Голубые цветочки

XI

Среди ночи Сидролен просыпается: у него очень болит желудок и очень болит низ живота. Он выходит на палубу и перегибается через борт: может, его вырвет? Но при мысли о счете за ужин в ресторане и о том, что такая великолепная трапеза пропадет втуне, он отказывается от своего намерения и идет в уборную, чтобы облегчиться другим путем; вскоре он слышит всплеск: сейчас что-то поплывет по реке до ближайших полей орошения, а то и до самого синего моря.

Сидролен укладывается в постель, но у него по-прежнему очень болит желудок и очень болит низ живота. Вот идиотство-то! — именно в этот самый раз, когда все было так безупречно! Он терпит изо всех сил. Нет, больше он терпеть не может. Снова встав и одевшись, Сидролен берет одеяло, спускается в лодку, отвязывает ее от баржи, и вот он гребет.

По бульвару, вдоль набережной, время от времени еще проходят грузовики, едут они и по мосту. На соседних баржах все спят. Сидролен перестает грести и пускает лодку по течению, разве иногда подправит ее веслом в нужном направлении. Лодка тихо скользит вниз по реке; в паузу между грузовиками иногда слышно, как всплывает наверх рыба или лопается пузырь, поднявшийся со дна, из гниющего ила, и раздавленный двумя мелкими волнами, рожденными порывом ветра.

Время от времени Сидролен, сморенный дремотой, начинает клевать носом. Он поворачивает лодку к берегу и привязывает ее к колышку, оставленному каким-то рыболовом. Закутавшись в одеяло, он глядит в начинающее светлеть небо. Ни желудок, ни низ живота у него больше не болят, но заснуть ему никак не удается. Так он и лежит с открытыми глазами. Ну да ничего, он устроит себе сиесту подлиннее после обеда.

На набережной, как и на мосту, движение оживляется. А вот и первые рыболовы. Члены спортклуба — сверхранние пташки — вышли на греблю. Проходит баржа — настоящая плавучая — волны от нее разбегаются в обе стороны, совсем слабея к берегу. Сидролен видит, как качаются вверх-вниз отраженные в воде перевернутые кроны деревьев.

Отвязав лодку, он гребет, теперь уже против течения. Это дело потруднее, и обратный путь занимает гораздо больше времени. Наконец он причаливает, прогулка окончена. Положив одеяло на место, Сидролен прохаживается взад-вперед по палубе, он потирает руки — то ли оттого, что слегка озяб, то ли в знак некоторого удовлетворения. Пройдясь эдак раз десять, он взбирается вверх по откосу с банкой краски в руке. Он смотрит, не намалевали ли ему опять на загородке оскорбительные надписи, но таковые отсутствуют. Сидролен несколько озадачен; он рассеянно и бестолково возит кистью по чистой стенке.

Какой-то тип, проходящий мимо, говорит ему:

— Ну, это не работа!

— Верно, — отзывается Сидролен, — это называется развлечение. Бесплатное развлечение.

— Мало же вам надо, чтобы развлечься.

— Да, немного. Вот это, к примеру.

И он указывает на дом, строящийся по другую сторону бульвара.

— Вот там идет работа, — говорит прохожий.

— Я так и сказал.

Некто, проезжавший на мопеде, лихо тормознул и окликнул их.

— К вящей славе Господней! — возгласил, простерев к ним руку.

— Что вы имеете в виду? — неприязненно спросил прохожий.

— Ничего, ничего, все в порядке! Я не собираюсь дискутировать с вами.

И он уехал — тщательно одетый, смутно смахивающий на священника.

— И это тоже не работа, — сказал прохожий. — Не так он берется за дело: вряд ли много насобирает.

— Ну, на бензин-то для мопеда он наберет.

— Значит, вы полагаете, что он собирает эти деньги не во славу Господню?

— Ничего я не полагаю, — ответил Сидролен. — Может, он просит на бедных.

— Ха! На бедных! Да где вы их видели, этих бедных? У нас богатая, процветающая коммуна. Вот эта баржа — ваша?

— Моя.

— Тогда вам не на что жаловаться. Если он и собирал денежки, то уж, во всяком случае, не для вас.

— Кто знает. Может, он вообще жулик. Представьте: вот вы ему подали и ушли, а он дождется, пока вы уйдете, и поделит выручку со мной.

— Правильно я сделал, что остерегся, — сказал прохожий. — До свиданья, месье.

Сидролен поглядел ему вслед, затем, повернувшись в противоположную сторону, завидел на горизонте женский силуэт. Женский силуэт на горизонте дополнялся силуэтом чемодана, а потому приближался не слишком быстро.

— По-моему, это ко мне, — вполголоса сказал Сидролен.

Он спустился на баржу и, прибрав банку с краской, разлегся в шезлонге в ожидании дальнейших событий. События развиваются следующим образом: дойдя до дверцы, ведущей от баржи к бульвару, женский силуэт, дополненный силуэтом чемодана, продолжает свой путь дальше, по прямой.

— Вот балда! — говорит Сидролен. — Готов спорить, что это и есть посылка от Альбера.

Он встает с шезлонга и поднимается по склону на набережную, желая поглядеть, что будет дальше. Действительно, женский силуэт, дополненный силуэтом чемодана, о чем-то справляется десятью баржами дальше. Потом поворачивает назад. Держит курс прямо на него. Приближается. Сближается. Подходит вплотную. Вот она. Ставит чемодан и спрашивает:

— Это вы будете тот тип, про которого говорил мсье Альбер?

— Скажите, что он говорил, тогда я узнаю, я это или нет.

— Не пойму, о чем вы. И потом, вопросом на вопрос не отвечают. Это невежливо.

— К кому вас посылал месье Альбер?

— Еще один вопрос! Вы что, не можете ответить сперва на мой? На вопрос то есть.

— А какой был ваш вопрос?

— Опять двадцать пять! Вы, видно, ничего не умеете, кроме как задавать вопросы.

— Откровенно говоря, не думаю, чтоб это было в моем характере.

— Значит, вы сами себя не знаете.

— Поскольку вы тоже меня не знаете, остается только спросить, кто же меня знает.

— Мсье Альбер.

— Вот это верно.

— Так, значит, вы тот самый тип, что ищет девушку — наводить порядок на барже?

— Именно.

— А это и есть ваша баржа?

— Да.

— Ничего, очень даже миленькая.

— Ну, не будем преувеличивать.

— В августе сплаваем на ней в Сен-Троп?

— Нет, она не на ходу.

— Жаль. О, зато, я вижу, там лодка есть. Ваша, что ли?

— Моя.

— Значит, можно будет кататься?

— При случае.

— Я, знаете ли, умею грести, так что не волнуйтесь, я сама буду вас катать.

— Ну, на такое я даже не надеялся.

— А вы меня не расхолаживайте, не надо.

Сидролен чешет в затылке.

— Вы совершеннолетняя?

— Хотите поглядеть мой документ?

— Хотелось бы.

Да, она была совершеннолетней. Сидролен тщательно проверил, не подделана ли дата рождения. Ему показалось, что как будто нет. Сидролен вернул удостоверение личности и взялся за чемодан.

— Пошли, будете располагаться.

— А вы уже позавтракали?

Сидролен отрицательно мотнул головой.

— Осторожно, — сказал он, — не расквасьте себе физиономию.

Склон был довольно крутой.

— И не шлепнитесь в воду.

Они прошли по мосткам над прибрежной тиной. Совершеннолетняя девица заметила:

— Издали-то оно довольно миленько, а вблизи — жуть!

— Да, на вид вода грязновата, но она не застойная. Так что грязь то и дело меняется. Иногда я ее разгоняю палкой, и она уплывает по течению. Но с той стороны, оно верно, сильно пованивает.

И он продолжает:

— Не стукнитесь головой. Вот, это будет ваша каюта, здесь жила моя дочь. Тесновато, конечно, но на судах, сами знаете, место всегда ограничено. Если не считать океанских теплоходов, какие показывают в кино.

— Да, кстати, телевизор-то у вас есть?

— Нет.

— А как же моя многосерийка?

— Что вы хотите, чтобы я вам ответил?

— Н-да, тут еще надо подумать.

— Я вас понимаю. Разве Альбер вас не предупредил?

— Не будете же вы утверждать, что у вас нет денег на телевизор?

— Я вас не уговариваю. Вынести вам чемодан наверх?

— Ладно, бог с вами. Тем хуже для многосерийки. Вообще-то, по правде сказать, ничего хорошего в ней нет. Но, сами понимаете, привычка. Шестьдесят шесть серий я уже отсмотрела. Ладно, тем хуже.

— Ну тогда я пошел. Ванная вон там, туалет рядом.

— Не скучайте. Через пять минут я буду готова и займусь вашим завтраком.

Сидролен поднялся на палубу и разлегся в шезлонге в ожидании дальнейших событий, но очень скоро глаза его закрылись.

— Мой благородный супруг, — сказала Руссула, почтительно целуя руку герцога, — я хочу сообщить вам великую и радостную новость: скоро у вас будет наследник.

— Браво, моя дорогая! Представляю, какую рожу скорчат мои зятья! Но… скажите, любезная Руссула, откуда вы знаете, что это будет именно наследник?

— Мне сообщил это астролог.

— Какой астролог?

— Астролог, с которым я консультировалась. Я поселила его в замке, чтобы он наблюдал звезды во время моей беременности. О, разумеется, при вашем благосклонном согласии, благородный супруг.

— Черт подери! — пробурчал герцог себе в бороду, — а я еще приволок алхимика, ничего себе компания!

— Неужто мое решение вам неугодно? — спросила, потупившись, Руссула.

— Угодно, моя милая, очень даже угодно. Как говорится, нашему уроду все в угоду. Что ты на это скажешь, Пострадаль? Не правда ли, я привез в нашу провинцию самый что ни на есть изысканный дух Двора? Разве не вернулся я из столицы остроумцем до мозга костей? Берегись теперь, сир де Сри: я его закаламбурю так, что с него живо спесь слетит. А где мой епископ? Привести сюда моего епископа, я представлю ему моего алхимика! А мой наследник, да, мой наследник! Где же мой наследник?

И герцог делает вид, будто ищет наследника. Потом хлопает Руссулу по животу.

— Ах, вот он где, мой наследник! Вот он где прячется! Ишь, хитрец, нашел себе тепленькое местечко! Ну, Руссула, ты меня осчастливила, и поэтому я тебя сейчас тоже осчастливлю.

— Слушаю вас, благородный супруг.

— Я собираюсь заказать свою статую. И притом конную, черт возьми. Ее воздвигнут у большого вяза перед подъемным мостом. Сьёр Франкавилла уже срисовал с меня портрет, а надо вам знать, этот сьёр Франкавилла — знаменитый скульптор и даже каким-то боком участвовал в создании статуи Генриха Четвертого, которая теперь стоит на Новом мосту.

— Ах, как жаль, что я ее так и не увидела, — вздыхает Руссула.

— Не бойся, жена, никуда она не денется. На следующие Генеральные Штаты я возьму тебя с собой, и ты на нее полюбуешься. С этим задержки не будет, ибо королева-мать весьма нуждается в деньгах, а стало быть, и в налогах.

— Тысячу раз благодарю вас, благородный супруг, — говорит Руссула, делая реверанс герцогу.

— Но вернемся к моей статуе. Значит так, я буду сидеть на коне, — разумеется, на Сфене, с которого сьёр Франкавилла также срисовал весьма похожий портрет. Сфен очень им доволен: когда ему его показали, он даже заржал от радости. Хорошо ржет тот, кто жрет последним.

— Ах, ах! — восхитился Пострадаль.

— И у него тоже будет статуя, — сказал герцог Руссуле, тыча пальцем в Пострадаля. — Маленькая. Пока я там был, заодно и с него тоже срисовали портрет. Не ради него, конечно (новый указующий жест), а для того, чтобы не обидеть славного Стефа.

— А я как же? — спрашивает, потупившись, Руссула, — с меня разве статую не сделают?

— Ну разумеется! Я и об этом подумал. В нашей часовне вам воздвигнут великолепную гробницу, — еще красивее, чем у моей покойной Элоди. А сверху установят статую, высеченную из камня. Сам же я лично предпочитаю бронзу.

Руссула склонилась было перед герцогом, но тот остановил ее:

— Нет, не надо меня благодарить, это вполне естественно. А вот, кажется, и астролог пожаловал. Подойди. Как зовут тебя?

— Дюпон, к услугам вашего сиятельства.

— И ты умеешь узнавать судьбу по звездам?

— Да, к услугам вашего сиятельства.

— И по ним ты прочел, что у меня будет наследник?

— Да, к услугам вашего сиятельства.

Герцог повернулся к Руссуле и сказал:

— По-моему, ваш астролог болван.

И он продолжал беседу с Дюпоном:

— Ты наблюдал звезды нынешней ночью?

— Да, к услугам вашего сиятельства.

— И что же они тебе сказали?

— Gloriam Dei, мессир, Gloriam Dei.

— И это все?

— Как, мессир, — вскричал вдруг астролог, простерев руку вверх величественным, чисто ораторским жестом, — разве вы не находите, что слава Господня — это уже предостаточно?!

— Для славы Господней я держу у себя епископа, он большой спец в этом вопросе. А ты говори о своем ремесле.

— Я слышу музыку сфер.

— Ну и как она звучала?

— Божественно, мессир, просто божественно!

Герцог с отвращением отвернулся и обратился к Руссуле:

— Да он же дурак набитый!

И, возложив руку на живот своей благородной супруги, он вновь заговорил с астрологом:

— Ну-ка скажи, кто оттуда выскочит: девчонка-коза или наследник?

— Наследник, мессир.

— Ты в этом уверен и убежден?

— Светила не лгут.

— Ну, сам-то ты на светило никак не похож. А какому человеку не приходилось лгать?! Мы лжем на каждом шагу, лжем так часто, что ложь стала одним из главных грехов катехизиса. Будь здесь монсеньор Биротон, епископ in partibus Сарселлополисейский, он бы тебе подтвердил мои слова. А тебе сейчас врать выгодно. Ты нашел себе здесь приют и пропитание и живешь на мои денежки припеваючи. Тебе, верно, кажется, что ты напал на простофилю неотесанного, доверчивого, как баба (жест в сторону Руссулы), ан нет, ты стоишь перед лицом благородного сеньора, который только что провел шесть месяцев при Дворе, в столичном городе Париже, и брал слово на заседаниях Генеральных Штатов[55], а уж коли брал, то пусть теперь попробуют отнять! — короче говоря, пошел вон, Дюпон!

Тут Руссула кидается герцогу в ноги и молит его в следующих словах:

— Благородный супруг, я так гордилась тем, что завела собственного астролога подобно королеве Екатерине. Я ведь пеклась о вашем престиже… о вашем standing[56]…

— Но дорогая моя, — ответил ей герцог, начиная слегка раздражаться, — я ведь уже привез алхимика из столичного города Парижа, точнее, из Аркёя. А я не собираюсь кормить целую ораву негромантов. Лично я предпочитаю алхимика: когда он получит философский камень…

— Какое шарлатанство! — вскричал Дюпон.

— Ты плохой товарищ! — возмутился герцог. — Какая подлость — хулить ремесло своего собрата! Ты мне не нравишься!

Тут появился монсеньор Биротон в сопровождении аббата Рифента. Оба удостоились горячих объятий герцога, который тут же разъяснил епископу ситуацию и попросил у него совета.

— Гоните обоих, — посоветовал Онезифор.

— Ну вот, вечно ты преувеличиваешь! — воскликнул герцог, — один из них мне нужен.

— Мне тоже, — сказал Руссула.

Капеллан нерешительно почесал в затылке.

— Ну так как же? — спросил герцог. — Кого из двух: астролога? алхимика?

— Все это сильно попахивает костром, — ответил Биротон.

Астролог тут же обратился к нему.

— Я добрый христианин, — заявил он, — разве не был я у вас на исповеди?

Но герцог смотрел на него с растущим отвращением.

— Какой мерзкий подхалим этот человечишка! Нет, решительно он мне не нравится.

— Но ему не откажешь в благочестии, — сказал Онезифор, — и потом, в конце концов церковь не запрещает смотреть на звезды.

— Я даже нахожу, что это весьма поэтическое занятие, — просюсюкала Руссула.

— И кроме того, — добавил аббат Рифент, — сьёр Дюпон не разделяет еретического учения пресловутого поляка Коперника. Это очко в его пользу.

— Коперник — попам соперник, — рассеянно срифмовал герцог.

— Ах, ах! — восхитился Пострадаль.

— Солнце вращается вокруг земли! — возгласил астролог, — и только безумный или коварный еретик может утверждать обратное.

— Ой, до чего ж он ученый! — просюсюкала Руссула, — у меня непременно родится наследник.

— Они все решили обвести меня вокруг пальца, — мрачно пробормотал герцог.

— Алхимия — темная и сомнительная наука, — продолжал Онезифор, видя, что герцогиня и ее колдун взяли верх. — Огни горнила алхимика сильно смахивают на адское пламя, а жажда золота — вещь весьма предосудительная. Что же до эликсира долголетия, то это напоминает мне слова диавола, обращенные им к нашим прародителям: еritis sicut dei[57], сопровождающие совет съесть пресловутое яблоко, также сулящее им бессмертие…

— Гм! — хмыкнул аббат Рифент.

— …и все вы знаете, что с ними потом приключилось.

— Аминь! — закричал Дюпон.

— Аминь! — повторили за ним Руссула, Пострадаль и аббат Рифент.

Герцог молчит. Он злобно глядит на астролога, начиная беситься, но пока не выказывая этого. Дюпон же, считая, что дело в шляпе, наглеет и распускает язык:

— О, силы небесные, что управляете мирскими делами, я вижу, как вы приносите дары свои и благословления драгоценному наследнику, коего предстоит зачать в самом скором времени высокородному и прославленному герцогу д’Ож…

— То есть как! — вскричал высокородный и прославленный герцог д’Ож, — то есть как это предстоит? Эй, жена, вы, значит, совсем не беременны?

— Пока нет, благородный супруг, но вы об этом позаботитесь.

И Руссула, зардевшись как маков цвет, скромно потупилась.

Высокородный и прославленный герцог д’Ож вцепляется Дюпону в глотку и начинает душить его своими мощными руками. Астролог выкатывает глаза прочь из орбит и высовывает бледный язык, пока Жоакен изливает на него злость и презрение к наглецам подобного рода.

Он трясет его все сильней и сильней. Руссула кидается в ноги герцогу, моля о пощаде. Онезифор просит аббата Рифента принести ему все необходимое для последнего причастия жертвы. Виконт де Прикармань твердо держится политики невмешательства.

— Пощадите его, благородный супруг! — вопит герцогиня, — пощадите его!

— В самом деле, довольно, мессир, — говорит с кротким упреком Онезифор, — умерьте свои порывы, а то я не успею дать ему последнее напутствие.

Дюпону суждено было пережить это тяжкое испытание. Герцог наконец выпустил его из рук чуть живого, и он сполз наземь, точно перезревший сыр; окружающие поспешили убрать его прочь, а тем временем вошедший алхимик низко кланялся своему господину.

Герцог мог быть доволен: он одержал верх.