все остальные места на галерее заняты молодыми, ясноглазыми врачами. Кто-то сидит с блокнотом и ручкой наизготовку. У других на коленях открыты книги. Внизу приглушается свет. Люди в халатах двигаются в танце чётко отмеренных шагов и скупых движений. Отрепетированная процедура. На столе рядом с телом разложены безупречным балетом разложены инструменты.

— Заключённый, которого мы привезли, что они от него хотят?

Ответа нет. Старик только кашляет. Отмеренная реакция, ставни, за которыми прячется страх и тайны.

— Почему он?

Снова кашель.

— Говори, сукин сын. Почему именно он?

Шипят слова, их дыхание пропитано чесноком и имбирём.

— Он молодой. Он подходит. Вот причины. И он доступен. Его положение делает его доступным…

Он смотрит вниз, прячет глаза, но в словах видно явственную ноту стыда.

— …мне это тоже не нравится, я уже говорил, у меня есть принципы. Принципы — не привилегия одних только БОБ, старший следователь…

Указывает на заключённого. Молодого. Подходящего. Доступного.

— …я сотрудничаю с вами исключительно по этой причине. Потому что я не согласен с тем, что мы видим, а не потому что вы держали меня за ноги над пропастью. Понимаешь?

Пиао не может скрыть сарказм в голосе. И не хочет.

— Понимать-то понимаю. Ты у нас человек принципов. А теперь объясни мне, что тут творится?

Доктор Ву встаёт, чтобы уйти.

— Я тебе больше здесь не нужен, сейчас нет. Слишком опасно. Слишком глупо. Я тебя сюда привёл, и этого достаточно. Я показал тебе сполна.

— Сиди.

Рука Пиао крепко держит старика за плечо, тянет его вниз, на сидение.

— Но…

— Сиди. Сел, блядь, человек принципов.

Рука старшего следователя крепка, взгляд его как сварка приковывает старика к месту. Сцена внизу развернулась. Никто не двигается. Медики в зелёном стоят на местах. Замерли. Ждут. Могучим толчком распахиваются двойные двери. Со шлепком резина ударяет в резину. Мелькает пятно жёлтого света. И пространство пронзает высокая фигура, целиком затянутая в белое. Лицо сверху затянуто колпаком, снизу — маской. По нему скользит полнолуние движущихся отражений. Походка налита уверенностью. Мгновение, и вокруг разливается ощущение, что этот человек может сохранить или погубить любую жизнь.

Тело на операционном столе скрыто под тугими складками зелёных простыней. Уязвимый прямоугольник плоти тянется от грудины до низа живота, от соска до соска. Четыре телемонитора на галерее пробуждаются с щелчком. Стихают разговоры в аудитории наблюдающих докторов и консультантов. Приближение. Скальпель уверенными движениями скользит по коже. Следом за ним выступает одинокая слеза крови. Разрез превращается в алую вертикальную линию. Превращается в полоску. Уродливо сморщенный провал. Рядом с хирургом стоит ассистент, около его рта висит тонкий беспроводный микрофон. На галерею непрерывно передаются комментарии. Хирургические приёмы, разрезы, зажимы, процедуры… каждое движение пальцев хирурга порождает шквал невыразительных слов. Глаза Пиао бегают от рябящих чёрно-белых мониторов к кровавой ране, разделяющей тело. Кровь пятнами и мелкими капельками покрывает перчатки хирурга. Одна почка, а следом и вторая вынуты из клейкой каверны обжатого рассечения. Нежно, будто это новорожденные котята, их забирают из рук хирурга. Слова волной поднимаются внутри Пиао; горячие, солёные. Прошептать их почти невозможно… их нужно кричать во весь голос.

— Что он делает, он же вырезал обе почки. Хирург его убивает. Без почек он же умрёт?

Ву поправляет очки. В глазах его стоят слёзы.

— Хирург знает, что делает, старший следователь. Он прежде уже много, много раз выполнял эту операцию. Вот почему многие наши лучшие медики и студенты пришли наблюдать за демонстрацией. Нам в Народной Республике отчаянно нужны хирурги с подобной квалификацией.

— Демонстрация? Это не демонстрация, это хладнокровное убийство.

— Нет, Пиао, не убийство. Без действующих почек человек может прожить двадцать четыре часа. Сейчас его зашьют и отправят назад в камеру. Завтра его казнят.

Слова перепутываются в клубок потерянных мыслей. Внимание Пиао возвращается к театру внизу, каталку уже выкатывают из лучей света в стерильную боковую комнату. Тишина… резина скребёт по белой плитке. Другая каталка, блестя хромом, проезжает мимо через двойные двери. Чуть не столкнувшись с первой. На ней лежит семидесятилетний пациент. Уже под анестезией.

— Это что?

Старик вытирает глаза, возвращает очки на нос. Отмахивается от следующего вопроса старшего следователя. Снизу разворачивается чёткий танец. Тела никогда не соприкасаются, никто никому не мешает двигаться. Вновь стерилизуется сталь. Вновь устанавливается свет. Хирург вновь появляется из раздевалки. На мониторах — припадок активности. Медленное увеличение, идёт фокусировка на лезвии, где хирургическая сталь погружается в кожу. Разрез… комментарии.

— Подвздошные сосуды отрываются через брюшину косым рассечением, длиной в десять дюймов, подвздошная ямка… косые мышцы разводятся по линии разреза и брюшина отгибается вверх и медиально.

На мониторе идут параллельные линии. Разрезы — серым. Рассечения — серым. Кровь — неописуемыми полутонами.

— Почечная вена выводится во внешнюю подвздошную вену, а почечная артерия — во внешнюю подвздошную артерию.

Шахматные ходы сталью.

— Мочеточник имплантируется в мочевой пузырь, уретроцистонеостомия… после предварительной цистостомии в слизистый тоннель, чтобы предотвратить отток. Правая почка имплантируется в левую подвздошную ямку и наоборот, чтобы облегчить сосудистое сообщение.

Лампы гаснут. Взгляды движутся от мониторов к театру внизу. Разрезы — красным… рассечения — красным… кровь — огненно-алая.

— Рана закрывается, где возможно — без дренажа. В мочевой пузырь ставится катетер на срок до пяти дней. «Живая почка», в отличие от двадцати-сорока процентов при пересадке почек трупа, заработает немедленно. Выход мочи в первые двадцать четыре часа должен составить в районе от пяти до двухсот пятидесяти единиц.

Ву уже встал, поднимается по небольшому пролёту лестницы к выходу. Пиао уже стоит у него за плечом, слова паяльной лампой обжигают щёку старика.

— Зачем, ну блядь, объясните, зачем?

Доктор оборачивается.

— Это генерал Чжан Дэ, заместитель начальника по персоналу в Народной Освободительной Армии.

Старший следователь сразу вспоминает имя, репутацию и серию лакмусовых тестов, которые определяют истинную власть руководителя. Время и место, когда он присоединился к коммунистическому движению. Было это до или после Длинного Марша, двухлетнего перехода в 1935 и 1936 годах, который сформировал Народную Республику? Служил ли он в Яньане, военном штабе коммунистической оппозиции, или работал на менее престижной должности, тайным агентом в Гоминьдане или в «Белой зоне»? Был ли членом Красной Армии, или просто гражданским членом партии? Тесты. Ритуалы посвящения. Генерал Чжан Дэ прошёл их все.

— Его резиденция стоит в тени Западной Стены Запретного Города. Он — функционер четвёртого класса. Получил множество наград. У него — два Красных Флага. Цветной телевизор японского производства. У него на кухне стоит американский холодильник. Он закупается в доме № 53 по улице Дун Хуа Мэнь, в «Продуктовом магазине города Пекин». В это заведение допускаются только высочайшие руководители. Члены Центрального Комитета Коммунистической Партии. Главы одиннадцати военных регионов, которые командуют Народной Освободительной Армией…

Пиао слышал про этот магазин. Большая жёлтая рыба-ворчун, такая громадная, что ей можно накормить двенадцать человек на торжественном обеде. Замороженные креветки из залива Бохай. Половины туш сычуаньских свиней. Жирные жёны закупают еду для жирных мужей. Да, Пиао знает о нём.

— …когда люди такого уровня, как генерал, плохо себя чувствуют, они весьма настойчиво и аргументировано добиваются нужного. Им обеспечивают всё необходимое, всё, чего они хотят. А хотят они того, что ты видел. Свежие живые почки, вырезанные исключительно для него. Вырезанные за пару минут до того, как их пересадят ему…

Ву молчит, пока потоки возбуждённых, бодрых медиков, стискивающих записные книжки, пробиваются мимо них к выходу. Он смотрит вниз, избегая их взглядов. Его шёпот горячий, как мятый перец-чили.

— …вот поэтому я заговорил, только поэтому. Не потому, что вы с этим бабуином свесили меня с моста, а из-за того, что ты сейчас видел.

Рука старика, дряблая кожа, машет в сторону театра внизу…

— Заключённый, мальчик. Ему было девятнадцать лет. Преступление его заключается в том, что он украл две шины от трактора в колхозе, где работал. Но это не его преступление привело его сюда. Это почки для пересадки…

Старик переминается с ноги на ногу. Будто слова — гири. А предложения — кандалы.

— …его преступление было в том, что он оказался здоровым и молодым, а почки его подошли для пересадки серьёзно больному высокопоставленному функционеру. И что нашёлся повод его достать…

Он снова замолкает, пока мимо к выходу проходит следующая группа.

— …с такими почками, как у него, для смертного приговора достаточно украсть рисовое зёрнышко. Я человек морали, я с этим не могу смириться.

Старший следователь падает в ближайшее кресло. Он не чувствует тела, кроме тисков, медленно сдавливающих виски; сердце его как оглашенное молотится в рёбра. Ву открывает дверь, его слова текут иссыхающей струйкой, когда он уходит в коридор.

Дверь медленно закрывается у него за спиной.

— Уходи, Пиао. Убегай. Или для следующей пересадки вполне могут привезти тебя.

Последняя картина… скручивающиеся края рассечения стягиваются мостиками швов. Яростная линия, красная, как узкие чёрточки эмблемы на пачке «Мальборо». Очень аккуратно хирург заканчивает работу балетным танцем кетгута, иглы, пинцетов, ножниц. Развлекается. На зрителей обрушивается шквал навязчивого профессионализма. Напоследок демонстрирует отточенность навыков… это больше нужно хирургу, и всё меньше и меньше — пациенту. Наконец он откладывает инструменты, работа завершена. Он идёт к дверям. Уже снимая перчатки, расстёгивает халат на шее. Стягивает с головы колпак; взмётываются бело-серебристые волосы, блестят на свету полированной сталью. Он снимает маску, под ней… Чарльз Хейвен.

На мгновение, не больше, останавливается и смотрит на галерею. Больше не похож на ящерицу, скорее на змею… на змею за миг до броска. Он разворачивается и идёт через двери; они аплодируют ему шлепками резины о резину. Пиао понимает, что стоит; как он выбрался из сидения, не отложилось в памяти. Ноги дрожат, но уже несут его к лестнице, к выходу.

Из крана льётся поток, обжигающе горячий. Между лицом Хейвена и зеркалом постоянно бьёт гейзер пара… черты лица искажены, неразличимы в затуманенном отражении. Руки его пробивают водопад, наслаждаются ожогами воды. Хейвен полуоборачивается, лицо его ничего не выражает.

— И почему я не удивлён тем, что вы пришли, старший следователь Пиао?

— Потому что я сам себе враг, и упрямый при том.

Англичанин улыбается, закрывает кран, разворачивается к Пиао. Глаза его оживлённо движутся, ничего не пропуская. Осматривают дверь, окна… проверяют, что старший следователь пришёл один. Он снова улыбается, удовлетворённо.

— Получили мой маленький подарок?

Пиао лезет во внутренний карман, достаёт коробку из полированного дерева… открывает её. Чёрный бархат. В его сердце лежит золотая зажигалка, блестя жёлтыми боками. Пиао толкает её по столу к Хейвену. Англичанин вытирает руки и снимает халат, прежде чем позволить себе её забрать.

— Ваше расследование…

— Оно закончено, — перебивает его Пиао и идёт к двери, выходящей в коридор; аккуратно приоткрывает её на сантиметр. Полоса света прорезает натёртый пол… и два мужика массивного телосложения прислонились к бежевой стене. С губ как раз срывается шутка про жирную жопу медсестры. Они хрюкают от смеха. Натянутая ткань магазинных курток бугрится там, где находится наплечная кобура. Пиао отпускает дверь, и та закрывается.

Англичанин наманикюренными пальцами проводит по голове, волосы падают аккуратно на место.

— Вы пришли арестовать меня?

Страха в нём нет. Глаза цвета подшипника не мигают.

— Тогда, старший следователь, мы с Барбарой Хейес вылетим в Нью-Йорк на самолёте, который взлетит…

Он сверяется с часами.

— …ровно через четыре часа.

— Нет, вы не улетите, мистер Хейвен. Даже в Китае убийца четырёх человек не может просто так взять и улететь.

Англичанин роняет комок смятой салфетки в корзину у ног.

— Я могу заплатить вам сто тысяч фунтов в течение сорока восьми часов, старший следователь. Их передадут через Липинга. Конечно, я рассчитываю в ответ улететь на своём рейсе в Нью-Йорк. Никаких задержек. Так же я ожидаю, что вы передадите все материалы по вашему расследованию Липингу. Он профессионально с ними разберётся.

— Как он разобрался с телами Бобби Хейеса, Е Ян, Хейвуда и Цинде?

Хейвен чуть поворачивается, свет из окна окрашивает его щёку в алый цвет.

— Для того, кто сам себе враг, вы хорошо поработали, старший следователь. Вы можете выйти из этого дела богатым человеком…

Он толкает деревянную коробку по столу, прямо в руки к Пиао.

— …и у вас будет зажигалка, о которой вы так долго мечтали.

Пиао отпихивает коробку, брови англичанина поднимаются знаками вопроса.

— Вы отказываетесь от зажигалки, или… от денег?

— Да.

— Липинг говорил, что вы именно такой, что вас не купить. А я ему не верил.

Старший следователь снова приоткрывает дверь.

— А надо было поверить… — шепчет он, выглядывая в щель. Мужики, СБ или полиция, так и стоят у стены. Доносится очередная шутка. Пиао её уже слышал. Смешная, если предварительно оседлать волну из шести бутылок Цинтао.

— Мне хочется проверить, насколько верно я всё понял. Американцы и Цинде воровали для вас культурные реликвии. Людей из Грязи. Е Ян задирала цены. Уверенная женщина. Глупая женщина…

Хейвен поправляет воротник. И галстук.

— …при помощи охранников Липинга вы приехали в лабораторию в снежных полях, похитили их и привезли в Шанхай. На операционный стол. Вы не любите транжирить доступные материалы. Если бы вы убили их там, в лаборатории, нельзя было бы использовать их органы. Сотни тысяч долларов на чёрном рынке трансплантов…

Секунды. Секунды. Он смотрит на англичанина. Застёгивающего манжеты.

— …вырезали у них органы. Дали им умереть на операционном столе.

Смотрит на него. Тот застёгивает пиджак. Разглаживает отвороты.

— …они должны были быть живыми, когда вы их оперировали. Живые органы приносят больше долларов…

Хейвен опускается губами к питьевому фонтанчику. На губах вода, едва их смочила.

— …а потом вы их изувечили. Не упустив ничего. Делать это своими руками…

Хейвен улыбается.

— …наверно, вы испытали необычайный прилив свободы. Никаких ограничений точных хирургических приёмов, которые обычно сковывают вас. Свобода…

Смотрит на него. Тот шнурует ботинки. Точными движениями. Движения пальцев, слишком изящных, чтобы заниматься насилием. Появляется ощущение, что англичанин злится, но он тут же берёт себя в руки, поправляя галстук.

— …ошибка. В этом убийстве вы решили, что избавляться от трупов необязательно самому. И оставили эту задачу охранникам Липинга. Они сковали их ещё с четверыми и скинули в Хуанпу. Крематорий находится на другом конце города. Река ближе…

Ответа нет. Но он следит за глазами англичанина. Ищет прореху в ткани. Ничего… только часы отсчитывают минуты его жизни. Этот человек переполнен самоуверенностью. Ощущением, что он накрепко обвязан страховочным тросом. Он что-то знает, что ускользнуло от старшего следователя. Пиао лезет под китель. Пальцы нащупывают полированную сталь, спящую в кобуре. Холодную. Успокаивающую.

— …а четверых заключённых, которые были с ними скованы, законным образом казнили в «Лесу Добродетели». Их органы были заражены, но всё равно вы решили продать их на чёрном рынке. И никакая история не связывает эти две группы. Просто совпадение. Люди Липинга не имели в виду никакого глубокого смысла, когда сковали их вместе и бросили в реку, вместо того, чтобы довезти до крематория. У таких людей самый глубокий смысл лежит на дне бутылки Цинтао. Но у вас, мистер Хейвен, это ошибка. Первая и единственная ошибка…

Следит за ним. Хейвен, прихорашиваясь, ничем не выражает своих чувств. Но внутри Пиао нарастает злость. Волна горячих слёз и потребность выпустить их на волю.

Возьми и пристрели его. Прямо здесь. Прямо сейчас…

— …министр Кан Чжу и товарищ Шеф Липинг с пониманием отнеслись к вашей ошибке. Улыбающиеся китайцы подливали вам вино. Но что западный человек может прочитать по улыбке китайца?

В глазах англичанина не отражается ничего. Крещение правдой, и всё равно — пустота.

Возьми и застрели мудака.

— …и всё время у вас в голове крутилась нерешаемая головоломка. Что будет, если один-единственный человек, которого все водят за нос, сумеет проследить все нити…

Англичанин поворачивается к окну, подходит к портфелю, стоящему рядом с дверьми. Высокопоставленные друзья могут смириться лишь с определённым количеством ошибок. Он до сих пор остаётся уважаемым иностранцем, или стал балластом, который пора сбросить? Следователь, то, что он появился здесь… уже обо всём говорит. Кто-то указал Пиао в его направлении. Заводная игрушка, делает то, для чего предназначена. Теперь придётся следить за спиной. Но Хейвен всегда на шаг впереди, это стиль его работы. Он не ждёт откровений. Не удивляется сюрпризам. На шаг впереди.

Пиао раскидывает руки, контакт с пистолетом под кителем, со сталью… потерян. Обнажён. Обнажён и уязвим.

— …я дал вам шанс объясниться. Стать известным. Понести ответственность. Вы не нашли слов, но и не возмутились. Серийный убийца, который хочет известности, но не желает ответственности. Но в океане не бывает прилива и отлива одновременно…

Пиао вытаскивает пистолет из кобуры. Гротескно чёрный. Грубый. Чёрный. Тут же разливается запах смазки, полированного металла… и смерти. Он сдвигает предохранитель. Палец твёрдо лежит на спусковом крючке Модели 67. Брови Хейвена удивлённо поднимаются. Он отодвигается назад к стене, руки сложены одна на другой. Сведённые пальцы совсем не настолько расслаблены, как пытается изобразить поза.

— …я сейчас выведу вас отсюда. Пистолет будет прижат к вашей спине. Только дёрнется кто из мужиков в коридоре, и я приложу к очень чувствительному спусковому крючку достаточное усилие, чтобы у вас в спине появилась дыра размером с пирожное…

Он идёт вперёд, кончик глушителя на 67 вминается в тонкий материал пиджака Хейвена.

— …твои люди будут следить за нами, это ясно, но в переулках Хункоу будет несложно оторваться от них…

Пистолет ещё крепче вжимается в рёбра англичанина.

— …а потом мы будем ехать и ехать. На север. Два, три дня, а потом мы свернём в ближайшую деревушку и доложим в местное отделение БОБ. Сначала они не поверят в то, что я скажу. Убийства. Контрабанда культурных ценностей. В деревне, где большим преступлением считают кражу свиньи или лопаты, все встанут на уши. Каждый захочет стать председателем. Люди бросятся к телефонам. Притащат представителей власти из соседнего поселения, из ближайшего города…

Пиао подталкивает англичанина пистолетом.

— …когда волки во сне чуют запах близкого оленя, они просыпаются очень голодными. Они гарантированно начнут расследовать это дело. На севере холодно, погода воспитывает в людях терпение. Правда откроется медленно, но неизбежно.

Англичанин смотрит на часы, рука движется к ручке двери.

— Мне надо встретиться с Барбарой и сесть на самолёт через сорок пять минут. Мои принципы не позволяют заставлять леди ждать.

— Выйди в коридор, и я тебя застрелю.

Пиао яростно вонзает дуло пистолета в бок англичанину. Сталь бьёт в рёбра. Тот сгибается… убирает руку с замка, трёт бок. Лицо чернеет от злости. Но она остаётся под контролем. Англичанин собирает её яд, но откладывает до лучших времён.

— Застрели меня… застрели, и будешь мёртв через десять секунд.

Его глаза стреляют налево, указывая на коридор за стеной, на двух людей, стоящих там. Дым и бородатые шутки. И пистолеты в кобуре.

— Может, оно того стоит.

— Самоубийство, и ради чего? Сообщить правду китайскому правосудию? Не будь таким наивным. Ты один такой остался, старший следователь, все остальные знают, до чего прогнила система с верха пирамиды до самого подножия. Каждый. Всё продаётся. По самым сниженным ценам. Китайская Народная Республика… блядь, дающая за пачку «Бенсон и Хеджес». Государственный секрет — за бутылку «Тичерс». Так ради чего умирать, а, старший следователь? Ты действительно думаешь, что убив меня или отправив за решётку, ты остановишь трансплантационную индустрию в стране? Что перестанут казнить заключённых и пересаживать их органы?

Стальной крючок вжимается в палец Пиао. Такой упругий. Надави его… калибр 7,62мм, его злость. И в тот момент он хочет убить Хейвена; у англичанина есть редкий дар убеждать, что всё, чего ты касаешься, покрыто говном.

Не о чем больше говорить. Застрели ублюдка!

Хейвен чувствует, как дуло пистолета, прижатое к рёбрам, усиливает нажим, будто сейчас разрядится. Он удерживает взгляд Пиао. Указывает на свой верхний карман. Медленно двигает к нему руку, старший следователь почти загипнотизирован этим жестом. Вытаскивает оттуда галстук. Кладёт его на пистолет Пиао… ему на руку. Галстук БОБ. Пятно на пятне от еды. Галстук Яобаня. Без сомнения, галстук Яобаня.

— Да, старший следователь, вы однозначно везде опаздываете буквально на пару часов.

— Где он?

Хейвен отталкивает пистолет от рёбер. Галстук Шишки падает на пол.

— Он в безопасности, но если я не позвоню своим помощникам за полчаса до того, как мой самолёт вылетит из аэропорта Хунцяо в Нью-Йорк…

— Где он?

Хейвен неспешно идёт через комнату, подбирает свой портфель.

— Ряд барж напротив северного речного входа в порт Цзяннань в Луване. Он на дальней от берега барже.

Дрожь набрасывается на Пиао. Хуанпу. Он убирает пистолет в кобуру.

— Значит, мы договорились, старший следователь Пиао. Я лечу в Нью-Йорк, вы получаете своего жирного помощника назад…

Он нагибается, подбирает галстук Яобаня.

— …и даже это можете ему отдать. Всё будет так, словно ничего не случилось.

Хейвен вешает галстук на плечо старшему следователю. Пиао открывает дверь и выходит в коридор; жирдяи дёргаются. Шутки, улыбки облетают с губ. Руки тянутся во внутренние карманы. Англичанин поднимает руку, и они расслабляются, как питбули, которым бросили кость. Всё равно уроды, но хоть ведут себя терпимо.

— Я передам ваши лучшие пожелания Барбаре Хейес, старший следователь…

А потом, почти шёпотом:

— …мне будет не хватать Китая.

Пиао смотрит, как он идёт к лифту.

— Давайте, мистер Хейвен, летите в свой Нью-Йорк. Пока я не передумал.