ГЛАВА 15 Страшные рассказы в ночном лесу

Ночное лес величественно и безмолвно встретил дружинников. Как и прежде, окрест башни стояла гнетущая тишина. Лишь ветер, тихо гудя, покачивал вершины сосен. Легкий туман пластами окутывал кусты, стелясь у самой земли.

Перед выездом копыта лошадей предусмотрительно обмотали тряпками: у нежити тоже есть слух. Венды неторопливо, опустив поводья коней, озираясь и стараясь не делать лишнего шума, пересекли поляну перед башней и кони погрузились в мокрый кустарник.

Конечно, можно отправиться и по удобной тропе, выводящей на проторенную лесную дорогу, но, посовещавшись, решили не рисковать и выбираться лесом.

Любомысл с Прозором здраво рассудили, что у албаста имеется какой-никакой, но разум. Значит, упырь будет поджидать людей в наиболее удобном для нападения месте: у тропы, выводящий на дорогу.

Впереди, держа лук наготове, ехал Прозор, следом — Борко и Добромил с Любомыслом. Замыкал отряд Милован. Парень оглянулся на стоявшего в воротах, зорко осматривающего края поляны Велислава. Он по возможности старался обеспечить безопасный отход маленького отряда, медленно водя по сторонам снаряженным луком: не блеснет ли в кустах водянистая тень…

Увидев, что Милован оглянулся, Велислав поднял руку в прощальном приветствии и легонько махнул вперед: «Спокойно! Отправляйтесь без опаски!»

Кивнув в ответ, Милован скрылся в кустах. Послышался легкий скрип затворяемых створок и глухой стук заложившего ворота бруса. Велислав остался наедине с неизвестностью.

Вскоре, проехав сквозь глухой сырой кустарник, отряд выбрался на торную дорогу. Ее в отдельных местах, особенно по сырым низинам, еще в давние времена замостили камнем, что для леса являлось несомненной роскошью.

Дело в том, что хотя дорога и петляла причудливо, то убегая от Ледавы, то возвращаясь к ней вновь, и путь по ней длиннее, чем прямиком через лес или по берегу, но она верно доводила до крепости у самого моря.

Даже впервые оказавшийся в этих краях путник вряд ли заплутал бы в густом лесу, идя по этой дороге. И найти ее несложно: иди от Ледавы или к ней — и непременно выйдешь.

Так уж издавна повелось, что на морском берегу раз в месяц устраивали небольшую ярмарку. Для вендов она служила своеобразным местом встреч. Ведь там постоянно живущий в лесу человек, не желающий тратить время на поход в город, мог предложить что-нибудь из излишков своего добра, или наоборот — разжиться какой-нибудь мелкой, но позарез необходимой вещью, которую делали только в городе.

А городские жители, в свою очередь, приобретали на ней чудные лесные диковины. Например, ручного бера или маленькую куницу для охраны добра. Ведь совсем еще недавно, когда в Альтиде не было кошек, ручные куницы прекрасно справлялись с мышами.

Поэтому лесная дорога не пустовала ни зимой, ни летом.

Когда обмотанные тряпками копыта глухо застучали по камню, Милован облегченно вздохнул:

— Ну, друзья! Кажись, выбрались из западни! Теперь-то я понимаю, что чувствует обложенный зверь. Нас нежить как бера в логове в этой башне заперла! А выход-то всего один. Бери голыми руками!

— Не болтай, — хмуро бросил Прозор. — Еще не отъехали. И не забывай: нам сюда еще возвращаться придется.

— Так-то оно так! — весело отозвался Милован. — Верно говоришь! Только когда это еще будет? А дорога — вот она! Езжай на все четыре стороны! А вернемся мы не одни. С подмогой и волхвами не страшно — совладаем с нежитью!

Милован не унимался, разглагольствовал, радовался и, как свойственно молодости, предпочитал жить настоящим: «Смерть — ко-о-о-гда еще придет?!»

Но парень умолк на полуслове. Прядая ушами, резко всхрапнули лошади. Кобыла Любомысла пошла боком, часто перебирая ногами и всхрапывая, затем, поднявшись на дыбы, едва не сбросила старика на землю. Привязанная к седлу заводная лошадь отпрянула в сторону. Возник переполох.

— Что за леший! — борясь с испуганной лошадкой воскликнул Любомысл. — Да стой ты! Что с тобой, ты всегда смирная была! Для того тебя и выбрал, чтоб стариковские косточки сберегала! Иль учуяла чего? Тп-р-р-у!

Совладав с лошадью, Любомысл крикнул:

— Прозор, ну-ка глянь — отчего переполох? Что лошади учуяли? А то мы впотьмах, как слепые!

Впрочем, и без глаз Прозора было ясно — дело нечисто: сзади раздавался частый глухой топот и шуршание отбрасываемых камешков. За отрядом кто-то бежал.

— Упырь… — спокойно расчехляя тул и доставая снаряженный серебром срезень, молвил Прозор. — Кому ж как не ему за нами гнаться! Прав ты, Любомысл! Зря я тебе возражал: он нас на узкой тропке поджидал. А как учуял, что добыча ускользает, вдогон пустился. Все равно, лошадей ему не догнать. Ну что ж, давайте еще по паре стрел в него всадим, а то одной, что я его угостил, видать маловато. Видите упыря? Во-он, у поворота мельтешит.

Теперь все видели, что позади, где-то в половине полета стрелы, у изгиба дороги, в лунном свете колыхалась тень. Судя по топоту, албаст сильно спешил за ускользающей добычей, но все равно его бег уступал неторопливой лошадиной рыси. Уйти от упыря не составляло труда.

— Все-таки моя стрела его хорошо подбила. Зря грешил, что серебро без толку. Вон, как его шатает. И полбашки уже развалилось — видать, разъело, — заметил Прозор наложив на тетиву стрелу. — Эх, Веденя, Веденя! И как же тебя так угораздило? Чем же ты богов прогневал? Ладно… — Вздохнув, Прозор поднял лук, навел на упыря. — Может, от мук тебя избавим. Ну, как? Готовы, други? — Он серьезно глянул на Любомысла, Милована, маленького княжича.

Можно и не спрашивать. Ночь в Древней Башне не прошла просто так: от малейшего шороха руки вендов сами тянулись к оружию. Особенно — у Добромила.

Никакого страха мальчик уже не испытывал: все осталось в далеком детстве, а сейчас он воин! Добромил чувствовал лишь легкое возбуждение. Еще бы! Это ведь не лесные звери, в которых княжич, кстати сказать, стрелять не любил: охота не вызывала у него никакого восторга. Тут другое! Тут настоящий упырь! Да не какой-нибудь, что из могил по ночам вылезает, чтоб свежей кровушки попить, а заморский — невиданный! — вышедший из реки. «Это не человек, это нежить — колдовской сгусток воды», — шептал себе Добромил. Хотя, в глубине души у маленького княжича таилось какое-то неприятие. Ведь еще прошлым вечером он разговаривал с обратившимся в упыря человеком. Но Любомысл сказал, что убить албаста — значит, избавить того, кто в него обратился, от мук. Что ж, значит так надо. Будет что потом рассказать про эту ночь.

Один лишь Борко, сожалея, что ничем не может пособить, тяжело вздыхал. Сломанная рука весьма ощутимо напоминала о себе: ею не то что лук натягивать, а просто шевелить — и то больно!

Дважды тенькнула тетива — это Прозор выпустив стрелу, успел наложить вторую и выстрелить, прежде чем первая достигла цели. Сразу же за Прозором выстрелили Милован, Добромил и старик Любомысл. В ясном лунном свете промахнуться невозможно: с небольшим промежутком восемь стрел вонзились в упыря. Зашатавшись, он — издавая даже не рев, а глухой стон — ковыляя, бросился в кусты. Послышался треск ломаемых ветвей и вроде бы всплеск. Видимо, смертельно раненый упырь упал в протекавший неподалеку речной ручеек. Потом все стихло.

— Ну вот, — пряча лук, удовлетворенно пробурчал Прозор. — Не будет больше нежить людей донимать! Думаю — он от серебра к утру на куски развалится. Одну стрелу, как обещал, в оставшийся глаз вогнал. Другую — в сердце. Если, конечно, у упырей сердце есть. Хотя, может и есть, — рассуждал дружинник, — ведь в них осиновые колья вгоняют, а каждый упырь это бывший человек. Так вроде? А, Любомысл?

— Почти что так, Прозорушка, — тронув повод, ласково отозвался старик. — Я же рассказывал, что упыри всякие есть: и огненные, и летучие, и вот как этот — водяные. Всех не упомнить. И люди тоже всякие бывают: иной при жизни в упыря оборачивается. Есть и такие, — улыбнулся Любомысл, заметив недоуменный взгляд Прозора. — Если пожелаешь, я потом как-нибудь это тебе разъясню. А могу и про что-нибудь другое растолковать: иль про веселое, иль про страшное. Мне все равно.

— Ладно, растолкуешь… — Прозор выехал вперед отряда, оглянулся. — А пока — вот что, други. Вон там, чуть подальше, Ледава изгиб делает. В том месте берег пологим становится, с него башню как на ладони видно. Давайте, спустимся к реке и глянем, что там творится? Тревога на сердце лежит за Велислава. Как он там один, упрямец?

Прозор пустил лошадь вскачь и вскоре отряд спустился на большую песчаную косу. И над башней и над древним болотом мерцали ясные звезды. Ярко светила полная луна. Все тихо, будто и не бил дружинников треклятый морок.

— Что ж, там затишье… — глубоко вздохнул Любомысл. — Хорошо, если оно навсегда. Веди дальше, Прозор. Сначала к волхву, а от него мы с Добромилом и Борко в Виннету направимся. Пусть там тоже кудесников скликают. Они люди мудрые, знающие, не чета нам. Может и решат, что с этим болотом делать. Борко, ты как? Путь осилишь?

Парень махнул здоровой рукой — осилю, чего, мол, спрашиваешь? Насмешливо подумал: «И так ясно. Подумаешь, руку саднит — эка невидаль. Я ж дружинник, воин. А что по брюху валун приложил, так кровью не харкаю, значит, нутро не отбито. Молчу, вам не докучаю. Что еще надо?»

— Я не поеду в Виннету, — твердо сказал Добромил. — Мне там нечего делать. Я вместе с волхвом вернусь обратно, к Велиславу. Пусть я не венд, но он мой друг, а вы сами говорили, что венды друзей не бросают. Я будущий князь, не пристало мне чего-либо бояться, даже той нежити, что выползла из Гнилой Топи! Это и моя земля. Так что, дядька Любомысл, извини. Вы с Борко возвращайтесь домой, а я останусь с Прозором, Милованом и волхвом.

Одобрительно хмыкнув, Прозор подумал: «Взрослеет княжич! И немудрено — пора. Эта ночь ему на пользу пошла. Что тут думать: если Любомысл возражать будет, я мальчика поддержу — из него толк будет…»

А Любомысл в изумлении поперхнулся: будущий князь показал коготки. Конечно, Добромил прав. И прав настолько, что обычно говорливый, имеющий ответ на все случаи жизни старик ничего не мог возразить.

Добромил действительно будущий властитель этой земли. Он должен знать, что на ней происходит. И если честно, то и сам Любомысл вернулся бы в Виннету скрепя сердце, а возможно, потом всю оставшуюся жизнь корил бы себя за это и не находил покоя. Ведь там, у проклятого болота остался и его друг. Что ж, княжич принял решение, и хотя мальчишка никогда не был своенравным и всегда прислушивался к совету старших, сейчас пререкаться и переубеждать его не стоило. К добру это не приведет, а Добромил все равно сделает, как решил. Вон глаза-то сверкают! И немудрено — все предки княжича были упрямыми суровыми воителями.

— Хорошо, княжич. Как скажешь, — спокойно кивнул Любомысл. — Но есть одна мудрая поговорка: «Утро вечера мудренее». Ты ее знаешь. Вот и поступим, как она советует. Доживем до утра, а там…

Старик беспомощно махнул рукой, думая: «Все без толку. Какое там утро — все равно все по своему сделает!»

— Давайте копыта коням размотаем, — сказал Прозор. — Вроде бы тряпки уже ни к чему.

Лошади шли неспешным шагом. Венды молчали, каждый думал о своем. Разум, взбудораженный страшной ночью, успокаивался. Наступило время осмысления и холодного расчета: что делать дальше.

Прозор мысленно представил себе, где может обитать волхв Хранибор. Подумал, как можно спрямить путь, чтобы скорее добраться. Поразмыслив, решил не рисковать: поедут так, как рассказал Велислав. Главное — это нужную реку не пропустить. Ладно, вдоль Ледавы места знакомые, исхожены, да и верная примета есть: около дороги большой валун лежит, идя от него, точно не заплутаешь и доберешься до нужного места.

Вендские леса изобиловали озерами. А уж сколько в них рек, речушек, ручейков — больших и малых, глубоких и мелких, бурных и тихих, — этого никто не знал. Особенно много их в закатной части, меж Виннетой и морем. Кто не знал, что куда впадает и что откуда вытекает; куда ведет тот или иной проток, тот проблуждал бы по этой хитросплетенной водной паутине не один день.

Вот и сейчас, хотя отряд отъехал от башни недалеко, дорога уже вывела к тихой неглубокой речке. Пересекли ее вброд: моста через речушку нет, она весенняя — таких в Ледаву впадает немало. Это простой разлив, широкий и мелкий. Уже сейчас воды в ней — коням чуть выше копыт. Лужа… Снег сошел, речка пересыхает, скоро одно песчаное русло останется.

Вода в нем появится только после того, как пройдут дожди, а потом она снова пересохнет. Чтоб сносную переправу не наводить, понапрасну не трудились, уходящую в русло дорогу замостили камнем.

Когда выбрались на противоположенный берег, Милован спросил:

— Любомысл! А скажи мне, мудрый друг, — может, допустим, бер упыря-албаста задрать? Или еще неизвестно, кто кого одолеет?

— Типун тебе на язык, парень! — сердясь, воскликнул старик. — Надо же такое придумать! Я же ясно сказал, что албаст превращается в того, чью кровь отведает и нутро высосет. Ты представь себе бера-упыря, который начнет других зверей драть! Допустим, завалит он кабана, — тогда тот станет упырем! Нападет кабан на тура, — тогда и тур в нежить перекинется. Упырь же неуловимым станет! Ты ж по лесу пройти не сможешь! Любой зайчик, который нежитью стал, из-под куста на тебя бросится и твоей кровушки отведает! Или что там у тебя еще есть — мясо, кости? В общем, сожрет он тебя, выплюнет твою шкурку, и в твоем образе дальше по лесу пойдет, от честного люда серебряных стрел и чеснока дожидаясь! Ладно, думаю, наше серебро его все-таки угробит. Людей, кого сможем, предупредим: мол, нечего в этих местах понапрасну ходить! Неизвестно еще, сможет ли волхв, про которого Велислав речь вел, один со всем этим управится? Один змей многоногий чего стоит! Я аж окаменел, когда этакую жуть над собой увидел! И в тяжком сне такое чудище не привидится. Хорошо, что это призрак. Но вот что-то мне вещует — в океанах он немало мореходам седых волос прибавит, даже если призраком останется! А если, чего доброго, змей плоть обретет? Что тогда? У-у-у… Даже подумать страшно. А твари изломанные, что из провала разлетались? Куда они направились? Что это такое вообще было?! Ох, люди… Чую, в Гнилой Топи такое водится, что ой-ей-ей! — Любомысл не мог выразить, что же водится в древнем болоте, и только беспомощно махнув рукой, продолжал:

— Много чего я видел и слышал! Но о таком и подумать не мог! Оказалось — не все я знаю! Что за призрак над болотом висел, книгу листал и хохотал? Кто это? Слепым котенком себя чувствую!

Старик разгорячился. Потом вдруг замолчал, и видимо что-то вспомнив, с силой хлопнул себя по лбу:

— Вот оно что! Ну конечно!!! — голос его обрел уверенность. — На наших воинов не дочери Морены напали, как ты, Прозор, решил, а иные твари.

— Ну-ка, ну-ка! Отчего же с ними такая хворь случалась? Выкладывай, что знаешь! — воскликнул дружинник. — Я за сегодняшнюю ночь от тебя столько про разную нежить узнал, да попутно столько настоящей жути насмотрелся, что до конца дней не забуду и нынешнюю страсть, и твои россказни!

Любомысл усмехнулся. Никого пугать страшными рассказами он, конечно, не хотел. Но как-то вышло, что все ночные события странным образом перекликались с тем, что старик успел узнать за свою насыщенную приключениями жизнь. Для него события этой ночи хоть и не были в порядке вещей, но и не стали чем-то из ряда вон выходящим. Всякое он слышал и повидал. На земле зла и нежити предостаточно. Живы, здоровы, — ну и хорошо. Плохо лишь одно — это задело душу и разум Добромила. Мальчику, пожалуй, рановато со всем этим знаться.

Но ежели рассудить, то Любомысл был гораздо младше княжича, когда на его долю выпало и неслыханное горе и невиданный ужас. Хоть он и лишился детства, но ничего, не пропал и рассудком не повредился. Только сразу возмужал.

«Так что, — посчитал Любомысл, — то, что княжичу довелось столкнуться с нежитью — хоть и не очень хорошо, но не так уж и плохо. А то, что теперь Добромил знает, какая она есть на самом деле, а не в рассказах и сказках, ему только на пользу пойдет. Пусть растет бесстрашным. Вон как повернул — не поеду домой, и все, обратно возвращаюсь, Велислава и дружинников выручать! Хотя и жутко ему, да еще как! Я-то видел! Ох, пусть не допустят боги еще раз этакое пережить…»

— Ладно, послушайте старика. Тяжело сразу сказать, что за твари в наших друзей вселились, но только это точно не дочери Марены. Видишь ли, Прозор, когда человеком лихорадка овладевает, то его то в жар, то в холод бросает, и он почти всегда сознание теряет — бредит, мечется, страшные вещи ему видятся. Сам должен знать. Так вот, — дружинники хоть без сознания лежали, но ведь и жара у них не было, это точно. Я ведь не раз к ним подходил, смотрел, что да как. Думаю, видений у них тоже не было. Они просто как мертвые лежали. И тут я и вспомнил одну историю, которую как-то довелось услышать в одной из стран Сайона. Как только вы сказали, что вроде бы как крылья зашелестели, и женский смех раздался, то я сразу об одной нежити вспомнил! Только вот потом не до воспоминаний стало. Сами знаете, какой каменный град на нас обрушился. Ну и прочая жуть, что на крыше…

Прозор печально усмехнулся, Борко поморщился, саднила рука, Добромил и Милован погрустнели. Такое не забудешь. Помирать будешь — и то вспомнишь.

— Знаете, — продолжил Любомысл, — там, на берегах Сайона, на жаркой душной земле, есть одна древняя страна. За ней начинается бескрайняя песчаная пустыня. Когда-то в древности там стояли города. А сейчас — нет. В пустыне все время бушуют песчаные бури. Спастись от них тяжело. Песок там движется, как вода, то обнажая древние постройки, то засыпая их снова. И с каждым разом он продвигается все дальше и дальше вглубь страны. Наверное, скоро песок поглотит ее. Но не в этом суть… На самой границе той страны, там, где начинается песок, обитают странные злобные существа. Тамошний народ нарек их ламиями. Но их мало кто видел — все больше слухи…

Порой ночной ламии подстерегают одинокого путешественника и овладевают его душой. Они забирают ее и относят магу или колдуну, которому служат. Я слышал, что некоторые искусные чернокнижные колдуны могут повелевать ламиями. Иные наоборот, становятся их жертвами. Ну, оно и к лучшему. Так вот, твари, повинуясь своему хозяину, исполняют те его злобные приказы, которые в состоянии выполнить. А делать они умеют многое, очень многое. Страшен удел человека, вернее того, что от него останется, после того как у него похищена душа. Он навек становится рабом колдуна. Он мертв, но вроде как и жив. Это возвращенец с того света, восставший из своей могилы. И нигде нет ему покоя. Колдун, у которого находится душа несчастного, вызывает его из небытия, когда пожелает. Чтобы добиться повиновения от усопшего, он обращается с ним жестоко, сечет кнутом.

А у мертвеца нет ни сил, ни желания сопротивляться. Этот раб выполняет всю самую тяжелую и грязную работу, которую только может придумать колдун. Но оживших мертвецов все-таки надо кормить. Питаются они жидкой похлебкой или объедками. Этого раба ни в коем случае нельзя называть тем именем, что он носил при жизни, нельзя давать ему мяса. Иначе покойник придет в гнев и станет страшен. Вот тогда-то, самым разумным будет убить его еще раз, размозжив или отрубив голову.

Тогда живой покойник умрет второй раз, и на этот раз навсегда. В той стране считают, что когда человек умирает, то его душа вылетает через рот. И вот, чтобы ламии не похитили душу, покойника хоронят лицом вниз, забивая землей рот. А самое главное — зашивают ему рот. Так вот, мне кажется, что тот шорох крыльев и смех, что вы слышали с Милованом, принадлежал именно ламиям. Они похитили души у трех дружинников, а у остальных не смогли — помешало серебро. Ведь ламии, как и другая нежить, не выносят серебра. Для них оно — смерть. Еще ламии вызывают песчаные крутящиеся вихри и обрушивают их куда пожелают. А ведь пустыня — не один песок, там и камней предостаточно. Говорят, эти твари камнями забивают небольшие купеческие караваны. Если могут песок крутить, значит, и с водой совладают. Вот вам и ответ на то, кто нас камнями засыпал! Ламии, больше некому! Их лап дело. Сами посудите: ведь нежити безразлично, как у человека душу забрать. Они могут не только у спящего, но и у умирающего душой овладеть, так даже проще. Но сначала у них ничего не вышло: на нас серебро висело. Вот им в нас и не получилось войти! Раз не получилось, значит надо нас убить.

Вот ламии и удумали: силой своего могущества подняли прибрежные камни, и сначала ставни повыбивали, и валуны в бойницы направили! Не удалось сразу нас убить — снова начали! Да, они это запросто могут, если верно то, что я о них слышал.

— Как они выглядят? — спросил Прозор, вспомнив крутящих смерчи призраков.

Любомысл пожал плечами. Он же не колдун. Домыслы и слухи разные ходят. Хотя большинство рассказов сходится в одном…

— Говорят, что ламии — красивые женщины с крыльями летучей мыши.

— Вот оно что… — протянул дружинник. — Ну, тогда это точно они! Девы с крыльями! Крылья страшенные, кожистые и как у летучей мыши. Все недосуг было вам рассказать: это они водяные смерчи сотворили, к башне их несли. Я видел, как ламии над вершинами вихрей летели, поддерживали их. В них-то, в тварей этих, мы и били. Значит, я ламий видел. Ну и ну…

И откуда тут, в северных лесах, могла взяться пустынная нежить? А упырь-албаст южных морей, о котором отродясь никто не слышал? Конечно, все это каким-то образом связано с Гнилой Топью. Но каким? Пока это оставалось загадкой, как и все, что творилось на болоте. А Прозор, оказывается, мог не только замечательно видеть в кромешной тьме. В нем обнаружился еще один необыкновенный дар — наблюдать нежить. Во всяком случае, он видел ламий. Может, ему доступно и иное. Но пока это неведомо — время покажет.

Какое-то время ехали молча. Поразительный рассказ Любомысла вызвал тревогу. Нежить забрала души их товарищей, и то же самое хотела проделать и с ними. К словам старика стоило прислушаться. Он многое знал и предвидел.

Борко на время забыл про саднящую руку. Когда со стороны моря шли гибельные смерчи, он внизу возился с лошадьми и все пропустил.

— Значит, ламии охотились за душами? Но откуда эта нежить вообще тут взялась? Может, их Гнилая Топь из себя извергает? — раздумчиво сказал он. — Так ведь что же тогда еще там может быть?

— Не знаю, парень, не знаю, — вздохнул Любомысл. — Мир духов мне неведом.

— Ничего себе — неведом! — покачал головой Милован. — Да, по-моему, ты в нем живешь! Столько, сколько ты знаешь, — не всякому волхву или колдуну известно. Да они у тебя учиться должны!

— Зря так считаешь, Милован, — мрачновато ответил Прозор. — Любомыслу ведомо одно, а чародеям — другое. Каждый в своем деле силен. Но вот есть, допустим, возможность как-нибудь души наших друзей обратно вернуть? Если их, в самом деле, ламии забрали. Есть способ? Твари-то мертвы! Сам видел, как они в реку падали! Значит, душами они уже не владеют. Выходит, что други наши уже где-то на свободе летают.

— А вот этого я не знаю, — печально покачал головой старик. — Вот доберемся до волхва, расскажем ему, что и как было, посоветуемся — тогда и посмотрим. Ведь ум хорошо, а два — лучше. Может быть, я еще чего-нибудь вспомню. А пока ничего сказать не могу. И то хорошо, что про чеснок и серебро вспомнил. Помогло ведь. Только вот надолго ли? Нежить — она хитра и на выдумки горазда. Опять же — сколько ее из болота повылезло? И куда она вся делась? И то повезло, что от каменного града особо не пострадали: Велислав, да вот он, бедолага… — Любомысл кивнул на баюкающего руку Борко. — Сам понять не могу, как нам так повезло?

Замолчав, старик тронул рассеченную камнем голову. Его рана не в счет. Просто кожу посекло, голова даже не болит. А вот придись удар чуть ниже — и все… Не ехал бы он сейчас по ночному лесу, а лежал бы рядом с умершими дружинниками. Кому повезло больше всех, — так это ему.

За разговорами пересекли еще одну речку — и пошире, и поглубже, чем первая. Потому через нее была наведена постоянная переправа — добротный мост на сваях. Копыта гулко застучали по настилу. Видимо, от этого звука в ближних кустах сонно вскрикнула какая-то птица.

— О!.. Слышали?! — обрадовано воскликнул Прозор. — Есть все-таки живая душа в этом месте! Меня еще одно беспокоило: пока ехали, кругом тишина стояла — будто все зверье окрест башни куда-то запропало! Будто все вымерло — как на пожарище. А ведь лес, даже ночной, всегда своей жизнью живет. Выходит — выехали.

— Да, — согласился Милован, — верно подмечено. Мне тоже бросилось, какая тишина вокруг башни стояла. Она сразу началась, после того как нас волной чуть не смыло. Как на обрыв выскочили да отдышались, так сразу приметил: ни одна птаха не щебетнет, ни один зверек голоса не подаст. Я-то это всегда примечаю: сызмалу по лесам брожу. Наверное, раньше всех одногодков начал, — прихвастнул парень.

— Можно подумать, ты один лес знаешь, — хмыкнул Борко. — Мы все-таки венды! А лес — наш дом. Все тишь да гладь заметили, даже я. Только вот недосуг об этом думать было.

От того, как он это сказал, Прозор и Милован невольно приосанились, а Добромил украдкой вздохнул. Он не венд по рождению.

Правота Борко неоспорима — лес воистину являлся для вендов почти родным домом.

Мальчишки любого вендского рода потому взрослели быстро, что в суровых лесах слабый, немощный, а главное, не обученный самым нехитрым вещам человек обречен на скорую и неминуемую гибель.

Поэтому сразу же, как только ребенок делал первые самостоятельные шаги, начиналось нешуточное обучение. Дите должно было усвоить и законы леса, и как в нем выжить. И обучение длилось долго — вплоть до того весеннего дня, пока на груди мальчишки, над сердцем, не появлялся родовой знак: изображение премудрого лесного зверя, от которого брал свое начало его род.

Только тогда, пройдя все серьезные испытания, и доказав: чтобы выжить в лесу, им не нужна поддержка старших, молодые парни становились мужчинами и полноправными членами своего рода. А этому знаменательному дню предшествовали долгие нелегкие годы учебы. Бесценный опыт давался нелегко.

Почти для всех вендских ребятишек обучение начиналось примерно так: «Вот тебе наточенный нож, малыш. Владей! Когда-то и мне дали такой, я его сберегаю до сих пор. У тебя будут и еще ножи, ведь ты сам научишься их делать. Но пока это твое первое и главное оружие. Попробуй сделать этим ножом лук, и к нему выстругать ровные стрелы. Если что непонятно — спрашивай у старших. Любой с радостью тебе все объяснит. Запомни главный закон леса: прежде чем взять жизнь у зверя или дерева, попроси у них прощения за то, что причиняешь им боль. Если забираешь жизнь - то забирай только по необходимости. Никогда не убивай просто так — из прихоти и удовольствия. Знай, радости это тебе не принесет, а зверь не сможет родиться вновь, и вырубленные деревья тоже просто так не народятся. И когда настанет твой черед предстать перед светлыми богами, и они будут решать твою судьбу, ты не получишь от напрасно убитых зверей оправданья. И тогда путь твой в Нижнем Мире станет незавиден. Ты не сможешь пройти по лунной дорожке и навсегда останешься на велесовых пастбищах, будешь пасти его скот. Радостной жизни в Ирии ты никогда не узнаешь. Пока это все. Учись. Если придумаешь что-нибудь свое — это пойдет только на пользу роду и тебе…»

Неудивительно, что при таком воспитании дети быстро взрослели. Для десятилетнего мальчишки не составляло особого труда в одиночку отправиться на охоту, провести в лесу несколько ночей и как ни в чем не бывало возвратиться домой. Причем, как правило, юный охотник приносил неплохую добычу, всерьез полагая, что от его удачи и охотничьего мастерства зависит важная вещь: лягут ли спать его родичи на голодный желудок — или нет.

Попутно шло обучение воинскому мастерству. Меч, кистень, топор, боевой нож, копье — все оружие осваивалось легко, быстро и играючи. Ведь умение постоять за свои охотничьи угодья потомки лесных зверей впитали с молоком матери.

И опять же, боевое оружие вендские мальчишки брали в руки с самого раннего возраста, чем отличались от других народов, считающих, что воинов надо готовить намеренно — только с той поры, когда мальчику исполнится определенное число лет и он повзрослеет.

Навыки обращения с любым подручным предметом, который мог послужить в качестве оружия, были выпестованы богатым опытом предков-воинов и охотников. А если же не находилось ничего под рукой, то у любого венда при себе всегда оставался таинственный ручной бой, овладеть которым был бы рад любой иноземный воин. Человек, владевший им, легко мог устоять перед одним, а то и нескольким вооруженными противниками.

Но бой этот великая тайна. Пришлых, не родившихся в лесах людей ему никогда не учили. Да и не получилось бы обучить чужого: не станешь же объяснять ему — чтобы узнать основы этого боя, надо родиться и жить в лесу. Ведь его законам учили и бескрайний лес, и ловкие сильные звери, что жили в нем. Ведь чтобы выйти один на один на лесного хозяина — Бера, чтобы оседлать великана-тура и немного проехать на нем, требовалась не только немалая отвага, но и недоступная другим людям ловкость…