Африка. Год в Ботсване

Глава 9 Рождение мистера Манго

Целый водопад слез хлынул, когда для миссис Джонсон все-таки настало время попрощаться со своими учениками. Джейни, конечно же, была весьма тронута, и ее собственные глаза тоже увлажнились, но, к несчастью, слезы учительницы (так заразна бывает зевота) лишь способствовали тому, что ребятишки зарыдали еще пуще, и бедной Элизабет в минуту расставания пришлось одной рукой утирать им перепачканные мордашки, а другой гладить малышей по головам.

Долли, которая, как мне стало ясно, являлась главарем шайки — она была чуток повыше и постарше остальных, — устроила настоящий спектакль, впечатливший бы любого голливудского режиссера второсортных лент, и все дети, последовав ее примеру, исторгли такие вопли муки, что мне пришлось ретироваться в нашу маленькую учительскую. Наконец Грэхем довольно бесцеремонно затолкал свою женушку в машину и повез в аэропорт, оставив безутешных первоклашек за изготовлением залитых слезами открыток вроде «Желаю Вам удачи и надеюсь, что родится мальчик, потому что мальчики лучше!», украшенных огромными ярко-красными сердечками, а в паре случаев чем-то, невообразимо смахивающим на истребитель.

Как бы жестоко это ни звучало, к моему величайшему облегчению, уже к утру следующего понедельника в умах этих шестилеток миссис Джонсон осталась лишь далеким воспоминанием. Однако даже тогда мне пришлось изменить правила. У Джейни была склонность проводить уроки по типу вечеринки — безалкогольной, конечно же: всякий, кому вдруг захотелось поговорить о чем-то, по его мнению, интересном с кем-нибудь другим, мог просто встать из-за своей парты, подойти и поговорить. Естественно, поначалу этим «кем-нибудь другим» оказывался я.

Поэтому-то в первый день, лишь только мы расселись, чтобы потрудиться над сложением и вычитанием, в течение трех-четырех минут все стулья в классе, за исключением моего, оказались пустыми, а ученики собрались у моего стола. Кажется, единственное, что не обсуждалось в последовавшем за этим разговором, была сама математика. Социальное происхождение детей было весьма различным, и в этой маленькой школе они оказались вместе благодаря выбранной ими — или, во всяком случае, их родителями — конфессии христианской веры. Практически мгновенно я был буквально засыпан сведениями об их жизни и потерялся под шквалом вопросов о себе.

— У нас живут две большие собаки. Их зовут Кгоси и Тсала. Это означает «Король» и «Друг». Мы назвали Друга Другом, потому что он очень дружелюбный, и мы назвали Кгоси Кгоси… Вообще-то, я и сам не знаю почему… Но все равно, ррэ, когда им можно прийти в школу?

— Что ж, нам надо будет подумать об этом. Говоришь, они большие?

— Вам кто больше нравится, лошадиная антилопа, канна или куду?

— Даже не знаю… Ка… Как ты ее назвал?

— Канна, ррэ. Она очень большая, но мой папа говорит, что лошадиная антилопа самая красивая.

— А откуда вы приехали? Моя тетушка живет в Штатах. Когда-нибудь мы поедем туда и я познакомлюсь со своими двоюродными сестрами. А вы бывали в Штатах, ррэ? Я видела фотографии. Моя тетя живет в Санта-Барбаре в кондоме.

— В кондоминиуме? Ты ведь имела в виду кондоминиум, да? Я был в Соединенных Штатах, но не в Санта…

— Поехали к нам на пастбище, ррэ. Мы всегда туда ездим и живем у моего дедушки. Это лучше Штатов. У него много-много коров. Некоторые называются брахманами. У нас много маленьких домиков. В одном поселим вас. И отличное boma — знаете, что это такое? Еда, очень вкусная еда.

— Посмотрите, что мама приготовила мне на обед! Замечательные бутерброды. Этот с вареньем. Вот! Этот с колбасой. А этот с вареньем и колбасой. А ну отдай! Ррэ, Блессингс отнял у меня бутерброд!

— Я отдал его назад, ррэ. Очень мне нужно!

— Он откусил от него кусочек. Смотрите, ррэ!

Раздался вопль негодования, но затем акт насилия был предан забвению, и последовал спокойный вдумчивый вопрос:

— Ррэ, а куда подевались ваши волосы?

На мой стул взгромоздились две синие сандалии.

— Смотрите, у него голова блестящая на макушке!

— Правильно, и хватит об этом. Так, а теперь давайте все…

После того как я громким и в должной мере твердым тоном отдал указание всем вернуться на свои места, порядок немедленно и совершенно сверхъестественным образом был восстановлен. Я подмигнул, и ребятишки тоже в ответ мне улыбнулись. Бросив взгляд в угол, я заметил теплую одобрительную улыбку Элизабет, дружески помахивавшей школьной деревянной линейкой.

То, что, насколько мне известно, корректно именуется «классной динамикой», всегда меня увлекало. Возможно, нечто подобное наличествует во всех человеческих организациях, но нигде она не выражается столь явно, как в школе. В течение нескольких дней мне стало понятно, какую роль играет каждый ребенок. Долли, как я уже выяснил, возвела себя в должность классного оратора, типа деятеля профсоюза, осуществляющего посредничество между рабочими и администрацией. Именно она информировала меня, одобряет ли класс какую-то конкретную задачу или же — случалось и такое — нет. На любую мою оплошность — позабыл вручить кому-то золотую звездочку, неумышленно задержал их, когда все другие дети уже побежали играть на перемене, или же не раздал в конце недели конфеты достойным кандидатам — неизменно обращалось внимание. Скайи, Глори, Китти и Стелла были ее подругами, но также и поклонницами. Стоило Долли прийти на занятия с лентой в волосах, как на следующий день четыре девочки приходили с такими же. Если Долли хотела играть во что-то, им хотелось заняться тем же. По отдельности девочки были смышлеными и покладистыми, как группа же они были весьма сплоченными. Естественно — и я был бы разочарован, не окажись оно так, — имелся в классе и кружок мальчиков, потенциальных нарушителей дисциплины. В отличие от девочек, явного главаря у них как будто не было: решения принимались самым демократичным образом тем или иным мальчиком, пока всем остальным не надоедало обращать на него внимание. Кортни, Блессингс, Хэппи, Ботле и Хаким были закадычными друзьями. Большую часть своего времени они проводили в грезах о приключениях, в которые планировали отправиться, — тут уж не обходилось без подвигов, неимоверной храбрости, охоты, открытий, завоеваний и более всего, конечно же, убийств злодеев. Хотя мальчишки никогда этого и не говорили, но, думается мне, они втайне радовались, что их учителем стал мужчина, ибо им уже поднадоело выпекать пироги да мастерить украшения из салфеток. Нет надобности говорить, что эта компания с ума сходила по футболу.

Как это всегда бывает, имелось у нас в классе и несколько детей, которых совершенно не влекло в какие-либо группировки. Я неизменно особенно близко солидаризуюсь с теми, кто не придает значения категоризации и не то чтобы совсем непопулярен — чаще как раз наоборот, — но готов и счастлив идти своим собственным путем и получает от этого удовлетворение. Китсо и Артур вполне довольствовались тем, что увлеченно учились. Китсо проявлял необычайные и порой даже обескураживающие способности в математике, вплоть до того, что по дороге домой я вынужден был освежать в машине свои знания таблицы умножения. Артур же более всего был счастлив, когда мог улечься на живот на ковер в библиотеке и перелистывать страница за страницей иллюстрированные книжки с фантастическими сказками о магии и чародействе. Частенько он и сам рисовал небольшие картинки, обычно рядышком с математическими задачками. Возможно, этот сказочный мир давал ему возможность вырваться из-под гнета семейной жизни, где дела на тот момент несомненно обстояли не лучшим образом.

Олобогенг, появившаяся лишь в середине прошлой четверти и большую часть своей жизни прожившая в столице Ботсваны, Габороне, была тихой, но неуступчивой девочкой. Я ощущал ее беспокойство, когда она наблюдала за более общительными детьми, — сама Олобогенг была слишком замкнута. Она единственная из всех детей требовала от меня проявления максимального терпения и тактичности, когда я вводил ее в наш мир.

Ху, совсем крохотный мальчик, чьи родители принадлежали к многочисленной китайской диаспоре и держали универсальный магазин на главной улице Касане, доставлял мне массу неудобств, ибо практически не говорил на английском. К тому же именно он поспособствовал тому, что я в тот самый первый день получил необычное прозвище.

У остальных учителей, насколько я понял, была традиция: прежде чем попросить детей садиться, пожелать им доброго утра.

— Доброе утро, мистер или миссис такая-то! — отвечали ученики хором, а затем опускали с парт перевернутые стулья и убирали свои маленькие сумки.

Случилось так, что Ху стоял как раз передо мной, и я понял, что происходящее было для него полнейшей загадкой. Я присел перед малышом и тихо спросил, как его зовут.

Пососав пальчик, он ответил, что его имя Ху.

— Замечательно, — обрадовался я, — а меня как зовут?

— Вас зовут мистер Ранго!

Китсо, стоявший рядом с ним, захихикал:

— Что ты сказал, Ху? Ты сказал, его зовут мистер Манго?

Естественно, все остальные в классе тут же решили, что смешнее этой шутки они отродясь не слыхивали, и с тех самых пор ко мне обращались исключительно как к мистеру Манго — не только мои ученики, не только их родители, и не только мои коллеги, но все и вся в городе, незнакомцы, полисмены и даже один турист, которого неверно информировали.

Однако, на мой взгляд, это далеко не самое обидное прозвище в мире.

Вопреки тому, что класс состоял изв корне отличающихся группировок и отдельных ребятишек, с порой несопоставимыми интересами, он все-таки был на редкость однородной ватагой детей, в основном успевавших очень хорошо. Наряду с этим ребятишки вполне прилично могли занять себя сами, и если — а это происходило по нескольку раз в неделю — Элизабет и я желали послушать, как кто-то один из них читает, или же оказать ему помощь в преодолении каких-либо трудностей, остальные, как ни в чем не бывало, играли в бесчисленные игры — либо по отдельности, либо все вместе.

Будничные школьные дни были достаточно разнообразными, чтобы оставаться интересными, но при этом мы придерживались удобного для всех распорядка. Два-три раза в неделю, когда занятия в классе заканчивались, я усаживал детей в кузов Старой Королевы-Мамы и вез их в самый большой и изящный домик для сафари, «Мовена» (в переводе «Баобаб»), названный так потому, что он выстроен вокруг огромного баобаба. Домик этот просто роскошный, целых три этажа, и смахивает на средневековый деревянный форт. В прилегающем к нему парке располагаются два плавательных бассейна: один для детей, с лягушатником совсем уж для малышей, а другой — огромное пространство чистой голубой воды. Поскольку Ботсвана не имеет выхода к морю и единственная доступная вода здесь — река Чобе, пристанище тысяч крокодилов, то для большинства местных жителей обучение плаванию не входит в число приоритетов. Однако Грэхем, считавший физическую подготовку одной из главнейших задач, договорился с владельцами домика и всячески добивался, чтобы каждый из его учеников к моменту окончания школы научился плавать.

Мой единственный опыт в данной деятельности сводился к маленькой нашивке, удостоверявшей тот факт, что некогда я проплыл в обе стороны бассейн в Патни, но поскольку большой местный бассейн даже в самом глубоком месте был мне лишь по грудь, я был уверен, что надзор за детьми мне вполне по силам. Мне особенно-то и беспокоиться не приходилось, поскольку все дети — пускай движения их рук и гребками-то назвать было нельзя — вполне были способны держаться на поверхности воды и барахтаться в заданном направлении. Проблемы возникли лишь с Ху, который, как мне показалось, впервые в жизни оказался в бассейне, и с Ботле, этот, похоже, не видел необходимости лишний раз мокнуть. Но Ху облачили в плавательный пояс, в котором он не смог бы утонуть при всем желании, Ботле же самоутверждался в лягушатнике, шлепая руками по воде и время от времени окунаясь с головой. В глубине души я не мог нарадоваться подобным поездкам, поскольку они приносили приятное облегчение от зачастую устрашающего полуденного зноя.

В другие дни мы оставались после занятий в школе и оттачивали футбольное мастерство на неровном, но широком поле. Когда первая тренировка подошла к концу и я едва доковылял до тенечка под выступающим навесом, мне оставалось лишь согласиться с суровой оценкой Грэхема, что в этом виде спорта дети «совершенно никуда не годятся». При всем немалом рвении мальчиков и девочек, единственное их представление об этой игре заключалось в том, чтобы как можно чаще завладевать мячом да пинать его как можно дальше, совершенно невзирая на направление. С тактической точки зрения вся стратегия их команды, кажется, сводилась к преследованию мяча, куда бы он ни катился. Падения, с другой стороны, происходили как будто вполне естественным образом, и, хотя слез было немного, энтузиазм угасал пропорционально получаемым синякам.

Ботле почти всегда оказывался первым, кто приходил к заключению, что на сегодня хватит. Он подходил ко мне, держась за ушибленное место, и с умоляющим взором молвил своим мелодичным тихим голоском:

— Мистер Манго, чего-то я устал и, думаю, надо бы мне отойти. Присяду под деревом и отдохну чуток. — И, не дожидаясь моего ответа, брел в тенек и со вздохом усаживался. Поблескивая большими круглыми глазками, мальчик оглядывался по сторонам в поисках, кто бы мог ему посочувствовать. И чаще всего Элизабет, испытывавшая к нему некоторую симпатию, прижимала малыша к себе, и после столь героических физических усилий он мирно засыпал.

Несмотря на отсутствие футбольного мастерства, в драматических способностях нашим детям отказать было нельзя. После финального свистка в конце каждой непродолжительной тренировки они разражались такими громкими и бурными поздравлениями, каковые обычно припасают на случай победы в международных соревнованиях. А когда они строем тяжело брели с пыльного поля, на лицах проигравшей стороны отражалась неподдельная печаль, едва ли не отчаяние. Но, как правило, по получении от Элизабет — основного поставщика сладостей — апельсинового лимонада и печенья, от их уныния не оставалось и следа.

К счастью, мне удалось найти свисток в китайском магазине, принадлежавшем родителям Ху, и это привнесло хоть какой-то порядок в занятия футболом. Мало-помалу — когда до меня дошло, что на каждой тренировке есть определенный предел, когда я действительно могу чему-то научить детей, прежде чем их игра вновь примет весьма грубый характер, — был достигнут некоторый прогресс. Так же медленно некоторые ребята начали проявлять естественную склонность, настоящую осознанность того, что следует делать. К моему удивлению, крошка Стелла оказалась не только весьма способной футболисткой, но и могла очень быстро бегать. Мальчики, коим битва полов пока еще была не ведома, находили весьма забавным гоняться за ней.

— Как думаешь, стоит заявлять их на соревнования? — с сомнением спросил меня Грэхем на одной из тренировок.

— На соревнования?

— Ну да, все школы, учрежденные нашим фондом, принимают участие в соревнованиях по олимпийской системе. Это дает ребятам возможность привыкнуть к конкуренции да еще посетить кое-какие страны. Пока мы не добивались успеха, потому что нас очень мало, но им это очень нравится. Да и тебе поездить по региону тоже пойдет на пользу.

— Да, звучит заманчиво. — Я был в восторге. — Подожди-ка, ты упомянул о других странах?

— Именно, — рассмеялся Грэхем. — Соревнования действительно международные. Дети съездят в Намибию, Замбию, может, даже в Зимбабве, в зависимости от политической обстановки. Ну и, конечно же, покатаемся по всей Ботсване — до самого Цодило. Слышал о тамошних холмах?[62]

Я покачал головой.

— Тогда это будет приключение для вас всех!

Грэхем отошел подбодрить Долли, которая только что растянулась после весьма грубой подножки Китсо, оставив меня предаваться мечтам о возможности повидать Африку да вдохновляться предстоящими соревнованиями. Это будет нашим ботсванским Приключением.

Пока я грезил, Ху дал мне пас. Неожиданно, чисто автоматически, я послал мяч вратарю Хэппи. Снаряд летел прямиком в верхний левый угол, однако худощавый мальчонка растянулся как только мог и отбил его за перекладину. Мы с бурными поздравлениями бросились к нему, словно Хэппи только что спас команду от сравнивающего счет гола в последнюю ми-нуту на Кубке Африканских Наций.

После первой тренировки меня приятно удивили аплодисменты родителей, которые под мои старания незаметно собрались в тени деревьев мопане, дабы забрать своих отпрысков. Меня вовлекли в ритуальные «привет» и «как вы», которые, как обнаружилось, я теперь вполне мог произносить на сетсвана, благодаря наставлениям Клевера во время моей недолгой карьеры маляра.

— Dumela, mmе, dumela, rre, — приветствовал я пару, в которой признал родителей нашего мечтателя Артура.

— Dumela, mister Mango. Le kae?

— Re tengl — ответил я, чувствуя себя превосходно, хотя и немного запыхался.

Ммэ Кебалакиле была наделена всеми физическими атрибутами матери-Земли — широкими бедрами, большой грудью, — чтобы оказать поддержку и помощь всему своему потомству одновременно, появись в этом необходимость. И это было как нельзя кстати, подумалось мне при взгляде на мистера Кебалакиле, еще более похудевшего и изможденного, совершенно измученного. Раннее я выяснил, встретив его как-то за работой, что этот скромный человек очищает улицы маленького городка от обычного мусора — жестяных банок, продуктовых упаковок, пластиковых бутылок, не говоря уж о сотнях тонн слоновьего навоза.

Он бодро улыбнулся, насколько это ему удавалось, а затем, когда я как раз начал было подумывать, не справиться ли о его здоровье, отвернулся в сторону и как-то гротескно и пугающе откашлялся в белоснежный носовой платок. Я быстро глянул на приближавшегося задумчивого Артура, и передо мной успело мелькнуть нечто густое и черное, что он завернул в платок и запихал в карман шорт.

— Ррэ, мы хотели бы вас кое о чем попросить, — тихо произнесла ммэ Кебалакиле. — Может, вы как-нибудь после школы заглянете к нам на чай? Вы же теперь учитель Артура, и я уверена, что мы подружимся.

Я ясно видел, что, несмотря на трагические обстоятельства, эта семья изо всех сил старается сохранить видимость обычной. С удовольствием, хотя и с тяжестью на сердце, я принял их приглашение, и мы договорились, что я как-нибудь завезу Артура домой и останусь у них на чай. Улыбнувшись на прощание, ммэ Кебалакиле повела свое потомство к дороге, то и дело оглядываясь и поджидая мужа.

Мучительное зрелище этого разбитого человека быстро затмилось жизнерадостными прощаниями остальных родителей и объятиями детей — не достигавших, понятное дело, выше колен. Улыбаясь от удовольствия, что меня окружают такие славные и дружелюбные детишки, я затем помог Элизабет убрать книжки и карандаши, а также отмыть нечто безмерно сладкое и липкое, пролитое на парте Ху.

Очень скоро я вновь вспомнил о страданиях ррэ Кебалакиле. Я взял за обыкновение несколько раз в неделю ужинать в «Старом доме» и, сторонясь охотничьей клиентуры, завязал дружеские отношения с несколькими тамошними завсегдатаями. Более остальных меня веселил отец Блессингса, начальник иммиграционной службы. С трудом верилось, что этот добродушный крупный мужчина в темно-синей форме с золотой отделкой и человек, которого он описывал как «изрядно позажигавшего в том ночном клубе — как там бишь он называется… а, „Склеп“!», — одно и то же лицо. Наверное, я слегка поморщился при воспоминании о том, что именно в этом «Склепе» я и сам выкаблучивался под Мика Джаггера.

Болтать с этим дружелюбным человеком было сущим удовольствием, и мы раздавили с ним на пару не одну бутылочку «Сент-Луиса», ботсванского пива. И вот как-то ранним вечером я повстречал его там в компании здоровенного блондина с бачками, всего в шрамах и татуировках.

— Мистер Манго, дружище, — помахал мне начальник иммиграционной службы. — Давай иди сюда, познакомься с моим приятелем Фредди. Он бельгиец!

Я пожал руку улыбающемуся Фредди, о чем тут же пожалел, ибо он сильно стиснул мою ладонь в своей лапище.

— Salut, mon p’tit[63], — прогромыхал он.

— Я сказал ему, что ты ведешь у нас французский! Когда Блессингса научишь?

— О, надеюсь, как-нибудь скоро. Привет, Фредди. Вы здесь живете?

— Конечно же здесь! — проревел мистер Блессингс. — Самый занятой человек в городе.

— А, понимаю. И чем занимаетесь?

— Он владелец похоронного бюро! Не скажешь, что с работой у него туго, ха-ха. — Однако смех получился неискренним, и мы все уставились в свои бутылки.

Ремесло Фредди и впрямь, насколько я знал, должно было быть весьма прибыльным. Ведь в Ботсване СПИД поразил около сорока процентов населения, и рука об руку со своим зловещим партнером — туберкулезом — безжалостно выкашивал многочисленные жертвы.

Из-за сексуальных нравов и культурных табу, царящих в стране, к теме СПИДа там обращаются редко, хотя и существует правительственная программа по распространению плакатов Департамента здравоохранения. Одни отражают весьма примитивную профилактику, а на других в карикатурной форме изображен обнаженный мужчина с тщательно прикрытым непристойным журналом естеством, с энтузиазмом занимающийся мастурбацией. Эффект этой кампании минимальный. Ботсвана — единственная страна на африканском континенте, где государство бесплатно предоставляет антиретровирусные препараты тем, кто решается заняться болезнью на ранней стадии, однако, опасаясь общественного мнения, лишь немногие из заразившихся осмеливаются потребовать законный рецепт на той стадии, когда еще не слишком поздно. «Тебелопеле» («Солнечный луч») — клиника для ВИЧ-инфицированных — была весьма неразумно воздвигнута посреди главной городской улицы Касане. И если у кого-то возникали подозрения, что он заразился, из опасения быть увиденным знакомыми идти туда бедняга, естественно, не осмеливался. Когда же жертва в конце концов умирала, ближайшие родственники упрашивали врача указать в свидетельстве о смерти иную причину — лихорадку, туберкулез или какую-либо другую болезнь.

Перед моими глазами мелькнуло разрушающееся тело ррэ Кебалакиле, в голове эхом отдался его мучительный кашель. Мы перешли к другой теме, осознавая, что проблема СПИДа в Ботсване достигла критического уровня и лишь радикальные перемены в культурных установках — быть может, через поколение — смогут изменить положение к лучшему.

Тем временем в школе, полной жизни и позитивной энергии, Грэхем, чья состязательная жилка в характере с каждым днем становилась все более очевидной, настаивал, чтобы я подыскал для наших подающих надежды футбольных звезд достойных соперников.

— Катима-Мулило, — объяснял он. — Вот куда тебе надо отправиться. Они тоже всего лишь маленькая школа. Поезжайте туда и задайте им трепку!

Катима-Мулило, как выяснилось, был даже не ботсванским городом. Он находится в Намибии, однако в силу своего географического положения является одним из ближайших к Касане городков. Это небольшое поселение располагается на максимально возможном расстоянии от Виндхука, если передвигаться по территории Намибии, на самой отдаленной оконечности Полосы Каприви. Эта необычайная полоска суши, искусственно втиснутая меж границами Ботсваны и Замбии, появилась в результате одной из бесчисленных перекроек границ в конце девятнадцатого века. Некий граф фон Каприви, итало-немецкого происхождения, пришел к выводу, что если ему удастся завладеть данным клочком земли, то Юго-Западная Африка сможет по реке Замбези сообщаться с восточным побережьем. Его план рухнул — едва ли не буквально — после открытия несколькими милями далее водопада Виктория. По-видимому, лондонские и берлинские бюрократы просто побоялись канцелярской волокиты, и поэтому данная географическая аномалия, в некоторых местах достигающая лишь двадцати миль в ширину, сохраняется и по сей день.

После слов Грэхема, что мне предстоит поехать одному — хотя, конечно же, меня будет сопровождать Элизабет, которая возьмет на себя роль помощника тренера и врача, а также будет присматривать за девочками, — я уже немножко занервничал по поводу своего первого сольного выезда.

— Да не переживай ты, — вразумлял меня Грэхем в своей обычной грубоватой, но веселой манере. — Нам надо лишь убедиться, что у всех детей есть паспорта, но они уже настолько привыкли ездить за границу, что беспокоиться практически не о чем. Все, что тебе надо будет сделать, — это заполнить бланки на границе.

Всего-то!

Наш маршрут пролегал через парк, и дети составляли список различных животных, которых увидели по дороге. Поскольку они выросли в этой среде, то гиды из них оказались выше всяческих похвал, особенно из Артура, который сидел впереди рядом со мной и Долли (искренне убежденной, что это место принадлежит ей по праву).

— Смотрите, мистер Манго, это орлан-крикун.

Здесь их много-много. Орлан — лучший охотник из всех птиц. Смотрите, он как раз охотится! — Серьезное личико Артура теперь светилось от восторга.

Трудновато было следить за разбитой дорогой и одновременно наблюдать за парящей птицей, с завидной свободой кружащей над миром с пронзительным кличем «уии-а-хьё-хьё». Внезапно она кинулась вниз, в атаку, подобрав крылья к бокам, пронеслась к реке и в самый последний миг, посредством какого-то непостижимого для меня аэродинамического маневра, затормозила падение так, что ее здоровенные когти изящным, но убийственным ударом подняли целый фонтан брызг. Мощно забив крыльями, птица вновь оторвалась от серебряной поверхности реки, таща с собой невероятно крупную серо-черную рыбину длиной фута в три. Почти такая же сильная, как и хищник, та неистово билась, но, словно бы тут разыгралась какая-то сцена из греческой мифологии, смерть жертвы была уже предопределена в момент, когда огромная птица вонзила в нее когти. Вскоре орлан поднялся над верхушками деревьев, и добыча его уже не трепыхалась.

Разыгравшаяся перед нами сцена была столь ошеломительна и первобытна, что я даже не заметил, как остановил машину. Когда же мы снова двинулись, мальчики — за исключением Ботле, который по своему обыкновению заснул, — зааплодировали этому необычайному спектаклю. Быть может, то говорил их охотничий инстинкт, ибо за границами городка жили они в мире практически неизменном и перед глазами ребятишек протекал все тот же извечный цикл жизни и смерти, что и перед самыми первыми людьми, населявшими эту местность. Каким-то образом все барьеры, воздвигнутые урбанистическим обществом, разом исчезли. Не оставляло ощущение поразительной раскрепощенности.

Кипящий адреналин в моей крови успокоился как раз тогда, когда мы прибыли к пропускному пункту на Нгомском мосту. Выезд из Ботсваны был совершенно простым — въезд же в Намибию таковым не оказался. Мы остановились подле вереницы одноэтажных современных на вид зданий и вошли в дверь с табличкой «Иммиграционный контроль». Все паспорта детей были стянуты широкой эластичной лентой в одну пачку, которую я протянул элегантной даме в строгой форме, несколько оживлявшейся значком с надписью «Добро пожаловать в Намибию!».

Тщательно пересчитав паспорта, она потянулась к блоку небольших бланков и оторвала от него требуемое количество.

— Вот, заполните, пожалуйста. По одному на каждого ребенка.

Взглянув на бланки, я пришел в ужас от количества клеточек, которые нужно было пометить или заполнить.

— Слушай, Китсо, как думаешь, сможешь заполнить один?

Он с воодушевлением изучил полоску бумаги и затем нахмурился. Пожав плечами, взглянул на меня и покачал головой, смущенно улыбаясь.

— Да, я понимаю, это слишком трудно.

Он кивнул, снова улыбнулся и прошептал, прикрывшись ладошкой:

— Слишком сложно для Китсо!

Элизабет вывела детей наружу, и они уселись под деревьями. Через открытое окно таможни до меня донеслась песня, которую мои подопечные совсем недавно разучивали с учительницей музыки, миссис Сичилонго. Пели они хорошо, хотя и каждый несколько на свой лад. По крайней мере, моя задача несколько облегчилась.

Проставление галочек и занесение данных напомнило мне одну из сторон преподавания в Великобритании, которую я более всего ненавидел — помимо, конечно же, выставления оценок, это уж само собой разумеется. Составление отчетов было периодически обрушивавшейся на меня напастью. А поскольку все отчеты необходимо было писать на одном и том же листке, то и не было никакой возможности заниматься этим дома. Каждый бланк, строго упорядоченный директором, приходилось передавать от одного учителя другому. И мы жили в постоянном страхе допустить ошибку, ибо, случись оная, весь процесс пришлось бы начинать сначала.

Однажды, когда я преподавал в школе-интернате, меня отправили на курсы повышения квалификации (что именно мне надо было повышать, уж не помню) в Лондон, откуда я должен был вернуться вечером за день до окончания четверти. Я опрометчиво согласился написать свои отчеты последним, по возвращении. Весьма удачно — или неудачно, это как посмотреть, — окончание курсов совпало с днем рождения одного моего друга, который отмечался в миленьком итальянском ресторанчике на Эдгвар-роуд. Празднество полнилось шутками, и вся наша пуританская скованность исчезла так же быстро, как и первый десяток бутылок кьянти. В кои-то веки у меня хватило благоразумия забронировать место на поезд, отходивший в 21.45 с вокзала Паддингтон, находившегося всего лишь в нескольких сотнях ярдов от нашей вечеринки.

Нечто под названием граппа (после этого я употреблял сей напиток лишь раз, да и то по ошибке, и его вообще лучше использовать для полировки антикварной мебели) появилось весьма некстати, однако в конце концов я все-таки оказался в следующем в западном направлении поезде. Когда мне удалось добраться до главной улицы нашего городка и пройти через школьные ворота, я полностью сосредоточился на весьма извилистом курсе до кровати, утешая себя мыслью, что конечный пункт путешествия совсем уже близок.

Сняв одну туфлю и наполовину носок, я внезапно вспомнил. Отчеты!

Ночная работа никогда не входила в число моих хобби, но сейчас выбора не было. К девяти часам следующего утра в лотке рядом с ксероксом должна лежать сотня отчетов. Хоть сам я и отзываюсь о подобного рода занятии весьма нелестно, однако начал все-таки с некоторым удовольствием, то и дело вставляя изящные обороты, отпуская шуточки и выдавая содержательные суждения, — во всяком случае, так мне казалось. О некоторых детях писать было очень легко. Они были такими трудолюбивыми или такими милыми, такими ленивыми или же такими противными, что недостатка в словах я не испытывал. Другие ученики занимали положение где-то посередине, и порой мои описания оказывались несколько скудноватыми. А в паре случаев я с трудом даже вспоминал, кто же это вообще такие.

Ночь шла, и вдохновение потихоньку начало перетекать в сторону кровати, так что я стал прибегать к клише прошлых поколений: «удовлетворительно», «прилежный», «необходимо прилагать старания» и т. п. Перечитывая один свой отзыв, я обнаружил, что каким-то образом умудрился в трех строчках повторить слово «хорошо» целых пять раз. Однако беспокоиться об этом было уже поздно, мне надо было поторопиться. Наконец, когда парочка воробьев опробовала на прочность лед на луже во дворе внизу, работа была завершена. Испытывая, пожалуй, еще большую неустойчивость, чем прежде, я свалил груду отчетов в лоток и кое-как добрался до постели.

Однако времени поспать уже не осталось, вскоре мне пришлось встать, принять душ и поплестись на собрание. К счастью, поскольку это был последний день зимней четверти, всего-то только и надо было, что со всеми попрощаться да пожелать детям приятных каникул. В состоянии крайней утомленности я приткнулся в тихом уголке в учительской, вцепившись в чашку кофе. Пребывая в тот момент в состоянии где-то между сном и бодрствованием, я внезапно обнаружил, что ко мне обращается секретарша директора, мисс Уитервуд, — приятная как метла, привлекательная как силосная яма и обладающая чувством юмора необработанной глыбы гранита.

— И где же они?

Я почему-то всегда ожидал, что в конце каждого предложения она будет добавлять «молодой человек».

О чем эта леди толковала, мне было понятно. С сожалением вынужден признать, что то был отнюдь не первый раз, когда я затянул с подобного рода вещами.

— Все в порядке, мисс Уитервуд, отчеты в лотке, где им и положено быть. Уверен, что там вы их и обнаружите.

— Уверена, что нет. Я только что смотрела. И не вздумайте начать валять дурака…

Собрав всю свою добродетель, я повел ее к лотку. Он был пуст.

— Наверно, кто-то их взял!

— Да уж несомненно. Это урна.

Достаточно лишь сказать, что все мои изыскания в школьной помойке ни к чему не привели: главный привратник на славу наигрался измельчителем бумаги.

Рождество выдалось отнюдь не счастливым, да и Новый год не особо.

Терзаемый воспоминаниями, я в конце концов заполнил иммиграционные бланки, включая даты рождения, адреса и порой весьма непростые фамилии, и положил их на конторку. Дети как раз снова принялись за «Джингл беллз».

На удивление, наша непродолжительная поездка в Намибию и первое участие в чемпионате оказались подлинным испытанием. Местная школа затерялась за пыльной и тенистой базарной площадью; здесь, как и у нас дома, имелось только одно футбольное поле.

У площадки собралась вся школа Катима-Мулило, чтобы поболеть за свою команду, состоящую из довольно крупных детей. Наших же спортсменов у бровки поля поддерживали лишь я да Элизабет. Тем не менее, когда раздался первый свисток, мы принялись ну просто из кожи вон лезть, чтобы хоть как-то компенсировать свою малочисленность. Громкость подбадриваний Элизабет буквально пугала. В один момент, когда Блессингс увернулся от здоровенного мальчика и, к своему удивлению, обнаружил между собой и славой лишь дико размахивающего руками вратаря, она издала такой вопль, что бедняга в ужасе пнул мяч просто наугад. Гадая, что же это на него обрушилось, Блессингс безутешно взирал, как мяч улетел в кусты, перепугав семейство мангустов, прикорнувших в тенечке. Очень надеюсь, что он никогда не догадается, что ему помешали его же собственные болельщики.

Олобогенг окрестила нас «Касаненскими Куду», ибо, сказала она, эти животные не только сильны, но и быстры. И хотя мы с Элизабет старательно поддерживали свою команду, игроков которой, увы, нельзя было даже с натяжкой назвать ни сильными, ни — за исключением Стеллы — быстрыми, но уже к перерыву между таймами стало ясно, что это прозвище было не слишком уместным. Тем не менее в наставлениях в перерыве я делал наилучшую мину и выдавал насколько только можно бодро лозунги вроде «мы разгромим их в пух и прах», «еще раз организуем проход, дорогие друзья», «вырвем победу из челюстей поражения». Когда судья — весьма пристрастный учитель из намибийской школы — дал свисток к началу второго тайма и я отослал наше воинство на площадку, бодрость духа в команде восстановилась. У всех, за исключением Ботле. Я перехватил его крадущимся в направлении Старой Королевы-Мамы: вне всяких сомнений, мальчик собирался славно вздремнуть на заднем сиденье. Широко зевая и закатывая глаза, он по моему приказу поплелся назад на поле, где его тут же сбил с ног противник много больших габаритов. Во взгляде бедолаги, когда Элизабет вновь придала ему вертикальное положение, сквозила укоризна.

Мы проиграли с разницей в двузначное число.

И все же дети как будто не выглядели впавшими в отчаяние, когда пили лимонад перед посадкой в Старую Королеву-Маму (к слову, вызвавшую международное восхищение). Несомненным было то, что это оказался весьма полезный пробег в рамках подготовки детей и, главное, меня к трудностям путешествий по Африке, да и научиться принимать поражения тоже было не лишним. Правда, пока нам не пришлось оставаться где-то на ночь, да и с какими-либо значительными затруднениями мы не столкнулись.

И пока мы с грохотом двигались на холм по направлению к Касане и через скоростной пропускной пункт на ботсванской границе, я лелеял мечту, чтобы все наши последующие выезды оказывались такими же простыми. Увы, я слишком хорошо себя знал: это так и осталось мечтой.

Когда наконец все дети были отправлены по домам, я двинулся к веренице магазинов, припарковался и, словно в каком-то фильме про маленький американский городок, вошел в супермаркет. Поздоровавшись с ммэ Чикой, матерью Ботле, поглощенной сражением с выдвижным ящиком кассы, я сделал кое-какие покупки. На ужин в моем меню значилось тушеное мясо куду, и я планировал притащить домой все ингредиенты, приготовить блюдо и совершить трапезу на маленькой веранде, наблюдая за бегемотами, растянувшими свои толстые конечности на замбийском берегу Чобе. Я твердо решил удалиться внутрь до того, как слоны выйдут на свою ночную прогулку.

К своему немалому удивлению, забираясь в Старую Королеву-Маму, я заметил под навесом одного из магазинчиков Дирка, весьма бурно ведшего беседу с неким гораздо более стройным типом. И когда Дирк двинул своими крупными плечами и тяжело топнул ботинком, я наконец увидел человека, с которым он довольно бесцеремонно общался. Хотя лицо его собеседника и было искажено гримасой полнейшего уныния, я тут же признал в нем отца Артура. Видеть его в обществе Дирка уже само по себе было странно, а его измученный, немощный вид и вовсе шокировал; да и к тому же я совершенно не мог представить, о чем эти двое вообще могут говорить. Дирк как будто никогда не испытывал особой потребности пообщаться с местными.

Нахмурившись, я бросил мясо и пару бутылок «Сент-Луиса» в холодильник, которым теперь обзавелся в кабине, и стал медленно пробираться сквозь высыпавшую на улицу ранним вечером толпу.

Интересно, о чем же говорили Дирк и отец Артура?