Глава 15 Из дневника Найджела Стрэйнджуэйза

Я, конечно, не уничтожил признание Роберта Ситона и до сих пор не знаю, что с ним делать. Одно дело, самому ворошить прошлое, другое — выставлять его на всеобщее обозрение, тем более — прошлое такого человека.

Исповедь Роберта Ситона — это удивительный документ, его последнее отнюдь не худшее сочинение. В нем много выдуманного, некоторые фрагменты совсем не характерны для Р., насколько я могу судить о нем, — например, напыщенное рассуждение о Музе (которую он никогда так не называл). В целом анализ ощущений до и во время убийства напоминает мне попытку тонко чувствующего человека вообразить себя на месте убийцы. Рассуждение об «удивительном восторге», фразы типа «у моих ног умирал мой брат», да и вся сцена в маслобойне при свете фонаря больше походят на литературный вымысел и не убеждают меня. Нет, Роберт перестарался, пытаясь добиться правдоподобия.

Все это я понял потом, а в ту ночь обстановка не располагала для глубоких размышлений. Но даже тогда я заметил в тексте некоторое несоответствие фактам или их возможной интерпретации. Обратит ли внимание Блаунт на следующее:

A. Разве Освальд, с подозрением относившийся к Дженет, спокойно просидел бы в маслобойне в течение получаса и не поднял бы шума? Или не попытался бы удрать? Хотя окна маслобойни и находятся высоко над полом, он мог попробовать это сделать. Разве Освальд не мог предположить, что Дженет заперла его, дабы позвонить в полицию и выдать его?

Б. Можно ли себе представить, чтобы Роберт, такой спокойный, тихий, психически уравновешенный человек, оказался способен ударить брата? Он уже пожилой человек, а в таком возрасте мужчины обычно не ведут себя, как боевые петухи, даже если кто-то оскорбляет их жен. Больше того, я уверен, Роберт говорил правду о себе тогда за чаем, в июне: «…я никогда не смог бы встретиться лицом к лицу со своей жертвой. Я был бы одним из убийц на расстоянии».

B. Разве могло на одежде Роберта не остаться пятен крови? Чтобы перерезать человеку горло бритвой, надо стоять близко к нему, и кровь тут же брызнула бы во все стороны.

Г. Неужели Роберт смог бы без посторонней помощи дотащить тело до реки и проплыть с ним вниз по течению (даже если учитывать присутствие «антипода»)?

Ответ на эти вопросы только один: невероятно, чтобы все происходило именно так, причем невероятной является совокупность этих действий и условий, хотя каждое из них в отдельности не невозможно. Далее.

Д. По словам Роберта, он не мог успеть вымыть маслобойню раньше половины второго, когда буря уже утихла, однако никто не слышал никакого шума.

Е. Вряд ли во время долгого разговора с Робертом Освальд не упомянул бы о своей встрече с Реннелом Торренсом, а Роберт, зная, что есть еще один свидетель приезда его брата в Плэш Медоу, не стал бы убивать Освальда. Однако если Дженет привела О. прямо в маслобойню и тут же полоснула его по горлу, он не успел сказать о Торренсе.

Ж. Самое главное: макинтош Освальда. Если, как утверждал Роберт, Освальд был в макинтоше, когда ему перерезали горло, то почему пятна крови были только на его лицевой стороне и на одежде?

Макинтош и стихи Роберта — вот ключ к разгадке этой тайны.

Роберт решил признаться в убийстве брата и уйти из жизни после разговора с Блаунтом два дня назад. За несколько дней до этого он закончил цикл стихов. В исповеди же поэт утверждает, будто хотел сначала завершить работу, а потом во всем признаться. Но почему именно во время разговора с Блаунтом он пришел к мысли, что игра окончена? Может быть, сыграли роковую роль вопросы про макинтош? Или мои намеки на то, что дело будет раскрыто, если?..

Он понял тогда, что я докопался до истины.

Если что? Если станет известно: Дженет встретила Освальда и взяла его макинтош, чтобы выйти во двор.

Я догадался об этом после того, как Мара сказала, что видела Дженет в макинтоше, из-под которого высовывалось ее платье. Потом мне бросилась в глаза Дженет, идущая по дороге в длинном макинтоше, а во время последнего разговора она призналась, что он у нее единственный. Значит, когда она шла через двор той ночью, на ней был чужой макинтош. Сначала я решил, что она надела макинтош Роберта, но:

а) разве позволила бы она своему мужу выйти вместе с ней из дому в дождь раздетому?

б) как мог вообще оказаться там Роберт, если будущий отец, ожидавший доктора, видел его лишь четверть часа спустя?

Логично предположить, что Дженет сначала встретила Освальда и попросила одолжить ей макинтош, чтобы пересечь двор и отвести его в маслобойню. Знала ли она о содержании письма своего мужа к нему и готова ли была к его приезду — не важно. В кармане макинтоша лежала бритва. Дженет — женщина физически крепкая, с яростным, необузданным нравом. Вполне возможно, что убийство было непреднамеренное, мысль о нем не приходила ей в голову, пока она в кармане не обнаружила бритву.

Я убежден, что это была критическая точка Дженет. Думаю, она последовала за Освальдом в маслобойню и сразу же резанула его по горлу — возможно, когда он ставил на пол фонарь… Только так можно объяснить кровь на лицевой стороне макинтоша и на костюме Освальда и ее отсутствие на одежде Дженет и Роберта. Шум бури заглушил крик, который в другое время услышали бы.

У Дженет были, таким образом, и орудие убийства, и возможность совершить его. А мотивы? Нет сомнений, из всех подозреваемых самые серьезные мотивы для совершения убийства были у нее. В ней очень сильны собственнические инстинкты. Тогда, в июне, Мара произнесла пророческие слова: «Главная страсть Дженет — это Плэш Медоу и все, что с ним связано. Она убьет кого угодно, лишь бы сохранить его за собой». Дженет была готова выйти замуж за Освальда, а потом вышла за Роберта, чтобы вернуть свою собственность. У нее маниакальная страсть владеть Плэш Медоу и носить фамилию Лэйси. Я убедился в этом во время своего первого визита к ним в дом, глядя, как она относится к фамильной утвари, как прикасается к вазам. Освальд бы вдвойне опасен для нее. Он не только являлся законным владельцем поместья, но знал (так как был живым свидетелем, вернее — жертвой) правду о сговоре, который привел его к «самоубийству» десять лет назад. Таким образом, Дженет не могла спасти свое поместье, лишь выдав Освальда полиции, из-за случая с Марой; если бы она это сделала, то Освальд сообщил бы, что Дженет организовала его исчезновение. И она лишилась бы недвижимости точно так же, как если бы Роберт сам возвратил ее брату.

«Признание» Роберта — дерзкая и изобретательная попытка привлечь все внимание к себе, отведя подозрение от Дженет. Особенно удачно истолковал он первый эпизод, понимая, что я уже догадался, с кем Дженет шла по двору в половине первого ночи: он представил все таким образом, что ее невиновность и полная непричастность к преступлению стали очевидны. Думаю, полиция поверила бы такому признанию. Оно убедительно, так как многое в нем правда.

Здесь я подхожу к вопросу о том, почему Роберт решил признаться в преступлении, совершенном его женой, которую он не любил. Вряд ли в своем донкихотстве он мог зайти так далеко. Я усматриваю две причины: Роберт стал соучастником преступления уже после того, как оно совершилось. Раз уж его все равно ждала виселица, он решил попытаться спасти жену. Более того, я уверен, сам факт, что он ее не любил, подтолкнул его к такому решению, породив в душе этого доброго человека чувство раскаяния. Его признание явилось своего рода искуплением вины.

Причастность Роберта к убийству подтверждает то место исповеди, где он пишет, будто придумал положить голову в сетку, так как ему была отвратительна сама мысль нести ее за волосы. Считаю, что это подлинная правда. Даже при самом богатом воображении вряд ли можно было придумать столь странное, но простое и естественное объяснение. Конечно, не исключено, что Дженет сама могла избавиться от тела и головы, потом признаться во всем Роберту, который использовал все подробности в своем последнем письме. Но тогда возникает вопрос: как она могла это сделать без посторонней помощи? У Дженет необузданный нрав, но ей не хватает хладнокровия. Могла ли она одна совершить все те страшные действия, которые последовали за убийством? Я очень в этом сомневаюсь.

Роберт в порыве высокого альтруизма мог помочь ей проделать все это. Кроме того, большое количество совпадений в показаниях Дженет и Роберта на разных стадиях расследования говорит о том, что у них был сговор.

Моя версия событий такова. Дженет ведет Освальда в маслобойню, убивает его, снимает с себя окровавленный макинтош и оставляет его и бритву в маслобойне, заперев помещение. Преступление непреднамеренное — она потрясена, у нее не выдерживают нервы. Она бежит в дом, чтобы найти Роберта. Когда муж возвращается с прогулки, Дженет ему все рассказывает, возможно, говорит, что во всем виноват он, не надо было приглашать сюда Освальда. Роберт решает помочь ей скрыть преступление. Последующее происходит так, как рассказано в его письме, только делают они все вдвоем. При свете фонаря голову было очень неудобно отделять от тела. Думаю, что именно Роберт проделал всю эту жуткую операцию, но тело к реке они несли вдвоем, а в их отсутствие Финни утащил голову. Упоминание об «антиподе» в письме становится более понятным в свете отношений Роберта с Дженет — «мой антипод придал мне непомерную силу, я поднял тело…».

Последующее поведение Лайонела свидетельствует об его причастности к преступлению. Необходимо учесть, что он сказал мне на лужайке в первый день моего пребывания в Плэш Медоу, особенно фразу о том, что должен помочь Ванессе пережить «эту заваруху», и попытки прощупать мои намерения. Если бы Лайонел не был свидетелем странного поведения Роберта в ту ночь, зачем тогда такие усилия, чтобы отвлечь внимание на себя? Он, конечно, не стал бы делать этого ради мачехи. И едва ли лишь для того, чтобы дать отцу время закончить цикл стихов, так как если бы Лайонел не имел оснований подозревать отца в причастности к преступлению, то у него не было бы причин опасаться его раскрытия.

Вернемся к Дженет. Прошлой ночью на кладбище для меня ее виновность стала очевидной. Попытки затянуть наш приезд туда якобы ради Роберта на самом деле означали другое. Она боялась помешать ему покончить с собой. Предполагая, что мы можем опоздать, она хотела удостовериться в его смерти. В процессе следствия Дженет также не раз выдавала себя: 1) на следующий день после убийства она была, по словам Мары, «очень странной и раздражительной»; 2) препятствовала обыску в доме; 3) во время первого разговора со мной попалась в ловушку, согласившись, что ночь с четверга на пятницу была очень беспокойной, хотя в тот момент не должна была бы знать, когда убили Освальда. Правда, затем она очень умело исправила свою оплошность; 4) она была очень встревожена, когда я впервые спросил Роберта и ее, не покидал ли деревню тайком кто-либо из местных жителей лет десять назад; 5) была столь же встревожена и противоречила сама себе после моего вопроса, был ли на ней макинтош Роберта, когда она шла с ним ночью через двор. Конечно, все это можно объяснить гораздо проще: Дженет знала о приезде Освальда, подозревала, что Роберт убил его, но больше всего опасалась расследования, которое раскрыло бы ее участие в подготовке «самоубийства» Освальда. Но тогда: 6) всплывает история с глиняной головой. Роберту в своем письме пришлось коснуться этого момента — он утверждает, будто использовал Дженет как «невольного исполнителя» своего плана, без ее ведома. Если Дженет была только исполнителем и еще не знала личности убитого, то почему она предложила Маре вылепить голову именно Роберта? Откуда ей знать, что убитый очень похож на ее мужа и такое сходство вызовет у Финни желание украсть и вторую голову? Она еще больше выдала себя, заявив, что: 7) Финни был ее незаконным сыном. Во-первых, полиция не обнаружила никаких фактов, подтверждающих это. Во-вторых, такая гордая женщина, как Дженет, никогда не призналась бы в подобном, разве только стремясь предотвратить нечто худшее. Признание ей было необходимо, чтобы придать своим словам больше правдивости, поскольку вся история с глиняной головой затеяна ради Финни Блэка. Но я просто не могу поверить, чтобы эта женщина совершила признание ради кого угодно, кроме себя самой. Тем более, что, как подтвердил Финни, именно Дженет велела ему не отвечать на вопросы полиции.

Все это указывает на причастность Дженет к преступлению. Но не доказывает, что именно она нанесла роковой удар. В то же время в глубине души я уверен: Роберт не делал этого, скорее, все-таки Дженет. Я убежден, что Роберт Ситон, несмотря на серьезные мотивы убийства, имел очень веские причины сохранить Освальду жизнь. Здесь мы переходим к самому главному в этом деле — творчеству Роберта.

Путеводная нить оказалась в моих руках еще в июне, когда я впервые увидел поэта. Мне запомнилась его странная фраза о курах, «которые всегда удивительно беззаботны». Я заметил, что он погружен в скуку, забыл былые увлечения, что его лицо стало несчастным, когда Дженет упомянула про эпическую поэму о Великой Войне. Считалось, он работал над ней долгие годы, но следов поэмы среди рукописей не было. Больше всего мне запомнилась версия сказки о Спящей красавице: «…задумывались ли вы когда-нибудь, что на самом деле удерживало ее? Не шипы, а розы». И «королева спрятала все веретена» — чисто фрейдистская оговорка, ибо в сказке это сделал король. Таким образом, Роберт выразил свое неосознанное раздражение Дженет, Плэш Медоу и всем, что связано с ними и лишило его творческой силы. Поэтому «бедной девушке» (его Музе) «ничего не оставалось, как только слоняться без дела и любоваться своим отражением в каплях росы». Более того, Реннел Торренс во время резкого разговора с Ситоном сказал ему: «Придет день, и нужно будет держать ответ, как ты использовал свой талант. „Я похоронил его, Господи, похоронил под охапкой роз“, — вот что придется тебе сказать». Реннел прекрасно знал, что Роберт давно уже ничего не пишет.

«…я не верю в этого принца, — продолжал Роберт. — Если бы он даже и был, то никогда не пробрался бы сквозь колючие заросли. Это под силу только зверю, косматому зверю». И зверь появился — Освальд Ситон. Роберт ухватился за его воскрешение из мертвых, ибо оно давало ему шанс освободиться от чар Плэш Медоу (с чистой совестью, так как Освальд был все-таки законным владельцем поместья), нарушить глубокий сон, в котором пребывала его околдованная Муза, вернуться к прежнему образу жизни, как бы суров он ни был. Ведь тогда он смог бы писать стихи. Убить Освальда значило упустить шанс спасти творца в самом себе.

Но как я мог убедить во всем этом Блаунта? Он очень умный и широко мыслящий человек, однако трудно ожидать от сотрудника Скотленд-Ярда понимания того, что движет художником, какая неведомая сила заставляет его и его близких переносить лишения, унижения, прихоти судьбы или нечеловеческие трудности лишь ради нескольких бессмертных строк.

Поначалу я был введен в заблуждение тем, с каким безразличием отнесся Роберт к преступлению. Я объяснил это его непричастностью, и он, видимо, непричастен к убийству, как таковому. Возможно, порыв альтруизма по отношению к Дженет, когда он помог ей скрыть следы преступления, явился результатом его человеколюбия, но истинной причиной большой перемены, которую я в нем заметил в августе, было то, что он опять начал писать стихи. Это неожиданное следствие смерти Освальда для него явилось главным. И то, что он опять погрузился в работу, для которой был рожден, вознесло его над происходящим — в общении со мной и Блаунтом он казался умным, но бесстрастным наблюдателем. В сравнении с его стихами полицейское расследование было второстепенным, представлялось игрой, в которой он мог позволить себе принять участие, откровенно потешиться в свое удовольствие. Чего стоило его смелое, формально точное заявление: готов поклясться, что никогда не видел Освальда живым с того дня, когда десять лет назад он исчез.

Не стоит преувеличивать значение этих слов. Они не были продиктованы легкомыслием. Просто на время его гражданская ответственность уступила место более важной ответственности — перед Богом. Если он воспринял смерть Освальда и ее неизбежные последствия как нечто не слишком важное, то тем самым уподобился человеку, которому вынесен посмертный приговор и для которого мир как бы перестал существовать. Вот в чем причина его отрешенности. Я уверен — Роберт знал, что его ждет, если преступление раскроется. У него было благородное сердце, и он попытался устроить все так, чтобы никто другой не страдал из-за него. Не могу забыть слова редактора местной газеты, сказанные о первой жене Роберта: «В сущности, это его поэзия погубила ее». Видимо, Роберт чувствовал то же самое по отношению к Освальду и Дженет: если бы он не пригласил Освальда, желая переложить на его плечи тяжкое бремя владения Плэш Медоу, то Дженет никогда бы не оказалась перед угрозой виселицы. История повторилась — разрушительная сила гения вновь заявила о себе…

Боже, как он, наверное, посмеялся бы над этой глубокомысленной чепухой! «Я написал свою исповедь, она перед вами, так что, ради Бога, избавьте меня от ваших домыслов и нравоучений», — я почти слышу, как он это говорит. Однако признание Роберта Ситона ставит передо мной трудную моральную проблему. С одной стороны, в нем мало правды и оно вряд ли убедит следствие, но стоит письмо обнародовать — и оно бросит тень на великого человека. С другой стороны, если полиция в него поверит, то Лайонел отделается легким испугом, а Дженет избежит заключения или виселицы (хотя, без сомнения, ее участие в организации «самоубийства» Освальда будет расследовано), и тогда последняя воля Роберта Ситона исполнится.

Разве можно не думать о судьбе живых? Но я не могу и не хочу опорочить доброе имя поэта. Кто такой Найджел Стрэйнджуэйз, чтобы скрывать правду или обманывать правосудие? Однако послужит ли правде и правосудию признание Роберта Ситона…

Есть ли это ответ?

Загрузка...