ГЛАВА 3 Утопленник

Велислав и Прозор стояли на крыше Древней Башни, рядом с высоким каменным зубцом. Фигурное обрамление башни большей частью не сохранилось: кто-то или что-то разрушило ее в незапамятные времена, но, скорее всего каменная кладка просто не выдержала натиск времени. Щели между камнями вымывались дождями, сушились ветрами, трескались в зимнее, морозное время. Кладка ослабевала, камни постепенно крошились и вываливались сами, под своим весом. Те, валуны, что не успели упасть вниз, сложили кучами в разных местах крыши. Они могли пригодиться в случае нападения — камень хорошее оружие. Для этой цели на крыше стояло небольшое камнеметное устройство, укрытое плотной просмоленной материей. Его пригодность исправно проверяли, но воспользоваться им пока не доводилось. Из сторожевых площадок по углам, осталась всего лишь одна. Несмотря на это, башня до сих пор была пригодна для того, чтобы пережить непродолжительную осаду. Толстые каменные стены надежно уберегали от возможного пожара; оружие, вода и еда есть. Были бы люди, было б кому держать оборону.

С башни видно, как покачиваются вершины сосен, а за ними — рукой дотянешься — простирается река Ледава. Хорошо просматривается впадающее в море устье.

Но сейчас река и море вендов не интересовали. Они всматривались в противоположенный пологий берег. На нем, недалеко от кромки легло древнее болото — Гнилая Топь.

— Прозор, что-нибудь видишь? — спросил Велислав.

— Нет, — ответил Прозор, внимательно вглядываясь в каждую кочку, в каждую редкую чахлую осинку. — На Гнилой Топи вроде спокойно. Да ты сам глянь — только болотные огоньки мерцают. Туман ночной стелется… Только вот к речному берегу след идет: деревца кой-где поломаны, кусты примяты. Будто огромный слизень полз.

— Огоньки я и сам вижу, — вздохнул Велислав. — Значит, нет ничего. Это хорошо. А вот ты помнишь, как только этот вой начался, на болоте что-то вздулось? Будто пузырь огромный. На манер квашни, только черной да большой.

— Нет, не помню, Велислав. Не видел — меня скрутило сразу. Думал только — как выжить-то в этом мороке.

Сейчас на древнем болоте все тихо и спокойно. Будто и не случилось: ни истошного воя, ни одуряющего, пришедшего вслед, морока; будто не катил с противоположенного берега водяной вал, забравший жизнь семерых воинов. Стояла тихая ночь. Высмотреть ничего не удалось. Сейчас — хвала богам! — спокойно. Но ведь еще вся ночь впереди, все может случиться.

— Спускаемся?

— Нет. Подождем, мало ли что… Не очень мне верится, что закончилось, Прозор. Тишина наступила зловещая. И еще — мне тут легче, свободно дышится. Погоди немного — отойти хочу. Я ведь — главный, должен твердо держаться. Семь человек… Неожиданно-то как — не в бою, непонятно от чего. Не знаю, что случилось, — не слышал о таком. Ты чувствовал, на берегу будто что-то злобное и гадкое на нас смотрело? Сразу же, как только в вверху прошуршало?

Прозор внутренне сжался, его передернуло от воспоминаний.

— Да, Велислав, чувствовал. Я как-то раз чуть в змеиную яму не провалился, сапогом в нее попал. Еле отпрыгнул! Хорошо, что осень стояла — холода подходили. Гады в яму на зиму собрались: уже вялые, сонные были. Там такой клубок! Но головы подняли, зашипели, свои буркалы змеиные на меня вытаращили. Много их там… — Прозора снова передернуло, великан не любил змей. — Так вот, у ямы с гадами мне, как давеча на берегу, плохо стало. Будто потустороннее в сердце лезет, душу холодит. Мертвящее, жуткое. Я от змеиной ямы тихонечко отходил, а потом повернулся, да как припустил! Бегу, и мне кажется — гады за мной ползут, нагоняют. Щас кинутся всем скопищем и повиснут! Обошлось, погрезилось. Да и осень была. Ох, и напугался я тогда, Велислав! Тебе одному рассказываю, не говори никому! Я потом долго в себя приходил. До сей поры мне кажется, что змеиные глаза мне в затылок смотрят, в душу лезут. Помню я их зрачки: узкие, мертвые… И откуда у змей такая сила? Я думаю, что там, в гадючьей яме, змеиный властелин на дне лежал, своими слугами укрывался. Вот он гадам силу и давал. И на отмели такое чуство, будто кто-то меня разглядывал, душу холодил и решал, куда удобней ужалить. Б-р-р! — передернул плечами Прозор. — Зачем ты это спрашиваешь, Велислав?

— И я, Прозор, такое почувствовал. Ты хорошо сказал: взгляд змеиный да мертвящий. Пойдем?

— Пошли. Заметил, что огоньков на Гнилой Топи много? В иные ночи не так ярятся, хотя чего уж — проклятая земля, топь. Самое место для нечисти. Угораздило же в наших лесах этому болоту завестись. И еще — кругом странная тишина. Все молчит. Ни звука не слышно… Только ветер в соснах шелестит. Тих ночной лес. Будто все зверье ушло, напуганное…

— Заметил, — мрачно бросил Велислав, — пошли уже.

Велислав глянул на звездное небо. Определил, что до рассвета еще далеко — только полночи прошло. Глубоко вздохнул и пошел к спуску. Вдруг Прозор с силой ухватил его за руку. Сжал так, что пальцы хрустнули.

— Стой, Велислав! Стой! Тихо! — прошипел Прозор. — Видишь?

— Что?!

— Смотри! На середине реки смотри! Да ниже, не там где устье!

— Где? Вижу! Великий Хорс! Да что же это?!

От увиденного Велислав окаменел. Ниже по течению, на середине Ледавы, освещенная ярким лунным светом, туманно колыхалась призрачная человеческая тень…

— Что это? — шепнул Велислав. — Стоит.

У Прозора застучали зубы.

— Не знаю… Так в воде нельзя стоять… Только что ничего не было! Я видел. Откуда взялось?! — Левая рука сама собой подняла лук, правая наложила стрелу. Велислав остановил друга, стрелять не время — надо разобраться.

Тень стояла, устало склонив голову и безвольно опустив руки. Недвижимая, страшная… Потом шевельнулась, медленно подняла голову, огляделась по сторонам — будто осматривая берега. Задрав голову выше повернулась в сторону Древней Башни, и снова застыла. Дружинникам показалось, что тень пристально рассматривает каменное строение, и видит именно их. Затем тень сделала осторожный шаг вперед и, медленно-медленно, будто сходя по скрытой под волнами лестнице, неспешно ушла в воду… По реке разошлись круги, потревоженная вода в разных местах заколыхалась и пошла высокими бурунами.

— Прозор! — зашипел Велислав. — За стену! Она нас увидела, мы ее спугнули. Что за нежить! Откуда взялась!

Прозор и Велислав шмыгнули за каменный зубец и затаились. Ждать пришлось недолго: слегка колышущаяся, уже с четкими очертаниями тень вновь вышла из воды. Теперь уже недалеко от обрывистого берега, у речного русла, по которому венды спасались от водяного вала. Так же неторопливо, будто поднимаясь по лестнице, из воды показалась мокрая кудлатая голова, затем туловище с безвольно опущенными руками. Медленно шагнув, тень неспешно и плавно пошла по воде. Там, куда она ставила ногу, разбегались большие круги. Тень направлялась к берегу, к обрыву перед Древней Башней. Ноги тени по щиколотку скрывала вода. Тень подняла руки. Они будто гребли, будто тень сопротивляется встречному бурному потоку. Сделав несколько шагов, тень остановилась и вновь подняла поникшую голову.

— Веденя! — хрипло, почти неслышно, выдохнул Прозор. — Велислав, это Веденя! Рыбак утопший! Великий Род!

— Вижу! Да он же мертв! Утопленник!

Покойник подошел ближе к берегу, и в свете луны, воины венды безошибочно определили ту грань, что безжалостно отделяет живых от навсегда ушедших в Нижний Мир. Лик бывшего рыбака Ведени был бледен, черты резко заострились. Утопленник обводил берег некогда живыми, веселыми, а теперь подернутыми мутной пленкой глазами. Постояв, покойник странно заколыхался и двинулся к обрыву. Венды ощутили, как их тела пробрал могильный холод.

Вцепившийся в камень Прозор лязгнул зубами и с усилием разжал пальцы. Великан повернул бледное лицо к Велиславу. Тот стоял оцепенев, до хруста в омертвевших пальцах сжимая каменную стену. Велислав никак не мог оторвать взгляд от реки.

А утопленник, все так же бредя по воде неспешным шагом, уже дошел до берега, оглянулся на реку, словно запоминая или прощаясь с водой, и вышел на берег. Под тяжелыми шагами захрустела речная галька. Мертвец неторопливо и размерено пошел к пересохшему, разрезавшему обрыв, руслу. Голова утопленника снова свесилась, руки опустились к земле, казалось, его давит незримая тяжесть. Но мертвец шел быстро, и как-то неуловимо глазу. Утопленник легко заскользил наверх, на обрыв…

— Велислав, спускаемся! Он к башне идет.

— Погоди! Посмотрим, что дальше! Ворота заперты. Не войдет…

Утопленник уже стоял возле башни. Он передвигался стремительно. Казалось, чуть моргнешь, а его уже нет на прежнем месте — мертвец подкрался ближе. А в голове Прозора, с того самого мига, как он увидел мертвеца, вертелось давно забытое детское воспоминание.

— Велислав! Да это же албаст! — Прозора аж затрясло при этих словах. — Это не утопленник! Он другой! Это упырь! Там же внизу Борко за кабанчиком пошел! Он сдуру ворота отворит! Пустит его сюда, албаста этого! Упыря!

Дружинники бросились к спуску, из которого раздался далекий дикий и протяжный вопль. Орал Борко…

Прозор прыгал через несколько ступеней, Велислав не отставал. В ушах вендов все еще стоял дикий вопль Борко, который раздался, как только мертвец подошел к башне. Прозор назвал его упырем, а затем непонятным словом албаст. Кто или что это, Велислав не знал. Видать Борко угрожает серьезная опасность, зазря Прозор не станет лететь вниз, сломя голову. Уж на что Велислав быстр, но тут не угнаться.

Больше Борко не вопил. Молодец, бледный от страха, уже стоял возле спуска на второй ярус. Лязгая зубами, и мелко дрожа он пытался что-то сказать. Но выходила лишь малопонятное: — А… ва… ва…

В одной, трясущейся руке Борко держал потрошеную тушку кабанчика, а другой, сжавшей тяжелый запечатанный кувшин, показывал вниз: в черный провал спуска.

— Открыл ворота?! — выдергивая меч, завопил Прозор. — Говори, открыл? Он вошел?! Да скажи хоть что-нибудь!

Казалось, от его крика Борко пришел в себя. Нет, глаза парня просветлели не от вопля дружинника. Уж больно страшно выглядел Прозор. Еще чуть-чуть и смахнет молодцу непутевую башку. Уже изготовился… Велислав, ничего не понимая, но, видя, как напряжен Прозор, успокаивающе положил ему на плечо руку. А Борко, вперив застывшие глаза в меч, с усилием унял дрожь и мотнул головой.

— Н-н-ет, н-не открыл… Н-не успел… Т-т-там рыбак… В-в-еденя, мертвый… П-просился пустить… Я н-не открыл…

— Фу ты! — перевел дух Прозор. Потом повертел в руках меч, чему-то мимолетно усмехнулся, и с шелестом вогнал клинок в ножны. — Ну, ребята, кажись, удача нам снова улыбнулась. Не иначе, какая-то богиня ворожит… Скажу, в рубахах мы родились! Сюда чуть было албаст-упырь не влез! А тебе, Борко, особо повезло!.. Мы-то может и успели проход завалить да подпереть, а вот тебе точно бы конец пришел. А потом, я бы тебе голову снес, если б успел.

Венды недоуменно смотрели на Прозора. Никто не понял, что он сказал. Какой упырь? Зачем проход заваливать? И чего это он чуть Борко голову не снес?! Добромил и Милован смотрели на великана раскрыв рты… Встрепенулся лишь Любомысл.

— Прозор, ты о чем толкуешь?! — привстав с лавки воскликнул старик. — Откуда здесь упырю-албасту взяться? Их тут отродясь не водилось, не те места!

— А я почем знаю? — раздраженно бросил Прозор, неодобрительно цокнув языком: «Вот дед дотошный! Сомневается! Я ж сам его видел, тут не рассуждать надо — откуда взялся, а отбиваться! Иначе все тут сдохнем, и следов не останется…» — Мы с Велиславом его видели. И отрок наш тоже с ним внизу столкнулся. Вон, гляньте — лица на нем нет! Не водились упыри, да вот завелся. — Прозор вновь выдернул и вогнал меч в ножны, разволновался не на шутку.

— Тихо, тихо, — встрял Велислав, видя, как разошелся обычно спокойный Прозор. — Что за албаст такой? Остынь, а лица на Борко нет оттого, что покойника увидел. Заорал, все слышали. Тут любой богатырь испугается. Он за защитой кинулся, а тут ты мечом на него машешь. Ну-ка говорите, что за албаст? Какой такой упырь? Утопленник это, Веденя Водяной. Но ведь ворота заперты, не войти ему. — Тут Велислав грозно цыкнул на Борко: — Да не трясись ты, воин! Успокойся. Говори, Борко, по порядку: что там внизу было? А вы спорщики помолчите пока, а то заладили: албаст, не албаст. Упырь какой-то неведомый… Рассказывай, Борко, только внятно: без этого а-ва-ва, а то на всю жизнь заикой останешься.

— За кабанчиком я пошел, ты ж видел, Велислав, — сглотнув в горле ком, ответил Борко. Затем голос молодца окреп, дрожь исчезла. — Попутно чеснока, лука набрал. Водки, как ты просил, нашел. И вдруг слышу, в ворота кто-то скребется. Мне страшно стало: свои-то все вошли! А потом меня как стукнет, а вдруг еще кто-нибудь спасся и сюда пришел! Я ж говорил, выплыть можно… А скребется тихо так, не иначе товарищ израненный. Я к воротам! Глядь, а кони-то уже ни то что ржать, даже хрипеть не могут: окаменели, застыли и дрожь их бьет! Будто к ним нежить подкралась, чтоб заездить до смерти. Тут я сообразил — дело нечисто. Спрашиваю, твердо так: «Кто там пришел, и чего надобно?» А из-за ворот голос отвечает, да глухой такой, будто из-под воды или рот ветошью заткнут: «Это я, Веденя… рыбак. Открой Борко, пусти погреться, озяб очень… промок я…» Я ему в ответ: «Сейчас отворю, погоди немного, только руки освобожу». Это я время тяну и на лошадей поглядываю. Про утопленников-то я слышал, что они по ночам ходят, в окна заглядывают и в дверь скребутся. Сами, небось, знаете. Вот и думаю: а не один ли из них пожаловал? Веденю первого смыло, сам видел, — Борко запнулся, вспоминая недавний морок, тряхнув кудрявой головой, отогнал грустные мысли и продолжил: — Хотя, кто его знает, Веденю-то? Он же рыбак, всю жизнь с водяными знается. И еще слышу, вода где-то журчит. Глядь, а это из-под ворот в башню ручей затекает! Тихонько так льется и запах от воды душный: болотной тиной несет. Но сама вода чистая, без ряски, без мути… Много ее натекло. Я и не заметил как, опешил… — Борко снова сглотнул, вспоминая пережитое. — И тут вижу, не вода это вовсе! Она сначала в ноги, а затем в самого рыбака Веденю обращается! Сапоги его рыбацкие появились, порты плотные, рубаха. И все такое ненастоящее, водянистое и колышется! Тут меня пробрало! Швырнул в него чем попало, да наверх! А сзади как заревет что-то, и вдруг все пропало: нет ни пол-Ведени, ни лужи что натекла. Лошади заржали, будто их отпустило сразу. Это я уже сверху увидел, когда сюда несся. А тут вы навстречу вылетаете и Прозор что-то орет и на меня мечом машет. Станешь тут заикаться! Ты уж прости меня за испуг, Велислав.

Ну что ж, вроде Борко и не рассказал ничего страшного, но им уже не по себе. Княжич Добромил придвинулся ближе к печи, Милован теребил нашейный оберег: серебряный многолучевой круг — символ солнца.

— Чем швырнул-то? — озабоченно крякнул Любомысл. — Ну, в Веденю чем бросил, что он исчез сразу?

Борко пожал плечами. Разве упомнишь?

— Не знаю, Любомысл. Лук в связке был, чеснок… Еще что-то нес. Кабанчик вот, — Борко приподнял освежеванную тушку лесного поросенка. — Я ни за меч, ни за нож схватиться не успел. Не помню, Любомысл. А что?

Любомысл переглянулся с Прозором. Кивнув головой, протянул: — Да-а-а! Прав ты, Прозор! Упырь это, албаст. Вот только откуда? Ты сам-то что про упырей-албастов знаешь? Про них никто, кроме как на Змеиных Островах не слышал. Там у этой нежити дом. На тех островах она прочно засела. Так ведь там и мореходов-то, почитай не бывает. Далеко эти моря.

У княжича Добромила и Милована глаза округлились от любопытства: про упырей, лежащих в могилах и по ночам пьющих людскую кровь они слышали страшные сказки. Велислав мрачно смотрел на проход за спиной Борко и неторопливо поглаживал черен меча. Борко опустился на скамью и дрожащей рукой тер мокрый, с налипшими светлыми прядями, лоб. Молодец потихоньку успокаивался.

— Да вот, довелось как-то про них слышать, — с какой-то непонятной тоской сказал Прозор. — В нашей деревеньке несколько лет один человек жил, бывший беглый раб. Книгочей, у-у-у!.. — протянул Прозор, закатив вверх глаза, и этим показывая, каким грамотным был этот человек. — Великий мудрец! Он детишек вечерами собирал вокруг себя и разные истории рассказывал. И про чудеса, которые на земле есть, и про страны разные говорил. Про колдовство: белое и черное. Про волшбу: добрую, злую и о которой даже лучше не думать. Мудрец этот много чего знал. С деревенским знахарем дружил, травы лесные с ним собирал. К волхвам в лес ходил, с ведунами знался. А что он искал, мы так и не узнали. Умер рано: хворал, жизнь-то до наших лесов у мудреца тяжелая была, одно слово — рабство. Поди-ка, денно и нощно помаши веслом! Тут и молодой не сдюжит. А мудрец в летах был. Хороший человек, — вздохнул Прозор, — к праотцам проводили достойно, челнок снарядили и сожгли по вере нашей. От него я про упыря-албаста и слышал.

На губах Прозора появилась грустная улыбка. Приятно вспомнить о хорошем человеке, с которым в детстве свела судьба. У сурового дружинника даже взгляд стал отрешенным и туманным. Впрочем, ненадолго: мудрец давно ушел к праотцам, а вот то, что он рассказывал деревенским ребятишкам неожиданно подтвердилось через много-много лет.

— Я, когда на реке увидел Веденю, то не сразу сообразил, что просто утопленники по воде не ходят, — продолжил Прозор, — я твердо знаю. А этот шел, величаво, или, скорее трудно — будто что-то мешает. Но быстро, глазом только моргнешь, а он уже вон где, в другом месте! Тут меня бах! Вспомнил, что мудрец говорил: эти упыри ходят быстро, что по воде, что по суше. И главное, вода их не принимает, выталкивает! Когда он голоден, то не может в нее войти, плохо ему там. И еще он может в любую щель затекать, в воду обращаться, а затем снова в нежить. В общем, нечего мудрить, упырь-албаст это!

— Дядька Любомысл, — испуганно прошептал княжич, — а что упырь еще делает? Мне рассказывали про русалку-лобасту, что в грязных прудах живет. Названия-то похожи: албаст — лобаста!

Любомысл, задумавшись, тихонечко покашливал. Худое худым и кончается, что еще принесет эта ночь?

— Сейчас расскажу, Добромил. Только сначала вот что. — Старик повернулся к Борко. — Спустись-ка ты молодец вниз. Да-да! На нижний ярус спустись и набери там побольше чесноку. Ты знаешь, где он, брал оттуда. Тащи сюда весь, понадобиться.

— А Веденя? Утопленник? — побледнел Борко. — Упырь, или как вы его называете — албаст? Вдруг он там?

— Был бы он там, нас бы тут не было! Иди, нет его. В башню через ворота упырь точно не войдет. Нет ему сюда хода, ты закрыл. Все, неси чеснок скорее.

— Почему ход закрыт? — спросил Прозор. — Ты уверен? Любомысл?

Старик кивнул. Странно, что Прозор сам не догадался почему упырю сюда не войти. Может, не знает?

— Да вот видишь ли, Прозор, этому молодцу, — Любомысл кивнул на Борко, — удача благоволит. Впрочем, и нам пока тоже, — хмыкнул старик. Он чесноком спасся, которым с перепугу в албаста швырнул. Связка-то, чесночная, небось у ворот внизу валяется? Сюда ты без нее влетел, и без лука. Так, Борко? Так! — сам себе ответил Любомысл. — в руках у тебя только кабанчик и кувшин были. Там чеснок, у ворот. Он нежити путь закрыл и отпугнул. Иначе упырь сейчас бы тут бродил. По стенам албаст лазать не может — тяжел. Так что неси чеснок, Борко. Будем бойницы и все щели внизу запечатывать. Да не бойся ты! — улыбнулся Любомысл. — Нет его там! Иди!

Борко нехотя встал и не торопясь пошел к проходу вниз. Добромил и Милован сочувственно смотрели вслед. Любомысл, поймав взгляд Велислава, улыбнулся и кивнул: «Мол, все хорошо!»

— Был бы человек, — бубнил Борко, — с ним бы разговор короткий был: отведал бы моего меча или кулака… А так — утопленник… Упырь… албаст… Невесть что. Только нежити мне недоставало.

Недовольно бурча Борко скрылся в проеме.

— Так вот, — сказал Любомысл. — Албастов в Альтиде нет, и до сегодняшней ночи не было. Мало кто о них слышал. Теперь и вы знаете. Ты, Добромил, верно подметил: между ним и русалкой-лобастой только слова схожи. И албаст, и лобаста — это нежить, что в воде обитает. Хотя лобаста, она не совсем русалка. Вы же о русалках-берегинях слыхали. А иным и повезло: даже видели. Я вот не сподобился, а жаль. Они веселые, и вреда от них нет. Ну пошутят иногда, так ведь и люди тоже веселятся. Хоть русалок и нежитью считают, но мне кажется — зря. Душа у русалок-берегинь беспременно есть. А вот русалки-лобасты, они иные. Вот уж кто и есть самая настоящая нежить, так это они. Вот и упырь-албаст, что в рыбака Веденю перекинулся, тоже нежить. Даже хуже — он и не мертвый, и не живой. И не Веденя это, а просто видимость. Но кровь рыбака в нем еще плещется.

Послышались быстрые шаги, — Борко обернулся мигом. Не очень-то молодцу хотелось задерживаться внизу. Один, в полутьме! По стенам бегают тени от скудных светильников. Мерещится — за каждым бочонком, позади мешков поджидает кто-то неведомый и страшный — хуже упыря.

Но дело сделал. Увидя обвешанного чесноком Борко Любомысл довольно крякнул. Молодец, не побоялся снова вниз сходить. Будет из него толк. И Велислав с Прозором смотрели одобрительно: справный дружинник выйдет, себя пересилил и нежити не испугался.

— Так, — сказал Любомысл. — Пока разговоры в сторону. Милован, помогай Борко. Разбирайте чеснок, развешивайте и раскладывайте куда только взгляд ляжет, где только малейшую щелочку увидите или подумаете что она есть. Светильники возьмите и всю башню пройдите. Снизу начинайте, не ленитесь — дело нехитрое, а чеснок всем нам жизнь сохранит. Да чтоб веселее работалось, и знали, что не впустую это делаете, гляньте, что там от связки, которой Борко в албаста швырнул, осталось.

— А что осталось? — полюбопытствовал Милован.

— Не знаю, сами увидите! — ухмыльнулся старик. — Думаю, ничего там нет. Сгорел чеснок или в лучшем случае обуглился. А мы сверху раскладывать начнем, встретимся на середине. Только еще одно дело сделаем и начнем.

Увешавшись чесночными вязками Борко и Милован боязливо спустились вниз.

— Прозор, Велислав. Пока молодцы внизу ходят, да дрожащими перстами чеснок всюду распихивают, давайте больными займемся. Помогите мне.

— Что делать будешь? — спросил Велислав.

Любомысл пожал плечами. Хоть и не лекарь, но один хороший способ знает. Его все знают.

— Хлебного вина им дать. Когда непривычного человека море побьет, то первейшее средство — это чарку-другую водки выпить. Болезного стошнит, прочистит и ему полегчает.

— Что-то не слышал о таком, — ухмыльнулся Прозор.

— Ты не слышал, а я точно знаю, — твердо ответил старик. — Сам когда несмышленым мореходом по морям ходил, таким вот изнеженным способом к качке привыкал. Но это у вестфолдингов принято, у других народов пожестче: лекарей у них почитай и нет. И заботится о тебе, болезном, никто не станет. А не можешь на ногах стоять, после того как волна побьет, захочешь где-нибудь под скамьей притулится или в трюм спрятаться, так тебя плетью или кулаком быстро в чувство приведут. Говорю, первое средство от любой хвори — это крепкое хлебное вино, наша альтидская водка. У иноземцев такого напитка нет, а зря. Вернее есть, но другой: вонючий. Они водку делать не умеют, да и не из чего. Всякую дрянь взамен пшенички квасят… А когда брага поспеет, как из нее водку выгнать, не знают. Нет, наша водочка, — тут Любомысл облизнулся, — самое лучшее, что есть! Первейшее средство от всякой хвори. Ладно, заговорились. Давайте-ка, приподнимайте им головы по очереди, да зубы разжимайте. Я хворых потихоньку поить стану. Все равно ничего другого у нас нету.

Распечатав принесенный Борко кувшин, Любомысл нюхнул, одобрительно поморщился, крякнул, плеснул в поднесенную Прозором чарку немного водки, чуть смочил губы и пополоскал рот. Кивнул — годится. Крепка, гореть будет! Самое то! Встав, старик пошел в отгороженный угол к хворым дружинникам.

Прозор поднимал голову, Велислав разжимал рот, а Любомысл со знанием дела, бережливо, вливал меж губ огненную жидкость. Дело спорилось.

— Ну, что скажешь, Любомысл? — спросил Велислав после того, как последнему из занедуживших влили по четверти чарки. — Серьезно хворают?

— Не знаю, Велислав, не знаю… — задумчиво почесав затылок ответил Любомысл. — Хорошо б их к знахарю толковому. Да где его взять-то? Вот смотрю на них и думаю: не всякий знахарь с этой хворью совладает. Неладно с ними… Ладно, водка вреда не принесет, а польза может и будет. Все, идемте. Надо чеснок раскладывать. От него точно толк есть.

Чесночные головки успели распихать только на своем ярусе, когда вернулись Милован и Борко. Молодцы повеселели, испуг прошел. Тем более за воротами башни, как они не прислушивались, не раздалось больше ни одного подозрительного звука, ни шороха… В глубине души у Борко теплилась надежда, что утопленник албаст, перепугавший его до смерти, ушел обратно в реку.

— Все заделали, — улыбнулся довольный Борко. — Чеснок пихали в любую щелочку. В иную и муха не пролезет. Особенно внизу усердствовали. Ты ж, Любомысл, сказал, что албаст по стенам не может лазить. Значит, ему пусть сюда только через низ, а он закрыт. Все, можно отдыхать.

Повесив на стену плащ, Борко уселся и устало закрыл глаза. Слишком много за сегодняшний вечер выпало на его бедную голову… Но вредный старик, не дал хоть на немного забыться.

— Это албаст по стенам не лазит, — ехидно сказала Любомысл. — А если иная нежить? Да еще с крыльями?

Милован и Добромил засмеялись, а Борко чуть не подпрыгнул, — сон мигом улетучился.

— Это какая другая? Ты это, Любомысл, на ночь глядя беду не накликай! Хватит с нас одного Ведени, упыря-албаста, как вы его с Прозором зовете.

— Нет, погоди Борко, ты рот Любомыслу не затыкай, дай сказать, — встрял Милован. — Что это за нежить такая, которая через верх войти может? Да про албаста поподробней расскажи. Мы знать хотим, верно? — Милован обвел взглядом окружающих. Кажется, все, даже маленький княжич Добромил не прочь были послушать про загадочную нежить.

— Что ж, хотите знать, пожалуйста. — Ответил Любомысл. — Только не обессудьте, если что не так расскажу