Африка. Год в Ботсване

Глава 1 «Динь-дон, зазвонят колокола»[2]

Набережная Виктории и Альфреда в Кейптауне в начале осени (не забывайте, что дело происходит в Южном полушарии) — место необыкновенно отрадное и изысканное.

Большинство бесчисленных рыбных ресторанчиков и баров выходят фасадами на остров Робен, что посреди Столевой бухты. Острые углы этой тюрьмы строгого режима незаметно сгладились по мере того, как в поразительно короткое время Алькатрас приобрел культовый статус и вышел в отставку в истинно голливудском духе. Тысячи туристов, доставляемые сюда несколькими блестящими пассажирскими паромами, торят дорожки бывших заключенных, постепенно истирая жестокую и ужасающую реальность былого учреждения и старого режима.

Меж тем едва ли не вечное солнце, многообразие чудесных запахов и звуки многочисленных веселых и зажигательных джазовых мелодий, разносящиеся по всей набережной и долетающие в море, создают здесь этакий безопасный пузырь, в котором развлекаются буржуа со всего света.

Расслабившись в парусиновом кресле на тиковой террасе, я лицезрел на столике перед собой весьма заманчивую перспективу: филе люциана и бокал «Семильон шардоне», этого желтейшего аркадскогомеда. Набережная Виктории и Альфреда оказалась бы вполне уместной в Майами, Ницце, на Карибах или же практически в любом месте побережья Австралии. И в целом, говоря по правде, это великолепный образчик того, что на вывесках столь услужливых туристических агентств описывается как «современная жизнь в традиционном окружении». Архитекторы мудро разместили магазинчики торгового пассажа вдоль старых причалов. Дамбы, сохранившие и до нынешних пор массивные чугунные швартовные тумбы, к которым некогда привязывались тросы океанских лайнеров, усеяны и забрызганы выглядящим вполне аутентично гуано. Теперь здесь швартуются лишь несколько рыболовецких траулеров, кое-где покрытых пятнами честной ржавчины, но в основном аккуратно выкрашенных в яркие цвета прогулочных лодок. Рыболовным сетям и контейнерам со скользкой серебристой рыбой почти повсеместно пришли на смену деревянные скамейки да плакаты с правилами поведения в чрезвычайных ситуациях. Некоторые владельцы судов словно сошли со страниц приключенческих романов или комиксов. Вот, например, этот парень — с трехдневной щетиной, в настоящей зюйдвестке и с трубкой — наверняка заорет: «Сто тысяч разъяренных синих раков!», если какой-нибудь собачонке вздумается задрать лапку на его желтые сапожищи. Большинство же находившихся на пристани местных жителей, впрочем, зычно рекламировали прелести экскурсий вдоль побережья, обещая показать туристам китов. Времена, когда здесь можно было увидеть пиратов и морских волков, давно миновали.

Однако в компании друзей я чувствовал себя тут уютно, а, учитывая небывало низкий курс ранда, жизнь здесь была также и очень дешевой. Мы чокнулись переливающимися на солнце бокалами и принялись за еду. И тут мимо на роликовых коньках промчался довольно неуместный в данном пейзаже, но весьма соблазнительный Санта-Клаус в женском обличье. Одетая в крохотные махровые шортики, красавица мчалась по ровным дорожкам, и ее светлые волосы развевались из-под красно-белого колпака с кисточкой.

— Восхитительно, — пробормотал я, выражая всеобщее впечатление.

Восхитительно, тепло, приятно, недорого, да и атмосфера на редкость дружелюбная, — но совершенно не так, как я представлял себе Африку.

Нет, правда, пока что все увиденное мною было обескураживающе привычным. Архитектуру Кейптауна, особенно если говорить о более современных его районах, без труда можно обнаружить в любом европейском городе. Даже поселки на его окраинах — этот старый уродливый шрам на лице новой Южной Африки, — как ни печально, не уникальны. Нечто подобное я уже встречал в индийских трущобах, где я работал и жил всего лишь год назад. Контраст между нищетой и богатством здесь разительный.

Богатые пригороды на побережье ошеломляют своей роскошью, и езда по дороге вдоль моря навеяла на меня воспоминания об Адриатике или Французской Ривьере, а поскольку я вдобавок взял напрокат темно-синий «фиат» — очень похожий на тот, что был у меня в молодости, да я вообще люблю эту марку, — поездка приобрела ностальгический оттенок. Вылазки в глубь материка, в энологических и гастрономических целях, на виноградники Стелленбоха и Паарля и в долины Франсшока напомнили мне поездки в Бон и Божоле, в Эльзас и на берега Луары, в столь знакомые винные погреба и рестораны «Шамони», «Ля Коронне», «Монт Рошель», «От Кабриер». На обед в розариях мы брали паштет из гусиной печени, фаршированную куропатку в шампанском, лимонный десерт и разнообразнейшие сыры. В одном из домов, скорее по недоразумению, я даже вовлек хозяина, школьного учителя, в весьма продолжительный разговор на французском. Мы рассуждали о достоинствах «пинотажа» и «каберне фран». Я до сих пор, признаться, так и не уяснил до конца все тонкости различий между ними.

Но целью моего визита в Южную Африку было не просто получить гедонистическое наслаждение. Меня пригласил Тим, мой старый друг из Австралии. Парень вдруг решил жениться и остепениться, что вообще-то весьма меня удивило, ибо это был довольно ветреный тип, этакий перекати-поле и, можно даже сказать — но без осуждения, я его очень люблю, — настоящий клоун. С достойным восхищения упорством, не расставаясь со своей акустической гитарой, он прокочевал практически по всем континентам. Тим работал торговцем в Уганде и рикшей в Лондоне, продавал мороженое в Италии и был коробейником в предгорьях Гималаев — и все это лишь шутки ради, нигде особо не задерживаясь. Мы с ним сходились во мнении, что не просто покроем себя несмываемым позором, но практически совершим преступление, если не побываем везде, где только можно, за пределами нашей родины, пока не станет слишком поздно.

Никто из многочисленных заграничных друзей Тима толком не знал, с чего он вдруг надумал жениться и обосноваться в Кейптауне со своей зимбабвийской подружкой Трейси, с которой они были вместе вот уже много лет. Может, сказывался возраст, а может, он просто устал от нескончаемых стараний держаться на шаг впереди от той игры, правила которой были заложены в его происхождении — он был австралийцем, выходцем из среднего класса.

Всех нас безжалостно преследует зрелость, и — чаще всего (что, возможно, и к лучшему) — она таки выслеживает свою жертву. Женитьба на любимой женщине, бесспорно, меняет жизнь к лучшему, однако Тим рассылал всем знакомым по электронной почте просто отчаянные письма, в которых сообщал, что в ближайшем будущем намеревается стать менеджером в строительной компании своего тестя. Несомненно, для этой роли он не подходил, что называется, по всем статьям. А как же его тяга к приключениям?

Хотя какие там приключения, Тиму уже, наверное, лет сорок, не меньше.

И тут вдруг сердце мое упало: я осознал, что через полтора года мне и самому уже будет сорок.

Но вернемся к Тиму. Поскольку в скором времени намечается свадьба, то, следовательно, в честь этого события состоится вечеринка. А тем, кто хорошо знал жениха, нетрудно было предположить, что это будет всем вечеринкам вечеринка. Поэтому множество гостей по всему миру сейчас спешно оформляли на работе отпуска, бронировали билеты, покупали подарки и наряды и паковали чемоданы. Мне приглашение до-ставило особое удовольствие, поскольку в Великобритании подошла к концу долгая зима. На этот раз я не колебался ни секунды. Состояние моих финансов оказалось на удивление благополучным (это даже настораживало), не иначе в банковской системе произошел сбой. Ну просто тишь да гладь. Честно признаюсь, что с самого момента возвращения из Индии, где я вел вполне счастливую жизнь преподавателя, я по-степенно сходил с ума от спокойного размеренного существования, пытаясь занять дома подходящую нишу. Поскольку, несомненно, уровень содержания в моей крови опаснейшего вируса — тяги к путешествиям — был весьма высок, отправляясь в Кейптаун, я приобрел обратный билет с открытой датой. Еще до отбытия из Англии я решил, что эти торжества послужат отправным пунктом моих исследований африканского континента, которые я постараюсь растянуть как можно дольше.

Так что, снова временно отложив будущие карьерные ходы — без каких-либо, впрочем, угрызений совести, — я прибыл в Кейптаун за неделю до бракосочетания, дабы иметь возможность вдоволь пообщаться с остальными старыми друзьями. Многие из нас познакомились на Соломоновых островах несколькими годами ранее, где Тим оказал мне неоценимую помощь в дни моего рестораторства. Чарли и его жена-меланезийка, прекрасная Грейси, прилетели из Хониары, и именно с ними-то я и расслаблялся на набережной в день церемонии. Мы в который уже раз вспоминали свои многочисленные приключения в теплых морях, а Грейси, прежде никогда не покидавшая Меланезию, все смотрела по сторонам широко открытыми глазами. До чего же богатый тут был выбор развлечений. Время от времени она срывалась к какой-нибудь красочной палатке, чтобы купить здесь игрушку, а там очередную безделушку для одного из представителей своего многочисленного потомства.

Поскольку свадьба была назначена на четыре часа, то, по здравому размышлению, идея встретиться в одиннадцать утра, возможно, была и не самой лучшей. Чарли, облаченный в серую визитку с непременным цилиндром (ему предстояло сегодня быть шафером), смотрелся так же неуместно, как и Санта-Клаус на роликах. Да еще представьте, как он вдобавок изнывал от жары. Его облачение расползлось на талии и шее, а котелок съехал под совершенно залихватским углом: так его обычно носят самые плутоватые персонажи Диккенса. Перед того, что изначально было жилетом с весьма экзотическим рисунком, теперь испещряли хлопья сигаретного пепла, крошки рыбы и капельки соуса тартар. Похлопывая взятыми у Грейси перчатками по своему лучезарному лбу, Чарли пришел к одностороннему заключению, что напитков нам надо бы побольше.

Две бутылки чего-то белого и вкусного как будто настроили моего друга на обязанности, которые ему необходимо было сегодня исполнять чуть позже. И вот, приняв отнюдь не изящную стойку — задача, несомненно оказавшаяся бы много сложнее, кабы не поддержка прочного края стола и хорошо натренированной Грейси, — Чарли велел нам оплатить счет и следовать за ним. Наши математические способности, потребовавшиеся для деления общего счета между участниками трапезы, загадочным образом в миг испарились, так что я лишь пожал плечами и, как это часто бывает в подобных ситуациях, небрежно расплатился кредиткой, которой меня доверчиво снабдили в британском банке. Острое чувство вины, которое я вроде бы должен был испытывать, странным образом притупилось, и я беспечно двинулся по мосткам в направлении дороги. Чарли уже с невероятным энтузиазмом пытался остановить проезжающий мимо транспорт, среди которого определенно не попадалось такси.

Когда чуть погодя к обочине подтянулись и остальные члены нашей пестрой и немного возбужденной компании, они обнаружили, что наш шафер вовлечен в длительные переговоры о цене и маршруте, ведшиеся на причудливой смеси немецкого (так обычно изъясняются персонажи фильмов про войну), африкаанс (курс для начинающих) и английского:

— Achja, wunderbar[3], в Стелленбох, sehrgroot[4], гони, мой друг! — Он призывно помахал нам цилиндром из-за открытой дверцы и рухнул на сиденье. — Мы едем в Стелленбох. «Венчаюсь этим утром я!» — затянул он песню из мюзикла «Моя прекрасная леди», когда мы влились в поток.

— Ты уверен, что нам надо в Стелленбох? — высунулся из-за подголовников Джонни, еще один близкий друг, на чьем обычно жизнерадостном лице отразилось некоторое замешательство.

— Ну конечно. Ты что, не читал приглашение? Уилл, дай нам приглашение. Дай твое приглашение.

— Чарли, я не захватил его — положился на тебя. Ведь ты был там вчера на репетиции. Ты должен помнить, куда мы едем.

— Ясное дело, я все помню. Слушайте меня, я знаю, куда ехать, — заверил нас шафер.

Естественно, он все напутал. Нам надо было в Кирстенбох, а не в Стелленбох, но это выяснилось, когда до Стелленбоха оставалось миль тридцать. К этому времени мы и так уже опаздывали.

— «Мне в церковь бы не опоздать!» — заходился Чарли, махая ошеломленным пешеходам.

Достаточно лишь упомянуть, что прибыли мы в церковь всего лишь за несколько минут, если не секунд, до появления невесты и что в своей гонке мы изрядно потрепали нервы водителям, изъясняясь по ходу дела на языке, вообще-то имеющем мало общего со священным действом бракосочетания. И на лице Тима не очень-то читались признательность и благодарность, когда Чарли, пошатываясь, брел по проходу церкви, пытаясь при этом заправить рубашку за довольно обширный пояс брюк. Мы с Джонни проскользнули в задний ряд, и на протяжении всей службы я стоял склонив голову, лишь бы не встречаться взглядами с родственниками невесты.

По окончании церемонии фотосъемка несколько задержалась: шафер с женой скрылись за невысокой перегородкой. После оживленной жестикуляции и беспрестанного хихиканья они появились вновь. Теперь цилиндр Чарли больше смахивал на колпак гнома. Грейси неосторожно толкнула супруга локтем, и теперь его правый глаз заплыл густым малиновым цветом. Впоследствии хронологию того свадебного вечера на фотографиях было очень удобно восстанавливать по степени его опухания.

Затем мы все отправились на вечеринку. Узнав, что меня посадили за столик с какими-то незнакомыми людьми, я потому приготовился к по меньшей мере часовой вялой и пустой светской беседе. Однако меня ждал сюрприз. Сидевший слева от меня джентльмен в эспаньолке и с пронзительным взглядом уставился на меня через свои полукруглые очки и, бросив взгляд на мою карточку, начал:

— Итак… Э… Уилл…

— Да, э-э… Невиль? — улыбнулся я, искоса вглядевшись в разукрашенное приглашение перед ним.

Не тратя времени на церемонии, мой сосед поинтересовался:

— Что вы думаете о современной Африке?

— А, чтоб мне провалиться, я толком даже и не знаю. Понимаете, я приехал сюда совсем недавно.

— «Semper aliquid novi Africam adferre». Вот интересно, образованный человек вроде вас согласится с этим утверждением?

— Простите, я, кажется, не совсем вас понимаю…

— «Африка неизменно преподносит нам что-то новое». Плиний-Старший, «Естественная история», книга восьмая. Помните? О, как это верно!

— Вы полагаете?

— Куда вы отсюда отправитесь? Выбор здесь богатый! Помните вашего Шекспира? «Я полон целой Африки чудес!»[5] «Генрих IV», часть вторая, акт пятый, сцена третья. Помните?

Но прежде чем я успел даже раскрыть рот (не говоря уж о том, чтобы придумать достойный ответ), он продолжил:

— Ботсвана. Вот самое подходящее для вас место! Там можно славно попутешествовать. Такого ни в одном романе не прочтешь.

«Какого черта этот тип ко мне прицепился?» Я улыбнулся сидевшей напротив невозмутимой бледной девушке. Однако мои надежды на спасение оказались тщетны.

— На наших глазах в Ботсване сейчас возникает современное демократическое государство. Я могу рассказать вам о его социальном устройстве.

«Господи, какая тоска!»

— Чем занимаетесь, Уилл?

— Я школьный учитель. Сейчас взял кратковременный отпуск.

— Ах, учитель? Вам стоит добраться до Касане и встретиться с моим приятелем Грэхемом. Ему всегда требуются учителя — у него небольшая школа в буше. Наберетесь потрясающих впечатлений. Кажется, у него там сейчас обучается около шестидесяти ребятишек. Выходцы из различных семей и стран. Все удобства и прочее. Но что особо замечательно в этой школе, так это ее расположение — прямо посреди буша в окружении дикой природы. А какое разнообразие видов, таких мест в мире немного. Просто потрясающе. Боже, чего бы я только не отдал за то, чтобы стать моложе… Ни в коем случае не упускайте свой шанс! Я уверен, Грэхем вас с радостью возьмет. Полагаю, у вас есть рекомендации и все остальное?

— Ну да, конечно, обязательно поеду в Касане. Школа в буше — это здорово. Да, у меня есть рекомендации и прочее. Но разве можно просто вот так взять и заявиться туда? — Я попытался представить себе, как прихожу в какую-нибудь английскую школу и предлагаю свои услуги. Потом подумал о бесконечных резюме, собеседованиях и бессмысленной писанине. О заполнении анкет. Я содрогнулся от одной лишь мысли обо всей этой бюрократической волоките и схватил бокал.

— Послушайте, Уилл, это ведь Африка. Нас тут не изводят всей этой бюрократической чушью, как у вас в Европе. Мне стоит лишь позвонить Грэхему, и вам останется только доехать туда. Вот моя визитка. Если вас заинтересует, позвоните. Подумайте об этом.

— Скажите, а где именно в Боте?.. — Однако Невиль, едва вручив мне визитку, тут же повернулся к другому соседу и мигом втянулся в разговор, длившийся весь обед и, судя по всему, касавшийся исключительно женского белья.

«Профессор Невиль Боттинг. Кейптаунский университет», — значилось на визитке. Я убрал ее в нагрудный карман пиджака и принялся за новую бутылку совиньона — это вино было произведено где-то рядом, буквально через дорогу. Взглянув на девицу напротив, которая сосредоточенно потягивала через соломинку кока-колу, я понял, что наконец предоставлен самому себе.

Ботсвана.

Я, конечно же, слышал об этой стране, но что я знал о ней? Э-э-э… Да практически ничего. К своему замешательству, я вдруг понял, что ничего не знаю вообще обо всех странах Черного континента. За исключением разве что ЮАР, где важные политические перемены в конце двадцатого века оказались в центре мирового внимания, да Зимбабве, ибо страдания жителей этой страны стали недавно достоянием широкой общественности, прочая часть материка так и оставалась для меня загадкой. Но меня все-таки заинтриговало предложение профессора Боттинга. Дикая природа, небывалое разнообразие видов — это звучало соблазнительно. Однако, к своему собственному изумлению, наиболее заманчивой я нашел идею о преподавании в маленькой школе «посреди буша». По мне так, чем меньше школа — тем лучше. В переполненных муниципальных учреждениях бедных городских районов Великобритании, где я некогда учительствовал, по моему убеждению, детские души просто теряются в бесконечных дезинфицированных коридорах, и эти заведения несомненно проигрывают в сравнении со школами, организованными по типу «большая семья», где царят теплота и взаимовыручка. В одной из таких школ — в сиротском приюте в Индии — я не так давно работал и был при этом совершенно счастлив. Несколько лет назад я пришел к выводу, что турист из меня весьма скверный и что втайне я всегда ненавидел все эти долгие экскурсии по ветхим постройкам, это скольжение в тапочках по натертым паркетам погруженных в мертвую тишину музеев. Что действительно доставляло мне удовольствие, так это возможность стать частью какой-нибудь общины и разделить с ее членами скромную пищу и питье, беседовать по душам и шутить с людьми, чей жизненный опыт крайне отличен от моего, но с которыми я все-таки довольно часто находил немало общего.

Исполнив надлежащим образом свои обязанности в церкви, Чарли затем толкнул речь, услышав которую всего-то навсего несколько человек удивленно приподняли брови, да еще пара выронили бокалы с шампанским. Затем он уютно обосновался в баре. Я принял судьбоносное решение присоединиться к нему. Добившись практически совершенства — чуть ли не по праву рождения — в искусстве потребления алкоголя и, несомненно, имея за плечами многолетний опыт систематической практики, я всегда считал себя — быть может, с несколько неуместной гордостью — своего рода талантом на этом поприще. Однако довольно быстро до меня дошло, что перед Чарли я сущий младенец. Достойно изумления было не только количество потребляемого алкоголя, но и та скорость, с которой мы им нагружались. Скоро в голове у меня завертелся калейдоскоп разнообразнейших купажей, цветов, крепости и ароматов, и границы моего видения вполне известным и отрадным образом начали сжиматься до нашего теплого и дружелюбного уголка вселенной.

Вечер продолжался, приглашенный джаз-банд вовсю наяривал под липами на краю лужайки, и празднование вошло в классическую колею. Поначалу гости собирались неуверенно, сбившись в два застенчивых и вежливых лагеря, время от времени чувствуя себя неловко по тому или иному поводу. Упражняясь в отточенном мастерстве ведения светской беседы, они ходили кругами, знакомились, потягивали напитки и клевали угощение. Затем, когда на смену шампанскому пришли другие вина и кое-что покрепче, уровень громкости бесед изрядно повысился и по завершении десерта, с первым неистовым сетом банда, достиг кульминации. Многие из особо рьяных гуляк переместились на выложенный специально по этому случаю паркет и принялись танцевать — кто пылко, едва ли не страстно, а кто откровенно неумело. То и дело из кустов или беседок возникали парочки, поправляя на себе предметы туалета. В баре не стихал громкий смех, вызванный анекдотами, по большей части его абсолютно не заслуживавшими (они все совершенно вылетели у меня из головы).

Словом, было ясно, что все замечательно проводят время — за исключением, конечно же, неизбежных случаев ссорящихся пар, да той странной немногочисленной категории людей, которые после нескольких бокалов по каким-то необъяснимым причинам вдруг обнаруживают, что они просто обязаны разразиться потоком слез.

Вскоре после полуночи празднество достигло апогея, после чего все медленно и как-то незаметно успокоились, поутихли, сохранив, впрочем, неустойчивость в ногах и размытость в очертаниях. Свет стал приглушенным, люди с трудом сдерживали зевоту; в уголках, куда положили или швырнули вещи, начались поиски пиджаков, сумочек и отвергнутых шляп; последовали вызовы такси, благодарности и извинения. Все поняли, что вечеринка — без всяких сомнений, удавшаяся на славу — подошла к концу. То есть все, кроме Чарли.

— Давай, Грейси, подъем! — бушевал мой друг, дико вращая глазами. Потом он зачем-то заглянул под залитую кофе скатерть на одном из столов.

— Ну давай, мать! — поощрил он, когда совершенно измотанная и немного помятая Грейси на четвереньках выползла на свет вспыхивающих синих и зеленых прожекторов. Супруга Чарли впервые за все это время выглядела так, словно ее единственным желанием было уютно свернуться калачиком на веранде их домика у моря на Новой Георгии, да дать себя убаюкать набегающим волнам Тихого океана.

Вместо этого ее, а также меня и еще пару гостей, которым не удалось благополучно смотаться, ожидало продолжение банкета. Вся моя решимость не перестараться с весельем, отложить его на более подходящее время, предварительно как следует выспавшись, в миг улетучилась, когда мы ввалились в такси и направились в местечко, куда Чарли, по его словам, «захаживал лет этак двадцать назад. Ассалютно влшебное».

Ко всеобщему удивлению, заведение под названием «Божественный ритм» все еще было там — место «в центре и модное», — по крайней мере, так мне сказал Чарли перед тем, как нырнуть за порог и мгновенно затеряться в огромной трясущейся и скачущей толпе завсегдатаев. Вышибала, казалось, так поразился увидев меня, что едва удосужился взглянуть на мой билет, а входную печать поставил прямо на ремешке моих часов. Я хотел было поинтересоваться у него, когда в «Божественный ритм» последний раз приходили в цилиндре, но передумал — слишком уж громкой была музыка.

— Уилл, дружище, ты ни за что не догадаешься, — заявил Чарли, отыскав меня во дворике за клубом.

Грейси свернулась калачиком под деревом, накрыв голову моим пиджаком, а я после весьма лихорадочного подражания Мику Джаггеру на танцплощадке наверху размышлял о пользе для здоровья еще одной бутылочки пива «Кастл». В основном прежняя магия моей танцевальной манеры сохранилась, не без удовлетворения думал я, и зрители поспешно расступились — вот только я не был уверен, от восхищения или же в целях самосохранения. Не подлежало сомнению лишь то, что я совершенно выдохся.

— Знаешь, кто это, Уилл? Нет, скажи, кто это? — Чарли склонил голову к некой личности, несколько пониже его ростом, вроде бы из чувства товарищества, но одновременно и с намерением удержать вертикальное положение. А затем торжественно провозгласил:

— Это Фил, мой старый друг и земляк Фил!

Он убрал руку и представил мне жилистого, дочерна загоревшего мужчину с проседью, примерно моего возраста. Из-за выбритой головы, бриллиантовой сережки в ухе и татуировки на накачанном бицепсе Фил смахивал на пирата, однако улыбка его была чрезвычайно дружелюбной.

— Как делишки, братан? Чарли, друг! Хорошо повеселились? Классная была свадьба?

Множество людей, которые во время моих путешествий за последние несколько лет пользовались моим расположением и которым я искренне симпатизировал, оказывались австралийцами, и Фил являл собой тип истинного оззи — человека, который совершенно не озабочен принадлежностью к австралийцам. И действительно, он, кажется, перепробовал все способы сбежать со своего континента, когда достаточно вырос, и с тех пор так и оставался в пути. Теперь, впрочем, он объявил о своей нескончаемой любви к Африке. Здесь-то он и захотел остаться.

— Ты уже много здесь повидал? — спросил он меня, когда мы прислонились к стене во дворе и он постучал себе по шее, чтобы немного облегчить неудобства, возникшие в процессе оказания помощи Чарли.

— В Кейптауне?

— Не, в Африке, братан, — здесь, повсюду! — Он взмахнул перед собой рукой в манере, предполагавшей, что и он не совсем трезв.

— Ну, я был на виноградниках и прочем. Довольно занятно.

— Пффф, да это ничто, братан. Это почти Европа — а я спрашиваю про Африку. Буш, братан. Еще пивка? — Он напомнил мне профессора Невиля Боттинга, только еще более болтливого, и меня вновь охватило любопытство.

— О, нет, не стоит благодарностей. Отлучусь на минуту… Нет, честно. Не стоит! — И Фил исчез в баре, оставив меня с блаженно улыбающимся Чарли, который покачивался из стороны в сторону и несколько раз выдавил из себя: «Просто охренительно».

Что уж точно не было «просто охренительным», так это мое состояние — как физическое, так и душевное, — когда я на следующее утро наконец-то повстречался со своими друзьями за поздним завтраком в увенчанном листвой заведении под названием «Зеленое местечко». Плотный завтрак — если верить знатокам, панацея от всех алкогольных напастей — взирал на меня с тарелки, которую передо мной поставили в этом стильном бистро, весьма хмуро; оглушительно грохочущая музыка также отнюдь не ободряла.

Чарли, которому все казалось великолепным — видимо, он еще не до конца протрезвел, — был до отвращения бодр.

— Что, Уилл, не хочешь сосисок?

Ответить я не мог и потому лишь безразлично взирал, как он берет сосиску с моей тарелки и заглатывает ее целиком.

Фил, очистив свою тарелку, довольно причмокнул и глотнул темного пива из бутылки — атрибут, являвшийся, по моим наблюдениям, едва ли не неизменным.

— Ну что, друзья, вам пора бы уже двинуть в аэропорт, — живо объявил он, осушив бутылку.

Чарли и Грейси отбывали тем утром в Австралию, куда собирались заехать по дороге к себе на острова. Испытывай Чарли хоть часть страданий, выпавших на мою долю, — весь этот кошмар я описать не в силах, — путешествие наверняка показалось бы ему ужаснейшей перспективой, однако он без малейшей жалобы поднялся и собрал бесчисленные сумки и то, что представляла собой Грейси. Хотя меня и переполняло облегчение, что самому мне не надо сию минуту отправляться в долгий путь, я все-таки ощутил легкую панику, подумав о своем собственном будущем. Возможный визит в бюро путешествий для заказа обратного билета в Лондон будет предпринят, осознал я вдруг, и на сердце у меня стало тяжело.

— Так, я сейчас подгоню грузовик, — провозгласил Фил и исчез на автостоянке.

— Слушай, Уилл, а тебе вовсе не обязательно ехать, если не хочешь… Возвращайся-ка ты лучше в кровать!

— Да нет, я в порядке. Правда. В порядке. — Со своими друзьями я виделся не так уж и часто. И рассудил, что проводить их было самое малое, что я мог для них сделать.

Перед кафешкой со стоном пневматических тормозов остановился большой желтый грузовик, с водительского места нам улыбался Фил. Я доковылял до тротуара и, к своему удивлению, обнаружил, что грузовик переделан в автобус-внедорожник, в задней части которого прорезаны окна. Сбоку распахнулась тяжелая дверь, и, словно альпинист, страдающий от нехватки кислорода, я вскарабкался внутрь. Там я обнаружил ковровое покрытие и вполне сносные скамейки, привинченные к полу. Водительское место было отгорожено от салона ячеистым щитом; сообщение между передней и задней частями осуществлялось при помощи белого телефона, прилаженного к переборке.

Мы с громыханием влились в полуденный транспортный поток, и я провалился в состояние, весьма незначительно отличавшееся от комы, в котором меня тревожили лишь стуки и лязг смены передач, да завывавшие порой гудки мчавшихся по автомагистрали машин.

Наше прощание у выхода на посадку было отчасти безмолвным, но мне все же удалось кое-как улыбнуться и помахать Чарли и Грейси, пока они, используя свои тележки — как, впрочем, и все остальное — в качестве опоры, брели в сторону паспортного контроля. Будет просто чудом, если им разрешат подняться на борт самолета.

Когда я вновь ехал в желтой махине, на этот раз спереди рядом с водителем, мое состояние приблизилось к обморочному. Опустив окошко, я высунулся глотнуть свежего воздуха.

— Хватай, братан!

Я медленно повернулся и обнаружил, что Фил открыл крышку сумки-холодильника, стоявшей меж сиденьями. Ряды серебристых верхушек пивных бутылок смахивали на патроны в обойме. Я неистово — насколько это мне удавалось — покачал головой, однако Фил отточенным движением невозмутимо выудил бутылку и зубами ловко сорвал с нее крышку. Не отрывая глаз от дороги, он так же натренированно выплюнул эту крышку в коробочку, привинченную к приборной панели. Когда же он протянул прохладную бутылку мне, я взял ее с воодушевлением человека, которому предлагают боевую гранату.

— Да ладно, давай хлебни! Тебе поможет!

Не знаю, не знаю. Я поднес ее к губам так же неохотно, как и Сократ свою чашу с ядом.

— Ну и как тебе этот старый грузовик?

— М-м-м… Просто замечательный… А, э-э-э… Что это такое? То есть… что ты с ним делаешь?

— Спокойно, Уилл. Сейчас сам все увидишь. Слушай, а поехали в буш, в самую гущу. Класс, тебе понравится.

— А, ты имеешь в виду, типа сафари на грузовике? — отважился я. Последнее, что мне хотелось делать в тот момент, так это ехать «в самую гущу».

— Ну да, типа того, братан. Видишь, эта красотка полностью оснащена. Возим группы. Бивачное снаряжение, весь запас, какой только пожелаешь, кухонное оборудование. Все, что надо. Мы можем устроить поездку где-то для двадцати PAX’ов. Ну, в смысле — пассажиров, клиентов.

— А, понятно. Все хочу узнать, как этот «PAX»[6] расшифровывается. Часом не знаешь?

— Без понятия, братан. Но эта красотка легко преодолеет пол материка — можно ехать чуть ли не месяц до следующего пополнения запасов.

Еще пять минут в перегретой кабине — и я не выдержу. Я глубоко вдохнул и сделал глоточек пива.

— Прикинь, я завтра уже выезжаю. Набрали шестнадцать человек, утром будут. Французы и немцы — новая партия туристов. Повезем их по Намибии, Калахари, через Ботсвану, ну, и до водопада Виктория.

Чуть больше двух недель, слышишь? Будет здорово.

— Ну да.

«Ну же, Уилл, давай, спроси у него про Ботсвану!»

— А… это далеко? — Или что-то в этом роде.

Я глотнул еще пива и вступил в схватку с возмутившейся пищеварительной системой.

— Ну да, братан, почти пятнадцать сотен миль. Славное расстояньице.

С последним утверждением я едва ли мог согласиться.

— Так вот, я оставлю их там, а затем двину в Замбию, Малави, Кению. Слышишь? Там классно. Полная жесть! — Было довольно странно слушать такую характеристику в качестве положительного отзыва.

От одних лишь рассказов Фила мне захотелось снова завалиться в кровать. Однако я решил побольше узнать о его работе.

— Тебе ведь не приходится все за туристов делать, а? В смысле, готовить им, ставить палатки и… ну, трепаться с ними, развлекать.

— Ну, братан, вообще-то они должны вписываться, помогать, ну там, работать как одна команда и прочая фигня. И Джейни тоже поедет.

— А, ну да. А кто это? — Я выпрямился на сиденье и, когда снова потянулся к бутылке, с тревогой обнаружил, что она уже пуста.

— Джейни моя подружка.

— А, понятно.

— Она классная, умеет готовить, делает и барбекю — его здесь называют «braais». И еще она гид, показывает всю эту интересную фигню по пути. Флора там и фауна. Завтра Джейни прилетает из Великобритании — она вообще-то англичанка. Была у своей мамаши в Рединге, так что в аэропорту мы все завтра утречком и встречаемся. Немного рановато — там надо быть в полседьмого.

— Ха-ха. Думаю, в такую рань я все еще буду крепко спать!

— Не могу тебя винить за это. Ну а теперь расскажи, ты сам-то чем думаешь заняться теперь?

В жизни бывают моменты — во всяком случае, в моей, — когда человек совершенно не в состоянии принять решение. Это когда все «за» и «против» смешиваются в полнейшую кашу. Совершенно разумным в такой ситуации представляется ничего не делать и никуда не ехать — но, с другой стороны, это также кажется и совершенно неразумным. Теперь настал именно такой момент.

— Ох, я даже не знаю. А что бы ты мне посоветовал?

— Ну… — Фил умолк и задумался. — Из города я уезжаю. Поэтому надо бы провести оставшееся время с максимальной пользой. Не знаю даже… Как насчет вдарить по пиву?

— Э-э-э…

— Не хочешь? Эй, погоди, я знаю! Можно поехать на Столовую гору. Там классный бар. У меня там друг, Кристиан, — управляющий туристической конторы, и мне все равно надо заскочить и забрать у него манатки, которые я закину его семье в Ботсване. И знаешь что? Так здорово прокатиться на фуникулере.

— Э-э-э…

Вообще-то я упорно откладывал поход на Столовую гору с самого приезда в Кейптаун, но Фил этого не знал. С годами я обнаружил у себя все возрастающую склонность к головокружению. Когда-то я кидался снежками с подъемников на лыжных курортах Австрии во всех подряд внизу, совершенно пренебрегая собственной безопасностью и международными отношениями. Хотя мне, конечно же, и в голову не приходило совершить нечто совсем уж абсурдно опасное или вычурное, вроде прыжка с эластичным канатом, однако я все же был не прочь прыгнуть с парашютом. Впрочем, то было лишь в порядке тщетной попытки произвести впечатление на очень красивую, но слишком уж любящую экстрим молодую коллегу. К счастью, прежде чем потребовать от меня демонстрации готовности к серьезным отношениям, она исчезла далеко за бугром. Теперь же мир начинает плыть у меня перед глазами, а сознание норовит выскочить откуда-то из области затылка, стоит мне лишь выглянуть из окна второго этажа. Поездка на эскалаторе превратилась для меня в настоящее испытание. А уж Луна-парк… Лучше сразу на Луну.

Странно, но самолеты совершенно не представляют собой проблему. Как-то мне объяснили, что в этом случае тело и мозг уверены, будто ты просто находишься в какой-то комнате, а ноги стоят на полу. По моим же соображениям, такая безбоязненность скорее вызвана богатым выбором маленьких бутылочек джина, которые развозят по салону на тележке.

Однако сейчас, захваченному в плен, да еще в немощном состоянии, мне, судя по всему, не оставалось ничего другого, кроме как последовать за своим предводителем. Пока Фил терзал коробку передач и мы карабкались по узкой извилистой дороге, ведшей к станции фуникулера, я всячески старался себя подбодрить.

Внизу великое множество восторженных и вооруженных мороженым детишек, подпрыгивая от нетерпения, таращились на вершину.

— Эй, спорим, что фуникулер сломается? Тогда нас придется спасать парашютистам с вертолета, — заявил один преисполненный оптимизма мальчик другому.

— Ну нет, чувак. Если один из этих тросов порвется, тогда все взорвется и загорится, и даже гора может рухнуть. Нам тогда точно придется броситься вниз и пару раз кувыркнуться как ниндзя, — ответил его милосердный и настроенный фаталистически товарищ, в то время как я обливался горячим потом.

— Два билета, братан, пожалуйста. — Фил сунул несколько банкнот под стекло и повернулся ко мне: — Тебе это точно понравится, братан. Классная прогулка. Увидишь весь город. Прямо внизу, вон там, Блоубергстранд. А вот то — Голова Льва. А с этой стороны — Кэмпс-Бей. А какая красота на побережье, братан. Волна что надо!

С этими словами он бодро двинулся к фуникулеру, бормоча «Надо было взять бутылочек в дорогу» самому себе и «Как дела, братан?» большинству остальных пассажиров. Если Фил все еще и находился под воздействием алкоголя, как это можно было заключить по его пиратской развязности, то сам я вдруг почувствовал ну просто ледяную трезвость. Мы все сгрудились в большом круглом вагончике из пластмассы и стали, вернувшем меня во времена поездок на лыжные курорты. К счастью, на этот раз я не подвергался испытаниям вроде обливания потом в модном лыжном костюме, комков подтаявшего снега, соскальзывающих с лыж соседа и, конечно же, падающих прямо за шиворот, неприятного запаха изо рта соседа, вызванного неумеренным количеством глинтвейна и сырного фондю, или же мучительного созерцания капель, стекающих с кончиков раскрасневшихся, измазанных солнцезащитным кремом носов.

Из-за беспорядочных перемещений пассажиров, словно молекул в пузырьке воздуха, я вдруг оказался оттесненным к самому краю кабины, с едва ли не расплющенным о тончайшую перегородку меж мною и забвением лицом. Последовал толчок, который, казалось, разом сместил расположение моих внутренних органов, и вот уже с поразительной скоростью мы двинулись вверх. Мало того что я полностью перестал ориентироваться, так еще ощутил, что пол вагончика медленно начинает поворачиваться, и через несколько минут там, где раньше передо мной вздымалась стена горы, нарисовалась Голова Льва — скалистый пик, который, — подумал я, собирая остатки воли, — никоим образом не походил на льва. За мысом мне открывалось обширное пространство, на котором сталкивались волны Индийского и Атлантического океанов, — мыс Доброй Надежды — место, откуда началась европейская авантюра в Африке. Отсюда отправлялись в путешествия за великими открытиями, в миссионерские походы и перегоняли тысячи голов скота. Именно здесь началось переустройство древних общественных устоев — разрушение образа жизни, возрастом превосходившего документированную историю человечества. Схватка за Африку и впрямь оказалась грязной мешаниной из честолюбия, жадности, религиозного рвения и старого доброго стремления к открытиям. К счастью, представший моим глазам вид, в сочетании с подобным осмыслением сейсмической природы событий на континенте за два последних столетия, позволил мне, пускай и ненадолго, позабыть о подступающей к горлу тошноте.

Несмотря на все это, к моменту нашего прибытия на вершину я мечтал лишь об одном — чудесным образом обнаружить там дешевый отель, однако мой спутник, судя по всему, обладал не только крепким телосложением, но и неутолимой жаждой.

— Вдарим по пивку, братан?

— О господи!

— Пойдем-ка! Хочу лишь узнать, свободен ли Кристиан. У него как раз должен быть перерыв. — И Фил рванул через толчею, оставив меня цепляться за блестящие черные перила.

Дорожка от вагончика вела к противоположному краю горы, и я нетвердо перемещался вдоль ограждения, пока, прежде чем я это уразумел, не оказался в опасной близости от отвесного обрыва с северной стороны вершины. Вдали внизу справа от меня белые линии пенящегося прибоя отступали и вновь набрасывались на яркий песок Кэмпс-Бея.

— На-ка, держи! — Фил протянул мне коричневую бутылку, словно это был всего лишь безобидный леденец.

Я оторвал от перил одну руку и, скорчив мину, взял пиво.

— Кристиан сейчас подойдет. Осмотрись-ка вокруг, братан. Африка!

Решив, что, пожалуй, будет слишком жестоко указывать Филу на некоторую неоригинальность последнего наблюдения, я позволил ему заливаться и дальше, к чему он явно был весьма расположен. Ни дать ни взять преемник профессора Боттинга.

— Да, она грандиозна. Огромна и совершенно не испорчена — ну, в основном. Не то что это! — Фил небрежно махнул рукой на европейский город под нами, на небоскребы и супермаркеты, упорядоченные парки и серую полосу ровной дороги вдоль побережья.

— Если двинуть сюда, — он указал влево, — то после Спрингбока окажешься в Великом Намаленде, потом будут Пески за Свакопмундом и Уолфиш-Бей, а дальше — Берег Скелетов. А если пойти сюда, — он махнул вправо — и слегка зашатался, как я заметил, послушно обратив взор в ту сторону, — если пойти сюда, то окажешься у границы подле Саймонс-Дрифт, а потом ты уже в Центральной Калахари, где кучи алмазов, а оттуда попадешь в соляные озера Макалагади — там можно плутать несколько дней. Все выглядит одинаково, куда ни посмотришь. Двинешь дальше — и доберешься до Виктории, и не верь, если тебе будут говорить, что он хорош, но ничего особенного.

Фил все продолжал и продолжал говорить — глаза лихорадочно блестят, а выбритая голова лоснится от возбуждения, — его описания все больше меня увлекали, сознание туманилось от алкоголя и, вне всякого сомнения, от вдыхаемого разряженного воздуха, и я погрузился в грезы. Вот через долину внизу прошел Райдер Хаггард со своими героями, отправившись на поиски царя Соломона и его копей. Вот солдаты в красной униформе, вот они рядами осторожно пробираются через плато, окрашивая континент от мыса Доброй Надежды до Каира в розовый. Далекий крик Тарзана смешался с воплями таинственных и чудесных животных джунглей. И до чего же мне захотелось узнать еще об этой великой земле, ее народах, ее истории. Какие же невероятные приключения ожидают здесь путешественников! Вглядываясь в горизонт, я дал себе обещание: когда вернусь в Лондон, непременно куплю одну из увесистых книжек Уилбура Смита[7].

— Привет, друзья!

Мои грезы были прерваны появлением высокого чернокожего мужчины, одетого в тщательно отутюженную рубашку с коротким рукавом и слаксы. Он дружелюбно поинтересовался:

— Надеюсь, вам здесь нравится? Вы выбрали удачный день, чтобы подняться сюда: лучше, чем сейчас, погода не бывает. Когда на вершину горы опускается скатерть, то и свои собственные руки не разглядеть.

Мы задрали головы и посмотрели на плотное и какое-то странным образом одинокое облако над нами.

— Кристиан, Уилл. Уилл, Кристиан, — представил нас Фил.

— Рад с вами познакомиться, Уилл. Добро пожаловать в Кейптаун. — Кристиан улыбнулся. — Вы откуда?

— Из Англии. С Запада. Вы знаете, что за район я подразумеваю? Как бы лучше объяснить…

— Ну конечно знаю. Я учился в университете в Эксетере, провел там года четыре.

— Да неужели?!

Довольный, что Кристиан, судя по всему, не заметил моего бестактного изумления, я поинтересовался, откуда он сам.

— Я тсвана. Это такой народ в Ботсване. Родился на пастбище под Франсистауном. Знаете такой город?

— Простите, вообще-то нет. — Я покраснел. — Но я слышал о Ботсване.

О господи, каким же невежественным я наверняка ему казался. Кристиана, впрочем, это как будто не обескуражило.

— Знаете, вам стоит побывать там. Думаю, вас заинтересует. Моя родина — весьма преуспевающая страна. Я и сам надеюсь скоро вернуться в Ботсвану. Здесь я всего лишь в командировке и хочу вернуться к семье. Извините, я на минутку. — Он отвернулся, чтобы быстро ответить на звонок по мобильному, а затем продолжил: — Да, так вот. Вам стоит съездить в Ботсвану. — Он добродушно улыбнулся. — Знаете, в современной Африке столько всякого интересного, что ни одному романисту и не выдумать.